Седов Б.. Я не хотела убивать

   - А сам профессор при вас когда-нибудь называл имя - Анжелика Королева?
   - Нет.
   На этот раз Самошин не врал. В его частых беседах с Вульфом речь о Лике не заходила никогда.
   - Боюсь, что мне больше нечего вам рассказать, - проговорил Самошин, протягивая Куликову повестку.
   Следователь, не выказав внешне и тени раздражения, возникшего у него по отношению к Самошину, взял повестку и расписавшись, спросил:
   - Могу я вам задать еще один вопрос, вполне возможно, не имеющий к этому делу никакого отношения?
   Самошин насторожился, но как можно спокойней ответил:
   - Да, конечно.
   - В прессе пишут, - Куликов провел правой рукой по вороху свежих газет, - что вашему карьерному росту вы якобы обязаны женитьбе на дочке профессора Вульфа…
   - В прессе, как и на заборе, много всякого пишут. Думаю, что ваш вопрос не по адресу. На него вам может ответить сам Аркадий Генрихович. А лично меня просто тошнит от того, что позволяют себе всякие там борзописцы.
   Взяв из рук следователя завизированную повестку, Самошин откланялся и покинул кабинет. Андрей Куликов снова закурил. Тяжело вздохнув, вспомнил свой недавний визит к Королевой в тюремную больницу, во время которого он, при всем своем таланте сыщика и врожденном, как он считал, обаянии так и не сумел получить от обвиняемой совершенно никакой информации, кроме признания в содеянном.
   Следователь встал из-за стола и подошел к окну. Снег на Литейном искрился в свете вечерних фонарей, освещавших проспект. Куликов продолжал напряженно думать о Королевой, точнее о мотивах, побудивших ее совершить такой шаг. Потом его мысли переключились на Самошина, Вульфа, журналистов. Он опять сел в рабочее кресло и… заснул.
 

* * *

 
   Через несколько дней в палату зашел человек в белом халате и, бегло осмотрев мою голову, сказал сопровождавшей его медсестре:
   - Эту можно выписывать.
   Меня вывели в темный длинный коридор, в конце которого была стальная решетчатая дверь.
   - Лицом к стене, руки за голову, ноги на ширине плеч, - скомандовал женский голос у меня за спиной. Послушно приняв требуемую позу, я почувствовала, как на моих запястьях защелкнулись холодные металлические наручники.
   - Вперед. - Женщина загремела ключами, открывая дверь. - Теперь налево. Вниз по лестнице, - направлял меня ее голос. - Все. Пришли. Лицом к стене, руки за голову. Здесь до суда будет твой дом, - с усмешкой и плохо скрываемым отвращением ко мне сказала женщина-надзиратель.
   С тоской я посмотрела на тяжелую железную дверь с массивными засовами и маленьким оконцем посередине. Сзади вновь послышался звон ключей - надзиратель отпирала замок, затем, отодвинув тяжелый засов и приоткрыв дверь камеры, втолкнула меня внутрь.
   Страх скребся в моей душе противной серой мышкой. То, что рассказывали соседки по больничке, не было похоже на нормальную жизнь, а скорее напоминало кошмар. Может, так и было на самом деле, а может, им просто хотелось запугать меня. Сломить волю. Я не знала этого и, очутившись перед дверью камеры, испытывала самый настоящий ужас, колени дрожали, в желудке начались спазмы, так продолжалось в течение нескольких секунд, а потом я подумала: ну что ж, если меня, как котенка, выкинули на арену к разъяренным львам, то пусть будет что будет. Я по-хозяйски шагнула в камеру и, приняв безразличное выражение лица, громко сказала:
   - Добрый день.
   Мне никто не ответил. Обитательницы камеры с удивлением смотрели на меня, разглядывая с ног до головы. Мне сразу стало не по себе, и я с большим трудом взяла себя в руки.
   - Какую можно занять койку? - твердо спросила я. Мне опять никто не ответил, все смотрели в сторону уже немолодой потрепанной жизнью женщины, которая с интересом наблюдала за моими действиями.
   Позже я узнала, что эту женщину звали бабой Галей и что в камере она была самой главной: ее положение здесь носило название «смотрящей». Она уже трижды топтала зону. В первый раз ее взяли за вымогательство. В криминальном мире она пользовалась редким для женщины авторитетом даже среди братвы. И вовсе не потому, что баба Галя являлась младшей сестрой вора в законе Артема Стилета - смотрящего за питерским общаком. Она и сама по себе была в деле и успешно проворачивала разнообразные темы.
   - Смелая ты… - рассмеялась женщина, и вслед ее гадкому смеху раздались смешки со всех сторон. - Захочу - на полу будешь спать! Поняла?
   - Да, - робко ответила я, поняв, что передо мной авторитетная баба.
   - Вот и хорошо. А пока займи вон ту дальнюю койку, - женщина показала рукой туда, где был свободен верхний ярус кровати.
   Я отошла и поставила скромный пакет с вещами, выданными мне здесь, в СИЗО, на кровать.
   - А теперь сюда иди, - вновь услышала я ее голос. - Присядь рядом и расскажи - кто ты, за что ты здесь оказалась, и не вздумай ничего утаивать.
   - Анжелика меня зовут, Королева Анжелика. Здесь оказалась…
   Я рассказывала долго и подробно. Пожалуй, это был единственный человек, которому я посчитала нужным рассказать все до мелочей. Когда рассказ закончился, было уже поздно, и все разошлись по своим койкам. Свет погасили, но я лежала и смотрела ничего не видящими глазами в потолок и думала, что же будет дальше. Пока было непонятно, как восприняли меня сокамерницы, для которых и так мало места в этом тесном душном помещении, рассчитанном на явно меньшее количество человек, чем находилось здесь. Не сомкнув глаз, я пролежала всю ночь до утра. В шесть часов загремела дверь, и женщины стали подтягиваться к кормушке за едой. То, что протянули мне в алюминиевой миске через окошко в двери, на воле даже нищенствующим гражданам может присниться лишь в кошмарном сне: горстка сухой, недоваренной перловки и похожий на ком сырой темной глины хлеб. Именно этому хлебу я позже была «благодарна» за сильные боли в моем и без того постоянно ноющем животе. Интересно, кто его печет?
   После завтрака сокамерницы занялись каждая своим делом. Я залезла на койку и хотела немного поспать, но ко мне ловко запрыгнула спортивного вида женщина:
   - Привет, - произнесла она улыбаясь. - Чифирчику погоняем?
   Я была удивлена таким вниманием. А мне ведь так необходим был кто-нибудь, кто помог бы прижиться здесь, в мире этих волчьих законов. Я обрадовалась и, тоже улыбнувшись, ответила:
   - Доброе утро.
   Моя новая знакомая представилась Леной и, весело болтая, поделилась со мной старыми журнальчиками «Вне закона» и «Крим-курьер», а также книгами типа «Педагогической поэмы» Макаренко. Время в этом мире, ограниченном толстыми бетонными стенами и решетками с толстыми ржавыми прутьями на маленьких окнах под самым потолком, тянулось невероятно долго. Часов в камере не было, и узнать о том, что наступил вечер, можно было лишь по зычным крикам надзирательниц: «Отбой!». Проведя прошлую ночь совершенно без сна, я мгновенно провалилась в сладостные объятия морфея. Проснулась посреди ночи, почувствовав, что кто-то сидит у меня на кровати. По силуэту во тьме я узнала свою новую знакомую.
   - Лена, это ты? Что ты здесь делаешь? - прошептала я.
   - Ти-ш-ше… - почему-то зашипела она на меня.
   В тот же момент ее рука медленно скользнула по одеялу туда, где была видна часть моей коленки. Я вскочила и откинула прочь нахальную руку. Мой отпор разозлил сокамерницу, и в следующее мгновение сильный удар кулаком сбросил меня со второго яруса шконки. Сразу зажегся свет, и Лена, стоящая уже надо мной, ласково и заботливо произнесла:
   - Ты не ударилась?
   - Нет, - резко ответила я и вновь залезла на свой второй ярус.
   Прошло еще несколько дней, каждый из которых был как две капли воды похож на предыдущий. Меня никто не трогал, и я старалась не трогать никого. Не вникая в женские разборки и пытаясь быть нелюдимой, я понимала, что только в этом заключается мое спасение. А сдаваться я была не намерена. Но в историю все же попала. Она-то и решила мою дальнейшую судьбу.
   В одну из темных ночей среди шконок прошмыгнула одна из заключенных - злобная женщина, которая держалась особняком и, казалось, ненавидела всех. Я, притворившись спящей, вскоре и правда уснула. Утром, проснувшись, первым делом увидела толпу женщин, окруживших плотным кольцом койку бабы Гали. Протиснувшись поближе, я увидела, что та лежит на кровати и не может встать из-за дико распухшей ноги.
   - Можно мне пройти? - попросила я, и сокамерницы расступились, пропуская меня к пострадавшей. Я присела перед койкой и произнесла: - Потерпите, пожалуйста.
   Осмотрев ногу бабы Гали, я, положив два пальца на опухшее место, поочередно понажимала. Не обнаружив неприятного хруста обломков кости, я поставила диагноз:
   - Перелома нет! - а про себя радостно отметила, что именно этот способ необходим для определения наличия переломов костей конечностей. Как же он там называется?… Не помню. На экзамене тогда тоже не вспомнила… Помрачнев, я добавила: - Зато есть серьезный вывих в голеностопном суставе. Придется потерпеть - будет больно.
   С этими словами я оттянула ступню моей пациентки и резким движением поставила ее на место. Баба Галя шумно выдохнула, но стерпела, не закричала. Разорвав простыню на длинные полосы, я туго забинтовала ногу и вернулась на свою шконку. В течение всего дня я навещала смотрящую каждый час. Опухоль стала постепенно спадать, и уже на следующий день, несмотря на еще оставшиеся боли, нога стала приобретать нормальные очертания.
   - Откуда ты знаешь, как лечить такое? - спросила меня баба Галя.
   - Я хотела быть врачом. Когда-то, когда я была маленькой, мой отец чуть не погиб, и его жизнь зависела только от хирурга, делавшего ему операцию. С тех пор я хочу быть врачом. Жаль, но судьбе, очевидно, не угодно, чтобы эта мечта осуществилась.
   А уже следующим утром из камеры выносили ту злобную тетку. На носилках. Ее лицо было спокойно, она так и не успела проснуться, когда упала с кровати и стукнулась об острый угол тумбочки головой. В ее черепе зияла открытая рана.
   На ее место привели другую женщину, очевидно, перенесшую нечто страшное. В полуостекленевших глазах этой новенькой застыл ужас. Она сидела на отведенной ей шконке, смотрела на тумбочку с пятнами крови, которые еще не успели стереть, и отрешенно молчала. Потом забилась в истерике и стала кого-то проклинать. Баба Галя подозвала ее и, попытавшись успокоить, начала распрашивать обо всем.
   Так мы узнали, что женщина убила своего мужа, изнасиловавшего и убившего ее малолетнюю дочь. Она потеряла в одночасье единственного ребенка, семью и свободу. Ночью новенькая вскрыла себе вены непонятно откуда взявшимся у нее гвоздем. Услышав шум, я вскочила и, перетянув ей запястье куском тряпки, позвала врача. Несчастную увезли в больничку. Больше мы ее не видели.
   И что бы я ни делала, меня преследовало ощущение, что за мной следят. Неожиданно оборачиваясь, видела мудрые глаза бабы Гали и находила в них поддержку. Жить становилось легче.
 

* * *

 
   Капитан Куликов открыл глаза.
   «Вот черт. Это же надо было так вчера ухайдокаться, что даже не заметил, как заснул в собственном кабинете», - подумал Андрей, протирая глаза. - «Однако уже утро. И что ж нам день грядущий готовит в этот раз?»
   Посмотрев на часы, стрелки которых указывали, что через пятнадцать минут начнется рабочий день, следователь вытащил из под стола термос с остатками вчерашнего кофе. Вылил содержимое в кружку с надписью «МЕНТ ВСЕГДА ПРАВ» и жадно припал губами к ее фарфоровым краям.
   - Холодный, зараза, - произнес он и отставил кружку в сторону.
   Потом снял телефонную трубку и соединился с дежуркой:
   - Утро доброе, ребята. Есть чего интересного? - поинтересовался он.
   - За прошедшие сутки только полуразложившийся трупак в бабской общаге, - ответили ему с другого конца провода.
   - А, понятно. Глухарь, наверно?
   - По крайней мере, известно имя убитого. Некто Тофик Юсупов. «Курировал» женские общежития от медицинских училищ.
   - А, это уже интересно. У нас есть свободная машина?
   - Для вас найдем, товарищ капитан.
   - Тогда я спускаюсь.
   Уазик с надписью «ОПЕРАТИВНЫЙ ДЕЖУРНЫЙ ГУВД» быстро доставил Куликова к тому самому общежитию, в одной из комнат которого было обнаружено тело Тофика. Оно пролежало в запертой на замок комнате две недели после того, как произошло убийство.
   Убитый Ликой татарин мог бы пролежать еще дольше, если бы не отвратительный запах, который почувствовали обитательницы второго этажа этого общежития.
   Когда Андрей Куликов, прикрыв нос платком, зашел в комнату, там уже вовсю работали криминалисты. Попросив их оповестить его о результатах экспертизы, следователь вышел из зловонного помещения и направился к коменданту. От него-то он и узнал то, что так надеялся услышать еще по дороге сюда. Чутье не обмануло молодого милиционера - в этом общежитии, и мало того, в комнате, где было совершено убийство, проживала та, что вот уже больше недели не давала ему покоя.
   «Значит, Королева все это время жила здесь, обучаясь в одном из питерских медучилищ», - размышлял Куликов, возвращаясь обратно на Литейный, 4. - «Что ж, Андрюша, уже тепло».
   На следующий день он получил результаты экспертизы. Факты были ошеломляющие и красноречиво указывали на то, что убийство Тофика совершила все та же Анжелика Королева. По крайней мере, причин думать именно так было предостаточно. Во-первых, оба убийства совершены из одного и того же оружия - пистолета марки «Беретта» 38-го калибра. Во-вторых, Тофик Юсупов застрелен в комнате, где проживала обвиняемая в убийстве Лели Вульф. В-третьих, этот самый Тофик лично и пристроил Королеву в отдельное помещение общаги. В-четвертых, несомненны были и мотивы убийства татарина - множественные отпечатки пальцев на пистолете принадлежали не только Королевой, но и ему, что наводило на мысль, что Тофик являлся истинным хозяином никелированной «Беретты» и, следовательно, вполне мог угрожать Анжелике оружием. Следы же спермы, оставшиеся на брюках Юсупова, лишний раз свидетельствовали, что Тофик перед тем, как покинуть этот мир, пытался изнасиловать или изнасиловал девушку, за что и был так жестоко наказан.
   А когда к вечеру стажер Голиков отрапортовал Куликову о том, что в медучилище, где обучалась Королева, какое-то время преподавал Самошин, для следователя практически не осталось в этом деле темных пятен.
   «Жаль», - думал Куликов - «что не удастся привлечь этого карьериста Самошина. Очень жаль. Ведь наверняка совратил девушку, а потом бросил, словно окурок с оплавленным фильтром. Но ничего. Он сам подсказал мне, что нужно делать. Вот теперь, видимо, самое время побеседовать с профессором Вульфом. Как бы тяжко для него это ни было, но он должен знать всю правду. А тогда пусть сам решит, как ему с зятьком рассчитаться».
   Куликов, довольный собой, развел в стороны руки и, потянувшись, расправил плечи. Его взгляд упал на стопку газет.
   «А что», - подумал он, - «можно и без Вульфа справиться. Допустим, прессу к этому подключить. Но все-таки не стоит пороть горячку. Сначала необходимо все досконально проверить. А потом уже действовать наверняка».
   Прекрасно сознавая, что Королева совершила очень тяжкие преступления, по крайней мере, одно из них точно, Андрей Куликов, тем не менее, искренне сочувствовал провинциальной девчушке, попавшей под невидимый пресс большого города и оказавшейся заложницей обстоятельств. Обстоятельств, которые навсегда изменят ее судьбу…
 

* * *

 
   Проснулась я засветло. Пробежалась глазами по шконкам. С облегчением отметила, что все спят. Тихонечко дошла до параши и как можно плотнее уселась на унитаз. «Самое главное», - вспомнила я наставления баб - соседок по больничке, - «справляя нужду, не сделать западла. Все должно быть тихо и без запаха». Желудок, видимо, на нервной почве, крутило так, что, казалось, он сейчас взорвется и разлетится на мелкие кусочки. «Хорошо, должно быть, тем, у кого жопа большая», - думала я, сидя на холодном металлическом унитазе.
   Сделав все, как учили, я направилась к своей шконке. Проходя мимо бабы-галиных «покоев», на секунду задержалась и посмотрела на эту еще не старую женщину, которую уже достаточно успела потрепать жизнь. Неожиданно баба Галя открыла глаза.
   - Присядь, молодка, - властно приказала она и указала мне на край шконки.
   Я повиновалась.
   - А из тебя, чувствую, выйдет толк. Деваха ты грамотная. Все понимаешь правильно и на ус мотаешь, че как. А будешь бабу Галю слушать, то, глядишь, и вовсе авторитетной зэчкой станешь. Здесь, конечно, тебе париться недолго, но что успею, то расскажу.
   - Спасибо, баба Галя, - с благодарностью произнесла я, а потом уж совсем как-то по-детски выдала: - Я во всем буду вас слушаться.
   - Да, молодка, и то верно: будешь слушать бабу Галю - дольше проживешь. А жить надо. Жизнь, она одна. Еще, может, и встретишь свое счастье.
   Баба Галя вытащила из-под матраца смятую пачку «Примы» и, предложив мне сигарету, продолжила, выпуская замысловатые кольца табачного дыма от только что прикуренной бесфильтровки:
   - Слушай меня внимательно. Урок первый. Попадешь на зону - «подвигами» своими не кичись: о тебе раньше все узнают, чем ты там окажешься, или сами попросят рассказать. Урок второй: в обиду себя никогда не давай и отмороженных коблих отшивай сразу. Попытайся завоевать уважение. А будешь в авторитете - море тебе по щиколотку покажется. Урок третий: всегда держи язык за зубами и ухо востро. Лучше прослыть суровой да нелюдимой, чем болтливой и, следовательно, доступной. Помни, что на любой зоне всегда найдутся свои авторитетные зэчки. Понятия уважай, но на выю не давай садиться. И вот еще что: всегда будь опрятной и чистой, чтобы не попасть в разряд «помоек». Ты, как я заметила, не очень на этот счет. Или же совсем сюда не собиралась. По твоему рассказу я поняла, что скорее второе, чем первое.
   Я тоже закурила. Первый раз в жизни. Закашлялась, но сигарету не бросила.
   - Слушай, - вдруг оживилась моя наставница. - А погоняло у тебя имеется?
   - А что это? - в недоумении посмотрела я на бабу Галю.
   - Кличка по-нашему, темнота ты темнющая. Погоняло в нашем мирке всем необходимо. Тем более тебе, которая аж двоих на тот свет прописала. Да, кстати, насчет татарина этого, Тофика, не беспокойся. Я похлопочу, чтоб проблем у тебя по мести за него не возникло.
   - Спасибо, баб Галь. А коль нужна кличка, то пусть будет «Королева».
   - Да ты чо, девица красная-распрекрасная, совсем рамсы, что ль, попутала? По фене «Королевой» унитаз, с которого ты только что слезла, кличут. Еще ведро помойное, а также проституток. Но ни первое, ни второе, ни третье, я думаю, тебе не подходит.
   - Чего делать тогда? - расстроившись, спросила я.
   - Ну, ты тут нюни не распускай. Вот лучше о чем покумекай. Имя у тебя, на самом деле, офуенное. Подумать только - Анжелика. Я, помнится, оторваться не могла от фильмов про эту очаровашку.
   - А меня так мать назвала как раз из-за этих фильмов. Но, признаюсь, мне мое имя не нравится, потому всем представляюсь просто Ликой.
   - Нравится-не нравится. Ты тут не в салоне модных платьев.
   - Да, баба Галя, извините.
   - Ничего, проехали. Я уже придумала. Опять же один из фильмов про нее вспомнила. «Анжелика - маркиза ангелов» назывался. Так что будешь «Маркизой». А теперь, Маркиза, иди и досыпай. Днем познакомлю тебя с самой молчаливой обитательницей нашей камеры, кореянкой Чоей. Пока ты здесь - будешь учиться драться. Без этого, молодка, далеко не уедешь. Да, кстати, по поводу платьев. Мне тут дачку с воли принесли. Кой-чего для тебя заказывала. На, возьми. Думаю, подойдет.
   И баба Галя передала мне бумажный сверток. В нем я с большой радостью обнаружила новый спортивный костюм, классные кроссовки на липучках, смену нижнего белья и кое-какие туалетные принадлежности. Сейчас это было как нельзя более кстати, поскольку с момента выхода из больнички моя одежда уже требовала основательной стирки.
   Я забралась на свою шконку и попыталась заснуть. Тщетно. Мысли сменяли одна другую, и каждая была мрачнее предыдущей. «Теперь я уже не я. Теперь я Маркиза. Что еще мне подкинет судьба? Страшно. Непонятно. Безысходно». Размышления о смерти снова подобрались ко мне и завладели сознанием. Так я пролежала до самого завтрака. От пресной подгоревшей пшенки я отказалась, потому как желудок так толком и не успокоился, а садиться на «королеву», когда все вокруг бодрствуют, я еще стеснялась.
   В полдень баба Галя выполнила свое обещание и представила меня кореянке Чое:
   - Чоя, научи Маркизу всему, что знаешь сама. Думаю, она справится.
   Эта узкоглазая хрупкая женщина, ростом едва доходившая мне до плеча, проделывала такие вещи, которые, признаюсь, я видела только в кино.
   Тренировались мы почти целый день. По окончании тренировок Чоя сказала, что я хороший материал и из меня можно слепить неплохого бойца. Я обрадовалась и поблагодарила в душе бальные танцы, которым была обязана превосходной растяжкой.
   Под вечер баба Галя, как смотрящая, объявила, что сегодня в камере убирает Маркиза. Она прекрасно видела, как я вымоталась за целый день, но тем не менее ее выбор пал именно на меня. Понимая, что это тоже неотъемлемая часть моей новой жизни, я безропотно принялась за уборку. Валясь с ног, все равно буквально вылизала эту душную камеру до блеска.
   А когда наступила ночь, уткнулась в подушку и беззвучно заплакала. Мне не хотелось жить. И в то же время я для себя решила, что пока живу, буду бороться.
 

* * *

 
   К радости петербуржцев, последняя неделя перед наступлением Нового года была богата снегом, а температура воздуха не превышала минус пяти градусов. Радовался погоде и следователь Куликов. Но еще больше он радовался возможности покончить с делом Анжелики Королевой и наконец-то скинуть его с плеч долой, передав в прокуратуру, которая, в свою очередь, вряд ли станет затягивать проверку и преспокойно отправит материалы следствия в суд.
   Андрей вообще не любил что-либо оставлять недоделанным в старом году и потому торопился поставить последний штрих, а именно нанести визит в женский следственный изолятор на Лебедева и посетить Королеву, чтобы уже потом наверняка поставить в расследовании убийства профессорской дочки жирную точку.
   Оказавшись на территории следственного изолятора, он поймал себя на мысли, что женский СИЗО посещает второй раз в жизни, в отличие от «Крестов», где ему приходилось бывать довольно часто.
   «Все-таки тетки сознательнее мужиков», - почему-то подумал он и зашел в помещение, маленькую камеру в пять квадратных метров с выкрашенными в зеленый цвет стенами.
   Охранник, попросив следователя подождать, вышел из камеры и запер за собой дверь.
   «Что в мужском изоляторе, что в женском - инструкции везде одинаковые», - продолжал размышлять Куликов, ожидая, когда ему приведут Королеву.
   Его размышления прервали скрежет отпираемой двери и голос охранника:
   - Королева. Заходи.
   Лика с невозмутимым видом зашла в камеру и села напротив следователя. Охранник запер дверь с обратной стороны. Повисло молчание.
   «Смотри-ка, какие мы уверенные и гордые, - думал капитан, глядя на подследственную. - И выглядим очень даже неплохо, несмотря на короткий ежик остриженных волос. Складывается такое впечатление, что передо мной сидит не восемнадцатилетняя оступившаяся девчонка, а опытная, знающая свое дело киллерша».
   - Значится, так, - прервал молчание следователь. - Я не стану ходить вокруг да около. В убийстве Лели Вульф вы чистосердечно сознались. Теперь я хочу услышать еще об одном убийстве…
   - Вы об этом жирном уроде Тофике? - не задумываясь ответила Лика.
   - Именно так. Его тело обнаружили в комнате медицинского общежития. В вашей комнате. И потом пистолет, из которого…
   - Давайте ваши бумаги - я все подпишу, - не дала закончить фразу следователю Лика.
   - То есть вы признаете, что убили Тофика Юсупова?
   - Да.
   - И что вас, простите, подвигло на такой шаг?
   - Давайте бумаги. От меня вы больше ничего не услышите.
   - Ну, как знаете, Анжелика Александровна. Дело ваше. - И, повысив голос, Куликов добавил: - Слушай внимательно, красавица. Не надо передо мной разыгрывать крутую киллершу. До тебя там, в главке, в прокуратуре, в суде, никому нет абсолютно никакого дела. Все они озабочены только одним, а именно тем, что ты замочила дочку именитого профессора Вульфа и довольно авторитетного в криминальном мире бандита Юсупова. И это неопровержимо. Так вот, если кому и есть дело до тебя, так только тому, кто сидит сейчас напротив, потому как понравилась ты мне. Нет, не в том смысле, как ты, возможно, подумала. Просто понравилась: смелостью своей и бойцовским нравом. Когда тебя изнасиловал Тофик, ты, в отличие от сотен подобных тебе девушек, с которыми этот ублюдок поступил так же, не стала безропотной овечкой, его очередной рабыней. Ты решила вопрос по законам чести. Когда твою любовь растоптал Самошин, а потом еще и надругался над самым светлым чувством, какое только может быть у человека, ты снова решила вопрос по законам своей собственной чести. А сейчас ты идешь в отказ, не желая мне, который и так все прекрасно знает, - здесь Куликов явно пошел ва-банк, - рассказать об истинных причинах, подтолкнувших тебя к самому краю пропасти. Поверь, этот край страшнее, чем смерть, потому как засадят тебя лет так на пятнадцать, если вышку не впаяют. И при всем при этом тебе придется жить, вернее выживать. Но если ты сейчас засунешь гордость в свою красивую задницу и выложишь мне под запись все, что с тобой произошло с самого приезда в Питер, я, возможно, смогу сделать так, чтобы дали тебе не больше десятки. Поняла?