Страница:
Знахарь слушал ее и, улыбаясь до ушей, смотрел на Тимура, который не ожидал такого поворота в беседе.
– Значит, тебе хотелось бы стирать у женщины неугодные тебе воспоминания? А может быть, проще сразу делать женщине лоботомию?
– Э-э-э… – Тимур попытался вставить что-то, но Рита метнула на него грозный взгляд, и он заткнулся.
– С тобой все ясно, – и она вытащила из пачки сигарету.
Тимур опасливо поднес ей горящую зажигалку, и Рита снисходительно прикурила от нее.
– Ты такая же, как и этот одноглазый гиббон, мужская шовинистическая свинья.
Знахарь расхохотался и расплескал виски из стопки, которую он на протяжении всего диалога держал в руке.
– Я же говорил тебе, – обратился он к растерянному Тимуру, – с ней нужно быть осторожным. А представляешь, каково мне приходится?
– Если не нравится, можешь пойти и найти себе тихую библиотечную мышь, – отрезала Рита.
– Да нет, – Знахарь задумчиво посмотрел на нее, – хоть я и постоянно чувствую себя, как на минном поле, а другой женщины мне не нужно.
– То-то, – поучительно сказала Рита.
– Но вот насчет лоботомии…
– Что насчет лоботомии? – Рита зловеще прищурилась.
– Тут ты не права.
– Интересно, в чем же, – Рита выпустила к потолку струйку дыма.
– Видишь ли, – проникновенно сказал Знахарь, – делать операцию можно на том органе, который имется в наличии. Например, у собаки нет рогов, поэтому…
– Что-о? Это ты что хочешь сказать? Что у женщины нет мозга?
– Ну-у-у… – Знахарь пожал плечами и развел руками.
– Ах ты, сволочь!
И Рита, схватив со стола вилку, швырнула ее в Знахаря.
Он увернулся, и вилка, сверкая и вертясь, улетела в угол, где попала прямо в клавиатуру внушительного музыкального центра, сработанного в стиле шестидесятых.
Раздался щелчок, и по гостиной поплыла успокаивающая мелодия.
Элвис Пресли проникновенным вибрирующим голосом пел «Only you».
Знахарь встал, подошел к Рите и, строго склонив голову, сказал:
– Сударыня, позвольте пригласить вас на танец.
Рита фыркнула и отвернулась.
Но уже в следующую секунду она рассмеялась и, бросив сигарету в пепельницу, встала. Знахарь обнял ее правой рукой за талию, а левую, бережно взяв в нее теплую узкую ладонь Риты, отставил далеко в сторону.
Рита положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
Тимур, наблюдавший за ними, перевел дух, затем налил себе виски и сказал:
– Да-а-а… Ну вы, блин, и парочка!
В голове у меня тоже шумело.
Вчера мы, конечно, дали как следует, и, когда настал момент расползаться по койкам, я вдруг понял, что оставаться в одном номере с Тимуром было бы крайне неэтично. Не хватало еще, чтобы он слушал, как мы с Ритой кувыркаемся в соседней комнате.
Я снял вычурную позолоченную трубку местного телефона и сказал администратору, что хочу получить в свое распоряжение еще один, небольшой, но приличный номер.
Через две минуты в дверь постучали, и вышколенный стюард, или хотя стюард – это на корабле… В общем, мальчик в форменном фиолетовом сюртуке принес на серебряном подносе ключ от номера.
Сунув ключ в карман, я успокоился и предложил треснуть на посошок.
Тимур одобрил мое конструктивное предложение, а Рита презрительно сказала:
– Алкоголики!
Я пожал плечами и демонстративно налил только себе и Тимуру.
Но Рита со свойственной женщинам логикой возмутилась:
– А меня здесь как бы и нет, так, что ли?
– Так ты же сама сказала…
– А что я сказала? Я только охарактеризовала вас. Но я ничего не сказала о том, буду ли с вами пить.
– Ага… Ну и как, будешь?
Рита горестно вздохнула и обреченно ответила:
– Ладно, наливай, соблазнитель…
Я подмигнул Тимуру своим единственным правым глазом и бережно наполнил рюмку Риты.
– А ты еще помигай, – угрожающе сказала Рита, – вот выколю тебе второй глаз, и будешь бедненький, слепенький с белой тросточкой ходить.
– И водители будут останавливаться, пропуская тебя на переходе, – весело подхватил предатель Тимур.
– И ты, Брут… – горестно вздохнул я. – Что ж, этого следовало ожидать… Ну давайте тогда выпьем за женскую доброту, за женскую гуманность и за женскую же любовь.
– Во! – Тимур воодушевился. – За женскую любовь! Я тут, пока тебя не было, тоже вышел погулять.
– И встретил девушку – полумесяцем бровь? – полуутвердительно спросила Рита.
– Ага, встретил, – кивнул Тимур. – Ну так что – за любовь?
– За нее, злодейку, – согласился я.
И мы дружно выпили.
Тут я почувствовал, что у меня открылось второе дыхание и можно повременить с окончанием вечеринки.
Тогда я закурил и поинтересовался:
– Так что там насчет девушки с полумесяцем?
– Не-е, – Тимур тоже закурил, – девушка без всяких полумесяцев. Обычная русская девушка. Ну, то есть… Ей лет тридцать, так что пусть каждый сам решает, девушка она или там матрона престарелая… В общем, мы с ней вместе учились в Томском универе. У нас с ней тогда любофф была.
– И теперь, когда ты ее встретил, – саркастически улыбнулась Рита, – былые чувства всколыхнулись в твоем угасшем сердце?
– Что значит – угасшем? – возмутился Тимур. – Как там у поэта сказано… И сердце пламенное бьется в груди и в брюках у меня! Так что вовсе оно не угасшее.
– Ну и…
– Что – ну? Погуляли мы с ней, повспоминали, а потом…
– А потом повалились на мягкую зеленую травку в парке Горького! – Маргарита засмеялась и посмотрела на бутылку.
Я заметил это и на всякий случай налил всем.
– Ну на травку мы не повалились, однако… – Тимур мечтательно посмотрел вверх и закинул руки за голову, – однако повалимся. Завтра в полдень встречаемся у памятника Пушкину.
– Завтра, говоришь… – сказал я задумчиво.
По непонятным причинам моя беззаботность вдруг улетучилась.
Что было этому виною, я не знал. Может быть, настала какая-то другая стадия опьянения или, наоборот, алкоголь перестал действовать успокаивающе и умиротворяюще, но в моей голове промелькнула неявная цепочка ассоциаций.
Памятник Пушкину – центр Москвы – Красная площадь – мавзолей – зомбированные боевики – бандиты – политики…
И призрачная пелена, которая на время отгородила меня от событий, в гуще которых я резвился, как опарыш в деревенском сортире, растаяла, словно утренний туман под лучами солнца.
Я снова вспомнил все, что произошло за последние полгода, а особенно – за минувшую неделю, и, тяжело вздохнув, сказал:
– Завтра… Ладно, завтра. Но у тебя на твою девушку только завтра и есть. Послезавтра мы улетаем обратно на Чулым.
Тимур обиженно надул губы, и я, вполне понимая его, добавил:
– Ну, если уж тебе так приспичило, можешь оставаться. Но лично я послезавтра валю отсюда к чертовой матери. Во-первых, я не люблю Москву, а во-вторых – мне тут просто нечего делать. И кроме того, я чувствую, что если вовремя не сделаю отсюда ноги, у меня тут очень быстро появятся дела, которые мне совсем не нужны. Такая у меня, понимаешь, карма, мать ее.
Вот уж теперь вечеринка точно закончилась.
Я испортил настроение всем, и себе в том числе.
Мы с Ритой молча встали и пошли в свой новый номер. Выходя, я оглянулся и увидел, как Тимур наливает себе виски.
– Ты только с зеркалом не чокайся, – усмехнулся я и закрыл за собой дверь.
Шумело примерно одинаково, и я решил исправить это положение.
С пенсионерским кряхтением поднявшись с кровати, я доковылял до бара и открыл его. То, что я увидел внутри, вселило в меня надежду, и, посвистывая, я стал выбирать среди множества разнообразных сосудов с эликсирами жизни подходящий к данному конкретному случаю.
Мне приглянулся джин-тоник в бутылке, и, взяв его, я с трудом выпрямился.
В спине щелкнуло, и я пробормотал:
– Старость – не радость.
Открыв бутылку, я поднес ее к губам.
В это время шум воды в ванной прекратился, дверь распахнулась, и на пороге показалась голая Рита, которая вытиралась большим мохнатым полотенцем.
Она застала меня как раз в тот момент, когда я стоял в позе горниста.
– Утро красит нежным цветом? – усмехнулась она.
Я не шелохнулся.
Джин-тоник живительной струей тек мне в горло, и ничто не могло заставить меня оторваться от этого невероятно приятного занятия. И только когда бутылка опустела, я громко выдохнул и, облизывая губы, посмотрел на Риту.
– Я пришел к тебе с приветом, – ответил я ей.
– Вот именно, – сказала Рита, вытирая волосы. – Тебе пора на Канатчикову дачу. Там и алкашей лечат.
– Мне пора валить отсюда, – ответил я, – я же тебе все объяснил.
Ночью, в перерывах между фантастическими полетами по волшебной стране любви, я рассказал Рите о том, что произошло за то время, пока мы с ней не виделись.
Рассказал я ей и о своем паническом бегстве из Питера, и о том, как нашел Тимура, который подсказал мне, где лучше всего построить фазенду, и о разборках с бандюками Кислого, и о военных подонках, с которыми я волей-неволей имел некоторые дела… О походе на спецзону, о смерти Макара, сына Афанасия, даже про юную журналистку рассказал, про то, чем окончилась ее карьера.
В этом месте своего рассказа я слегка напрягся, ожидая от Риты обычной для нее реакции на упоминание о какой-то другой женщине, но, к моему удивлению, она только погладила меня по мужественной морде и прошептала:
– Бедный Костик… Все женщины вокруг тебя гибнут… Но за меня ты не бойся. Со мной такого не произойдет, потому что… В общем, мне это не грозит. Считай, что я заговоренная.
Я молча кивнул и продолжил свой долгий и подробный рассказ.
А закончил я его твердым заявлением, что с меня хватит, и что я улетаю на Чулым, и если там мне не будет покоя, то поселюсь в каком-нибудь другом месте, к примеру – на отровах Самоа и Новая Гвинея. Денег у меня на это хватит.
– Денег-то у тебя хватит, а ума точно не хватает, – сказала Рита и, встав с постели, взяла со стола сигареты.
Прикурив, она уселась на подоконник и стала похожа на иллюстрацию к «Мастеру и Маргарите», когда голая Маргарита сидела на подоконнике, соблазняя соседа.
– Ты знаешь, на кого ты сейчас похожа? – спросил я и улыбнулся.
– Конечно, знаю, – ответила Маргарита, – на Маргариту. Так ведь я же Маргарита и есть!
– Зато я не Мастер, – вздохнул я. – Ну и в чем же у меня ума не хватает?
– В том, что от себя не убежишь. И я дам тебе хороший совет. Устраиваясь в каком-то новом месте, не строй себе дворцов.
– Это еще почему? – удивился я.
– А потому, мой милый и тупой Немастер, что через несколько месяцев тебе придется переезжать в новое место. И просто из соображений экономии не стоит обустраиваться, тратя на это огромные деньги. Все равно через полгода придется уносить ноги и бросать нажитое добро. Понимаешь?
– Понимаю… Значит, ты пророчишь мне вечные скитания, так что ли?
– Вроде того. Даже если ты поселишься в совершенно новом и, так сказать, чистом месте, с новыми документами, после очередной пластической операции, в скором времени ты сам, подчеркиваю – сам, встрянешь во что-нибудь, и все пойдет по тем же рельсам. Гангстеры, копы, ФБР. Или – бандюки, менты, спецы. Это уж как тебе самому больше нравится. Ты сам создаешь этот свой мир. Пусть не по своему сознательному желанию, но исходит это исключительно от тебя самого. Сам сказал – карма.
Я тоже поднялся с кровати, но закуривать пока не стал, а вместо этого подошел к бару и открыл его. Просторная комната озарилась мягким волшебным сиянием, исходившим из внутренности бара. Свет красиво преломлялся в бутылках с разноцветными жидкостями, и я замер, как Аладдин перед сокровищами.
Или как я сам в пещере на берегу Волги.
Выбрав себе бутылочку пива, я обернулся к Рите и спросил:
– Ты будешь?
– Буду, – ответила она и соскользнула с подоконника.
Она подошла ко мне и, взяв бутылку «Грольша», запрыгнула на широкую, как Дворцовый мост, кровать.
Я сделал несколько глотков и засмеялся.
– Что, головка чирикнула? – поинтересовалась Маргарита.
– Да нет… Хотя если она и чирикнула, то произошло это настолько давно, что теперь уже может считаться железной непоколебимой нормой. Просто я вспомнил про эти объявления в газетах – «исправляю карму». Может, сходить?
– Сходи, милый, сходи, – теперь засмеялась Рита. – Как там, в бессмертном фильме… Если человек идиот – это надолго.
– Надолго меня не устраивает, – парировал я, – мне больше нравится навсегда. Тогда этот человек не осознает, что он идиот, и его жизнь проходит радостно и гармонично.
– Вот это как раз про тебя и есть. Иди ко мне и возьми меня.
И я, поставив недопитое пиво на стол, пошел к моей Рите и взял ее.
ЭПИЛОГ
– Значит, тебе хотелось бы стирать у женщины неугодные тебе воспоминания? А может быть, проще сразу делать женщине лоботомию?
– Э-э-э… – Тимур попытался вставить что-то, но Рита метнула на него грозный взгляд, и он заткнулся.
– С тобой все ясно, – и она вытащила из пачки сигарету.
Тимур опасливо поднес ей горящую зажигалку, и Рита снисходительно прикурила от нее.
– Ты такая же, как и этот одноглазый гиббон, мужская шовинистическая свинья.
Знахарь расхохотался и расплескал виски из стопки, которую он на протяжении всего диалога держал в руке.
– Я же говорил тебе, – обратился он к растерянному Тимуру, – с ней нужно быть осторожным. А представляешь, каково мне приходится?
– Если не нравится, можешь пойти и найти себе тихую библиотечную мышь, – отрезала Рита.
– Да нет, – Знахарь задумчиво посмотрел на нее, – хоть я и постоянно чувствую себя, как на минном поле, а другой женщины мне не нужно.
– То-то, – поучительно сказала Рита.
– Но вот насчет лоботомии…
– Что насчет лоботомии? – Рита зловеще прищурилась.
– Тут ты не права.
– Интересно, в чем же, – Рита выпустила к потолку струйку дыма.
– Видишь ли, – проникновенно сказал Знахарь, – делать операцию можно на том органе, который имется в наличии. Например, у собаки нет рогов, поэтому…
– Что-о? Это ты что хочешь сказать? Что у женщины нет мозга?
– Ну-у-у… – Знахарь пожал плечами и развел руками.
– Ах ты, сволочь!
И Рита, схватив со стола вилку, швырнула ее в Знахаря.
Он увернулся, и вилка, сверкая и вертясь, улетела в угол, где попала прямо в клавиатуру внушительного музыкального центра, сработанного в стиле шестидесятых.
Раздался щелчок, и по гостиной поплыла успокаивающая мелодия.
Элвис Пресли проникновенным вибрирующим голосом пел «Only you».
Знахарь встал, подошел к Рите и, строго склонив голову, сказал:
– Сударыня, позвольте пригласить вас на танец.
Рита фыркнула и отвернулась.
Но уже в следующую секунду она рассмеялась и, бросив сигарету в пепельницу, встала. Знахарь обнял ее правой рукой за талию, а левую, бережно взяв в нее теплую узкую ладонь Риты, отставил далеко в сторону.
Рита положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
Тимур, наблюдавший за ними, перевел дух, затем налил себе виски и сказал:
– Да-а-а… Ну вы, блин, и парочка!
* * *
Я лежал на просторной постели и слушал, как в ванной шумит душ.В голове у меня тоже шумело.
Вчера мы, конечно, дали как следует, и, когда настал момент расползаться по койкам, я вдруг понял, что оставаться в одном номере с Тимуром было бы крайне неэтично. Не хватало еще, чтобы он слушал, как мы с Ритой кувыркаемся в соседней комнате.
Я снял вычурную позолоченную трубку местного телефона и сказал администратору, что хочу получить в свое распоряжение еще один, небольшой, но приличный номер.
Через две минуты в дверь постучали, и вышколенный стюард, или хотя стюард – это на корабле… В общем, мальчик в форменном фиолетовом сюртуке принес на серебряном подносе ключ от номера.
Сунув ключ в карман, я успокоился и предложил треснуть на посошок.
Тимур одобрил мое конструктивное предложение, а Рита презрительно сказала:
– Алкоголики!
Я пожал плечами и демонстративно налил только себе и Тимуру.
Но Рита со свойственной женщинам логикой возмутилась:
– А меня здесь как бы и нет, так, что ли?
– Так ты же сама сказала…
– А что я сказала? Я только охарактеризовала вас. Но я ничего не сказала о том, буду ли с вами пить.
– Ага… Ну и как, будешь?
Рита горестно вздохнула и обреченно ответила:
– Ладно, наливай, соблазнитель…
Я подмигнул Тимуру своим единственным правым глазом и бережно наполнил рюмку Риты.
– А ты еще помигай, – угрожающе сказала Рита, – вот выколю тебе второй глаз, и будешь бедненький, слепенький с белой тросточкой ходить.
– И водители будут останавливаться, пропуская тебя на переходе, – весело подхватил предатель Тимур.
– И ты, Брут… – горестно вздохнул я. – Что ж, этого следовало ожидать… Ну давайте тогда выпьем за женскую доброту, за женскую гуманность и за женскую же любовь.
– Во! – Тимур воодушевился. – За женскую любовь! Я тут, пока тебя не было, тоже вышел погулять.
– И встретил девушку – полумесяцем бровь? – полуутвердительно спросила Рита.
– Ага, встретил, – кивнул Тимур. – Ну так что – за любовь?
– За нее, злодейку, – согласился я.
И мы дружно выпили.
Тут я почувствовал, что у меня открылось второе дыхание и можно повременить с окончанием вечеринки.
Тогда я закурил и поинтересовался:
– Так что там насчет девушки с полумесяцем?
– Не-е, – Тимур тоже закурил, – девушка без всяких полумесяцев. Обычная русская девушка. Ну, то есть… Ей лет тридцать, так что пусть каждый сам решает, девушка она или там матрона престарелая… В общем, мы с ней вместе учились в Томском универе. У нас с ней тогда любофф была.
– И теперь, когда ты ее встретил, – саркастически улыбнулась Рита, – былые чувства всколыхнулись в твоем угасшем сердце?
– Что значит – угасшем? – возмутился Тимур. – Как там у поэта сказано… И сердце пламенное бьется в груди и в брюках у меня! Так что вовсе оно не угасшее.
– Ну и…
– Что – ну? Погуляли мы с ней, повспоминали, а потом…
– А потом повалились на мягкую зеленую травку в парке Горького! – Маргарита засмеялась и посмотрела на бутылку.
Я заметил это и на всякий случай налил всем.
– Ну на травку мы не повалились, однако… – Тимур мечтательно посмотрел вверх и закинул руки за голову, – однако повалимся. Завтра в полдень встречаемся у памятника Пушкину.
– Завтра, говоришь… – сказал я задумчиво.
По непонятным причинам моя беззаботность вдруг улетучилась.
Что было этому виною, я не знал. Может быть, настала какая-то другая стадия опьянения или, наоборот, алкоголь перестал действовать успокаивающе и умиротворяюще, но в моей голове промелькнула неявная цепочка ассоциаций.
Памятник Пушкину – центр Москвы – Красная площадь – мавзолей – зомбированные боевики – бандиты – политики…
И призрачная пелена, которая на время отгородила меня от событий, в гуще которых я резвился, как опарыш в деревенском сортире, растаяла, словно утренний туман под лучами солнца.
Я снова вспомнил все, что произошло за последние полгода, а особенно – за минувшую неделю, и, тяжело вздохнув, сказал:
– Завтра… Ладно, завтра. Но у тебя на твою девушку только завтра и есть. Послезавтра мы улетаем обратно на Чулым.
Тимур обиженно надул губы, и я, вполне понимая его, добавил:
– Ну, если уж тебе так приспичило, можешь оставаться. Но лично я послезавтра валю отсюда к чертовой матери. Во-первых, я не люблю Москву, а во-вторых – мне тут просто нечего делать. И кроме того, я чувствую, что если вовремя не сделаю отсюда ноги, у меня тут очень быстро появятся дела, которые мне совсем не нужны. Такая у меня, понимаешь, карма, мать ее.
Вот уж теперь вечеринка точно закончилась.
Я испортил настроение всем, и себе в том числе.
Мы с Ритой молча встали и пошли в свой новый номер. Выходя, я оглянулся и увидел, как Тимур наливает себе виски.
– Ты только с зеркалом не чокайся, – усмехнулся я и закрыл за собой дверь.
* * *
А теперь я лежал и слушал сразу два шума – в голове и в душе.Шумело примерно одинаково, и я решил исправить это положение.
С пенсионерским кряхтением поднявшись с кровати, я доковылял до бара и открыл его. То, что я увидел внутри, вселило в меня надежду, и, посвистывая, я стал выбирать среди множества разнообразных сосудов с эликсирами жизни подходящий к данному конкретному случаю.
Мне приглянулся джин-тоник в бутылке, и, взяв его, я с трудом выпрямился.
В спине щелкнуло, и я пробормотал:
– Старость – не радость.
Открыв бутылку, я поднес ее к губам.
В это время шум воды в ванной прекратился, дверь распахнулась, и на пороге показалась голая Рита, которая вытиралась большим мохнатым полотенцем.
Она застала меня как раз в тот момент, когда я стоял в позе горниста.
– Утро красит нежным цветом? – усмехнулась она.
Я не шелохнулся.
Джин-тоник живительной струей тек мне в горло, и ничто не могло заставить меня оторваться от этого невероятно приятного занятия. И только когда бутылка опустела, я громко выдохнул и, облизывая губы, посмотрел на Риту.
– Я пришел к тебе с приветом, – ответил я ей.
– Вот именно, – сказала Рита, вытирая волосы. – Тебе пора на Канатчикову дачу. Там и алкашей лечат.
– Мне пора валить отсюда, – ответил я, – я же тебе все объяснил.
Ночью, в перерывах между фантастическими полетами по волшебной стране любви, я рассказал Рите о том, что произошло за то время, пока мы с ней не виделись.
Рассказал я ей и о своем паническом бегстве из Питера, и о том, как нашел Тимура, который подсказал мне, где лучше всего построить фазенду, и о разборках с бандюками Кислого, и о военных подонках, с которыми я волей-неволей имел некоторые дела… О походе на спецзону, о смерти Макара, сына Афанасия, даже про юную журналистку рассказал, про то, чем окончилась ее карьера.
В этом месте своего рассказа я слегка напрягся, ожидая от Риты обычной для нее реакции на упоминание о какой-то другой женщине, но, к моему удивлению, она только погладила меня по мужественной морде и прошептала:
– Бедный Костик… Все женщины вокруг тебя гибнут… Но за меня ты не бойся. Со мной такого не произойдет, потому что… В общем, мне это не грозит. Считай, что я заговоренная.
Я молча кивнул и продолжил свой долгий и подробный рассказ.
А закончил я его твердым заявлением, что с меня хватит, и что я улетаю на Чулым, и если там мне не будет покоя, то поселюсь в каком-нибудь другом месте, к примеру – на отровах Самоа и Новая Гвинея. Денег у меня на это хватит.
– Денег-то у тебя хватит, а ума точно не хватает, – сказала Рита и, встав с постели, взяла со стола сигареты.
Прикурив, она уселась на подоконник и стала похожа на иллюстрацию к «Мастеру и Маргарите», когда голая Маргарита сидела на подоконнике, соблазняя соседа.
– Ты знаешь, на кого ты сейчас похожа? – спросил я и улыбнулся.
– Конечно, знаю, – ответила Маргарита, – на Маргариту. Так ведь я же Маргарита и есть!
– Зато я не Мастер, – вздохнул я. – Ну и в чем же у меня ума не хватает?
– В том, что от себя не убежишь. И я дам тебе хороший совет. Устраиваясь в каком-то новом месте, не строй себе дворцов.
– Это еще почему? – удивился я.
– А потому, мой милый и тупой Немастер, что через несколько месяцев тебе придется переезжать в новое место. И просто из соображений экономии не стоит обустраиваться, тратя на это огромные деньги. Все равно через полгода придется уносить ноги и бросать нажитое добро. Понимаешь?
– Понимаю… Значит, ты пророчишь мне вечные скитания, так что ли?
– Вроде того. Даже если ты поселишься в совершенно новом и, так сказать, чистом месте, с новыми документами, после очередной пластической операции, в скором времени ты сам, подчеркиваю – сам, встрянешь во что-нибудь, и все пойдет по тем же рельсам. Гангстеры, копы, ФБР. Или – бандюки, менты, спецы. Это уж как тебе самому больше нравится. Ты сам создаешь этот свой мир. Пусть не по своему сознательному желанию, но исходит это исключительно от тебя самого. Сам сказал – карма.
Я тоже поднялся с кровати, но закуривать пока не стал, а вместо этого подошел к бару и открыл его. Просторная комната озарилась мягким волшебным сиянием, исходившим из внутренности бара. Свет красиво преломлялся в бутылках с разноцветными жидкостями, и я замер, как Аладдин перед сокровищами.
Или как я сам в пещере на берегу Волги.
Выбрав себе бутылочку пива, я обернулся к Рите и спросил:
– Ты будешь?
– Буду, – ответила она и соскользнула с подоконника.
Она подошла ко мне и, взяв бутылку «Грольша», запрыгнула на широкую, как Дворцовый мост, кровать.
Я сделал несколько глотков и засмеялся.
– Что, головка чирикнула? – поинтересовалась Маргарита.
– Да нет… Хотя если она и чирикнула, то произошло это настолько давно, что теперь уже может считаться железной непоколебимой нормой. Просто я вспомнил про эти объявления в газетах – «исправляю карму». Может, сходить?
– Сходи, милый, сходи, – теперь засмеялась Рита. – Как там, в бессмертном фильме… Если человек идиот – это надолго.
– Надолго меня не устраивает, – парировал я, – мне больше нравится навсегда. Тогда этот человек не осознает, что он идиот, и его жизнь проходит радостно и гармонично.
– Вот это как раз про тебя и есть. Иди ко мне и возьми меня.
И я, поставив недопитое пиво на стол, пошел к моей Рите и взял ее.
ЭПИЛОГ
В подмосковной Орловке все шло своим чередом.
Большие мохнатые собачки охраняли богатые особняки, государственные мужи и расторопные удачливые дельцы тайно отдыхали за высокими заборами, разнообразные сотрудники охраны бдительно следили за безопасностью, поправляя радиоклипсы в помятых ушах, в общем – все было тихо и пристойно.
В гостиной одной из дач, построенной в те далекие времена, когда кино было черно-белым, а в Ленинграде на Исаакиевской площади размещалось консульство фашистской Германии, тоже было тихо, но эта тишина была зловещей и совсем не радовала собравшихся там людей.
Вокруг большого круглого стола сидели представительные генералы и дородные штатские. Обычно их встречи проходили весело и шумно и серьезные вопросы обсуждались мимоходом, между двумя стопками ледяной водочки, но в этот день дачу накрыла траурная тишина.
Стол, вокруг которого расположились гости, был, как всегда, богатым и обильным, но было в нем что-то от покинутого жителями города. Не звенели рюмки, не лязгали вилки по тарелкам, зацепляя пласт белорыбицы или маринованный грибочек, не падала на белоснежную скатерть свекольная лепеха селедки под шубой, уроненная неверной рукой загулявшего гостя…
Не звучали привычные надежные тосты, не раздавался дружный сытый хохот в ответ на незамысловатую шутку, да и девочки из «Фабрики грез» не мельтешили между гостями.
Не до них было, не до них…
В общем – не было в этот день праздника.
Лишь один из гостей, поджарый подполковник Жерехов, имевший замашки генерал-лейтенанта и носивший пижонскую полевую форму с портупеей, не стеснялся всеобщей подавленности и непринужденно накладывал себе крабовый салат. Не ту нищенскую мешанину из крабовых палочек, кукурузной картечи и едкого дешевого майонеза, которой люмпены потчуют голодных гостей, а настоящую смесь из камчатских крабов, китайских грибов, тибетских овощей и японского белого соуса.
Налив себе полную стопку, Жерехов презрительно оглядел притихших и не смотревших друг на друга участников невеселой вечеринки и, громко выдохнув, опрокинул ледяную водку в горло. Потом подхватил вилкой изрядную порцию крабового салата и отправил его в рот. На его лице отразилось гастрономическое наслаждение, и, жуя, он невнятно произнес:
– Жить хорошо!
Сидевший в стороне от стола упитанный генерал-майор Лисицкий с ненавистью посмотрел на него и пробурчал:
– Кому хорошо, а кому…
– А тебе что, плохо, что ли? Вон какое рыло наел!
Лисицкий отвернулся, а подполковник Жерехов, заскрежетав стулом, отъехал от стола, свободным движением достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Бросив зажигалку прямо в вазу с маринованными грибами, он усмехнулся и, повернувшись всем телом к съежившемуся на диване Лисицкому, сказал:
– Ну что, обосрался? Не получилось яблок наворовать, и теперь ждешь, когда сторож с берданой придет?
Он говорил Лисицкому, но было очевидно, что его слова адресованы всем присутствовавшим.
Лисицкий зыркнул на него и сварливо ответил:
– А тебе, значит, не страшно. Смелый, значит…
Жерехов поднялся со стула и неторопливо обошел стол.
Остановившись прямо напротив Лисицкого, он засунул руки глубоко в карманы форменных галифе и, покачиваясь с пятки на носок, заговорил:
– Страшно… Если бы ты, свинья жирная, знал, что такое – страшно! Тебя бы, бля, туда, где я отдавал свой долг, который не брал… Вот там бы ты быстро стал стройным как кипарис. Ты ведь чего боишься, кабан трусливый? Ты ведь не смерти боишься, потому что ты не знаешь, что это такое. Ну, может, и видел по телевизору, как киллеры таких, как ты, у лимузинов отстреливают… Да только это совсем не то. А боишься ты прежде всего того, что тебя от кормушки отодвинут. Потому что эта кормушка для тебя самое дорогое. Дороже жизни, бля.
Жерехов оглядел остальных и сказал:
– Ну что вы, ей-богу, как на похоронах? Ждете, когда сюда спецы ворвутся? Эх, бля, нет на вас Лаврентия Палыча! Он бы вас живо уму-разуму научил.
Один из штатских, сидевший в кресле у окна, вдруг вскочил и, тряся жирным задом, выбежал из гостиной.
– Во! – засмеялся Жерехов. – Не иначе как медвежья болезнь приключилась.
Он подошел к столу и, не садясь, налил себе водки.
Подняв стопку и по-гусарски отставив локоть, он уже открыл было рот, чтобы произнести какой-то издевательский тост, но в этот момент в дальнем конце дома прозвучал выстрел.
На лице Жерехова отразилось веселое изумление, и он сказал:
– Смотри-ка! Нашелся один смелый…
Жерехов сделал торжественное лицо и траурным баритоном произнес:
– Он предпочел смерть бесчестью. Ну, за упокой души.
Выпив водку, он поставил стопку вверх дном и, снова закурив, повернулся к Лисицкому.
– Вот видишь – человек решил сразу все проблемы. Кто следующий? Может быть – ты?
И он ткнул пальцем в Лисицкого, который с ужасом смотрел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Лисицкий вжался в спинку дивана, и на лице Жерехова появилась брезгливость.
– Да-а-а, – протянул он, – с такими, как ты, каши не сваришь.
И, обойдя стол, уселся напротив своей тарелки.
– Иваныч, – поморщившись, произнес один из штатских, массивный брюнет с благообразным актерским лицом, – кончай цирк устраивать! Дело-то ведь и на самом деле серьезное. Что делать-то?
– За нами ведь придут! – хрипло пробасил один из генералов.
– Интересно, – задумчиво сказал седоватый мужчина с аккуратно подстриженными усиками и налил себе водки, – а где теперь высшие отсиживают?
– Зассали, – горестно покачал головой Жерехов, – как есть зассали…
Он поднял взгляд и невесело осмотрел компанию.
– А когда сладкие планы строили, не было страшно? Или жаба сильнее страха оказалась? Сильнее инстинкта самосохранения? Представили себе, как рыла в кормушку по самые плечи засунули, и головка закружилась? А нужно было сразу представлять, что будет, если ничего не выйдет.
Жерехов еще раз, уже с явным отвращением, оглядел присутствовавших и, обреченно повертев головой, вздохнул:
– Э-х-х… Ну что вы все, как бабы? Ничего ведь не было! Понимаете – ни-че-го! Вот если бы все произошло, как планировали, но провалилось при исполнении – тогда другое дело. А так – ничего. Не было мальчика – понимаете? Так что зря этот, – и Жерехов мотнул головой в пространство, – погорячился.
Он встал и, значительно оглядев компанию, веско сказал:
– Ничего не было. Поэтому – сидите на жопе ровно. Все образуется.
Дверь распахнулась, и на пороге появился серый кардинал Гаврилыч.
За его спиной стоял незнакомый мужчина средних лет, который, старательно скрывая любопытство, разглядывал находившихся в комнате людей.
– Иваныч правильно говорит, – начал Гаврилыч прямо с порога, – сидите на жопе ровно.
Войдя в гостиную, он обернулся и, покровительстенно взяв пришедшего с ним человека под локоток, вполголоса сказал ему:
– Заходи, Александр Николаич, не чинись.
Александр Николаич зашел и аккуратно затворил за собой дверь.
– Ты пока присядь, закуси, чем Бог послал, а мы тут это… Порядок наведем, деток успокоим.
Новый гость кивнул, выбрав себе место на самой удаленной от двери стороне огромного круглого стола, пробрался туда и, вежливо улыбнувшись соседям, уселся на обитый узорчатым бархатом стул. Проводив его взглядом, Гаврилыч удовлетворенно кивнул и повернулся к обществу.
И тут на глазах у изумленной публики произошла неожиданная перемена.
Серенький, безобидный, вечно кряхтевший старичок превратился вдруг в наводящего страх циничного и жестокого пахана.
Опершись веснушчатыми руками на спинку стула, Гаврилыч, медленно поворачивая голову, пристально оглядел замерших на диванах и в креслах бандерлогов и жутко оскалился.
Под его взглядом все сникли и постарались стать как можно более незаметными. Один только бесстрашный Жерехов довольно усмехнулся и налил себе водки. Было видно, что он вовсе не боится Гаврилыча и даже наоборот – с удовольствием ждет начала экзекуции.
– Ну что, козлы, усрались?
Даже голос Гаврилыча стал другим.
Из него исчезло старческое дребезжание, появились непривычные властные интонации, тембр стал резким и неприятным, как скрежет железа по камню.
– Да с такими уродами, как вы, и свинью не зарезать!
Дверь открылась, и в комнату стали быстро входить облаченные в добротную серую форму люди. Все они были, как на подбор, рослыми и широкоплечими. Их лица были скрыты под масками, напоминавшими омоновский камуфляж, но сшиты они были из тонкого и дорогого серого трикотажа, и от этого становилось еще страшнее.
Быстро войдя в гостиную, гвардейцы серого кардинала молча выстроились вдоль стен и застыли в неподвижности. Гаврилыч скользнул по ним взглядом, удовлетворенно кивнул и указал пальцем на бутылку с водкой. Один из стоявших у стены боевиков быстро подошел к нему и наполнил рюмку. Гаврилыч снова кивнул, и молчаливый гвардеец так же быстро оказался на прежнем месте.
Гаврилыч, не поморщившись, выпил водку, достал из кармана темно-зеленый платочек, промокнул им губы, убрал платочек на место и только после этой череды неспешных действий заговорил.
– Ну, с кого начать? Может, с тебя?
Он посмотрел на немолодого блондина в дорогом бежевом костюме, сидевшего у окна. Блондин замер и громко выпустил газы.
Гаврилыч поморщился и сокрушенно покачал головой.
– Или с тебя?
Взгляд Гаврилыча медленно, словно корабельная башня главного калибра, перекатился на пожилого генерала со следами всех известных и неизвестных пороков на лице.
Генерал побледнел, а Гаврилыч жестко усмехнулся:
– Ты не вздумай мне тут сдохнуть от инфаркта! Я тебя тогда собакам скормлю. Ладно, живи пока…
Он неторопливо осмотрел остальных и задержал взгляд на Жерехове, который в этот момент как раз наливал себе водки и ухмылялся самым скабрезным образом.
– А ты чего лыбишься, гусарская твоя морда?
– А я, Гаврилыч, всегда ко всему готов. Хоть на передовую, хоть к стенке.
– Сукин сын. – Гаврилыч усмехнулся и, заложив руки за спину, посмотрел в потолок.
– Так… Вот ведь, блядь, уродов мне Бог послал! – обратился он к огромной тяжелой люстре, увешанной хрустальными висюльками. – Один другого краше!
Люстра не возражала, и Гаврилыч продолжил:
– Они отправляют спецотряд поездом. Поездом, бля! Не самолетом, который можно как следует обшмонать перед взлетом и повесить вокруг него истребители охранения. Не собственной военной колонной, которая может по ходу дела неожиданно для возможного противника поменять маршрут и оставить его с носом. Поездом, ебиомать! Поездом, который идет несколько суток и который с рельсов, ведущих на Москву, никуда на хрен не денется. Да тут любой чеченец за триста фальшивых долларов может сделать свое дело! А вы, козлы винторогие, не посчитали, во что все это обошлось? Ведь все эти урки, эти убийцы и маньяки, вы что думаете – они нам даром достались? Так я вам напомню, если кто забыл. За каждое туловище деньги плачены. Обществу нужно, чтобы они в пожизненном корячились, чтобы их по телевизору показывали, как они при стуке в дверь крестом к стенке вскакивают. А мы их выкупили и тем самым освободили от горькой участи. Выкупили, бля! Каждого! Заплатили везде – в прокуратуре, в ГУИНе, в министерстве… Вы, пидары, кроме денег, ничего не понимаете, так я вам на денежном языке все сейчас и разжую.
Гаврилыч умолк и, переведя дух, бросил взгляд на спеца в сером. Спец мигом оказался рядом и налил Гаврилычу еще одну рюмаху.
Гаврилыч выпил водку и, утерев губы на этот раз просто рукой, продолжил:
– Ты! – И он указал коротким морщинистым пальцем на зажавшегося в кресле толстяка. – Ты у нас по финансам, поэтому завтра же предоставишь мне смету.
Толстяк быстро закивал, но Гаврилыч, погрозив ему все тем же пальцем, сказал:
– Ты еще не знаешь, что будешь складывать и умножать. И я тебе сейчас объясню. Поскольку еще три года назад все это было затеяно ради пяти минут, которые позавчера прошли впустую, посчитаешь мне…
Большие мохнатые собачки охраняли богатые особняки, государственные мужи и расторопные удачливые дельцы тайно отдыхали за высокими заборами, разнообразные сотрудники охраны бдительно следили за безопасностью, поправляя радиоклипсы в помятых ушах, в общем – все было тихо и пристойно.
В гостиной одной из дач, построенной в те далекие времена, когда кино было черно-белым, а в Ленинграде на Исаакиевской площади размещалось консульство фашистской Германии, тоже было тихо, но эта тишина была зловещей и совсем не радовала собравшихся там людей.
Вокруг большого круглого стола сидели представительные генералы и дородные штатские. Обычно их встречи проходили весело и шумно и серьезные вопросы обсуждались мимоходом, между двумя стопками ледяной водочки, но в этот день дачу накрыла траурная тишина.
Стол, вокруг которого расположились гости, был, как всегда, богатым и обильным, но было в нем что-то от покинутого жителями города. Не звенели рюмки, не лязгали вилки по тарелкам, зацепляя пласт белорыбицы или маринованный грибочек, не падала на белоснежную скатерть свекольная лепеха селедки под шубой, уроненная неверной рукой загулявшего гостя…
Не звучали привычные надежные тосты, не раздавался дружный сытый хохот в ответ на незамысловатую шутку, да и девочки из «Фабрики грез» не мельтешили между гостями.
Не до них было, не до них…
В общем – не было в этот день праздника.
Лишь один из гостей, поджарый подполковник Жерехов, имевший замашки генерал-лейтенанта и носивший пижонскую полевую форму с портупеей, не стеснялся всеобщей подавленности и непринужденно накладывал себе крабовый салат. Не ту нищенскую мешанину из крабовых палочек, кукурузной картечи и едкого дешевого майонеза, которой люмпены потчуют голодных гостей, а настоящую смесь из камчатских крабов, китайских грибов, тибетских овощей и японского белого соуса.
Налив себе полную стопку, Жерехов презрительно оглядел притихших и не смотревших друг на друга участников невеселой вечеринки и, громко выдохнув, опрокинул ледяную водку в горло. Потом подхватил вилкой изрядную порцию крабового салата и отправил его в рот. На его лице отразилось гастрономическое наслаждение, и, жуя, он невнятно произнес:
– Жить хорошо!
Сидевший в стороне от стола упитанный генерал-майор Лисицкий с ненавистью посмотрел на него и пробурчал:
– Кому хорошо, а кому…
– А тебе что, плохо, что ли? Вон какое рыло наел!
Лисицкий отвернулся, а подполковник Жерехов, заскрежетав стулом, отъехал от стола, свободным движением достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Бросив зажигалку прямо в вазу с маринованными грибами, он усмехнулся и, повернувшись всем телом к съежившемуся на диване Лисицкому, сказал:
– Ну что, обосрался? Не получилось яблок наворовать, и теперь ждешь, когда сторож с берданой придет?
Он говорил Лисицкому, но было очевидно, что его слова адресованы всем присутствовавшим.
Лисицкий зыркнул на него и сварливо ответил:
– А тебе, значит, не страшно. Смелый, значит…
Жерехов поднялся со стула и неторопливо обошел стол.
Остановившись прямо напротив Лисицкого, он засунул руки глубоко в карманы форменных галифе и, покачиваясь с пятки на носок, заговорил:
– Страшно… Если бы ты, свинья жирная, знал, что такое – страшно! Тебя бы, бля, туда, где я отдавал свой долг, который не брал… Вот там бы ты быстро стал стройным как кипарис. Ты ведь чего боишься, кабан трусливый? Ты ведь не смерти боишься, потому что ты не знаешь, что это такое. Ну, может, и видел по телевизору, как киллеры таких, как ты, у лимузинов отстреливают… Да только это совсем не то. А боишься ты прежде всего того, что тебя от кормушки отодвинут. Потому что эта кормушка для тебя самое дорогое. Дороже жизни, бля.
Жерехов оглядел остальных и сказал:
– Ну что вы, ей-богу, как на похоронах? Ждете, когда сюда спецы ворвутся? Эх, бля, нет на вас Лаврентия Палыча! Он бы вас живо уму-разуму научил.
Один из штатских, сидевший в кресле у окна, вдруг вскочил и, тряся жирным задом, выбежал из гостиной.
– Во! – засмеялся Жерехов. – Не иначе как медвежья болезнь приключилась.
Он подошел к столу и, не садясь, налил себе водки.
Подняв стопку и по-гусарски отставив локоть, он уже открыл было рот, чтобы произнести какой-то издевательский тост, но в этот момент в дальнем конце дома прозвучал выстрел.
На лице Жерехова отразилось веселое изумление, и он сказал:
– Смотри-ка! Нашелся один смелый…
Жерехов сделал торжественное лицо и траурным баритоном произнес:
– Он предпочел смерть бесчестью. Ну, за упокой души.
Выпив водку, он поставил стопку вверх дном и, снова закурив, повернулся к Лисицкому.
– Вот видишь – человек решил сразу все проблемы. Кто следующий? Может быть – ты?
И он ткнул пальцем в Лисицкого, который с ужасом смотрел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Лисицкий вжался в спинку дивана, и на лице Жерехова появилась брезгливость.
– Да-а-а, – протянул он, – с такими, как ты, каши не сваришь.
И, обойдя стол, уселся напротив своей тарелки.
– Иваныч, – поморщившись, произнес один из штатских, массивный брюнет с благообразным актерским лицом, – кончай цирк устраивать! Дело-то ведь и на самом деле серьезное. Что делать-то?
– За нами ведь придут! – хрипло пробасил один из генералов.
– Интересно, – задумчиво сказал седоватый мужчина с аккуратно подстриженными усиками и налил себе водки, – а где теперь высшие отсиживают?
– Зассали, – горестно покачал головой Жерехов, – как есть зассали…
Он поднял взгляд и невесело осмотрел компанию.
– А когда сладкие планы строили, не было страшно? Или жаба сильнее страха оказалась? Сильнее инстинкта самосохранения? Представили себе, как рыла в кормушку по самые плечи засунули, и головка закружилась? А нужно было сразу представлять, что будет, если ничего не выйдет.
Жерехов еще раз, уже с явным отвращением, оглядел присутствовавших и, обреченно повертев головой, вздохнул:
– Э-х-х… Ну что вы все, как бабы? Ничего ведь не было! Понимаете – ни-че-го! Вот если бы все произошло, как планировали, но провалилось при исполнении – тогда другое дело. А так – ничего. Не было мальчика – понимаете? Так что зря этот, – и Жерехов мотнул головой в пространство, – погорячился.
Он встал и, значительно оглядев компанию, веско сказал:
– Ничего не было. Поэтому – сидите на жопе ровно. Все образуется.
Дверь распахнулась, и на пороге появился серый кардинал Гаврилыч.
За его спиной стоял незнакомый мужчина средних лет, который, старательно скрывая любопытство, разглядывал находившихся в комнате людей.
– Иваныч правильно говорит, – начал Гаврилыч прямо с порога, – сидите на жопе ровно.
Войдя в гостиную, он обернулся и, покровительстенно взяв пришедшего с ним человека под локоток, вполголоса сказал ему:
– Заходи, Александр Николаич, не чинись.
Александр Николаич зашел и аккуратно затворил за собой дверь.
– Ты пока присядь, закуси, чем Бог послал, а мы тут это… Порядок наведем, деток успокоим.
Новый гость кивнул, выбрав себе место на самой удаленной от двери стороне огромного круглого стола, пробрался туда и, вежливо улыбнувшись соседям, уселся на обитый узорчатым бархатом стул. Проводив его взглядом, Гаврилыч удовлетворенно кивнул и повернулся к обществу.
И тут на глазах у изумленной публики произошла неожиданная перемена.
Серенький, безобидный, вечно кряхтевший старичок превратился вдруг в наводящего страх циничного и жестокого пахана.
Опершись веснушчатыми руками на спинку стула, Гаврилыч, медленно поворачивая голову, пристально оглядел замерших на диванах и в креслах бандерлогов и жутко оскалился.
Под его взглядом все сникли и постарались стать как можно более незаметными. Один только бесстрашный Жерехов довольно усмехнулся и налил себе водки. Было видно, что он вовсе не боится Гаврилыча и даже наоборот – с удовольствием ждет начала экзекуции.
– Ну что, козлы, усрались?
Даже голос Гаврилыча стал другим.
Из него исчезло старческое дребезжание, появились непривычные властные интонации, тембр стал резким и неприятным, как скрежет железа по камню.
– Да с такими уродами, как вы, и свинью не зарезать!
Дверь открылась, и в комнату стали быстро входить облаченные в добротную серую форму люди. Все они были, как на подбор, рослыми и широкоплечими. Их лица были скрыты под масками, напоминавшими омоновский камуфляж, но сшиты они были из тонкого и дорогого серого трикотажа, и от этого становилось еще страшнее.
Быстро войдя в гостиную, гвардейцы серого кардинала молча выстроились вдоль стен и застыли в неподвижности. Гаврилыч скользнул по ним взглядом, удовлетворенно кивнул и указал пальцем на бутылку с водкой. Один из стоявших у стены боевиков быстро подошел к нему и наполнил рюмку. Гаврилыч снова кивнул, и молчаливый гвардеец так же быстро оказался на прежнем месте.
Гаврилыч, не поморщившись, выпил водку, достал из кармана темно-зеленый платочек, промокнул им губы, убрал платочек на место и только после этой череды неспешных действий заговорил.
– Ну, с кого начать? Может, с тебя?
Он посмотрел на немолодого блондина в дорогом бежевом костюме, сидевшего у окна. Блондин замер и громко выпустил газы.
Гаврилыч поморщился и сокрушенно покачал головой.
– Или с тебя?
Взгляд Гаврилыча медленно, словно корабельная башня главного калибра, перекатился на пожилого генерала со следами всех известных и неизвестных пороков на лице.
Генерал побледнел, а Гаврилыч жестко усмехнулся:
– Ты не вздумай мне тут сдохнуть от инфаркта! Я тебя тогда собакам скормлю. Ладно, живи пока…
Он неторопливо осмотрел остальных и задержал взгляд на Жерехове, который в этот момент как раз наливал себе водки и ухмылялся самым скабрезным образом.
– А ты чего лыбишься, гусарская твоя морда?
– А я, Гаврилыч, всегда ко всему готов. Хоть на передовую, хоть к стенке.
– Сукин сын. – Гаврилыч усмехнулся и, заложив руки за спину, посмотрел в потолок.
– Так… Вот ведь, блядь, уродов мне Бог послал! – обратился он к огромной тяжелой люстре, увешанной хрустальными висюльками. – Один другого краше!
Люстра не возражала, и Гаврилыч продолжил:
– Они отправляют спецотряд поездом. Поездом, бля! Не самолетом, который можно как следует обшмонать перед взлетом и повесить вокруг него истребители охранения. Не собственной военной колонной, которая может по ходу дела неожиданно для возможного противника поменять маршрут и оставить его с носом. Поездом, ебиомать! Поездом, который идет несколько суток и который с рельсов, ведущих на Москву, никуда на хрен не денется. Да тут любой чеченец за триста фальшивых долларов может сделать свое дело! А вы, козлы винторогие, не посчитали, во что все это обошлось? Ведь все эти урки, эти убийцы и маньяки, вы что думаете – они нам даром достались? Так я вам напомню, если кто забыл. За каждое туловище деньги плачены. Обществу нужно, чтобы они в пожизненном корячились, чтобы их по телевизору показывали, как они при стуке в дверь крестом к стенке вскакивают. А мы их выкупили и тем самым освободили от горькой участи. Выкупили, бля! Каждого! Заплатили везде – в прокуратуре, в ГУИНе, в министерстве… Вы, пидары, кроме денег, ничего не понимаете, так я вам на денежном языке все сейчас и разжую.
Гаврилыч умолк и, переведя дух, бросил взгляд на спеца в сером. Спец мигом оказался рядом и налил Гаврилычу еще одну рюмаху.
Гаврилыч выпил водку и, утерев губы на этот раз просто рукой, продолжил:
– Ты! – И он указал коротким морщинистым пальцем на зажавшегося в кресле толстяка. – Ты у нас по финансам, поэтому завтра же предоставишь мне смету.
Толстяк быстро закивал, но Гаврилыч, погрозив ему все тем же пальцем, сказал:
– Ты еще не знаешь, что будешь складывать и умножать. И я тебе сейчас объясню. Поскольку еще три года назад все это было затеяно ради пяти минут, которые позавчера прошли впустую, посчитаешь мне…