Очень часто монолог в таком роде - с намеками на тайные, глубокие
страдания - трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно
хладнокровна; относительно вечного блаженства она заметила, что незачем
забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, никогда не будет;
по поводу моего признания насчет странности характера она философски
посоветовала примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело,
если окружающие согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия
жизни согласилась вполне:
- Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда уйти даже от
тебя! - заметила она. - Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.
Никогда прежде не слыхал я от Этельберты подобных слов; они меня ужасно
огорчили.
- Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны жены! - заметил
я.
- Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда не поймете
того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже любимый
человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз хочется
надеть шляпку и уйти - не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и надолго
ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед,
который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в клуб!
Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину,
которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне
хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше
не хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать
друг другу, и это иногда даже полезно.
Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне
справедливыми, но тогда пришел в негодование:
- Если тебе хочется от меня отделаться...
- Ну, не изображай идиота. Если я иногда и хочу от тебя отделаться, так
только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего характера; для
того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и ждать твоего
возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда твое
присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия". Я, может быть,
несколько излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!
Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о возможной разлуке с
мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не женственным, не подходящим
к случаю и вовсе не симпатичным! Мне стало досадно. Мне уже было расхотелось
уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис - я сразу отказался бы от
нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал, как выйти сухим из
воды.
- Хорошо, Этельберта, - отвечал я. - Сделаем так, как ты хочешь: ты
отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны мужа, то я хотел бы
узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?
- Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если ты согласен
доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с тобой, а
она присоединится к нам. Нам бывало очень весело вместе - прежде, когда вас,
мужчин, еще не было на нашем горизонте, - и мы с удовольствием тряхнули бы
стариной! Как ты думаешь, - продолжала Этельберта, - удастся ли тебе
уговорить Гарриса?
Я сказал, что попробую.
- Вот милый! - отвечала Этельберта. - Постарайся! Можете уговорить и
Джорджа отправиться с вами.
Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он - холостяк, и некому
будет воспользоваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы к
юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы
невежливо. Я обещал ей сделать это.
Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как дела.
- О, отлично, - отвечал он. - Уехать вовсе не трудно. - Но в его тоне
слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.
- Она была нежна, как голубка, - продолжал он уныло, - и сказала, что
Джордж очень своевременно предложил эту поездку, которая принесет много
пользы моему здоровью.
- Ну, так что ж тут дурного?
- В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о Других вещах.
- А! Понимаю.
- Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?
- Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.
- Ну так вот: я обязан был немедленно согласиться на устройство ванной.
Не мог, же я отказать, когда она меня так мило отпустила. Это обойдется мне
в сто фунтов, если не больше.
- Так много?
- Еще бы! По одной смете шестьдесят.
Мне стало его жаль.
- А затем еще эта плита в кухне, - продолжал Гаррис. - Считается, что
все несчастья в доме за последние два года происходили из-за этой плиты.
- Я знаю, с кухонными печами всегда история. У нас на каждой квартире,
со времени свадьбы, дело с ними идет все хуже и хуже. А нынешняя наша плита
отличается просто редким ехидством: каждый раз, когда приходят гости, она
устраивает забастовку.
- Зато у нас теперь будет отличная плита, - без всякого воодушевления в
голосе заметил Гаррис. - Клара решила сэкономить на том, чтобы сделать обе
работы одновременно. Мне думается, если женщина захочет купить бриллиантовую
тиару, то она будет убеждена, что избегает расходов на шляпку.
- А сколько будет стоить плита? - спросил я. Меня этот вопрос
заинтересовал.
- Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем рояль. Ты мог
когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?
- Одни будто бы погромче, - отвечал я, - но к этой разнице легко
привыкнуть.
- В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты. Кстати, ты
понимаешь, что это значит?
- Это, кажется, такие пискливые ноты, - объяснил я. - Многие пьесы ими
кончаются.
- Ну так вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов, надо больше!
Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.
- А еще что? - спросил я.
- Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.
- Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.
- Что такое?
- Дачу в Фолькстоне.
- Зачем ей дача в Фолькстоне?
- Чтобы провести там лето.
- Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас приглашали.
- Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или после Уэльса она
поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь - и был бы очень рад за тебя,
- но предчувствую, что говорю верно.
- Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, - заметил Гаррис.
- Джордж преглупо выдумал.
- Да, не надо нам было его слушаться.
- Он всегда все портит.
- Ужасно глуп.
В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он спрашивал, нет
ли писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я, - уже слишком поздно.
- Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать
ванную.
Джордж вошел очень веселый:
- Ну, как дела? Добились?
В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел,
что Гаррис ее тоже уловил.
- Чего добились? - спросил я.
- Как чего? Возможности выбраться на свободу!
Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.
- В семейной жизни, - сказал я, - мужчина предлагает, а женщина
подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.
Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.
- Конечно, мы иногда шутим на эту тему, - продолжал я, - но на деле
всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем, конечно,
они опечалились и хотели ехать, с нами; потом просили нас остаться; но мы им
объяснили свое желание - вот и все; не о чем было и толковать.
- Простите меня, - отвечал Джордж, - я не понял. Женатые люди
рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.
- Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы
тебе все расскажем.
Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.
- Когда же мы отправимся? - спросил Джордж.
- По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно, боялся, как бы
жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.
- А какой мы выберем маршрут? - спросил Гаррис.
- Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться путешествием и
для умственного развития? - заметил Джордж.
- Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других своим интеллектом? -
заметил я. - Хотя до некоторой степени, пожалуй, да, если только это не
будет стоить больших трудов и издержек.
- Мы все устроим, - отвечал Джордж. - Мой план таков: поедем в Гамбург
на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда - через Нюрнберг и
Штутгарт - в Шварцвальд.
Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в
Месопотамию: "там, говорят, есть дивные местечки".
Но Джордж не согласился - это было совсем не по дороге, - и он уговорил
нас ехать на Берлин и Дрезден.
- Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на тандеме, а Джордж?
- Вовсе нет, - строго перебил Гаррис. - Ты с Джорджем на тандеме, а я
отдельно.
- Я не отказываюсь от своей доли труда, - перебил я в свою очередь, -
но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо разделить.
- Хорошо, - согласился Гаррис, - будем меняться, но с непременным
условием, чтобы и Джордж работал!
- Чтобы что?.. - переспросил Джордж.
- Чтобы и ты работал! - строго повторил Гаррис, - и в особенности на
подъемах.
- Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой потребности в
физической нагрузке?
Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди,
воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним, просто
катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит
нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда
осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и
справедливость шепчет на ухо: "Чего ради ты его везешь? Ведь это не кеб, и
он не седок твой" - то делается как-то неловко при искреннем вопросе
товарища: "Что там у тебя? Педаль отвалилась?"
Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма
затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает
человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким
образом по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.
- Сиди крепко! - заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.
Миссис Гаррис показалось, что он сказал: "Прыгай"! Почему ей
показалось, что он сказал "Прыгай", когда он сказал "Сиди крепко" - это до
сих пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:
- Если бы ты сказал: "Сиди крепко" - чего ради я бы спрыгнула?
А Гаррис объясняет:
- Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: "Сиди крепко"?
Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они до сих пор
спорят по этому поводу.
Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном убеждении, что
исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая
педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала миссис
Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он
въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко
развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину,
он спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную
позу, и подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись
до гребня холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело
сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и
стала громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он
удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма.
Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка, и
ей пришло в голову, что, обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не
понимала ни слова по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и
собирались вокруг, глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить
жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли
понять, что именно, и отвели ее в деревню. Вскоре там появился полицейский.
Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел заключение, что у нее украли
велосипед. Сейчас же полетели во все концы телеграммы, и за четыре мили
обнаружили в одной деревне злополучного мальчишку, ехавшего на старом
дамском велосипеде. Его схватили и привезли в телеге, вместе с велосипедом,
к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к одному и к другому, и
голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от удивления.
Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим наслаждением.
Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот он и
говорит (как думал - своей жене):
- Я уже давно с такой легкостью не ездил на этом велосипеде. Вероятно,
это действие здешнего воздуха!
Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей, как быстро
можно ехать, если работать изо всей силы. И, пригнувшись к рулю, Гаррис
полетел стрелой... Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение
перед его глазами и мгновенно исчезали. Старики глядели ему вслед, качая
головами, а дети встречали и провожали восторженными криками.
Таким образом Гаррис проехал миль пять. Вдруг - как он теперь объясняет
- он почувствовал что-то неладное. Молчание его не поразило: ветер свистел в
ушах, велосипед тоже производил порядочный лязг, и Гаррис не ожидал услышать
ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул
назад руку и встретил пустое пространство. Скорее свалившись, чем спрыгнув
на землю, он оглянулся: за ним тянулась, окаймленная темным лесом, прямая
белая дорога и на ней - ни души... Он вскочил на велосипед и полетел
обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на
четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них
проезжал. В это время появился голландец, сидевший на лошади по-дамски.
Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни
удивления, ни сочувствия. Пока они разговаривали, приблизился другой фермер,
которому первый изложил дело не как несчастный случай, а как курьезную
историю. Второй фермер удивился, почему Гаррис так беспокоится; последний
выбранил обоих, вскочил на тандем и покатил наудачу по средней дороге. Через
некоторое время ему повстречались две девицы под руку с молодым человеком, с
которым они кокетничали напропалую. Гаррис спросил, не видали ли они его
жену. Одна из девушек осведомилась, как та выглядит. Гаррис знал
по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет, и описал жену
самым общим образом, как красавицу среднего роста. Это их не удовлетворило -
приметы были недостаточны; эдак всякий мужчина может предъявить права на
красивую женщину и потребовать себе чужую жену! Они желали знать, как она
была одета, но этого Гаррис не мог припомнить ни за какие коврижки. Я вообще
сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если прошло
больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что
на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем
эта юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но
какого покроя и какого цвета была блуза? Зеленая? голубая? или желтая? С
воротником или с бантом? И вообще, была ли это шляпка? Он боялся дать
неверные показания, чтобы его не услали Бог знает куда. Девушки хохотали и
еще больше раздражали моего друга. Их спутник, которому, видимо, хотелось
отделаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего
городка. Гаррис так и сделал. Ему дали лист бумаги и велели составить
подробное описание жены, с указаниями, когда и где он ее потерял. Он этого
не знал; все, что он мог сообщить, это название деревни, где они последний
раз завтракали; оттуда они выехали вместе. Полиции дело показалось
подозрительным - сомнительно было, во-первых, действительно ли потерянная
дама - его жена? Во-вторых, действительно ли он ее потерял? В-третьих,
почему он ее потерял?
Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил
по-английски, Гаррису удалось отвести от себя подозрения. Полиция взялась за
дело, и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой повозке, вместе со
счетом. Встреча не была нежной. Миссис Гаррис - плохая актриса и не умеет
скрывать своих чувств, а в этом случае, по ее собственному признанию, она и
не старалась скрыть их...
Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде, мы перешли к
вечному вопросу о багаже.
- Обычный список, я думаю! - сказал Джордж, собираясь записывать.
Это я привил им такое мудрое правило, а меня научил давным-давно дядя
Поджер.
- Прежде чем начинать укладываться, - всегда говорил он, - составь
список.
Это был аккуратнейший человек.
- Бери лист бумаги, - начинал он, - и запиши все, что может
понадобиться. Потом просмотри - и зачеркни все, без чего можно обойтись.
Вообрази себя в кровати: что на тебе надето? Хорошо, запиши (и прибавь
перемену). Ты встаешь. Что ты делаешь прежде всего? Моешься? Чем ты моешься?
Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом -
одежда. Начинай с ног, что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки;
записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме
одежды? Немножко коньяку - записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.
Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив список, он
тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что, а затем
просматривал вторично - и вычеркивал все, без чего можно обойтись. А затем
терял список.
Джордж сказал, что с собой мы возьмем только самое Необходимое, дня на
два, а основной багаж будем пересылать из города в город.
- Мы должны быть осторожны, - заметил я. - Я знал однажды человека,
который...
Гаррис посмотрел на часы.
- Мы послушаем про твоего человека на пароходе, - перебил он. - Через
полчаса я должен встретиться на вокзале с женой.
- Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в полчаса и...
- Не трать ее даром, - заметил Джордж, - мне говорили, что в
Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть, будем рады
твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.
Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту историю, так мне
ни разу и не удалось. А между тем это была достойная история!
Единственный недостаток Гарриса. - Патентованная велосипедная фара. -
Идеальное седло. Механик-любитель. - Его орлиный взор. - Его приемы. - Его
веселый характер. - Его непритязательность. - Как от него отделаться. -
Джордж в роли пророка. - Джордж в роли исследователя человеческой природы -
Джордж предлагает эксперимент. - Его осторожность. - Согласие Гарриса при
известных условиях.
В понедельник после обеда ко мне зашел Гаррис; у него в руках был номер
газеты "Велосипедист".
- Послушайся доброго совета и оставь эту чепуху, - сказал я.
- Какую чепуху?
- Это "новейшее, патентованное, всепобеждающее изобретение, переворот в
мире спорта" и т. д. - словом, величайшую глупость, объявление, которое
тебя, конечно, прельстило.
- Послушай, ведь нам придется преодолевать крутые склоны, - возразил
Гаррис, - и я полагаю, что хороший тормоз нам необходим.
- Тормоз необходим, это верно, - заметил я. - Но всяких модных
механических штучек, которые будут выкидывать неизвестно какие номера, нам
вовсе не нужно.
- Это приспособление действует автоматически.
- Тем более можешь мне о нем не рассказывать. Я инстинктивно чувствую,
что это будет. При подъеме тормоз защемит колесо, как клещи, и нам придется
тащить велосипед на плечах. Потом воздух на вершине горы вдруг окажет на
него благотворное влияние, и тормоз начнет раскаиваться; за раскаянием
последует благородное решение трудиться и помогать нам - и по дороге с горы
гнусное изобретение навлечет только стыд и позор на нашу голову! Говорю
тебе, оставь. Ты хороший малый, но у тебя есть один недостаток.
- Какой? - спросил Гаррис, сразу же закипая.
- Ты слишком доверчиво относишься ко всяким объявлениям. Какой бы идиот
ни придумал чего-нибудь для велосипедного спорта - ты все испробуешь. До сих
пор тебя оберегал ангел-хранитель, но и ему может надоесть эта возня. Не
выводи его из последнего терпения.
- Если бы каждый думал так, - возразил Гаррис, - то в нашей жизни не
было бы никакого прогресса. Если бы никто не испытывал новых изобретений, то
мир застыл бы на нулевой отметке. Ведь только...
- Я знаю все, что можно сказать в защиту твоего мнения, - перебил я, -
и отчасти соглашаюсь с ним, но только отчасти: до тридцати пяти лет можно
производить опыты над всякими изобретениями, но после человек обязан
остепениться. И ты, и я уже сделали в этом отношении все, что от нас
требовалось, в особенности ты - тебя чуть не взорвало патентованной газовой
фарой.
- Это была моя собственная ошибка, я ее слишком туго завинтил.
- Совершенно этому верю: ведь по твоей теории, следует опробовать
каждую глупость, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я не видал, что
именно ты сделал. Я только помню, как мы мирно ехали, рассуждая о
Тридцатилетней войне, когда твоя лампочка вдруг грохнула, и я очутился в
канаве; и еще буду долго помнить лицо твоей жены, когда я ее предупредил,
чтобы она не беспокоилась, потому что тебя внесут по лестнице двое людей, а
доктор с сестрой милосердия прибудет через пять минут.
- Отчего ты тогда не забрал фару? Я хотел бы узнать, отчего она
взорвалась.
- Времени не было: ее пришлось бы искать и собирать часа два. А что
касается взрыва, то всякий человек, кроме тебя, ожидал бы его - уже по той
простой причине, что в объявлении эта фара была названа "безусловно
безопасной". А потом, помнишь ту электрическую фару?
- Ну и что? Ты сам говорил, что она отлично светила!
- Да, она отлично светила на главной улице Брайтона, так, что даже
испугала одну лошадь; а когда мы выехали в темные предместья, то тебя
оштрафовали за езду без огня. Вероятно, ты не забыл, как мы разъезжали с
твоей фарой, горящей в яркие солнечные дни, как звезда; а когда наступал
вечер, она угасала с достоинством существа, исполнившего свой долг.
- Да, этот фонарь меня немного раздражал, - пробормотал Гаррис.
- И меня тоже. А седла! - продолжал я - мне хотелось пробрать его
хорошенько. - Разве есть еще на свете седло, которого бы ты не испробовал?
- Я полагаю, что должны же когда-нибудь изобрести удобные седла!
- Напрасно полагаешь. Может быть, и есть лучший мир, в котором
велосипедные седла делаются из радуги и облаков, но в нашем мире гораздо
проще приучить себя ко всему твердому и жесткому, чем ожидать прекрасного.
Помнишь седло, которое ты купил для своего велосипеда в Бирмингеме? Оно было
раздвоено посередине так, что до ужаса походило на пару почек!
- Оно было устроено сообразно с анатомией человеческого тела! -
продолжал защищаться Гаррис.
- Весьма вероятно. На крышке ящика, в котором ты его купил, изображен
был сидящий скелет, или, точнее, часть сидящего скелета.
- Что ж, этот рисунок показывал правильное положение те...
- Лучше не входить в подробности, - перебил я, - этот рисунок всегда
казался мне бестактным.
- Он был совершенно правилен!
- Может быть, но только для скелета. А для человека, у которого на
костях мясо - это одно мучение. Ведь я его пробовал, и на каждом камушке оно
щипалось так, словно я ехал не на велосипеде, а на омаре. А ты на нем
катался целый месяц!
- Надо же было исследовать серьезно!
- Ты жену измучил, пока испытывал это седло: она мне жаловалась, что
никогда ты не был более несносен, чем в тот месяц. - Помню еще седло с
пружиной, на которой ты подпрыгивал, как...
- Не с пружиной, а "седло-спираль"!
- Хотя бы и так, но во всяком случае для джентльмена тридцати пяти лет
прыгать над седлом, стараясь попасть на него, - занятие вовсе не подходящее.
- Приспичили тебе мои тридцать четыре.
- Сколько?
- Мои тридцать пять лет! Ну как хочешь: если вам с Джорджем не нужно
тормоза, то не обвиняйте меня, когда на каком-нибудь спуске перелетите через
крышу ближайшей церкви.
- За Джорджа я не отвечаю: он иногда раздражается из-за сущих пустяков.
Но я постараюсь тебя выгородить, если случится такая штука.
- Ну а как тандем?
- Здоров.
- Ты его не перебирал?
- Нет, не перебирал и никому не позволю даже прикоснуться к нему до
самого отъезда.
Я знаю, что значит разбирать и перебирать машины. В Фолькстоне на
набережной я познакомился с одним велосипедистом, и мы с ним однажды
условились отправиться кататься на следующий день с самого утра. Я встал,
против обыкновения, рано - по крайней мере раньше чем всегда - и, сделав
такое усилие, остался очень доволен собой; благодаря хорошему настроению,
меня не рассердило то, что знакомый заставил себя ждать полчаса. Утро было
прелестное, и я блаженствовал в саду, когда он пришел.
- А у вас, кажется, хороший велосипед, - сказал он. - Легко ходит?
- Да, как все они - с утра легко, а после завтрака немного тяжелее.
Он неожиданно схватил мой велосипед за переднее колесо и сильно
встряхнул его.
- Оставьте, пожалуйста, так можно испортить велосипед, - сказал я. Мне
стало неприятно - если бы велосипед и заслуживал взбучки, то скорее от меня,
чем от него: это все равно, как если бы чужой человек принялся ни за что ни
про что бить мою собаку.
- Переднее колесо болтается, - объявил он.
- Нисколько не болтается, если его не болтать.
- Это опасно, - продолжал он. - У вас найдется ключ?
Поддаваться не следовало, но мне пришло в голову, что он, может быть,
действительно смыслит в этом деле. Я отправился в сарай за инструментами, а
когда вернулся, он уже сидел на земле с колесом между коленями, играя им как
страдания - трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно
хладнокровна; относительно вечного блаженства она заметила, что незачем
забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, никогда не будет;
по поводу моего признания насчет странности характера она философски
посоветовала примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело,
если окружающие согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия
жизни согласилась вполне:
- Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда уйти даже от
тебя! - заметила она. - Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.
Никогда прежде не слыхал я от Этельберты подобных слов; они меня ужасно
огорчили.
- Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны жены! - заметил
я.
- Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда не поймете
того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже любимый
человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз хочется
надеть шляпку и уйти - не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и надолго
ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед,
который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в клуб!
Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину,
которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне
хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше
не хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать
друг другу, и это иногда даже полезно.
Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне
справедливыми, но тогда пришел в негодование:
- Если тебе хочется от меня отделаться...
- Ну, не изображай идиота. Если я иногда и хочу от тебя отделаться, так
только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего характера; для
того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и ждать твоего
возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда твое
присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия". Я, может быть,
несколько излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!
Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о возможной разлуке с
мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не женственным, не подходящим
к случаю и вовсе не симпатичным! Мне стало досадно. Мне уже было расхотелось
уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис - я сразу отказался бы от
нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал, как выйти сухим из
воды.
- Хорошо, Этельберта, - отвечал я. - Сделаем так, как ты хочешь: ты
отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны мужа, то я хотел бы
узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?
- Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если ты согласен
доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с тобой, а
она присоединится к нам. Нам бывало очень весело вместе - прежде, когда вас,
мужчин, еще не было на нашем горизонте, - и мы с удовольствием тряхнули бы
стариной! Как ты думаешь, - продолжала Этельберта, - удастся ли тебе
уговорить Гарриса?
Я сказал, что попробую.
- Вот милый! - отвечала Этельберта. - Постарайся! Можете уговорить и
Джорджа отправиться с вами.
Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он - холостяк, и некому
будет воспользоваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы к
юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы
невежливо. Я обещал ей сделать это.
Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как дела.
- О, отлично, - отвечал он. - Уехать вовсе не трудно. - Но в его тоне
слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.
- Она была нежна, как голубка, - продолжал он уныло, - и сказала, что
Джордж очень своевременно предложил эту поездку, которая принесет много
пользы моему здоровью.
- Ну, так что ж тут дурного?
- В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о Других вещах.
- А! Понимаю.
- Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?
- Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.
- Ну так вот: я обязан был немедленно согласиться на устройство ванной.
Не мог, же я отказать, когда она меня так мило отпустила. Это обойдется мне
в сто фунтов, если не больше.
- Так много?
- Еще бы! По одной смете шестьдесят.
Мне стало его жаль.
- А затем еще эта плита в кухне, - продолжал Гаррис. - Считается, что
все несчастья в доме за последние два года происходили из-за этой плиты.
- Я знаю, с кухонными печами всегда история. У нас на каждой квартире,
со времени свадьбы, дело с ними идет все хуже и хуже. А нынешняя наша плита
отличается просто редким ехидством: каждый раз, когда приходят гости, она
устраивает забастовку.
- Зато у нас теперь будет отличная плита, - без всякого воодушевления в
голосе заметил Гаррис. - Клара решила сэкономить на том, чтобы сделать обе
работы одновременно. Мне думается, если женщина захочет купить бриллиантовую
тиару, то она будет убеждена, что избегает расходов на шляпку.
- А сколько будет стоить плита? - спросил я. Меня этот вопрос
заинтересовал.
- Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем рояль. Ты мог
когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?
- Одни будто бы погромче, - отвечал я, - но к этой разнице легко
привыкнуть.
- В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты. Кстати, ты
понимаешь, что это значит?
- Это, кажется, такие пискливые ноты, - объяснил я. - Многие пьесы ими
кончаются.
- Ну так вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов, надо больше!
Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.
- А еще что? - спросил я.
- Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.
- Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.
- Что такое?
- Дачу в Фолькстоне.
- Зачем ей дача в Фолькстоне?
- Чтобы провести там лето.
- Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас приглашали.
- Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или после Уэльса она
поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь - и был бы очень рад за тебя,
- но предчувствую, что говорю верно.
- Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, - заметил Гаррис.
- Джордж преглупо выдумал.
- Да, не надо нам было его слушаться.
- Он всегда все портит.
- Ужасно глуп.
В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он спрашивал, нет
ли писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я, - уже слишком поздно.
- Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать
ванную.
Джордж вошел очень веселый:
- Ну, как дела? Добились?
В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел,
что Гаррис ее тоже уловил.
- Чего добились? - спросил я.
- Как чего? Возможности выбраться на свободу!
Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.
- В семейной жизни, - сказал я, - мужчина предлагает, а женщина
подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.
Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.
- Конечно, мы иногда шутим на эту тему, - продолжал я, - но на деле
всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем, конечно,
они опечалились и хотели ехать, с нами; потом просили нас остаться; но мы им
объяснили свое желание - вот и все; не о чем было и толковать.
- Простите меня, - отвечал Джордж, - я не понял. Женатые люди
рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.
- Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы
тебе все расскажем.
Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.
- Когда же мы отправимся? - спросил Джордж.
- По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно, боялся, как бы
жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.
- А какой мы выберем маршрут? - спросил Гаррис.
- Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться путешествием и
для умственного развития? - заметил Джордж.
- Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других своим интеллектом? -
заметил я. - Хотя до некоторой степени, пожалуй, да, если только это не
будет стоить больших трудов и издержек.
- Мы все устроим, - отвечал Джордж. - Мой план таков: поедем в Гамбург
на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда - через Нюрнберг и
Штутгарт - в Шварцвальд.
Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в
Месопотамию: "там, говорят, есть дивные местечки".
Но Джордж не согласился - это было совсем не по дороге, - и он уговорил
нас ехать на Берлин и Дрезден.
- Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на тандеме, а Джордж?
- Вовсе нет, - строго перебил Гаррис. - Ты с Джорджем на тандеме, а я
отдельно.
- Я не отказываюсь от своей доли труда, - перебил я в свою очередь, -
но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо разделить.
- Хорошо, - согласился Гаррис, - будем меняться, но с непременным
условием, чтобы и Джордж работал!
- Чтобы что?.. - переспросил Джордж.
- Чтобы и ты работал! - строго повторил Гаррис, - и в особенности на
подъемах.
- Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой потребности в
физической нагрузке?
Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди,
воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним, просто
катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит
нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда
осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и
справедливость шепчет на ухо: "Чего ради ты его везешь? Ведь это не кеб, и
он не седок твой" - то делается как-то неловко при искреннем вопросе
товарища: "Что там у тебя? Педаль отвалилась?"
Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма
затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает
человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким
образом по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.
- Сиди крепко! - заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.
Миссис Гаррис показалось, что он сказал: "Прыгай"! Почему ей
показалось, что он сказал "Прыгай", когда он сказал "Сиди крепко" - это до
сих пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:
- Если бы ты сказал: "Сиди крепко" - чего ради я бы спрыгнула?
А Гаррис объясняет:
- Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: "Сиди крепко"?
Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они до сих пор
спорят по этому поводу.
Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном убеждении, что
исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая
педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала миссис
Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он
въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко
развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину,
он спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную
позу, и подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись
до гребня холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело
сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и
стала громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он
удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма.
Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка, и
ей пришло в голову, что, обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не
понимала ни слова по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и
собирались вокруг, глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить
жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли
понять, что именно, и отвели ее в деревню. Вскоре там появился полицейский.
Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел заключение, что у нее украли
велосипед. Сейчас же полетели во все концы телеграммы, и за четыре мили
обнаружили в одной деревне злополучного мальчишку, ехавшего на старом
дамском велосипеде. Его схватили и привезли в телеге, вместе с велосипедом,
к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к одному и к другому, и
голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от удивления.
Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим наслаждением.
Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот он и
говорит (как думал - своей жене):
- Я уже давно с такой легкостью не ездил на этом велосипеде. Вероятно,
это действие здешнего воздуха!
Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей, как быстро
можно ехать, если работать изо всей силы. И, пригнувшись к рулю, Гаррис
полетел стрелой... Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение
перед его глазами и мгновенно исчезали. Старики глядели ему вслед, качая
головами, а дети встречали и провожали восторженными криками.
Таким образом Гаррис проехал миль пять. Вдруг - как он теперь объясняет
- он почувствовал что-то неладное. Молчание его не поразило: ветер свистел в
ушах, велосипед тоже производил порядочный лязг, и Гаррис не ожидал услышать
ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул
назад руку и встретил пустое пространство. Скорее свалившись, чем спрыгнув
на землю, он оглянулся: за ним тянулась, окаймленная темным лесом, прямая
белая дорога и на ней - ни души... Он вскочил на велосипед и полетел
обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на
четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них
проезжал. В это время появился голландец, сидевший на лошади по-дамски.
Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни
удивления, ни сочувствия. Пока они разговаривали, приблизился другой фермер,
которому первый изложил дело не как несчастный случай, а как курьезную
историю. Второй фермер удивился, почему Гаррис так беспокоится; последний
выбранил обоих, вскочил на тандем и покатил наудачу по средней дороге. Через
некоторое время ему повстречались две девицы под руку с молодым человеком, с
которым они кокетничали напропалую. Гаррис спросил, не видали ли они его
жену. Одна из девушек осведомилась, как та выглядит. Гаррис знал
по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет, и описал жену
самым общим образом, как красавицу среднего роста. Это их не удовлетворило -
приметы были недостаточны; эдак всякий мужчина может предъявить права на
красивую женщину и потребовать себе чужую жену! Они желали знать, как она
была одета, но этого Гаррис не мог припомнить ни за какие коврижки. Я вообще
сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если прошло
больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что
на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем
эта юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но
какого покроя и какого цвета была блуза? Зеленая? голубая? или желтая? С
воротником или с бантом? И вообще, была ли это шляпка? Он боялся дать
неверные показания, чтобы его не услали Бог знает куда. Девушки хохотали и
еще больше раздражали моего друга. Их спутник, которому, видимо, хотелось
отделаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего
городка. Гаррис так и сделал. Ему дали лист бумаги и велели составить
подробное описание жены, с указаниями, когда и где он ее потерял. Он этого
не знал; все, что он мог сообщить, это название деревни, где они последний
раз завтракали; оттуда они выехали вместе. Полиции дело показалось
подозрительным - сомнительно было, во-первых, действительно ли потерянная
дама - его жена? Во-вторых, действительно ли он ее потерял? В-третьих,
почему он ее потерял?
Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил
по-английски, Гаррису удалось отвести от себя подозрения. Полиция взялась за
дело, и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой повозке, вместе со
счетом. Встреча не была нежной. Миссис Гаррис - плохая актриса и не умеет
скрывать своих чувств, а в этом случае, по ее собственному признанию, она и
не старалась скрыть их...
Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде, мы перешли к
вечному вопросу о багаже.
- Обычный список, я думаю! - сказал Джордж, собираясь записывать.
Это я привил им такое мудрое правило, а меня научил давным-давно дядя
Поджер.
- Прежде чем начинать укладываться, - всегда говорил он, - составь
список.
Это был аккуратнейший человек.
- Бери лист бумаги, - начинал он, - и запиши все, что может
понадобиться. Потом просмотри - и зачеркни все, без чего можно обойтись.
Вообрази себя в кровати: что на тебе надето? Хорошо, запиши (и прибавь
перемену). Ты встаешь. Что ты делаешь прежде всего? Моешься? Чем ты моешься?
Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом -
одежда. Начинай с ног, что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки;
записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме
одежды? Немножко коньяку - записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.
Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив список, он
тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что, а затем
просматривал вторично - и вычеркивал все, без чего можно обойтись. А затем
терял список.
Джордж сказал, что с собой мы возьмем только самое Необходимое, дня на
два, а основной багаж будем пересылать из города в город.
- Мы должны быть осторожны, - заметил я. - Я знал однажды человека,
который...
Гаррис посмотрел на часы.
- Мы послушаем про твоего человека на пароходе, - перебил он. - Через
полчаса я должен встретиться на вокзале с женой.
- Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в полчаса и...
- Не трать ее даром, - заметил Джордж, - мне говорили, что в
Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть, будем рады
твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.
Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту историю, так мне
ни разу и не удалось. А между тем это была достойная история!
Единственный недостаток Гарриса. - Патентованная велосипедная фара. -
Идеальное седло. Механик-любитель. - Его орлиный взор. - Его приемы. - Его
веселый характер. - Его непритязательность. - Как от него отделаться. -
Джордж в роли пророка. - Джордж в роли исследователя человеческой природы -
Джордж предлагает эксперимент. - Его осторожность. - Согласие Гарриса при
известных условиях.
В понедельник после обеда ко мне зашел Гаррис; у него в руках был номер
газеты "Велосипедист".
- Послушайся доброго совета и оставь эту чепуху, - сказал я.
- Какую чепуху?
- Это "новейшее, патентованное, всепобеждающее изобретение, переворот в
мире спорта" и т. д. - словом, величайшую глупость, объявление, которое
тебя, конечно, прельстило.
- Послушай, ведь нам придется преодолевать крутые склоны, - возразил
Гаррис, - и я полагаю, что хороший тормоз нам необходим.
- Тормоз необходим, это верно, - заметил я. - Но всяких модных
механических штучек, которые будут выкидывать неизвестно какие номера, нам
вовсе не нужно.
- Это приспособление действует автоматически.
- Тем более можешь мне о нем не рассказывать. Я инстинктивно чувствую,
что это будет. При подъеме тормоз защемит колесо, как клещи, и нам придется
тащить велосипед на плечах. Потом воздух на вершине горы вдруг окажет на
него благотворное влияние, и тормоз начнет раскаиваться; за раскаянием
последует благородное решение трудиться и помогать нам - и по дороге с горы
гнусное изобретение навлечет только стыд и позор на нашу голову! Говорю
тебе, оставь. Ты хороший малый, но у тебя есть один недостаток.
- Какой? - спросил Гаррис, сразу же закипая.
- Ты слишком доверчиво относишься ко всяким объявлениям. Какой бы идиот
ни придумал чего-нибудь для велосипедного спорта - ты все испробуешь. До сих
пор тебя оберегал ангел-хранитель, но и ему может надоесть эта возня. Не
выводи его из последнего терпения.
- Если бы каждый думал так, - возразил Гаррис, - то в нашей жизни не
было бы никакого прогресса. Если бы никто не испытывал новых изобретений, то
мир застыл бы на нулевой отметке. Ведь только...
- Я знаю все, что можно сказать в защиту твоего мнения, - перебил я, -
и отчасти соглашаюсь с ним, но только отчасти: до тридцати пяти лет можно
производить опыты над всякими изобретениями, но после человек обязан
остепениться. И ты, и я уже сделали в этом отношении все, что от нас
требовалось, в особенности ты - тебя чуть не взорвало патентованной газовой
фарой.
- Это была моя собственная ошибка, я ее слишком туго завинтил.
- Совершенно этому верю: ведь по твоей теории, следует опробовать
каждую глупость, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я не видал, что
именно ты сделал. Я только помню, как мы мирно ехали, рассуждая о
Тридцатилетней войне, когда твоя лампочка вдруг грохнула, и я очутился в
канаве; и еще буду долго помнить лицо твоей жены, когда я ее предупредил,
чтобы она не беспокоилась, потому что тебя внесут по лестнице двое людей, а
доктор с сестрой милосердия прибудет через пять минут.
- Отчего ты тогда не забрал фару? Я хотел бы узнать, отчего она
взорвалась.
- Времени не было: ее пришлось бы искать и собирать часа два. А что
касается взрыва, то всякий человек, кроме тебя, ожидал бы его - уже по той
простой причине, что в объявлении эта фара была названа "безусловно
безопасной". А потом, помнишь ту электрическую фару?
- Ну и что? Ты сам говорил, что она отлично светила!
- Да, она отлично светила на главной улице Брайтона, так, что даже
испугала одну лошадь; а когда мы выехали в темные предместья, то тебя
оштрафовали за езду без огня. Вероятно, ты не забыл, как мы разъезжали с
твоей фарой, горящей в яркие солнечные дни, как звезда; а когда наступал
вечер, она угасала с достоинством существа, исполнившего свой долг.
- Да, этот фонарь меня немного раздражал, - пробормотал Гаррис.
- И меня тоже. А седла! - продолжал я - мне хотелось пробрать его
хорошенько. - Разве есть еще на свете седло, которого бы ты не испробовал?
- Я полагаю, что должны же когда-нибудь изобрести удобные седла!
- Напрасно полагаешь. Может быть, и есть лучший мир, в котором
велосипедные седла делаются из радуги и облаков, но в нашем мире гораздо
проще приучить себя ко всему твердому и жесткому, чем ожидать прекрасного.
Помнишь седло, которое ты купил для своего велосипеда в Бирмингеме? Оно было
раздвоено посередине так, что до ужаса походило на пару почек!
- Оно было устроено сообразно с анатомией человеческого тела! -
продолжал защищаться Гаррис.
- Весьма вероятно. На крышке ящика, в котором ты его купил, изображен
был сидящий скелет, или, точнее, часть сидящего скелета.
- Что ж, этот рисунок показывал правильное положение те...
- Лучше не входить в подробности, - перебил я, - этот рисунок всегда
казался мне бестактным.
- Он был совершенно правилен!
- Может быть, но только для скелета. А для человека, у которого на
костях мясо - это одно мучение. Ведь я его пробовал, и на каждом камушке оно
щипалось так, словно я ехал не на велосипеде, а на омаре. А ты на нем
катался целый месяц!
- Надо же было исследовать серьезно!
- Ты жену измучил, пока испытывал это седло: она мне жаловалась, что
никогда ты не был более несносен, чем в тот месяц. - Помню еще седло с
пружиной, на которой ты подпрыгивал, как...
- Не с пружиной, а "седло-спираль"!
- Хотя бы и так, но во всяком случае для джентльмена тридцати пяти лет
прыгать над седлом, стараясь попасть на него, - занятие вовсе не подходящее.
- Приспичили тебе мои тридцать четыре.
- Сколько?
- Мои тридцать пять лет! Ну как хочешь: если вам с Джорджем не нужно
тормоза, то не обвиняйте меня, когда на каком-нибудь спуске перелетите через
крышу ближайшей церкви.
- За Джорджа я не отвечаю: он иногда раздражается из-за сущих пустяков.
Но я постараюсь тебя выгородить, если случится такая штука.
- Ну а как тандем?
- Здоров.
- Ты его не перебирал?
- Нет, не перебирал и никому не позволю даже прикоснуться к нему до
самого отъезда.
Я знаю, что значит разбирать и перебирать машины. В Фолькстоне на
набережной я познакомился с одним велосипедистом, и мы с ним однажды
условились отправиться кататься на следующий день с самого утра. Я встал,
против обыкновения, рано - по крайней мере раньше чем всегда - и, сделав
такое усилие, остался очень доволен собой; благодаря хорошему настроению,
меня не рассердило то, что знакомый заставил себя ждать полчаса. Утро было
прелестное, и я блаженствовал в саду, когда он пришел.
- А у вас, кажется, хороший велосипед, - сказал он. - Легко ходит?
- Да, как все они - с утра легко, а после завтрака немного тяжелее.
Он неожиданно схватил мой велосипед за переднее колесо и сильно
встряхнул его.
- Оставьте, пожалуйста, так можно испортить велосипед, - сказал я. Мне
стало неприятно - если бы велосипед и заслуживал взбучки, то скорее от меня,
чем от него: это все равно, как если бы чужой человек принялся ни за что ни
про что бить мою собаку.
- Переднее колесо болтается, - объявил он.
- Нисколько не болтается, если его не болтать.
- Это опасно, - продолжал он. - У вас найдется ключ?
Поддаваться не следовало, но мне пришло в голову, что он, может быть,
действительно смыслит в этом деле. Я отправился в сарай за инструментами, а
когда вернулся, он уже сидел на земле с колесом между коленями, играя им как