Страница:
Звенят разбитые стекла вагонов. Улюлюкают на ночном перроне белогвардейцы.
Орут:
– Вон отсюда, палачи!
– Убирайтесь, комиссары!
Японская полиция стоит чуть в сторонке, в белых перчатках и ослепительных гетрах. Лица улыбчивы и доброжелательны. Руки сложены на животиках: ни дать ни взять – игрушечные полицейские. Делать им сейчас ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому угодно. Нельзя разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже некрасиво. Этого полиция постарается не допустить.
Выходят наши товарищи на привокзальную площадь, а там кричат еще пьяней и похабней, просто извозчичьим матом орут.
Делегация садится в две машины и уезжает к зданию представителей ДВР, которое охраняет японская жандармерия.
На следующий день, после протеста, заявленного делегацией, японские власти подгоняют к зданию представительства ДВР три броневика и роту солдат.
Очередной изящный укол: делегация идет к вагонам, чтобы следовать в Дайрен – к месту переговоров, – а вокруг марширует рота солдат. И не понять, то ли арестованных увозят, то ли почет оказывают.
Повар, нанятый в Харбине делегацией, полунемец, полутатарин, проживший на Востоке всю жизнь, шепотом объяснял проводникам салон-вагона:
– Азиаты не лыком шиты. Они не только цветом кожи разнятся, у них и мозг другой, и видят они не так, как европейцы. Поди догадайся, как они все вокруг себя видят! Глаза у них с прищуром, необыкновенно хитрющие глаза. Но и хитрость у них особая, на нашу не похожа. Мы в обход хитрим, с дальним прицелом и с логикой в замысле, а дальневосточный азиат в лицо тебе врет и улыбается – это и есть, по-ихнему, хитрость. Думаешь про него: вот чудак, мне ж твоя хитрость сразу видна. Ан нет! Ему только этого и надо. Это он так поначалу хитрил. На самом-то деле он подальше нашего брата задумал, и убить для него – это помочь человеку переместить душу из бренности в божественность, всего-навсего.
ДАЙРЕН
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ»
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР
НОЧЬ
ВЛАДИВОСТОКСКИЙ ИППОДРОМ
Орут:
– Вон отсюда, палачи!
– Убирайтесь, комиссары!
Японская полиция стоит чуть в сторонке, в белых перчатках и ослепительных гетрах. Лица улыбчивы и доброжелательны. Руки сложены на животиках: ни дать ни взять – игрушечные полицейские. Делать им сейчас ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому угодно. Нельзя разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже некрасиво. Этого полиция постарается не допустить.
Выходят наши товарищи на привокзальную площадь, а там кричат еще пьяней и похабней, просто извозчичьим матом орут.
Делегация садится в две машины и уезжает к зданию представителей ДВР, которое охраняет японская жандармерия.
На следующий день, после протеста, заявленного делегацией, японские власти подгоняют к зданию представительства ДВР три броневика и роту солдат.
Очередной изящный укол: делегация идет к вагонам, чтобы следовать в Дайрен – к месту переговоров, – а вокруг марширует рота солдат. И не понять, то ли арестованных увозят, то ли почет оказывают.
Повар, нанятый в Харбине делегацией, полунемец, полутатарин, проживший на Востоке всю жизнь, шепотом объяснял проводникам салон-вагона:
– Азиаты не лыком шиты. Они не только цветом кожи разнятся, у них и мозг другой, и видят они не так, как европейцы. Поди догадайся, как они все вокруг себя видят! Глаза у них с прищуром, необыкновенно хитрющие глаза. Но и хитрость у них особая, на нашу не похожа. Мы в обход хитрим, с дальним прицелом и с логикой в замысле, а дальневосточный азиат в лицо тебе врет и улыбается – это и есть, по-ихнему, хитрость. Думаешь про него: вот чудак, мне ж твоя хитрость сразу видна. Ан нет! Ему только этого и надо. Это он так поначалу хитрил. На самом-то деле он подальше нашего брата задумал, и убить для него – это помочь человеку переместить душу из бренности в божественность, всего-навсего.
ДАЙРЕН
«ЯМОТО-ОТЕЛЬ»
Это самый фешенебельный отель Дайрена. Кругом красное дерево, все старомодно и учтиво. Делегацию встречает секретарь МИДа господин Шимада. Он провожает членов делегации на отведенный им второй этаж и договаривается с секретарем русской делегации, что переговоры будут вестись здесь же, в сером зале, без прессы, форма – белые костюмы из-за влажной жары, черные галстуки и штиблеты черного цвета.
– Дьяволы, – ворчит Блюхер, – не иначе, как от своих агентов получили сведения, что у нас нет белых костюмов. Вот ведь черт возьми, а? Может, мы и в этих пройдем? Чем наши плохи, серенькие?
– Не годится, – говорит Федор Николаевич Петров. – Придется раскошелиться, сейчас поедем к портным.
Японцы – народ вежливый и предупредительный – одним нашим не дают побыть ни минутки. Только наши решат отдохнуть с дороги, как в номер к каждому стук в дверь: на пороге стоит сахарный от нежных улыбок дипломат, и просит пожаловать господ делегатов вниз, в ресторан, на торжественный обед.
Японские дипломаты лихо орудуют пятью вилочками, десятью ножичками, на руки свои не смотрят, жуют быстро, отрезают малюсенькие кусочки, и все будто само у них режется. А у наших – кроме Петрова, который так же легок и изящен, – ножи тупые, с вилок все падает, секретарь вывалил кусок курицы на брюки своему японскому соседу (японец даже не шевельнул бровью – вроде это и не его ноги), экономический советник опрокинул на себя один из пяти фужеров, поставленных перед ним официантом, другой советник с такой силой нажал вилкой на елозившую по тарелке диковинную закусь, что тарелка – тюк! – и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб.
– Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка…
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
– Дьяволы, – ворчит Блюхер, – не иначе, как от своих агентов получили сведения, что у нас нет белых костюмов. Вот ведь черт возьми, а? Может, мы и в этих пройдем? Чем наши плохи, серенькие?
– Не годится, – говорит Федор Николаевич Петров. – Придется раскошелиться, сейчас поедем к портным.
Японцы – народ вежливый и предупредительный – одним нашим не дают побыть ни минутки. Только наши решат отдохнуть с дороги, как в номер к каждому стук в дверь: на пороге стоит сахарный от нежных улыбок дипломат, и просит пожаловать господ делегатов вниз, в ресторан, на торжественный обед.
* * *
Стол накрыт: икра, омары, трепанги, крабы, сыры, вина, ветчина. Не бывает такого стола в жизни! Наши дипломаты – все из рабочих, только переводчик – бывший студент да Федор Николаевич Петров прошел курс наук в тюремном замке Шлиссельбурга.Японские дипломаты лихо орудуют пятью вилочками, десятью ножичками, на руки свои не смотрят, жуют быстро, отрезают малюсенькие кусочки, и все будто само у них режется. А у наших – кроме Петрова, который так же легок и изящен, – ножи тупые, с вилок все падает, секретарь вывалил кусок курицы на брюки своему японскому соседу (японец даже не шевельнул бровью – вроде это и не его ноги), экономический советник опрокинул на себя один из пяти фужеров, поставленных перед ним официантом, другой советник с такой силой нажал вилкой на елозившую по тарелке диковинную закусь, что тарелка – тюк! – и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
* * *
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя.Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб.
– Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка…
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ»
УТРО
– Следовательно, – заканчивает Петров, – мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем. Советники шепчут свои мнения заместителям, те пишут иероглифы синей тушью и передают листочки генералу. Он просматривает их и поднимается.
– Прежде чем мы возьмем перерыв для информирования высокого императорского правительства о позиции, занятой вашей делегацией, нам хотелось бы познакомить руководителя нашей военной делегации генерала Танака с господином военным советником Блюхером и выделить военные переговоры в особую сферу работы нашей конференции.
Генерал Танака кланяется Блюхеру. Блюхер кланяется генералу. Какое-то время они рассматривают друг друга, а за ними в это время пристально наблюдают и японцы и наши.
– Высокая Дайренская конференция объявляет перерыв на три недели! – возглашает секретарь японской делегации.
Петров спрашивает:
– Разве нельзя провести консультацию с правительством в более короткий срок, господин председатель?
– Сейчас неспокоен океан, – отвечает Мацушима, – поэтому мы берем некоторое упреждение.
– Дипломат употребляет военный термин, – громко говорит Петрову Василий Константинович, – упреждение берут, когда готовят сильный залп.
Японец режет Блюхера взглядом и отвечает:
– Уступая просьбе уважаемой русской делегации, переговоры прерываются на две недели и пять дней.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем. Советники шепчут свои мнения заместителям, те пишут иероглифы синей тушью и передают листочки генералу. Он просматривает их и поднимается.
– Прежде чем мы возьмем перерыв для информирования высокого императорского правительства о позиции, занятой вашей делегацией, нам хотелось бы познакомить руководителя нашей военной делегации генерала Танака с господином военным советником Блюхером и выделить военные переговоры в особую сферу работы нашей конференции.
Генерал Танака кланяется Блюхеру. Блюхер кланяется генералу. Какое-то время они рассматривают друг друга, а за ними в это время пристально наблюдают и японцы и наши.
– Высокая Дайренская конференция объявляет перерыв на три недели! – возглашает секретарь японской делегации.
Петров спрашивает:
– Разве нельзя провести консультацию с правительством в более короткий срок, господин председатель?
– Сейчас неспокоен океан, – отвечает Мацушима, – поэтому мы берем некоторое упреждение.
– Дипломат употребляет военный термин, – громко говорит Петрову Василий Константинович, – упреждение берут, когда готовят сильный залп.
Японец режет Блюхера взглядом и отвечает:
– Уступая просьбе уважаемой русской делегации, переговоры прерываются на две недели и пять дней.
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР
НОМЕР БЛЮХЕРА
Мархлевский, наблюдатель из РСФСР, сидит за круглым столом. Перед ним роскошный стол, сервированный с огромным вкусом. Хрусталь, фарфор, огромное количество вилок, вилочек, ножей, ножниц и ножичков, всяких диковинных пилок и прочих инструментов, которые Василию Константиновичу кажутся хирургическими.
– Смотрите, – учит Мархлевский, – вилку надо брать легко, кистью. Это искусство – красиво держаться за столом. Ну-ка, повторите.
Блюхер повторяет хитрые жесты, которые так лихо выполняет Юлиан Мархлевский.
– Вы прекрасный ученик. Не жмите на вилку, не жмите. Тарелка не враг, она ваш союзник. А если вы будете налегать на нее всем вашим весом, она расколется. Вот так, уже лучше. И будьте непосредственны. Держите себя проще.
Блюхер работает ножом и вилкой легко, изящно. Мархлевский удивленно разглядывает его.
– Ну а как вы очистите яблоко?
Блюхер достает с блюда яблоко, берет фруктовый ножик, чистит яблоко между делом, не глядя на руки, а рассматривая картину на стене.
– Прекрасно! Теперь налейте вина даме слева. Нет, нет, обязательно правой рукой. Согните ее в локте. Молодчина. Теперь все сначала. Итак, прошу!
Блюхер повторяет следом за Мархлевским.
– Хорошо. Молодец. А теперь давайте продумаем план ваших переговоров с Танака. Вы, наверное, знаете, что он такой же дипломат, как я танцор. Этот человек говорит по-русски чище меня. Он один из ведущих разведчиков, специалист по России.
– Смотрите, – учит Мархлевский, – вилку надо брать легко, кистью. Это искусство – красиво держаться за столом. Ну-ка, повторите.
Блюхер повторяет хитрые жесты, которые так лихо выполняет Юлиан Мархлевский.
– Вы прекрасный ученик. Не жмите на вилку, не жмите. Тарелка не враг, она ваш союзник. А если вы будете налегать на нее всем вашим весом, она расколется. Вот так, уже лучше. И будьте непосредственны. Держите себя проще.
Блюхер работает ножом и вилкой легко, изящно. Мархлевский удивленно разглядывает его.
– Ну а как вы очистите яблоко?
Блюхер достает с блюда яблоко, берет фруктовый ножик, чистит яблоко между делом, не глядя на руки, а рассматривая картину на стене.
– Прекрасно! Теперь налейте вина даме слева. Нет, нет, обязательно правой рукой. Согните ее в локте. Молодчина. Теперь все сначала. Итак, прошу!
Блюхер повторяет следом за Мархлевским.
– Хорошо. Молодец. А теперь давайте продумаем план ваших переговоров с Танака. Вы, наверное, знаете, что он такой же дипломат, как я танцор. Этот человек говорит по-русски чище меня. Он один из ведущих разведчиков, специалист по России.
НОЧЬ
НОМЕР БЛЮХЕРА
Дверь, выкрашенная краской слонового цвета, открывается бесшумно. В номер Василия Константиновича входят три человека. Двое замирают у дверей, а третий по-кошачьи тихо проходит к широченной кровати, на которой разметался во сне Блюхер, садится на краешек и осторожно включает ночник. Блюхер от света вздрагивает. Открывает глаза, видит троих в комнате, лезет под подушку – к пистолету. Там уже пусто, потому что человек за мгновение перед этим пистолет Василия Константиновича сунул себе в карман.
– Здравствуйте, Блюхер, – говорит человек очень усталым голосом. – Ваше разведуправление не показывало мою фотокарточку перед тем, как вы сюда отправились? Нет? Понятно. Они не предполагали, что я сам буду заниматься вами. Я – Ицувамо, начальник разведслужбы империи. Очень приятно с вами познакомиться.
– По какому праву вы влезли в мой номер?
– Зачем вы кричите, Василий Константинович? Я не собираюсь вас убивать или обворовывать. Я пришел засвидетельствовать свое почтение и тут же откланяюсь, если вы, конечно, не попросите меня остаться. Блюхер садится в постели, подоткнув под себя подушку.
– Сколько? – спрашивает он.
– Что, что?
– Сколько, спрашиваю, будете предлагать?
– Я не в лавке, и вы не мелкий торговец. Я не буду вам предлагать ни иен, ни долларов. Не считайте людей вокруг себя глупее вас. Это совет человека, который относится к вам доброжелательно. Я обращусь к вам с просьбой, предложив вам взамен нашу незримую помощь. Вы даже ничего о ней и знать не будете. Не отказывайтесь от нашей помощи, не советую.
– Не вертите, не вертите, давайте скорее кончать все это. Какая просьба?
– Мне не нужны данные о численности ваших дивизий, полков и рот, я знаю это лучше, чем вы. Мне не нужен ваш план Забайкальского укрепрайона. Я знаю все, что происходит у вас в штабе, Василий Константинович. Так вот: когда вас, военного советника, спросит руководство, которое получит наш меморандум с требованиями, пока вам неизвестными, вы должны будете сказать всю правду вашему уважаемому руководству.
– О чем?
– О том, что воевать вам примерно еще года два будет не под силу. Это же, кстати, именно та точка зрения, которую вы недавно высказывали на заседании Совета Министров в Чите. Грубо говоря: посоветуйте своему правительству принять наш меморандум.
– А меморандум ваш будет каков?
– Хочется узнать?
– Очень.
– Закурите?
– Здоровье берегу.
– Разумно.
– Так требования-то каковы? Что вы от нашей делегации потребуете?
– Услуга за услугу, Василий Константинович.
– Э, нет, господин хороший. Я в невыгодном положении. Вы всегда скажете в случае чего, что я достал текст японских требований неофициальным путем и все это ложь, а русские ведут себя провокационно, чтобы сорвать переговоры. Разве нет? Именно так и поступите.
– Зачем вы плохо обо мне думаете, Василий Константинович! Разведчики – обязательные люди.
– Шрамик у вас на роже не от битья?
– Ага… Били… – быстро кивает головой начальник имперской разведки Ицувамо. – По роже. Любит русский народ изящными намеками изъясняться, мочи нет.
– Смешно подметили. А за что лупили?
– За что? – переспрашивает Ицувамо. – За то, что желтый. Я, изволите ли видеть, в течение десяти лет был няней в доме у одного просвещенного российского интеллигента, который сейчас очень знаменит во Владивостоке и поддерживается нами. Так вот от него. За плохую стирку носовых платков для дочки.
Блюхер и начальник имперской разведки молча смотрят друг на друга.
– Крепко нас не любите? – спрашивает Блюхер.
– Вы имеете в виду красных или вообще нацию?
– Так ведь теперь вся нация красная, как ни крути.
– Оттенки пока сохраняются.
– Скоро сойдут.
– Постараемся задержать процесс. Так как же – дружба?
– Не выйдет, няня, – улыбается Блюхер. – Хорошо, что про шрамик свой вовремя рассказал, а то я тебя хотел звездануть промеж глаз. У меня кулак-то, видишь? Потрогай, потрогай, не бойся, чудак.
– Да я вижу. Кулачок весьма тяжел. Всего хорошего, Василий Константинович.
– Пока, – отвечает Блюхер и снова ложится, укрывшись с подбородком. – Спокойной ночи, нянечка. Пистолетик только мой верни, а то воровство это, не солидно.
Ицувамо достает из кармана пистолет, протягивает его Блюхеру.
– Положи на столик, – говорит Василий Константинович и сонно зевает.
Японец кланяется Блюхеру и идет к двери.
– Мне жаль вас, – говорит он, задержавшись. – Вы уже погибли, потому что говорили со мной. А это вам всегда могут поставить в вину. И я эту нашу беседу подтвержу. В том случае, конечно, если вы вдруг не захотите вновь встретиться со мной. Вы приятны мне, Блюхер. Вы – поверьте, – людям моей профессии нельзя ошибаться в диагнозах – станете великим человеком. Но чем больше величие, тем страшнее падение. До свидания. Примите мои извинения.
Трое исчезают, словно и не было их. Свет за собой выключили и дверь замкнули.
– Здравствуйте, Блюхер, – говорит человек очень усталым голосом. – Ваше разведуправление не показывало мою фотокарточку перед тем, как вы сюда отправились? Нет? Понятно. Они не предполагали, что я сам буду заниматься вами. Я – Ицувамо, начальник разведслужбы империи. Очень приятно с вами познакомиться.
– По какому праву вы влезли в мой номер?
– Зачем вы кричите, Василий Константинович? Я не собираюсь вас убивать или обворовывать. Я пришел засвидетельствовать свое почтение и тут же откланяюсь, если вы, конечно, не попросите меня остаться. Блюхер садится в постели, подоткнув под себя подушку.
– Сколько? – спрашивает он.
– Что, что?
– Сколько, спрашиваю, будете предлагать?
– Я не в лавке, и вы не мелкий торговец. Я не буду вам предлагать ни иен, ни долларов. Не считайте людей вокруг себя глупее вас. Это совет человека, который относится к вам доброжелательно. Я обращусь к вам с просьбой, предложив вам взамен нашу незримую помощь. Вы даже ничего о ней и знать не будете. Не отказывайтесь от нашей помощи, не советую.
– Не вертите, не вертите, давайте скорее кончать все это. Какая просьба?
– Мне не нужны данные о численности ваших дивизий, полков и рот, я знаю это лучше, чем вы. Мне не нужен ваш план Забайкальского укрепрайона. Я знаю все, что происходит у вас в штабе, Василий Константинович. Так вот: когда вас, военного советника, спросит руководство, которое получит наш меморандум с требованиями, пока вам неизвестными, вы должны будете сказать всю правду вашему уважаемому руководству.
– О чем?
– О том, что воевать вам примерно еще года два будет не под силу. Это же, кстати, именно та точка зрения, которую вы недавно высказывали на заседании Совета Министров в Чите. Грубо говоря: посоветуйте своему правительству принять наш меморандум.
– А меморандум ваш будет каков?
– Хочется узнать?
– Очень.
– Закурите?
– Здоровье берегу.
– Разумно.
– Так требования-то каковы? Что вы от нашей делегации потребуете?
– Услуга за услугу, Василий Константинович.
– Э, нет, господин хороший. Я в невыгодном положении. Вы всегда скажете в случае чего, что я достал текст японских требований неофициальным путем и все это ложь, а русские ведут себя провокационно, чтобы сорвать переговоры. Разве нет? Именно так и поступите.
– Зачем вы плохо обо мне думаете, Василий Константинович! Разведчики – обязательные люди.
– Шрамик у вас на роже не от битья?
– Ага… Били… – быстро кивает головой начальник имперской разведки Ицувамо. – По роже. Любит русский народ изящными намеками изъясняться, мочи нет.
– Смешно подметили. А за что лупили?
– За что? – переспрашивает Ицувамо. – За то, что желтый. Я, изволите ли видеть, в течение десяти лет был няней в доме у одного просвещенного российского интеллигента, который сейчас очень знаменит во Владивостоке и поддерживается нами. Так вот от него. За плохую стирку носовых платков для дочки.
Блюхер и начальник имперской разведки молча смотрят друг на друга.
– Крепко нас не любите? – спрашивает Блюхер.
– Вы имеете в виду красных или вообще нацию?
– Так ведь теперь вся нация красная, как ни крути.
– Оттенки пока сохраняются.
– Скоро сойдут.
– Постараемся задержать процесс. Так как же – дружба?
– Не выйдет, няня, – улыбается Блюхер. – Хорошо, что про шрамик свой вовремя рассказал, а то я тебя хотел звездануть промеж глаз. У меня кулак-то, видишь? Потрогай, потрогай, не бойся, чудак.
– Да я вижу. Кулачок весьма тяжел. Всего хорошего, Василий Константинович.
– Пока, – отвечает Блюхер и снова ложится, укрывшись с подбородком. – Спокойной ночи, нянечка. Пистолетик только мой верни, а то воровство это, не солидно.
Ицувамо достает из кармана пистолет, протягивает его Блюхеру.
– Положи на столик, – говорит Василий Константинович и сонно зевает.
Японец кланяется Блюхеру и идет к двери.
– Мне жаль вас, – говорит он, задержавшись. – Вы уже погибли, потому что говорили со мной. А это вам всегда могут поставить в вину. И я эту нашу беседу подтвержу. В том случае, конечно, если вы вдруг не захотите вновь встретиться со мной. Вы приятны мне, Блюхер. Вы – поверьте, – людям моей профессии нельзя ошибаться в диагнозах – станете великим человеком. Но чем больше величие, тем страшнее падение. До свидания. Примите мои извинения.
Трое исчезают, словно и не было их. Свет за собой выключили и дверь замкнули.
Н о т а
правительства Дальневосточной Республики
правительству Японии
Правительство Дальневосточной Республики, несмотря на присутствие японских оккупационных войск на территории Дальневосточной Республики, решило приступить к переговорам с Японским Правительством с целью установить дружеские отношения между Дальневосточной Республикой и Японией и создать возможность мирного сотрудничества между населением обеих стран в деле промышленности и торговли.
При этом Правительство Дальневосточной Республики полагало, что развитие хозяйственной жизни населения Дальневосточной Республики отразится благоприятно и на интересах японской торговли и промышленности.
Начав переговоры в г. Дайрене с представителями Японского Правительства, уполномоченные Дальневосточной Республики сознавали, что основным препятствием к установлению мирного сотрудничества между обоими государствами является присутствие японских войск в Приморской области и в других местах территории Дальневосточной Республики, а также наличие в этих районах враждебных Дальневосточной Республике русских организаций и вооруженных отрядов, неизменно встречающих определенную поддержку со стороны японского военного командования. Правительство Дальневосточной Республики было уверено, что одновременно с началом переговоров о дружбе между Японией и Дальневосточной Республикой в г. Дайрене Японское Правительство приступит к выводу своих войск из пределов Дальневосточной Республики и сделает все необходимое, чтобы враждебные Дальневосточной Республике организации и отряды не могли пользоваться покровительством японских войск и их командования.
Представителями Японского Правительства во время переговоров в г. Дайрене были сделаны соответствующие заявления представителям Дальневосточной Республики о том, что никакой поддержки означенным мятежным организациям со стороны японских военных отрядов и японских властей в будущем оказано не будет. Тем не менее Правительство Дальневосточной Республики с величайшим сожалением вынуждено констатировать, что это заявление представителей Японского Правительства не было осуществлено на деле.
Правительство Дальневосточной Республики получило целый ряд сообщений, указывающих, что во время переговоров о дружбе и мирной торговле между представителями Дальневосточной Республики и Японией мятежные организации в районе расположения японских войск продолжали пользоваться и прямым, и косвенным содействием японских отрядов и японских властей в своей борьбе против Дальневосточной Республики.
Организация русских реакционеров, именующаяся правительством Меркулова, продолжает производить распродажи присвоенного ею преступным образом государственного и частного имущества Дальневосточной Республики, находящегося в г. Владивостоке и его районе, причем сделки на покупку этого имущества заключаются японскими фирмами с одобрения японских органов власти.
Возмущенное такими действиями контрреволюционных организаций и отрядов русское население Приморской области пытается защитить свою жизнь и достояние собственными силами. Эта самозащита, принимая форму так называемого партизанского движения, зачастую приводит к разрушению имущества Дальневосточной Республики в Приморье и к вооруженным столкновениям в этом районе.
В течение последнего месяца зверские действия русских контрреволюционных организаций, находящихся в районе расположения японских войск, достигли своего апогея. В г. Владивостоке и в окрестностях происходят массовые аресты ни в чем не повинного мирного населения; арестованные подвергаются истязаниям и пыткам, расстреливаются десятками без всякого суда и следствия; в октябре был зверски убит уполномоченный Дальневосточной Республики гр. Цейтлин, командированный Правительством во Владивосток с целью добиться прекращения происходящих там беззаконий и разрушений.
Ответственность за все эти беззакония и жестокости лежит не только на контрреволюционных организациях Владивостокского района, которые в своих потугах мешать законным властям Дальневосточной Республики доходят до неслыханных зверств и жестокостей.
Косвенным образом эта ответственность падает и на японское военное командование, а также и на Японское Правительство, которое, продолжая оставлять свои экспедиционные войска на этой территории и оказывая содействие и поддержку контрреволюционным организациям и отрядам на этой территории, дает возможность последним безнаказанно учинять все указанные насилия над русским населением.
Заявляя обо всем вышеизложенном, Правительство Дальневосточной Республики еще раз протестует против насилий, которые творятся над гражданами Приморской области, и подчеркивает, что возможность пресечь эти насилия и установить порядок в Южном Приморье явится лишь в том случае, если японское военное командование перестанет поддерживать прямо или косвенно действия русских контрреволюционных отрядов и организаций и японские войска будут выведены с территории Дальневосточной Республики. Правительство Дальневосточной Республики полагает, что продолжающиеся в Дайрене переговоры между Дальневосточной Республикой и Японией смогут быть доведены до благоприятного конца и обе договаривающиеся стороны могут заключить соглашение о мирных экономических отношениях лишь при том условии, если произойдет фактический вывод японских войск с территории Дальневосточной Республики, что доказывало бы искренность намерений Японского Правительства по отношению к Дальневосточной Республике.
Министр Иностранных дел ДВР Я. Янсон.
ВЛАДИВОСТОКСКИЙ ИППОДРОМ
Прекрасны дни приморской осени. Солнце не жарит; воздух густой – резать можно, светлый, пляжи усыпаны телами купающихся, порыжелая тайга по склонам сопок высветлена и кажется звонкой и гулкой.
Трибуны ипподрома в эти дни забиты до отказа.
– Вы чувствуете вокруг нечто толстовское? – спросил Фривейский Исаева. – Бега, Каренина, детские проблемы человеческой верности и родительских привязанностей. Как все это давно было, господи…
Они сидели в ложе возле правительственной трибуны. Спиридон Дионисьевич, как доверительно объяснил Фривейский, сейчас за городом – подписывает контракт с фирмой «Унси» по вывозу древесины из бухты Ольги для спичечных фабрик Японии. Николай Дионисьевич с Ванюшиным приглашены купцом первой гильдии Бриннером на яхту «Светлана». Бриннер сегодня празднует день рождения своего младшего сына Юлия. Сероглазый крутолобый красавец-мальчик – любимец самого богатого человека Приморья. Там же, у Бриннеров, американский консул, от которого ни на шаг не отходит французский атташе. По-видимому, генерал Тачибана поручил ему наблюдать за американцем – не договорился бы о чем с Меркуловым-младшим.
Трибуны ипподрома в эти дни забиты до отказа.
– Вы чувствуете вокруг нечто толстовское? – спросил Фривейский Исаева. – Бега, Каренина, детские проблемы человеческой верности и родительских привязанностей. Как все это давно было, господи…
Они сидели в ложе возле правительственной трибуны. Спиридон Дионисьевич, как доверительно объяснил Фривейский, сейчас за городом – подписывает контракт с фирмой «Унси» по вывозу древесины из бухты Ольги для спичечных фабрик Японии. Николай Дионисьевич с Ванюшиным приглашены купцом первой гильдии Бриннером на яхту «Светлана». Бриннер сегодня празднует день рождения своего младшего сына Юлия. Сероглазый крутолобый красавец-мальчик – любимец самого богатого человека Приморья. Там же, у Бриннеров, американский консул, от которого ни на шаг не отходит французский атташе. По-видимому, генерал Тачибана поручил ему наблюдать за американцем – не договорился бы о чем с Меркуловым-младшим.