Страница:
– Надеюсь, они не будут обшаривать «фольксваген» каким-нибудь сраным детектором, – вздохнул Эл и продемонстрировал мне маленький дисплей своего сканера, на котором было высвечено число «ПО».
– Видишь, до нее сто десять метров. Как в аптеке, – еще раз похвастался он.
Хопин оказался весьма пунктуальным. Двое охранников, направленных им к Леониду, нарисовались возле подъезда на серебристом «мицубиси паджеро», не прошло и сорока минут после телефонного разговора, отслеженного нами. Они припарковали джип как раз на то место, где недавно стояла наша «девятка», и прежде, чем зайти в дом, неторопливо прогулялись вдоль ряда машин, выстроившихся напротив подъезда, внимательно заглядывая в салон каждой из них.
– А ведь эти козлы кое-что соображают, – заметила Конфетка. – Мы правильно сделали, что оттуда свалили. Надеюсь, они не полезут в телефонный щиток?
– Не думаю, – неуверенно пробормотал Эл. – К тому же я, кажется, его запер. Меня больше волнует, чтобы они не стали обшаривать «пассат».
Но его волнения оказались напрасными. На то, что на «фольксвагене» может быть установлен маяк, у премудрых охранников ума не хватило. Они пробыли у Леонида и Ангелины не больше пяти минут. Потом один из них вышел на улицу и уселся в «пассат». Минуты две гонял вхолостую движок, после чего подогнал машину вплотную к двери подъезда.
Конфетка расхохоталась:
– Они, похоже, опасаются снайпера.
А Леонид с Ангелиной уже выскользнули из подъезда и, как две мышки в норку, юрко шмыгнули на заднее сиденье своей машины. Охранник так и остался за рулем «пассата». Его напарник устроился в джипе.
– Эвакуация началась, – прокомментировал я. – И путь в Веселый Поселок у этих ублюдков только один – через Володарский мост. Не упустим. Будем держаться в паре кварталов от них. Так, чтобы нас не засветили, но и так, чтобы не отпускать их далеко. А вот после моста придется прижаться к ним поплотнее. Ясно, Света?
Она снова расхохоталась. Настолько едко, что казалось, ее смех способен вызвать изжогу.
– Денис, милый мой! Любимый мой мальчик! И кого же ты решил инструктировать? Я согласна, что по тайге от ментов ты бегаешь, может быть, лучше меня. Но в городе позволь мне обходиться без твоих дурацких советов. Договорились, родной?
Я не удостоил эту язву ответом. В этот момент «пассат» и «мицубиси» тронулись к выезду со двора. И стоило только им завернуть за угол дома и скрыться из виду, как Конфетка повернула ключ зажигания, одновременно отпустив сцепление и резко вывернув руль. «Девятка», уже поставленная на заднюю передачу, скрипнула по асфальту резиной передних колес и резко развернулась на месте на девяносто градусов. И сразу рванула вперед, загнав в кусты девушку с большим черным догом и лихо набирая скорость на узкой дорожке.
– Выедем со двора с другой стороны, – объяснила Конфетка и с разгону влетела в глубокую яму. – Блин! Ништяк, у меня титановые диски…
До Володарского моста мы добрались меньше чем за пятнадцать минут, держась в полукилометре от «пассата». Но перед самым мостом Конфетка резко прибавила газу.
– Отвечаю, эти козлы уже перестали оглядываться, – сказала она. – Конечно, вначале попялились в зеркальце, пока не убедились, что за ними нет никакого хвоста. И успокоились… Вон они. Джип позади.
– Сто сорок метров, – сообщил Эл, направив на «пассат» антенну.
– Так и будем держаться. – Конфетка сбросила скорость и сунула в рот сигарету. – Не ссы, милый мой Знахарь. Никуда не денется твоя любимая женушка. Главное, нам бы не засветиться по-глупому. Как начнут сейчас они проявлять наружку, крутиться по пустым улицам или дворам, – вздохнула она, – прежде, чем подъехать к нужному дому. Кто их знает?
«М-да, – мысленно поддержал я Конфетку, – от этих двоих конспираторов, если они профессионалы и относятся к делу серьезно, вполне можно ждать таких пакостей. А подобное было бы для нас бо-о-олыпим геморроем!»
Но никаких хитрых маневров охраннички применять и не подумали. Должно быть, не заметив ничего подозрительного в зеркалах заднего вида в Купчине, решили, что никакого хвоста за ними нет. А потому, отъехав не так уж и далеко от Володарского моста, они смело свернули в один из дворов, застроенный «хрущевками», и притормозили возле блочной пятиэтажки. Конфетка, последовав за ними, сориентировалась моментально. Обогнув заброшенное футбольное поле и несколько металлических гаражей, она забралась левыми колесами на газон и припарковала «девятку» напротив одного из подъездов другой пятиэтажки так, что и «пассат», и «мицубиси» находились от нас метрах в восьмидесяти и были видны нам очень даже неплохо. Правда, и мы торчали на обзоре охранников. А вызывать у них к себе интерес мне совсем не хотелось.
В этом вопросе Конфетка была со мной солидарна.
– Мы с Элом выйдем сейчас, покопаемся немного в багажнике, – решила она, – и уберемся в подъезд. Типа мы здесь живем. А то еще моя тачка вызовет у этих придурков ненужные подозрения. Кто их знает, красавцев, о чем они думают? Лучше перестраховаться… Пошли, Эл. А ты, Знахарь, смотри, где сейчас загорится свет. Даст Бог, окна квартирки на эту сторону. Пятьдесят на пятьдесят.
«Да, – подумал я, – и правда. Пятьдесят на пятьдесят… Планировку этой серии мне довелось хорошо изучить еще во времена работы в "скорой", когда вдоволь поболтался по "спальным" районам, застроенным дешевыми неудобными "хрущевками". Пять этажей – по четыре квартиры на каждом. Итого двадцать. Из них окна только десяти выходят сюда. Если Госпожа Удача, ведущая себя сегодня пока весьма сносно, еще не решила от меня отвернуться, то квартира, где собрались поселиться Леонид с Ангелиной, окажется с окнами на нашу сторону. Тогда не возникнет совсем никаких проблем с определением точного адреса. Достаточно отметить, где сейчас загорится свет. В противном, худшем для меня, случае придется вычислять из остальных десяти квартир – тех, чьи окна мне не видны. Не сахар, конечно, но не такая уж неразрешимая задача. Справлюсь».
Леонид и Ангелина в сопровождении одного из охранников скрылись в подъезде.
Эл с серьезным видом копошился в багажнике «девятки». Конфетка стояла рядом и делала вид, будто дает «мужу» советы, что забирать домой, а что оставить в машине.
Я усмехнулся: «Ну, артисты!» – и принялся подсчитывать, в скольких квартирах, чьи окна выходят на нашу сторону, не горит свет. Одна на первом этаже, одна на втором, две на третьем, еще одна на четвертом. Итого всего пять квартир. Правда, то, что там нет света, вовсе не означает, что они сейчас пустуют. Уже довольно поздно, и их обитатели вполне могли завалиться спать. И все же шансы на то, что нужная мне квартира окажется с окнами на мою сторону, казались довольно значительными. Куда больше, чем спрогнозированные Конфеткой «пятьдесят на пятьдесят». И я не ошибся. Похоже, Удача решила покровительствовать мне до победного конца.
Свет зажегся на третьем этаже справа от лестницы. При этом через кухонное окно было отлично видно, что сначала осветилась прихожая. А потом уже большая комната – та, что с балконом.
Есть контакт!
Эл громко хлопнул крышкой багажника и, демонстративно неся в охапке пухлый полиэтиленовый пакет, поплелся следом за Конфеткой в подъезд. А я напряг зрение и, несмотря на темноту, заметил, как тот из охранников, что остался болтаться на улице, провожает их долгим взглядом. Скорее всего, от банальной скуки, а вовсе не потому, что наша машина вызвала у него какие-нибудь подозрения…
Элу с Конфеткой пришлось проторчать в подъезде не менее получаса, пока охранники наконец не уселись в свой «мипубиси» и не убрались восвояси.
– 3-задницы! – Конфетка распахнула дверцу, нырнула в машину и сразу вцепилась в пачку «Мальборо». – Какого хрена они там столько вошкались! А мне, конечно же, надо было забыть сигареты!
Эл в этот момент укладывал обратно в багажник пухлый пакет, который успешно выполнил свою бутафорскую функцию.
– Как времечко провели? – поинтересовался я у Конфетки. – Не очень скучали?
И, естественно, тут же вынужден был проглотить очередную порцию хамства.
– Совсем не скучали! Трахались! – выплюнула Конфетка в меня, обернувшись. – Понятно? Доволен?
– Более чем. Жди теперь киндер-сюрприза и декретного отпуска, – зло выдавил я. – И не кури мне прямо в нос. Засекла, какая квартира?
– Двадцать девятая. – Конфетка опустила стекло и демонстративно выдохнула дым в боковое окно.
Я прикинул в уме: если это второй подъезд, то номер квартиры действительно должен быть двадцать девятым. И все-таки лучше не лениться и лишний раз проверить.
– Все же подъедем туда и уточним, – распорядился я.
– Обязательно. – В машину уселся закончивший возню с багажником и пакетом Эл. – Я заодно сниму маяк с их «пассата». Чего зря пропадать добру?
– А может, оставить? Пригодится еще, – заметил я, но Эл в ответ лишь ухмыльнулся:
– До завтра в нем уже напрочь сядут батарейки. Лучше потом, когда понадобится, установим еще один.
Конфетка тронула с места машину и, несмотря на титановые диски, начала очень осторожно сползать левыми колесами с высокого поребрика. Я же в этот момент с грустью думал: «А ведь и правда, проклятый маяк пашет на батарейках. А я почему-то этого не учел. Неужели настолько отупел за те четыре года, что провел "у хозяина"? Совершенно отвык от нормальной человеческой цивилизации? Плохо… Грустно… Очень грустно!»
Номер квартиры действительно оказался двадцать девятым. При этом пока Эл отдирал от днища «пассата» маяк, я не поленился подняться на третий этаж и полюбовался на входную дверь.
– Ну чего там? – поинтересовалась Конфетка, как только я вернулся в машину.
– Дверка, которая вышибается одним ударом ноги. Даже без глазка. Так что на крайняк вломиться туда – никаких проблем.
– Вот и нормалек, – вынесла заключение Конфетка. – Знахарь, на сегодня программа окончена? Или придумаешь нам еще какой-нибудь головняк?
– Все, закончили. Разбегаемся баиньки, – успокоил я ее. – Надеюсь, ты меня подбросишь до дома? Не придется ловить такси?
– Черт с тобой, милый. Подброшу, – не преминула уколоть меня Конфетка. – Куда же ты без меня, немощный? На такси разоришься.
Странно, но, похоже, я уже успел настолько привыкнуть к тому, что эта красавица даже и не пытается скрыть того, что испытывает ко мне неприязнь, что совершенно перестал обращать внимание на ее постоянное хамство. Я просто пропускал его мимо ушей. А может, это заслуга Кристины, которая еще совсем недавно так старательно трепала мне нервы, что вылудила их до состояния полнейшей бесчувственности?
Эх, Кристина, Кристина… Малышка Крис, как ты там без меня, в этой мрачной, дикой Ижме? Сумела ли спокойно переварить мое исчезновение? Смогла ли простить меня, негодяя?
Вот я сам себя, кажется, не простил. И, наверное, не прошу никогда. И за тебя, и, более того, за Настасью, которая, не объявись я на ее горизонте, была бы сейчас жива. И, возможно, даже по-своему счастлива. И какого же дьявола мне понадобилось приручать эту несмышленую невинную девочку?! Только затем, чтобы довести ее до погоста? Какой же я эгоист! Какой же подлец!
– О чем задумался, Знахарь?
Я стряхнул с себя мрачные думки и только тогда заметил, что мы уже подкатили к дому Эла, который жил всего в трех-четырех троллейбусных остановках от того места, где сейчас обитали Леонид с Ангелиной. Сегодня мы здесь уже побывали, когда заезжали за электронными прибамбасами, которые потом использовали в своих шпионских играх.
– Все, пошел отсыпаться. – Электроник протянул мне на прощание руку. – Завтра я нужен?
– Жди звонка во второй половине дня, – ответил я, и Эл, буркнув «Угу!», выскользнул из машины.
А я поспешил перебраться вперед на его место. Никогда не любил ездить на заднем сиденье.
– К тебе? – Конфетка тронула с места «девятку».
И вдруг из злобной фурии превратилась в настоящего ангела. И куда только делось все ее ничем неприкрытое хамство? И где только растворились ее обжигающие взгляды исподлобья? Рядом со мной оказалась чудесная, замечательная девчонка. Неприязнь неожиданно сменилась участием и искренним сопереживанием. И в том, что оно действительно искреннее, я ни на миг не сомневался. Мысли о том, что вся эта перемена ко мне может оказаться прелюдией к какой-нибудь провокации, я даже не держал в голове. За четыре года варки в котле непростых человеческих отношений я научился достаточно хорошо разбираться в людях. В том числе в женщинах.
Глава 2
– Видишь, до нее сто десять метров. Как в аптеке, – еще раз похвастался он.
Хопин оказался весьма пунктуальным. Двое охранников, направленных им к Леониду, нарисовались возле подъезда на серебристом «мицубиси паджеро», не прошло и сорока минут после телефонного разговора, отслеженного нами. Они припарковали джип как раз на то место, где недавно стояла наша «девятка», и прежде, чем зайти в дом, неторопливо прогулялись вдоль ряда машин, выстроившихся напротив подъезда, внимательно заглядывая в салон каждой из них.
– А ведь эти козлы кое-что соображают, – заметила Конфетка. – Мы правильно сделали, что оттуда свалили. Надеюсь, они не полезут в телефонный щиток?
– Не думаю, – неуверенно пробормотал Эл. – К тому же я, кажется, его запер. Меня больше волнует, чтобы они не стали обшаривать «пассат».
Но его волнения оказались напрасными. На то, что на «фольксвагене» может быть установлен маяк, у премудрых охранников ума не хватило. Они пробыли у Леонида и Ангелины не больше пяти минут. Потом один из них вышел на улицу и уселся в «пассат». Минуты две гонял вхолостую движок, после чего подогнал машину вплотную к двери подъезда.
Конфетка расхохоталась:
– Они, похоже, опасаются снайпера.
А Леонид с Ангелиной уже выскользнули из подъезда и, как две мышки в норку, юрко шмыгнули на заднее сиденье своей машины. Охранник так и остался за рулем «пассата». Его напарник устроился в джипе.
– Эвакуация началась, – прокомментировал я. – И путь в Веселый Поселок у этих ублюдков только один – через Володарский мост. Не упустим. Будем держаться в паре кварталов от них. Так, чтобы нас не засветили, но и так, чтобы не отпускать их далеко. А вот после моста придется прижаться к ним поплотнее. Ясно, Света?
Она снова расхохоталась. Настолько едко, что казалось, ее смех способен вызвать изжогу.
– Денис, милый мой! Любимый мой мальчик! И кого же ты решил инструктировать? Я согласна, что по тайге от ментов ты бегаешь, может быть, лучше меня. Но в городе позволь мне обходиться без твоих дурацких советов. Договорились, родной?
Я не удостоил эту язву ответом. В этот момент «пассат» и «мицубиси» тронулись к выезду со двора. И стоило только им завернуть за угол дома и скрыться из виду, как Конфетка повернула ключ зажигания, одновременно отпустив сцепление и резко вывернув руль. «Девятка», уже поставленная на заднюю передачу, скрипнула по асфальту резиной передних колес и резко развернулась на месте на девяносто градусов. И сразу рванула вперед, загнав в кусты девушку с большим черным догом и лихо набирая скорость на узкой дорожке.
– Выедем со двора с другой стороны, – объяснила Конфетка и с разгону влетела в глубокую яму. – Блин! Ништяк, у меня титановые диски…
До Володарского моста мы добрались меньше чем за пятнадцать минут, держась в полукилометре от «пассата». Но перед самым мостом Конфетка резко прибавила газу.
– Отвечаю, эти козлы уже перестали оглядываться, – сказала она. – Конечно, вначале попялились в зеркальце, пока не убедились, что за ними нет никакого хвоста. И успокоились… Вон они. Джип позади.
– Сто сорок метров, – сообщил Эл, направив на «пассат» антенну.
– Так и будем держаться. – Конфетка сбросила скорость и сунула в рот сигарету. – Не ссы, милый мой Знахарь. Никуда не денется твоя любимая женушка. Главное, нам бы не засветиться по-глупому. Как начнут сейчас они проявлять наружку, крутиться по пустым улицам или дворам, – вздохнула она, – прежде, чем подъехать к нужному дому. Кто их знает?
«М-да, – мысленно поддержал я Конфетку, – от этих двоих конспираторов, если они профессионалы и относятся к делу серьезно, вполне можно ждать таких пакостей. А подобное было бы для нас бо-о-олыпим геморроем!»
Но никаких хитрых маневров охраннички применять и не подумали. Должно быть, не заметив ничего подозрительного в зеркалах заднего вида в Купчине, решили, что никакого хвоста за ними нет. А потому, отъехав не так уж и далеко от Володарского моста, они смело свернули в один из дворов, застроенный «хрущевками», и притормозили возле блочной пятиэтажки. Конфетка, последовав за ними, сориентировалась моментально. Обогнув заброшенное футбольное поле и несколько металлических гаражей, она забралась левыми колесами на газон и припарковала «девятку» напротив одного из подъездов другой пятиэтажки так, что и «пассат», и «мицубиси» находились от нас метрах в восьмидесяти и были видны нам очень даже неплохо. Правда, и мы торчали на обзоре охранников. А вызывать у них к себе интерес мне совсем не хотелось.
В этом вопросе Конфетка была со мной солидарна.
– Мы с Элом выйдем сейчас, покопаемся немного в багажнике, – решила она, – и уберемся в подъезд. Типа мы здесь живем. А то еще моя тачка вызовет у этих придурков ненужные подозрения. Кто их знает, красавцев, о чем они думают? Лучше перестраховаться… Пошли, Эл. А ты, Знахарь, смотри, где сейчас загорится свет. Даст Бог, окна квартирки на эту сторону. Пятьдесят на пятьдесят.
«Да, – подумал я, – и правда. Пятьдесят на пятьдесят… Планировку этой серии мне довелось хорошо изучить еще во времена работы в "скорой", когда вдоволь поболтался по "спальным" районам, застроенным дешевыми неудобными "хрущевками". Пять этажей – по четыре квартиры на каждом. Итого двадцать. Из них окна только десяти выходят сюда. Если Госпожа Удача, ведущая себя сегодня пока весьма сносно, еще не решила от меня отвернуться, то квартира, где собрались поселиться Леонид с Ангелиной, окажется с окнами на нашу сторону. Тогда не возникнет совсем никаких проблем с определением точного адреса. Достаточно отметить, где сейчас загорится свет. В противном, худшем для меня, случае придется вычислять из остальных десяти квартир – тех, чьи окна мне не видны. Не сахар, конечно, но не такая уж неразрешимая задача. Справлюсь».
Леонид и Ангелина в сопровождении одного из охранников скрылись в подъезде.
Эл с серьезным видом копошился в багажнике «девятки». Конфетка стояла рядом и делала вид, будто дает «мужу» советы, что забирать домой, а что оставить в машине.
Я усмехнулся: «Ну, артисты!» – и принялся подсчитывать, в скольких квартирах, чьи окна выходят на нашу сторону, не горит свет. Одна на первом этаже, одна на втором, две на третьем, еще одна на четвертом. Итого всего пять квартир. Правда, то, что там нет света, вовсе не означает, что они сейчас пустуют. Уже довольно поздно, и их обитатели вполне могли завалиться спать. И все же шансы на то, что нужная мне квартира окажется с окнами на мою сторону, казались довольно значительными. Куда больше, чем спрогнозированные Конфеткой «пятьдесят на пятьдесят». И я не ошибся. Похоже, Удача решила покровительствовать мне до победного конца.
Свет зажегся на третьем этаже справа от лестницы. При этом через кухонное окно было отлично видно, что сначала осветилась прихожая. А потом уже большая комната – та, что с балконом.
Есть контакт!
Эл громко хлопнул крышкой багажника и, демонстративно неся в охапке пухлый полиэтиленовый пакет, поплелся следом за Конфеткой в подъезд. А я напряг зрение и, несмотря на темноту, заметил, как тот из охранников, что остался болтаться на улице, провожает их долгим взглядом. Скорее всего, от банальной скуки, а вовсе не потому, что наша машина вызвала у него какие-нибудь подозрения…
Элу с Конфеткой пришлось проторчать в подъезде не менее получаса, пока охранники наконец не уселись в свой «мипубиси» и не убрались восвояси.
– 3-задницы! – Конфетка распахнула дверцу, нырнула в машину и сразу вцепилась в пачку «Мальборо». – Какого хрена они там столько вошкались! А мне, конечно же, надо было забыть сигареты!
Эл в этот момент укладывал обратно в багажник пухлый пакет, который успешно выполнил свою бутафорскую функцию.
– Как времечко провели? – поинтересовался я у Конфетки. – Не очень скучали?
И, естественно, тут же вынужден был проглотить очередную порцию хамства.
– Совсем не скучали! Трахались! – выплюнула Конфетка в меня, обернувшись. – Понятно? Доволен?
– Более чем. Жди теперь киндер-сюрприза и декретного отпуска, – зло выдавил я. – И не кури мне прямо в нос. Засекла, какая квартира?
– Двадцать девятая. – Конфетка опустила стекло и демонстративно выдохнула дым в боковое окно.
Я прикинул в уме: если это второй подъезд, то номер квартиры действительно должен быть двадцать девятым. И все-таки лучше не лениться и лишний раз проверить.
– Все же подъедем туда и уточним, – распорядился я.
– Обязательно. – В машину уселся закончивший возню с багажником и пакетом Эл. – Я заодно сниму маяк с их «пассата». Чего зря пропадать добру?
– А может, оставить? Пригодится еще, – заметил я, но Эл в ответ лишь ухмыльнулся:
– До завтра в нем уже напрочь сядут батарейки. Лучше потом, когда понадобится, установим еще один.
Конфетка тронула с места машину и, несмотря на титановые диски, начала очень осторожно сползать левыми колесами с высокого поребрика. Я же в этот момент с грустью думал: «А ведь и правда, проклятый маяк пашет на батарейках. А я почему-то этого не учел. Неужели настолько отупел за те четыре года, что провел "у хозяина"? Совершенно отвык от нормальной человеческой цивилизации? Плохо… Грустно… Очень грустно!»
Номер квартиры действительно оказался двадцать девятым. При этом пока Эл отдирал от днища «пассата» маяк, я не поленился подняться на третий этаж и полюбовался на входную дверь.
– Ну чего там? – поинтересовалась Конфетка, как только я вернулся в машину.
– Дверка, которая вышибается одним ударом ноги. Даже без глазка. Так что на крайняк вломиться туда – никаких проблем.
– Вот и нормалек, – вынесла заключение Конфетка. – Знахарь, на сегодня программа окончена? Или придумаешь нам еще какой-нибудь головняк?
– Все, закончили. Разбегаемся баиньки, – успокоил я ее. – Надеюсь, ты меня подбросишь до дома? Не придется ловить такси?
– Черт с тобой, милый. Подброшу, – не преминула уколоть меня Конфетка. – Куда же ты без меня, немощный? На такси разоришься.
Странно, но, похоже, я уже успел настолько привыкнуть к тому, что эта красавица даже и не пытается скрыть того, что испытывает ко мне неприязнь, что совершенно перестал обращать внимание на ее постоянное хамство. Я просто пропускал его мимо ушей. А может, это заслуга Кристины, которая еще совсем недавно так старательно трепала мне нервы, что вылудила их до состояния полнейшей бесчувственности?
Эх, Кристина, Кристина… Малышка Крис, как ты там без меня, в этой мрачной, дикой Ижме? Сумела ли спокойно переварить мое исчезновение? Смогла ли простить меня, негодяя?
Вот я сам себя, кажется, не простил. И, наверное, не прошу никогда. И за тебя, и, более того, за Настасью, которая, не объявись я на ее горизонте, была бы сейчас жива. И, возможно, даже по-своему счастлива. И какого же дьявола мне понадобилось приручать эту несмышленую невинную девочку?! Только затем, чтобы довести ее до погоста? Какой же я эгоист! Какой же подлец!
– О чем задумался, Знахарь?
Я стряхнул с себя мрачные думки и только тогда заметил, что мы уже подкатили к дому Эла, который жил всего в трех-четырех троллейбусных остановках от того места, где сейчас обитали Леонид с Ангелиной. Сегодня мы здесь уже побывали, когда заезжали за электронными прибамбасами, которые потом использовали в своих шпионских играх.
– Все, пошел отсыпаться. – Электроник протянул мне на прощание руку. – Завтра я нужен?
– Жди звонка во второй половине дня, – ответил я, и Эл, буркнув «Угу!», выскользнул из машины.
А я поспешил перебраться вперед на его место. Никогда не любил ездить на заднем сиденье.
– К тебе? – Конфетка тронула с места «девятку».
И вдруг из злобной фурии превратилась в настоящего ангела. И куда только делось все ее ничем неприкрытое хамство? И где только растворились ее обжигающие взгляды исподлобья? Рядом со мной оказалась чудесная, замечательная девчонка. Неприязнь неожиданно сменилась участием и искренним сопереживанием. И в том, что оно действительно искреннее, я ни на миг не сомневался. Мысли о том, что вся эта перемена ко мне может оказаться прелюдией к какой-нибудь провокации, я даже не держал в голове. За четыре года варки в котле непростых человеческих отношений я научился достаточно хорошо разбираться в людях. В том числе в женщинах.
Глава 2
МЫ ОДИНАКОВО НЕСЧАСТНЫ
– Так о чем ты, Денис, так серьезно задумался? – переспросила меня Конфетка, стоило «девятке» отчалить от тротуара.
– О том, какая же я грязная скотина, – честно признался я.
– Ты уверен, что это именно так? – Конфетка на секунду отвлеклась от дороги и бросила на меня мимолетный взгляд. А я с удивлением обнаружил, что ее голос, оказывается, может звучать удивительно мягко. Совсем без, казалось бы, неизбежных примесей едкой щелочи и металла. – Денис, скажи, ведь тебя что-то гложет?
– Иногда, – вздохнул я. – Бывает так, что оно – это что-то – наваливается на меня, затягивает в какую-то чудовищную мясорубку… душегубку… И начинает терзать, рвать на куски.
– А ты никогда ни с кем не пытался этим делиться?
Я задумался. Когда? С кем? То, как я тяжело переживаю гибель Настасьи, как виню в этом себя, видел, пожалуй, только Комяк. Но тогда, в тайге, ему было не до того, чтобы заострять внимание на моем сплине. Да и у меня все эмоции тогда легко вытеснялись целым сонмом текущих проблем, вызванных сложной дорогой и беспомощностью моего раненого проводника. Потом тоже вроде было совсем не до тяжких думок о том, насколько я виноват в смерти несчастной девочки-нетоверки. Кослан, Микунь, Сыктывкар, Пермь… Новые люди, свежие впечатления, заботы о том, как бы не угодить в лапы ментам… Но вот появилось море свободного времени, когда я бездельничал после пластической операции в одной из частных клиник Перми. Именно тогда я и испытал на себе, что такое настоящая – вязкая, словно патока, бездонная, как Марианская впадина, – всепожирающая хандра. Валялся в постели, тупо пялился в потолок и ел поедом самого себя. За то, что так по-собачьи обошелся с несчастной маленькой Крис; за то, что явился причиной (хотя и косвенной) гибели Трофима и Насти; за то, что по-подлому ножом в спину заколол солдата, который не успел сделать мне ничего плохого, а потом хладнокровно разнес из дробовика башку сопливому дураку мальчишке, сдавшемуся нам в плен. Черт меня знает, может, и не пережил бы я этого приступа депрессняка, наложил бы на себя белы рученьки – или спился бы, или бы подсел на иглу, – если бы не цель номер один всей моей жизни – должок брательнику и бывшей женушке; адвокату и прокурору; и, наконец, негодяю Хопину, совершенно уверенному в том, что он вправе манипулировать человеческими судьбами…
– Денис. Дени-и-ис. – Конфетка легко коснулась моего локтя. – Опять задумываешься? Дурной признак. Смотри, как бы не пришлось обращаться к психиатру.
– Не придется, – пробурчал я.
– Хорошо бы. – Конфетка притормозила перед светофором, вытащила из пачки сигарету. Прикурила и задумчиво произнесла: – Знаешь, порой бывает так, что проще поделиться с кем-нибудь грузом, который тебя тяготит, чем волочить его на себе в одиночестве.
Загорелся зеленый, и «девятка» начала набирать скорость по Ивановской улице.
– А тебе, кажется, хочется, чтобы я поделился с тобой? – поинтересовался я. – Не пойму только, зачем тебе это надо? Обычное женское любопытство?
– Я и сама не пойму. – Конфетка чуть заметно пожала плечами. – Возможно, что так. Ты мне действительно интересен. Никогда не встречала человека… – Она на секунду замялась, подыскивая подходящую формулировку. И выбрала самый обычный штамп. – Человека с такой сложной судьбой.
– Никогда не встречал человека с таким сложным характером, – выдал я довольно мрачным тоном. – А вообще-то, что ты можешь знать о моей судьбе?
– Ничего. Точнее, никаких подробностей. – Конфетка, разогнавшись по путепроводу над платформой «Сортировочная», переключила на пятую скорость. И, помолчав пару секунд, виноватым тоном произнесла: – Денис, ты меня извини, что вела сегодня себя как последняя стерва. Это совсем не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот… У меня, у непутевой, все наоборот. Все не как у нормальных людей… Сама не пойму… Я почему-то поставила перед собой цель вывести тебя из терпения. И злилась, что у меня ничего не выходит.
– Никогда ничего у тебя и не выйдет, – хмыкнул я. – Просто полгода назад я прошел трехмесячные тренировочные сборы у одного из ведущих специалистов по трепке нервов. Ее зовут Крис. Кристина. Вот это профи! Ты по сравнению с ней всего лишь любитель.
– Расскажи. – Конфетка опять отвлеклась от дороги и уперлась в меня своим рентгеновским взором.
– Смотри вперед. Сейчас куда-нибудь вмажемся… Так про что тебе рассказать? Про Кристину?
– Про все.
«Вот уж нет, – подумал я, – перебьешься! Это мое, и никто никогда от меня не услышит больше того, что я сочту возможным рассказать про Крис и Настасью, про Комяка и Трофима, про чувство вины, которое источило меня, как термиты кусок древесины, и приступы сплина, которые развили во мне жестокую монофобию [46]. Никто! Никогда!»
Именно так я подумал…
…и неожиданно для себя вдруг начал рассказывать. Сам удивляясь тому, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, взял вот и безоглядно пересек границу, за которой вступает в силу гриф «Только для личного пользования»; за которой на все-все-все наложено строжайшее табу неразглашения.
Я без жалости выливал из себя все те головняки, что накопились во мне за последнее время. Я, не скупясь, делился философией разочарованного жизнью бедолаги, которая сформировалась во мне в последнее время.
Я, ни на секунду не прерываясь, молол языком, изливая душу. Сознавая, что, возможно, выгляжу сейчас в ее глазах не в лучшем свете, выставляя на обозрение свои неприглядные кровоточащие болячки. Настоящие мужчины стараются скрывать их от окружающих, занимаются самолечением, даже не держа в голове мысли о том, чтобы попробовать поискать себе доктора. Я же, слабак, как только выдалась такая возможность, тут же поспешил выпятить наружу все свои язвы. Но мне от этого, кажется, стало действительно немного полегче.
– Мерзко слушать меня, душного пессимиста? – спросил я у Конфетки. – Все выкрашено одной черной краской. Ни просвета, ни проблеска. Один сплошной мрак.
– Сплошная жизнь. Не ее нарядный фасад, отремонтированный для показухи, а вонючие внутренности. – Конфетка, любительница быстрой езды, сейчас плелась по пустынным ночным улицам Купчина со скоростью поломанного троллейбуса. Она не спешила доставить меня до места. Она не хотела прерывать нашу беседу. – А знаешь, мы ведь в какой-то мере сродни друг другу, Денис. Ты один. И я одна. Когда угодила под суд, от меня отрекся даже отец. Ты прошел все круги ада. И я тоже прошла, хотя и в меньшей мере, пожалуй. Ты впереди видишь лишь пустоту. Ха… – горько усмехнулась Конфетка. – Я тоже, милый!
– Собрались два воинствующих пессимиста в одной тесной машинке, – прокомментировал я, но Светка пропустила мои слова мимо ушей.
– Теперь я понимаю, почему ты не желаешь быстрой смерти своей бывшей жене и брательнику, – сказала она. – Все верно. Так и должно быть, Денис. Если тебе будет тяжело справиться одному, я всегда помогу. Только скажи. – Конфетка ненадолго замолчала, закурила очередную сигарету и, опустив немного боковое стекло, мощной струей выдула дым наружу. – Хочешь, расскажу тебе то, что стараюсь никому-никому не рассказывать? – повернулась она ко мне.
– Зачем же, если стараешься никому-никому? – неуверенно промямлил я.
– Слушай. Четыре года назад я была студенткой третьего курса университета. Между прочим, юрфака. И, между прочим, круглой отличницей. Все было замечательно, все впереди виделось в розовых красках. У меня был жених, мы любили друг друга. У меня был отец, важняк военной прокуратуры, – мы очень дружно с ним жили. Вдвоем. Мать у меня умерла, когда я была еще маленькой. – Конфетка свернула на Кузнецовскую улицу. До моего дома оставались какие-то триста метров. – Это случилось на католическое Рождество. Какого-то черта меня понесло к подруге в общагу. А там дым, пьянка. Я не пью, но меня все равно усадили за стол. И удерживали там чуть ли не силой. Несколько раз я пыталась свалить, но меня не пускали, хватали за руки, упрашивали, говорили, что если уйду, то испорчу весь праздник. – Конфетка свернула во двор и остановилась возле моего дома. – Ты не спешишь? – спросила меня.
– Нет, – отрицательно покачал я головой.
– Тогда слушай дальше. Ну так вот, сначала нас было пятеро. Я, моя подружка и трое парней – двое питерских и аспирант, хозяин комнаты, где мы сидели. Потом подруга и один из питерских куда-то свалили. И после этого все началось. Тот ублюдок, который из Питера – его звали Рашид, – упился в хлам. Запер комнату изнутри на ключ и полез ко мне. Я начала отбиваться. Аспирант попытался прийти мне на помощь, но Рашид вмазал ему по кумполу. А в нем, в мудаке, весу под центнер. И он тогда был в сборной университета по самбо. Короче, хозяина комнаты вырубил без проблем. А потом опять принялся за меня. Двинул по башке кулачищем так, что я на какое-то время потеряла сознание…
– Ты же сама неплохо дерешься ногами, – перебил я Конфетку.
– Там в комнате было тесно. Не развернуться. Пару раз я достала его по брюху, но это было все равно, что бить в бетонную стену. Этот медведь схватил меня в охапку так, что я не могла ни охнуть, ни шелохнуться. Короче, очухалась, привязанная враскоряку к кровати. Совсем голая. И сверху возилась вонючая потная туша. А я даже не могла закричать – он запихал мне в рот кляп. – Конфетка тяжко вздохнула, и я подумал, как это тяжко – прокручивать в памяти подобные, отдающие трупным смрадом эпизоды, пережитые в прошлом. Я отлично знал это из личного опыта. – В общем, этот мудак насиловал меня до утра, – продолжала Конфетка. – Когда очухался аспирант, Рашид заставил его хлебать водку, пока тот снова не вырубился и не заснул под столом. А сам же, скотина, пил, как бездонная бочка. И, наконец, слава Богу, тоже заснул. Прямо за столом, харей в тарелке. Без штанов – как слез с меня, так и не удосужился их натянуть. А дальше… Я не помню, как сумела отвязаться. И первым делом, даже не думая, что надо одеться, взяла литровую бутылку с водярой и ею сделала ублюдку анестезию. Точнехонько в темечко. Бутылка в осколки. Вся башня в кровище. Он шмякнулся на пол и основательно вырубился. А я взяла со стола столовый нож и вырезала ему все между ног. А потом нашинковала все это на меленькие кусочки, чтобы назад приделывать было нечего. Вот так-то, Денис. – Конфетка повернулась направо и одарила меня долгим взглядом. Исподлобья. Мне нравилось, как она это делает. – Вот так-то, – еще раз повторила она. – Сколько потом ни пыталась вспомнить в подробностях то, как все это проделала, так ничего и не получилось. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний, а все остальное будто во сне. Подобное называется состоянием аффекта, и если бы я смогла это доказать на суде, все было бы нормалек. Но я не смогла доказать даже того, что перед этим меня несколько раз изнасиловали. Никаких экспертиз, никаких врачебных осмотров. Даже аспирант показал, что никто его не бил и не заставлял силой пить водку. Типа, нажрался сам и завалился спать. И ни хрена не видел. А если бы даже и видел, то все равно по пьяни ничего не запомнил бы. Короче, это был фарс, а не суд. Папаша этого кастрированного Рашида оказался каким-то крупным эмвэдэшным чинушей. Дядька – того выше – занимал в Москве пост чуть не под самыми небесами.
– А чего твой отец? – спросил я. – Он ведь тоже…
– Он тоже, – перебила меня Конфетка, – оказался дерьмом. Таким же, как и все остальные. Поспешил от меня отречься, как только возбудили дело за нанесение тяжких. Ему его рабочее кресло оказалось дороже единственной дочери. Он даже не явился на суд. И не переслал мне ни одной дачки. Впрочем, как и мой любимый женишок Дима.
– Тоже отрекся?
– Есте-е-ественно. Не смог простить мне того, что меня изнасиловали. И я почти три года, пока не откинулась по амнистии, хлебала одну баланду.
– А как откинулась, – улыбнулся я, – не пыталась продолжить разговор с этим кастратом?
– Ха, – довольно хмыкнула Конфетка. – Бог шельму метит. Уже два года, как кастрат сдох от ложного крупа. Представляешь, такой здоровяк?
– Может, потому что без члена и без яиц? – расхохотался я. – Иммунная недостаточность, нарушение обмена веществ.
– Может, – хихикнула Светка и, посерьезнев, добавила: – Все в ничего. Вот только… только после того случая я стала ярой мужененавистницей. Могу свободно общаться с мужчинами, поддерживать с ними дружеские отношения, даже очень теплые отношения. Но как только проявляется что-то, хоть немного похожее на стремление достичь со мной половой близости, я сразу чуть не блюю от отвращения. Не могу даже заставить себя кого-то поцеловать. Так что ты теперь, может быть, понимаешь, почему я сегодня цапнула тебя за губу.
«Не сегодня. Уже вчера», – машинально поправил я, бросив взгляд на часы, закрепленные на «торпеде». А вслух произнес:
– О том, какая же я грязная скотина, – честно признался я.
– Ты уверен, что это именно так? – Конфетка на секунду отвлеклась от дороги и бросила на меня мимолетный взгляд. А я с удивлением обнаружил, что ее голос, оказывается, может звучать удивительно мягко. Совсем без, казалось бы, неизбежных примесей едкой щелочи и металла. – Денис, скажи, ведь тебя что-то гложет?
– Иногда, – вздохнул я. – Бывает так, что оно – это что-то – наваливается на меня, затягивает в какую-то чудовищную мясорубку… душегубку… И начинает терзать, рвать на куски.
– А ты никогда ни с кем не пытался этим делиться?
Я задумался. Когда? С кем? То, как я тяжело переживаю гибель Настасьи, как виню в этом себя, видел, пожалуй, только Комяк. Но тогда, в тайге, ему было не до того, чтобы заострять внимание на моем сплине. Да и у меня все эмоции тогда легко вытеснялись целым сонмом текущих проблем, вызванных сложной дорогой и беспомощностью моего раненого проводника. Потом тоже вроде было совсем не до тяжких думок о том, насколько я виноват в смерти несчастной девочки-нетоверки. Кослан, Микунь, Сыктывкар, Пермь… Новые люди, свежие впечатления, заботы о том, как бы не угодить в лапы ментам… Но вот появилось море свободного времени, когда я бездельничал после пластической операции в одной из частных клиник Перми. Именно тогда я и испытал на себе, что такое настоящая – вязкая, словно патока, бездонная, как Марианская впадина, – всепожирающая хандра. Валялся в постели, тупо пялился в потолок и ел поедом самого себя. За то, что так по-собачьи обошелся с несчастной маленькой Крис; за то, что явился причиной (хотя и косвенной) гибели Трофима и Насти; за то, что по-подлому ножом в спину заколол солдата, который не успел сделать мне ничего плохого, а потом хладнокровно разнес из дробовика башку сопливому дураку мальчишке, сдавшемуся нам в плен. Черт меня знает, может, и не пережил бы я этого приступа депрессняка, наложил бы на себя белы рученьки – или спился бы, или бы подсел на иглу, – если бы не цель номер один всей моей жизни – должок брательнику и бывшей женушке; адвокату и прокурору; и, наконец, негодяю Хопину, совершенно уверенному в том, что он вправе манипулировать человеческими судьбами…
– Денис. Дени-и-ис. – Конфетка легко коснулась моего локтя. – Опять задумываешься? Дурной признак. Смотри, как бы не пришлось обращаться к психиатру.
– Не придется, – пробурчал я.
– Хорошо бы. – Конфетка притормозила перед светофором, вытащила из пачки сигарету. Прикурила и задумчиво произнесла: – Знаешь, порой бывает так, что проще поделиться с кем-нибудь грузом, который тебя тяготит, чем волочить его на себе в одиночестве.
Загорелся зеленый, и «девятка» начала набирать скорость по Ивановской улице.
– А тебе, кажется, хочется, чтобы я поделился с тобой? – поинтересовался я. – Не пойму только, зачем тебе это надо? Обычное женское любопытство?
– Я и сама не пойму. – Конфетка чуть заметно пожала плечами. – Возможно, что так. Ты мне действительно интересен. Никогда не встречала человека… – Она на секунду замялась, подыскивая подходящую формулировку. И выбрала самый обычный штамп. – Человека с такой сложной судьбой.
– Никогда не встречал человека с таким сложным характером, – выдал я довольно мрачным тоном. – А вообще-то, что ты можешь знать о моей судьбе?
– Ничего. Точнее, никаких подробностей. – Конфетка, разогнавшись по путепроводу над платформой «Сортировочная», переключила на пятую скорость. И, помолчав пару секунд, виноватым тоном произнесла: – Денис, ты меня извини, что вела сегодня себя как последняя стерва. Это совсем не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот… У меня, у непутевой, все наоборот. Все не как у нормальных людей… Сама не пойму… Я почему-то поставила перед собой цель вывести тебя из терпения. И злилась, что у меня ничего не выходит.
– Никогда ничего у тебя и не выйдет, – хмыкнул я. – Просто полгода назад я прошел трехмесячные тренировочные сборы у одного из ведущих специалистов по трепке нервов. Ее зовут Крис. Кристина. Вот это профи! Ты по сравнению с ней всего лишь любитель.
– Расскажи. – Конфетка опять отвлеклась от дороги и уперлась в меня своим рентгеновским взором.
– Смотри вперед. Сейчас куда-нибудь вмажемся… Так про что тебе рассказать? Про Кристину?
– Про все.
«Вот уж нет, – подумал я, – перебьешься! Это мое, и никто никогда от меня не услышит больше того, что я сочту возможным рассказать про Крис и Настасью, про Комяка и Трофима, про чувство вины, которое источило меня, как термиты кусок древесины, и приступы сплина, которые развили во мне жестокую монофобию [46]. Никто! Никогда!»
Именно так я подумал…
…и неожиданно для себя вдруг начал рассказывать. Сам удивляясь тому, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, взял вот и безоглядно пересек границу, за которой вступает в силу гриф «Только для личного пользования»; за которой на все-все-все наложено строжайшее табу неразглашения.
Я без жалости выливал из себя все те головняки, что накопились во мне за последнее время. Я, не скупясь, делился философией разочарованного жизнью бедолаги, которая сформировалась во мне в последнее время.
Я, ни на секунду не прерываясь, молол языком, изливая душу. Сознавая, что, возможно, выгляжу сейчас в ее глазах не в лучшем свете, выставляя на обозрение свои неприглядные кровоточащие болячки. Настоящие мужчины стараются скрывать их от окружающих, занимаются самолечением, даже не держа в голове мысли о том, чтобы попробовать поискать себе доктора. Я же, слабак, как только выдалась такая возможность, тут же поспешил выпятить наружу все свои язвы. Но мне от этого, кажется, стало действительно немного полегче.
– Мерзко слушать меня, душного пессимиста? – спросил я у Конфетки. – Все выкрашено одной черной краской. Ни просвета, ни проблеска. Один сплошной мрак.
– Сплошная жизнь. Не ее нарядный фасад, отремонтированный для показухи, а вонючие внутренности. – Конфетка, любительница быстрой езды, сейчас плелась по пустынным ночным улицам Купчина со скоростью поломанного троллейбуса. Она не спешила доставить меня до места. Она не хотела прерывать нашу беседу. – А знаешь, мы ведь в какой-то мере сродни друг другу, Денис. Ты один. И я одна. Когда угодила под суд, от меня отрекся даже отец. Ты прошел все круги ада. И я тоже прошла, хотя и в меньшей мере, пожалуй. Ты впереди видишь лишь пустоту. Ха… – горько усмехнулась Конфетка. – Я тоже, милый!
– Собрались два воинствующих пессимиста в одной тесной машинке, – прокомментировал я, но Светка пропустила мои слова мимо ушей.
– Теперь я понимаю, почему ты не желаешь быстрой смерти своей бывшей жене и брательнику, – сказала она. – Все верно. Так и должно быть, Денис. Если тебе будет тяжело справиться одному, я всегда помогу. Только скажи. – Конфетка ненадолго замолчала, закурила очередную сигарету и, опустив немного боковое стекло, мощной струей выдула дым наружу. – Хочешь, расскажу тебе то, что стараюсь никому-никому не рассказывать? – повернулась она ко мне.
– Зачем же, если стараешься никому-никому? – неуверенно промямлил я.
– Слушай. Четыре года назад я была студенткой третьего курса университета. Между прочим, юрфака. И, между прочим, круглой отличницей. Все было замечательно, все впереди виделось в розовых красках. У меня был жених, мы любили друг друга. У меня был отец, важняк военной прокуратуры, – мы очень дружно с ним жили. Вдвоем. Мать у меня умерла, когда я была еще маленькой. – Конфетка свернула на Кузнецовскую улицу. До моего дома оставались какие-то триста метров. – Это случилось на католическое Рождество. Какого-то черта меня понесло к подруге в общагу. А там дым, пьянка. Я не пью, но меня все равно усадили за стол. И удерживали там чуть ли не силой. Несколько раз я пыталась свалить, но меня не пускали, хватали за руки, упрашивали, говорили, что если уйду, то испорчу весь праздник. – Конфетка свернула во двор и остановилась возле моего дома. – Ты не спешишь? – спросила меня.
– Нет, – отрицательно покачал я головой.
– Тогда слушай дальше. Ну так вот, сначала нас было пятеро. Я, моя подружка и трое парней – двое питерских и аспирант, хозяин комнаты, где мы сидели. Потом подруга и один из питерских куда-то свалили. И после этого все началось. Тот ублюдок, который из Питера – его звали Рашид, – упился в хлам. Запер комнату изнутри на ключ и полез ко мне. Я начала отбиваться. Аспирант попытался прийти мне на помощь, но Рашид вмазал ему по кумполу. А в нем, в мудаке, весу под центнер. И он тогда был в сборной университета по самбо. Короче, хозяина комнаты вырубил без проблем. А потом опять принялся за меня. Двинул по башке кулачищем так, что я на какое-то время потеряла сознание…
– Ты же сама неплохо дерешься ногами, – перебил я Конфетку.
– Там в комнате было тесно. Не развернуться. Пару раз я достала его по брюху, но это было все равно, что бить в бетонную стену. Этот медведь схватил меня в охапку так, что я не могла ни охнуть, ни шелохнуться. Короче, очухалась, привязанная враскоряку к кровати. Совсем голая. И сверху возилась вонючая потная туша. А я даже не могла закричать – он запихал мне в рот кляп. – Конфетка тяжко вздохнула, и я подумал, как это тяжко – прокручивать в памяти подобные, отдающие трупным смрадом эпизоды, пережитые в прошлом. Я отлично знал это из личного опыта. – В общем, этот мудак насиловал меня до утра, – продолжала Конфетка. – Когда очухался аспирант, Рашид заставил его хлебать водку, пока тот снова не вырубился и не заснул под столом. А сам же, скотина, пил, как бездонная бочка. И, наконец, слава Богу, тоже заснул. Прямо за столом, харей в тарелке. Без штанов – как слез с меня, так и не удосужился их натянуть. А дальше… Я не помню, как сумела отвязаться. И первым делом, даже не думая, что надо одеться, взяла литровую бутылку с водярой и ею сделала ублюдку анестезию. Точнехонько в темечко. Бутылка в осколки. Вся башня в кровище. Он шмякнулся на пол и основательно вырубился. А я взяла со стола столовый нож и вырезала ему все между ног. А потом нашинковала все это на меленькие кусочки, чтобы назад приделывать было нечего. Вот так-то, Денис. – Конфетка повернулась направо и одарила меня долгим взглядом. Исподлобья. Мне нравилось, как она это делает. – Вот так-то, – еще раз повторила она. – Сколько потом ни пыталась вспомнить в подробностях то, как все это проделала, так ничего и не получилось. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний, а все остальное будто во сне. Подобное называется состоянием аффекта, и если бы я смогла это доказать на суде, все было бы нормалек. Но я не смогла доказать даже того, что перед этим меня несколько раз изнасиловали. Никаких экспертиз, никаких врачебных осмотров. Даже аспирант показал, что никто его не бил и не заставлял силой пить водку. Типа, нажрался сам и завалился спать. И ни хрена не видел. А если бы даже и видел, то все равно по пьяни ничего не запомнил бы. Короче, это был фарс, а не суд. Папаша этого кастрированного Рашида оказался каким-то крупным эмвэдэшным чинушей. Дядька – того выше – занимал в Москве пост чуть не под самыми небесами.
– А чего твой отец? – спросил я. – Он ведь тоже…
– Он тоже, – перебила меня Конфетка, – оказался дерьмом. Таким же, как и все остальные. Поспешил от меня отречься, как только возбудили дело за нанесение тяжких. Ему его рабочее кресло оказалось дороже единственной дочери. Он даже не явился на суд. И не переслал мне ни одной дачки. Впрочем, как и мой любимый женишок Дима.
– Тоже отрекся?
– Есте-е-ественно. Не смог простить мне того, что меня изнасиловали. И я почти три года, пока не откинулась по амнистии, хлебала одну баланду.
– А как откинулась, – улыбнулся я, – не пыталась продолжить разговор с этим кастратом?
– Ха, – довольно хмыкнула Конфетка. – Бог шельму метит. Уже два года, как кастрат сдох от ложного крупа. Представляешь, такой здоровяк?
– Может, потому что без члена и без яиц? – расхохотался я. – Иммунная недостаточность, нарушение обмена веществ.
– Может, – хихикнула Светка и, посерьезнев, добавила: – Все в ничего. Вот только… только после того случая я стала ярой мужененавистницей. Могу свободно общаться с мужчинами, поддерживать с ними дружеские отношения, даже очень теплые отношения. Но как только проявляется что-то, хоть немного похожее на стремление достичь со мной половой близости, я сразу чуть не блюю от отвращения. Не могу даже заставить себя кого-то поцеловать. Так что ты теперь, может быть, понимаешь, почему я сегодня цапнула тебя за губу.
«Не сегодня. Уже вчера», – машинально поправил я, бросив взгляд на часы, закрепленные на «торпеде». А вслух произнес: