Страница:
– А вы сделайте меня генералом, товарищ подполковник, может, и у меня будут коленки дрожать.
Ветлугин рассмеялся и ударил его черной крагой но плечу:
– Вот уж чего не могу, того не могу. Ну ладно. Делу время – потехе час. Идем в землянку прокладывать маршрут.
Над аэродромом прошумел теплый весенний ливень, и чужое ненашенское солнце заблестело на широких плоскостях и кабинах штурмовиков, упрятанных в капонирах под тонкими маскировочными сетями. «Папаша» Заморин до одури ненавидел эти сети, считая их никчемными и ненужными, и когда они из-за какой-нибудь оплошности падали на самолет и надо было их поднимать, зло ругался на всю стоянку.
– И какой это только умник придумал такую страхолюдину. Да какая это, с позволения сказать, маскировка! Так. Фиговый листок, да и только. Совсем как на Венере какой, из мрамора сделанной. Весь срам наружу, а фиговый листок поверх самого стыдного места припечатан.
Бывало, погибший Леня Пчелинцев нет-нет да и прерывал его красноречивые тирады:
– Василий Пахомович, значит, вы против великого искусства идете. Против эллинского и против древнегреческого? Значит, для вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?
– Можешь даже считать, что хуже ночного, Леня, – намертво стоял на своем «папаша» Заморин. – Тебе этот Аполлон еще и Бельведерский, к тому же. А по мне, так это попросту голый парень, которому не дали чем стыдное место прикрыть. И вообще, я не интеллигент, а человек от земли и с детства привык одеваться как следует. Если бы я ходил вроде Аполлона с фиговым листком промеж ног, меня бы батька розгами засек еще в детстве, А уж если бы я и выжил, то в бригадиры к трактористам никогда бы не попал, потому как навек был бы скомпрометирован.
Короче говоря, поправляя маскировочные сети, он всегда ворчал. А сегодня была у него еще и дополнительная причина сердиться с особой силой. Неожиданно получил папаша Заморин приказ от самого инженера полка срочно подготовить машину к боевому вылету. Он бросил исподлобья взгляд на соседние стоянки, но не обнаружил там никакого движения.
– А другие как? – спросил он у инженера полка. – Кому-нибудь тоже приказали готовиться?
– Пока одному вашему экипажу, – уточнил инженер.
И тогда «папаша» Заморин окончательно заскучал.
Человек наблюдательный, но немногословный, он на этот раз не удержался от осуждающего замечания:
– Все Демина да Демина на боевое задание. Можно подумать – летчиков больше в нашем полку нет. Вон у Чичико Белашвили сколько каплунов пятой нормой объедаются, а в бой после училища как по два раза сходили, так и все. А моего командира давай и давай. Двужильный он, что ли!
И подумал Заморин о том, что, видно, сложным и опасным было задание, если потребовался всего один опытный экипаж. Подошли веселый, улыбающийся Рамазанов и оружейница Магомедова.
– Из каптерки видел, ты быстро-быстро на самолет ходил, – еще издали окликнул его Рамазанов. – В чем дело, Василий Пахомыч? Полк на отдыхе, а ты в кабине шуруешь.
– Полк на отдыхе, а нам летать, – вздохнул горько Заморин. – Давайте за дело, други мои.
У Магомедовой на бледном, густо усеянном веснушками лице тревожно блеснули глаза.
– А более определенно вы что-нибудь знаете?
– Нет, дочка, – потеплевшим голосом ответил Заморин. – Придет командир, расскажет.
Ждать им пришлось недолго. Вскоре появился около самолета и Демин, неестественно тугим от напряжения голосом воскликнул:
– Оля-ля! Ну что за экипаж! Глазом не моргнешь – все готово.
– Куда полетите, товарищ старший лейтенант? – хмуро поинтересовался Заморин.
– «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – пропел фальшиво Демин.
– А все-таки? – тихо прервала его посерьезневшая Зарема.
– А разве подчиненный имеет право говорить командиру «а все-таки»? – попробовал он отшутиться, но, увидев тревогу в широко раскрытых черных глазах, на мгновение умолк; усмехнувшись, ответил: – Что могу вам сказать, мои дорогие друзья? Иду в свой семьдесят третий боевой вылет. Иду на запад, но не на свидание с Германом Герингом или самим Адольфом Гитлером. До Берлина не долечу. Моя цель – Зееловские высоты. Сфотографирую юго-восточную окраину – и баста. Другие секторы обороны будут ИЛы из других полков фотографировать. Потом вернусь, и вечером забьем очередного «адмиральского козла». А вы чего такие торжественно-печальные, как на панихиде? Это задание мне поручил сам командующий фронтом, Маршал Советского Союза, не кто-нибудь. Видите, с какими людьми Николай Демин в знакомстве состоит!
Магомедова приблизилась к нему, перекинув косу на грудь, нервно затеребила се конец.
– А прикрытие будет?
Демин легкомысленно улыбнулся, но она тотчас же поняла, что и эта улыбка, как и бодряческий тон, дается ему не без усилия.
– Что ты, Зарочка? Сейчас же не сорок первый год. Авиация живет побогаче. Кто же ходит на разведку без прикрытия? Меня будут эскортировать, как самую почетную персону. Шестерка ЛА-пять сверху, две пары по сторонам. Видите, с каким шиком пойду. Торопитесь, дорогой Василий Пахомович, с матчастью.
– Самолет как штык, товарищ командир.
– Тогда забегу в землянку напиться – и в кабину. Вылет мой по готовности.
Заморин молча кивнул головой и деликатно отвернулся, предвидя, что Магомедова пойдет в землянку следом за командиром. Демин это знал тоже и умышленно направился к землянке медленными шагами. Зара нагнала его на полпути. Шли молча, но по тяжелому дыханию Демин понимал, как она волнуется, и, боясь, что это волнение прорвется на людях он стремительно сбежал по корявым ступенькам землянки вниз, долго, как загнанный охотниками лось, пил прогорклую воду из алюминиевой кружки.
– Все тут горькое: и дома, и кирки с их шпилями, и вода даже. Поневоле запоешь: «Германия, Германия, чужая сторона».
– Много не пей, – отрывисто оказала Зара.
– Это по какой же причине? – ухмыльнулся он.
– На пикировании будет тяжело.
Демин нежно привлек ее к себе.
– Ты лучше всякого врача разбираешься.
Она ткнулась лицом ему в плечо, с наслаждением втянула запах его гимнастерки: запах ветра, соли и пота.
– Зачем летишь? Никто не летает, все по капонирам, как по норам, а тебя в бой!
– Так ведь в разведку, – улыбнулся он глуповато, чтобы прикрыть волнение. Где-то, на самом донышке души, ощущал и он непонятную тревогу, и нежданное, почти никогда не проявлявшееся чувство усталости овладело им. Зара была рядом, смотрела грустными глазами.
Как ему не хотелось улетать от нее в бой на тяжелом, гудящем ИЛе, снова испытывать все то, что он уже испытывал семьдесят два раза, видеть под крылом до чертиков надоевшую немецкую землю, красные черепичные крыши домов, перекрестия шоссейных дорог, уворачиваться опять от зениток!
– Почему все-таки тебя? – повторила опять Зара. – Могли бы еще кого-нибудь послать.
– Каждому свое, как в Библии записано.
– Врунишка, ведь сам напросился.
– Зарочка, так непочтительно о своем муже? Меня же сам маршал вызвал и заданием этим снабдил. Что же я ему должен был, по-твоему, оказать? Дескать, война кончается, и мне очень и очень хочется остаться в живых.
Или что меня не пускает в разведывательный полет чудесная русалка североосетинского происхождения?
– Хотя бы и так, – печально улыбнулась Зарема.
– А маршал, знаешь бы, что сделал?
– Не догадываюсь.
– Он бы вскричал сурово: кто такая? Отправить ее в двадцать четыре часа за пределы фронтовой полосы, в далекий тыл, дабы не мешала она дважды краснознаменному старшему лейтенанту Демину сражаться с ненавистным врагом до полной победы.
Она зажала ему рот ладонью.
– Ох. Коля! Если бы я могла, я бы крикнула на весь мир: «Не пущу! Не позволю подставлять под снаряды и пули мое самое дорогое!»
– Дорогая моя, – тихо произнес Демин, – нелегок путь до этого самого Берлина, и многих друзей мы еще недосчитаемся на этом пути. Но что поделать. Война есть война, а я летчик, и в планшетке у меня карта с боевым маршрутом.
Зара тяжело вздохнула.
– Ты сейчас сух, как боевой приказ.
– Лаконичен, – поправил Демин.
Она проводила его до самолета, долго не могла проститься. Демин осторожно оглядывался по сторонам, опасаясь, что кто-либо из однополчан, кроме бесконечно своих «папаши» Заморина и Фатеха Рамазанова, увидит их в эти минуты. Зара взяла в руки его коричневый шлемофон, нежно погладила рукой вывернутую меховую подкладку, потом, видя, что старшина отвернулся, поцеловала Демина в лоб, шутливо перекрестила.
– Это я тебя, как трех богатырей на Руси невесты крестили, – рассмеялась она, – а теперь иди. Иди и не оглядывайся, потому что это плохая примета.
Демин согласно кивнул и торопливой походкой озабоченного человека направился к машине. Едва успел принять рапорт механика о готовности материальной части, как подкатил «виллис» и выскочил из него сам командир полка Ветлугин в коричневой кожаной курточке и шиковых хромовых сапогах. Стоя поодаль, Зарема обеспокоенно наблюдала за их встречей. Она не могла слышать, о чем они говорили, но, видя, как Ветлугин энергично жестикулировал руками, безошибочно догадалась, что это он объясняет как лучше зайти на цель, где надо обойти основные зенитные точки и особенно бдительно следить за воздухом, опасаясь атак «мессершмиттов». Демин иногда кивал, иногда, не соглашаясь, показывал на пальцах какие-то свои маневры. «И чего он поучает, – неприязненно подумала Зарема, – взял бы да и вместо Коли сам сходил на разведку», – но тотчас же спохватилась. Подобно всем девушкам, воспитанным на фронтовых аэродромах, она уважала смелость и мужество даже в тех летчиках, которые ей были малосимпатичны. Ветлугина она считала позером и хвастуном, но боевым его наградам и легендам, ходившим о его азартной смелости из землянки в землянку, верила и уважала в нем недюжинного воздушного бойца.
«Он же, конечно, прав, – сказала Зарема самой себе, – не должен же командир полка рваться на каждое боевое задание. Но Колю зачем именно сегодня».
Однако она и тут попыталась себя успокоить и даже заставила почувствовать необычную гордость. Ведь не кто-нибудь, а сам прославленный маршал, при имени которого теперь, должно быть, трепещет Гитлер, отобрал Николая для сложного и ответственного задания.
Потом «виллис» отъехал, и она увидела, как в заднюю кабину «тринадцатой» залез новый воздушный стрелок Мылов, рябоватый, коротконогий парень. А следом за ним по широкому зеленому крылу шагнул к пилотской кабине и Демин. Он подержался за ее обрез левой рукой, а правой прощально помахал ей. Потом легко перешагнул этот обрез и закрыл над своей головой прозрачный фонарь.
Демин сделал рукой знак суетившимся у самолета Заморину и Рамазанову, чтобы они отошли, и стал запускать мотор. Раза два или три чихнул двигатель, а потом черные лопасти винта в бешеном вращении образовали перед носом самолета устойчивый черный круг. Демин опробовал мотор на разных режимах и запросил разрешение выруливать. Зеленая ракета расчертила голубой весенний воздух. «Ильюшин», скрипнув тормозами, неохотно потащился вперед, и было как-то странно слышать его одинокий гул на притихшем аэродроме.
«Он уже не обернется, – с горечью подумала Зарема. – Сейчас он занят обзором приборной доски, взлетной полосы и ни за что уже не обернется». Но она ошиблась. Уже находясь на взлетной полосе, Демин распахнул над собой фонарь, быстро привстал на сиденье и помахал издали рукой в черной краге. А потом штурмовик долго бежал по широкой грунтовой полосе, будто никак не хотел от нее оторваться. Прежде чем лечь на курс, он по традиции на бреющем прошел над самым центром аэродрома.
Это Ветлугин завел такой порядок. Если экипажи уходили на особенно сложное задание либо возвращались из боя, сделав что-то необыкновенное, они имели право пройти на бреющем.
У Заремы всегда рождалось радостное чувство гордости, если видела она низко-низко над собой широкие распластанные крылья летящего ИЛ а, тонкие стволы пулеметов и пушек, пилотскую кабину, сверкающую в солнечных лучах, и, самое главное, слышала рев мотора, басовитым водопадом низвергающийся на землю рев, от которого вибрировало все вокруг и долго – долго раскалывался воздух. Всегда так было. Но сейчас и лихой бреющий полет не мог развеять чувства тревоги. Она стояла на опустевшей стоянке, вглядываясь в горизонт на западе. Там, за горизонтом, далеко-далеко едва слышно погромыхивала канонада, а на их полевом аэродроме было тихо, спокойно. Над землянкой полкового КП от ветра крутился жестяной флюгер, на радиостанции устанавливали связь с улетевшим экипажем, и чей-то хрипловатый голос повторял позывные аэродрома, в штабе фронта кто-то принимал первое донесение о вылете на разведку обороны Зееловских высот «тринадцатой».
Зара стояла на опустевшей стоянке до тех пор, пока не почувствовала на плече тяжелую, заскорузлую руку.
– Горюешь, дочка? – словно издалека донесся до нее спокойный басок. – Ты не тово… не растравляй себя думами. Все должно в полном порядке завершиться. Как в авиации.
– Спасибо, Василий Пахомович, – встрепенулась она, – вы всегда умеете вовремя доброе слово вставить. Спасибо, родной. А как вы думаете, задание это не очень опасное?
– Да ведь как тебе сказать, дочка, – неопределенно вздохнул «папаша» Заморин. – Разведка, она и есть разведка. И ты это не хуже меня знаешь. Сама по себе разведка с воздуха – она еще ничего, но вот фотографирование…
– А что фотографирование?
«Папаша» Заморин достал кисет, свернул «козью ножку» из последнего номера фронтовой газеты. На ее отрывке из названия «Бей врага» осталось лишь «ага».
Отвернувшись от Магомедовой, он стрельнул в небо седоватым облаком едкого дыма, не торопясь молвил:
– Да, есть в этом задании одна особенность. Я бы даже сказал – противная особенность. Когда летчик фотографирует, он идет по прямой. Без всякого маневра, понимаешь? А впрочем, ни к чему об этом говорить. Наш командир и не на такие задания, да еще без прикрытия, ходил, и то возвращался. Командир у нас геройский, он из любого положения выпутается. Давай лучше кликнем нашего Рамазана да «козлика» забьем. Так оно лучше будет. И время скоротаем, и волнения, глядишь, поубавятся.
– Но ведь нас же только трое, – вздохнула Зарема, – а в домино нужен четвертый.
– Ах я старый хрыч, совсем об этом позабыл! – хлопнул себя ладонью по лбу старшина. – Вот видишь, дочка, как нам без командира приходится. Даже «козлика» не получается. Однако голь на выдумки хитра. Нашему горю помочь можно. Эва! – он заполз левой рукой в бездонный карман своего видавшего виды промасленного комбинезона и вытащил потрепанную колоду карт. – «Козлик» не получится, так «дурачка» врежем. Рамазанов, ходи сюда шибче.
Моторист, возившийся с маскировочной сетью, добродушно закивал головой.
– Приказ, старшина, для Фатеха закон. Сейчас у тебя буду.
Они сели за деревянный столик, за которым вместе с командиром часто коротали свободное время. Заморин ловко разбросал карты. Туз выпал Заре, но она, занятая своими думами, не обратила на это внимания, продолжала сидеть молча, скрестив руки на груди.
– Зарем, тебе сдавать, – напомнил вполголоса Рамазанов.
– Я сейчас, – быстро откликнулась девушка.
Сыграли три партии, и в двух из них Магомедова неизбежно оставалась в дураках. Рамазанов протяжно вздохнул, метнул на оружейницу добродушный взгляд.
– Счастливый ты, Зарем… в карты не везет, любовь повезет.
Заморин из того же глубокого кармана, из которого извлекал буквально все: гаечные ключи, пасатижи, махорку, карты, – достал тяжелые древние карманные часы, открыл тугую посеребренную крышку. По его расчету экипаж Демина должен был возвратиться минут через десять.
– Еще разок сдадим, что ли? – предложил он с деланным равнодушием. Играли молча и скучно, без обычных веселых выкриков и шуток. Закончив кон, больше тасовать колоду не стали. Она застыла в руках у Зары.
– Василий Пахомыч, – тихо спросила она, – может быть, я на КП схожу посмотрю, что на радиостанции делается, а?
– Сиди, дочка, не надо, – мягко отсоветовал старый механик, – ты же знаешь, что туда не пускают посторонних.
– Да какая же я посторонняя, – вспыхнула Зарема, по Заморин спокойно возразил:
– Майору Колосову ты этого не докажешь. Он хотя и добряк, но формалист.
– Да, вы правы, Василий Пахомович, – грустно согласилась она и нервно затеребила длинными тонкими пальцами подол юбки. Рамазанов, сочувствующими узкими глазами все время на нее глядевший, решил ее развеселить и вдруг запел веселый татарский куплет отчаянно громким голосом:
– Уже время вышло, – прошептала Зарема, побледнев.
– Мои на три минуты отстают, – брякнул Заморин негромко, но вдруг весь подобрался, навис над столом своей огромной тяжелой фигурой. – Тише! Нишкните! – произнес он взволнованно, – кажется, идет! – На сером обветренном лице механика, иссеченном глубокими морщинами, появилась широкая, добрая улыбка. – А что я вам говорил, громадяне? Наш командир из любого пекла вырвется. Разве не так? А вы не хотели слушаться старика Заморина. Особенно ты, Зарема.
Девушка тоже вскочила и от радости повисла на его сильной руке:
– Василий Пахомович! Я действительно слышу.
– Якши, Зарем, я тоже слышу, – в тон ей выкрикнул Рамазанов.
И действительно, где-то далеко-далеко, трудно было даже понять, с запада пли с юга, смутно доносился гул одинокого авиационного мотора. Когда он окреп, стало ясно, что самолет приближается с запада. Все трое увидели быстро растущую точку. Самолет шел под нижней кромкой облаков, но потом резко снизился и продолжал полет почти над самой землей.
– Смотри ты, на бреющем возвращается, – отметил Заморин, – значит, с победой.
Уже отчетливо были видны не только нос, но и плоскости «Ильюшина», и его горбатые кабины. Совсем близко был он от окраины аэродрома, и Заморин, перевидавший на своем веку сотни посадок, знающе прокомментировал:
– Сейчас он над посадочным «Т» пробреет, «горкой» высоту наберет и потом по всем правилам заходец сделает…
Но вдруг он осекся. На глазах у всех зеленый горбатый ИЛ дважды поперхнулся синеватым дымком и, словно споткнувшись, стал терять последние метры высоты.
Не выпуская шасси, он с небольшим креном повернул нос в сторону своего капонира и пошел прямо на него, будто хотел врезаться в шершавые гребни насыпи.
– Что он творит! – испуганно вскрикнула Магомедова.
Тяжелое тело «Ильюшина» быстро проваливалось вниз, и уже было видно, что винт стоит во флюгерном положении, как лопасти мельницы в безветрие. На широкой посадочной полосе зачем-то дали три зеленые ракеты подряд, но это уже никак не могло повлиять на ход посадки. Хрупкий весенний воздух не мог удержать тяжелую машину, и она все валилась и валилась вниз.
Так, без выпущенных шасси, «Ильюшин» метрах в тридцати от капонира и плюхнулся на уже подсохшую землю. Винт выбросил вверх ее влажный пласты, зарылся в давно не паханную почву. Комья земли обдали фюзеляж, заляпали остекленный фонарь. И стало тихо только жаворонки, припадая к земле и отскакивая от нее, испуганно тренькали.
– С командиром беда! – закричал отчаянно механик, но Зара его уже не слышала. Все поняв, она уже мчалась по весенней земле к безмолвному самолету. Она бежала, откинув назад голову, ветер плескал ей в лицо ожесточенно трепал волосы. Иногда подошвы сапог оскальзывались, но она и не думала смотреть себе под ноги, чтобы выбирать хорошую дорогу. Глаза ее, сухие, остановившиеся, не моргая, смотрели на пилотскую кабину, пот струился по лицу. Было странно, что на самолете не совершалось никакого движения. Он словно врос в землю, как не на месте поставленный памятник.
– Коля! – отчаянно шептала она. – Николенька родной, что ты?
От командного пункта в сторону самолета отъехал «виллис», но Зара была уже у цели. По распластанному на земле крылу продвинулась она к кабине, увидела в фонаре щель и в ней окровавленную руку. Демин не в силах был сдвинуть фонарь.
– Коля, родной! – запыхавшись, повторяла она. – Подожди, я тебе помогу, все будет хорошо… Все будет хорошо!
Цепкими руками схватилась она за обрез крышки, потянула ее назад. Но крышку, видно, заклинило, она ни капельки не поддалась. Зара видела забрызганный красными пятнами, иссеченный зенитными осколками плексиглас, дыры в нем и навалившегося на ручку управления Демина. Доска приборов была побита, зияли дыры и в обшивке. На спине комбинезон летчика был мокрым. Большое пятно расползалось выше поясницы, Странная неподвижность Демина на мгновение ошеломила ее.
– Убили! – устало выговорила Магомедова и еще раз рванула руками неподдающуюся крышку кабины.
– Подожди, дочка, – раздался над ее головой суровый голос Заморина. – Глаза проплакать – это легче легкого. Рано причитать начала. – Он, как маленькую девочку, отодвинул ее в сторону, огромными лапищами схватился за обрез фонаря, и он со скрипом подался назад, обнажая залитую кровью пилотскую кабину. Правая рука Демина, которой он пытался открыть фонарь, беспомощно упала, и резкая боль, вероятно, привела летчика в чувство. Он открыл глаза, увидел Магомедову.
– Зарочка! Ранило меня.
– Куда тебя? – тихо вскрикнула она. – Куда, Коленька?
Но взгляд Демина стал гаснуть. Не поднимая тяжелых век, он пробормотал:
– Я бы мог посадить и на полосу… но я хотел поближе к тебе… Скажи командиру, пусть поскорее проявят пленку… у них там три яруса заграждений… у них на южном секторе обороны…
– Я здесь, Демин, – сказал наклонившийся над летчиком Ветлугин, но старший лейтенант его уже не слышал. Тело его откинулось на жесткую спинку сиденья.
Ветлугин наклонился к самому его уху, громко прокричал:
– Слышь, Демин! Спасибо тебе! Пленки сейчас проявим. Все как есть маршалу доложу. А тебя сейчас в госпиталь. Чинить тебя надо. Всех нас время от времени чинят. – Он обернулся и зычно скомандовал санитарам: – Носилки! – Потом отозвал в сторону Магомедову и негромко распорядился: – Ты поедешь, Зарема, с пим.
Глава четвертая
Ветлугин рассмеялся и ударил его черной крагой но плечу:
– Вот уж чего не могу, того не могу. Ну ладно. Делу время – потехе час. Идем в землянку прокладывать маршрут.
Над аэродромом прошумел теплый весенний ливень, и чужое ненашенское солнце заблестело на широких плоскостях и кабинах штурмовиков, упрятанных в капонирах под тонкими маскировочными сетями. «Папаша» Заморин до одури ненавидел эти сети, считая их никчемными и ненужными, и когда они из-за какой-нибудь оплошности падали на самолет и надо было их поднимать, зло ругался на всю стоянку.
– И какой это только умник придумал такую страхолюдину. Да какая это, с позволения сказать, маскировка! Так. Фиговый листок, да и только. Совсем как на Венере какой, из мрамора сделанной. Весь срам наружу, а фиговый листок поверх самого стыдного места припечатан.
Бывало, погибший Леня Пчелинцев нет-нет да и прерывал его красноречивые тирады:
– Василий Пахомович, значит, вы против великого искусства идете. Против эллинского и против древнегреческого? Значит, для вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?
– Можешь даже считать, что хуже ночного, Леня, – намертво стоял на своем «папаша» Заморин. – Тебе этот Аполлон еще и Бельведерский, к тому же. А по мне, так это попросту голый парень, которому не дали чем стыдное место прикрыть. И вообще, я не интеллигент, а человек от земли и с детства привык одеваться как следует. Если бы я ходил вроде Аполлона с фиговым листком промеж ног, меня бы батька розгами засек еще в детстве, А уж если бы я и выжил, то в бригадиры к трактористам никогда бы не попал, потому как навек был бы скомпрометирован.
Короче говоря, поправляя маскировочные сети, он всегда ворчал. А сегодня была у него еще и дополнительная причина сердиться с особой силой. Неожиданно получил папаша Заморин приказ от самого инженера полка срочно подготовить машину к боевому вылету. Он бросил исподлобья взгляд на соседние стоянки, но не обнаружил там никакого движения.
– А другие как? – спросил он у инженера полка. – Кому-нибудь тоже приказали готовиться?
– Пока одному вашему экипажу, – уточнил инженер.
И тогда «папаша» Заморин окончательно заскучал.
Человек наблюдательный, но немногословный, он на этот раз не удержался от осуждающего замечания:
– Все Демина да Демина на боевое задание. Можно подумать – летчиков больше в нашем полку нет. Вон у Чичико Белашвили сколько каплунов пятой нормой объедаются, а в бой после училища как по два раза сходили, так и все. А моего командира давай и давай. Двужильный он, что ли!
И подумал Заморин о том, что, видно, сложным и опасным было задание, если потребовался всего один опытный экипаж. Подошли веселый, улыбающийся Рамазанов и оружейница Магомедова.
– Из каптерки видел, ты быстро-быстро на самолет ходил, – еще издали окликнул его Рамазанов. – В чем дело, Василий Пахомыч? Полк на отдыхе, а ты в кабине шуруешь.
– Полк на отдыхе, а нам летать, – вздохнул горько Заморин. – Давайте за дело, други мои.
У Магомедовой на бледном, густо усеянном веснушками лице тревожно блеснули глаза.
– А более определенно вы что-нибудь знаете?
– Нет, дочка, – потеплевшим голосом ответил Заморин. – Придет командир, расскажет.
Ждать им пришлось недолго. Вскоре появился около самолета и Демин, неестественно тугим от напряжения голосом воскликнул:
– Оля-ля! Ну что за экипаж! Глазом не моргнешь – все готово.
– Куда полетите, товарищ старший лейтенант? – хмуро поинтересовался Заморин.
– «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – пропел фальшиво Демин.
– А все-таки? – тихо прервала его посерьезневшая Зарема.
– А разве подчиненный имеет право говорить командиру «а все-таки»? – попробовал он отшутиться, но, увидев тревогу в широко раскрытых черных глазах, на мгновение умолк; усмехнувшись, ответил: – Что могу вам сказать, мои дорогие друзья? Иду в свой семьдесят третий боевой вылет. Иду на запад, но не на свидание с Германом Герингом или самим Адольфом Гитлером. До Берлина не долечу. Моя цель – Зееловские высоты. Сфотографирую юго-восточную окраину – и баста. Другие секторы обороны будут ИЛы из других полков фотографировать. Потом вернусь, и вечером забьем очередного «адмиральского козла». А вы чего такие торжественно-печальные, как на панихиде? Это задание мне поручил сам командующий фронтом, Маршал Советского Союза, не кто-нибудь. Видите, с какими людьми Николай Демин в знакомстве состоит!
Магомедова приблизилась к нему, перекинув косу на грудь, нервно затеребила се конец.
– А прикрытие будет?
Демин легкомысленно улыбнулся, но она тотчас же поняла, что и эта улыбка, как и бодряческий тон, дается ему не без усилия.
– Что ты, Зарочка? Сейчас же не сорок первый год. Авиация живет побогаче. Кто же ходит на разведку без прикрытия? Меня будут эскортировать, как самую почетную персону. Шестерка ЛА-пять сверху, две пары по сторонам. Видите, с каким шиком пойду. Торопитесь, дорогой Василий Пахомович, с матчастью.
– Самолет как штык, товарищ командир.
– Тогда забегу в землянку напиться – и в кабину. Вылет мой по готовности.
Заморин молча кивнул головой и деликатно отвернулся, предвидя, что Магомедова пойдет в землянку следом за командиром. Демин это знал тоже и умышленно направился к землянке медленными шагами. Зара нагнала его на полпути. Шли молча, но по тяжелому дыханию Демин понимал, как она волнуется, и, боясь, что это волнение прорвется на людях он стремительно сбежал по корявым ступенькам землянки вниз, долго, как загнанный охотниками лось, пил прогорклую воду из алюминиевой кружки.
– Все тут горькое: и дома, и кирки с их шпилями, и вода даже. Поневоле запоешь: «Германия, Германия, чужая сторона».
– Много не пей, – отрывисто оказала Зара.
– Это по какой же причине? – ухмыльнулся он.
– На пикировании будет тяжело.
Демин нежно привлек ее к себе.
– Ты лучше всякого врача разбираешься.
Она ткнулась лицом ему в плечо, с наслаждением втянула запах его гимнастерки: запах ветра, соли и пота.
– Зачем летишь? Никто не летает, все по капонирам, как по норам, а тебя в бой!
– Так ведь в разведку, – улыбнулся он глуповато, чтобы прикрыть волнение. Где-то, на самом донышке души, ощущал и он непонятную тревогу, и нежданное, почти никогда не проявлявшееся чувство усталости овладело им. Зара была рядом, смотрела грустными глазами.
Как ему не хотелось улетать от нее в бой на тяжелом, гудящем ИЛе, снова испытывать все то, что он уже испытывал семьдесят два раза, видеть под крылом до чертиков надоевшую немецкую землю, красные черепичные крыши домов, перекрестия шоссейных дорог, уворачиваться опять от зениток!
– Почему все-таки тебя? – повторила опять Зара. – Могли бы еще кого-нибудь послать.
– Каждому свое, как в Библии записано.
– Врунишка, ведь сам напросился.
– Зарочка, так непочтительно о своем муже? Меня же сам маршал вызвал и заданием этим снабдил. Что же я ему должен был, по-твоему, оказать? Дескать, война кончается, и мне очень и очень хочется остаться в живых.
Или что меня не пускает в разведывательный полет чудесная русалка североосетинского происхождения?
– Хотя бы и так, – печально улыбнулась Зарема.
– А маршал, знаешь бы, что сделал?
– Не догадываюсь.
– Он бы вскричал сурово: кто такая? Отправить ее в двадцать четыре часа за пределы фронтовой полосы, в далекий тыл, дабы не мешала она дважды краснознаменному старшему лейтенанту Демину сражаться с ненавистным врагом до полной победы.
Она зажала ему рот ладонью.
– Ох. Коля! Если бы я могла, я бы крикнула на весь мир: «Не пущу! Не позволю подставлять под снаряды и пули мое самое дорогое!»
– Дорогая моя, – тихо произнес Демин, – нелегок путь до этого самого Берлина, и многих друзей мы еще недосчитаемся на этом пути. Но что поделать. Война есть война, а я летчик, и в планшетке у меня карта с боевым маршрутом.
Зара тяжело вздохнула.
– Ты сейчас сух, как боевой приказ.
– Лаконичен, – поправил Демин.
Она проводила его до самолета, долго не могла проститься. Демин осторожно оглядывался по сторонам, опасаясь, что кто-либо из однополчан, кроме бесконечно своих «папаши» Заморина и Фатеха Рамазанова, увидит их в эти минуты. Зара взяла в руки его коричневый шлемофон, нежно погладила рукой вывернутую меховую подкладку, потом, видя, что старшина отвернулся, поцеловала Демина в лоб, шутливо перекрестила.
– Это я тебя, как трех богатырей на Руси невесты крестили, – рассмеялась она, – а теперь иди. Иди и не оглядывайся, потому что это плохая примета.
Демин согласно кивнул и торопливой походкой озабоченного человека направился к машине. Едва успел принять рапорт механика о готовности материальной части, как подкатил «виллис» и выскочил из него сам командир полка Ветлугин в коричневой кожаной курточке и шиковых хромовых сапогах. Стоя поодаль, Зарема обеспокоенно наблюдала за их встречей. Она не могла слышать, о чем они говорили, но, видя, как Ветлугин энергично жестикулировал руками, безошибочно догадалась, что это он объясняет как лучше зайти на цель, где надо обойти основные зенитные точки и особенно бдительно следить за воздухом, опасаясь атак «мессершмиттов». Демин иногда кивал, иногда, не соглашаясь, показывал на пальцах какие-то свои маневры. «И чего он поучает, – неприязненно подумала Зарема, – взял бы да и вместо Коли сам сходил на разведку», – но тотчас же спохватилась. Подобно всем девушкам, воспитанным на фронтовых аэродромах, она уважала смелость и мужество даже в тех летчиках, которые ей были малосимпатичны. Ветлугина она считала позером и хвастуном, но боевым его наградам и легендам, ходившим о его азартной смелости из землянки в землянку, верила и уважала в нем недюжинного воздушного бойца.
«Он же, конечно, прав, – сказала Зарема самой себе, – не должен же командир полка рваться на каждое боевое задание. Но Колю зачем именно сегодня».
Однако она и тут попыталась себя успокоить и даже заставила почувствовать необычную гордость. Ведь не кто-нибудь, а сам прославленный маршал, при имени которого теперь, должно быть, трепещет Гитлер, отобрал Николая для сложного и ответственного задания.
Потом «виллис» отъехал, и она увидела, как в заднюю кабину «тринадцатой» залез новый воздушный стрелок Мылов, рябоватый, коротконогий парень. А следом за ним по широкому зеленому крылу шагнул к пилотской кабине и Демин. Он подержался за ее обрез левой рукой, а правой прощально помахал ей. Потом легко перешагнул этот обрез и закрыл над своей головой прозрачный фонарь.
Демин сделал рукой знак суетившимся у самолета Заморину и Рамазанову, чтобы они отошли, и стал запускать мотор. Раза два или три чихнул двигатель, а потом черные лопасти винта в бешеном вращении образовали перед носом самолета устойчивый черный круг. Демин опробовал мотор на разных режимах и запросил разрешение выруливать. Зеленая ракета расчертила голубой весенний воздух. «Ильюшин», скрипнув тормозами, неохотно потащился вперед, и было как-то странно слышать его одинокий гул на притихшем аэродроме.
«Он уже не обернется, – с горечью подумала Зарема. – Сейчас он занят обзором приборной доски, взлетной полосы и ни за что уже не обернется». Но она ошиблась. Уже находясь на взлетной полосе, Демин распахнул над собой фонарь, быстро привстал на сиденье и помахал издали рукой в черной краге. А потом штурмовик долго бежал по широкой грунтовой полосе, будто никак не хотел от нее оторваться. Прежде чем лечь на курс, он по традиции на бреющем прошел над самым центром аэродрома.
Это Ветлугин завел такой порядок. Если экипажи уходили на особенно сложное задание либо возвращались из боя, сделав что-то необыкновенное, они имели право пройти на бреющем.
У Заремы всегда рождалось радостное чувство гордости, если видела она низко-низко над собой широкие распластанные крылья летящего ИЛ а, тонкие стволы пулеметов и пушек, пилотскую кабину, сверкающую в солнечных лучах, и, самое главное, слышала рев мотора, басовитым водопадом низвергающийся на землю рев, от которого вибрировало все вокруг и долго – долго раскалывался воздух. Всегда так было. Но сейчас и лихой бреющий полет не мог развеять чувства тревоги. Она стояла на опустевшей стоянке, вглядываясь в горизонт на западе. Там, за горизонтом, далеко-далеко едва слышно погромыхивала канонада, а на их полевом аэродроме было тихо, спокойно. Над землянкой полкового КП от ветра крутился жестяной флюгер, на радиостанции устанавливали связь с улетевшим экипажем, и чей-то хрипловатый голос повторял позывные аэродрома, в штабе фронта кто-то принимал первое донесение о вылете на разведку обороны Зееловских высот «тринадцатой».
Зара стояла на опустевшей стоянке до тех пор, пока не почувствовала на плече тяжелую, заскорузлую руку.
– Горюешь, дочка? – словно издалека донесся до нее спокойный басок. – Ты не тово… не растравляй себя думами. Все должно в полном порядке завершиться. Как в авиации.
– Спасибо, Василий Пахомович, – встрепенулась она, – вы всегда умеете вовремя доброе слово вставить. Спасибо, родной. А как вы думаете, задание это не очень опасное?
– Да ведь как тебе сказать, дочка, – неопределенно вздохнул «папаша» Заморин. – Разведка, она и есть разведка. И ты это не хуже меня знаешь. Сама по себе разведка с воздуха – она еще ничего, но вот фотографирование…
– А что фотографирование?
«Папаша» Заморин достал кисет, свернул «козью ножку» из последнего номера фронтовой газеты. На ее отрывке из названия «Бей врага» осталось лишь «ага».
Отвернувшись от Магомедовой, он стрельнул в небо седоватым облаком едкого дыма, не торопясь молвил:
– Да, есть в этом задании одна особенность. Я бы даже сказал – противная особенность. Когда летчик фотографирует, он идет по прямой. Без всякого маневра, понимаешь? А впрочем, ни к чему об этом говорить. Наш командир и не на такие задания, да еще без прикрытия, ходил, и то возвращался. Командир у нас геройский, он из любого положения выпутается. Давай лучше кликнем нашего Рамазана да «козлика» забьем. Так оно лучше будет. И время скоротаем, и волнения, глядишь, поубавятся.
– Но ведь нас же только трое, – вздохнула Зарема, – а в домино нужен четвертый.
– Ах я старый хрыч, совсем об этом позабыл! – хлопнул себя ладонью по лбу старшина. – Вот видишь, дочка, как нам без командира приходится. Даже «козлика» не получается. Однако голь на выдумки хитра. Нашему горю помочь можно. Эва! – он заполз левой рукой в бездонный карман своего видавшего виды промасленного комбинезона и вытащил потрепанную колоду карт. – «Козлик» не получится, так «дурачка» врежем. Рамазанов, ходи сюда шибче.
Моторист, возившийся с маскировочной сетью, добродушно закивал головой.
– Приказ, старшина, для Фатеха закон. Сейчас у тебя буду.
Они сели за деревянный столик, за которым вместе с командиром часто коротали свободное время. Заморин ловко разбросал карты. Туз выпал Заре, но она, занятая своими думами, не обратила на это внимания, продолжала сидеть молча, скрестив руки на груди.
– Зарем, тебе сдавать, – напомнил вполголоса Рамазанов.
– Я сейчас, – быстро откликнулась девушка.
Сыграли три партии, и в двух из них Магомедова неизбежно оставалась в дураках. Рамазанов протяжно вздохнул, метнул на оружейницу добродушный взгляд.
– Счастливый ты, Зарем… в карты не везет, любовь повезет.
Заморин из того же глубокого кармана, из которого извлекал буквально все: гаечные ключи, пасатижи, махорку, карты, – достал тяжелые древние карманные часы, открыл тугую посеребренную крышку. По его расчету экипаж Демина должен был возвратиться минут через десять.
– Еще разок сдадим, что ли? – предложил он с деланным равнодушием. Играли молча и скучно, без обычных веселых выкриков и шуток. Закончив кон, больше тасовать колоду не стали. Она застыла в руках у Зары.
– Василий Пахомыч, – тихо спросила она, – может быть, я на КП схожу посмотрю, что на радиостанции делается, а?
– Сиди, дочка, не надо, – мягко отсоветовал старый механик, – ты же знаешь, что туда не пускают посторонних.
– Да какая же я посторонняя, – вспыхнула Зарема, по Заморин спокойно возразил:
– Майору Колосову ты этого не докажешь. Он хотя и добряк, но формалист.
– Да, вы правы, Василий Пахомович, – грустно согласилась она и нервно затеребила длинными тонкими пальцами подол юбки. Рамазанов, сочувствующими узкими глазами все время на нее глядевший, решил ее развеселить и вдруг запел веселый татарский куплет отчаянно громким голосом:
Все так и грохнули со смеху. Зарема даже слезинки смахнула с глаз. Но прошла минута, и снова напряженное ожидание сковало всех. Зарема с волнением смотрела на запад. Из-за Одера ветер нагонял тугие весенние облака, тяжелые от накопившейся влаги. Они быстро смыкались, образуя серый непроницаемый полог, упрягавший землю от солнца. Сколько ни вслушивалась Зара в нависшую над аэродромом тишину, так и не могла уловить ни одного звука, чем-либо похожего на далекий гул мотора. Молчал и Заморин, тяжело отдуваясь, смотрел на раскрытый циферблат часов, на быстро скользящую секундную стрелку. Лишь Рамазанов старался казаться беспечным.
Чаю пьешь – орлом летаешь,
Водка пьешь – свинья лежишь,
Деньга есть – с чужой гуляешь,
Деньга нет – к своей спешишь.
– Уже время вышло, – прошептала Зарема, побледнев.
– Мои на три минуты отстают, – брякнул Заморин негромко, но вдруг весь подобрался, навис над столом своей огромной тяжелой фигурой. – Тише! Нишкните! – произнес он взволнованно, – кажется, идет! – На сером обветренном лице механика, иссеченном глубокими морщинами, появилась широкая, добрая улыбка. – А что я вам говорил, громадяне? Наш командир из любого пекла вырвется. Разве не так? А вы не хотели слушаться старика Заморина. Особенно ты, Зарема.
Девушка тоже вскочила и от радости повисла на его сильной руке:
– Василий Пахомович! Я действительно слышу.
– Якши, Зарем, я тоже слышу, – в тон ей выкрикнул Рамазанов.
И действительно, где-то далеко-далеко, трудно было даже понять, с запада пли с юга, смутно доносился гул одинокого авиационного мотора. Когда он окреп, стало ясно, что самолет приближается с запада. Все трое увидели быстро растущую точку. Самолет шел под нижней кромкой облаков, но потом резко снизился и продолжал полет почти над самой землей.
– Смотри ты, на бреющем возвращается, – отметил Заморин, – значит, с победой.
Уже отчетливо были видны не только нос, но и плоскости «Ильюшина», и его горбатые кабины. Совсем близко был он от окраины аэродрома, и Заморин, перевидавший на своем веку сотни посадок, знающе прокомментировал:
– Сейчас он над посадочным «Т» пробреет, «горкой» высоту наберет и потом по всем правилам заходец сделает…
Но вдруг он осекся. На глазах у всех зеленый горбатый ИЛ дважды поперхнулся синеватым дымком и, словно споткнувшись, стал терять последние метры высоты.
Не выпуская шасси, он с небольшим креном повернул нос в сторону своего капонира и пошел прямо на него, будто хотел врезаться в шершавые гребни насыпи.
– Что он творит! – испуганно вскрикнула Магомедова.
Тяжелое тело «Ильюшина» быстро проваливалось вниз, и уже было видно, что винт стоит во флюгерном положении, как лопасти мельницы в безветрие. На широкой посадочной полосе зачем-то дали три зеленые ракеты подряд, но это уже никак не могло повлиять на ход посадки. Хрупкий весенний воздух не мог удержать тяжелую машину, и она все валилась и валилась вниз.
Так, без выпущенных шасси, «Ильюшин» метрах в тридцати от капонира и плюхнулся на уже подсохшую землю. Винт выбросил вверх ее влажный пласты, зарылся в давно не паханную почву. Комья земли обдали фюзеляж, заляпали остекленный фонарь. И стало тихо только жаворонки, припадая к земле и отскакивая от нее, испуганно тренькали.
– С командиром беда! – закричал отчаянно механик, но Зара его уже не слышала. Все поняв, она уже мчалась по весенней земле к безмолвному самолету. Она бежала, откинув назад голову, ветер плескал ей в лицо ожесточенно трепал волосы. Иногда подошвы сапог оскальзывались, но она и не думала смотреть себе под ноги, чтобы выбирать хорошую дорогу. Глаза ее, сухие, остановившиеся, не моргая, смотрели на пилотскую кабину, пот струился по лицу. Было странно, что на самолете не совершалось никакого движения. Он словно врос в землю, как не на месте поставленный памятник.
– Коля! – отчаянно шептала она. – Николенька родной, что ты?
От командного пункта в сторону самолета отъехал «виллис», но Зара была уже у цели. По распластанному на земле крылу продвинулась она к кабине, увидела в фонаре щель и в ней окровавленную руку. Демин не в силах был сдвинуть фонарь.
– Коля, родной! – запыхавшись, повторяла она. – Подожди, я тебе помогу, все будет хорошо… Все будет хорошо!
Цепкими руками схватилась она за обрез крышки, потянула ее назад. Но крышку, видно, заклинило, она ни капельки не поддалась. Зара видела забрызганный красными пятнами, иссеченный зенитными осколками плексиглас, дыры в нем и навалившегося на ручку управления Демина. Доска приборов была побита, зияли дыры и в обшивке. На спине комбинезон летчика был мокрым. Большое пятно расползалось выше поясницы, Странная неподвижность Демина на мгновение ошеломила ее.
– Убили! – устало выговорила Магомедова и еще раз рванула руками неподдающуюся крышку кабины.
– Подожди, дочка, – раздался над ее головой суровый голос Заморина. – Глаза проплакать – это легче легкого. Рано причитать начала. – Он, как маленькую девочку, отодвинул ее в сторону, огромными лапищами схватился за обрез фонаря, и он со скрипом подался назад, обнажая залитую кровью пилотскую кабину. Правая рука Демина, которой он пытался открыть фонарь, беспомощно упала, и резкая боль, вероятно, привела летчика в чувство. Он открыл глаза, увидел Магомедову.
– Зарочка! Ранило меня.
– Куда тебя? – тихо вскрикнула она. – Куда, Коленька?
Но взгляд Демина стал гаснуть. Не поднимая тяжелых век, он пробормотал:
– Я бы мог посадить и на полосу… но я хотел поближе к тебе… Скажи командиру, пусть поскорее проявят пленку… у них там три яруса заграждений… у них на южном секторе обороны…
– Я здесь, Демин, – сказал наклонившийся над летчиком Ветлугин, но старший лейтенант его уже не слышал. Тело его откинулось на жесткую спинку сиденья.
Ветлугин наклонился к самому его уху, громко прокричал:
– Слышь, Демин! Спасибо тебе! Пленки сейчас проявим. Все как есть маршалу доложу. А тебя сейчас в госпиталь. Чинить тебя надо. Всех нас время от времени чинят. – Он обернулся и зычно скомандовал санитарам: – Носилки! – Потом отозвал в сторону Магомедову и негромко распорядился: – Ты поедешь, Зарема, с пим.
Глава четвертая
Фронтовой госпиталь помещался в небольшом немецком городке, столь стремительно отбитом у фашистов, что ни одна постройка не была здесь разрушена. В нескольких кварталах от городского вокзала, обнесенное каменным забором, стояло в окружении высоких красноватых корабельных сосен шестиэтажное здание, издали напоминающее костел. Такое сходство усиливалось еще и тем, что на мрачноватом грязно-сером фронтоне был вылеплен аляповатый барельеф. Высокая черно-бронзовая мать несла на руках младенца. Лицо ее из потускневшей бронзы безучастно смотрело на нового обитателя планеты, и трудно было поверить, что скульптор, затевая свою работу, намеревался создать символ материнства и младенчества. Тем не менее это было так. По приказу самого Гитлера строилось это здание. Было оно задумано как особо привилегированный родильный дом, куда направлялись лишь жены самых влиятельных представителей нацистского общества.
Однако война все круто изменила. Пришлось знатным роженицам спешно эвакуироваться, и в те самые палаты, где еще в начале сорок первого года величественно попискивали на радость Адольфу Гитлеру и его клике самые идеальные арийские потомки, пачками стали поступать тяжело раненные немецкие офицеры с Восточного фронта, оглашая стонами и отборной бранью высокие своды этого почти священного здания, и черно-бронзовая мать на фронтоне не знала, куда отвернуть лик от этой печальной действительности.
Как только окруженный фашистский гарнизон капитулировал, советское командование разместило в этом здании фронтовой госпиталь. Здесь все осталось как было, и даже лифты действовали.
Но Демина в просторном лифте не поднимали. Он остался внизу, на первом этаже, где в ту пору была главная операционная и находились тяжелораненые и нетранспортабельные. Сестры подкатили тележку и перенесли на нее Демина. Одна из них, пожилая, «некрасивая, с птичьим, неприветливым лицом, сказала Магомедовой:
– Вы останетесь здесь.
– Может быть, я чем-нибудь помогу? – робко предложила свои услуги Зарема, но сестра повторила тем же непроницаемым голосом: – Вы останетесь здесь.
И Зарема осталась. Она не видела, как, готовя к операции Демина, сестры разрезали на раненой ноге сапог и освобождали его тело от пропитавшегося кровью комбинезона, не слышала, как стонал он в эти минуты. Сидя на жестком откидном кресле, предназначенном для посетителей, она подавленно рассматривала просторный зал приемного покоя. Был он такой же мрачноватый, как и все помпезное сооружение родильного дома. Темные потолки, темные панели на стенах из какого-то тяжелого дуба, даже подвески массивной люстры и те темные.
Однако война все круто изменила. Пришлось знатным роженицам спешно эвакуироваться, и в те самые палаты, где еще в начале сорок первого года величественно попискивали на радость Адольфу Гитлеру и его клике самые идеальные арийские потомки, пачками стали поступать тяжело раненные немецкие офицеры с Восточного фронта, оглашая стонами и отборной бранью высокие своды этого почти священного здания, и черно-бронзовая мать на фронтоне не знала, куда отвернуть лик от этой печальной действительности.
Как только окруженный фашистский гарнизон капитулировал, советское командование разместило в этом здании фронтовой госпиталь. Здесь все осталось как было, и даже лифты действовали.
Но Демина в просторном лифте не поднимали. Он остался внизу, на первом этаже, где в ту пору была главная операционная и находились тяжелораненые и нетранспортабельные. Сестры подкатили тележку и перенесли на нее Демина. Одна из них, пожилая, «некрасивая, с птичьим, неприветливым лицом, сказала Магомедовой:
– Вы останетесь здесь.
– Может быть, я чем-нибудь помогу? – робко предложила свои услуги Зарема, но сестра повторила тем же непроницаемым голосом: – Вы останетесь здесь.
И Зарема осталась. Она не видела, как, готовя к операции Демина, сестры разрезали на раненой ноге сапог и освобождали его тело от пропитавшегося кровью комбинезона, не слышала, как стонал он в эти минуты. Сидя на жестком откидном кресле, предназначенном для посетителей, она подавленно рассматривала просторный зал приемного покоя. Был он такой же мрачноватый, как и все помпезное сооружение родильного дома. Темные потолки, темные панели на стенах из какого-то тяжелого дуба, даже подвески массивной люстры и те темные.