Семенов Юлиан Семенович. Майор 'Вихрь'

   Разобранную ракету грузили в каком-то странном оцепенении, и все боялись прислушиваться, потому что самое страшное было бы сейчас услыхать рев танков и увидеть их здесь, на этой узенькой размытой дождем посадочной площадке.
   - Сколько отсюда? - спросил Богданова летчик.
   - Километра три.
   - Облава, что ль?
   - Сами не знаем.
   - Осторожней заносите, люк разорвет, братцы, - сказал летчик и что-то объяснил жестами тем пилотам, что прижались лицами к стеклу кабины.
   - Сколько вас? - спросил Степан.
   - Шестеро. Ты - Богданов?
   - Да.
   - Сколько с тобой людей из краковской группы?
   - Четверо.
   - Это ничего. Я думал, больше - тогда не уместились бы.
   Фау затолкали в фюзеляж, укрепили там проволокой, и летчик сказал:
   - Ну, быстро, братцы. Прощайтесь - и айда.
   Но прощаться никто ни с кем не успел. Из лощины высветили фары: это шли танки, а за ними - солдаты. Богданов поглядел на Пшиманского. Тот сказал:
   - Запомни: Маршалковская, девять, квартира восемь. Маму зовут пани Мария. - И, передвинув автомат на грудь, добавил: - Лети.
   А сам, пригнувшись, побежал вместе с остальными партизанами навстречу все нараставшему реву танковых моторов.
   Самолет развернулся и, стеклянно взревев моторами, начал разбег, поднимая черные комья мокрой грязи. Но чем дальше и натужней он разбегался, чем отчаянней все звенело и дзинькало в фюзеляже, тем очевиднее становилось и пилотам, замершим в кабине, и Богданову, уцепившемуся за металлическую лавку, и его ребятам, которые катались по полу, что самолет не может оторваться - он шел в гору, колеса вязли в грязи, сил для взлета не было. Оставалось только одно - сбавить обороты, развернуть машину и пытаться взлететь в обратную сторону - под гору.
   Но именно туда, под гору, шли танки.
   Летчики развернули самолет, но он с места не двигался, потому что засело левое колесо, а моторы ревели обидчиво и зло, и все вокруг звенело отчаянием; пробежал летчик, распахнул люк, поглядел на колеса, выругался свирепым матом и, грохоча сапогами, вернулся в кабину.
   Степан поднялся, пошел следом за ним и, распахнув дверь, спросил:
   - Противотанковые есть?
   Один из пилотов обернулся, оглядел его внимательно и ответил:
   - Три штуки. В ящике. Вот здесь.
   Степан взял длинные гранаты, вернулся к своим людям и сказал:
   - Откапывайте их, что ли... Я постараюсь тех придержать.
   Он выскочил на мокрую, холодную землю и, виляя, побежал навстречу реву танковых моторов. Он бежал и кричал в темноту, пронизанную выстрелами:
   - Давай назад, товарищи! К самолету! Толкнуть надо! Колеса откопать! Колеса!
   Он все время кричал это слово, как заклинание, он кричал это тем, кто лежал в траве за пулеметом, тем, кто перебегал от дерева к дереву, и люди поворачивали назад, к самолету, а он бежал навстречу все приближающемуся реву моторов, он видел черные силуэты, которые, переваливаясь на ямах, упрямо перли к посадочной полосе. Богданов опустился на колени и пополз навстречу танкам. Он очень боялся, что какая-нибудь шальная пуля возьмет его сейчас, пока он с гранатами, и тогда танки вылезут на посадочную полосу, и все будет кончено. Поэтому он полз, прижавшись к земле, а потом поднялся и швырнул гранату под танк. Рвануло, высверкнуло тугим черно-красным пламенем. Фонарики заметались, трескотня автоматов сделалась острой и беспрерывной. Второй танк продолжал ползти вперед. Степан оглянулся, но в темноте самолет ему не был виден, и он не знал, что самолет уже начал разбегаться, и он не слышал натужного рева моторов, потому что прямо перед ним был танк, и вот еще минута, и он вылезет на полосу. Степан швырнул вторую гранату, но танк продолжал ползти вперед. Тогда Богданов закричал что-то жалобное, отчаянное и, прижав к себе длинное тело гранаты, ринулся наперерез к танку. И в самый последний миг он услышал за спиной вызвизг моторов и понял, что самолет оторвался от земли, хотел отшвырнуть от себя гранату, но поскользнулся, упал, сжался, ощутил острый запах керосина, почувствовал рядом, близко, в метре, горячее тепло металла, а потом что-то громадное сделалось белым, легким, большим, маленьким, красным, огненным. И - все.
   Летчик вошел в кабину к своим товарищам и, сняв шлем, сказал:
   - Нога у нас сломалась. Будем на брюхо садиться, передай во Львов. Как бы только эта штуковина не взорвалась. Дома взрываться обидно...
   _Центр_. В кругах, близких к Шелленбергу, высказывается убеждение, что Красная Армия не в состоянии нанести удар по немецким позициям возле Кракова до середины марта, когда с дорог сойдет снег. Разговоры такого рода идут в связи с возможными наступательными операциями немцев на Западе. Где их предполагают осуществить и какими силами - выяснить не удалось; все окружено особой секретностью. Как сын? _Юстас_.
   _Юстасу_. Кто из высших военных планирует операцию на Западе? _Центр_.
   _Центр_. Один раз упоминалась фамилия фон Рунштедта, однако подтверждений не имею. В последнее время рейхсфюрер часто бывает у Гитлера в Баварии. Несколько раз Гиммлер проводил совещания с министром вооружений Шпеером по поводу увеличения выпуска реактивных "мессершмиттов" и танков. Шелленберг встречался с представителями ведущих концернов "И.Г.Фарбениндустри" и "Крупп", выясняя, какую помощь им надо оказать стратегическими материалами через Швецию, чтобы убыстрить выпуск необходимого наступательного оружия. Прошу сообщить, как сын? _Юстас_.
   _Юстасу_. Выясните, какими видами наступательного оружия (количество, типы) интересуется Гиммлер. Какие виды стратегических материалов интересуют Шпеера в первую очередь? При получении связи передайте все имеющиеся в вашем распоряжении материалы о преступной деятельности СС и связанных с ними концернов. Нас интересует все о преступлениях против человечества, ибо на освобожденных территориях гитлеровцы уничтожают архивы и свидетелей. _Центр_.
   НАИВНОСТЬ ОТЧАЯНИЯ
   Диктатор считает себя, как правило, единственным прозорливцем, в то время как он, пожалуй, самый слепой человек, особенно в момент ослабления режима его власти. Демократия предусматривает честность в оценке обстановки, режим личной диктатуры не предусматривает ничего, кроме пророчеств диктатора, и подчинает объективный характер происходящего его субъективным умозаключениям.
   Осенью 1944 года гитлеровская диктатура была зажата с двух сторон железными тисками союзников. Катастрофа третьего рейха представлялась всем объективным наблюдателям неизбежной. Гитлер, наоборот, считал, что осень и зима сорок четвертого года положат начало новой эры - грядет неминуемая победа над сталинским большевизмом и американской плутократией.
   Когда в ставке Гитлера собрались Гудериан, Кейтель, Йодль, фон Рундштедт, Модель и Гиммлер, дежурный офицер связи передавал сообщение с Западного фронта: союзные войска генерала Ходжеса, прорвав немецкую оборону, вошли на окраины Аахена.
   Гитлер быстро ходил по огромному своему кабинету, потом, зябко потирая руки, замер над оперативной картой и вдруг, неожиданно для всех, рассмеялся.
   _Гитлер_. Ну что же, господа. Видимо, парадоксальность только тогда оказывается гнилым интеллигентство-ванием, если в подоплеке нет цели, заранее выверенной, увиденной и непререкаемо устремленной. Парадокс, который вы сейчас услышите, несет в себе заряд того оптимизма, который неизбежно будет сопутствовать нам в предстоящие месяцы победоносных сражений. В тот час, когда американцы и англичане вторглись в немецкий Аахен, они сами обрекли себя на окончательное поражение. Именно в этот день - я прошу, всех запомнить день двенадцатого октября - я хочу познакомить вас с планом победы. Я ждал этого дня, я ждал, когда последний немецкий солдат уйдет с вражеской территории, я ждал, когда соединятся фронт и тыл. Этот день пришел. Только теперь, не опасаясь утечки информации через французов, бельгийцев, голландцев и прочей расово неполноценной швали, только теперь, когда каждое дерево - наш союзник, а каждый дом - это бастион, .мы можем ударить по западным, разложившимся демократиям всей мощью, на которую способна Германия.
   Я прошу вас вспомнить, где и когда пала Франция в сороковом году? Не называйте мне дату падения Парижа - это наивно. Я утверждаю, что Франция пала в тот день и час, когда мы пошли через Арденны, когда мы оставили французские крепости линии Мажино по обеим сторонам нашего мощного прорыва беспомощными средневековыми страшилищами, опасными только для детей с горячечным воображением.
   И сейчас, когда нас отделяют четыре года от той победы, мы повторим арденнский вариант. Здесь, в арденнских лесах, мы разрежем англо-американские соединения, мы разорвем их и уничтожим поодиночке.
   _Фон Рундштедт_. Мой фюрер, вы думаете предложить наступление на Аахен, с тем чтобы восстановить линию Зигфрида и, таким образом, воссоздать западный вал?
   _Гитлер_. Я призываю вас смотреть вперед, я призываю вас видеть победу! Аахен? Мне совестно вас слушать! Антверпен! Да, да! Антверпен! Главная база американцев и англичан, порт, овладев которым мы перережем их коммуникации. Мы отрезаем четыре армии севернее Арденн и громим их в котле! Мой прошлогодний призыв: превратить каждый город, каждую деревню, каждый дом на востоке в крепость, хотя и вызывал молчаливую пассивность у некоторых военных, тем не менее оправдал себя, и оправдал блестяще! Восточный фронт сейчас стабилен. У нас есть пауза: пока большевики готовят свое зимнее наступление, мы громим западных союзников. И они бегут! И тогда я им предлагаю условия мира, а не они мне, как кричат их безмозглые, слепые пропагандисты! Разбитой армии надо по крайней мере три-четыре месяца, чтобы прийти в себя. Помножьте это время на зиму. И приплюсуйте сюда нравы западных армий: там солдат не будет сражаться до тех пор, пока его не застрахуют на десять тысяч долларов, пока ему не построят теплого сортира и не привезут бразильского кофе. Их героизм - это застрахованный героизм! Героизм немецкого солдата - это героизм идеи, веры и устремленности. Итак, Модель, вы назначены руководителем контрнаступления в Арденнах как командующий группой армий "Б". А вы, Рундштедт, как мой противник в этом вопросе, назначаетесь ответственным за успех этого наступления и принимаете на себя общее оперативное руководство. Я даю вам тридцать шесть отборных дивизий, с ними вы принесете победу нации. Всю подготовку следует провести, дождавшись нелетной погоды, когда будет парализована вражеская авиация. Все командиры, которые по роду службы узнают о плане наступления, обязаны дать специальную подписку о хранении государственной тайны. Письменную связь с командирами поддерживать только через курьеров. Войска должны быть подтянуты к исходным местам только в ночь перед атакой. Все, господа. Прошу представить мне детально разработанный план в ближайшее же время.
   И, ни на кого не глядя, Гитлер вышел из громадного кабинета. Фон Рундштедт посмотрел на Гиммлера. Тот стоял, склонившись над картой, простуженно покашливал, потирал свои маленькие красивые руки, словно озяб.
   _Гиммлер_. Разгромив Запад, мы получим паузу, пригодную для того, чтобы обрушить сокрушительный удар на Восток. И если разгромить Восток - это значит отбросить большевиков к их границам, то разгромить Запад - это значит поставить их на колени.
   _Рундштедт_. У англичан в гимне зафиксирована иная точка зрения: "Нет, нет, никогда англичанин не будет рабом..."
   _Гиммлер_. Гимны пишутся, чтобы их пели. Сражения проводятся с иными целями, одной из которых я могу назвать смену слов в гимнах.
   ЗАЯЧЬЯ ОХОТА
   Вихрь и Коля сидели на опушке леса. Рассвет был осторожный; черные, уже без листьев, сучья осин разрезали красную полоску над лесом. Купол неба был серым, еще ночным. В лесу было тихо - так бывает после первых заморозков, когда земля уже схвачена ночными морозами, а снега еще нет.
   Вихрь потрогал замерзшими пальцами серебряную инкрустацию на своем ружье и сказал:
   - Твое хоть и без этой мишуры, а все равно лучше.
   - Почему?
   - Двенадцатый калибр. Я шестнадцатый не люблю. Дамское это оружие. Несолидно.
   - А мне мама в день шестнадцатилетия подарила как раз шестнадцатый. Я к нему привык. Это тоже неплохая мешалка.
   - Что? - не понял Вихрь.
   - Так мамины друзья всегда называли ружье - мешалка.
   - Смешно.
   - Смешно.
   - Прикладистое?
   - Ничего.
   - Ну-ка, дай я попробую.
   Вихрь взял Колино ружье, несколько раз споро и легко взбросил его к плечу.
   - Ложе для меня коротковато.
   - У тебя руки загребущие... Как Аня?
   - Плохо.
   - Отходит?
   - Пока - нет.
   - Бородин молчит?
   - Почему молчит? Ждет.
   - У меня для Крауха все готово.
   - Ты говорил.
   - И квартиру я для него присмотрел.
   - Понимаешь, он ведь эсэсовский офицер, - задумчиво сказал Вихрь. - Я боюсь, когда эсэсовцы, ей-богу.
   - Мне объяснял... Штирлиц, - запнувшись, сказал Коля. - Если просто кадровый эсэсовец или военный - надо бояться. А если у него есть хорошая гражданская специальность - тогда остается шанс. Понимаешь, просто СС это партийная охрана, они ничего не могут, кроме как охранять, стрелять и жечь. Туда брали лбов-фанатиков. Их у Гиммлера в двадцать девятом году было всего две с половиной сотни. А во время войны они стали призывать в СС инженеров, учителей, рабочих. Эти умеют работать, а не только убивать. Этих еще можно прижать. Эти еще хоть как-то умеют думать.
   - Не он? - спросил Вихрь, кивнув головой на человека в шляпе с пером. Он поднимался по тропинке от дороги, заряжая на ходу ружье.
   - Он, - ответил Коля. - Не узнал?
   - Теперь узнал.
   Берг подошел к ним:
   - Вы назначили встречу здесь. Вот я пришел. Здравствуйте.
   - Здравствуйте.
   Вихрь поднялся и протянул Бергу руку. Они поздоровались. Потом Берг поздоровался с Колей. Несколько мгновений они разглядывали друг друга, потом Берг спросил:
   - Что, сдать оружие?
   - Это успеется, - ответил Вихрь, - пошли пока в лес - по зайцу.
   - Еще не чернотроп, - усмехнулся Берг, - охоты не будет. Тем более без собаки. Но если вы настаиваете...
   И они пошли в лес: Вихрь и Берг впереди, а замыкающим - Коля. Он постоял минут пять на опушке, спрятавшись за дерево: нет ли слежки. Зеленя на поле, чуть припорошенные снегом, казались голубыми. Небо стало теперь прозрачным; за оставшейся после ночи серой хмарью угадывалась осторожная осенняя синева.
   "Если он пришел со своими, тогда они должны сейчас выйти, - думал Коля, посматривая на часы. - Они должны понимать, что в лесу нас упустят. Разве только надеются на собак. Собаки - ерунда. Мы потому и назначили ему это место, что здесь ручьи, а дальше - массив на сотни километров, окружить нас они не смогут. Видимо, он один".
   Коля быстро пошел следом за Вихрем - они условились, куда тот двинет: по распадку, через березовую рощу, а там начинаются холмы, поросшие желтой длинной травой, прибитой сейчас ночными холодами.
   - Я несколько раз охотился в России на зайцев. У нас эта охота богаче, - сказал Берг.
   - Вы здорово говорите по-русски, - заметил Вихрь.
   - Я окончил Московский университет, так что неудивительно. Можете передать в Центр, что я работал с тридцать четвертого по тридцать восьмой год в Москве, в военном атташате, под фамилией Шмальшлегер. Запишите, это трудная фамилия.
   - Ничего. Запомню.
   - Повторите, пожалуйста.
   - Шмальшлегер.
   - У вас завидная память. Обычно русские плохо произносят немецкие имена.
   Они остановились, услыхав позади треск сучьев: из чащи выходил Коля.
   Берг спросил:
   - Смотрели, не привел ли я за собой хвост?
   - Нет, - ответил Коля, - я отстал помочиться.
   - Не надо обманывать агента, - сказал Берг, вздохнув. - В задуманной вами игре вы можете готовить для него любую роль, но никогда не обманывайте. Я надеюсь, что глупых агентов вы не вербуете, а умный сразу поймет и станет относиться к вам с подозрением. Разведка - это такая игра, в которой бывший враг может оказаться первым другом.
   - Вам заяц для алиби нужен? - спросил Вихрь.
   - Заяц - довольно относительное алиби, потому что мертв, а если б даже был жив - все равно смолчит.
   Вихрь полез за сигаретами:
   - Значит, можно, как говорится, брать быка за рога?
   - Но сначала давайте оговорим условия для быка, - сказал Берг, и Коля заметил, как побледнело его лицо и лоб собрался морщинами.
   - Выдвигайте, - сказал Вихрь, - мы готовы вас слушать.
   - Как вы сами понимаете, денег мне не нужно. Нужно одно: веская гарантия, что после окончания войны я останусь жить в своем доме. Больше мне ничего не надо.
   - Значит, вас интересует только сохранение вашей жизни?
   - Можно подумать, что ваша жизнь вас не интересует.
   - Это сложный вопрос, - ответил Вихрь.
   - Как бы сложен этот вопрос ни был, не стоит себя обманывать.
   - Мы гарантируем вам жизнь и свободу, - пообещал Вихрь.
   - Стоп. Это не разговор. Я не знаю, кто вы, мне неизвестны ваши полномочия, я не знаю, к кому мне апеллировать в тот час, когда большевики примут нашу капитуляцию.
   - Геббельс обещает нас расколотить уже в этом году, - заметил Вихрь.
   - Разговор принимает несерьезный характер. Идеология не имеет никакого отношения к разведке.
   - Ну, это как посмотреть, - сказал Коля.
   - Ладно, - сказал Вихрь и медленно пошел дальше, через тихую, торжественную, черно-белую березовую рощу. - Ладно. Видимо, вы по-своему правы. Нужно, чтобы вы передали нам план оборонительных сооружений одерско-вислинского плацдарма. Если вы не можете достать этот план, помогите нам получить кого-нибудь из крупных эсэсовских офицеров, которые занимаются инженерным делом.
   - Крауха, например, - сказал Коля, срывая длинную желтую травинку. Говорят, он много ездит по линии обороны.
   Вихрь и Коля хорошо разыграли этот разговор. Они ждали реакции Берга.
   Услышав фамилию Краух, Берг сразу же вспомнил, что этот эсэсовский полковник выполняет задания ставки, к возведению оборонительного вала не относящиеся. Каковы именно задачи Крауха в деталях, Берг не знал. Он знал только одно: у эсэсовского инженер-полковника специальные полномочия от ставки фюрера.
   Следовательно, продолжал Берг анализировать слова русских, либо они назвали случайно известную им фамилию, либо они ходят вокруг чего-то неизвестного им, но для них крайне важного.
   "Пусть они назовут эту фамилию еще раз, - решил Берг, - я пока промолчу, хотя, очевидно, это зондажный вопрос".
   - Ну, бог с ним, с Краухом. Нас интересует оборонительный вал, заключил Коля.
   - Оборонительным валом интересуется, как
   равило, тактическая разведка, не так ли?
   - Да как сказать, - ответил Вихрь.
   - Ясно. Вы по профессии не разведчики. Вернее, вы стали разведчиками только на войне. Вам раньше не приходилось работать с иностранными разведчиками. Знаете, это как если простой смертный попал в мир кино: ему кажется, что модная кинозвезда - не человек, и живет она, ему кажется, в ином мире. В этом главный просчет. Модная кинозвезда по ночам плачет, потому что ей изменил любимый мужчина, или потому, что не может забеременеть, или потому, что на нее накричал во время съемок продюсер и прогнал прочь, как нашкодившую кошку, - так тоже бывает. Мне приходилось работать с актрисами, я подкладывал их французам в тридцать восьмом году. Словом, вам нужно еще одно доказательство моей преданности. Этим доказательством может служить план оборонительного вала. Потом вы, после соответствующей проверки, свяжете меня с Центром. Пока, видимо, вам не верят.
   Коля заметил, как Вихрь чуть ухмыльнулся.
   - Знаете, полковник, - сказал Вихрь, - я сейчас испытываю такую радость, какой давно не испытывал. Вы все верно говорили. Я б так ни за что не смог раскусить своего собеседника. Вы на сто голов выше меня в разведке. Какое, к черту, на сто! На тысячу! Но вы ко мне пришли. Вы!
   Он достал из заплечного мешка бутылку самогону, открыл пробку, выпил несколько глотков, потом протянул Бергу и предложил:
   - Валяйте.
   Берг выпил чуть больше Вихря и передал бутылку Коле. Тот допил ее и зашвырнул в чащобу.
   - Я не обиделся на вас, - сказал Берг, закуривая, - потому что вы не оскорбили меня, вы говорили правду. Всего лишь. А на правду обижаются дураки или маньяки. Ладно. Давайте перейдем к нашим делам. Видимо, самым надежным будет такой план: я внедряю вашего человека к себе - в агентуру армейской разведки группы армий "А". Более того, я готов взять этого вашего человека в свой автомобиль и провезти его по всему оборонительному валу. Цель поездки я продумаю в деталях, чтобы не вызывать ненужного интереса у гестапо. Такое решение проблемы вас устроит?
   Вихрь подумал: "Бородин молчит. Никаких указаний из Центра до сих пор не поступило. А промедление смерти подобно. Трус в карты не играет. Какие карты? При чем здесь карты? Это пословица. Народная пословица. А карты пережиток прошлого, не так ли? Кроме, конечно, "дурака" и "пьяницы". В эти карточные игры можно играть больным детям. Чертовина какая в голову лезет".
   - Это интересное предложение, - медленно ответил Вихрь. - Перспективное предложение. У вас есть с собой карточки матери или детей?
   - Мы ведь сентиментальная нация... Конечно, есть.
   - Покажите.
   Берг достал из кармана пачку писем, перевязанных синей тесемочкой.
   - Дайте все, - попросил Вихрь.
   Берг сказал:
   - Я понимаю. Возьмите одно - с обратным адресом. И одно фото. Там мать и дети. Остальные все-таки оставьте мне.
   Вихрь взял письмо с обратным адресом и штемпелем на марке, отобрал фотографию, спрятал все это в карман и сказал:
   - Вот так. А на внедрение к вам пойдет мой друг.
   Берг посмотрел на Колю, кивнул, потом перевел глаза на Вихря, и толчком - из точных, цепких глубин его памяти всплыл портрет того русского разведчика, которого ждал Муха и который потом был взят гестапо и сбежал от них - с рынка.
   Полковник вдруг как-то устало и отрешенно подумал:
   "Если я отдам его шефу гестапо, меня сделают героем нации. Во всяком случае, за такой подарок я получу отпуск".
   - Назначайте место новой встречи, - предложил Берг, и Коля почувствовал, как в голосе полковника что-то сломалось.
   Вихрь посмотрел на Колю, потом на Берга и сказал:
   - Этот парень, - и он положил руку на Колино плечо, - мне как брат. Вроде как вам - сыновья. Понятно?
   - Понятно.
   - Если с его головы упадет хоть один волос, я обещаю вам много несчастий.
   - Ладно, - сказал Берг все тем же усталым, надломленным голосом, - не стоит нам друг друга пугать, и так довольно страшно жить в этом мире. Завтра утром я жду. Надеюсь, мой адрес вам говорить не стоит?
   - Не стоит, - сказал Коля.
   - До свидания, - сказал Берг.
   - До встречи.
   - Мне держать налево? - спросил Берг, отойдя шагов десять. - Я плохо ориентируюсь на местности.
   - Да. Все время по распадку. Выйдете на проселок, и - направо. Он выведет вас к шоссе.
   - Спасибо.
   Берг пошел было дальше, но его снова остановил Коля.
   - Послушайте, полковник, - сказал он, - постарайтесь все же узнать, чем занимается Краух, а?
   Берг покачал головой:
   - Нет. Этим будете заниматься вы. Сами.
   Он уходил сгорбившись и ноги переставлял трудно, как старик.
   "Если я предупрежу старшего, чтобы он не появлялся в городе, он, видимо, испугается, - размышлял Берг, - он боится меня и ничему не верит. Конечно, это не тот класс разведчика, который нужен мне. Он не понимает, что я значу для их командования. С другой стороны, в гестапо распечатан его портрет, и, если его схватят, как он ни силен, они могут его замучить до такой степени, что он скажет обо мне. Хотя нет. Этот будет молчать".
   Берг обернулся: русские все еще стояли на том же месте.
   "Нет, рано, - решил он. - Его побег из гестапо - мой козырь. Еще рано. Это надо суметь продать. А торгуют умные люди с глазу на глаз".
   ПОПЫТКА-ПЫТКА
   Седой и Юзеф Тромпчинский ждали Вихря в машине на выезде из города. Вихрь опаздывал; Седой, волнуясь, то и дело поглядывал на часы. Тромпчинский неторопливо раскуривал сигарету - этот человек сплавил в себе юмор и спокойствие.
   "Мы все - в паутине случаев, - говаривал он. - И потом, мы - вне логики, как, собственно, и вся эта Солнечная система. Где логика? Природа дарит нам жизнь, впускает нас сюда, в мир, но какого же черта она с каждой секундой отбирает у человека то, что ему сама же подарила? Первый вопль новорожденного - это крик о грядущей смерти. Бояться смерти - наивно, потому что ее нет. Мы живем в самопридуманном мире. Нас в детстве пугали загробьем, а пугать надо только одним - предгробьем, то есть жизнью".
   Вихрь вынырнул из переулка: он был в очках, в модном реглане - ни дать ни взять служащий бурго-мистрата; в толстом портфеле две гранаты и парабеллум под деловыми бумагами, уголки губ опущены книзу, левая бровь чуть изломлена.
   - Простите, - сказал он, садясь в машину, - в центре была облава, я отсиживался. Едем, есть разговор.
   Тромпчинский нажал на акселератор, и машина медленно тронулась с места.
   - Вот какая штука, - начал Вихрь, - у меня в кармане два адреса. По этим адресам живут фрицы, которые будут взрывать Краков.
   - Прелюдия довольно симпатична, - сказал Тромпчинский. - Когда им надо проламывать черепа: сегодня вечером или ночью?
   - Это кустарщина, - ответил Вихрь. - Тут завязывается интересная комбинация. Это, конечно, параллельная комбинация, на нее ставку делать нельзя, но, чтобы спасти город, мы должны использовать все пути. Дело заключается в том, что один из этих двух эсэсманов - сын убитого в Гамбурге коммуниста и расстрелянной в лагере коммунистки. Но он об этом не знает. Сказать ему об этом может только один человек - Трауб.
   Трауб спросил Тромпчинского: