чувствуя приближение бессознательного состояния, выпивший студент спешит
завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль
канавки. В некоторых частях города им разрешается звонить для развлечения у
подъездов частных домов; квартиры в этих местах более дешевы, и вам
необходимо знать тайный, условный способ звона во всех знакомых домах -
иначе вы рискуете попасть под ведро воды, вылитой из верхнего этажа.
Позволяется также студентам гасить фонари - штук шесть в ночь; они уже
это знают и считают сами; позволяется кричать, петь на улицах до половины
третьего ночи и позволяется в некоторых ресторанах флиртовать с
продавщицами; ввиду этого в означенных ресторанах продавщицы выбираются
солидного возраста и наружности - для избежания недоразумений.
Да, они большие законники, эти немцы!
Баден-Баден с точки зрения путешественника. - Раннее утро - каким оно
представляется накануне. - Расстояние на карте и на практике. - Джордж идет
на компромисс со своей совестью. - Велосипеды - на объявлениях. -
Велосипедисты - на дороге. - Выводка фениксов. - Самолюбивый пес. -
Наказанная лошадь.
О Бадене распространяться не стоит; это обыкновенное курортное место,
очень похожее на другие курортные места. Отсюда мы уже по-настоящему
собрались выехать на велосипедах и составили себе десятидневный маршрут по
Шварцвальду, после чего хотели направиться вниз по долине Дуная - между
Тетлинген и Зигмаринген - это самое живописное место в Германии. Здесь Дунай
вьется узкой лентой между старинными селениями, не тронутыми суетой мира;
огибает древние монастыри, возвышающиеся среди зеленых лугов, где стада овец
пасутся под надзором скромных монахов, босых, простоволосых, туго опоясанных
простой веревкой. Дальше река мелькает среди дремучих лесов или голых скал,
каждая вершина увенчана развалинами крепости, церкви или замка, с которых
видны Вогезы. Здесь одна половина населения считает горькой обидой, если с
ними заговоришь по-французски; другая - оскорбляется, если обратишься
по-немецки, и обе - выражают презрение и негодование при первом звуке
английской речи. Такое положение вещей несколько утомляет и затрудняет
нервного путешественника.
Мы не совсем точно выполнили программу поездки на велосипедах, потому
что дела человеческие всегда более скромны сравнительно с намерениями.
В три часа пополудни легко говорить с искренней уверенностью, что
"завтра мы встанем в пять часов, слегка позавтракаем и в шесть уже тронемся
с места".
- И будем уже далеко, когда наступит самое жаркое время дня! - говорит
один.
- А в это время года утро бывает особенно прелестно, не правда ли? -
прибавляет другой.
- О, конечно!
- Свежо, легко дышится!
- И полутона так красивы!
В первое утро намерение исполнено: компания собирается в половине
шестого. Все трое в молчаливом настроении, с наклонностью ворчать друг на
друга, на пищу - вообще на что-нибудь, лишь бы дать выход затаенному
раздражению.
Вечером последнее выливается в сердитом замечании:
- Завтра, я думаю, можно выезжать в половине седьмого; это совсем не
поздно!
- Но тогда мы не пройдем наш маршрут! - слабо протестует
благонамеренный голос.
- Что ж с того! Человек предполагает, а жизнь располагает. И, кроме
того, ведь надо подумать о других: мы поднимаем в гостинице всю прислугу?
- Здесь все встают рано, - робко продолжает благонамеренный голос.
- Прислуга не вставала бы рано, если бы ее не заставляли! Нет, будем
завтракать в половине седьмого; тогда никому не помешаем.
Так человеческая слабость прячется под предлогом доброго отношения к
другим; мы спим до шести часов, уверяя совесть - которая, однако, остается
при своем мнении, - что это делается из великодушия. Такое великодушие
простиралось иногда, сколько мне помнится, до семи часов.
Но не только наше предположение, а и расстояние часто изменяется; на
практике оно оказывается совсем не таким, каким должно быть, судя по
вычислениям, сделанным астролябией.
- Семь часов - по десяти миль в час, - итого семьдесят миль в день.
Пустяки для велосипедиста?
- Кажется, по дороге есть холмы, на которые придется подыматься?
- Где есть подъем, там будет и спуск! - Ну, скажем, восемь миль в час:
в день, значит, около шестидесяти. Если мы и на это не способны - то,
согласитесь, вместо велосипедов можно было с удобством обзавестись креслами
на колесах!
Действительно, рассуждая дома, кажется, что шестьдесят миль в день
совсем немного. Но в четыре часа дня, на дороге, благонамеренный голос
вынужден напомнить товарищам:
- Господа! Нам бы следовало двигаться. (Он звучит уже не так уверенно,
как утром).
- Ну нет! Незачем суетиться. Отсюда прелестный вид, не правда ли?
- Да. Но не забудь, что нам до Блазена осталось двадцать пять миль.
- Сколько?
- Двадцать пять; может быть немножко больше.
- Значит, по-твоему, мы проехали только тридцать пять миль?!
- Да.
- Не может быть! У тебя неверная карта.
- Конечно, не может быть! - прибавляет другой недобродетельный голос. -
Ведь мы едем с самого утра.
- То есть с восьми часов. Мы выехали позже, чем хотели.
- В три четверти восьмого!
- Ну, в три четверти восьмого; и несколько раз останавливались.
- Останавливались, чтобы полюбоваться видом. Какой же смысл
путешествовать и не видеть страны?
- И, кроме того, сегодня было так жарко, а нам приходилось подыматься
по крутым дорогам!
- Я не спорю, я только говорю, что до Блазена осталось двадцать пять
миль.
- И еще горы?
- Да. Два раза вверх и вниз.
- А ты говорил, что Блазен находится в долине.
- Да, последние десять миль представляют сплошной спуск.
- А нет ли какого-нибудь местечка между нами и Блазеном? Что это там на
берегу озера?
- Это Титзее, совсем не по дороге. Нам бы не следовало так уклоняться.
- Нам вовсе не следует переутомляться - это даже опасно!.. Хорошенькое
местечко это Титзее, судя по карте. Там, вероятно, хороший воздух...
- Хорошо, я согласен остановиться в Титзее. Это ведь вы сами решили
утром, что мы доедем до Блазена.
- Ну, положим, мне все равно. Что там может быть особенно интересного в
Блазене? Какая-то глушь, долина... В Титзее наверное лучше.
- И близко, не правда ли?
- Пять миль отсюда.
Заключение хором:
- Остановимся в Титзее!
В первый же день нашей поездки Джордж сделал важное наблюдение (он ехал
на одиночном велосипеде, а мы с Гаррисом впереди, на тандеме).
- Насколько я помню, - сказал он, - Гаррис говорил, что здесь есть
фуникулеры, по которым можно подыматься на горы.
- Есть, - отвечал Гаррис, - но не на каждый же холм!
- Я предчувствовал, что не на каждый. - проворчал Джордж.
- И кроме того, - прибавил Гаррис через минуту, - ведь ты сам не
согласился бы ездить все время с гор: удовольствие всегда бывает больше,
если его заслужишь.
Снова наступило молчание, которое на этот раз прервал Джордж:
- Только вы, господа, не надрывайтесь из-за меня.
- Как это?
- То есть, если будут встречаться фуникулеры, то не отказывайтесь от
них из деликатности относительно меня: я готов пользоваться ими, даже если
это нарушит стиль нашей поездки. Я уже целую неделю встаю в семь часов и
считаю, что это чего-нибудь да стоит.. Вообще не думайте обо мне.
Мы обещали не думать, и езда продолжалась в угрюмом молчании, пока его
снова не прервал Джордж:
- Ты говорил, что твой велосипед чьей системы?
Гаррис назвал фирму.
- Это точно? Ты помнишь?
- Конечно, помню! Да что такое?
- Ничего особенного. Я только не нахожу в нем полного соответствия с
рекламой.
- С какой еще рекламой?
- С рекламой этой фирмы. Я рассматривал в Лондоне перед самым отъездом
изображение такого велосипеда: на нем ехал человек со знаменем в руке; он не
работал, а просто ехал, наслаждаясь воздухом; велосипед катился сам собой, и
дело человека заключалось только в том, чтобы сидеть и наслаждаться. Это
было изображено совершенно ясно; а между тем твой велосипед совершенно
ничего не делает! Он предоставляет всю работу мне; я должен стараться изо
всех сил, чтобы он продвигался вперед. На твоем месте я заявил бы фирме свое
неудовольствие.
Джордж был отчасти прав. Действительно, велосипеды редко обладают
такими качествами, каких от них можно ожидать, судя по рекламе. Только на
одном из рисунков я видел человека, который прилагал усилия к тому, чтобы
ехать; но это был исключительный случай: за человеком гнался бык. В
обыкновенных же обстоятельствах - как внушают новичкам авторы заманчивых
плакатов - велосипедист только и должен, что сидеть на удобном седле и
отдаваться неведомой силе, которая быстро несет его туда, куда ему нужно.
В большинстве случаев изображается дама - причем вы наглядно видите,
что нигде отдых для ума и тела не может так гармонично сочетаться, как при
велосипедной езде, в особенности по горной местности. Вы видите, что дама
несется с такой же легкостью, как фея на облаке. Ее костюм для жаркой погоды
- идеален. Правда, какая-нибудь старосветская хозяйка маленькой гостиницы,
может быть, откажется впустить ее в столовую к общему завтраку, а
недогадливый, но усердный полицейский пожалуй изловит ее и начнет
закутывать, - но она на это не обращает внимания. С горы и в гору, по
дорогам, которые способны изломать паровой каток, среди снующих экипажей,
телег и народа - она мчится с ловкостью кошечки, прелестная в своей ленивой
мечтательности! Белокурые локоны развеваются по ветру, прелестная фигурка
невесомо возвышается на седле, ножки протянуты над передним колесом, одной
ручкой она зажигает папиросу, в другой держит китайский фонарик, которым
помахивает над головой.
Иногда это бывает простое существо мужского пола. Он не так совершенен,
как дама, но сидеть на велосипеде и ничего не делать ему все-таки скучно,
поэтому он развлекается разными пустяками: стоит на седле и размахивает
флагами, или пьет пиво (иногда вместо пива либиховский бульон), или, въехав
на вершину горы, приветствует солнце поэтической речью... Надо же ему
что-нибудь делать: ни один человек с живым характером не вынесет безделья.
Случается, что на объявлении изображена пара велосипедистов; и тогда
становится очевидным, насколько велосипед удобнее для флирта, чем вышедшая
из моды гостиная, или всем приевшаяся садовая калитка: он и она сели на
велосипеды - конечно, указанной фирмы, - и больше им не о чем думать, кроме
своего сладостного чувства. По тенистым дорогам, по шумным городским
площадям в базарный день, они свободно летят на "Самокатах Бермондской
компании несравненного тормоза" или на "Великом открытии Камберуэльской
компании" - и не нуждаются ни в педалях, ни в путеводителях. Им сказано, в
котором часу вернуться домой, они могут разговаривать и видеть друг друга, и
больше им ничего не надо. Эдвин, наклонившись, шепчет на ухо Анжелине милые,
вечные пустяки, а Анжелина отворачивает головку назад, к горизонту, который
у них за спиной, чтобы скрыть горячий румянец. А колеса ровно катятся рядом,
солнце светит, дорога чистая и сухая, за молодыми людьми не едут родители,
не следит тетка, из-за угла не выглядывает противный братишка, ничто не
мешает... Ах, почему еще не было "Великого открытия Камберуэльской
компании", когда мы были молоды!..
Объявления добросовестно указывают и на то, что иногда молодые люди
сходят на землю и садятся под изящными ветками тенистого дерева, на мягкую,
высокую и сухую траву; у их ног журчит ручей, а велосипеды отдыхают после
блестящего пробега. Все полно тишины и блаженства.
Впрочем, я ошибся, говоря, что велосипедисты, изображенные на
объявлениях, никогда не работают: нет, они работают, и даже с ужасным
напряжением сил, покрытые крупными каплями пота, изможденные, - но это их
собственная вина: все происходит оттого, что они упорствуют и не хотят
ехать, например, на "Путнэйском любимце" или на "Колеснице баттерси" - как
торжествующий велосипедист в центре картины, - а плетутся на каких-то жалких
уродах.
И почему все эти превосходные, удивительные велосипеды так мало
известны? Почему кругом видны только убогие машины, приводящие в уныние?..
Бедный, усталый юноша тоскливо отдыхает на камне у верстового столба;
он слишком изнемог, чтобы обращать внимание на упорно льющий дождь...
Утомленные девицы, с мокрыми, развившимися волосами, каждую минуту смотрят
на часы, боясь опоздать домой и с трудом подавляя желание браниться... А вот
запыхавшиеся, лысые джентльмены, ворчащие перед бесконечно длинной
дорогой... Солидные дамы с темно-красным цветом лица, стремящиеся покорить
противные, ленивые колеса...
Ах, отчего вы все не купили "Великого открытия Камберуэльской
компании", господа?
А может быть, велосипеды, как и все на свете, еще далеки до полного
совершенства?
Что безусловно очаровывает меня в Германии - так это собаки. У нас, в
Англии, все породы так хорошо известны, что начинают надоедать: все те же
дворовые псы, овчарки, терьеры белые, черные или косматые, но всегда
забияки, - бульдоги; никогда не встретишь ничего нового. Между тем в
Германии попадаются такие собаки, каких вы раньше никогда не видали: вы даже
не подозреваете, что это собаки, пока они не залают. Очень интересно!
Джордж однажды остановил такую собаку в Зигмаринген, и мы начали ее
рассматривать. Она внушала мысль о помеси пуделя с треской; я бы огорчился,
если бы мне кто-нибудь мог доказать, что я ошибся в этом случае. Гаррис
хотел сделать с нее фотографический снимок - но она влетела на отвесный
забор, спрыгнула и исчезла в кустах.
Какая цель у здешних собачников - я не знаю.
Джордж думает, что они хотят вывести феникса. Может быть, он и прав,
потому что нам раза два встречались удивительные звери; но мне кажется, что
практический немецкий ум не удовольствовался бы фениксами, которые без толку
шатались бы по дворам, зря путаясь под ногами; я склонен скорее думать, что
они намерены вывести сирень и затем обучить их рыбной ловле.
Ведь немец не любит лени и не поощряет ее. По его мнению, собака -
несчастное существо: ей нечего делать! Неудивительно, что она чувствует
какую-то неудовлетворенность, стремится к недостижимому и делает глупости. И
вот немец дает ей работу, чтобы занять праздную тварь делом.
Здесь каждый пес имеет важный, деловой вид: посмотрите, как он ступает,
запряженный в тележку молочника: никакой чиновник не может ступать с большим
достоинством! Он, положим, тележки не тащит, но рассуждает так:
- Человек не умеет лаять, а я умею; отлично: пусть он тащит, а я буду
лаять.
По его убеждению, это совершенно правильное распределение труда. Но он
искренно принимает к сердцу дело, к которому причастен, и даже гордится им.
Это приятно видеть. Если навстречу проходит другой пес - более
легкомысленный и незанятый никаким делом, - то происходит обыкновенно
маленькая пикировка. Начинается с того, что легкомысленный отпускает
какое-нибудь остроумное замечание насчет молока. Серьезный пес моментально
останавливается, несмотря на огромное движение на улице:
- Извините, пожалуйста, вы, кажется, что-то сказали относительно нашего
молока?
- Относительно молока? Нет, ничего... - отвечает шутник. - Я только
сказал, что сегодня хорошая погода, и хотел узнать... почем теперь мел.
- А, вы хотели узнать, почем теперь мел? Да?
- Да. Благодарю вас... Я думал, что вы мне можете сообщить.
- Совершенно верно, могу. Мел теперь стоит столько, сколько...
- Ах, двигайся ты, пожалуйста, с места? - перебивает старуха молочница,
которой хочется поскорее развести по домам все молоко, так как ей жарко и
она очень устала. - Не останавливайся, а то мы никогда не кончим.
- Это все равно! Разве вы не слышали, что он сказал про наше молоко?
- Ах, не обращай внимания!.. Вон конка едет из-за угла, нас тут еще
задавят.
- Да, но я не могу не обращать на него внимания: у каждого есть
самолюбие?.. Скажите на милость! Ему интересно знать, сколько стоит мел, а?!
Так пусть же слушает: мел - стоит - столько - сколько...
- Ты сейчас все молоко перевернешь! - в ужасе кричит бедная старуха,
напрасно стараясь справиться с негодующим помощником. - Ах, лучше бы я тебя
дома оставила!..
Конка приближается; извозчик кричит; другой серьезный пес, запряженный
в тележку с хлебом, приближается рысью, надеясь поспеть на место действия;
за ним с криком бежит через улицу хозяйка-девочка; собирается толпа;
подходит полицейский.
- Мел - стоит - в двадцать - раз больше, - чем ты будешь стоить, когда
я тебя отделаю!.. - отчеканивает наконец серьезный помощник молочницы.
- О! Ты меня отделаешь?!
- Еще бы! Ах ты внук французского пуделя! Сам только капусту ест, а
еще...
- Ну вот! Я знала, что ты все опрокинешь! - восклицает бедная женщина.
- Я ему говорила, что он все опрокинет!
Но он не обращает внимания; он занят. Через пять минут, когда движение
по улице восстановлено, девочка подобрала и вытерла булки, и полицейский
удалился, записав имена и адреса всех свидетелей, - он оборачивается и
смотрит на тележку.
- Да, я ее немножко перевернул! - признает он слишком очевидный факт,
но затем энергично встряхивается и добродушно прибавляет. - Ну, зато я
объяснил ему, "сколько теперь стоит мел"! Больше он к нам не пристанет.
- Надеюсь, что не пристанет! - уныло замечает женщина, глядя на облитую
молоком мостовую.
Но главное развлечение трудящегося, запряженного пса заключается в том,
что он не позволяет другим собакам перегонять себя - в особенности с горы. В
этих случаях хозяину или хозяйке остается бежать за ним, подымая по дороге
вываливающиеся из тележки предметы: капусту, булки или крахмальные сорочки,
что случится.
Под горой верный пес останавливается и, запыхавшись, ждет хозяина. Тот
подходит, нагруженный товаром до подбородка.
- Хорошо сбежал, не правда ли? - спрашивает пес, высунув язык и
улыбаясь от удовольствия. - Если бы не подвернулся под ноги какой-то
карапуз, я бы, наверное, прибежал первым. Такая досада, что я его не
заметил!.. И чего он теперь орет?.. Что? Оттого, что я его свалил с ног и
переехал? Так почему же он не убрался с дороги?.. Удивительно, как у людей
дети валяются где попало! Понятно, их всякий топчет. Это что?!.. Столько
вещей вывалилось? Ну, не важно же они были уложены. Я думал, вы
аккуратнее... Что? Вы не ожидали, что я помчусь с горы как сумасшедший? Так
неужели вы думали, что я хладнокровно позволю Шнейдеровской собаке перегнать
себя? Вы могли бы, кажется, узнать меня получше!.. Ну, да вы никогда не
думаете: это уж известное дело. Все собрали? Вы думаете, что все? - На вашем
месте я бы не думал, а пошел до самого верха, чтобы убедиться. Что? Вы
устали? Ну, в таком случае не обвиняйте меня, вот и все.
Упрям он ужасно: если он думает, что надо свернуть направо во второй
переулок, а не в третий, то никто не заставит его дойти до третьего; если он
вообразит, что успеет перевести тележку через улицу, то потащит, и только
тогда обернется, когда услышит, что ее раздавили у него за спиной; правда, в
таких случаях он признает себя виновным, но в этом мало пользы. По силе и
росту он обыкновенно равен молодому быку, а хозяевами его бывают слабые
старики и старухи, или дети. И он делает то, что сам находит нужным. Самое
большое наказание для него - оставить его дома и везти тележку самому; но
немцы слишком добрый народ, чтобы делать это часто.
Зачем в Германии запрягают собак - решительно непонятно; я думаю, что
только с целью доставить им удовольствие. В Бельгии, Голландии и Франции я
видел, как их действительно заставляют тащить тяжелую поклажу и еще бьют; но
в Германии - никогда! Бить животное - здесь вообще неслыханное дело: им
только читают нравоучения. Я видел, как один мужик бранил, бранил, бранил
свою лошадь, потом вызвал из дома жену, рассказал ей, в чем лошадь
провинилась - да еще преувеличил вину, - и они оба, став по бокам лошади,
еще долго нещадно пилили ее; лошадь терпеливо слушала, но, наконец, не
вытерпела и тронулась с места. Тогда хозяйка вернулась к стирке белья, а
хозяин пошел рядом с конем, продолжая читать нравоучения.
Здесь щелканье бича раздается по всей стране с утра до вечера, но
животных им не трогают.
В Дрездене на моих глазах толпа чуть не разорвала извозчика-итальянца,
начавшего бить свою лошадь.
Более добросердечного народа, чем немцы, не может быть - да и не нужно!
Домик в Шварцвальде. - Его "общительность". - Его атмосфера. - Джордж
не хочет спать. - Дорога, на которой нельзя заблудиться. - Мой особенный
природный инстинкт. - Неблагодарность товарищей. - Гаррис и наука. - План
Джорджа. - Мы катаемся. - Немецкий кучер. - Человек, который распространяет
английский язык по всему миру.
Оказавшись как-то вечером в пустынной местности, слишком утомленные,
чтобы плестись до города или деревни, мы остановились ночевать в одинокой
крестьянской хижине. Большое очарование здешних горных домиков заключается в
своеобразном общежитии: коровы помещаются в соседней комнате, лошади - над
вами, гуси и утки - в кухне, а свиньи, цыплята и дети - по всему дому.
Просыпаясь, вы слышите хрюканье и оборачиваетесь.
- Здравствуйте! Нет ли у вас здесь картофельных очистков? Нет, что-то
не видно. Прощайте.
Вслед за этим, из-за притолки вытягивается шея старой курицы;
заглядывая в комнату и кудахтая, она любезно спрашивает:
- Прелестное утро, не правда ли? Надеюсь, я вам не помешаю, если зайду
сюда позавтракать? Я принесла червячка с собой, а то в целом доме не найти
покойного местечка; поесть не дадут с удовольствием... Я с детства привыкла
кушать не торопясь, и теперь, когда вывела дюжину цыплят - не успеваю
проглотить ни кусочка, они все растащут!.. Ведь ничего, если я помещусь у
вас на кровати? Здесь они меня, может быть, не найдут.
Пока вы одеваетесь, в дверях то и дело появляются всклокоченные детские
головы; вы не можете разобрать, к какому полу принадлежат любопытствующие
фигурки, но надеетесь, что к мужскому. Захлопывать дверь не имеет смысла,
потому что замка в ней вовсе нет, и каждый раз она снова торжественно
отворяется, не успеете вы отойти на несколько шагов. Очевидно, вы с
товарищами представляете исключительный интерес, вроде странствующего
зверинца.
Завтракая, вы невольно сравниваете себя с блудным сыном: на полу
поместилась пара свиней, у порога топчется компания гусей, оглядывая вас с
ног до головы и ехидно критикуя свистящим шепотом; иногда в окошко заглянет
корова.
Это сходство с порядками Ноева ковчега служит, вероятно, причиной того
особенного запаха, которым отличаются хижины в Шварцвальде: если вы возьмете
розы и лимбургский сыр, прибавите туда немного помады, вереска, луку,
персиков, мыльной воды - и смешаете все это с запахом моря и нескольких
трупов - то получите нечто подобное; различить нельзя ничего, но здесь
чувствуется все, что есть на свете. Горные жители любят такой воздух; они не
проветривают своих домиков и нарочно берегут в них эту "хозяйственную"
атмосферу. Если вам хочется подышать запахом хвойного леса или фиалок - для
этого можно выйти за порог дома; но говорят, что подобные поэтические
фантазии скоро проходят и заменяются искренней привязанностью к домашнему
уюту.
Так как мы собирались на следующий день пройти большой путь пешком, то
с вечера решили встать как можно раньше - даже в шесть часов, если никому не
помешаем. Мы спросили хозяйку, нельзя ли это устроить. Она отвечала, что
можно: сама она разбудить нас не обещает - так как в этот день обыкновенно
отправляется в город, миль за восемь, - но кто-нибудь из сыновей уже
вернется завтракать, так что услужит и нам.
Но будить нас не пришлось: мы сами не только проснулись, но и даже
встали в четыре часа - не исключая Джорджа. Мы не могли больше спать. Я не
знаю, в котором часу встает шварцвальдский крестьянин в летнее время: нам
казалось, что семья наших хозяев вставала всю ночь. Начинается с грохота
грубых сапожищ на деревянной подошве: это сам глава семьи обходит весь дом,
чтобы окинуть его хозяйским оком; пройдясь раза три вверх и вниз по лестнице
- домик лепится к склону горы - и, проснувшись как следует, он отправляется
на верхний этаж будить лошадей. Оказывается, что последние тоже обязаны
пройтись по всему дому, прежде чем выйти на воздух. Затем хозяин идет вниз,
в кухню и принимается рубить дрова; наколов изрядное количество, он приходит
в хорошее настроение - и начинает петь. Тут поневоле придешь к заключению,
что пора вставать.
Наскоро позавтракав в половине пятого, мы сейчас же вышли и отправились
в путь. Нам нужно было перевалить через гору; судя по сведениям, добытым в
ближайшей деревушке, заблудиться было невозможно. Бывают такие дороги: они
всегда приводят к тому месту, откуда вы вышли; и еще хорошо, если приводят,
- тогда, по крайней мере знаешь где находишься.
Я предчувствовал неудачу с самого начала. Не прошли мы и двух миль, как
дорога разделилась на три ветви. Изъеденный червями столб указывал, что одна
из ветвей вела к месту, о котором мы никогда не слыхали и ни на какой карте
не видали; средняя надпись отвалилась совершенно и исчезла без следа; третья
несомненно относилась к той дороге, по которой мы шли.
- Старик объяснил очень ясно, - напомнил нам Гаррис, - что надо
держаться все время вправо и обходить гору.
- Какую гору? - капризно спросил Джордж. Перед нами их действительно
завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль
канавки. В некоторых частях города им разрешается звонить для развлечения у
подъездов частных домов; квартиры в этих местах более дешевы, и вам
необходимо знать тайный, условный способ звона во всех знакомых домах -
иначе вы рискуете попасть под ведро воды, вылитой из верхнего этажа.
Позволяется также студентам гасить фонари - штук шесть в ночь; они уже
это знают и считают сами; позволяется кричать, петь на улицах до половины
третьего ночи и позволяется в некоторых ресторанах флиртовать с
продавщицами; ввиду этого в означенных ресторанах продавщицы выбираются
солидного возраста и наружности - для избежания недоразумений.
Да, они большие законники, эти немцы!
Баден-Баден с точки зрения путешественника. - Раннее утро - каким оно
представляется накануне. - Расстояние на карте и на практике. - Джордж идет
на компромисс со своей совестью. - Велосипеды - на объявлениях. -
Велосипедисты - на дороге. - Выводка фениксов. - Самолюбивый пес. -
Наказанная лошадь.
О Бадене распространяться не стоит; это обыкновенное курортное место,
очень похожее на другие курортные места. Отсюда мы уже по-настоящему
собрались выехать на велосипедах и составили себе десятидневный маршрут по
Шварцвальду, после чего хотели направиться вниз по долине Дуная - между
Тетлинген и Зигмаринген - это самое живописное место в Германии. Здесь Дунай
вьется узкой лентой между старинными селениями, не тронутыми суетой мира;
огибает древние монастыри, возвышающиеся среди зеленых лугов, где стада овец
пасутся под надзором скромных монахов, босых, простоволосых, туго опоясанных
простой веревкой. Дальше река мелькает среди дремучих лесов или голых скал,
каждая вершина увенчана развалинами крепости, церкви или замка, с которых
видны Вогезы. Здесь одна половина населения считает горькой обидой, если с
ними заговоришь по-французски; другая - оскорбляется, если обратишься
по-немецки, и обе - выражают презрение и негодование при первом звуке
английской речи. Такое положение вещей несколько утомляет и затрудняет
нервного путешественника.
Мы не совсем точно выполнили программу поездки на велосипедах, потому
что дела человеческие всегда более скромны сравнительно с намерениями.
В три часа пополудни легко говорить с искренней уверенностью, что
"завтра мы встанем в пять часов, слегка позавтракаем и в шесть уже тронемся
с места".
- И будем уже далеко, когда наступит самое жаркое время дня! - говорит
один.
- А в это время года утро бывает особенно прелестно, не правда ли? -
прибавляет другой.
- О, конечно!
- Свежо, легко дышится!
- И полутона так красивы!
В первое утро намерение исполнено: компания собирается в половине
шестого. Все трое в молчаливом настроении, с наклонностью ворчать друг на
друга, на пищу - вообще на что-нибудь, лишь бы дать выход затаенному
раздражению.
Вечером последнее выливается в сердитом замечании:
- Завтра, я думаю, можно выезжать в половине седьмого; это совсем не
поздно!
- Но тогда мы не пройдем наш маршрут! - слабо протестует
благонамеренный голос.
- Что ж с того! Человек предполагает, а жизнь располагает. И, кроме
того, ведь надо подумать о других: мы поднимаем в гостинице всю прислугу?
- Здесь все встают рано, - робко продолжает благонамеренный голос.
- Прислуга не вставала бы рано, если бы ее не заставляли! Нет, будем
завтракать в половине седьмого; тогда никому не помешаем.
Так человеческая слабость прячется под предлогом доброго отношения к
другим; мы спим до шести часов, уверяя совесть - которая, однако, остается
при своем мнении, - что это делается из великодушия. Такое великодушие
простиралось иногда, сколько мне помнится, до семи часов.
Но не только наше предположение, а и расстояние часто изменяется; на
практике оно оказывается совсем не таким, каким должно быть, судя по
вычислениям, сделанным астролябией.
- Семь часов - по десяти миль в час, - итого семьдесят миль в день.
Пустяки для велосипедиста?
- Кажется, по дороге есть холмы, на которые придется подыматься?
- Где есть подъем, там будет и спуск! - Ну, скажем, восемь миль в час:
в день, значит, около шестидесяти. Если мы и на это не способны - то,
согласитесь, вместо велосипедов можно было с удобством обзавестись креслами
на колесах!
Действительно, рассуждая дома, кажется, что шестьдесят миль в день
совсем немного. Но в четыре часа дня, на дороге, благонамеренный голос
вынужден напомнить товарищам:
- Господа! Нам бы следовало двигаться. (Он звучит уже не так уверенно,
как утром).
- Ну нет! Незачем суетиться. Отсюда прелестный вид, не правда ли?
- Да. Но не забудь, что нам до Блазена осталось двадцать пять миль.
- Сколько?
- Двадцать пять; может быть немножко больше.
- Значит, по-твоему, мы проехали только тридцать пять миль?!
- Да.
- Не может быть! У тебя неверная карта.
- Конечно, не может быть! - прибавляет другой недобродетельный голос. -
Ведь мы едем с самого утра.
- То есть с восьми часов. Мы выехали позже, чем хотели.
- В три четверти восьмого!
- Ну, в три четверти восьмого; и несколько раз останавливались.
- Останавливались, чтобы полюбоваться видом. Какой же смысл
путешествовать и не видеть страны?
- И, кроме того, сегодня было так жарко, а нам приходилось подыматься
по крутым дорогам!
- Я не спорю, я только говорю, что до Блазена осталось двадцать пять
миль.
- И еще горы?
- Да. Два раза вверх и вниз.
- А ты говорил, что Блазен находится в долине.
- Да, последние десять миль представляют сплошной спуск.
- А нет ли какого-нибудь местечка между нами и Блазеном? Что это там на
берегу озера?
- Это Титзее, совсем не по дороге. Нам бы не следовало так уклоняться.
- Нам вовсе не следует переутомляться - это даже опасно!.. Хорошенькое
местечко это Титзее, судя по карте. Там, вероятно, хороший воздух...
- Хорошо, я согласен остановиться в Титзее. Это ведь вы сами решили
утром, что мы доедем до Блазена.
- Ну, положим, мне все равно. Что там может быть особенно интересного в
Блазене? Какая-то глушь, долина... В Титзее наверное лучше.
- И близко, не правда ли?
- Пять миль отсюда.
Заключение хором:
- Остановимся в Титзее!
В первый же день нашей поездки Джордж сделал важное наблюдение (он ехал
на одиночном велосипеде, а мы с Гаррисом впереди, на тандеме).
- Насколько я помню, - сказал он, - Гаррис говорил, что здесь есть
фуникулеры, по которым можно подыматься на горы.
- Есть, - отвечал Гаррис, - но не на каждый же холм!
- Я предчувствовал, что не на каждый. - проворчал Джордж.
- И кроме того, - прибавил Гаррис через минуту, - ведь ты сам не
согласился бы ездить все время с гор: удовольствие всегда бывает больше,
если его заслужишь.
Снова наступило молчание, которое на этот раз прервал Джордж:
- Только вы, господа, не надрывайтесь из-за меня.
- Как это?
- То есть, если будут встречаться фуникулеры, то не отказывайтесь от
них из деликатности относительно меня: я готов пользоваться ими, даже если
это нарушит стиль нашей поездки. Я уже целую неделю встаю в семь часов и
считаю, что это чего-нибудь да стоит.. Вообще не думайте обо мне.
Мы обещали не думать, и езда продолжалась в угрюмом молчании, пока его
снова не прервал Джордж:
- Ты говорил, что твой велосипед чьей системы?
Гаррис назвал фирму.
- Это точно? Ты помнишь?
- Конечно, помню! Да что такое?
- Ничего особенного. Я только не нахожу в нем полного соответствия с
рекламой.
- С какой еще рекламой?
- С рекламой этой фирмы. Я рассматривал в Лондоне перед самым отъездом
изображение такого велосипеда: на нем ехал человек со знаменем в руке; он не
работал, а просто ехал, наслаждаясь воздухом; велосипед катился сам собой, и
дело человека заключалось только в том, чтобы сидеть и наслаждаться. Это
было изображено совершенно ясно; а между тем твой велосипед совершенно
ничего не делает! Он предоставляет всю работу мне; я должен стараться изо
всех сил, чтобы он продвигался вперед. На твоем месте я заявил бы фирме свое
неудовольствие.
Джордж был отчасти прав. Действительно, велосипеды редко обладают
такими качествами, каких от них можно ожидать, судя по рекламе. Только на
одном из рисунков я видел человека, который прилагал усилия к тому, чтобы
ехать; но это был исключительный случай: за человеком гнался бык. В
обыкновенных же обстоятельствах - как внушают новичкам авторы заманчивых
плакатов - велосипедист только и должен, что сидеть на удобном седле и
отдаваться неведомой силе, которая быстро несет его туда, куда ему нужно.
В большинстве случаев изображается дама - причем вы наглядно видите,
что нигде отдых для ума и тела не может так гармонично сочетаться, как при
велосипедной езде, в особенности по горной местности. Вы видите, что дама
несется с такой же легкостью, как фея на облаке. Ее костюм для жаркой погоды
- идеален. Правда, какая-нибудь старосветская хозяйка маленькой гостиницы,
может быть, откажется впустить ее в столовую к общему завтраку, а
недогадливый, но усердный полицейский пожалуй изловит ее и начнет
закутывать, - но она на это не обращает внимания. С горы и в гору, по
дорогам, которые способны изломать паровой каток, среди снующих экипажей,
телег и народа - она мчится с ловкостью кошечки, прелестная в своей ленивой
мечтательности! Белокурые локоны развеваются по ветру, прелестная фигурка
невесомо возвышается на седле, ножки протянуты над передним колесом, одной
ручкой она зажигает папиросу, в другой держит китайский фонарик, которым
помахивает над головой.
Иногда это бывает простое существо мужского пола. Он не так совершенен,
как дама, но сидеть на велосипеде и ничего не делать ему все-таки скучно,
поэтому он развлекается разными пустяками: стоит на седле и размахивает
флагами, или пьет пиво (иногда вместо пива либиховский бульон), или, въехав
на вершину горы, приветствует солнце поэтической речью... Надо же ему
что-нибудь делать: ни один человек с живым характером не вынесет безделья.
Случается, что на объявлении изображена пара велосипедистов; и тогда
становится очевидным, насколько велосипед удобнее для флирта, чем вышедшая
из моды гостиная, или всем приевшаяся садовая калитка: он и она сели на
велосипеды - конечно, указанной фирмы, - и больше им не о чем думать, кроме
своего сладостного чувства. По тенистым дорогам, по шумным городским
площадям в базарный день, они свободно летят на "Самокатах Бермондской
компании несравненного тормоза" или на "Великом открытии Камберуэльской
компании" - и не нуждаются ни в педалях, ни в путеводителях. Им сказано, в
котором часу вернуться домой, они могут разговаривать и видеть друг друга, и
больше им ничего не надо. Эдвин, наклонившись, шепчет на ухо Анжелине милые,
вечные пустяки, а Анжелина отворачивает головку назад, к горизонту, который
у них за спиной, чтобы скрыть горячий румянец. А колеса ровно катятся рядом,
солнце светит, дорога чистая и сухая, за молодыми людьми не едут родители,
не следит тетка, из-за угла не выглядывает противный братишка, ничто не
мешает... Ах, почему еще не было "Великого открытия Камберуэльской
компании", когда мы были молоды!..
Объявления добросовестно указывают и на то, что иногда молодые люди
сходят на землю и садятся под изящными ветками тенистого дерева, на мягкую,
высокую и сухую траву; у их ног журчит ручей, а велосипеды отдыхают после
блестящего пробега. Все полно тишины и блаженства.
Впрочем, я ошибся, говоря, что велосипедисты, изображенные на
объявлениях, никогда не работают: нет, они работают, и даже с ужасным
напряжением сил, покрытые крупными каплями пота, изможденные, - но это их
собственная вина: все происходит оттого, что они упорствуют и не хотят
ехать, например, на "Путнэйском любимце" или на "Колеснице баттерси" - как
торжествующий велосипедист в центре картины, - а плетутся на каких-то жалких
уродах.
И почему все эти превосходные, удивительные велосипеды так мало
известны? Почему кругом видны только убогие машины, приводящие в уныние?..
Бедный, усталый юноша тоскливо отдыхает на камне у верстового столба;
он слишком изнемог, чтобы обращать внимание на упорно льющий дождь...
Утомленные девицы, с мокрыми, развившимися волосами, каждую минуту смотрят
на часы, боясь опоздать домой и с трудом подавляя желание браниться... А вот
запыхавшиеся, лысые джентльмены, ворчащие перед бесконечно длинной
дорогой... Солидные дамы с темно-красным цветом лица, стремящиеся покорить
противные, ленивые колеса...
Ах, отчего вы все не купили "Великого открытия Камберуэльской
компании", господа?
А может быть, велосипеды, как и все на свете, еще далеки до полного
совершенства?
Что безусловно очаровывает меня в Германии - так это собаки. У нас, в
Англии, все породы так хорошо известны, что начинают надоедать: все те же
дворовые псы, овчарки, терьеры белые, черные или косматые, но всегда
забияки, - бульдоги; никогда не встретишь ничего нового. Между тем в
Германии попадаются такие собаки, каких вы раньше никогда не видали: вы даже
не подозреваете, что это собаки, пока они не залают. Очень интересно!
Джордж однажды остановил такую собаку в Зигмаринген, и мы начали ее
рассматривать. Она внушала мысль о помеси пуделя с треской; я бы огорчился,
если бы мне кто-нибудь мог доказать, что я ошибся в этом случае. Гаррис
хотел сделать с нее фотографический снимок - но она влетела на отвесный
забор, спрыгнула и исчезла в кустах.
Какая цель у здешних собачников - я не знаю.
Джордж думает, что они хотят вывести феникса. Может быть, он и прав,
потому что нам раза два встречались удивительные звери; но мне кажется, что
практический немецкий ум не удовольствовался бы фениксами, которые без толку
шатались бы по дворам, зря путаясь под ногами; я склонен скорее думать, что
они намерены вывести сирень и затем обучить их рыбной ловле.
Ведь немец не любит лени и не поощряет ее. По его мнению, собака -
несчастное существо: ей нечего делать! Неудивительно, что она чувствует
какую-то неудовлетворенность, стремится к недостижимому и делает глупости. И
вот немец дает ей работу, чтобы занять праздную тварь делом.
Здесь каждый пес имеет важный, деловой вид: посмотрите, как он ступает,
запряженный в тележку молочника: никакой чиновник не может ступать с большим
достоинством! Он, положим, тележки не тащит, но рассуждает так:
- Человек не умеет лаять, а я умею; отлично: пусть он тащит, а я буду
лаять.
По его убеждению, это совершенно правильное распределение труда. Но он
искренно принимает к сердцу дело, к которому причастен, и даже гордится им.
Это приятно видеть. Если навстречу проходит другой пес - более
легкомысленный и незанятый никаким делом, - то происходит обыкновенно
маленькая пикировка. Начинается с того, что легкомысленный отпускает
какое-нибудь остроумное замечание насчет молока. Серьезный пес моментально
останавливается, несмотря на огромное движение на улице:
- Извините, пожалуйста, вы, кажется, что-то сказали относительно нашего
молока?
- Относительно молока? Нет, ничего... - отвечает шутник. - Я только
сказал, что сегодня хорошая погода, и хотел узнать... почем теперь мел.
- А, вы хотели узнать, почем теперь мел? Да?
- Да. Благодарю вас... Я думал, что вы мне можете сообщить.
- Совершенно верно, могу. Мел теперь стоит столько, сколько...
- Ах, двигайся ты, пожалуйста, с места? - перебивает старуха молочница,
которой хочется поскорее развести по домам все молоко, так как ей жарко и
она очень устала. - Не останавливайся, а то мы никогда не кончим.
- Это все равно! Разве вы не слышали, что он сказал про наше молоко?
- Ах, не обращай внимания!.. Вон конка едет из-за угла, нас тут еще
задавят.
- Да, но я не могу не обращать на него внимания: у каждого есть
самолюбие?.. Скажите на милость! Ему интересно знать, сколько стоит мел, а?!
Так пусть же слушает: мел - стоит - столько - сколько...
- Ты сейчас все молоко перевернешь! - в ужасе кричит бедная старуха,
напрасно стараясь справиться с негодующим помощником. - Ах, лучше бы я тебя
дома оставила!..
Конка приближается; извозчик кричит; другой серьезный пес, запряженный
в тележку с хлебом, приближается рысью, надеясь поспеть на место действия;
за ним с криком бежит через улицу хозяйка-девочка; собирается толпа;
подходит полицейский.
- Мел - стоит - в двадцать - раз больше, - чем ты будешь стоить, когда
я тебя отделаю!.. - отчеканивает наконец серьезный помощник молочницы.
- О! Ты меня отделаешь?!
- Еще бы! Ах ты внук французского пуделя! Сам только капусту ест, а
еще...
- Ну вот! Я знала, что ты все опрокинешь! - восклицает бедная женщина.
- Я ему говорила, что он все опрокинет!
Но он не обращает внимания; он занят. Через пять минут, когда движение
по улице восстановлено, девочка подобрала и вытерла булки, и полицейский
удалился, записав имена и адреса всех свидетелей, - он оборачивается и
смотрит на тележку.
- Да, я ее немножко перевернул! - признает он слишком очевидный факт,
но затем энергично встряхивается и добродушно прибавляет. - Ну, зато я
объяснил ему, "сколько теперь стоит мел"! Больше он к нам не пристанет.
- Надеюсь, что не пристанет! - уныло замечает женщина, глядя на облитую
молоком мостовую.
Но главное развлечение трудящегося, запряженного пса заключается в том,
что он не позволяет другим собакам перегонять себя - в особенности с горы. В
этих случаях хозяину или хозяйке остается бежать за ним, подымая по дороге
вываливающиеся из тележки предметы: капусту, булки или крахмальные сорочки,
что случится.
Под горой верный пес останавливается и, запыхавшись, ждет хозяина. Тот
подходит, нагруженный товаром до подбородка.
- Хорошо сбежал, не правда ли? - спрашивает пес, высунув язык и
улыбаясь от удовольствия. - Если бы не подвернулся под ноги какой-то
карапуз, я бы, наверное, прибежал первым. Такая досада, что я его не
заметил!.. И чего он теперь орет?.. Что? Оттого, что я его свалил с ног и
переехал? Так почему же он не убрался с дороги?.. Удивительно, как у людей
дети валяются где попало! Понятно, их всякий топчет. Это что?!.. Столько
вещей вывалилось? Ну, не важно же они были уложены. Я думал, вы
аккуратнее... Что? Вы не ожидали, что я помчусь с горы как сумасшедший? Так
неужели вы думали, что я хладнокровно позволю Шнейдеровской собаке перегнать
себя? Вы могли бы, кажется, узнать меня получше!.. Ну, да вы никогда не
думаете: это уж известное дело. Все собрали? Вы думаете, что все? - На вашем
месте я бы не думал, а пошел до самого верха, чтобы убедиться. Что? Вы
устали? Ну, в таком случае не обвиняйте меня, вот и все.
Упрям он ужасно: если он думает, что надо свернуть направо во второй
переулок, а не в третий, то никто не заставит его дойти до третьего; если он
вообразит, что успеет перевести тележку через улицу, то потащит, и только
тогда обернется, когда услышит, что ее раздавили у него за спиной; правда, в
таких случаях он признает себя виновным, но в этом мало пользы. По силе и
росту он обыкновенно равен молодому быку, а хозяевами его бывают слабые
старики и старухи, или дети. И он делает то, что сам находит нужным. Самое
большое наказание для него - оставить его дома и везти тележку самому; но
немцы слишком добрый народ, чтобы делать это часто.
Зачем в Германии запрягают собак - решительно непонятно; я думаю, что
только с целью доставить им удовольствие. В Бельгии, Голландии и Франции я
видел, как их действительно заставляют тащить тяжелую поклажу и еще бьют; но
в Германии - никогда! Бить животное - здесь вообще неслыханное дело: им
только читают нравоучения. Я видел, как один мужик бранил, бранил, бранил
свою лошадь, потом вызвал из дома жену, рассказал ей, в чем лошадь
провинилась - да еще преувеличил вину, - и они оба, став по бокам лошади,
еще долго нещадно пилили ее; лошадь терпеливо слушала, но, наконец, не
вытерпела и тронулась с места. Тогда хозяйка вернулась к стирке белья, а
хозяин пошел рядом с конем, продолжая читать нравоучения.
Здесь щелканье бича раздается по всей стране с утра до вечера, но
животных им не трогают.
В Дрездене на моих глазах толпа чуть не разорвала извозчика-итальянца,
начавшего бить свою лошадь.
Более добросердечного народа, чем немцы, не может быть - да и не нужно!
Домик в Шварцвальде. - Его "общительность". - Его атмосфера. - Джордж
не хочет спать. - Дорога, на которой нельзя заблудиться. - Мой особенный
природный инстинкт. - Неблагодарность товарищей. - Гаррис и наука. - План
Джорджа. - Мы катаемся. - Немецкий кучер. - Человек, который распространяет
английский язык по всему миру.
Оказавшись как-то вечером в пустынной местности, слишком утомленные,
чтобы плестись до города или деревни, мы остановились ночевать в одинокой
крестьянской хижине. Большое очарование здешних горных домиков заключается в
своеобразном общежитии: коровы помещаются в соседней комнате, лошади - над
вами, гуси и утки - в кухне, а свиньи, цыплята и дети - по всему дому.
Просыпаясь, вы слышите хрюканье и оборачиваетесь.
- Здравствуйте! Нет ли у вас здесь картофельных очистков? Нет, что-то
не видно. Прощайте.
Вслед за этим, из-за притолки вытягивается шея старой курицы;
заглядывая в комнату и кудахтая, она любезно спрашивает:
- Прелестное утро, не правда ли? Надеюсь, я вам не помешаю, если зайду
сюда позавтракать? Я принесла червячка с собой, а то в целом доме не найти
покойного местечка; поесть не дадут с удовольствием... Я с детства привыкла
кушать не торопясь, и теперь, когда вывела дюжину цыплят - не успеваю
проглотить ни кусочка, они все растащут!.. Ведь ничего, если я помещусь у
вас на кровати? Здесь они меня, может быть, не найдут.
Пока вы одеваетесь, в дверях то и дело появляются всклокоченные детские
головы; вы не можете разобрать, к какому полу принадлежат любопытствующие
фигурки, но надеетесь, что к мужскому. Захлопывать дверь не имеет смысла,
потому что замка в ней вовсе нет, и каждый раз она снова торжественно
отворяется, не успеете вы отойти на несколько шагов. Очевидно, вы с
товарищами представляете исключительный интерес, вроде странствующего
зверинца.
Завтракая, вы невольно сравниваете себя с блудным сыном: на полу
поместилась пара свиней, у порога топчется компания гусей, оглядывая вас с
ног до головы и ехидно критикуя свистящим шепотом; иногда в окошко заглянет
корова.
Это сходство с порядками Ноева ковчега служит, вероятно, причиной того
особенного запаха, которым отличаются хижины в Шварцвальде: если вы возьмете
розы и лимбургский сыр, прибавите туда немного помады, вереска, луку,
персиков, мыльной воды - и смешаете все это с запахом моря и нескольких
трупов - то получите нечто подобное; различить нельзя ничего, но здесь
чувствуется все, что есть на свете. Горные жители любят такой воздух; они не
проветривают своих домиков и нарочно берегут в них эту "хозяйственную"
атмосферу. Если вам хочется подышать запахом хвойного леса или фиалок - для
этого можно выйти за порог дома; но говорят, что подобные поэтические
фантазии скоро проходят и заменяются искренней привязанностью к домашнему
уюту.
Так как мы собирались на следующий день пройти большой путь пешком, то
с вечера решили встать как можно раньше - даже в шесть часов, если никому не
помешаем. Мы спросили хозяйку, нельзя ли это устроить. Она отвечала, что
можно: сама она разбудить нас не обещает - так как в этот день обыкновенно
отправляется в город, миль за восемь, - но кто-нибудь из сыновей уже
вернется завтракать, так что услужит и нам.
Но будить нас не пришлось: мы сами не только проснулись, но и даже
встали в четыре часа - не исключая Джорджа. Мы не могли больше спать. Я не
знаю, в котором часу встает шварцвальдский крестьянин в летнее время: нам
казалось, что семья наших хозяев вставала всю ночь. Начинается с грохота
грубых сапожищ на деревянной подошве: это сам глава семьи обходит весь дом,
чтобы окинуть его хозяйским оком; пройдясь раза три вверх и вниз по лестнице
- домик лепится к склону горы - и, проснувшись как следует, он отправляется
на верхний этаж будить лошадей. Оказывается, что последние тоже обязаны
пройтись по всему дому, прежде чем выйти на воздух. Затем хозяин идет вниз,
в кухню и принимается рубить дрова; наколов изрядное количество, он приходит
в хорошее настроение - и начинает петь. Тут поневоле придешь к заключению,
что пора вставать.
Наскоро позавтракав в половине пятого, мы сейчас же вышли и отправились
в путь. Нам нужно было перевалить через гору; судя по сведениям, добытым в
ближайшей деревушке, заблудиться было невозможно. Бывают такие дороги: они
всегда приводят к тому месту, откуда вы вышли; и еще хорошо, если приводят,
- тогда, по крайней мере знаешь где находишься.
Я предчувствовал неудачу с самого начала. Не прошли мы и двух миль, как
дорога разделилась на три ветви. Изъеденный червями столб указывал, что одна
из ветвей вела к месту, о котором мы никогда не слыхали и ни на какой карте
не видали; средняя надпись отвалилась совершенно и исчезла без следа; третья
несомненно относилась к той дороге, по которой мы шли.
- Старик объяснил очень ясно, - напомнил нам Гаррис, - что надо
держаться все время вправо и обходить гору.
- Какую гору? - капризно спросил Джордж. Перед нами их действительно