Семенов Юлиан Семенович. Майор 'Вихрь'

   ЛИЧНОЕ И СТРОГО СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ г-на ЧЕРЧИЛЛЯ МАРШАЛУ СТАЛИНУ
   На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях,
   ...я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным.
   ЛИБО
   - Прошу вас, господин Трауб, прошу.
   - Благодарю, господин Либо.
   - Что вас привело ко мне?
   - Любопытство.
   - То есть? - Либо пропустил Трауба перед собой, включил свет в квартире, быстро оглядел окна - опущены ли синие светомаскировочные шторы, и жестом предложил Траубу садиться.
   - Сейчас я все вас объясню.
   - Мне льстит, что вы, такой известный фронту журналист, заинтересовались моей скромной персоной. Я в свое время читал ваши книги.
   - О!
   - Я отдавал должное мастерству, с которым они были написаны, но меня поражало, где вы находили таких слабых, развинченных, мятущихся людей? Простите, конечно, за столь откровенное признание, но ваши фронтовые корреспонденции нравятся мне значительно больше.
   - И на том спасибо.
   - Один предварительный вопрос: откуда вам известна моя фамилия? Кофе или пива?
   - Кофе, если можно.
   - Сейчас я заварю.
   - Что касается вашей фамилии, - глядя в спину эсэсовцу, медленно сказал Трауб, - то, поверьте, я не знал ее. Вернее, я не был уверен, что вы Либо.
   Лейтенант обернулся и с улыбкой спросил Трауба:
   - Вы мистик?
   - В некотором роде. Видите ли, я действительно не знал, что вы - Либо. Меня поразило ваше сходство с другим Либо. Видимо, то был ваш отец - один из руководителей гамбургского коммунистического восстания.
   Либо продолжал заваривать кофе. Он равномерно помешивал ложкой в большой белой чашке. Потом аккуратно, изящным и точным движением вытащил ложку, подержал ее несколько секунд над чашкой, чтобы капли кофе не измазали белую скатерть, и положил ее на соломенную салфетку.
   Обернулся, взял в одну руку обе чашки, поставил одну перед Траубом, а вторую перед собой, опустился в кресло и спросил:
   - Откуда вам это известно?
   - Я помню вашего отца. Я брал у него интервью.
   - Мы похожи?
   Трауб секунду помедлил и ответил:
   - В чем-то - поразительно.
   - В чем именно?
   - Это неуловимо.
   - Мне кажется, вы что-то путаете, господин майор.
   - Если б вы не откликнулись на Либо - я бы действительно путал. Сейчас, я убежден, не путаю.
   - Чем же конкретно я похож на отца?
   - Походкой, манерой держать голову, овалом лица, той массой неуловимых деталей, которые позволяют запомнить сходство. Меня он в свое время поразил: он был личностью - враг, серьезный враг, но громадной воли человек.
   - Он был блондин?
   - Не то чтобы блондин... Не то чтобы ярко выраженный блондин. Во всяком случае, он был светлый, как вы, если мне не изменяет память. Но главное я запомнил его глаза, разрез глаз, рот, манеру держать себя. Это поразительно! Но интересует меня не ваш отец - он враг нации...
   - Господин майор, я просил бы вас находить более точные выражения...
   - Вы не согласны с тем, что главарь, точнее, один из главарей коммунистического мятежа может быть определен как враг нации?
   - Сначала вы обязаны доказать мне то, что я сын того врага, а после мы станем говорить об оценках его деятельности.
   - Лейтенант, меня, право, мало интересует ваша генеалогия. Меня интересуете вы, ваш генезис - один из прославленных воинов СС, сын... того Либо, - улыбнулся Трауб, - скажем так, а? Вы не против?
   - Я не против.
   "Или это подчеркнутое спокойствие - проявление смятения, - думал Трауб, размешивая сахар в кофе, - или он - кусок льда, мертвый человек, самое страшное, что может быть".
   - Давайте, дружище, давайте, - улыбнувшись, попросил Трауб, достав из кармана блокнот и ручку, - признавайтесь во всем. Я восславлю солдата. Единственно честные люди земли - солдаты.
   - Мне приятно слышать это от офицера и журналиста.
   - Итак...
   - Где моя мать?
   - Этого я не знаю.
   - Сколько я себя помню - я был сиротой.
   - И ничего не знали о ваших родителях?!
   - Ничего.
   - И вам ничего об этом не говорили?
   - Кто?!
   - Командование.
   - Нет.
   - Вы член партии?
   - А вы?
   - Я всегда сочувствовал движению.
   - Ну а я всегда сражался за него.
   - Браво! Это красивый ответ.
   - Это не ответ, это правда.
   - Еще раз браво! Но что-то, я вижу, вы не из разговорчивых. Расскажите-ка мне историю вашей борьбы: фронт, где и за что получены ваши боевые награды, друзья, эпизоды сражений. Солдат обязан быть сдержанным, но он при этом должен уважать прессу.
   - Окончив школу офицеров СС, я был отправлен на Восточный фронт для выполнения специальных заданий командования войск СС. За выполнение этих заданий солдаты, которые находились в моем подчинении, а также и я были награждены волей родины и фюрера. Еще кофе?
   - Нет. Спасибо. Больше не надо.
   - Это натуральный кофе.
   - Я чувствую.
   - Чем я еще могу быть вам полезен?
   - Больше ничем. Простите мою назойливость, лейтенант, - сухо ответил Трауб. - Желаю вам счастья. Всего хорошего.
   - Господин майор, в силу того, что я нахожусь при выполнении особого задания, положение обязывает меня настоятельно попросить вас зайти к моему начальству.
   - Не понял...
   - Мне следует сейчас же вместе с вами зайти к моему руководству. Всякий, кто вступает со мной в контакт, обязан быть представлен руководству. Это указание полевого штаба рейхсфюрера СС.
   - Лейтенант, вы в своем уме? Доложите руководству, что к вам приходил военный писатель Трауб. Если надо будет, меня пригласят для объяснений.
   - Я все понимаю, но тем не менее, господин майор, я вынужден подчиняться приказу.
   "Неужели это конец? - подумал Трауб. - Какая глупость! Боже, какой страшный этот парень. Это же не человек. В нем вытравлено все человеческое. Это животное. Нет. Это даже не животное. Это механизм, заведенный однажды. А может быть, даже хорошо, что это настало, - я устал ждать".
   - Господин Либо, я ценю шутки, пока они не переходят границ уважительности друг к другу.
   - Господин Трауб, - сказал Либо, поднявшись, - не заставляйте меня применять силу.
   - Вы забываетесь.
   - Господин Трауб, я больше не стану повторяться.
   "Что я сделаю с этим верзилой? - подумал Трауб. - Видимо, надо идти".
   - Ну что ж, - заставил он себя улыбнуться, - пожалуйста. Если вы настаиваете - не драться же мне с вами.
   - Благодарю вас, господин майор. Я глубоко признателен вам за то, что вы верно поняли мой долг.
   Телефона у Либо не было. Была кнопка - зуммер тревоги и сигнал вызова машины из гестапо. Он нажал сигнал вызова машины.
   Шеф гестапо Крюгер разложил перед Траубом несколько фотографий и сказал:
   - Это дьявольски интересно, майор. Ну-ка, покажите, кто из этих людей отец Либо?
   Трауб внимательно посмотрел фотографии:
   - Вообще-то в этом их сходстве было что-то неуловимое...
   - Это поразительно. Писатели, писатели, я не устаю восхищаться вами. Нам бы, разведчикам, вашу память. Ну, какой из них? Напрягитесь. Мне это интересно с чисто профессиональной точки зрения.
   "Нет, здесь его нет, - думал Трауб, - это все фотографии тридцатых годов, судя по костюмам. Что он хочет? Зачем эта игра? Здесь нет Либо. Здесь нет никакого сходства с тем парнем. Пожалуй, я бы заметил хоть какое-нибудь сходство, если б оно было".
   - Здесь нет Либо.
   - Какого Либо.
   - Старшего.
   - Того, которого вы интервьюировали на баррикадах в Гамбурге?
   - Да. Именно того.
   - Как его звали, не помните?
   - Не помню, право. Просто Либо. Так его звали все.
   Шеф гестапо сделал ошибку - он не сумел сдержать себя. Сдержись он - и кто знает, как пошли бы дальнейшие события. Отпусти он с извинениями Трауба, поставь он за ним наблюдение, протяни от него связи к Тромпчинскому, Седому, Вихрю - никто не знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Кракова. Но он не сдержался. Он ударил Трауба кулаком в губы и закричал:
   - Сволочь продажная! Сволочь! Не было никакого Либо! Был Боль! А Либо есть только один! Ему была дана фамилия в интернате, понял?! Встать! Отвечай немедленно, сволочь! Откуда к тебе пришла история этого Либо?! Откуда?! Ее знаю здесь один я! Ну?!
   Когда Трауба унесли в камеру. Либо обратился к шефу с вопросом:
   - Бригадефюрер, есть ли хоть капля правды в словах Трауба?
   Шеф гестапо тяжело дышал и вытирал лицо большим платком.
   - Да, мальчик, - ответил он, - есть. Более того, в его словах - все правда. Но это никак не бросает на тебя тень. Ты - верный сын нации. Ты не сын врага, ты - сын народа. Вспомни, ты говорил о своем задании кому-нибудь?
   - Никому, бригадефюрер.
   - Я верю тебе, сынок. Спасибо тебе, мальчик. Ты очень помог нам. Спасибо.
   - Моя мать - тоже враг нации?
   - Я никогда не врал тебе... Я не могу соврать тебе и сейчас - моему брату и товарищу по партии: твоя мать была таким же врагом, как и отец.
   - Она жива?
   - Нет, - шеф гестапо посмотрел в стальные, спокойные глаза Либо и повторил: - Нет. После того как ее попытка покушения на жизнь твоего истинного отца, нашего фюрера, сорвалась, она была заключена в концентрационный лагерь. Она имела все возможности быть матерью немца, она могла воспитывать тебя, мальчик. Она бросила тебя и ушла к врагам. Она обрекла тебя на то, что ты был лишен ласки, лишен материнской руки. При попытке к бегству она была убита. Тебя приняли руки фюрера, сынок, и ты всегда чувствовал тепло его рук.
   - Да, бригадефюрер.
   - Рейхсфюрер СС знает твою историю, верит тебе и гордится тобой. Мы не можем врать друг другу. Прости меня за эту правду.
   - Я понимаю.
   - В твоем сердце шевельнулась жалость?
   - Жалость? К кому?
   - Хорошо сказал, сынок, очень хорошо сказал. Если ты захочешь поговорить со мной, приходи в любое время дня и ночи. Мой дом открыт для тебя, мальчик. А сейчас иди, у меня будет много всяческой возни. - Хайль Гитлер!
   - Хайль Гитлер, сынок, хайль Гитлер!
   Либо вернулся домой тем же размеренным шагом, каким шел из казармы СС, когда его окликнул Трауб. Он так же спокойно вошел к себе в квартиру, так же зажег свет, поглядев при этом на шторы светомаскировки, убрал со стола две чашки, вымыл их, спрятал в шкаф, потом вымыл ложку, убрал ее, а потом пошел в ванную комнату и там застрелился.
   Через три дня дело Трауба было отправлено в Берлин, председателю "Имперского народного суда" Фрейслеру.
   ЛИЧНО И СТРОГО СЕКРЕТНО ОТ ПРЕМЬЕРА И.В.СТАЛИНА
   ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г-ну У. ЧЕРЧИЛЛЮ
   Получил вечером Ваше послание. Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте. Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всем центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам.
   ЛИЧНОЕ И СТРОГО СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ г-на ЧЕРЧИЛЛЯ МАРШАЛУ СТАЛИНУ
   Я весьма благодарен Вам за Ваше волнующее послание. Я переслал его генералу Эйзенхауэру только для его личного сведения. Да сопутствует Вашему благородному предприятию полная удача!
   ЗВЕНЬЯ ОДНОЙ ЦЕПИ
   Когда пишется история войны, то необходимо, анализируя все и всяческие аспекты этой громадной трагедии, строго следовать не за эмоциями, симпатиями или вновь открывшимися мнениями, но за фактами, которые хранятся в документах, газетах, архивах. История может с большой осторожностью принимать как достоверное воспоминания участников эпопеи. С еще большей осторожностью история должна относиться к безапелляционным утверждениям тех людей, которые - волею судеб - были знакомы либо с совокупностью проблем, либо с какими-то, пусть даже значительными, частностями; сплошь и рядом такие люди страдают аберрацией памяти. История обязана называть все имена, перечислять все поражения и победы, не оправдывая одни и не приукрашивая другие.
   Пимен только потому и остался в веках, что летопись свою вел отрешенно, как бы ни была горька правда. Любая история - это история факта, а если это не так, то начинается своеволие и подтасовка, которая - даже будучи рождена лучшими побуждениями - все равно отомстит неуважительностью современников и презрительной усмешкой потомков.
   Как только историк становится пристрастным, как только он хочет поярче выписать зло и посильнее воспеть правду, как только историк начинает расставлять свои акценты в исследовании - так сразу же такое писание делается сомнительным упражнением в безответственности. Правда, только правда, вся правда - это великолепная присяга для историка, ибо от его свидетельств зависит не только жизнь одного человека, но воззрение поколений. А воззрение будущих поколений - это такая материализованная сила, которая может или сохранить планету, или разнести ее в тихие, стремительные груды известняковой или гранитной породы, и в подоплеке первого шага к этой трагедий будет усталая мысль того, кто вправе решать: "А ну вас всех к чертовой матери с вашей наивной ложью. Надоело..."
   Мельников тогда, в госпитале, харкая черными брызгами крови, сказал:
   - Бородин, ты ж не дитя. Нас можно ругать за жестокость предъявляемых нами требований, но я хотел бы посмотреть, как сложилась бы обстановка без "СМЕРШа" в сорок первом и сорок втором, когда отходили, и в сорок третьем, когда было тоже не сладко, и в сорок четвертом, когда бандеровцы, и в сорок пятом, когда придется заниматься гестаповцами и СС уже в самой Германии. Кому ими придется заниматься? То-то и оно - нам, "СМЕРШу". Для того чтобы политотдел мог верить, мне приходится не верить.
   - Но здесь ведь совсем другое дело... Это мои люди, я их знаю. И если Вихрь доверяет Ане, значит, у него основания доверять ей.
   - "Другое дело, другое дело..." Ты ж не дитя, Бородин: деза, составленная гестапо, от нее была? Была. Это раз.
   - А где два? Два у меня в кармане. Она ушла, она предлагает комбинацию с полковником разведки Бергом. Это тоже не семечки. Так что не загибай пальцы, два - в мою пользу.
   - Люблю я тебя за нежность характера, Бородин.
   - Я тебя тоже люблю за нежность характера, не в этом суть вопроса.
   - И в этом. Я в сорок третьем отпустил одного хитрого типа, "перевербовавшись" к нему. Вернее, как отпустил? Не отпустил, устроил спектакль с побегом. А потом всю его цепь получил и верную связь с его центром. Я их полгода дурил, полгода от них принимал оружие и связных. Может, у тебя таких комбинаций не было? Так я тебе напомню твоего троцкиста из Валенсии, если забыл.
   - То хитрый тип, то троцкист, а здесь Аня.
   - Аня, Аня... Что ты заклинания произносишь? Аня Аней, а полковник разведки Берг остается Бергом.
   - Так что ж ты предлагаешь?
   - Генштаб о той шифровке, что передали их кодом, молчит?
   - Молчит.
   - Это твой единственный козырь. До тех пор, пока ты ничего не получил из Москвы, считай, что ты со мной советовался, а если и дальше будут молчать, в официальном порядке связывайся с Кобцовым, пусть подключается.
   - Ты же знаешь его...
   - Ну...
   - Ты представляешь, что он сразу предложит?
   - Представляю. А ты диалектику чтишь?
   - Попробуй не почти. Он сразу дело накрутит.
   - И правильно сделает, - усмехнулся Мельников. - А что касаемо диалектики - она есть единство противоположностей. Борись. За кем правда, тот и возьмет.
   - Пока я с ним буду бороться, дело станет.
   - А что у тебя Вихрь - дитя? Он же серьезный
   арень. В конце концов, победителей не судят.
   - Ты что, Кобцова боишься?
   Мельников пожевал белыми губами, сдержал приступ кашля, от этого лицо его посинело, потом он закрыл глаза, долго приходил в себя, осторожно выдыхая носом и сказал:
   - Я боюсь только одного: как бы этот самый Берг не переиграл всех наших, и тогда Краков взлетит на воздух, а это будет небывалое свинство, что мы город спасти не смогли. Вот чего я боюсь. Ты же не дитя, ты ж понимаешь.
   - Я попробую сегодня запросить Генштаб.
   - Ты их не поставил в известность?
   - Я сразу приехал к тебе.
   - А еще говорят, что разведчики и особисты плохо живут.
   - Мельников с Бородиным живут хорошо.
   Мельников посмотрел на Бородина воспаленными, блестящими глазами, поманил его пальцем, тот нагнулся; Мельников, зажав рот платком, прошептал:
   - Разведка, узнай у врачей: скоро мне в ящик, а?
   - Ты что?
   - Борода, ты меня только не вздумай успокаивать. Я старый-престарый, битый-перебитый чекист. Ну... Валяй... Попробуй. Я б сбежал, да ведь заразить страшно: они молчат, не говорят мне - открытая форма или безопасный я для окружающих.
   ...Бородин вернулся через полчаса, сел возле своего друга и долго расправлял халат на галифе, чтоб складок не было. Мельников сказал:
   - Если б ты пришел резвый и стал меня по руке хлопать, вроде нашего парткома, я б сразу понял - адью!
   - Они говорят, что выцарапаться можно, - ответил Бородин, - можно, хотя все это зависит от тебя больше, чем от них.
   - Дурачье. А они все темнили. А мне, если темнят, лучше не жить. Спасибо, Борода. Тогда выцарапаюсь. Одолею проклятую, мать ее так...
   - Я к тебе завтра приеду.
   - Если сможешь...
   - Смогу. И послезавтра приеду.
   - Слушай, а где твой капитан?
   - Высоковский?
   - Да.
   - В штабе.
   - Ты его к ним забрось. Со всеми полномочиями.
   - Не дожидаясь новостей из Москвы?
   - Ну, погоди день, от силы два.
   Когда Бородин вернулся к себе, его ждали три новости: первая - приказ Верховного Главнокомандующего о наступлении по всему фронту для помощи западным союзникам в Арденнах; вторая - Ставка наградила всех участников группы "Вихрь" орденом Ленина за операцию "Ракета". А третья новость лежала перед Высоковским: шифровка от Ани, в которой та сообщала, как был арестован Вихрь, как он бежал и что ей об этом побеге говорил полковник Берг.
   - Ну что ж... - протянул Бородин и начал растирать лоб, - давайте, милый, отправляйтесь к ним. Просто-таки в самое ближайшее время надо лететь. А как поступать - ей-богу, рецептов здесь дать не могу. Станьте дублером Вихря, что ли... Все его связи возьмите на себя. У них там один чистый человек. остался - Коля, на него и ориентируйтесь. У меня такое мнение, что там какая-то липовая, но трагическая путаница. А гадов там нет. Хоть голову мне руби - я в это верю, несмотря на то что объективно там все более чем хреново.
   Высоковский на связь к Вихрю не вышел. В том месте, где он выбросился с парашютом, была перестрелка, и какой-то человек, видимо раненный, бросился в реку - за ним гнались с собаками. Люди из разведки Седого опросили свидетелей: судя по описанию внешности, этим человеком был капитан Высоковский.
   _Юстасу_. Благодарим за информацию о Рундштедте. С сыном все в порядке. Справедливы ли слухи о назначении Гиммлера главкомом группы армий "Висла"? _Центр_.
   _Центр_. Благодарю за сообщение о сыне. Прошу информировать впредь.. Никаких данных о назначении Гиммлера главкомом группы армий "Висла" не имею. _Юстас_.
   _Юстасу_. Кто в рейхе занимается проблемой охраны тайны производства торпед для ВМФ новейших образцов? _Центр_.
   _Центр_. В связи с введением режима "особой секретности" перед началом наступления на Западном фронте выяснение такого рода вопроса связано с особой сложностью. _Юстас_.
   _Юстасу_. Мы понимаем все сложности, связанные с выполнением этого задания. _Центр_.
   _Центр_. После разгрома абвера адмирала Канариса, который занимался вопросами военного контршпионажа, охрану тайны производства торпед для ВМФ курирует разведка люфтваффе (Геринг) и местные отделы IV отдела РСХА (гестапо, Мюллер). По непроверенным данным, завод торпед расположен в районе Бремена. Шеф бременского отделения гестапо - СС бригаде-фюрер Шлегель. Часть материалов, которыми вы интересовались - о преступлениях нацистов, - достал, готов передать надежному связнику. Как сын? _Юстас_.
   _Юстасу_. Связь получите 15 января 1945 года в обычном месте в 23.45. Пароль и отзыв - прежние. _Центр_.
   ЧЕЛОВЕК СО СПЕЦИАЛЬНОСТЬЮ
   Неделю Берг выжидал, что даст арденнское наступление. Если бы продвижение Модели и фон Рундштедта было стремительным и успешным, если бы он, грамотный военный разведчик, понял, что наступил действительно тот самый перелом в войне, о котором трубил Геббельс, тогда, решил он для себя, Коля и Вихрь будут переданы им гестапо. Берг понимал, что это, конечно же, рискованно со всех точек зрения. Но он устал, смертельно устал в своей игре и поэтому временами стал поддаваться не разуму, но чувству.
   Все определилось окончательно, когда после победных кинохроник, в которых были показаны пленные янки и смеющиеся немецкие "панциргренадирен", после ликующих речей Геббельса и Штрайхера Бергу попалось обращение Моделя к своим войскам, где он писал: "Нам удалось расстроить запланированное противником наступление на нашу родину". Этого для Берга оказалось достаточным, чтобы разум подсказал ему: последняя попытка сорвалась. Это было наступление отчаяния, но не силы. Этого еще не поняли солдаты, полковник Берг это понял. И сразу вызвал своего агента, которому была присвоена кличка Отто. Этим агентом был Коля.
   - Вот что, - сказал Берг, когда они вышли на улицу, - передайте своему шефу, чтобы он не появлялся в городе. Его фотография есть в гестапо, его очень ищут, равно как и вашу радистку.
   - Откуда у гестапо может быть фотография моего шефа? - удивился Коля.
   Берг быстро глянул на него и понял - все понял: он достаточно долго работал в контрразведке против русских, чтобы уяснить то положение, в котором очутился шеф русской группы.
   - Устройте мне встречу с вашим шефом, - сказал он.
   Берг рещил, что, побеседовав с глазу на глаз, он укрепит свои позиции на будущее - разведчики понимают великое умение продавать и покупать тайны друг друга.
   - Хорошо, - сказал Коля. - Устрою.
   - Теперь дальше... Мы получили кое-какие данные о том, что ваши готовят наступление. Вы не в курсе?
   - Нет.
   - Вы передали своим данные о защитном вале по Висле - Одеру?
   - А что?
   - Ничего. Интересуюсь. Как вышли снимки?
   - Снимки получились хорошие.
   - Не сердитесь на меня, но в данном случае положитесь на мой опыт: эти снимки надо переправить вашим. По радио такие сведения выглядят иначе.
   - Вы что, хотите предложить свою кандидатуру для перехода линии фронта?
   - Скажите, подозрительность - национальная черта русского характера или благоприобретенная? - хмуро спросил Берг.
   - Вы имеете в виду бдительность, по-видимому, - улыбнулся Коля.
   - Нет, я имею в виду подозрительность, именно подозрительность.
   Коля остановился и сказал:
   - Полковник, вы не замечали, как приятно скрипит снег под ногами?
   - Что, что?!
   - Ничего, - ответил Коля, - просто я впервые за всю войну заметил, как это прекрасно, когда снег скрипит под ногами.
   - У вас плохо с обувью? Я могу выдать сапоги.
   Коля снова улыбнулся.
   - Нет, - ответил он, - сапоги у меня хорошие. Спасибо.
   - Чему смеетесь?
   - Просто так... Это у меня иногда бывает.
   - Сколько вам лет?
   - У нас год войны засчитывают за три.
   - Мало.
   - Сколько бы вы предложили?
   - Год за столетие.
   - Полковник, мне нужен Краух, - сказал Коля внезапно.
   Полквартала они прошли молча. Город, словно чувствуя нечто приближающееся, был затаенным, бело-черным, как в трауре.
   - Это сложно.
   - Я понимаю.
   - Когда он вам нужен?
   - Он мне нужен сейчас.
   - Это сложно...
   - Откуда у вас данные о том, что мы готовим наступление?
   - То есть?
   - Что это: авиаразведка, тактическая разведка или это данные из центра?
   - Данным из центра я приучил себя не очень-то верить.
   - Почему?
   - Фантазеров много. И потом, они все переворачивают с ног на голову: как решит фюрер, как он оценит объективные данные, так и будет считаться всеми остальными.
   - Это хорошо...
   - Да?
   - Конечно.
   - Очень хорошо... Из-за этого "хорошо" вы сейчас в Кракове и я работаю на вас.
   - Даже если б фюрер не ставил данные с ног на голову, все равно мы были б здесь...
   - Вы - тактичный человек.
   - Потому что не сказал о вас?
   - Конечно.
   - Все равно подумал, - сказал Коля. - Если по правде...
   - Знаете, высшая тактичность заключается в том, чтобы говорить не все, о чем думаешь.
   - Это - тактичность современности. Мы хотим, чтобы в будущем высшая тактичность человека заключалась как раз в ином: что думаешь, то и говоришь.
   - Этого же хотел Христос.
   - У Христа не было государства и армии - такой, как у нас.
   - Занятно... Государство и армия во имя того, чтобы все люди говорили друг другу только то, что думают...
   - У вас есть братья?
   - Нет.
   - А сестры?