2

   Айсман вытер пот со лба. Рубашка прилипла к телу, и трусы тоже были совершенно мокрые.
   «Бауэр здесь был в самые холода, – подумал он, – иначе бы он не говорил, что здесь сносная жара. А при моей мнительности все время кажется, что промокли брюки и на них сзади выступило черное пятно. Слава богу, никто не знает о моей мнительности, на этом меня можно было бы сто раз поймать – так я боюсь показаться смешным. Если бы мне так же научиться скрывать свой страх перед полетами, тогда я мог бы считать себя лучшим лицедеем в Германии».
   – Скоро? – спросил Айсман. – Если мы еще десять минут просидим в этой раскаленной машине, я сойду с ума.
   Представитель концерна по торговле с Азией Роберт Аусбург, глядя на мелькавшие мимо окон каучуковые плантации, ответил:
   – Я дрался у Роммеля, там было почище.
   – А я бывал на севере Норвегии, – озлился Айсман, – там льды. Что это за манера – козырять привычками? Вы знали, что мы прилетим, и могли бы купить для нас машину с кондиционером.
   – Об этом мне ничего не было известно. Я получил телеграмму, в которой говорилось, что вы прилетаете. Откуда мне знать, что вы не переносите жары? Там ничего не было о машине...
   Айсман переглянулся со своим помощником Вальтером, которого ему выделил Гелен, и, пожав плечами, чуть тронул пальцем висок.
   «Какой-то сумасшедший, – подумал он. – Или совершенно развратился вдали от родины. Еще бы: постоянное влияние англичан. Одни здешние фильмы чего стоят – сплошная порнография и безответственная болтовня».
   – У тебя все готово? – спросил Айсман.
   – Что именно? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил Роберт.
   – Я не вас. Вальтер, ты готов?
   – Да, – ответил Вальтер и положил обе руки на плоский черный чемодан, лежавший у него на коленях. Он страдал от жары особенно тяжело, потому что вынужден был сидеть в пиджаке – под мышкой у него висел парабеллум. Сначала он попробовал затолкать его в задний карман брюк, но Айсман долго смеялся, посмотрев на Вальтера сзади: «Ты сошел с ума, он у тебя пропечатан сзади, как приговор суда».
   В чемоданчике, помимо диктофона, вмонтированного в ручку, было два шприца, несколько ампул с рибандотолуолом, лишающим человека воли на двадцать минут, и папка с фотокопиями ряда документов, полученных в свое время Дорнброком от Гиммлера – в ту ночь, когда рейхсфюрер готовился уйти в Азию и просматривал архивы своей восточной агентуры.
   – Вот тот храм, – сказал Роберт, кивнув головой на странное сооружение из стекла, дерева и бетона. – Вы это хотели? Адвентисты седьмого дня?
   – Смешная архитектура, – сказал Вальтер. – Как универсальный магазин в Австралии.
   – Можно подумать, что ты был в Австралии, – сказал Айсман. – Болтун несчастный...
   – Я видел фото...
   – Ах, ты еще веришь фото? – удивился Айсман и попросил Роберта: – Скажите этой макаке, чтобы он приехал за нами через два часа.
   – Он понимает по-немецки, – сказал Роберт, кивнув головой на шофера. – Он со мной работает восемь лет.
   Шофер обернулся – его лицо сияло улыбкой, а узкие щелочки черных глаз были колючими.
   – Ничего, – сказал он. – Белые ведь верят в то, что их прародителями были обезьяны. Так что мне это даже приятно, я себя чувствую вашим папой...

   Когда машина отъехала, Айсман сказал Вальтеру:
   – Какой болван... Идиот несчастный... Не мог предупредить, что эта обезьяна знает наш язык...
   – Говорят, у него мать полька.
   – У кого? У этого желтого?!
   – Да нет! У Аусбурга.
   – Ничего. Пусть работает. Плевать. Пока пусть работает. Он тут крепко вжился. А верно, что его мать полька?
   – Я слышал...
   – То-то я сразу почувствовал к нему неприязнь... Ладно... Сейчас нам важен здешний макака... Он важнее всего для нас... Ты готов?
   – Готов, черт возьми.
   – А что ты такой раздражительный?
   – Надень мой пиджак – станешь раздражительным.
   Айсман достал платок и снова вытер лицо и шею.
   – Ничего, – сказал он, – если все пройдет так, как мы задумали, вернемся в отель и влезем до ночи в холодную ванну.
   Вальтер толкнул ногой дверь храма. Она, казалось ему, с трудом должна была открыться, потому что была массивной, диссонировавшей со всем зданием, но открылась легко (была на пневматике), поэтому Вальтер чуть не упал – руками вперед. Он по инерции пробежал несколько шагов и остановился в пустом прохладном полутемном зале. Темно здесь было оттого, что вокруг храма росли пальмы и кустарники, преграждавшие путь солнечным лучам.
   Айсман сказал:
   – Плохая примета – спотыкаться. А зальчик ничего себе... Тут бы столы для пинг-понга поставить, а не скамейки. Дурачат несчастных макак этакой красотой.
   – Никого нет.
   – А вон дверь. Узнаем его домашний адрес. Хотя раньше все они жили возле своих кирх. Как в автомобильном сервисе: родился кто или помер, а он тут как тут. Ненавижу церковных крыс, терпеть не могу.
   Он постучал в дверь, которая была врезана в сплошную панель стены – за кафедрой и электророялем.
   – Да, – ответил молодой голос по-английски. – Войдите.
   В маленьком кабинете – стол и два стула – сидел паренек в строгом синем костюме. Увидев европейцев, он поднялся и сказал:
   – Прошу вас, джентльмены...
   – По-немецки, – сказал Айсман, – говорите по-немецки. Мы не понимаем вас.
   Парень соболезнующе развел руками.
   – Чжу Ши, – сказал Айсман. – Отец Чжу Ши? Где он?
   – Чжу Ши? Настоятель? – парень снял телефонную трубку и набрал номер. – Отец Чжу Ши сейчас дома.

   Он принял их в садике. Его дом был окружен со всех сторон пальмами, а в садике был бассейн с голубой водой.
   – Я слушаю вас, господа.
   Айсман, выдержав паузу, сказал слова пароля – старого, еще времен Гитлера:
   – Никогда не думал, что путь из Европы в Азию так утомителен.
   – Да, – ответил Чжу Ши, – резкая перемена температуры сказывается на организме.
   Айсман и Вальтер переглянулись. Старик говорил совсем не то, что должен был сказать. Его отзыв был: «Зато азиатское гостеприимство поможет вам быстро прийти в себя».
   – Нет, – сказал Айсман. – Я говорю, никогда не думал, что путь из Европы в Азию так утомителен.
   – Садитесь, прошу вас.
   – Вы должны ответить...
   Чжу Ши перебил Айсмана:
   – Я отвечаю так, как мне представляется нужным отвечать. Азиатское гостеприимство выражается в том, где принимают гостя: на палящем солнце или в тени, возле воды.
   – Спасибо, – сказал Айсман и снова вытер лицо платком, который стал мокрым. – А куда садиться?
   – На циновки. Это удобно.
   Айсман неловко опустился на бамбуковую циновку и вытянул ноги. Чжу Ши заметил:
   – Это высшее неуважение к хозяину – вытягивать ноги. Вы обязаны подломить их под себя. Так просто: посмотрите, как это я делаю.
   – У меня ранена нога, – ответил Айсман. – Колено пробито. Он, – Айсман кивнув головой на Вальтера, – сядет как у вас положено, а меня уж вы простите, пожалуйста...
   – Снимайте пиджак, – предложил Чжу Ши. – Вам жарко.
   – Ничего, – ответил Вальтер, – я люблю тепло.
   – Не надо меня обманывать. Снимайте пиджак, снимайте, ваше оружие меня не пугает. Мне всегда интересно смотреть на вооруженных людей: это помогает мне ощущать себя сильнее собеседника. Ведь сила духа значительно сильнее силы материальной. Разве не так?
   – Возможно, – согласился Айсман. – Нас здесь никто не слышит?
   – Никто, – ответил Чжу Ши. – Кроме вашего чемоданчика.
   – Ладно. Я рад, что вы ничего не забыли. Вас не очень удивил наш визит?
   – В определенной мере удивил.
   – Прошло двадцать лет – и на тебе, как снег на голову, да?
   – Меня удивило не это. Меня больше удивила ваша неподготовленность к встрече со мной.
   Айсману понравилась эта конкретность:
   – В чем вы видите нашу неподготовленность?
   – Хотя бы в том, что вы начали искать меня в храме. Следовательно, вы не представляете государственные службы. В противном случае люди из вашей миссии заранее установили бы, когда я занят в храме.
   – Вы правы. Мы не представляем государственную службу. Мы представляем интересы одного из наших промышленных объединений.
   – Понимаю. Какие у вас вопросы?
   – Сначала хотелось бы услышать подтверждение вашего согласия помогать нам и впредь.
   – Я теперь не занимаюсь мирскими делами. Меня волнует дух человеческий, а не сила.
   – Стоит ли предъявлять ваши расписки в получении денег у Шелленберга и несколько рапортов в РСХА?
   – Зачем? Я помню. Надеюсь, вы не решитесь шантажировать меня.
   – Конечно, мы не собираемся предпринимать необдуманных шагов. Нам нужна ваша помощь и консультация. Всего лишь.
   – Я к вашим услугам.
   – Нас интересует, где сейчас люди из вашей резидентуры?
   – О, кто знает! Сколько лет прошло!
   – Здесь вы остались один?
   – Да.
   – И поменяли евангелическую церковь на адвентизм?
   Чжу Ши улыбнулся:
   – Об этом не так уж трудно догадаться.
   – Вы поменяли ориентацию? Адвенты, как мне известно, ориентируются не на европейские центры религиозной мысли...
   – Вы правы. Я несколько раз бывал на западном побережье Штатов.
   – Следует понимать так, что теперь вы склонны помогать своим новым сторонникам по вере?
   – Вы неверно формулируете вопрос... Прошу простить, я не имею чести знать ваше имя.
   – Айсман. Вас вербовали люди из того отдела, где я работал.
   – Одна из ошибок ваших коллег заключалась в том, что они работали с минимальным прицелом в будущее. Вас губила мелкотравчатость. Я понимаю, как вам было трудно: вы должны были следовать указаниям сверху. Я пришел к иному выводу, осмыслив свою прошлую жизнь. Я пришел к выводу несколько парадоксальному. Следует думать о человеческой общности, о том, чтобы сплотить народы в единую семью, верную идеям бога, но не о том, чтобы передвинуть границы или аннексировать территории.
   – Это интересная идея. Идти к ней можно тремя путями: во-первых, по линии создания мощного производства, надмирного по своей сути; во-вторых, по линии религии, надмирной по своей идее, и, наконец, по линии создания партии, которая бы учитывала интересы и промышленности и религии.
   Чжу Ши с интересом посмотрел на Айсмана, который в это время думал, как эту свою тираду стереть с пленки диктофона: он сказал больше, чем мог сказать, – не для Чжу Ши, но для своих берлинских руководителей, которые будут, безусловно, самым тщательным образом изучать запись.
   – В том, что вы сказали, много разумного, и я думаю, ничего не изменится в общей схеме, если мы выведем вперед религию и позволим ей главенствовать в осуществлении идей промышленности и той партии, которая помогает промышленности совершенствовать род людской в сфере производства. Дух же следует отдать религии, она организовывает разум вернее партий.
   – Если я соглашусь на ваше изменение в моей схеме – будет ли это означать, что вы готовы помочь нам кое в чем?
   – В чем именно? Религия приучает к точности.
   – Как разведчик в прошлом, – сказал Айсман, – вы понимаете, что я не могу ставить вопрос, не имея вашего согласия на продолжение сотрудничества...
   – Мы с вами запутаемся во взаимном недоверии.
   – У меня нет времени путаться во взаимном недоверии, господин Чжу Ши. Если я не получу ответа, мне придется предпринять определенные шаги, которые вынудят вас довериться мне.
   – Если вы решите скомпрометировать меня прошлым – вы проиграете. Выброшенный за борт общественной жизни пастырь адвентов, оказавшийся резидентом разведки Гиммлера, никогда и никому не сможет помочь в будущем. Это может огорчить ваших руководителей. Меня же это мало заденет. Я пришел к вере в идею, и я не боюсь будущего. Я бы советовал вам передать мое предложение вашему руководителю... Если он согласится посвятить меня в суть вашей задачи, я с радостью продолжу беседу с вами в удобное для вас время, кроме, конечно, тех часов, когда я занят в храме.
   – Хорошо, – сказал Айсман, – я подумаю. Ваше предложение разумно. Нельзя ли попросить кого-нибудь принести воды?
   – Сейчас я принесу воды. У меня лишь чистая холодная вода. Вы, вероятно, хотели бы выпить оранжада или колы?
   – Это не обязательно. Просто холодной воды.
   – Хорошо.
   Чжу Ши поднялся и шагнул к дому, но Айсман вскочил и с неожиданной для него ловкостью ударил старика сложенными щепоткой пальцами в поддых.
   Старик молча повалился на циновку.
   – Укол, – сказал Айсман Вальтеру. – Дома никого, иначе бы он позвонил в колокольчик.
   Через пять минут после укола, близко заглядывая в глаза лежащего на циновке старика, Айсман спросил:
   – Именем бога, ответьте мне, отец Чжу Ши, кому вы сейчас хотели звонить, когда пошли за водой?
   – Мистеру Лиму, – ответил Чжу Ши, глядя в лицо Айсману громадными глазами, расширившимися, совсем без зрачков, очень блестящими. – Мистеру Лиму. Он очень умный, сильный и добрый человек...
   – Вы готовы выполнять все его поручения?
   – Да.
   – Господин Чжу Ши, вы понимаете, что говорите мне запретное?
   – Понимаю.
   – Вы это делаете потому, что верите мне, да?
   – Да.
   – Где ваша резидентура?
   – Я ее передал мистеру Лиму. В пятьдесят втором году он принял от меня тех, кого я смог найти.
   – Он знал, что вы были нашим другом?
   – Да.
   – Мистер Лим сам попросил вас поменять веру?
   – Да.
   – По его поручению вы ездили на западное побережье Штатов?
   – Да.
   – Там есть ваши люди?
   – Да.
   – Кто они?
   – Их много.
   – Где списки людей?
   – В сейфе мистера Лима.
   – Какие имена вы можете назвать по памяти?
   – Настоятель нашей общины в Далласе отец Хуа Сю, настоятель общины в Лос-Анджелесе отец Хосе-Косьендес...
   – У вас есть каналы связи?
   – Нет. Только личные контакты.
   – Чем занимается мистер Лим?
   – Вы не знаете мистера Лима?! – лицо старика стало на какое-то мгновение безумным, и он засмеялся. Айсман успел поразиться тому, какие у него белые красивые зубы, у этого древнего старика. – Мистер Лим – хозяин банковской корпорации «Гонконг бэнкинг корпорэйшн», он владелец здешних верфей, и ему принадлежит пакет акций концерна по рыболовству в Маниле.
   – Вы давно знаете его?
   – Да. Мы с ним встречались.
   – Когда?
   – В сорок пятом году. Он тогда был офицером гоминьдана, служил у Чан-Кайши.
   – С ним у вас есть канал связи?
   – Да.
   – Называйте, пожалуйста, пароль и отзыв...
   – У нас цифровая связь. Объявление в газете... Нужно обратиться в газету «Дейли ньюс» и поместить следующее объявление...

   Мистер Лим включил приемник, стоявший у него на столе, и сказал:
   – Я ждал вас. И напрасно вы довели до самоубийства старика. Да, да, он утопился в своем бассейне. Зря вы это сделали, неэкономно поступаете с нужными людьми. Воспитание, перевоспитание, убеждение... А вы – омерзительными методами, словно нацисты... Ну ладно, о прошлом скорбят лишь крысы... Так вот, Дорнброк меня интересует в такой же мере, как и я его...
   – Не в такой же мере, мистер Лим, – сказал Айсман, – мы вас интересуем в большей мере, потому что Чжу Ши нам кое-что сказал о западном побережье.
   – Ну что ж... Тогда наша полиция сейчас же арестует вас за убийство Чжу Ши и за то, что вы пользовались средствами, лишающими человека воли. Вы в Азии, здесь я сомну вас. Вы, видимо, не успели посоветоваться с Дорнброком после того, как разработали Чжу Ши. Не заигрывайтесь. Я готов принять здесь Бауэра. – Айсман и Вальтер переглянулись; они много раз уговаривались не переглядываться во время работы, но что-то мешало им выполнять этот уговор. – А еще лучше сына Дорнброка. Он ведь теперь заместитель председателя наблюдательного совета, он наследник всего дела, всех семи миллиардов. Я приму условия Дорнброка, я понимаю, чего он хочет. Наши стремления совпадают. С вами я говорить больше не могу, поскольку у меня встреча с послом Кореи. О вашем решении уведомите меня завтра в это же время. Можете воспользоваться моим телетайпом. Ваш Роберт пользуется телетайпом англичан, а этого в данном случае делать не стоит.

   «Концерн Лима, крупнейший в Гонконге, Сеуле и в Юго-Восточной Азии, начал переговоры с представителями концерна Дорнброка о подписании контракта на сумму в 25 млн. долларов», – сообщила через два дня «Дейли ньюс», одна из самых влиятельных здешних газет.

3

   Шифрограмма, отправленная кодом концерна, гласила: «Господин председатель имеет честь пригласить господина президента банковской компании „Нэшнл бэнк“ на трехдневную прогулку по Средиземному морю на яхте „Северный ветер“. Господин президент обяжет своим посещением господина председателя, заранее уверенного в том, что его предложение будет рассмотрено в самое ближайшее время».
   Этот код Дорнброк применял в крайнем случае, когда он хотел быть понятым и службой безопасности США, и самим Дигоном. Для Дигона здесь было лишь одно слово, неизвестное дешифровальщикам в форте Миде ⁵. Слово «его» («...его предложение будет рассмотрено»), которое было отнюдь не обязательным с точки зрения общепринятого протокола, означало сигнал тревоги, причем в высшей мере серьезной...
   Дигон дважды поговорил со своими юристами, отдал все необходимые распоряжения, посоветовался с врачами и вылетел на своем «боинге» в Европу.
   На яхте, когда они остались вдвоем, Дорнброк выложил на стол фотокопии материалов, обработанных гонконгским филиалом ЦРУ, о том, что компании, контролируемые Дигоном, засечены на поставках Пекину стратегического оборудования. Этот провал мог обернуться скандалом.
   – Вы обещали, что эта операция пойдет через вас, через ваших шведских друзей, – сказал Дигон, трижды просмотрев материалы. – Вы меня поставили в крайне затруднительное положение...
   – Это вина ваших сотрудников, которые болтают, как бабы. Вы сможете как-то пригасить это дело через Даллеса? Он зоологичен по отношению к красным.
   – Но это не Москва...
   – Безразлично.
   – Он считает, что весь спор между Москвой и Мао – это далекий стратегический план красных, чтобы усыпить нашу бдительность...
   – Да, он никогда толком не занимался марксизмом, ему трудно понять существо разногласий между Кремлем и маоизмом. Вы правы...
   – Что вы можете предложить? – спросил Дигон. – На карту поставлена моя репутация...
   Дорнброк закрыл глаза и сдержался; ему хотелось сейчас рассмеяться – Дигон заглотал крючок. Дорнброк давно готовил этот удар. Он сейчас проверял Дигона. Тот на какое-то мгновение доказал свою озабоченность, более того – испуг, и Дорнброк сделал вывод, что Дигон никак не консультировал свои торговые операции ни с государственным департаментом, ни с ЦРУ, которые могли бы санкционировать его торговлю с Китаем в плане общего зондажа, выгодного правительству. Дорнброк сейчас получил еще одно подтверждение своему давнишнему убеждению, что Дигон во всех своих операциях преследует лишь собственные выгоды, а никак не выгоды Америки. Главное, что Дигон теперь у него в руках. Он теперь пойдет за ним, за Дорнброком, а Дорнброк во всей азиатской комбинации преследует не своекорыстные выгоды концерна, но будущее германской нации, которая должна быть нацией со своим сверхмощным оружием. Для этого он готов пожертвовать сотнями миллионов марок... Надо уметь терять: только такой человек, который умеет легко терять, может в конце концов найти.
   ...Айсман дожидался вызова в соседней каюте. Она была обшита голубым атласом. По разводам наперегонки бегали острые зеленые зайчики – по морю шли мелкие, быстрые, пожирающие друг друга волны.
   Когда его пригласил Дорнброк, Дигон впился своими цепкими выпуклыми глазами в Айсмана и быстро, оценивающе оглядел его фигуру, лицо, костюм; Айсман отметил даже, что американец успел обратить внимание на его хромоту, хотя, когда он стоял, хромота не была заметной.
   – Доложите план возможных мероприятий, Айсман, – сказал Дорнброк. – Подробно, как вы докладывали мне. Этот господин не просто мой друг, этот господин помогает нам делать общее дело, так что предельная откровенность, предельная.
   Айсман ожидал, что Дорнброк пригласит его сесть, но председатель этого делать не стал, углубившись в просмотр бумаг.
   – Есть, по крайней мере, три надежных варианта... Первый: в наших возможностях сделать в филиале ЦРУ на Дэй-Шао-Чоу маленький пожар. Это наши люди в Гонконге могут гарантировать...
   – Материалы, – Дигон ткнул пальцами в папку, лежавшую на столе, – уже могли уйти в Штаты.
   Айсман отрицательно покачал головой:
   – Я прилетел оттуда вчера. До понедельника не уйдут, сегодня уик-энд.
   – Так. Дальше?
   – Можно провести операцию запутывания...
   – То есть?
   – Мы постараемся поставить вашим парням в Гонконге и Сингапуре парочку противоречивых материалов, которые опровергали бы эти – компрометирующие вас...
   – Уже лучше. Еще что?
   – Устранить тех ваших сотрудников, которые открывают тайны врагам...
   – ЦРУ мне не враг.
   – Я понимаю... Но ведь они говорили об этом не ЦРУ. Ваша разведка лишь перехватила эти разговоры...
   – Нет, нет, – сказал Дигон, – не годится. Кому нужна кровь в нашем деле...
   – Какой вариант вы утвердите? – спросил Айсман. – Какой из первых двух?
   – Второй. Это лучше...
   – Но этот вариант тоже не вегетарианский, – заметил Айсман, – здесь нам придется тоже несколько пошуметь.
   – Не понимаю, – сказал Дигон.
   – Это не наше дело, Айсман, – заметил Дорнброк. – Вы делаете свое дело, и нам нет нужды знать, как вы его делаете. Мы лишь оценим результаты вашей работы. Итак, утверждаем второй вариант...

   Все было разыграно точно. Айсман не был участником комбинации – в данном случае его не посвятили в подробности. Поэтому его доводы, как и вопросы Дигона, звучали убедительно и очень искренне... Беседа была записана на пленку и снята двумя микрокинокамерами. Синхронность звука и текста была очевидной. Дигон дал санкцию на акт, направленный против его страны, против Центрального разведывательного управления. Сегодня Дигон будет ознакомлен с этими материалами – тут надо бить в открытую. От него потребуют решения: либо он во всем идет с Дорнброком, либо его сегодняшняя беседа, направленная против его правительства, и его предложения, которые караются по федеральному закону, будут переданы в Вашингтон, и тогда ему придется тяжко – конкуренты утопят его, стоит лишь Дорнброку начать бой. Надо загнать его в угол, проиграть с ним партию, подобную той, которую Гейдрих некогда играл с ним самим. Дело есть дело, тут нельзя церемониться – карты на стол, решение должно быть принято сразу же... Дигон не готов к таким методам – он сломается. Он станет человеком Дорнброка... Таким образом, в нужный момент и в определенный час сработают такие механизмы, которые приведут в действие людей в сенате и конгрессе, заинтересованных в Дигоне. И сделает это Дигон во имя Германии, которую представляет Дорнброк. Он не сможет этого не сделать, ибо он попался. Они же прагматики, эти американцы, Дорнброк всегда видел в этом их главный недостаток. У них вместо бога бизнес. А у него бизнес во имя бога, которым для него стало будущее нации.

   – Кто этот парень? – спросил Дигон, поднимаясь (скрытые в фальшивых иллюминаторах камеры шли за ним следом). – Он производит впечатление делового человека.
   – Верно, – ответил Дорнброк, глядя на Дигона с улыбкой, – он прошел хорошую школу у Гиммлера...
   «Ну что?! – думал он, рассматривая в упор Дигона. – Теперь понял?! И теперь ты еще ничего не понял. Только один я понимаю главное: когда на полигонах Азии мы отработаем оружие мести из твоего урана, твоей стали и твоих денег, мы, немцы, станем хозяевами положения, потому что миллиарды азиатов будут выполнять нашу волю, одетую в броню оружия возмездия, нашего оружия!»

ДЕНЬ, ВЕЧЕР И НОЧЬ РЕЖИССЕРА ЛЮСА

1

   Люс купил бутылку виски в самолете: здесь это было значительно дешевле, чем на земле, – без пошлины. Американцы, летевшие в Сайгон и Сингапур, покупали по десять – пятнадцать блоков сигарет. Стюардессы были в длинных малайзийских юбках, громадноглазые, с тонкими руками, которые Люсу казались шеями черных лебедей – так грациозны были их движения и так они дисгармонировали с резкими и сильными кистями коротко стриженных парней в военных куртках, которые протягивали девушкам деньги.
   Люс раскупорил «Балантайн» и сделал два больших глотка из горлышка.
   «Так же пил Ганс, – вспомнил он, – значит, прирежут меня или траванут, как бедного Дорнброка. И у него так же тряслись тогда руки. Только у меня дрожь мельче, чем у него. Как озноб. А у него руки дрожали в те моменты, когда он после глотка смотрел на меня и ждал ответа, а я думал, что он несет бред. Миллиардерским сынкам можно нести бред. Мне надо молчать, чтобы иметь возможность выразить свои мысли в фильме, не пугая заранее продюсера. А им можно говорить все, что заблагорассудится, этим сынкам... Вот как можно обмануться, бог мой, а?! Больше всех в его гибели виноват я... Выходит так... Только у него тряслись руки, потому что он впервые решил стать гражданином, а у меня руки трясутся потому, что я и сейчас не могу стать мужчиной. Какой там гражданин... Мразь, настоящая мразь...»
   Облака под самолетом громоздились огромными снежными скалами. Они были пробиты наискось сильными сине-красными лучами заходящего солнца. Здесь, в Азии, они были какие-то особые, эти облака. В Европе они были плоские, а здесь громоздились, словно повторяя своей невесомостью грозные контуры Гималаев.