Страница:
– Эти женщины пришли хлопотать за своих мужей, – безразлично ответил шуцман.
– Они протестуют против того, чтобы их отправляли на фронт? – удивился Конрад.
– Так вы не в курсе? – Шуцман, разглядев наконец знаки различия оберст-лейтенанта, сделался разговорчивее, нежели ему полагалось по службе. – Сегодня ночью полиция и гестапо арестовывали евреев по всему Берлину. Брали только мужчин, как есть – прямо голыми из постели. Их тысячи две, наверное, в каталажки натолкали. Все тюрьмы и все участки только ими и забиты под завязку. Некуда приличных мазуриков посадить.
– Зачем же столько? – не понял фон Гетц.
– Их в Польшу отправлять будут. В концлагерь. На перековку трудом.
– А это?.. – фон Гетц показал на толпу. – Возмущенные еврейки?
– Что вы, господин оберст-лейтенант. Вы, наверное, давно не были в Берлине и не знаете наших порядков. Еврейки и носа не могут высунуть на улицу, так как им запрещен выход из гетто под страхом расстрела. Это – чистокровные арийки. Они пришли добиваться освобождения своих мужей-евреев. И сдается мне, они своего добьются. Того и гляди, камни в стекла полетят.
– Вы уверены? Что-то мне не приходилось слышать о том, чтобы гестапо кого-то отпускало. Эти парни если в кого вцепятся, то не отпустят, пока не отработают человека вчистую.
– Уверен, господин оберст-лейтенант. Посудите сами, они уже тут два часа стоят, а их не только не арестовали, но и даже серьезного оцепления не выставили. Нас тут всего шестеро, да и то нас проинструктировали, чтобы мы ни во что не вмешивались. Кроме того, это дело уже дошло до гауляйтера, и он им занимается лично.
– Доктор Геббельс?
– Доктор Геббельс. А так как он отвечает еще и за пропаганду, то вряд ли захочет привлекать к этому делу всеобщее внимание и постарается как можно скорее замять его, чтоб не было шума.
– А разве гестапо стало подчиняться доктору Геббельсу?
– Нет, господин оберст-лейтенант. Гестапо по-прежнему подчиняется рейхсфюреру, но доктор Геббельс – гауляйтер Берлина, он может принять любое решение, даже в обход гестапо.
Фон Гетц снова посмотрел на толпу женщин, которые довели свою ярость до весьма высокого градуса. Он сейчас не чувствовал к ним ни неприязни, ни сострадания. Как и большинство немцев, фон Гетц не был антисемитом, но, как большинство немцев, он был законопослушным гражданином своей страны и без протеста в душе относился к антисемитским настроениям в обществе. Его этот вопрос не касался, и он никогда не задумывался о «еврейском вопросе». Он был солдат и выполнял свой солдатский долг так, как он его понимал и как его учили командиры. Кроме того, евреев из общественной и политической жизни нацисты «выдавливали» постепенно и методично, вводя для них все новые и новые ограничения, так, чтобы эти меры не могли повредить режиму в глазах общественного мнения, к которому Гитлер прислушивался весьма чутко.
Процесс этот начался сразу же после прихода фашистов к власти, в тридцать третьем. И только через девять лет существования режима он принял уже совершенно людоедские формы. 20 января 1942 года на совещании высших генералов СС и партийных функционеров в Ванзее появился термин «окончательное решение еврейского вопроса», которое вылилось в массовые убийства. Но никогда ни до, ни после этого совещания ни Гитлер, ни Геббельс в своих публичных выступлениях не призывали немецкий народ уничтожать евреев и уж тем более не отдавали приказов на проведение массовых репрессий. Как-то само по себе так получилось.
Сначала евреям запретили работать учителями, врачами и адвокатами, хотя это как раз и были самые лучшие учителя, врачи и адвокаты, потом обязали их нашить на одежду желтые «звезды Давида», потом запретили пользоваться общественным транспортом и посещать кафе и театры, потом их согнали в гетто. А «окончательное решение еврейского вопроса» в топках Освенцима рассматривалось непосредственными исполнителями из СС как логичное продолжение всех мер, принятых против этого народа за последние девять лет.
Никто не собирался убивать евреев в 1933 году! Даже после нападения на Польшу в 1939 году мысль об уничтожении целого народа выглядела преступной и безумной. Даже сейчас, в начале сорок второго, на третьем году войны Германии против всего мира, никому в голову не пришло уничтожать евреев на территории самой Германии. Их предполагалось вывезти в Майданек и Освенцим и уже там, на польской земле, смешать с воздухом через трубы крематориев.
Фашистские бонзы, проводившие последовательную политику антисемитизма, наверняка были бы потрясены, если бы могли предвидеть, какой оборот примет «еврейский вопрос» после войны. Их бы наверняка шокировало, что внучатая племянница рейхсфюрера фрау Гиммлер счастлива в многолетнем браке с евреем, а внук Геринга сам добровольно принял иудаизм.
Фон Гетц счастливо избежал отравления антисемитским угаром. Целиком занятый полетами и подготовкой к ним, он не обращал никакого внимания на гражданскую жизнь. Все, что не охватывалось словом «люфтваффе», не представляло для него никакого интереса. Тут был его самолет, его механики, его пилоты и его командиры. Тут была своя, понятная ему, система ценностей, своя иерархия, в которой он заслуженно занимал почетное место. А все, что не могло летать, имело право на существование только в другом, параллельном мире, с которым оберст-лейтенант фон Гетц не имел точек пересечения. Если бы у Конрада поинтересовались его отношением к евреям, то, скорей всего, он не нашел бы, что ответить. Не задумывался над этим. Кроме того, военно-воздушные силы, находящиеся под отеческой опекой Геринга, славились своей либеральностью во всех вопросах, не относящихся к боевой подготовке.
Фон Гетц однажды сам был свидетелем бурной сцены в Главном штабе люфтваффе. Когда господа из гестапо и Имперского управления по чистоте расы потребовали от Геринга отправить в отставку одного из приближенных к нему генералов на том основании, что этот генерал – еврей, Геринг пришел в ярость и едва не отколотил кулаками опешивших эсэсовцев. «Я сам решаю – кто тут у меня еврей!» Эти слова запомнил весь личный состав люфтваффе.
– Шли бы вы отсюда, господин оберст-лейтенант, – сказал шуцман. – Мало ли чем дело может кончиться. А вы – в форме…
Сочтя совет шуцмана совершенно справедливым, фон Гетц развернулся и двинулся в обход Розенштрассе.
Небывалый случай, почти неправдоподобный, но он действительно имел место быть! Всех мужей-евреев отпустили в этот же день и не трогали их до конца войны. Хотя и режим был жестко тоталитарный, и государство – полицейским, и в этом государстве действовали законы военного времени, по которым любой человек за малейшую провинность мог быть подвергнут суду военного трибунала, но мужество нескольких сотен немецких женщин, вставших средь бела дня в центре Берлина в пикет, спасло жизни почти двум тысячам евреев. Это произошло в самый разгар войны, когда нацисты даже и не думали о грядущей расплате за содеянное и Нюрнберг ассоциировался у них исключительно с партийными съездами НСДАП.
Значит, можно бороться даже с диктатурой?
Значит, простые и слабые люди все-таки сильнее любого режима. Если они вместе, конечно.
XXXIII
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
За успешное выполнение заданий Правительства СССР наградить орденом Красного Знамени…
‹…›127. Старшего лейтенанта Осипова Николая Федоровича, оперативного уполномоченного Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии…
Москва. Кремль. 24 января 1942 г.
Председатель
Президиума Верховного Совета СССР Калинин М. И.
…За успешное выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество, решительность и инициативу старшему лейтенанту Осипову Николаю Федоровичу присвоить воинское звание «капитан» досрочно…
Нарком обороны И. Сталин
XXXIV
– Они протестуют против того, чтобы их отправляли на фронт? – удивился Конрад.
– Так вы не в курсе? – Шуцман, разглядев наконец знаки различия оберст-лейтенанта, сделался разговорчивее, нежели ему полагалось по службе. – Сегодня ночью полиция и гестапо арестовывали евреев по всему Берлину. Брали только мужчин, как есть – прямо голыми из постели. Их тысячи две, наверное, в каталажки натолкали. Все тюрьмы и все участки только ими и забиты под завязку. Некуда приличных мазуриков посадить.
– Зачем же столько? – не понял фон Гетц.
– Их в Польшу отправлять будут. В концлагерь. На перековку трудом.
– А это?.. – фон Гетц показал на толпу. – Возмущенные еврейки?
– Что вы, господин оберст-лейтенант. Вы, наверное, давно не были в Берлине и не знаете наших порядков. Еврейки и носа не могут высунуть на улицу, так как им запрещен выход из гетто под страхом расстрела. Это – чистокровные арийки. Они пришли добиваться освобождения своих мужей-евреев. И сдается мне, они своего добьются. Того и гляди, камни в стекла полетят.
– Вы уверены? Что-то мне не приходилось слышать о том, чтобы гестапо кого-то отпускало. Эти парни если в кого вцепятся, то не отпустят, пока не отработают человека вчистую.
– Уверен, господин оберст-лейтенант. Посудите сами, они уже тут два часа стоят, а их не только не арестовали, но и даже серьезного оцепления не выставили. Нас тут всего шестеро, да и то нас проинструктировали, чтобы мы ни во что не вмешивались. Кроме того, это дело уже дошло до гауляйтера, и он им занимается лично.
– Доктор Геббельс?
– Доктор Геббельс. А так как он отвечает еще и за пропаганду, то вряд ли захочет привлекать к этому делу всеобщее внимание и постарается как можно скорее замять его, чтоб не было шума.
– А разве гестапо стало подчиняться доктору Геббельсу?
– Нет, господин оберст-лейтенант. Гестапо по-прежнему подчиняется рейхсфюреру, но доктор Геббельс – гауляйтер Берлина, он может принять любое решение, даже в обход гестапо.
Фон Гетц снова посмотрел на толпу женщин, которые довели свою ярость до весьма высокого градуса. Он сейчас не чувствовал к ним ни неприязни, ни сострадания. Как и большинство немцев, фон Гетц не был антисемитом, но, как большинство немцев, он был законопослушным гражданином своей страны и без протеста в душе относился к антисемитским настроениям в обществе. Его этот вопрос не касался, и он никогда не задумывался о «еврейском вопросе». Он был солдат и выполнял свой солдатский долг так, как он его понимал и как его учили командиры. Кроме того, евреев из общественной и политической жизни нацисты «выдавливали» постепенно и методично, вводя для них все новые и новые ограничения, так, чтобы эти меры не могли повредить режиму в глазах общественного мнения, к которому Гитлер прислушивался весьма чутко.
Процесс этот начался сразу же после прихода фашистов к власти, в тридцать третьем. И только через девять лет существования режима он принял уже совершенно людоедские формы. 20 января 1942 года на совещании высших генералов СС и партийных функционеров в Ванзее появился термин «окончательное решение еврейского вопроса», которое вылилось в массовые убийства. Но никогда ни до, ни после этого совещания ни Гитлер, ни Геббельс в своих публичных выступлениях не призывали немецкий народ уничтожать евреев и уж тем более не отдавали приказов на проведение массовых репрессий. Как-то само по себе так получилось.
Сначала евреям запретили работать учителями, врачами и адвокатами, хотя это как раз и были самые лучшие учителя, врачи и адвокаты, потом обязали их нашить на одежду желтые «звезды Давида», потом запретили пользоваться общественным транспортом и посещать кафе и театры, потом их согнали в гетто. А «окончательное решение еврейского вопроса» в топках Освенцима рассматривалось непосредственными исполнителями из СС как логичное продолжение всех мер, принятых против этого народа за последние девять лет.
Никто не собирался убивать евреев в 1933 году! Даже после нападения на Польшу в 1939 году мысль об уничтожении целого народа выглядела преступной и безумной. Даже сейчас, в начале сорок второго, на третьем году войны Германии против всего мира, никому в голову не пришло уничтожать евреев на территории самой Германии. Их предполагалось вывезти в Майданек и Освенцим и уже там, на польской земле, смешать с воздухом через трубы крематориев.
Фашистские бонзы, проводившие последовательную политику антисемитизма, наверняка были бы потрясены, если бы могли предвидеть, какой оборот примет «еврейский вопрос» после войны. Их бы наверняка шокировало, что внучатая племянница рейхсфюрера фрау Гиммлер счастлива в многолетнем браке с евреем, а внук Геринга сам добровольно принял иудаизм.
Фон Гетц счастливо избежал отравления антисемитским угаром. Целиком занятый полетами и подготовкой к ним, он не обращал никакого внимания на гражданскую жизнь. Все, что не охватывалось словом «люфтваффе», не представляло для него никакого интереса. Тут был его самолет, его механики, его пилоты и его командиры. Тут была своя, понятная ему, система ценностей, своя иерархия, в которой он заслуженно занимал почетное место. А все, что не могло летать, имело право на существование только в другом, параллельном мире, с которым оберст-лейтенант фон Гетц не имел точек пересечения. Если бы у Конрада поинтересовались его отношением к евреям, то, скорей всего, он не нашел бы, что ответить. Не задумывался над этим. Кроме того, военно-воздушные силы, находящиеся под отеческой опекой Геринга, славились своей либеральностью во всех вопросах, не относящихся к боевой подготовке.
Фон Гетц однажды сам был свидетелем бурной сцены в Главном штабе люфтваффе. Когда господа из гестапо и Имперского управления по чистоте расы потребовали от Геринга отправить в отставку одного из приближенных к нему генералов на том основании, что этот генерал – еврей, Геринг пришел в ярость и едва не отколотил кулаками опешивших эсэсовцев. «Я сам решаю – кто тут у меня еврей!» Эти слова запомнил весь личный состав люфтваффе.
– Шли бы вы отсюда, господин оберст-лейтенант, – сказал шуцман. – Мало ли чем дело может кончиться. А вы – в форме…
Сочтя совет шуцмана совершенно справедливым, фон Гетц развернулся и двинулся в обход Розенштрассе.
* * *
Небывалый случай, почти неправдоподобный, но он действительно имел место быть! Всех мужей-евреев отпустили в этот же день и не трогали их до конца войны. Хотя и режим был жестко тоталитарный, и государство – полицейским, и в этом государстве действовали законы военного времени, по которым любой человек за малейшую провинность мог быть подвергнут суду военного трибунала, но мужество нескольких сотен немецких женщин, вставших средь бела дня в центре Берлина в пикет, спасло жизни почти двум тысячам евреев. Это произошло в самый разгар войны, когда нацисты даже и не думали о грядущей расплате за содеянное и Нюрнберг ассоциировался у них исключительно с партийными съездами НСДАП.
Значит, можно бороться даже с диктатурой?
Значит, простые и слабые люди все-таки сильнее любого режима. Если они вместе, конечно.
XXXIII
Майор-адъютант услужливо отворил дверь кабинета перед фон Гетцем.
– Пожалуйста, господин оберст-лейтенант, адмирал ждет вас.
Конрад зашел в кабинет, и его поразила не обстановка, которая была довольно скромной, а сам адмирал. Он ни разу до этого не видел Канариса, знал только, что существует военная разведка, абвер, и возглавляет ее этот человек. Конрад думал, что увидит сейчас могучего просоленного моряка с дубленым лицом, с громовым голосом и широкими плечами, а из-за стола навстречу ему вышел очень небольшой седой человек, едва не карлик, которому удивительно не шла морская и вообще военная форма. По виду он больше напоминал небогатого аптекаря или семейного доктора, только взгляд его был внимательным, умным и пронзительно жестким.
– Здравствуйте, господин оберст-лейтенант, – Канарис улыбнулся и протянул руку.
– Хайль Гитлер, – Конрад вскинул руку в партийном приветствии.
– Давно мечтал познакомиться с вами. Я ознакомился с вашим личным делом и восхищен вашей карьерой. Ваш послужной список читается как завораживающий роман.
Конрад смутился, но эта похвала была ему приятна.
– Присаживайтесь, господин оберст-лейтенант, – Канарис указал рукой на мягкое кожаное кресло, затем подошел к столу и нажал кнопку звонка.
На пороге немедленно возник адъютант.
– Макс, окажите любезность, приготовьте нам с оберст-лейтенантом по чашечке кофе.
Майор кивнул, щелкнул каблуками и закрыл за собой дверь.
Канарис сел в другое кресло и с выражением живейшего интереса стал разглядывать фон Гетца.
– Так вот вы какой… Герой, ничего не скажешь.
Конрад снова смутился.
– Господин оберст-лейтенант, я предлагаю провести нашу беседу на неофициальной ноте, поэтому позвольте мне называть вас просто по имени.
– Разумеется, господин адмирал, почту за честь.
– Мы в абвере живем одной семьей. Удача одного – это успех всех нас, и наоборот, прокол в работе одного сотрудника больно бьет по всему аппарату. Нам очень приятно в вашем лице приобрести замечательного боевого товарища. Вы недавно с Восточного фронта. Расскажите о ваших впечатлениях от кампании на Востоке. Мне важно знать мнение опытного человека. Только честно.
– Честно?
– Только честно, – повторил Канарис.
– Это большая мясорубка, господин адмирал.
– Мясорубка?
– Огромная мясорубка, в гигантскую воронку которой втягиваются все новые и новые дивизии. Она способна перемолоть тонны живой плоти.
– Да вы поэт, – улыбнулся Канарис. – Извините меня, продолжайте, пожалуйста. Почему вы рисуете все черной краской?
– Русские сражаются с остервенением, господин адмирал. С таким фанатизмом мы не сталкивались ни в Польше, ни во Франции. Эти две войны вспоминаются мне сейчас как увеселительная прогулка. Русские не признают никаких правил ведения войны. Их жестокость просто поразительна. Они не щадят ни своих, ни чужих. Большая удача для наступающих войск встретить целую и невредимую деревню – русские сжигают все за собой. Мне приходилось видеть сожженные и взорванные города.
– А боевые качества Красной армии?
– Господин адмирал, я воевал в воздухе, мне трудно делать выводы о наземных боях, но, судя по сообщениям о количестве пленных и рассказам пехотных офицеров, уровень подготовки командных кадров чрезвычайно низкий. У многих красных командиров начисто отсутствует тактическая грамотность, но низшие чины дерутся с необыкновенным упорством. Они сотнями гибнут под нашим пулеметным и минометным огнем, компенсируя своими жизнями просчеты командиров, а на место погибших встают новые и новые солдаты. У меня иногда возникали сомнения, хватит ли у нас патронов, чтобы перебить эту лавину.
– А как вы оцениваете ВВС противника?
– ВВС русских понесли большие потери в первые дни вторжения. В ближайшее время русские вряд ли будут способны захватить господство в воздухе. Помимо численного превосходства по самолетам всех типов наши истребители по своим тактико-техническим характеристикам гораздо лучше советских аналогов. Правда, у русских есть замечательный штурмовик Ил-2, который наносит большой вред нашим сухопутным войскам и наземным целям, особенно танковым и автомобильным колоннам и железнодорожным составам. Это изумительная машина с поразительной живучестью. Мы на фронте прозвали его «бетонный самолет».
– А как вам понравились русские пилоты?
– Большинство из них имеют слабую летную подготовку, они даже не знакомы с законами физики, но дерутся отчаянно. Идут на таран и в лобовую атаку, если к тому имеется хоть малейшая возможность. Мужество, с которым они идут на смерть, не может не вызывать уважения. Но есть и опытные пилоты с красивым почерком. Сбить такого в одиночку почти невозможно.
Адмирал слушал с видимым интересом. Фон Гетц был не первый фронтовик, которого Канарис вызывал на откровенность. И всякий раз он поражался схожести рассказов о событиях на Восточном фронте. Не только слова, но даже проявления эмоций у рассказчиков во многом совпадали. Слушая фон Гетца, Канарис все больше убеждался в правильности своего выбора. «Этого парня обожгла война, – думал он. – Он добрался до высоких чинов и только теперь понял, что война не прогулка. Вон как мускулы лица подрагивают, когда вспоминает о России. С такой выдержкой в разведке делать нечего. Но этот человек выполнит свой долг до конца, нужно лишь правильно рассказать ему об этом самом долге».
– Ну что ж, дорогой Конрад, я вижу, вы многое повидали на этой войне. Хотя вас, как ветерана, казалось бы, трудно чем-либо удивить. На новом месте службы вам не придется больше подвергать свою жизнь смертельной опасности, но от этого ваша служба не станет легче, хотя некоторые недальновидные люди считают работу в разведке чуть ли не синекурой. Разведчики – такие же солдаты фюрера, как и те, что проливают свою кровь на полях сражений. И рискуют они порой ничуть не меньше. Иногда одно донесение с вовремя добытой информацией способно спасти жизни многих людей, а то и решить исход всей кампании.
И видя, что фон Гетц сидит на краешке предложенного ему кресла, выпрямив спину, и едва сдерживает себя, чтобы не вытянуть руки по швам в присутствии адмирала, Канарис перешел на совсем уже доверительный тон:
– Садитесь удобнее, Конрад. Мы же договорились что беседуем неофициально. С сегодняшнего дня нам предстоит работать в одной связке, поэтому мне важно составить представление о вас и действительно интересно узнать ваше мнение о Восточной кампании.
В дверь постучали.
– Да, – отозвался адмирал.
Вошел адъютант, держа на подносе две чашки кофе и сливочник.
– Благодарю вас, Макс, – Канарис взял чашку с подноса, протянул ее Конраду и только после этого взял другую себе.
Адъютант снова щелкнул каблуками и, четко развернувшись, вышел из кабинета.
– Вы предпочитаете со сливками или черный? – продолжил беседу Канарис.
– Благодарю вас, господин адмирал, я пью черный.
– Давайте мы с вами немного пофантазируем, – адмирал сделал паузу, продолжая внимательно смотреть на Конрада, собираясь по выражению его лица и по реакции на услышанное направить беседу в то или иное русло.
Тема была важная и деликатная, а собеседник, в сущности, незнакомый. Адмирал волновался за исход разговора, но держался свободно и даже чуть отстранение, будто тема разговора и впрямь невинная фантазия без всяких последствий, которая не очень-то интересовала его.
– Как вы думаете, Конрад, кто для нас опасней, Англия или Россия? – начал он свою атаку.
– Я думаю, Англия, господин адмирал, – улыбнулся Конрад.
– Чему вы улыбаетесь?
– Знаете, меня недавно пригласили в одну школу рассказать детям о войне для поднятия их воинского и патриотического духа. Так вот, когда мы с директором школы вошли в класс и ученики встали, директор вместо обычного приветствия произнес: «Боже, покарай Англию!» «Он ее обязательно покарает!» – хором ответил класс. Позже директор пояснил мне, что не только в их школе, но и во всех школах Рейха утро начинается именно с этих слов. У нашего министра пропаганды должны быть веские основания для того, чтобы ненависть к Англии и англичанам прививать детям прямо с пеленок. Поэтому-то я считаю, что Англия гораздо для нас опасней, чем Россия.
Канарису показался забавным такой ход рассуждений.
– А если бы сейчас, немедленно, прямо сегодня был заключен почетный мир на Востоке, что потеряла бы Германия? – спросил он спокойным тоном.
Конрад едва не поперхнулся кофе. Эта мысль была настолько нелепа, что ни разу не приходила в голову ни ему, ни его знакомым. Меньше всего он ожидал ее услышать от своего нового шефа.
«Что это? Провокация? К чему он клонит?» – подумалось ему.
– Виноват, господин адмирал, я как-то не задумывался об этом.
– А вы задумайтесь, кто вам мешает. Наш разговор Дальше этого кабинета никуда не пойдет, поэтому мы можем фантазировать совершенно свободно, – ласково улыбнулся адмирал.
Конрад отставил свою чашку.
– Я так думаю, господин адмирал, что мы потеряем сотни тысяч километров плодородной земли, которая могла бы кормить многие поколения немцев.
– Это вы пропаганды наслушались? – Канарис удивленно поднял брови. – На моем столе лежит справка о вывозе продовольствия из России. Так вот, за шесть месяцев сорок первого года, то есть с июля по декабрь, мы вывезли из оккупированных районов продовольствия в шесть раз меньше, чем Советский Союз поставил нам за тот же период сорокового года. Хотя, казалось бы, нашим интендантам никто не мешал хорошенько тряхнуть славян. И они действительно забирали все, часто даже последнее, обрекая местных жителей на голодную смерть, но восполнить потерю в поставках продовольствия из России так и не смогли.
– Мы захватили самые промышленно развитые районы…
– Заводы взорваны. Для их запуска придется завозить оборудование из Германии. А зачем его вывозить на Восток? Наше оборудование прекрасно может работать и в Рейхе.
– Но политический момент?!
– Это какой же? – Канарис смотрел на фон Гетца, и по мере того как он убеждался в полной неподготовленности оберст-лейтенанта в вопросах большой стратегии и абсолютном незнании дел политических, взгляд его все более теплел.
Он похвалил себя за правильность выбора фон Гетца в качестве фигуры прикрытия на возможных переговорах.
«Парень, конечно, хороший, честный, открытый. И офицер блестящий, вон, сколько орденов заслужил, – думал он. – Но в делах разведки полный профан. Объяснять ему, что такое „оперативная комбинация", – только зря терять время. Ничего не поймет, только еще больше запутается. Жаль, конечно, парня, но ничего не поделаешь. Да и какая разница, где ему умереть, на Востоке или в подвалах гестапо. Конец одинаковый, а тут хоть пользу абверу принесет. И даже значительно большую, чем десяток сбитых самолетов».
– Я о том, как Германия будет выглядеть в глазах всего мира, если провалит кампанию на Востоке.
– Всего мира… – задумчиво протянул Канарис и тут же неожиданно повернул разговор: – Скажите, Конрад, вы верите в победу над Англией?
– В этом не может быть никакого сомнения, господин адмирал, – отчеканил фон Гетц.
– Вы говорите это искренне или повторяете пропаганду?
– Я говорю это совершенно искренне, как верный солдат фюрера, – подтвердил фон Гетц.
– Тогда как вы думаете, обладание сырьевыми ресурсами России способно приблизить окончательную победу над англичанами?
– Безусловно, когда мы разобьем большевиков…
– Все свои силы бросим на войну с Англией, – докончил фразу Канарис.
– Именно.
– И вы можете гарантировать победу?
– Вне всяких сомнений.
– Ну вот вы сами себе и ответили на свой вопрос о политическом моменте, – улыбнулся адмирал.
Видя, что фон Гетц не поспевает за его аналитическим умом, Канарис пояснил:
– С падением Англии в Европе не останется ни одного неподконтрольного Рейху государства. Все они будут либо оккупированы, либо управляться прогерманскими правительствами, связанные с Германией союзными обязательствами. Европа расположена вне досягаемости американских вооруженных сил, поэтому при проведении европейской политики после завоевания Англии Америку можно будет не принимать в расчет. Кто же остается? Азиатские туземцы? Африканские аборигены? Чье мнение вас интересует, когда вы говорите: «в глазах всего мира»? Рейх и будет весь мир! Тысячелетний рейх! И ничего более.
Конрад не нашел что ответить, да и отвечать-то, собственно, было нечего. Канарис все описал предельно ясно и убедительно, с такой высокой точки зрении, до которой фон Гетцу не приходилось добираться даже на своем новейшем истребителе.
– Попробуем задать вопрос по-другому, – продолжал Канарис. – А что приобретет Германия, заключив почетный мир на Востоке?
– Сырьевые и продовольственные ресурсы России, – фон Гетцу захотелось показать себя способным учеником.
– Верно! – поднял указательный палец адмирал. – Но главное в том, что Германия сможет сберечь сотни тысяч жизней своих солдат. А немецкий солдат – это не просто лучший солдат в мире и верный сын своей родины, но и чей-то сын, муж, отец и брат. В миллионы немецких семей не придут похоронки с Восточного фронта. Миллионы немецких людей война не сделает несчастными.
Канарис сделал паузу, отхлебнул из своей чашки. Судя по тому, с каким вниманием фон Гетц слушал его, он выиграл партию. Можно сказать, вербовка состоялась, и фон Гетц выполнит свою деликатную миссию предельно четко. Теперь надо поставить эффектную точку, чтоб оберст-лейтенант, выйдя из кабинета, десятки раз прокручивая в памяти этот разговор, мог ясно представить себе, каким благим и гуманным целям он служит.
– И наконец, дорогой Конрад, не будем забывать азбучную истину, что вчерашний враг – это сегодняшний потенциальный торговый партнер и возможный завтрашний военный союзник, – он с хитрой улыбкой посмотрел на фон Гетца. – Изучив ваше личное дело, я, признаюсь, уже составил для себя определенное представление о вас, и очень рад, что после нашей беседы это предварительное представление если и изменилось, то только в лучшую сторону. Вдвойне рад, что наши точки зрения по принципиальным вопросам полностью совпадают. Значит, мы с вами сработаемся.
Конрад понял, что все ранее говоренное было только прелюдией, и адмирал сейчас скажет что-то очень важное, поэтому слушал очень внимательно.
– Я укрепился в решении именно вам поручить выполнение задачи особой государственной важности и чрезвычайной секретности.
Фон Гетц вскочил с мягкого кресла и вытянул руки по швам, принимая стойку «смирно». Канарис подошел к нему почти вплотную. Он больше не напоминал пожилого интеллигента. Своему новому подчиненному отдавал приказ адмирал, привыкший к повиновению и умевший добиваться его самыми жесткими мерами.
– Господин оберст-лейтенант! – начал он торжественным голосом. – Приказываю вам прибыть к новому месту службы, в Стокгольм. Вашим официальным прикрытием будет должность военного атташе германского посольства. Задача: установление контакта с представителями Ставки Верховного Главнокомандования Красной армии. Цель: установление мира между Германией и подконтрольными ей государствами и Советским Союзом. О самой задаче, обо всех ваших действиях и контактах в рамках ее выполнения с этой минуты вы можете говорить только со мной и с фюрером. Обо всех попытках иных лиц, невзирая на звания и должности, занимаемые ими в Рейхе, узнать подробности и цели поставленной задачи вы обязаны немедленно докладывать мне. Вам ясно?
– Так точно, господин адмирал.
– И последнее. Небольшая формальность, – Канарис потянул Конраду лист бумаги. – Подпишите.
– Что это?
– Подписка о неразглашении. С этой минуты вы, Конрад, допущены к самым сокровенным тайнам Третьего рейха.
Фон Гетц подписал, не читая.
– Ну вот, – смягчился адмирал, снова переходя на свой обычный доверительный тон. – В случае успешного выполнения задания обещаю вам полковничьи погоны и Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами. О подробностях у нас еще будет время поговорить. Инструкции получите позже. Документы на вас будут готовы через несколько дней, а пока отдыхайте. Я не задерживаю вас более.
– Пожалуйста, господин оберст-лейтенант, адмирал ждет вас.
Конрад зашел в кабинет, и его поразила не обстановка, которая была довольно скромной, а сам адмирал. Он ни разу до этого не видел Канариса, знал только, что существует военная разведка, абвер, и возглавляет ее этот человек. Конрад думал, что увидит сейчас могучего просоленного моряка с дубленым лицом, с громовым голосом и широкими плечами, а из-за стола навстречу ему вышел очень небольшой седой человек, едва не карлик, которому удивительно не шла морская и вообще военная форма. По виду он больше напоминал небогатого аптекаря или семейного доктора, только взгляд его был внимательным, умным и пронзительно жестким.
– Здравствуйте, господин оберст-лейтенант, – Канарис улыбнулся и протянул руку.
– Хайль Гитлер, – Конрад вскинул руку в партийном приветствии.
– Давно мечтал познакомиться с вами. Я ознакомился с вашим личным делом и восхищен вашей карьерой. Ваш послужной список читается как завораживающий роман.
Конрад смутился, но эта похвала была ему приятна.
– Присаживайтесь, господин оберст-лейтенант, – Канарис указал рукой на мягкое кожаное кресло, затем подошел к столу и нажал кнопку звонка.
На пороге немедленно возник адъютант.
– Макс, окажите любезность, приготовьте нам с оберст-лейтенантом по чашечке кофе.
Майор кивнул, щелкнул каблуками и закрыл за собой дверь.
Канарис сел в другое кресло и с выражением живейшего интереса стал разглядывать фон Гетца.
– Так вот вы какой… Герой, ничего не скажешь.
Конрад снова смутился.
– Господин оберст-лейтенант, я предлагаю провести нашу беседу на неофициальной ноте, поэтому позвольте мне называть вас просто по имени.
– Разумеется, господин адмирал, почту за честь.
– Мы в абвере живем одной семьей. Удача одного – это успех всех нас, и наоборот, прокол в работе одного сотрудника больно бьет по всему аппарату. Нам очень приятно в вашем лице приобрести замечательного боевого товарища. Вы недавно с Восточного фронта. Расскажите о ваших впечатлениях от кампании на Востоке. Мне важно знать мнение опытного человека. Только честно.
– Честно?
– Только честно, – повторил Канарис.
– Это большая мясорубка, господин адмирал.
– Мясорубка?
– Огромная мясорубка, в гигантскую воронку которой втягиваются все новые и новые дивизии. Она способна перемолоть тонны живой плоти.
– Да вы поэт, – улыбнулся Канарис. – Извините меня, продолжайте, пожалуйста. Почему вы рисуете все черной краской?
– Русские сражаются с остервенением, господин адмирал. С таким фанатизмом мы не сталкивались ни в Польше, ни во Франции. Эти две войны вспоминаются мне сейчас как увеселительная прогулка. Русские не признают никаких правил ведения войны. Их жестокость просто поразительна. Они не щадят ни своих, ни чужих. Большая удача для наступающих войск встретить целую и невредимую деревню – русские сжигают все за собой. Мне приходилось видеть сожженные и взорванные города.
– А боевые качества Красной армии?
– Господин адмирал, я воевал в воздухе, мне трудно делать выводы о наземных боях, но, судя по сообщениям о количестве пленных и рассказам пехотных офицеров, уровень подготовки командных кадров чрезвычайно низкий. У многих красных командиров начисто отсутствует тактическая грамотность, но низшие чины дерутся с необыкновенным упорством. Они сотнями гибнут под нашим пулеметным и минометным огнем, компенсируя своими жизнями просчеты командиров, а на место погибших встают новые и новые солдаты. У меня иногда возникали сомнения, хватит ли у нас патронов, чтобы перебить эту лавину.
– А как вы оцениваете ВВС противника?
– ВВС русских понесли большие потери в первые дни вторжения. В ближайшее время русские вряд ли будут способны захватить господство в воздухе. Помимо численного превосходства по самолетам всех типов наши истребители по своим тактико-техническим характеристикам гораздо лучше советских аналогов. Правда, у русских есть замечательный штурмовик Ил-2, который наносит большой вред нашим сухопутным войскам и наземным целям, особенно танковым и автомобильным колоннам и железнодорожным составам. Это изумительная машина с поразительной живучестью. Мы на фронте прозвали его «бетонный самолет».
– А как вам понравились русские пилоты?
– Большинство из них имеют слабую летную подготовку, они даже не знакомы с законами физики, но дерутся отчаянно. Идут на таран и в лобовую атаку, если к тому имеется хоть малейшая возможность. Мужество, с которым они идут на смерть, не может не вызывать уважения. Но есть и опытные пилоты с красивым почерком. Сбить такого в одиночку почти невозможно.
Адмирал слушал с видимым интересом. Фон Гетц был не первый фронтовик, которого Канарис вызывал на откровенность. И всякий раз он поражался схожести рассказов о событиях на Восточном фронте. Не только слова, но даже проявления эмоций у рассказчиков во многом совпадали. Слушая фон Гетца, Канарис все больше убеждался в правильности своего выбора. «Этого парня обожгла война, – думал он. – Он добрался до высоких чинов и только теперь понял, что война не прогулка. Вон как мускулы лица подрагивают, когда вспоминает о России. С такой выдержкой в разведке делать нечего. Но этот человек выполнит свой долг до конца, нужно лишь правильно рассказать ему об этом самом долге».
– Ну что ж, дорогой Конрад, я вижу, вы многое повидали на этой войне. Хотя вас, как ветерана, казалось бы, трудно чем-либо удивить. На новом месте службы вам не придется больше подвергать свою жизнь смертельной опасности, но от этого ваша служба не станет легче, хотя некоторые недальновидные люди считают работу в разведке чуть ли не синекурой. Разведчики – такие же солдаты фюрера, как и те, что проливают свою кровь на полях сражений. И рискуют они порой ничуть не меньше. Иногда одно донесение с вовремя добытой информацией способно спасти жизни многих людей, а то и решить исход всей кампании.
И видя, что фон Гетц сидит на краешке предложенного ему кресла, выпрямив спину, и едва сдерживает себя, чтобы не вытянуть руки по швам в присутствии адмирала, Канарис перешел на совсем уже доверительный тон:
– Садитесь удобнее, Конрад. Мы же договорились что беседуем неофициально. С сегодняшнего дня нам предстоит работать в одной связке, поэтому мне важно составить представление о вас и действительно интересно узнать ваше мнение о Восточной кампании.
В дверь постучали.
– Да, – отозвался адмирал.
Вошел адъютант, держа на подносе две чашки кофе и сливочник.
– Благодарю вас, Макс, – Канарис взял чашку с подноса, протянул ее Конраду и только после этого взял другую себе.
Адъютант снова щелкнул каблуками и, четко развернувшись, вышел из кабинета.
– Вы предпочитаете со сливками или черный? – продолжил беседу Канарис.
– Благодарю вас, господин адмирал, я пью черный.
– Давайте мы с вами немного пофантазируем, – адмирал сделал паузу, продолжая внимательно смотреть на Конрада, собираясь по выражению его лица и по реакции на услышанное направить беседу в то или иное русло.
Тема была важная и деликатная, а собеседник, в сущности, незнакомый. Адмирал волновался за исход разговора, но держался свободно и даже чуть отстранение, будто тема разговора и впрямь невинная фантазия без всяких последствий, которая не очень-то интересовала его.
– Как вы думаете, Конрад, кто для нас опасней, Англия или Россия? – начал он свою атаку.
– Я думаю, Англия, господин адмирал, – улыбнулся Конрад.
– Чему вы улыбаетесь?
– Знаете, меня недавно пригласили в одну школу рассказать детям о войне для поднятия их воинского и патриотического духа. Так вот, когда мы с директором школы вошли в класс и ученики встали, директор вместо обычного приветствия произнес: «Боже, покарай Англию!» «Он ее обязательно покарает!» – хором ответил класс. Позже директор пояснил мне, что не только в их школе, но и во всех школах Рейха утро начинается именно с этих слов. У нашего министра пропаганды должны быть веские основания для того, чтобы ненависть к Англии и англичанам прививать детям прямо с пеленок. Поэтому-то я считаю, что Англия гораздо для нас опасней, чем Россия.
Канарису показался забавным такой ход рассуждений.
– А если бы сейчас, немедленно, прямо сегодня был заключен почетный мир на Востоке, что потеряла бы Германия? – спросил он спокойным тоном.
Конрад едва не поперхнулся кофе. Эта мысль была настолько нелепа, что ни разу не приходила в голову ни ему, ни его знакомым. Меньше всего он ожидал ее услышать от своего нового шефа.
«Что это? Провокация? К чему он клонит?» – подумалось ему.
– Виноват, господин адмирал, я как-то не задумывался об этом.
– А вы задумайтесь, кто вам мешает. Наш разговор Дальше этого кабинета никуда не пойдет, поэтому мы можем фантазировать совершенно свободно, – ласково улыбнулся адмирал.
Конрад отставил свою чашку.
– Я так думаю, господин адмирал, что мы потеряем сотни тысяч километров плодородной земли, которая могла бы кормить многие поколения немцев.
– Это вы пропаганды наслушались? – Канарис удивленно поднял брови. – На моем столе лежит справка о вывозе продовольствия из России. Так вот, за шесть месяцев сорок первого года, то есть с июля по декабрь, мы вывезли из оккупированных районов продовольствия в шесть раз меньше, чем Советский Союз поставил нам за тот же период сорокового года. Хотя, казалось бы, нашим интендантам никто не мешал хорошенько тряхнуть славян. И они действительно забирали все, часто даже последнее, обрекая местных жителей на голодную смерть, но восполнить потерю в поставках продовольствия из России так и не смогли.
– Мы захватили самые промышленно развитые районы…
– Заводы взорваны. Для их запуска придется завозить оборудование из Германии. А зачем его вывозить на Восток? Наше оборудование прекрасно может работать и в Рейхе.
– Но политический момент?!
– Это какой же? – Канарис смотрел на фон Гетца, и по мере того как он убеждался в полной неподготовленности оберст-лейтенанта в вопросах большой стратегии и абсолютном незнании дел политических, взгляд его все более теплел.
Он похвалил себя за правильность выбора фон Гетца в качестве фигуры прикрытия на возможных переговорах.
«Парень, конечно, хороший, честный, открытый. И офицер блестящий, вон, сколько орденов заслужил, – думал он. – Но в делах разведки полный профан. Объяснять ему, что такое „оперативная комбинация", – только зря терять время. Ничего не поймет, только еще больше запутается. Жаль, конечно, парня, но ничего не поделаешь. Да и какая разница, где ему умереть, на Востоке или в подвалах гестапо. Конец одинаковый, а тут хоть пользу абверу принесет. И даже значительно большую, чем десяток сбитых самолетов».
– Я о том, как Германия будет выглядеть в глазах всего мира, если провалит кампанию на Востоке.
– Всего мира… – задумчиво протянул Канарис и тут же неожиданно повернул разговор: – Скажите, Конрад, вы верите в победу над Англией?
– В этом не может быть никакого сомнения, господин адмирал, – отчеканил фон Гетц.
– Вы говорите это искренне или повторяете пропаганду?
– Я говорю это совершенно искренне, как верный солдат фюрера, – подтвердил фон Гетц.
– Тогда как вы думаете, обладание сырьевыми ресурсами России способно приблизить окончательную победу над англичанами?
– Безусловно, когда мы разобьем большевиков…
– Все свои силы бросим на войну с Англией, – докончил фразу Канарис.
– Именно.
– И вы можете гарантировать победу?
– Вне всяких сомнений.
– Ну вот вы сами себе и ответили на свой вопрос о политическом моменте, – улыбнулся адмирал.
Видя, что фон Гетц не поспевает за его аналитическим умом, Канарис пояснил:
– С падением Англии в Европе не останется ни одного неподконтрольного Рейху государства. Все они будут либо оккупированы, либо управляться прогерманскими правительствами, связанные с Германией союзными обязательствами. Европа расположена вне досягаемости американских вооруженных сил, поэтому при проведении европейской политики после завоевания Англии Америку можно будет не принимать в расчет. Кто же остается? Азиатские туземцы? Африканские аборигены? Чье мнение вас интересует, когда вы говорите: «в глазах всего мира»? Рейх и будет весь мир! Тысячелетний рейх! И ничего более.
Конрад не нашел что ответить, да и отвечать-то, собственно, было нечего. Канарис все описал предельно ясно и убедительно, с такой высокой точки зрении, до которой фон Гетцу не приходилось добираться даже на своем новейшем истребителе.
– Попробуем задать вопрос по-другому, – продолжал Канарис. – А что приобретет Германия, заключив почетный мир на Востоке?
– Сырьевые и продовольственные ресурсы России, – фон Гетцу захотелось показать себя способным учеником.
– Верно! – поднял указательный палец адмирал. – Но главное в том, что Германия сможет сберечь сотни тысяч жизней своих солдат. А немецкий солдат – это не просто лучший солдат в мире и верный сын своей родины, но и чей-то сын, муж, отец и брат. В миллионы немецких семей не придут похоронки с Восточного фронта. Миллионы немецких людей война не сделает несчастными.
Канарис сделал паузу, отхлебнул из своей чашки. Судя по тому, с каким вниманием фон Гетц слушал его, он выиграл партию. Можно сказать, вербовка состоялась, и фон Гетц выполнит свою деликатную миссию предельно четко. Теперь надо поставить эффектную точку, чтоб оберст-лейтенант, выйдя из кабинета, десятки раз прокручивая в памяти этот разговор, мог ясно представить себе, каким благим и гуманным целям он служит.
– И наконец, дорогой Конрад, не будем забывать азбучную истину, что вчерашний враг – это сегодняшний потенциальный торговый партнер и возможный завтрашний военный союзник, – он с хитрой улыбкой посмотрел на фон Гетца. – Изучив ваше личное дело, я, признаюсь, уже составил для себя определенное представление о вас, и очень рад, что после нашей беседы это предварительное представление если и изменилось, то только в лучшую сторону. Вдвойне рад, что наши точки зрения по принципиальным вопросам полностью совпадают. Значит, мы с вами сработаемся.
Конрад понял, что все ранее говоренное было только прелюдией, и адмирал сейчас скажет что-то очень важное, поэтому слушал очень внимательно.
– Я укрепился в решении именно вам поручить выполнение задачи особой государственной важности и чрезвычайной секретности.
Фон Гетц вскочил с мягкого кресла и вытянул руки по швам, принимая стойку «смирно». Канарис подошел к нему почти вплотную. Он больше не напоминал пожилого интеллигента. Своему новому подчиненному отдавал приказ адмирал, привыкший к повиновению и умевший добиваться его самыми жесткими мерами.
– Господин оберст-лейтенант! – начал он торжественным голосом. – Приказываю вам прибыть к новому месту службы, в Стокгольм. Вашим официальным прикрытием будет должность военного атташе германского посольства. Задача: установление контакта с представителями Ставки Верховного Главнокомандования Красной армии. Цель: установление мира между Германией и подконтрольными ей государствами и Советским Союзом. О самой задаче, обо всех ваших действиях и контактах в рамках ее выполнения с этой минуты вы можете говорить только со мной и с фюрером. Обо всех попытках иных лиц, невзирая на звания и должности, занимаемые ими в Рейхе, узнать подробности и цели поставленной задачи вы обязаны немедленно докладывать мне. Вам ясно?
– Так точно, господин адмирал.
– И последнее. Небольшая формальность, – Канарис потянул Конраду лист бумаги. – Подпишите.
– Что это?
– Подписка о неразглашении. С этой минуты вы, Конрад, допущены к самым сокровенным тайнам Третьего рейха.
Фон Гетц подписал, не читая.
– Ну вот, – смягчился адмирал, снова переходя на свой обычный доверительный тон. – В случае успешного выполнения задания обещаю вам полковничьи погоны и Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами. О подробностях у нас еще будет время поговорить. Инструкции получите позже. Документы на вас будут готовы через несколько дней, а пока отдыхайте. Я не задерживаю вас более.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Первым благословением является мир, с чем согласны все, кто имеет хоть небольшую долю разума… Поэтому лучшим полководцем будет тот, кто в состоянии закончить войну миром.
Велизарий, византийский полководец, VI век н. э.
Указ Президиума Верховного Совета СССР
(извлечение)
За успешное выполнение заданий Правительства СССР наградить орденом Красного Знамени…
‹…›127. Старшего лейтенанта Осипова Николая Федоровича, оперативного уполномоченного Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии…
Москва. Кремль. 24 января 1942 г.
Председатель
Президиума Верховного Совета СССР Калинин М. И.
Приказ народного комиссара обороны СССР
(извлечение)
…За успешное выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество, решительность и инициативу старшему лейтенанту Осипову Николаю Федоровичу присвоить воинское звание «капитан» досрочно…
Нарком обороны И. Сталин
XXXIV
Фон Гетц сошел с парома в порту Стокгольма. Одет он был в цивильный синий костюм в узкую красную полоску, а весь его багаж состоял из саквояжа и большого кожаного чемодана. Выйдя в город, Конрад нанял такси и назвал адрес немецкого посольства.
Расплатившись с водителем, фон Гетц вылез из машины. Посольство было обнесено ажурной решеткой и располагалось в глубине двора. К парадным дверям вела дорожка из красной брусчатки, вдоль которой были разбиты клумбы с розами. Само здание имело такой вид, будто сошло со страниц старых добрых сказок братьев Гримм. Рядом с воротами торчала сторожка с большими окнами, позволявшими охране следить за двором посольства и за улицей. При появлении фон Гетца из нее вышли три мордоворота-охранника в черной эсэсовской униформе. Они по-хозяйски, с чувством собственного превосходства, заложили пальцы за ремни портупей и брезгливо рассматривали этого штатского. На их сытых рожах, отупевших от постоянного безделья, не выразилось ни удивления, ни интереса.
Расплатившись с водителем, фон Гетц вылез из машины. Посольство было обнесено ажурной решеткой и располагалось в глубине двора. К парадным дверям вела дорожка из красной брусчатки, вдоль которой были разбиты клумбы с розами. Само здание имело такой вид, будто сошло со страниц старых добрых сказок братьев Гримм. Рядом с воротами торчала сторожка с большими окнами, позволявшими охране следить за двором посольства и за улицей. При появлении фон Гетца из нее вышли три мордоворота-охранника в черной эсэсовской униформе. Они по-хозяйски, с чувством собственного превосходства, заложили пальцы за ремни портупей и брезгливо рассматривали этого штатского. На их сытых рожах, отупевших от постоянного безделья, не выразилось ни удивления, ни интереса.