Страница:
– А это Светлана. Уж не знаю, как она там по отчеству, Владимир Андреевич, но зато у нее совершенно несносный характер. Так что не рекомендую пытаться заигрывать. Обломаешься. И в лучшем случае нарвешься на семиэтажную матерщину. В худшем – схлопочешь по будке сковородой.
– Что, в натуре? – снова расплылся в дебильной улыбочке Вова. Он уже успел снять ботинки, и один из носков у него оказался с дырой, из которой выглядывал на волю грязный большой палец. Впрочем, это моего гостя нисколечко не смущало. – Тапок не надо, – пробубнил он и оглушительно высморкался в нечистый платок. – Привык босиком. Да и носки грязные. У тебя пол в квартире всяко чище, братан.
С чем я был совсем не согласен. Но промолчал. Вместо этого махнул Вове рукой, чтобы следовал за мной, и отправился на кухню, где, накрывая на стол, злобно гремела тарелками хмурая, разочарованная жизнью Конфетка. Она уже извлекла из духовки поднос с подрумяненной до золотистого цвета картошкой и покрытыми кружками лука свиными котлетками на косточках.
Ноздри у Вовы Большого сразу жадно зашевелились, глазки радостно заблестели. Он тяжело плюхнулся на табурет и замер в ожидании божественной трапезы.
Несмотря на свою внешность австралопитека, Большой оказался весьма компанейским типом с настолько хорошо подвешенным языком, что, по моим прикидкам, смог бы легко исполнять обязанности тамады на свадебке средней паршивости. Пока мы набивали себе животы свининой с картошкой, а потом пили кофе с вафельным тортиком, курьер положенца успел рассказать десятка два свежих анекдотов, дополнив их парой прикольных историй, случившихся с ним в реальной жизни. А оттрапезничав, благоразумно не счел удобным дальше навязывать нам свое общество. Потом вручил мне упакованную в целлофан пачку стодолларовых купюр, кредитную карточку, мобильник и обрывок бумажки, на котором почерком Артема Стилета были накарябаны мой пин-код и номер сотового телефона.
– А на словах босс просил передать, что в средствах особо можете не стесняться. Конечно, в пределах разумного. Если потребуется что-нибудь, чего не сможете надыбать самостоятельно – скажем, оборудование или какая-то информация, – звони или сразу же, не откладывая, подруливай прямо к нему в Сестрорецк… Ну все. Поеду, пожалуй. – Вова протянул мне на прощание руку. И напоследок, уже выйдя за дверь, ни с того, ни с сего ошарашил меня пророчеством: – Не мое это дело, конечно, но как пацан пацану… Намаешься, Знахарь, с этой своей черной розой. Исколешься весь о шипы так, что и места живого на тебе не останется. Ты уж поверь, я-то вижу такое с первого взгляда. Жизнью научен, сам не раз попадал на нечто подобное. Старайся держать эту Светлану от себя на дистанции – так будет лучше всего. И извини, если сунул нос не в свое дело. Но я так считаю, что сказать, о чем думаю, был просто обязан. Как пацан пацану, – еще раз повторил он и, даже не думая вызывать лифт, начал быстро спускаться по лестнице.
А я стоял на пороге квартиры, слушал, как на всю парадную гулко стучат о ступеньки жесткие подошвы его ботинок, и с легкой иронией размышлял: «Эх, Володя, Володя. И ничего-то ты обо мне не знаешь. Не ведаешь о том, на какой ядовитый шип в свое время насадили меня. По статусу тебе не положено знать, кто я такой на самом деле, и какие воду, огонь и медные трубы мне довелось преодолеть, прежде чем я оказался в этой просторной квартире наедине с "черной розой", ощетинившейся шипами, которые на самом-то деле мне не страшнее детской считалочки. Такие шипы я давно научился обламывать без вреда для здоровья. А если вдруг и случится, что ненароком все-таки уколюсь о какой-то из них, то ранка затянется моментально, и я даже не обращу на нее никакого внимания».
– Такие-то вот дела, Вова Большой, – чуть слышно произнес я и запер входную дверь.
В прихожую выглянула Света. На руках, как у хирурга, резиновые перчатки. Нарядный передничек сбился немного на сторону. С левого глаза чуть-чуть подтекла тушь, но Конфетка этого еще не заметила.
Я подошел к ней и крепко обнял за плечи. Она глубоко вдохнула и доверчиво прижалась ко мне.
– Черная роза, – прошептал я ей на ушко.
– Почему черная роза? – тоже прошептала она.
– Потому что так тебя назвал Вова Большой. А еще он отметил, что у тебя очень много длинных и острых шипов.
Конфетка усмехнулась и слегка коснулась губами моей щеки.
– А ведь он прав, этот твой Вова. Я и правда очень колючая. Для всех, кроме одного человека. Есть такой, один-единственный на всю нашу Вселенную, для кого у меня теперь нет ни единой, даже самой ничтожной колючки. Кого я имею в виду? Отгадай с трех попыток.
Она шептала мне прямо в ухо. Она почти касалась его губами. И я сейчас просто готов был растаять от ее горячего прерывистого дыхания.
– Зачем три попытки? Мне довольно одной. Человек, единственный во Вселенной, для кого у тебя не осталось ни шипов, ни колючек, – это я. Угадал?
– От скромности помереть тебе не суждено.
– Так угадал или нет?
– Угадал… конечно, – пробормотала она.
Хорошо, что она не догадалась задать мне еще один вопрос, на который я точно не знал бы, что отвечать. То ли врать, то ли, зажмурившись, вываливать на поверхность всю правду. «А верю ли я всему тому, что она сейчас горячо нашептывает мне на ухо?» – вот такой вопрос, которым Конфетка с ходу загнала бы меня в тупик. Ведь как бы я этого горячо ни желал, но заставить себя поверить хоть единому ее слову не мог.
Те беззаботные розовые времена, когда я был готов безоглядно повестись на любую красочную бодягу, которую мне навесила бы на уши какая-нибудь нарядная кукла, канули в Лету уже больше четырех лет назад. Жизнь давно выдавила из меня щенячью уверенность в то, что дерьмовых людей не бывает; есть люди, к которым ты просто не смог найти должного подхода…
– Денис. Дени-и-ис! – Конфетка легонько шлепнула меня по щеке тыльной стороной узкой ладошки, с которой уже успела стянуть резиновую перчатку. – Опять ты задумываешься. Ну прям на ходу. Чего-то с тобой не ладно, родной.
«И чего прицепилась, словно репейник? – почти безразлично, совсем без раздражения подумал я. – И все-то ей доложи, обо всем расскажи. А я ведь даже еще не решил, к какой категории своих друзей ее отнести. К тем, кому не доверяю лишь самую малость? К тем, кому не доверяю в чем-то большем?» Я мысленно пожал плечами, не зная ответов на эти вопросы. И все же где-то в душе был готов согласиться с собой, что почти без раздумий пошел бы с Конфеткой за линию фронта, несмотря на ее душный нрав, остро заточенные шипы и жалящие взгляды исподлобья. В том, что в случае надобности она без раздумий надежно прикроет меня со спины, я был уверен почти наверняка.
– Все хорошо, милая. Все просто ништяк. – Я неуклюже ткнулся губами ей в личико, угодив губами в тот глаз, с которого подтекла тушь. – А задумываюсь я оттого, что вокруг слишком много такого, о чем просто нельзя не задумываться. Куда бы ни ткнулся, ни сунулся, хоть в самый темный безжизненный угол, там меня все равно уже поджидает какой-нибудь головняк. Слишком большие ставки в этой игре, чтобы я мог позволить себе рисковать, – сообщил я Свете то, что она знала и так. – По сравнению с этим все остальное на втором плане.
– И даже я? – не преминула подловить меня провокационным вопросом Конфетка, и я, даже не помышляя о том, чтобы кривить душой, без раздумий ответил:
– Даже ты, Света.
– И почему ты не доверяешь мне? – сухо спросила она, снова натягивая на руку резиновую перчатку. – К какой категории относишь меня? К своим настоящим друзьям? Или к тому продажному быдлу, которое окружает тебя и только и ждет удобного случая, чтоб воткнуть тебе нож под лопатку?
Я прикинул, а не стоит ли мне сейчас снова крепко обнять Конфетку, ткнуться губами в точеную смуглую шейку, прикусить мочку аккуратного уха с маленькой золотой сережкой в виде сердечка. Так, чтоб Свету опять тряхануло, словно от легкого электрического разряда; так, чтобы она еще раз прошептала: «Ну и… зачем… ты это… Дени-и-ис…»; так, чтобы прервать этот непростой для меня – да и, пожалуй что, для нее – разговор.
«Почему именно перед ней я должен исповедоваться, и кто она вообще такая, чтобы я вдруг выделил ее из числа остальных?» – на этот вопрос я никогда бы не смог отыскать ответа. Хотя в том, что «никогда бы не смог», возможно, и заключался ответ. Передо мной была девушка, не подпадающая ни под один из знакомых стандартов, по которым я привык сортировать своих друзей и знакомых; девушка-загадка, которую я никак не мог разгадать и, более того, точно знал, что не смогу разгадать вообще. А это, будто соринка в глазу, словно небольшая заноза, которую никак не извлечь из-под кожи, вызывало если не боль, то назойливое неудобство, основательно поганящее жизнь, отвлекающее от других, казалось бы более насущных, проблем.
«И все же, что из себя представляет эта Конфетка? И что у нее есть за крючок, на который она так ловко подцепила меня? И существует ли вообще в реальности подобный крючок, или я, мнительный психопат, его просто придумал?» – мысленно пожал я плечами и решил, что все же не буду сейчас обнимать Свету за хрупкие плечики, покусывать за мочку уха с сережкой в виде сердечка. Не напороться бы ни с того, ни с сего на решительный и совсем неуместный отпор. Уж лучше выждать немного.
– Пойду прилягу. Быть может, удастся заснуть на пару часов, – доложил Конфетке. – Потом припрутся Комаль, Катерина, Гроб и Ворсистый. Пощемить уже не дадут. А мне сегодня еще всю ночь торчать за рулем… Присоединяйся, как домоешь посуду. Если, конечно, захочешь. Я буду рад. – И уже почти было вышел из кухни, как словно на бетонную стену, наткнулся на строгое:
– Погоди!
Я обернулся.
– Ты разве ночью куда-то собрался?
Я так и не смог разобраться, чего же больше присутствовало сейчас в интонации, которой был задан этот вопрос. Разочарования? Злобы? Обиды?
– Завтра утром меня ждут в Твери.
– Ах, значит, в Твери? – Разочарование и обиду у нее в голосе значительно перевешивали злобные нотки. – Зашибись! Спасибо, что хоть счел возможным поставить меня об этом в известность. Ну и когда ж ты пришел к такому решению – ехать сегодня вечером в Тверь? Только что? – Света картинно скрестила на груди руки в красных резиновых перчатках. – Когда наконец определил для себя, что поквитаться со своей бывшей женушкой и брательником гораздо важнее, чем посвятить несколько жалких ночных часов мне? Между прочим, быть может, самых важных часов для меня во всей моей корявой судьбе. Тех часов, которые я так ждала долгие годы! Тех часов, которые, как я мечтала, наивная, возьмут и поставят на ноги всю мою жизнь… И что за дурка! – Конфетка с горечью ухмыльнулась. – Так и не сумела привыкнуть к тому, что все вокруг состоит из обломов.
– Свет, – набрался решимости разинуть рот я. – То, что я должен быть в Твери завтра, было решено уже рано утром. Когда ты еще спала, мне звонил Дачник. У них все готово. Они знают адрес, по которому сейчас находятся Ангелина и Леонид. Ждут только меня, чтобы начинать представление.
– «Представление», – передразнила Конфетка. – Не пойму одного, господин режиссер. Что, так трудно было сразу сказать, что собрался сегодня сваливать в Тверь и этот вопрос уже решен для тебя окончательно? И не пудрить мне, дуре, мозги. Не выслушивать снисходительно, как я, идиотка, вслух мечтаю о том, что, быть может, впервые за всю свою жизнь останусь на ночь у человека, в которого искренне, по-настоящему влюблена. Которому готова отдать всю себя без остатка. Которого столько ждала и вот… вообразила, что наконец дождалась. – Конфетка широко улыбнулась, выставив напоказ ровный ряд крепких белых зубов. – Совсем забыв о том, что на роду мне, замарашке, написано лишь получать удары и справа и слева, и сзади и спереди, ибо где-то хранится обгорелый пергамент, на котором слезами и кровью прописан мой фатум на долгие годы вперед. И в нем ничего изменить невозможно. Наверное, когда я еще была маленькой, какая-то злая волшебница навела на меня порчу.
Я сделал пару шагов к Конфетке, но она решительно выставила вперед левую руку. И я, будто в далеком детстве играя в «Море волнуется раз…», замер на полушаге. И произнес, стараясь приправить свой голос максимальными дозами искренности. И добавить к ним несколько ноток беспечности:
– Света, тебе случайно не кажется, что мы стоим друг друга? Что у тебя потихонечку едет крыша, как у меня? Только у каждого в своем направлении… Что за чушь ты несешь?..
Она молчала, не сводя с меня глаз.
– Знаешь, я ведь вернусь из Твери уже дня через два. И поверь, мне просто безумно приятно, что теперь предстоит возвращаться не в пустую квартиру, не к старухе с разбитым корытом, а к прелестной девчонке, которая, я это знаю наверняка, будет ждать меня все это время; которой, я в это искренне верю, я очень нужен… Ты ведь будешь ждать меня, Света?
– Да, – еле слышно прошептала она.
– Это правда?
– Да.
– А ведь ты мне очень нравишься, милая. Я, кажется, просто взял да влюбился в тебя. Ты веришь мне?
– Нет. – И, даже не пробуя как-то обосновать свой категоричный ответ, она взяла и увела разговор чуть-чуть в сторону: – Денис, а мне можно поехать с тобой?
Как мне хотелось ответить, что можно! Но Конфетка, как ни крути, ни с одной стороны не вписывалась в четкий сценарий ответки, который был разработан мною еще накануне и в полной мере одобрен «исполнительным директором представления» Дачником. И поэтому мне пришлось ответить:
– Нельзя. Ты пойми меня правильно.
– Я понимаю, – только и вздохнула Света.
– Два дня. Только два дня, Конфетка. А если вдруг что-то меня там задержит, я обязательно позвоню. По этому телефону. Идет? Ведь ты поживешь у меня, пока я не вернусь?.. Вернее, что я болтаю? – Я пальцами легонько шлепнул себя по лбу. – Почему только пока не вернусь? Ты переедешь ко мне насовсем. Мы сегодня же сходим к консьержу и оформим на тебя пропуск в парадную. Лады?
В ответ она только молча пожала плечами. А потом задала совершенно сторонний вопрос:
– Ты ведь их завтра замочишь, Ангелину и брата?
– Да, замочу. Может быть, завтра. А может быть, дам прожить еще один день.
– И уверен, что не спалишься, Денис?
– Уверен, – кивнул я в ответ.
– И все-таки осторожнее. Я буду за тебя беспокоиться. Позвони, когда все будет нормально. И скорей возвращайся. – Конфетка крепко приникла ко мне, коснулась мягкими горячими губками моего подбородка. – А сейчас иди к себе в спальню. Тебе действительно надо поспать перед дальней дорогой. А я тебя навешу. Когда отдраю этот проклятый поднос.
Но Света в тот день так и не пришла в мою спальню. А может, все-таки приходила? Мне так и не доведется этого узнать никогда, потому что стоило в тот удачный, насыщенный терками и разборками день доползти до кровати, как я тут же свалился прямо поверх одеяла. И безмятежно и крепко продрых три часа, пока не был разбужен Комалем, который настойчиво тряс меня за плечо и недовольно брюзжал:
– Командир, ну чего за туфта? Ты вызывал нас сюда лишь затем, чтобы мы оберегали твой сон? Или есть дела поважнее? Так давай тогда их перетрем. А то, если честно, уже запарились ждать.
– Извини, Комаль. Что же вы сразу не разбудили, как только пришли?
– Да ладно! Ништяк!
– А о чем потереть, не волнуйся, найдется. Геморрои действительно есть. – Я спустил ноги с кровати и провел ладонями по вискам, словно смахивая остатки дремы у себя с головы. – Такие сочные геморрои, что, обещаю, будет совсем не до сна. Так что готовься.
– Всегда готов, командир, – блеснул Комаль своей ослепительной белозубой улыбкой и недвусмысленно постучал кувалдочкой-кулаком по раскрытой ладони.
Глава 7
Глава 8
– Что, в натуре? – снова расплылся в дебильной улыбочке Вова. Он уже успел снять ботинки, и один из носков у него оказался с дырой, из которой выглядывал на волю грязный большой палец. Впрочем, это моего гостя нисколечко не смущало. – Тапок не надо, – пробубнил он и оглушительно высморкался в нечистый платок. – Привык босиком. Да и носки грязные. У тебя пол в квартире всяко чище, братан.
С чем я был совсем не согласен. Но промолчал. Вместо этого махнул Вове рукой, чтобы следовал за мной, и отправился на кухню, где, накрывая на стол, злобно гремела тарелками хмурая, разочарованная жизнью Конфетка. Она уже извлекла из духовки поднос с подрумяненной до золотистого цвета картошкой и покрытыми кружками лука свиными котлетками на косточках.
Ноздри у Вовы Большого сразу жадно зашевелились, глазки радостно заблестели. Он тяжело плюхнулся на табурет и замер в ожидании божественной трапезы.
Несмотря на свою внешность австралопитека, Большой оказался весьма компанейским типом с настолько хорошо подвешенным языком, что, по моим прикидкам, смог бы легко исполнять обязанности тамады на свадебке средней паршивости. Пока мы набивали себе животы свининой с картошкой, а потом пили кофе с вафельным тортиком, курьер положенца успел рассказать десятка два свежих анекдотов, дополнив их парой прикольных историй, случившихся с ним в реальной жизни. А оттрапезничав, благоразумно не счел удобным дальше навязывать нам свое общество. Потом вручил мне упакованную в целлофан пачку стодолларовых купюр, кредитную карточку, мобильник и обрывок бумажки, на котором почерком Артема Стилета были накарябаны мой пин-код и номер сотового телефона.
– А на словах босс просил передать, что в средствах особо можете не стесняться. Конечно, в пределах разумного. Если потребуется что-нибудь, чего не сможете надыбать самостоятельно – скажем, оборудование или какая-то информация, – звони или сразу же, не откладывая, подруливай прямо к нему в Сестрорецк… Ну все. Поеду, пожалуй. – Вова протянул мне на прощание руку. И напоследок, уже выйдя за дверь, ни с того, ни с сего ошарашил меня пророчеством: – Не мое это дело, конечно, но как пацан пацану… Намаешься, Знахарь, с этой своей черной розой. Исколешься весь о шипы так, что и места живого на тебе не останется. Ты уж поверь, я-то вижу такое с первого взгляда. Жизнью научен, сам не раз попадал на нечто подобное. Старайся держать эту Светлану от себя на дистанции – так будет лучше всего. И извини, если сунул нос не в свое дело. Но я так считаю, что сказать, о чем думаю, был просто обязан. Как пацан пацану, – еще раз повторил он и, даже не думая вызывать лифт, начал быстро спускаться по лестнице.
А я стоял на пороге квартиры, слушал, как на всю парадную гулко стучат о ступеньки жесткие подошвы его ботинок, и с легкой иронией размышлял: «Эх, Володя, Володя. И ничего-то ты обо мне не знаешь. Не ведаешь о том, на какой ядовитый шип в свое время насадили меня. По статусу тебе не положено знать, кто я такой на самом деле, и какие воду, огонь и медные трубы мне довелось преодолеть, прежде чем я оказался в этой просторной квартире наедине с "черной розой", ощетинившейся шипами, которые на самом-то деле мне не страшнее детской считалочки. Такие шипы я давно научился обламывать без вреда для здоровья. А если вдруг и случится, что ненароком все-таки уколюсь о какой-то из них, то ранка затянется моментально, и я даже не обращу на нее никакого внимания».
– Такие-то вот дела, Вова Большой, – чуть слышно произнес я и запер входную дверь.
В прихожую выглянула Света. На руках, как у хирурга, резиновые перчатки. Нарядный передничек сбился немного на сторону. С левого глаза чуть-чуть подтекла тушь, но Конфетка этого еще не заметила.
Я подошел к ней и крепко обнял за плечи. Она глубоко вдохнула и доверчиво прижалась ко мне.
– Черная роза, – прошептал я ей на ушко.
– Почему черная роза? – тоже прошептала она.
– Потому что так тебя назвал Вова Большой. А еще он отметил, что у тебя очень много длинных и острых шипов.
Конфетка усмехнулась и слегка коснулась губами моей щеки.
– А ведь он прав, этот твой Вова. Я и правда очень колючая. Для всех, кроме одного человека. Есть такой, один-единственный на всю нашу Вселенную, для кого у меня теперь нет ни единой, даже самой ничтожной колючки. Кого я имею в виду? Отгадай с трех попыток.
Она шептала мне прямо в ухо. Она почти касалась его губами. И я сейчас просто готов был растаять от ее горячего прерывистого дыхания.
– Зачем три попытки? Мне довольно одной. Человек, единственный во Вселенной, для кого у тебя не осталось ни шипов, ни колючек, – это я. Угадал?
– От скромности помереть тебе не суждено.
– Так угадал или нет?
– Угадал… конечно, – пробормотала она.
Хорошо, что она не догадалась задать мне еще один вопрос, на который я точно не знал бы, что отвечать. То ли врать, то ли, зажмурившись, вываливать на поверхность всю правду. «А верю ли я всему тому, что она сейчас горячо нашептывает мне на ухо?» – вот такой вопрос, которым Конфетка с ходу загнала бы меня в тупик. Ведь как бы я этого горячо ни желал, но заставить себя поверить хоть единому ее слову не мог.
Те беззаботные розовые времена, когда я был готов безоглядно повестись на любую красочную бодягу, которую мне навесила бы на уши какая-нибудь нарядная кукла, канули в Лету уже больше четырех лет назад. Жизнь давно выдавила из меня щенячью уверенность в то, что дерьмовых людей не бывает; есть люди, к которым ты просто не смог найти должного подхода…
– Денис. Дени-и-ис! – Конфетка легонько шлепнула меня по щеке тыльной стороной узкой ладошки, с которой уже успела стянуть резиновую перчатку. – Опять ты задумываешься. Ну прям на ходу. Чего-то с тобой не ладно, родной.
«И чего прицепилась, словно репейник? – почти безразлично, совсем без раздражения подумал я. – И все-то ей доложи, обо всем расскажи. А я ведь даже еще не решил, к какой категории своих друзей ее отнести. К тем, кому не доверяю лишь самую малость? К тем, кому не доверяю в чем-то большем?» Я мысленно пожал плечами, не зная ответов на эти вопросы. И все же где-то в душе был готов согласиться с собой, что почти без раздумий пошел бы с Конфеткой за линию фронта, несмотря на ее душный нрав, остро заточенные шипы и жалящие взгляды исподлобья. В том, что в случае надобности она без раздумий надежно прикроет меня со спины, я был уверен почти наверняка.
– Все хорошо, милая. Все просто ништяк. – Я неуклюже ткнулся губами ей в личико, угодив губами в тот глаз, с которого подтекла тушь. – А задумываюсь я оттого, что вокруг слишком много такого, о чем просто нельзя не задумываться. Куда бы ни ткнулся, ни сунулся, хоть в самый темный безжизненный угол, там меня все равно уже поджидает какой-нибудь головняк. Слишком большие ставки в этой игре, чтобы я мог позволить себе рисковать, – сообщил я Свете то, что она знала и так. – По сравнению с этим все остальное на втором плане.
– И даже я? – не преминула подловить меня провокационным вопросом Конфетка, и я, даже не помышляя о том, чтобы кривить душой, без раздумий ответил:
– Даже ты, Света.
– И почему ты не доверяешь мне? – сухо спросила она, снова натягивая на руку резиновую перчатку. – К какой категории относишь меня? К своим настоящим друзьям? Или к тому продажному быдлу, которое окружает тебя и только и ждет удобного случая, чтоб воткнуть тебе нож под лопатку?
Я прикинул, а не стоит ли мне сейчас снова крепко обнять Конфетку, ткнуться губами в точеную смуглую шейку, прикусить мочку аккуратного уха с маленькой золотой сережкой в виде сердечка. Так, чтоб Свету опять тряхануло, словно от легкого электрического разряда; так, чтобы она еще раз прошептала: «Ну и… зачем… ты это… Дени-и-ис…»; так, чтобы прервать этот непростой для меня – да и, пожалуй что, для нее – разговор.
«Почему именно перед ней я должен исповедоваться, и кто она вообще такая, чтобы я вдруг выделил ее из числа остальных?» – на этот вопрос я никогда бы не смог отыскать ответа. Хотя в том, что «никогда бы не смог», возможно, и заключался ответ. Передо мной была девушка, не подпадающая ни под один из знакомых стандартов, по которым я привык сортировать своих друзей и знакомых; девушка-загадка, которую я никак не мог разгадать и, более того, точно знал, что не смогу разгадать вообще. А это, будто соринка в глазу, словно небольшая заноза, которую никак не извлечь из-под кожи, вызывало если не боль, то назойливое неудобство, основательно поганящее жизнь, отвлекающее от других, казалось бы более насущных, проблем.
«И все же, что из себя представляет эта Конфетка? И что у нее есть за крючок, на который она так ловко подцепила меня? И существует ли вообще в реальности подобный крючок, или я, мнительный психопат, его просто придумал?» – мысленно пожал я плечами и решил, что все же не буду сейчас обнимать Свету за хрупкие плечики, покусывать за мочку уха с сережкой в виде сердечка. Не напороться бы ни с того, ни с сего на решительный и совсем неуместный отпор. Уж лучше выждать немного.
– Пойду прилягу. Быть может, удастся заснуть на пару часов, – доложил Конфетке. – Потом припрутся Комаль, Катерина, Гроб и Ворсистый. Пощемить уже не дадут. А мне сегодня еще всю ночь торчать за рулем… Присоединяйся, как домоешь посуду. Если, конечно, захочешь. Я буду рад. – И уже почти было вышел из кухни, как словно на бетонную стену, наткнулся на строгое:
– Погоди!
Я обернулся.
– Ты разве ночью куда-то собрался?
Я так и не смог разобраться, чего же больше присутствовало сейчас в интонации, которой был задан этот вопрос. Разочарования? Злобы? Обиды?
– Завтра утром меня ждут в Твери.
– Ах, значит, в Твери? – Разочарование и обиду у нее в голосе значительно перевешивали злобные нотки. – Зашибись! Спасибо, что хоть счел возможным поставить меня об этом в известность. Ну и когда ж ты пришел к такому решению – ехать сегодня вечером в Тверь? Только что? – Света картинно скрестила на груди руки в красных резиновых перчатках. – Когда наконец определил для себя, что поквитаться со своей бывшей женушкой и брательником гораздо важнее, чем посвятить несколько жалких ночных часов мне? Между прочим, быть может, самых важных часов для меня во всей моей корявой судьбе. Тех часов, которые я так ждала долгие годы! Тех часов, которые, как я мечтала, наивная, возьмут и поставят на ноги всю мою жизнь… И что за дурка! – Конфетка с горечью ухмыльнулась. – Так и не сумела привыкнуть к тому, что все вокруг состоит из обломов.
– Свет, – набрался решимости разинуть рот я. – То, что я должен быть в Твери завтра, было решено уже рано утром. Когда ты еще спала, мне звонил Дачник. У них все готово. Они знают адрес, по которому сейчас находятся Ангелина и Леонид. Ждут только меня, чтобы начинать представление.
– «Представление», – передразнила Конфетка. – Не пойму одного, господин режиссер. Что, так трудно было сразу сказать, что собрался сегодня сваливать в Тверь и этот вопрос уже решен для тебя окончательно? И не пудрить мне, дуре, мозги. Не выслушивать снисходительно, как я, идиотка, вслух мечтаю о том, что, быть может, впервые за всю свою жизнь останусь на ночь у человека, в которого искренне, по-настоящему влюблена. Которому готова отдать всю себя без остатка. Которого столько ждала и вот… вообразила, что наконец дождалась. – Конфетка широко улыбнулась, выставив напоказ ровный ряд крепких белых зубов. – Совсем забыв о том, что на роду мне, замарашке, написано лишь получать удары и справа и слева, и сзади и спереди, ибо где-то хранится обгорелый пергамент, на котором слезами и кровью прописан мой фатум на долгие годы вперед. И в нем ничего изменить невозможно. Наверное, когда я еще была маленькой, какая-то злая волшебница навела на меня порчу.
Я сделал пару шагов к Конфетке, но она решительно выставила вперед левую руку. И я, будто в далеком детстве играя в «Море волнуется раз…», замер на полушаге. И произнес, стараясь приправить свой голос максимальными дозами искренности. И добавить к ним несколько ноток беспечности:
– Света, тебе случайно не кажется, что мы стоим друг друга? Что у тебя потихонечку едет крыша, как у меня? Только у каждого в своем направлении… Что за чушь ты несешь?..
Она молчала, не сводя с меня глаз.
– Знаешь, я ведь вернусь из Твери уже дня через два. И поверь, мне просто безумно приятно, что теперь предстоит возвращаться не в пустую квартиру, не к старухе с разбитым корытом, а к прелестной девчонке, которая, я это знаю наверняка, будет ждать меня все это время; которой, я в это искренне верю, я очень нужен… Ты ведь будешь ждать меня, Света?
– Да, – еле слышно прошептала она.
– Это правда?
– Да.
– А ведь ты мне очень нравишься, милая. Я, кажется, просто взял да влюбился в тебя. Ты веришь мне?
– Нет. – И, даже не пробуя как-то обосновать свой категоричный ответ, она взяла и увела разговор чуть-чуть в сторону: – Денис, а мне можно поехать с тобой?
Как мне хотелось ответить, что можно! Но Конфетка, как ни крути, ни с одной стороны не вписывалась в четкий сценарий ответки, который был разработан мною еще накануне и в полной мере одобрен «исполнительным директором представления» Дачником. И поэтому мне пришлось ответить:
– Нельзя. Ты пойми меня правильно.
– Я понимаю, – только и вздохнула Света.
– Два дня. Только два дня, Конфетка. А если вдруг что-то меня там задержит, я обязательно позвоню. По этому телефону. Идет? Ведь ты поживешь у меня, пока я не вернусь?.. Вернее, что я болтаю? – Я пальцами легонько шлепнул себя по лбу. – Почему только пока не вернусь? Ты переедешь ко мне насовсем. Мы сегодня же сходим к консьержу и оформим на тебя пропуск в парадную. Лады?
В ответ она только молча пожала плечами. А потом задала совершенно сторонний вопрос:
– Ты ведь их завтра замочишь, Ангелину и брата?
– Да, замочу. Может быть, завтра. А может быть, дам прожить еще один день.
– И уверен, что не спалишься, Денис?
– Уверен, – кивнул я в ответ.
– И все-таки осторожнее. Я буду за тебя беспокоиться. Позвони, когда все будет нормально. И скорей возвращайся. – Конфетка крепко приникла ко мне, коснулась мягкими горячими губками моего подбородка. – А сейчас иди к себе в спальню. Тебе действительно надо поспать перед дальней дорогой. А я тебя навешу. Когда отдраю этот проклятый поднос.
Но Света в тот день так и не пришла в мою спальню. А может, все-таки приходила? Мне так и не доведется этого узнать никогда, потому что стоило в тот удачный, насыщенный терками и разборками день доползти до кровати, как я тут же свалился прямо поверх одеяла. И безмятежно и крепко продрых три часа, пока не был разбужен Комалем, который настойчиво тряс меня за плечо и недовольно брюзжал:
– Командир, ну чего за туфта? Ты вызывал нас сюда лишь затем, чтобы мы оберегали твой сон? Или есть дела поважнее? Так давай тогда их перетрем. А то, если честно, уже запарились ждать.
– Извини, Комаль. Что же вы сразу не разбудили, как только пришли?
– Да ладно! Ништяк!
– А о чем потереть, не волнуйся, найдется. Геморрои действительно есть. – Я спустил ноги с кровати и провел ладонями по вискам, словно смахивая остатки дремы у себя с головы. – Такие сочные геморрои, что, обещаю, будет совсем не до сна. Так что готовься.
– Всегда готов, командир, – блеснул Комаль своей ослепительной белозубой улыбкой и недвусмысленно постучал кувалдочкой-кулаком по раскрытой ладони.
Глава 7
«АРГЕНТИНА – ЯМАЙКА 2:0»
– Подожди в машине. Я быстро. Туда и обратно. – Эл вылез из серенькой Лехиной «ауди» и пошел к знакомому подъезду, где накануне устанавливал в распределительном телефонном щите подслушивающее устройство. И, конечно же, увлеченный преследованием Ангелины и Леонида, забыл его снять. А ведь жалко «жучка». Вот и пришлось сегодня припрягать Леху Взрывника съездить в квартиру жертв. Туда и обратно – каких-то несколько троллейбусных остановок. Всего ничего. Всего полчаса…
Взрывник увязался в подъезд следом за ним.
– Чего тебе там? – непонимающе пожал плечами Эл. – Не видел парадняков?
– Просто размяться. – Леха сунул в рот пластик жвачки, протянул пачку Электронику, но тот отрицательно покачал головой. – Заодно посмотрю, куда ты пихаешь свои хитрые штучки.
– Один черт, ни хрена не поймешь, – усмехнулся Эл. – Так же как я не понимаю в твоих тротилах и гексогенах. Проходи. – Он пропустил Леху вперед. – Спускайся в подвал.
– Что, в сам подвал? – Взрывник, почувствовав, что он рискует выпачкать ноги, уже передумал смотреть, куда «пихают хитрые штучки».
Но Эл решительно подтолкнул его в спину.
– Нет, рядом. Пошли-и-и. Испугался, – ехидно произнес он. – Раз уж поперся, поможешь. Не волнуйся, здесь сухо.
В подвал действительно лезть не пришлось. Распределительный щит располагался в коротком пролете лестницы, так что спуститься надо было всего на десяток ступенек. Электроник ловко размотал провод, которым была прикручена дверца щитка, распахнул ее, буркнув:
– Посвети. Есть зажигалка?
И Леха достал из кармана пижонскую «Живанши». Но щелкнуть ей он так и не успел.
Наверху послышались быстрые шаги. Кто-то спускался по лестнице. А вступать в бессмысленные пререкания с жильцами в их планы не входило. Эл прикрыл дверцу щитка. Взрывник, состроив безразличную физиономию, замер.
Шаги приближались.
Отвратная штука жизнь подкинула очередной мерзкий сюрпризец. Последний сюрпризец.
То, что он и правда последний, Электроник понял сразу, как только увидел здоровенного типа, который, как чертик из табакерки, возник буквально в пяти метрах от них. Чуть выше – всего в каких-то десяти ступеньках… А рядом с ним нарисовался еще один боевик в камуфляже и черной шапочке с прорезями для глаз. И еще один… Трое. У двоих в руках по пистолету. У третьего – того, что объявился на обзоре первым, – маленький автомат.
«Штатовский "Ингрем", – машинально отметил про себя Эл. – А значит, эти быки не из мусарни. Хопинские охраннички. Кто же еще? Кто-то самый умный в их кодле предположил, что телефон этой, будь она проклята, Ангелины, в тот момент, когда ей звонил Знахарь, мог быть на прослушке. Проверили щит, и все оказалось действительно так – в щитке был "жучок". А потом ребяткам оставалось только дождаться дурака Электроника, который, пожадничав, сам влез в ловушку из-за дешевой электронной безделушки. Что ж, скупой платит дважды. И чего теперь дальше?»
– Рожей к стене! Опереться руками! – коротко объяснил один из боевиков, качнув стволом «Ингрема».
«Сначала обыщут, – предположил Эл, – потом для острастки двинут разок по почкам, нацепят наручники и загрузят в машину. Отвезут в какое-нибудь тихое место и начнут задавать вопросы. Отвечай на них, не отвечай – ровным счетом ничего не выгадаешь. Все равно умирать. И остался единственный выбор – сделать так, чтобы тебя шлепнули сразу, или подохнуть в мучениях. Первый вариант лучше».
Похоже, что Леха Взрывник все рассчитал точно так же. И в тот момент, когда детина с «Ингремом» еще раз прорычал: «Руки на стену!», он, на лету доставая из-за пазухи пистолет, резко кинулся в сторону – туда, где в небольшом тамбуре около запертой подвальной двери оставалась хоть небольшая надежда не сразу угодить под автоматную очередь. Совсем ничтожная надежда, которой так и не суждено было сбыться. «Ингрем» с глушителем почти бесшумно квакнул, и несколько пуль, пробив Лехе грудь, отбросили его тело к стене. Он умер сразу, даже не успев снять свой ТТ с предохранителя. А буквально через секунду короткая очередь скосила и Электроника. Одна из пуль впилась ему в горло, и последнее, о чем он подумал в жизни, это о том, что из-за хлынувшей крови никак не удается вдохнуть. И о том, как же сильно жжет в животе.
– Ну и какого же черта ты их помочил, – недовольно пробурчал один из хопинских боевиков. Тот, что был в камуфляже. – Оставил бы одного.
– У него был пистолет.
– А у второго? Ладно, пес с ними. Иди проверь, нужны ли контрольки. Хотя хрен они там нужны, – хмыкнул бык, стягивая с лица черную шапочку. – И, мужики, быстро в машину. Валим отсюда. Чтобы без неприятностей. – И добавил, пряча свою «беретту» в наплечную кобуру: – Ну, господа бандиты. Два – ноль в нашу пользу. Итак, счет открыт. – Он широко улыбнулся и хмыкнул себе под нос: – И что вы на это скажете.
О том, что в нашем поединке против команды Хопина счет открыт и мы проигрываем уже два очка, мне еще предстояло узнать. И сделать все для того, чтобы к финалу мы вели со значительным преимуществом.
Но пока я, не ведая ни о чем, безмятежно собирался в Тверскую область за Ангелиной и Леонидом. Там меня ждала легонькая разминка. Перед решающей схваткой.
Все было еще впереди.
Взрывник увязался в подъезд следом за ним.
– Чего тебе там? – непонимающе пожал плечами Эл. – Не видел парадняков?
– Просто размяться. – Леха сунул в рот пластик жвачки, протянул пачку Электронику, но тот отрицательно покачал головой. – Заодно посмотрю, куда ты пихаешь свои хитрые штучки.
– Один черт, ни хрена не поймешь, – усмехнулся Эл. – Так же как я не понимаю в твоих тротилах и гексогенах. Проходи. – Он пропустил Леху вперед. – Спускайся в подвал.
– Что, в сам подвал? – Взрывник, почувствовав, что он рискует выпачкать ноги, уже передумал смотреть, куда «пихают хитрые штучки».
Но Эл решительно подтолкнул его в спину.
– Нет, рядом. Пошли-и-и. Испугался, – ехидно произнес он. – Раз уж поперся, поможешь. Не волнуйся, здесь сухо.
В подвал действительно лезть не пришлось. Распределительный щит располагался в коротком пролете лестницы, так что спуститься надо было всего на десяток ступенек. Электроник ловко размотал провод, которым была прикручена дверца щитка, распахнул ее, буркнув:
– Посвети. Есть зажигалка?
И Леха достал из кармана пижонскую «Живанши». Но щелкнуть ей он так и не успел.
Наверху послышались быстрые шаги. Кто-то спускался по лестнице. А вступать в бессмысленные пререкания с жильцами в их планы не входило. Эл прикрыл дверцу щитка. Взрывник, состроив безразличную физиономию, замер.
Шаги приближались.
Отвратная штука жизнь подкинула очередной мерзкий сюрпризец. Последний сюрпризец.
То, что он и правда последний, Электроник понял сразу, как только увидел здоровенного типа, который, как чертик из табакерки, возник буквально в пяти метрах от них. Чуть выше – всего в каких-то десяти ступеньках… А рядом с ним нарисовался еще один боевик в камуфляже и черной шапочке с прорезями для глаз. И еще один… Трое. У двоих в руках по пистолету. У третьего – того, что объявился на обзоре первым, – маленький автомат.
«Штатовский "Ингрем", – машинально отметил про себя Эл. – А значит, эти быки не из мусарни. Хопинские охраннички. Кто же еще? Кто-то самый умный в их кодле предположил, что телефон этой, будь она проклята, Ангелины, в тот момент, когда ей звонил Знахарь, мог быть на прослушке. Проверили щит, и все оказалось действительно так – в щитке был "жучок". А потом ребяткам оставалось только дождаться дурака Электроника, который, пожадничав, сам влез в ловушку из-за дешевой электронной безделушки. Что ж, скупой платит дважды. И чего теперь дальше?»
– Рожей к стене! Опереться руками! – коротко объяснил один из боевиков, качнув стволом «Ингрема».
«Сначала обыщут, – предположил Эл, – потом для острастки двинут разок по почкам, нацепят наручники и загрузят в машину. Отвезут в какое-нибудь тихое место и начнут задавать вопросы. Отвечай на них, не отвечай – ровным счетом ничего не выгадаешь. Все равно умирать. И остался единственный выбор – сделать так, чтобы тебя шлепнули сразу, или подохнуть в мучениях. Первый вариант лучше».
Похоже, что Леха Взрывник все рассчитал точно так же. И в тот момент, когда детина с «Ингремом» еще раз прорычал: «Руки на стену!», он, на лету доставая из-за пазухи пистолет, резко кинулся в сторону – туда, где в небольшом тамбуре около запертой подвальной двери оставалась хоть небольшая надежда не сразу угодить под автоматную очередь. Совсем ничтожная надежда, которой так и не суждено было сбыться. «Ингрем» с глушителем почти бесшумно квакнул, и несколько пуль, пробив Лехе грудь, отбросили его тело к стене. Он умер сразу, даже не успев снять свой ТТ с предохранителя. А буквально через секунду короткая очередь скосила и Электроника. Одна из пуль впилась ему в горло, и последнее, о чем он подумал в жизни, это о том, что из-за хлынувшей крови никак не удается вдохнуть. И о том, как же сильно жжет в животе.
– Ну и какого же черта ты их помочил, – недовольно пробурчал один из хопинских боевиков. Тот, что был в камуфляже. – Оставил бы одного.
– У него был пистолет.
– А у второго? Ладно, пес с ними. Иди проверь, нужны ли контрольки. Хотя хрен они там нужны, – хмыкнул бык, стягивая с лица черную шапочку. – И, мужики, быстро в машину. Валим отсюда. Чтобы без неприятностей. – И добавил, пряча свою «беретту» в наплечную кобуру: – Ну, господа бандиты. Два – ноль в нашу пользу. Итак, счет открыт. – Он широко улыбнулся и хмыкнул себе под нос: – И что вы на это скажете.
* * *
О том, что в нашем поединке против команды Хопина счет открыт и мы проигрываем уже два очка, мне еще предстояло узнать. И сделать все для того, чтобы к финалу мы вели со значительным преимуществом.
Но пока я, не ведая ни о чем, безмятежно собирался в Тверскую область за Ангелиной и Леонидом. Там меня ждала легонькая разминка. Перед решающей схваткой.
Все было еще впереди.
Глава 8
«СЛАДКАЯ ПАРОЧКА»
Если не брать в расчет небольших разногласий, не имевших затяжного характера, и, наоборот, затяжного моросящего дождика, занесенного в центральную часть России очередным осенним циклоном, тот день показался ей одним из самых счастливых дней за последние годы.
До обеда Ангелина и Леонид провалялись в благоухающей сеном постели. Он отсыпался после бессонной ночи, а она с головой погрузилась в потрепанный, пахнущий плесенью детектив Иоанны Хмелевской, который случайно выудила из-под кровати и который каким-то чудом в этом доме не пошел на растопку. Когда неказистые деревенские ходики с одной ржавой гирькой – для увеличения веса к ней были привязаны старые ножницы – показали ровно два часа дня, в дверь нерешительно поскреблись, и в комнату заглянула хозяйка, сгорбленная годами и покрытая миллионом глубоких морщин баба Маруся. Разглядела, что Ангелина не спит, радостно чмокнула беззубым ртом и засюсюкала, зашептала:
– О-ой-ой, а ты никак и проснулась уж, внуча. Ну вот и славно. И ладныть. И хорошо. А то ить негоже, как щас отоспитеся. А ночью чего? Колобродить? Аль книжку читать? – Она резво посеменила к голландке и задвинула вьюшку, про которую и Ангелина, и Леонид совершенно забыли. Еще раз повторила: – Негоже. Эдак-то всюю комнату выстудить можно. – И поспешила на выход. Но уже на пороге обернулась и снова зашептала скороговоркой: – Подымайси, подымайси, внуча, давай. И сваво подымай. Кажи ему, ночью доспит. А у меня эвон щас в печке борщик горяченький. Да картохи тока-тока поспели. С груздечиками солеными. Вкусныть! Давай, давай, внученька, подымай сваво мужика, идите обедать.
И дверь, мерзко скрипнув давно не знавшими смазки петлями, медленно затворилась за выскользнувшей в сени старухой.
Ангелина отложила в сторону книжку и нерешительно потыкала мужа в мягкий бок кулачком. Леонид, и не думая просыпаться, понес какую-то околесицу, попробовал, как от назойливой мухи, отмахнуться от супруги, но Ангелина, и не думая отступать, еще раз – уже ощутимее – шлепнула мужа по ягодице, заметно округлившейся за последние годы, после чего запустила руку ему под резинку трусов и начала отогревать замерзшие пальцы о теплый, но вялый и совершенно безжизненный член.
– Какого хрена! Че те неймется? – недовольно пробурчал Леонид, но все-таки развернулся на спину так, чтобы жене было удобнее. – Ласта, как у моржихи. Чего ледяная такая?
«А того, – подумала Ангелина, – что забыли закрыть на голландке заслонку, и теперь в комнате, наверное, не теплее, чем на дворе». Несмотря на то что на ней кроме футболки был легкий шерстяной свитерок, все равно хотелось укутаться в одеяло до самого носа и поплотнее прижаться к горячему, словно печка, супругу. Удивительно то, что он, одетый лишь в майку и трусики, совершенно не мерз и преспокойно дремал, наслаждаясь сексуальным массажем и сдвинув у себя с груди одеяло чуть не до самого живота.
– Слышал, кто к нам сейчас заходил? – Ангелина отметила с удовольствием, как член начал стремительно увеличиваться в размерах, обретая у нее под ладонью должную твердость и рабочие очертания.
– Не слышал я ничего. Спал. Кто заходил?
– Бабка Маруся, – хмыкнула Ангелина и ловко спустила мужу трусы до колен. – Напрягала меня, чтобы мы подымались, а то не будем спать ночью. И вообще, у нее стынет картошка с грибами и борщ.
– Ничего, подогреет.
Судя по голосу, Леонид уже полностью отошел ото сна, но продолжал валяться бревном, блаженно зажмурив глаза и, кажется, даже не помышляя о том, чтоб как-то в ответ приласкать жену. Если бы не его окончательно отвердевший член, можно было бы посчитать, что все усилия Ангелины пошли прахом.
– Ленчик, мы пойдем кушать? Будем вставать?
– Не знаю, – капризно скривил тонкие губы ее супруг. – Вставай, если хочешь.
– Я не хочу… Я другого хочу. Ты же знаешь. А, Ленчик? Погладь меня… – Ангелина еще теснее приникла к мужу, закинула правую ногу ему на бедро. – Мы с тобой не были вместе больше недели. А за весь месяц только четыре раза.
– Да ты никак любительница статистики? – удивленно приоткрыл один глаз Леонид. – Вот уж никогда в не подумал!
– Какая статистика? – горько усмехнулась его жена. – Просто в последнее время мне здорово надоело удовлетворять саму себя, Лень. Я уже даже думаю, а не завести ли любовника.
– Заводи, – совсем без какой-либо интонации произнес Леонид.
До обеда Ангелина и Леонид провалялись в благоухающей сеном постели. Он отсыпался после бессонной ночи, а она с головой погрузилась в потрепанный, пахнущий плесенью детектив Иоанны Хмелевской, который случайно выудила из-под кровати и который каким-то чудом в этом доме не пошел на растопку. Когда неказистые деревенские ходики с одной ржавой гирькой – для увеличения веса к ней были привязаны старые ножницы – показали ровно два часа дня, в дверь нерешительно поскреблись, и в комнату заглянула хозяйка, сгорбленная годами и покрытая миллионом глубоких морщин баба Маруся. Разглядела, что Ангелина не спит, радостно чмокнула беззубым ртом и засюсюкала, зашептала:
– О-ой-ой, а ты никак и проснулась уж, внуча. Ну вот и славно. И ладныть. И хорошо. А то ить негоже, как щас отоспитеся. А ночью чего? Колобродить? Аль книжку читать? – Она резво посеменила к голландке и задвинула вьюшку, про которую и Ангелина, и Леонид совершенно забыли. Еще раз повторила: – Негоже. Эдак-то всюю комнату выстудить можно. – И поспешила на выход. Но уже на пороге обернулась и снова зашептала скороговоркой: – Подымайси, подымайси, внуча, давай. И сваво подымай. Кажи ему, ночью доспит. А у меня эвон щас в печке борщик горяченький. Да картохи тока-тока поспели. С груздечиками солеными. Вкусныть! Давай, давай, внученька, подымай сваво мужика, идите обедать.
И дверь, мерзко скрипнув давно не знавшими смазки петлями, медленно затворилась за выскользнувшей в сени старухой.
Ангелина отложила в сторону книжку и нерешительно потыкала мужа в мягкий бок кулачком. Леонид, и не думая просыпаться, понес какую-то околесицу, попробовал, как от назойливой мухи, отмахнуться от супруги, но Ангелина, и не думая отступать, еще раз – уже ощутимее – шлепнула мужа по ягодице, заметно округлившейся за последние годы, после чего запустила руку ему под резинку трусов и начала отогревать замерзшие пальцы о теплый, но вялый и совершенно безжизненный член.
– Какого хрена! Че те неймется? – недовольно пробурчал Леонид, но все-таки развернулся на спину так, чтобы жене было удобнее. – Ласта, как у моржихи. Чего ледяная такая?
«А того, – подумала Ангелина, – что забыли закрыть на голландке заслонку, и теперь в комнате, наверное, не теплее, чем на дворе». Несмотря на то что на ней кроме футболки был легкий шерстяной свитерок, все равно хотелось укутаться в одеяло до самого носа и поплотнее прижаться к горячему, словно печка, супругу. Удивительно то, что он, одетый лишь в майку и трусики, совершенно не мерз и преспокойно дремал, наслаждаясь сексуальным массажем и сдвинув у себя с груди одеяло чуть не до самого живота.
– Слышал, кто к нам сейчас заходил? – Ангелина отметила с удовольствием, как член начал стремительно увеличиваться в размерах, обретая у нее под ладонью должную твердость и рабочие очертания.
– Не слышал я ничего. Спал. Кто заходил?
– Бабка Маруся, – хмыкнула Ангелина и ловко спустила мужу трусы до колен. – Напрягала меня, чтобы мы подымались, а то не будем спать ночью. И вообще, у нее стынет картошка с грибами и борщ.
– Ничего, подогреет.
Судя по голосу, Леонид уже полностью отошел ото сна, но продолжал валяться бревном, блаженно зажмурив глаза и, кажется, даже не помышляя о том, чтоб как-то в ответ приласкать жену. Если бы не его окончательно отвердевший член, можно было бы посчитать, что все усилия Ангелины пошли прахом.
– Ленчик, мы пойдем кушать? Будем вставать?
– Не знаю, – капризно скривил тонкие губы ее супруг. – Вставай, если хочешь.
– Я не хочу… Я другого хочу. Ты же знаешь. А, Ленчик? Погладь меня… – Ангелина еще теснее приникла к мужу, закинула правую ногу ему на бедро. – Мы с тобой не были вместе больше недели. А за весь месяц только четыре раза.
– Да ты никак любительница статистики? – удивленно приоткрыл один глаз Леонид. – Вот уж никогда в не подумал!
– Какая статистика? – горько усмехнулась его жена. – Просто в последнее время мне здорово надоело удовлетворять саму себя, Лень. Я уже даже думаю, а не завести ли любовника.
– Заводи, – совсем без какой-либо интонации произнес Леонид.