Страница:
«Фелькишер Беобахтер», 14.10.41 г.
Не знаю, в какой мере верна теория массового террора, приписываемая немцам, они ведь заинтересованы в расположении населения. И упорно говорят, что многие из простых людей не скрывают своих надежд на их приход, предпочитая моральные блага, даваемые советской властью, материальным, которые они почему-то надеются получить от немцев. Немцы блещут техникой, у них через несколько часов после прихода на новые позиции появляются машины с бетоном, строящие неприступные окопы, имеются будто бы машины-сушилки и трамбовки, которые сразу делают проезжими дороги в распутицу. Вслед за армиями идут сельскохозяйственные машины, и сразу же в тыл отправляются грузовики с зерном, самолеты, высаживающие десант, улетают обратно, груженные скотом, собранным на месте посадки, и т. п. Но все же уже 90 дней войны, что ни говори, а это их неуспех. Если бы не «игра» англичан, их уже, вероятно, можно было разбить, создав во Франции второй фронт.
XX
XXI
Дневник. 19 сентября 1941 г.
Не знаю, в какой мере верна теория массового террора, приписываемая немцам, они ведь заинтересованы в расположении населения. И упорно говорят, что многие из простых людей не скрывают своих надежд на их приход, предпочитая моральные блага, даваемые советской властью, материальным, которые они почему-то надеются получить от немцев. Немцы блещут техникой, у них через несколько часов после прихода на новые позиции появляются машины с бетоном, строящие неприступные окопы, имеются будто бы машины-сушилки и трамбовки, которые сразу делают проезжими дороги в распутицу. Вслед за армиями идут сельскохозяйственные машины, и сразу же в тыл отправляются грузовики с зерном, самолеты, высаживающие десант, улетают обратно, груженные скотом, собранным на месте посадки, и т. п. Но все же уже 90 дней войны, что ни говори, а это их неуспех. Если бы не «игра» англичан, их уже, вероятно, можно было разбить, создав во Франции второй фронт.
XX
7 сентября 1941 года. Москва.
В парках и скверах опадала листва, желтыми парашютиками плавно планируя под ноги проходящим патрулям. По облетающим аллеям носились осенние паутинки. Было еще не холодно, но уже не жарко. Одно слово – бабье лето.
Филипп Ильич Головин сидел в своем кабинете. Шторы светомаскировки были откинуты, и через окна, перечеркнутые крест-накрест бумажными полосками, было видно белесое сентябрьское небо. По военному времени на нем была генеральская форма со звездочками в красных квадратных петлицах. Настроеное у него было отвратительное. Дело не в том, что, несмотря на воскресный день, ему приходилось париться на службе, сейчас вся страна работала, не заглядывая в календарь. Все было гораздо хуже. Впервые в жизни Филипп Ильич усомнился в своей нужности и в нужности своих начальников и подчиненных. Оперативные сводки с фронтов были более чем плохими. Немец пер вмах, не встречая серьезной преграды. За неполных три месяца войны Красная армия потеряла до трех миллионов бойцов и командиров убитыми, ранеными и пленными. Только под Киевом в кольцо попало шестьсот тысяч человек! Количество погибшего гражданского населения вообще не поддавалось никакому учету.
Как такое могло произойти?! Ведь военная доктрина Советского Союза была построена на том, чтобы «бить врага на его территории и окончить войну малой кровью». Почему же мы его не бьем?!
Кто виноват в том, что немцы уже под Москвой?!
Начиная с декабря сорокового года вся агентурная информация говорила о том, что Германия может напасть на СССР. Сталин не верил. Не верил, когда год назад, 27 сентября 1940 года, Германия, Италия и Япония заключили военный союз. Не верил, когда в ноябре к ним присоединилась Румыния, а позже – Венгрия. Ведь очевидно же было, что Гитлер готовит себе плацдарм для нападения на СССР! А ОН продолжал не верить. Не верил, когда 18 июня 1941 года Германия заключила с Турцией договор о дружбе и ненападении. Не верил тогда, когда агентура докладывала о массированном скоплении боевой техники и живой силы противника вдоль всей границы – от Черного до Балтийского моря. Не верил даже тогда, когда немцы бомбили наши города и жгли наши села. Он посчитал это провокацией! Приказ открыть ответный огонь поступил в войска с опозданием почти на сутки!
Зачем тогда вообще нужна разведка, если политическое руководство страны совершенно игнорирует сведения, которые она добывает?! Многолетний труд тысяч людей, добывающих, проверяющих и систематизирующих сведения о намерениях Германии и ее союзников, их военно-промышленном потенциале и направлениях главных ударов, оказался ненужным и бестолковым! Вся та гигантская работа, которая была проведена в предвоенные годы, полетела в мусорную корзину ровно в четыре часа утра воскресным днем двадцать второго июня.
Сообщение ТАСС, опубликованное за неделю до начала войны, иначе как подхалимским и заискивающим не назовешь. Войска у границ соседнего государства сосредоточиваются не для променада, и не понимать этого советское руководство не могло. Выходит, это сообщение публиковалось не для нас, а для немцев? Мол, читай, Гитлер, про то, что мы ничего не видим и не понимаем. Может, не будешь на нас нападать? И почему в тот час, когда на нашу страну обрушилась страшная и непоправимая беда, оборвавшая миллионы жизней и перемешавшая миллионы судеб, не Сталин, а плоскомордый и гугнивый Молотов проблевал в микрофон радио сухие и казенные, какие-то суконные слова? Стандартные чиновничьи фразы, пожухлые, как прошлогодние листья, еще более убогие на фоне страстной и эмоциональной речи Черчилля. Не этих слов ждала страна. Не таких слов ждали люди в тылу и на фронте.
Нет, у Головина не опустились руки, и он не впал в панику. Он был по-прежнему твердо уверен в том, что «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», но чувство горькой досады не давало покоя. Ребята, ежеминутно рискуя жизнью, добывают разведданные, а они оказываются никому не нужны. Выходит, эти данные добываются ради удовольствия его, Головина, начальника ГРУ и начальника Генерального штаба? А военное и политическое руководство страны в этих данных либо не нуждается, либо им не доверяет. Тогда всю военную разведку надо разогнать к чертовой матери, а генерал-майора Головина расстрелять как врага народа, вредителя и саботажника.
В дверь постучали.
– Разрешите, Филипп Ильич?
Головин поднял тяжелый взгляд на вошедшего.
– Заходи, Олег Николаевич.
Штейн в наглаженной гимнастерке, перетянутой портупеей, широким шагом прошел к столу. В петлицах у него было уже три шпалы. До блеска начищенные сапоги пускали солнечные зайчики, вид – как у именинника. В руке он держал тонкую пачку исписанной бумаги.
Головин оглядел подполковника и не разделил его радости.
– Судя по твоему счастливому виду, Германия капитулировала?
– Лучше, Филипп Ильич!
– Лучше?! – удивился Головин. – Михаил Иванович Калинин избран президентом Рейхстага, а Вячеслав Михайлович Молотов коронуется в Вестминстерском аббатстве? – высказал он свое предположение.
– Еще лучше. Пришло сообщение от товарища Саранцева.
Вся головинская ирония моментально исчезла.
– Успели расшифровать?
– Успели. Вот, пожалуйста, – Олег Николаевич положил на стол генерала листы бумаги, которые держал в руке.
Головин взял бумагу и стал читать. По-видимому, ему пришлось прочитать текст несколько раз, чтобы понять его смысл. Он поднял глаза на Штейна и несколько секунд смотрел на него молча, с выражением ошалелого восторга. Так приговоренный к смерти смотрит на прокурора, который пришел на казнь и зачитал ему полное помилование. Наконец он нашел в себе силы раскрыть рот:
– Олег Николаевич, вы отдаете себе отчет в том, что это такое?! – Он потряс пачкой.
– Отдаю, Филипп Ильич. И совершенно отчетливо. Вот, смотрите, – он перехватил пачку у Головина в разложил ее на столе. – Это реестр договоров фрахта судов для перевозки руды из Нарвика в Германию за прошлый год и за этот. Последний фрахт датирован тридцатым декабря сего года.
– А сейчас какой месяц? – перебил его Головин.
– Сентябрь. Но это не важно. Немцы, с присущей им педантичностью, позаботились о том, чтобы заблаговременно зафрахтовать необходимое количество судов до конца года и заранее заключили договоры с судовладельцами. Из этого реестра совершенно четко просматривается динамика поставок шведской руды! Обратите внимание – начало сорокового года. Фрахтов совсем немного. Потому что Польшу уже захватили, а до лета в Германии вполне хватит руды и металла на постройку танков для войны с Францией. Весной цифра не меняется, а летом она увеличивается, потому что нужно покрыть потери в танках, понесенные во время французской кампании. Затем осенью следует спад, а с зимы поставки идут по нарастающей, – Штейн жестом фокусника перекладывал листы на столе генерала.
– Все верно, в декабре был подписан план «Барбаросса», значит, возросли потребности вермахта в танках, пушках и самолетах, необходимых для войны с Советским Союзом.
– А теперь смотрите тут и тут, – Олег Николаевич перебрал несколько листов. – Летом сего года – спад, а осенняя цифра приближается к цифрам начала сорокового года, то есть к потребностям мирного времени.
Головин встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету.
– Все верно, Олег Николаевич, все верно. Гитлер со своими генералами рассчитывал в войне с Советским Союзом повторить тот же фокус, что и в Польше и во Франции. А после успешного окончания блицкрига ему такая уйма танков будет не нужна. А раз так, то зачем зря перегружать экономику и платить шведам лишнюю валюту за уже ненужную руду?
– Филипп Ильич, то, что сообщил нам товарищ Саранцев, означает, что скоро Германия физически не сможет вести войну!
– Ну-ну. Так уж и не сможет? Вести-то ее Гитлер будет, но обороты ему придется серьезно сбавить.
Головин продолжал ходить по кабинету. Теперь в голове у него сложилась цельная картина, будто в разноцветную мозаику вставили последний недостающий фрагмент. Он не мог рассказать Олегу Николаевичу о том, что это сообщение подтверждает донесения остальных агентов. Источник в крупповском концерне сообщал о падении объемов заказов на второе полугодие сорок первого года. То же самое сообщал агент, внедренный в МЕФО – крупнейшую корпорацию в металлообрабатывающей промышленности Германии. Источники из министерства транспорта доносили о падении объемов военных перевозок внутри самой Германии. Значит – все верно. Если сдержать первую, самую мощную, волну наступления немцев, то дальше будет легче. Во-первых, у Гитлера не хватит ресурсов для проведения крупномасштабных войсковых операций. По крайней мере, из-за просчетов в планировании немцы этот недостаток не сумеют восполнить до весны сорок второго. Во-вторых, советская промышленность успеет наладить выпуск военной продукции за Уралом. Даже если придется сдать немцам Москву, войну мы не проиграем. К лету сорок второго года мы сумеем сравняться с противником по военной мощи.
– Ай да мордвин! – генерал продолжал вышагивать по кабинету. – Ай да сукин сын!
Он посмотрел на подполковника.
– Что скажете, Олег Николаевич? Товарищ Саранцев всего полгода «на работе», а уже такой материал в клювике приносит!
– Так, что ж тут сказать, Филипп Ильич?..
– Полгода! И уже результат! Уловил? – восхитился Головин.
– Семь месяцев, – поправил Штейн.
– Ревнуете? Тяжелей всего пережить чужую удачу особенно младшего по званию, – резюмировал Головин.
Он встал возле окна, открыл раму. В затхлую атмосферу кабинета ворвался чистый сентябрьский воздух.
В голове генерала разведки роились мысли, которые не могли возникнуть еще десять минут назад. Какой сегодня удачный день! Именины сердца. И погода на редкость удачная, и положение наших войск не безнадежное, и Сталин великий и всевидящий, и работа в разведке – самая лучшая.
Сегодня в двадцать ноль-ноль он доложит это сообщение товарища Саранцева начальнику Генерального штаба. Ночью маршал Шапошников в своем ежедневном докладе Сталину, несомненно, изложит донесение из Швеции в его, Головина, интерпретации. Тогда при принятии стратегических решений Сталину будет от чего отталкиваться, ибо то, что «нарыла» разведка, – это козырной туз в предстоящей битве за Москву. Новых танков у немцев не будет, это доказано! Теперь дело за линейными частями. Сумеют они вгрызться в землю, сумеют задержать немцев, сумеют выбить у них максимум боевой техники, значит – все! До лета можно жить спокойно. Дело сделано. Война выиграна. Ее окончание – вопрос времени и напряжения сил. До весны-лета сорок второго немцы не смогут вести активных наступательных действий ввиду отсутствия необходимого количества боевой техники, а к весне эвакуированные за Урал заводы начнут строить танки и самолеты для Красной армии, и к лету военная мощь обеих армий станет примерно равной.
– А что, Олег Николаевич, товарищ Саранцев способен на большее? – задал Головин необычный вопрос.
– Что вы имеете в виду?
– Вы его готовили восемь месяцев, почти круглосуточно находились вместе с Саранцевым. За этот срок можно очень хорошо, даже глубоко изучить человека. Мне интересно ваше мнение о товарище Саранцеве. Что он за человек?
Олег Николаевич помолчал несколько секунд, будто рисуя портрет по памяти.
– Как человек – скромный. Я бы даже сказал, застенчивый. Не любит быть на виду или в центре внимания. Вредных привычек не имеет. Не курит. К алкоголю и женщинам испытывает умеренную тягу.
– Это как? – не понял Головин. – Бабник и алкоголик, что ли?
– Напротив. От рюмки не откажется, особенно если предлагает старший, но только от одной рюмки. Симпатичную бабенку не пропустит, но под юбку нахрапом лезть не будет.
– Понятно. Что еще?
– Родился и жил в деревне, в беднейшей семье. Знает и любит всю крестьянскую работу. Руки у парня на месте. Кроме того, может слесарить, водить машину, заложить или обезвредить мину, разбирается в электротехнике. Может профессионально работать радиомастером. Программу подготовки прошел полностью. Контрольные проверки сдал на «отлично». Что касается его как командира, то товарищ Саранцев, по отзывам его сослуживцев, проявил себя как грамотный, решительный и смелый командир. Хороший воспитатель подчиненных, умело сочетающий заботу и требовательность. С товарищами по прежней службе поддерживал хорошие, ровные отношения. После награждения орденом не зазнался, нос не задрал. Одинаково ровно себя вел и в командирской форме, и в лагерном ватнике.
– Ну, это – как командир. А как разведчик?
– Осторожный и осмотрительный. Легко и без подозрений входит в доверие к нужным людям. Умеет разговорить их и вызвать на откровенность. Начальник спецлага, в котором товарищ Саранцев заучивал легенду Тиму Неминена, мне чуть руку не оторвал, когда благодарил за то, что товарищ Саранцев был внедрен именно в его лагерь. За восемь недель пребывания он безошибочно вычислил и вошел в доверие к самым активным врагам нашего строя из числа интернированных финнов. После того как этих возмутителей спокойствия, указанных в рапортах товарища Саранцева… – Олег Николаевич сделал паузу, подыскивая подходящий термин, – …изолировали от остальных финнов, в лагере укрепилась дисциплина и возросла производительность труда. При этом ни один из… изолированных финнов даже не заподозрил, что их выдал администрации именно товарищ Саранцев. Надо было видеть их лица во время… во время исполнения приговора. Когда их вели к яме, они трепыхались, брыкались, барахтались. А как увидели Саранцева в форме, то разом сникли и успокоились. Исполнение прошло тихо и гладко. Могу добавить, что при выполнении задания он способен искать и находить нетривиальные решения. Кроме того, я заметил у товарища Саранцева одну замечательную особенность.
– Вот как! Какую?
– Он умышленно или нечаянно иногда задает такие глупые вопросы, которые ставят собеседника в тупик. Чаще всего это подвигает собеседника показать свое интеллектуальное превосходство, и он становится достаточно откровенным. При этом товарищ Саранцев будет слушать с открытым ртом даже очевидную ересь.
– Любопытно. Хорошее качество. В нашей работе просто необходимое. Я, например, так не умею. А вы?
– К сожалению, я – тоже.
Головин, все так же расхаживая по кабинету, закручивал в уме оперативную комбинацию, ключевую роль в которой, возможно, пришлось бы сыграть Коле.
– А что, Олег Николаевич, как вы считаете, далеко пойдет товарищ Саранцев в нашей епархии? Ну, хотя бы по сравнению с вами.
– Что вы, Филипп Ильич, какое сравнение? Помните, в тридцать третьем, как раз когда Гитлер пришел к власти, как вы со мной намучились, когда меня натаскивали. Два года на мою подготовку ухлопали. А он не за два года, а за восемь месяцев прошел всю программу. Способный парень.
– Значит, вы считаете, что товарищ Саранцев может дорасти и до генеральских звезд? – улыбнулся Головин.
– Готов спорить, Филипп Ильич, что он еще всеми нами покомандует, – поддержал шутку начальства Олег Николаевич.
– Ну, дай бог, дай бог.
Головин наконец устал ходить и сел за свой стол.
– А что, Олег Николаевич, если я поставлю вопрос так: способен товарищ Саранцев при определенных условиях создать устойчивый канал стратегической дезинформации политического руководства Германии, Швеции и Норвегии?
Олег Николаевич опешил от такого вопроса. На создание таких каналов уходили годы труда. В их создании и работе участвовали десятки человек! А тут…
– Вы затрудняетесь с ответом? – настаивал Головин.
– Нет. Я считаю, что товарищ Саранцев способен при определенных условиях создать такой канал, но как куратор не рекомендую этого делать.
– Почему?
– Во-первых, от добра добра не ищут. Таскает парень ценную информацию, пусть себе и дальше ее таскает. Источник весьма ценный и перспективный. А вовторых, мы можем просто «спалить» товарища Саранцева. Если он допустит хоть малейший промах, то молодцы из гестапо подорвут его здоровье в своих застенках, и мы останемся без сведений о шведской руде. Поэтому я не рекомендую его использовать как канал дезинформации. По крайней мере, пока.
– Пока, – повторил Головин. – Пока… Хорошо, – продолжил он после небольшой паузы, видимо, прикинув кое-что в уме. – А если мы поставим товарища Саранцева во главе самостоятельной резидентуры в Швеции?
– Саранцев – резидент? – недоверчиво спросил Олег Николаевич.
– А что вас смущает?
– Старший лейтенант – резидент. Наверху могут и не одобрить.
– Ну, это уж моя забота – с начальством разбираться. Уловил? Зато представь, Олег Николаевич, какая шикарная может игра получиться, если Гитлер через нейтральные и дружественные источники нашу дезу получать будет? А? Представь, какие перспективы открываются! Какой простор для полета фантазии.
Он хитро посмотрел на Олега Николаевича и заметил:
– Вообще-то, за такие штуки «Героя» дают.
– Ага. А за провал под трибунал подводят. Хорошо еще, если из своего табельного застрелиться позволят.
– Не боись, Олег Николаевич, прорвемся! Ты эту мыслишку прокрути с недельку-другую, обмозгуй ее со всех сторон и приходи ко мне со своими выводами и предложениями. А за эти сведения, – Головин кивнул на листы с реестрами, – если все подтвердится и мы остановим немца, готовьте с Саранцевым дырочки для орденов.
Олег Николаевич встал:
– Разрешите идти?
В парках и скверах опадала листва, желтыми парашютиками плавно планируя под ноги проходящим патрулям. По облетающим аллеям носились осенние паутинки. Было еще не холодно, но уже не жарко. Одно слово – бабье лето.
Филипп Ильич Головин сидел в своем кабинете. Шторы светомаскировки были откинуты, и через окна, перечеркнутые крест-накрест бумажными полосками, было видно белесое сентябрьское небо. По военному времени на нем была генеральская форма со звездочками в красных квадратных петлицах. Настроеное у него было отвратительное. Дело не в том, что, несмотря на воскресный день, ему приходилось париться на службе, сейчас вся страна работала, не заглядывая в календарь. Все было гораздо хуже. Впервые в жизни Филипп Ильич усомнился в своей нужности и в нужности своих начальников и подчиненных. Оперативные сводки с фронтов были более чем плохими. Немец пер вмах, не встречая серьезной преграды. За неполных три месяца войны Красная армия потеряла до трех миллионов бойцов и командиров убитыми, ранеными и пленными. Только под Киевом в кольцо попало шестьсот тысяч человек! Количество погибшего гражданского населения вообще не поддавалось никакому учету.
Как такое могло произойти?! Ведь военная доктрина Советского Союза была построена на том, чтобы «бить врага на его территории и окончить войну малой кровью». Почему же мы его не бьем?!
Кто виноват в том, что немцы уже под Москвой?!
Начиная с декабря сорокового года вся агентурная информация говорила о том, что Германия может напасть на СССР. Сталин не верил. Не верил, когда год назад, 27 сентября 1940 года, Германия, Италия и Япония заключили военный союз. Не верил, когда в ноябре к ним присоединилась Румыния, а позже – Венгрия. Ведь очевидно же было, что Гитлер готовит себе плацдарм для нападения на СССР! А ОН продолжал не верить. Не верил, когда 18 июня 1941 года Германия заключила с Турцией договор о дружбе и ненападении. Не верил тогда, когда агентура докладывала о массированном скоплении боевой техники и живой силы противника вдоль всей границы – от Черного до Балтийского моря. Не верил даже тогда, когда немцы бомбили наши города и жгли наши села. Он посчитал это провокацией! Приказ открыть ответный огонь поступил в войска с опозданием почти на сутки!
Зачем тогда вообще нужна разведка, если политическое руководство страны совершенно игнорирует сведения, которые она добывает?! Многолетний труд тысяч людей, добывающих, проверяющих и систематизирующих сведения о намерениях Германии и ее союзников, их военно-промышленном потенциале и направлениях главных ударов, оказался ненужным и бестолковым! Вся та гигантская работа, которая была проведена в предвоенные годы, полетела в мусорную корзину ровно в четыре часа утра воскресным днем двадцать второго июня.
Сообщение ТАСС, опубликованное за неделю до начала войны, иначе как подхалимским и заискивающим не назовешь. Войска у границ соседнего государства сосредоточиваются не для променада, и не понимать этого советское руководство не могло. Выходит, это сообщение публиковалось не для нас, а для немцев? Мол, читай, Гитлер, про то, что мы ничего не видим и не понимаем. Может, не будешь на нас нападать? И почему в тот час, когда на нашу страну обрушилась страшная и непоправимая беда, оборвавшая миллионы жизней и перемешавшая миллионы судеб, не Сталин, а плоскомордый и гугнивый Молотов проблевал в микрофон радио сухие и казенные, какие-то суконные слова? Стандартные чиновничьи фразы, пожухлые, как прошлогодние листья, еще более убогие на фоне страстной и эмоциональной речи Черчилля. Не этих слов ждала страна. Не таких слов ждали люди в тылу и на фронте.
Нет, у Головина не опустились руки, и он не впал в панику. Он был по-прежнему твердо уверен в том, что «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», но чувство горькой досады не давало покоя. Ребята, ежеминутно рискуя жизнью, добывают разведданные, а они оказываются никому не нужны. Выходит, эти данные добываются ради удовольствия его, Головина, начальника ГРУ и начальника Генерального штаба? А военное и политическое руководство страны в этих данных либо не нуждается, либо им не доверяет. Тогда всю военную разведку надо разогнать к чертовой матери, а генерал-майора Головина расстрелять как врага народа, вредителя и саботажника.
В дверь постучали.
– Разрешите, Филипп Ильич?
Головин поднял тяжелый взгляд на вошедшего.
– Заходи, Олег Николаевич.
Штейн в наглаженной гимнастерке, перетянутой портупеей, широким шагом прошел к столу. В петлицах у него было уже три шпалы. До блеска начищенные сапоги пускали солнечные зайчики, вид – как у именинника. В руке он держал тонкую пачку исписанной бумаги.
Головин оглядел подполковника и не разделил его радости.
– Судя по твоему счастливому виду, Германия капитулировала?
– Лучше, Филипп Ильич!
– Лучше?! – удивился Головин. – Михаил Иванович Калинин избран президентом Рейхстага, а Вячеслав Михайлович Молотов коронуется в Вестминстерском аббатстве? – высказал он свое предположение.
– Еще лучше. Пришло сообщение от товарища Саранцева.
Вся головинская ирония моментально исчезла.
– Успели расшифровать?
– Успели. Вот, пожалуйста, – Олег Николаевич положил на стол генерала листы бумаги, которые держал в руке.
Головин взял бумагу и стал читать. По-видимому, ему пришлось прочитать текст несколько раз, чтобы понять его смысл. Он поднял глаза на Штейна и несколько секунд смотрел на него молча, с выражением ошалелого восторга. Так приговоренный к смерти смотрит на прокурора, который пришел на казнь и зачитал ему полное помилование. Наконец он нашел в себе силы раскрыть рот:
– Олег Николаевич, вы отдаете себе отчет в том, что это такое?! – Он потряс пачкой.
– Отдаю, Филипп Ильич. И совершенно отчетливо. Вот, смотрите, – он перехватил пачку у Головина в разложил ее на столе. – Это реестр договоров фрахта судов для перевозки руды из Нарвика в Германию за прошлый год и за этот. Последний фрахт датирован тридцатым декабря сего года.
– А сейчас какой месяц? – перебил его Головин.
– Сентябрь. Но это не важно. Немцы, с присущей им педантичностью, позаботились о том, чтобы заблаговременно зафрахтовать необходимое количество судов до конца года и заранее заключили договоры с судовладельцами. Из этого реестра совершенно четко просматривается динамика поставок шведской руды! Обратите внимание – начало сорокового года. Фрахтов совсем немного. Потому что Польшу уже захватили, а до лета в Германии вполне хватит руды и металла на постройку танков для войны с Францией. Весной цифра не меняется, а летом она увеличивается, потому что нужно покрыть потери в танках, понесенные во время французской кампании. Затем осенью следует спад, а с зимы поставки идут по нарастающей, – Штейн жестом фокусника перекладывал листы на столе генерала.
– Все верно, в декабре был подписан план «Барбаросса», значит, возросли потребности вермахта в танках, пушках и самолетах, необходимых для войны с Советским Союзом.
– А теперь смотрите тут и тут, – Олег Николаевич перебрал несколько листов. – Летом сего года – спад, а осенняя цифра приближается к цифрам начала сорокового года, то есть к потребностям мирного времени.
Головин встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету.
– Все верно, Олег Николаевич, все верно. Гитлер со своими генералами рассчитывал в войне с Советским Союзом повторить тот же фокус, что и в Польше и во Франции. А после успешного окончания блицкрига ему такая уйма танков будет не нужна. А раз так, то зачем зря перегружать экономику и платить шведам лишнюю валюту за уже ненужную руду?
– Филипп Ильич, то, что сообщил нам товарищ Саранцев, означает, что скоро Германия физически не сможет вести войну!
– Ну-ну. Так уж и не сможет? Вести-то ее Гитлер будет, но обороты ему придется серьезно сбавить.
Головин продолжал ходить по кабинету. Теперь в голове у него сложилась цельная картина, будто в разноцветную мозаику вставили последний недостающий фрагмент. Он не мог рассказать Олегу Николаевичу о том, что это сообщение подтверждает донесения остальных агентов. Источник в крупповском концерне сообщал о падении объемов заказов на второе полугодие сорок первого года. То же самое сообщал агент, внедренный в МЕФО – крупнейшую корпорацию в металлообрабатывающей промышленности Германии. Источники из министерства транспорта доносили о падении объемов военных перевозок внутри самой Германии. Значит – все верно. Если сдержать первую, самую мощную, волну наступления немцев, то дальше будет легче. Во-первых, у Гитлера не хватит ресурсов для проведения крупномасштабных войсковых операций. По крайней мере, из-за просчетов в планировании немцы этот недостаток не сумеют восполнить до весны сорок второго. Во-вторых, советская промышленность успеет наладить выпуск военной продукции за Уралом. Даже если придется сдать немцам Москву, войну мы не проиграем. К лету сорок второго года мы сумеем сравняться с противником по военной мощи.
– Ай да мордвин! – генерал продолжал вышагивать по кабинету. – Ай да сукин сын!
Он посмотрел на подполковника.
– Что скажете, Олег Николаевич? Товарищ Саранцев всего полгода «на работе», а уже такой материал в клювике приносит!
– Так, что ж тут сказать, Филипп Ильич?..
– Полгода! И уже результат! Уловил? – восхитился Головин.
– Семь месяцев, – поправил Штейн.
– Ревнуете? Тяжелей всего пережить чужую удачу особенно младшего по званию, – резюмировал Головин.
Он встал возле окна, открыл раму. В затхлую атмосферу кабинета ворвался чистый сентябрьский воздух.
В голове генерала разведки роились мысли, которые не могли возникнуть еще десять минут назад. Какой сегодня удачный день! Именины сердца. И погода на редкость удачная, и положение наших войск не безнадежное, и Сталин великий и всевидящий, и работа в разведке – самая лучшая.
Сегодня в двадцать ноль-ноль он доложит это сообщение товарища Саранцева начальнику Генерального штаба. Ночью маршал Шапошников в своем ежедневном докладе Сталину, несомненно, изложит донесение из Швеции в его, Головина, интерпретации. Тогда при принятии стратегических решений Сталину будет от чего отталкиваться, ибо то, что «нарыла» разведка, – это козырной туз в предстоящей битве за Москву. Новых танков у немцев не будет, это доказано! Теперь дело за линейными частями. Сумеют они вгрызться в землю, сумеют задержать немцев, сумеют выбить у них максимум боевой техники, значит – все! До лета можно жить спокойно. Дело сделано. Война выиграна. Ее окончание – вопрос времени и напряжения сил. До весны-лета сорок второго немцы не смогут вести активных наступательных действий ввиду отсутствия необходимого количества боевой техники, а к весне эвакуированные за Урал заводы начнут строить танки и самолеты для Красной армии, и к лету военная мощь обеих армий станет примерно равной.
– А что, Олег Николаевич, товарищ Саранцев способен на большее? – задал Головин необычный вопрос.
– Что вы имеете в виду?
– Вы его готовили восемь месяцев, почти круглосуточно находились вместе с Саранцевым. За этот срок можно очень хорошо, даже глубоко изучить человека. Мне интересно ваше мнение о товарище Саранцеве. Что он за человек?
Олег Николаевич помолчал несколько секунд, будто рисуя портрет по памяти.
– Как человек – скромный. Я бы даже сказал, застенчивый. Не любит быть на виду или в центре внимания. Вредных привычек не имеет. Не курит. К алкоголю и женщинам испытывает умеренную тягу.
– Это как? – не понял Головин. – Бабник и алкоголик, что ли?
– Напротив. От рюмки не откажется, особенно если предлагает старший, но только от одной рюмки. Симпатичную бабенку не пропустит, но под юбку нахрапом лезть не будет.
– Понятно. Что еще?
– Родился и жил в деревне, в беднейшей семье. Знает и любит всю крестьянскую работу. Руки у парня на месте. Кроме того, может слесарить, водить машину, заложить или обезвредить мину, разбирается в электротехнике. Может профессионально работать радиомастером. Программу подготовки прошел полностью. Контрольные проверки сдал на «отлично». Что касается его как командира, то товарищ Саранцев, по отзывам его сослуживцев, проявил себя как грамотный, решительный и смелый командир. Хороший воспитатель подчиненных, умело сочетающий заботу и требовательность. С товарищами по прежней службе поддерживал хорошие, ровные отношения. После награждения орденом не зазнался, нос не задрал. Одинаково ровно себя вел и в командирской форме, и в лагерном ватнике.
– Ну, это – как командир. А как разведчик?
– Осторожный и осмотрительный. Легко и без подозрений входит в доверие к нужным людям. Умеет разговорить их и вызвать на откровенность. Начальник спецлага, в котором товарищ Саранцев заучивал легенду Тиму Неминена, мне чуть руку не оторвал, когда благодарил за то, что товарищ Саранцев был внедрен именно в его лагерь. За восемь недель пребывания он безошибочно вычислил и вошел в доверие к самым активным врагам нашего строя из числа интернированных финнов. После того как этих возмутителей спокойствия, указанных в рапортах товарища Саранцева… – Олег Николаевич сделал паузу, подыскивая подходящий термин, – …изолировали от остальных финнов, в лагере укрепилась дисциплина и возросла производительность труда. При этом ни один из… изолированных финнов даже не заподозрил, что их выдал администрации именно товарищ Саранцев. Надо было видеть их лица во время… во время исполнения приговора. Когда их вели к яме, они трепыхались, брыкались, барахтались. А как увидели Саранцева в форме, то разом сникли и успокоились. Исполнение прошло тихо и гладко. Могу добавить, что при выполнении задания он способен искать и находить нетривиальные решения. Кроме того, я заметил у товарища Саранцева одну замечательную особенность.
– Вот как! Какую?
– Он умышленно или нечаянно иногда задает такие глупые вопросы, которые ставят собеседника в тупик. Чаще всего это подвигает собеседника показать свое интеллектуальное превосходство, и он становится достаточно откровенным. При этом товарищ Саранцев будет слушать с открытым ртом даже очевидную ересь.
– Любопытно. Хорошее качество. В нашей работе просто необходимое. Я, например, так не умею. А вы?
– К сожалению, я – тоже.
Головин, все так же расхаживая по кабинету, закручивал в уме оперативную комбинацию, ключевую роль в которой, возможно, пришлось бы сыграть Коле.
– А что, Олег Николаевич, как вы считаете, далеко пойдет товарищ Саранцев в нашей епархии? Ну, хотя бы по сравнению с вами.
– Что вы, Филипп Ильич, какое сравнение? Помните, в тридцать третьем, как раз когда Гитлер пришел к власти, как вы со мной намучились, когда меня натаскивали. Два года на мою подготовку ухлопали. А он не за два года, а за восемь месяцев прошел всю программу. Способный парень.
– Значит, вы считаете, что товарищ Саранцев может дорасти и до генеральских звезд? – улыбнулся Головин.
– Готов спорить, Филипп Ильич, что он еще всеми нами покомандует, – поддержал шутку начальства Олег Николаевич.
– Ну, дай бог, дай бог.
Головин наконец устал ходить и сел за свой стол.
– А что, Олег Николаевич, если я поставлю вопрос так: способен товарищ Саранцев при определенных условиях создать устойчивый канал стратегической дезинформации политического руководства Германии, Швеции и Норвегии?
Олег Николаевич опешил от такого вопроса. На создание таких каналов уходили годы труда. В их создании и работе участвовали десятки человек! А тут…
– Вы затрудняетесь с ответом? – настаивал Головин.
– Нет. Я считаю, что товарищ Саранцев способен при определенных условиях создать такой канал, но как куратор не рекомендую этого делать.
– Почему?
– Во-первых, от добра добра не ищут. Таскает парень ценную информацию, пусть себе и дальше ее таскает. Источник весьма ценный и перспективный. А вовторых, мы можем просто «спалить» товарища Саранцева. Если он допустит хоть малейший промах, то молодцы из гестапо подорвут его здоровье в своих застенках, и мы останемся без сведений о шведской руде. Поэтому я не рекомендую его использовать как канал дезинформации. По крайней мере, пока.
– Пока, – повторил Головин. – Пока… Хорошо, – продолжил он после небольшой паузы, видимо, прикинув кое-что в уме. – А если мы поставим товарища Саранцева во главе самостоятельной резидентуры в Швеции?
– Саранцев – резидент? – недоверчиво спросил Олег Николаевич.
– А что вас смущает?
– Старший лейтенант – резидент. Наверху могут и не одобрить.
– Ну, это уж моя забота – с начальством разбираться. Уловил? Зато представь, Олег Николаевич, какая шикарная может игра получиться, если Гитлер через нейтральные и дружественные источники нашу дезу получать будет? А? Представь, какие перспективы открываются! Какой простор для полета фантазии.
Он хитро посмотрел на Олега Николаевича и заметил:
– Вообще-то, за такие штуки «Героя» дают.
– Ага. А за провал под трибунал подводят. Хорошо еще, если из своего табельного застрелиться позволят.
– Не боись, Олег Николаевич, прорвемся! Ты эту мыслишку прокрути с недельку-другую, обмозгуй ее со всех сторон и приходи ко мне со своими выводами и предложениями. А за эти сведения, – Головин кивнул на листы с реестрами, – если все подтвердится и мы остановим немца, готовьте с Саранцевым дырочки для орденов.
Олег Николаевич встал:
– Разрешите идти?
XXI
Сентябрь 1941 года. Швеция. Стокгольм.
Уже семь месяцев Коля жил в Швеции. Его не забрасывали с парашютом, и ему не пришлось на брюхе ночью переползать через границу под слепящим светом прожекторов, хотя такой способ проникновения, конечно же, выглядел бы куда романтичнее. Он просто и без приключений доехал поездом до Копенгагена в вагоне первого класса. В кармане его пиджака лежал дипломатический паспорт и самое подлинное командировочное удостоверение за подписью самого Микояна, в котором указывалось, что он, то есть тов. Саранцев Н. Ф., направлялся для работы в советское торгпредство в Дании. По прибытии в Копенгаген, не заезжая в советское посольство, Коля направился в порт, сел там на паром до Мальме, и в скором времени на шведскую землю сошел финский иммигрант, бежавший от большевиков, Тиму Неминен. А через несколько дней по паспорту тов. Саранцева Н. Ф. через Данию вернулся в Советский Союз другой агент, выполнивший задание. Таким образом, количество въехавших и выехавших Саранцевых сравнялось.
В Стокгольме Коля встал на учет в полицейском управлении как иммигрант и на удивление легко, всего через несколько дней, получил вид на жительство с правом работы. К финнам в Швеции относились благосклонно и с пониманием, как к жертвам борьбы с большевизмом.
Видел ли Коля, проезжая через Германию, что готовится война? Видел. Все видел, потому что такие приготовления скрыть невозможно. Он мог их заметить, не выходя из вагона, прямо из окна купе. Видел составы с бронетехникой под брезентовыми чехлами, видел платформы с артиллерийскими орудиями, видел целые эшелоны, из плацкартных вагонов которых весело махали Руками немецкие солдаты. Он не только видел всю эту массу войск, передвигавшихся по дорогам Германии, но и при первой же возможности доложил об этом Головину, который на основании этого и нескольких других подобных сообщений составил аналитическую записку и направил ее начальнику Генерального штаба и наркому обороны. Те, в свою очередь, довели ее содержание до сведения высшего руководства страны – Сталина Молотова, Ворошилова и всего Президиума ЦК на закрытом докладе. Руководство страны немедленно отреагировало разумно и адекватно.
Беда была только в том, что Коля сообщил о массовых перебросках немецких войск в северо-западном направлении. Это его сообщение без противоречий накладывалось на донесения всей западноевропейской агентуры ГРУ, которая сообщала, что для высадки в Англии, в Бельгии и Северной Франции происходит небывалая концентрация немецких войск общей численностью 20—30 дивизий. Крупномасштабная десантная операция «Морской лев» была назначена на май 1941 года. План операции по форсированию Ла-Манша и вторжению в Англию был утвержден лично Гитлером. Если помните, именно к этому в свое время стремился и Наполеон, который даже развернул так называемый «Булонский лагерь», но так и не смог решиться на высадку за проливом.
Операция «Морской лев», которая и впрямь начиналась и планировалась с целью вторжения в Англию и на осуществление которой было потрачено громадное количество средств, так никогда и не была осуществлена. По крайней мере, в том виде, в котором возникла первоначально. Но мысль была настолько хороша, а средства, уже затраченные, столь огромны, что экономное немецкое руководство решило не отказываться от этого плана целиком. Было решено превратить план «Морской лев» в небывалую в истории операцию прикрытия вторжения в СССР. Поэтому вольно или невольно, прямо или косвенно, но Коля стал одним из виновников того, что высшему руководству нашей страны была подсунута недостоверная информация о планах немецкого командования. Кто может поручиться, что составители «Сообщения ТАСС» от 13 июня 1941 года не имели перед глазами именно Колиного донесения? Я не берусь утверждать, что составители «Сообщения» отталкивались именно от сведений, полученных через Колю, но кто знает, почему бы и нет?
Еще в Союзе, во время подготовки, они с Олегом Николаевичем решили, что легче всего будет нащупать подходы к «Балтике Транзит» и «Скандинавии Шиппинг Тревел», если открыть на той же улице свое дело: бакалейную лавку, кафе, табачный киоск – не важно. Лишь бы заведение было популярным. Сотрудники компаний неизбежно станут посетителями, и с ними можно будет вступать в непринужденную и ни к чему не обязывающую беседу, завязывая нужные знакомства. Перебрав несколько вариантов, они решили не изобретать велосипед и использовать Колины знания по основной специальности связиста. На оживленной улице возле порта Коля арендовал просторное помещение и открыл мастерскую по ремонту радиол и патефонов.
Несколько недель бизнес шел ни шатко, ни валко. Один-два посетителя в день позволяли оплачивать аренду, закупать необходимые детали и не умереть при этом с голоду, но ни из «Балтики», ни из «Скандинавии» клиентов не было. Нужно было устанавливать контакты, а как?! Не станешь же маячить возле этих фирм, дергая сотрудников за полы пиджака. Прошло уже два месяца, а ни одного подходящего человека установлено не было.
Из Москвы не торопили. Там ждали, когда тов. Саранцев сообщит о своей готовности к выполнению задания, но терпение начальства было не бесконечно. Прошел март, апрель. Наступил май. Газетные сообщения становились все тревожнее. Донесения зарубежной агентуры говорили о скором и неизбежном нападении Германии на Советский Союз, а Коля бездарно прохлаждался в нейтральной стране, не принося никакой пользы и даром переводя казенную валюту. Он начинал уже подумывать о своей тупости и бездарности в качестве разведчика и с каждым новым днем все более укреплялся в этой мысли. Ночами он не мог заснуть, досадуя на себя за свою беспомощность, ворочался в постели, перебирая возможные варианты установления контактов. Чем мог он заинтересовать сотрудников этих фирм? В каком качестве? Коммивояжера? Нет, не годится. А может, сутенера? А что? К девочкам все неравнодушны. Только где взять свободных девочек?
Чувствуя свое бессилие найти верное и простое решение, Коля начинал отчаиваться. Обидно было за то, что серьезные люди тратили время и силы на его подготовку. От своих дел отрывался Филипп Ильич. Олег Николаевич восемь месяцев занимался с Колей почти круглосуточно, отложив свою собственную работу. «Эх! Дурак ты, Коля, дурак, – думал он иногда. – Сидел бы сейчас в своей дивизии, качал бы связь, горя не знал. Нет, понесло тебя, дурака, за синие моря, высокие горы!» Еще обидней было от мысли, что вот если бы на Колином месте был Олег Николаевич или Филипп Ильич, то они-то уж наверняка давным-давно навели бы мосты к обеим фирмам.
Как-то в середине мая Коля, погруженный в свои невеселые размышления, сидел в своей мастерской и ковырялся в патефоне. Поломка была пустяковая – лопнула пружина привода. Заменить ее было делом одной минуты, но от постоянных переживаний на предмет собственной бестолковости у Коли все валилось из рук. Новая пружина никак не желала попадать в паз, а норовила стрельнуть и улететь в угол.
Уже семь месяцев Коля жил в Швеции. Его не забрасывали с парашютом, и ему не пришлось на брюхе ночью переползать через границу под слепящим светом прожекторов, хотя такой способ проникновения, конечно же, выглядел бы куда романтичнее. Он просто и без приключений доехал поездом до Копенгагена в вагоне первого класса. В кармане его пиджака лежал дипломатический паспорт и самое подлинное командировочное удостоверение за подписью самого Микояна, в котором указывалось, что он, то есть тов. Саранцев Н. Ф., направлялся для работы в советское торгпредство в Дании. По прибытии в Копенгаген, не заезжая в советское посольство, Коля направился в порт, сел там на паром до Мальме, и в скором времени на шведскую землю сошел финский иммигрант, бежавший от большевиков, Тиму Неминен. А через несколько дней по паспорту тов. Саранцева Н. Ф. через Данию вернулся в Советский Союз другой агент, выполнивший задание. Таким образом, количество въехавших и выехавших Саранцевых сравнялось.
В Стокгольме Коля встал на учет в полицейском управлении как иммигрант и на удивление легко, всего через несколько дней, получил вид на жительство с правом работы. К финнам в Швеции относились благосклонно и с пониманием, как к жертвам борьбы с большевизмом.
Видел ли Коля, проезжая через Германию, что готовится война? Видел. Все видел, потому что такие приготовления скрыть невозможно. Он мог их заметить, не выходя из вагона, прямо из окна купе. Видел составы с бронетехникой под брезентовыми чехлами, видел платформы с артиллерийскими орудиями, видел целые эшелоны, из плацкартных вагонов которых весело махали Руками немецкие солдаты. Он не только видел всю эту массу войск, передвигавшихся по дорогам Германии, но и при первой же возможности доложил об этом Головину, который на основании этого и нескольких других подобных сообщений составил аналитическую записку и направил ее начальнику Генерального штаба и наркому обороны. Те, в свою очередь, довели ее содержание до сведения высшего руководства страны – Сталина Молотова, Ворошилова и всего Президиума ЦК на закрытом докладе. Руководство страны немедленно отреагировало разумно и адекватно.
Беда была только в том, что Коля сообщил о массовых перебросках немецких войск в северо-западном направлении. Это его сообщение без противоречий накладывалось на донесения всей западноевропейской агентуры ГРУ, которая сообщала, что для высадки в Англии, в Бельгии и Северной Франции происходит небывалая концентрация немецких войск общей численностью 20—30 дивизий. Крупномасштабная десантная операция «Морской лев» была назначена на май 1941 года. План операции по форсированию Ла-Манша и вторжению в Англию был утвержден лично Гитлером. Если помните, именно к этому в свое время стремился и Наполеон, который даже развернул так называемый «Булонский лагерь», но так и не смог решиться на высадку за проливом.
Операция «Морской лев», которая и впрямь начиналась и планировалась с целью вторжения в Англию и на осуществление которой было потрачено громадное количество средств, так никогда и не была осуществлена. По крайней мере, в том виде, в котором возникла первоначально. Но мысль была настолько хороша, а средства, уже затраченные, столь огромны, что экономное немецкое руководство решило не отказываться от этого плана целиком. Было решено превратить план «Морской лев» в небывалую в истории операцию прикрытия вторжения в СССР. Поэтому вольно или невольно, прямо или косвенно, но Коля стал одним из виновников того, что высшему руководству нашей страны была подсунута недостоверная информация о планах немецкого командования. Кто может поручиться, что составители «Сообщения ТАСС» от 13 июня 1941 года не имели перед глазами именно Колиного донесения? Я не берусь утверждать, что составители «Сообщения» отталкивались именно от сведений, полученных через Колю, но кто знает, почему бы и нет?
Еще в Союзе, во время подготовки, они с Олегом Николаевичем решили, что легче всего будет нащупать подходы к «Балтике Транзит» и «Скандинавии Шиппинг Тревел», если открыть на той же улице свое дело: бакалейную лавку, кафе, табачный киоск – не важно. Лишь бы заведение было популярным. Сотрудники компаний неизбежно станут посетителями, и с ними можно будет вступать в непринужденную и ни к чему не обязывающую беседу, завязывая нужные знакомства. Перебрав несколько вариантов, они решили не изобретать велосипед и использовать Колины знания по основной специальности связиста. На оживленной улице возле порта Коля арендовал просторное помещение и открыл мастерскую по ремонту радиол и патефонов.
Несколько недель бизнес шел ни шатко, ни валко. Один-два посетителя в день позволяли оплачивать аренду, закупать необходимые детали и не умереть при этом с голоду, но ни из «Балтики», ни из «Скандинавии» клиентов не было. Нужно было устанавливать контакты, а как?! Не станешь же маячить возле этих фирм, дергая сотрудников за полы пиджака. Прошло уже два месяца, а ни одного подходящего человека установлено не было.
Из Москвы не торопили. Там ждали, когда тов. Саранцев сообщит о своей готовности к выполнению задания, но терпение начальства было не бесконечно. Прошел март, апрель. Наступил май. Газетные сообщения становились все тревожнее. Донесения зарубежной агентуры говорили о скором и неизбежном нападении Германии на Советский Союз, а Коля бездарно прохлаждался в нейтральной стране, не принося никакой пользы и даром переводя казенную валюту. Он начинал уже подумывать о своей тупости и бездарности в качестве разведчика и с каждым новым днем все более укреплялся в этой мысли. Ночами он не мог заснуть, досадуя на себя за свою беспомощность, ворочался в постели, перебирая возможные варианты установления контактов. Чем мог он заинтересовать сотрудников этих фирм? В каком качестве? Коммивояжера? Нет, не годится. А может, сутенера? А что? К девочкам все неравнодушны. Только где взять свободных девочек?
Чувствуя свое бессилие найти верное и простое решение, Коля начинал отчаиваться. Обидно было за то, что серьезные люди тратили время и силы на его подготовку. От своих дел отрывался Филипп Ильич. Олег Николаевич восемь месяцев занимался с Колей почти круглосуточно, отложив свою собственную работу. «Эх! Дурак ты, Коля, дурак, – думал он иногда. – Сидел бы сейчас в своей дивизии, качал бы связь, горя не знал. Нет, понесло тебя, дурака, за синие моря, высокие горы!» Еще обидней было от мысли, что вот если бы на Колином месте был Олег Николаевич или Филипп Ильич, то они-то уж наверняка давным-давно навели бы мосты к обеим фирмам.
Как-то в середине мая Коля, погруженный в свои невеселые размышления, сидел в своей мастерской и ковырялся в патефоне. Поломка была пустяковая – лопнула пружина привода. Заменить ее было делом одной минуты, но от постоянных переживаний на предмет собственной бестолковости у Коли все валилось из рук. Новая пружина никак не желала попадать в паз, а норовила стрельнуть и улететь в угол.