Семенов Юлиан Семенович. Пресс-центр

   - Дигону, быть может, это неизвестно и по сей день, он вершина пирамиды, но тысячи людей служат ему, связаны с ним, живут его успехами и страшатся краха. Поэтому все, что исходит из его концерна, для меня определяется лишь одним именем - Дигон!
   - Я понимаю... Но меня интересует дата... Когда Дигон понял, что вы знаете о нем нечто такое, что является его тайной?
   - За две недели перед тем, как против меня начали кампанию в прессе. Я имел неосторожность сказать в обществе, что чистенькие, вроде мистера Дигона, стоят на словах за честный бизнес со всеми партнерами, но предпочитают заключать сделки с теми, кто ими же сотворен, с марионетками... И напомнил, как он подталкивал Америку к интервенции в Доминиканскую Республику после того, как скупил акции этой маленькой страны здесь, у нас, накануне катастрофы... Вы думаете, это не фиксируется теми, кто держит руку на пульсе мировой экономики? А уж экономика знает, как диктовать политикам нужные решения...
   - Дигон действительно имел отношение к интервенции в Доминиканскую Республику?
   - Самое непосредственное. Трухильо, доминиканский диктатор, давал взятки нужным людям в Вашингтоне, чтобы развязать себе руки... Он позволял двум американским финансовым империям делать все, что они хотят... А те потеряли над собою контроль, подвигнув этого безумца на то, чтобы организовать покушение на президента Венесуэлы Ромуло Бетанкура... Тот ведь рискнул сделать так, чтобы нефть принадлежала его стране, а не уходила к Рокфеллеру... Это был скандал... И Дигон постарался, чтобы Белый дом отринул Трухильо... Надо было менять статиста, и Дигон поставил на это и выиграл бы, не погибни Кеннеди... Линдон Джонсон человек южной ориентации, и Дигон проиграл. У него слабые позиции на западе и на юге Штатов, но с тех пор он особенно устремлен в страны Центральной и Южной Америки, я докажу это. Доказал это, - уточнил Цорр, - как дважды два, и меня сломали... Нет, неверно, не меня, а мою карьеру в бизнесе... Этого у нас не прощают, мистер Степанов, только поэтому я не настаивал, чтобы вы ответили, кто назвал вам мое имя... Я должен отомстить, а моя месть - это правда о Дигоне, не хочу ничего иного...
   В поезде Степанов устроился возле окна; пассажиров почти не было; все экономят время, ездят на машинах, бензин снова несколько подешевел, полный бак стоит столько, сколько зимние меховые сапоги, всего лишь; раньше, полтора года назад, цену так взвинтили, что можно было купить две пары сапог, чистое разорение, подумал Степанов, жаль, что наши пропагандисты не переводят цены в реалии, понятные читателям.
   Он снова и снова вспоминал свой разговор с седым, господином; видимо, тот говорил правду, он хорошо себя продал, ознакомив меня с переговорами Даллеса - Гогенлоэ, решил Степанов, заявил свою цену, а потом перешел к Дигону, словно бы зная, что Мари и меня интересует этот господин. Почему он так поступал?
   Степанову приходилось встречаться и со старыми нацистами и с теми, кто был с Даллесом; те говорили осторожно, на вопросы отвечали с оглядкой, тщательно взвешивая каждое слово.
   "А этот? - спросил он себя. - Разве этот не взвешивал? И потом он не назвал ни одного имени, ни одной цифры... Нет, неверно, он сказал про Бенджамина Уфера... Тот американец, который рассказывал об убийстве Нго Динь Дьема, взял с меня честное слово, что я не стану писать о деталях, не упомяну его имени в течение двадцати лет, и я дал ему слово, он рассказал мне все, что знал... Почему Цорр не потребовал того же? Потому что, - возразил себе Степанов, тот человек был кадровым офицером ЦРУ, вышел на пенсию, а Цорр вроде бы не из разведки, вполне респектабельный бизнесмен... Бывший бизнесмен... Но разве это мешает ему работать на чью-либо разведку?.. Ладно, успокойся, не пугай себя попусту... Сначала нужно увидеть Уфера, а там видно будет... Любим мы ярлыки клеить, как что непонятно, так сразу пугаем себя чужой разведкой... Шору тоже я поначалу не верил, а именно он назвал мне имя этого господина... И взял слово, что буду молчать про это... Да, но Шор сказал и Мари о Цорре... Правильно, судя по тому, как его жестоко вывели из дела, Шор что-то чувствовал, поэтому и заряжал информацию по всем направлениям... А что он чувствовал? Не обмолвился ни словом про это... Хотел все высказать глазами, а это не путь... Когда наступает кризис, надо называть все своими именами, надо говорить во весь голос, без недомолвок, карты на стол, иначе поздно будет... Так и получилось... Если его выходят, куда еще ни шло, а коли унесет все с собой? Фу, как грубо ты сейчас сказал, устыдился Степанов, - как нехорошо, старик, нельзя же так, дело есть дело, все верно, но ведь в клинике лежит человек... Без сознания... Худенький, слабый, с тонкой шеей... Я очень ясно представляю, каким он был ребенком. Пора браться за материалы по Доминиканской Республике... Цорр не зря нажимал на эту тему, в прошлом есть очень много такого, что позволяет лучше понять возможности будущего... Мари надо попросить найти Бенджамина Уфера... Конечно, если бы к Цорру поехала она, могло бы быть больше пользы для дела. А почему она отказалась? Она не объясняет отказ или согласие, просто говорит "да" или "нет". И все. Как режет. И я ей верю. Но Мари не говорит всего, она знает больше. Что ж, это ее право. Я тоже знаю немало, но не выхожу ведь на перекресток, чтобы вещать во все горло. Ты пишешь, возразил он себе, - это совершенно другое дело. Стараешься писать книги, и не тебе решать, что получится, ты брал то, что находил - предание, анекдот или сюжет вроде того, который сейчас раскручивается на твоих глазах, - и продолжал диалог прошлого с будущим... Только читатель вправе решить, вышел у тебя диалог или нет, он один ценитель и судия в последней инстанции. Нет, - подумал Степанов, - увы, не он один. Критик. Критика. Разница между тобою и критиком в том, что ты действуешь, создаешь нечто, а он созерцает... От критика зависит, окажется ли процесс созерцания длительным или кратковременным. Ты написал, то есть свершил, и ты закончил, а читать можно сотни раз, десятки лет... Главный вопрос в том, вышел ли ты на людей. Помогли тебе в этом критики? Сколько у нас мешали Конан Дойлю и Ремарку, а ведь, несмотря ни на что, они пробились к читателю... Снова ты про критиков, - подумал он, - хватит, сколько можно... Впрочем, у кого что болит, тот о том и говорит. Каким я написал человека, таким он и останется... Если останется, - поправил себя Степанов, - не заносись, нельзя... Если бы ты мог писать так, чтобы все твои герои стали образами, людьми, а не схемами, носителями идей и чувств, ты одолел бы смерть, бытие растворилось бы в творчестве... Стоп, - сказал он себе, - лучше давай думай над тем, что услыхал только что, и принимай решение, как поступить дальше... А еще постарайся понять, отчего ты так растерялся, выслушав Цорра... Только ли оттого, что он говорил - без подсказки и наводящих вопросов - о том, что так интересует тебя сейчас, или что-то иное в подоплеке этого ощущения?"
   А резидент ЦРУ Джон Хоф, получив запись беседы Цорра со Степановым (Цорр передал ее Семиулле Гаджи через десять минут после ухода русского, тот ждал, подремывая в "ягуаре" в ста метрах от коттеджа), отправил шифротелеграмму Вэлшу; она была предельно краткой: "Операция прошла успешно. Класс работы Цорра высокий, предполагаю развертывание активности Кровс - Степанова".
   61
   21.10.83 (9 часов 45 минут)
   Мари получила письмо без подписи: "Пусть ваши друзья ищут все, связанное с Доном Баллоне, проживающим в Палермо. Оттуда могут быть обнаружены следы к загадке Грацио",
   Она не знала и не могла знать, что письмо отправил отец, как только прочитал сообщение о том, что в Палермо, в подвале дома на виа Греми обнаружен труп громадного мужчины, идентифицированного полицией как Витторио Фабрини, служившего телохранителем Грацио в течение двух лет после убийства инженера Энрике Маттеи. На задержании Витторио настаивал Шор.
   Мари нашла Степанова, как только тот вернулся от Цорра; они встретились в кафе.
   Степанов прочитал письмо дважды, закурил, заметив:
   - Видите ли, я в свое время прикасался к проблеме мафии... Вам в это дело влезать нет смысла... Тем более анонимный корреспондент рекомендует искать следы не вам, а вашим друзьям... Был бы рад им оказаться.
   - У меня сегодня назначена встреча с Бенджамином Уфером... Как ни странно, он согласился поговорить со мной... Есть у нас здесь такой "сэр Все", не слыхали о нем?
   - Нет, кто это?
   - Очень славный старый американец, репортер Билл Уоррен, ему за семьдесят, он перебивается справочной работой, ведет досье на все и на всех... Плату берет недорогую, всего сто франков за трехстраничную информацию. Я могу с ним условиться, съездите?
   - Вы у него на Дигона информацию запрашивали?
   - Он дает имена, связи, скандалы, отчеты о судебных процессах; вглубь не рвется; чисто американская школа журналистики; они передают факт, и только; это вы, русские, и мы, немцы, норовим влезть в проблему и докопаться до правды, сплошные Будденброки и Карамазовы... Вглубь проникает мой папа, никто так не знает этот предмет, как он... Ну, согласны?
   - Разумеется, - ответил Степанов, сразу же вспомнив свою московскую подругу; она очень смешно произносила это слово, раскатисто, словно пуская шар по асфальту.
   "Нужны деньги, - понял он, - сто франков я найду, потом здесь живет Карл, я его принимал в России, он оплатит часть моих издержек, сплошные клиринговые расчеты, а не поездка. Но разумнее всего пойти к здешнему издателю, в конце концов, он на мне неплохо заработал, сам говорил на французской ярмарке, готовит к изданию новую книгу, вааповского представителя я уломаю, он даст согласие на то, чтобы я здесь получил часть аванса, долларов пятьсот, какие-никакие, а деньги, перекручусь".
   "Сэр Все" оказался высоким, статным мужчиной; возраст выдавало одно лишь - красил волосы в густо-красный цвет; корни были пепельно-седые; тем не менее он неотразим в свои семьдесят, подумал Степанов, но отчего такая боязнь седины?
   Он вспомнил, как Роман Кармен рассказывал, что Константин Симонов после Победы говорил: я теперь не завидую тебе, старина, так, как завидовал во время Испании, за мной теперь тоже хорошая драка, но я окончательно успокоюсь лишь тогда, когда стану таким же седым, как ты... Боже мой, подумал Степанов, как страшно становится порой: нет Кармена и Симонова нет, ушел Левон Кочарян, и Юры Казакова тоже нет, не дописал своих лучших книг, а ведь как начинал, как звенела его строка... А Фима Копелян? А Вадик Бероев, милый наш "Майор Вихрь"?! Умер в день своего рождения, сорокалетним... А Михаил Иванович Жаров? Да разве можно перечислить, то есть увидеть всех умерших?! Тогда жить будет немыслимо... Остановись, мгновение? Черта с два... Тот же Кармен как-то сказал; знаешь, если написать два тома воспоминаний -и каждому из тех, кого нет с нами, посвятить по маленькой главе, жить будет не так пакостно, ты отдал долг тем, с кем перешел поле... Не успел... Как это страшно - не успеть, ничего нет страшнее...
   - Мари кое-что объяснила мне, - буркнул "сэр Все". - Вы голодны? Я, знаете ли, сейчас намерен обедать, если хотите, присоединяйтесь, почистите пяток картофелин, у меня есть тефлоновая сковородка, можно прекрасно жарить без масла, имеем в запасе три яйца, это уже деликатес, и плюс к тому луковица. Чай я заварю сам, хлеба в достатке, - он кивнул на длиннющий, чуть не в метр парижский батон, почти пустой внутри.
   "Сэр Все" занимал маленькую квартиру из двух крохотных комнат и кухни с газовой колонкой и плитой, какие были у Степанова на его квартире по улице 1812 года, - когда он жил там с Надей и маленькой дочкой.
   Спальня вся завалена газетами, бюллетенями Пресс-центра, журналами; кровать казалась в ней излишеством, застелена пледом, прожженным в двух местах сигаретами; "сэр Все" курил не переставая; он "даже умудрился стряхнуть пепел в стеклянный чайник, где клокотал зеленый жасминовый навар.
   В кабинете, однако, царил чисто американский порядок, на большом столе уложены разноцветные папки; на корешке каждой аккуратная белая пленочка и красной тушью обозначена тема; такие же папки лежали на подоконниках и под ними; сотни папок в точнейшем порядке.
   Раньше у нас представляли американцев, вспомнил Степанов, как людей с другой стороны Луны; я помню, что мы мальчишками слушали небылицы о них, а на самом деле они такие же и такие же маленькие кухни с газовой колонкой, в которой обязательно подтекает кран, с таким же количеством полусожженных спичек в металлической коробке из-под конфет возле плиты, такая же клеенка на кухонном столике и разнокалиберные вилки" ножи, старые тарелки; впрочем, этот "сэр Все" никакой не американец, он просто одинокий мужчина вроде меня, подумал Степанов. Нас с ним разнит лишь то, что у него в кабинете отличные канцелярские принадлежности, которые помогают экономить время: и разноцветные маркеры, чтобы подчеркивать нужные строки в газетных публикациях, и прекрасные ножницы, и удобный скотч, и наклейки для папок, на которых можно писать все что угодно, а потом легко их снимать, отрывая бумажку, и делать новую надпись, чтобы не портить папку; и фломастеры у него прекрасные, и чернила, которые не портят авторучку, и тюбик не сохнущего клея, ну, молодцы, ну, берегут время, не то что мы...
   - Устроимся на кухне, - сказал "сэр Все", - я предпочитаю там перекусывать... Берите табурет, специи на подоконнике... И к делу, у меня через час встреча... Мари сказала, что вас интересует мафия.
   - Мафия - понятие безбрежное. Меня интересует Дон Баллоне.
   - Их примерно сорок пять, - сразу же ответил "сэр Все", какой именно Дон Баллоне вас интересует? Я, знаете ли, исповедую теорию узких специальностей...
   - Дон Баллоне из Палермо.
   - Хм... Надо поглядеть, он как-то не отложился в памяти, я все больше работал с документами по американскому и голландскому синдикатам, связанным с Гонконгом.
   - Тогда еще более конкретно, - помог Степанов. - Я бы хотел просить у вас сведения о пересечениях Дона Баллоне из Палермо с инженером Энрике Маттеи.
   "Сэр Все" подобрал хрустящей коркой остатки картошки со сковородки, отправил ее в крепкозубый рот, сделал глоток чая.
   - Уже, знаете ли, легче... Пошли работать...
   Через полчаса "сэр Все" аккуратно подровнял на столе двенадцать вырезок из газет и журналов, достал из старого скрипучего шкафа портативную ксерокс-машинку, снял копии, подвинул Степанову.
   - Вот, кое-что есть. Проглядите, потом задавайте вопросы, посмотрим дальше, фамилия, знаете ли, цепляет фамилию, факт наталкивает на новый аспект поиска, не жизнь, а сплошной кегельбан...
   - Вы собираетесь уйти через полчаса?
   - Да.
   - Я должен вам сто франков?
   - Мари уже перевела деньги.
   Степанов закурил, просмотрел вырезки. Первая - о процессе над группой мафиози в Милане, связанных с порнобизнесом; имя Дона Валлоне называлось свидетелями дважды, но глухо, хотя прокурор утверждал, что именно он возглавляет этот бизнес в Италии, Испании и Дании. Вызванный в суд на допрос Дон Валлоне прибыл в сопровождении трех адвокатов: Ферручи из Палермо, Гуссони из Бонна и Джекоба Лиза из Нью-Йорка; Лиз примыкал к "Салливану и Кромуэлу", конторе покойных братьев Даллесов, а ныне активно сотрудничал с финансово-промышленной группой Дигона.
   Репортер, который просидел семь месяцев на этом процессе, с юмором писал, сколь осторожно было обвинение в постановке вопросов, сколь тактично вел себя судья; Дон Валлоне держался с достоинством, отвечал учтиво, исчерпывающе; лишь когда его спросили, какую роль сыграла фирма "Чезафильм", которую он контролировал, в трагедии с актрисой Франческой Сфорца, свидетель Валлоне обратился за консультацией к адвокатам, сидевшим рядом, и Джекоб Лиз отвел этот вопрос как неправомочный, ибо хозяин семи кинофирм и девяти заводов по производству пленки и видеокассет не может знать все о тех, кто вступал в договорные отношения со съемочной группой, финансировавшейся концерном Валлоне. Суд вправе и должен во имя выяснения всех аспектов этой трагедии, потрясшей мир, вызвать в качестве свидетеля режиссера и продюсера последней ленты, где снималась Франческа.
   Во втором материале, опубликованном в "Экспресс", сообщалось, что режиссер фильма Руиджи, вызванный для допроса, не смог прибыть на судебное заседание, так как попал в автокатастрофу; однако продюсер ленты Чезаре ответил на все вопросы суда: "Да, трагедия с Франческой до сих пор в сердцах тех, кто знал эту замечательную актрису и великолепного человека; да, я видел ее в ночь накануне трагедии, когда она застрелилась; нет, мне казалось, что ее угнетенное состояние связано с тем, что пятьсот метров пленки, где она снималась в очень сложном эпизоде, оказались бракованными, а у нее было подписано два новых контракта, неустойка громадна, у нас по этому поводу велись сложные переговоры с ее адвокатом Марьяни; нет, я не знаю, от кого она была беременна, это до сих пор неизвестно; при этом, уважаемые судьи, вы должны иметь в виду, что Франческа вообще была крайне неуравновешенной, но мы все прощали ей за то, что она Франческа, этим все сказано".
   Второй раз имя Дона Валлоне - так же вскользь упоминалось в статье, опубликованной еженедельником "Авангард", где речь шла о совершенно новом бизнесе: с молоденькими привлекательными машинистками во Франции и Дании заключались договоры на два года выгодной секретарской работы в Африке и арабских эмиратах; по прибытии на место девушки исчезали; их просто-напросто продавали в закрытые бордели; когда одной несчастной удалось вырваться, всплыло имя Дона Валлоне, поскольку рекламу в газеты, которая приманивала девушек - высокие оклады содержания и прекрасные квартирные условия "на берегу океана, в удобных коттеджах", - помещала контора, которую финансировали его люди.
   - Имя этой несчастной вам неизвестно? - Степанов кивнул на вырезку из "Авангарда".
   - Нет, - ответил "сэр Все".
   - Но в досье еженедельника оно может храниться?
   "Сэр Все" перевернул вырезку, пожал плечами.
   - Вряд ли... Как-никак пять лет... Досье не станет хранить эту безделицу так долго,
   Степанов нахмурился, повторив:
   - "Безделицу"...
   В третьем материале приводилась речь Дона Баллоне, посвященная памяти Энрике Маттеи; он скорбно говорил об организаторской мощи "великого итальянского бизнесмена и патриота. Спекуляции иностранной прессы и нашей левой, постоянно всех и вся обличающей в связи с гибелью Маттеи, лишь средство внести раскол в ряды тех, кто делает все, чтобы экономика республики развивалась динамично и плодотворно, как и подобает стране с великой историей. Не козни мифической мафии, но трагедия, которую никто не мог предвидеть, вырвала из наших рядов того, кто всегда останется в сердцах благодарных граждан".
   Здесь же давался комментарий Джузеппе Негри, журналиста из Милана, который утверждал, что за семь дней до гибели Энрике Маттеи в беседе с двумя репортерами в Палермо прямо обвинил Дона Баллоне в том, что тот саботирует экономическую реформу на Сицилии и представляет интересы не только итальянцев, но определенных магнатов из Соединенных Штатов.
   - По Леопольдо Грацио вы смотрели? - спросил Степанов.
   - Через час после сообщения о его гибели Мари приехала ко мне... Мы перерыли весь архив, ничего толкового нет...
   - У вас кончилось время? - спросил Степанов.
   - Да, - кивнул "сэр Все". - Куда вас подвезти?
   - В центр, если вы едете в том направлении.
   - В том, - "сэр Все" поднялся, надел пиджак, пропустил Степанова, легко захлопнул дверь и, как мальчишка, играючи, поскакал через две ступеньки вниз по крутой, словно корабельной лестнице.
   - Вы не запираете дверь на хороший замок? поинтересовался Степанов. - У вас же дома бесценное богатство, опасно так оставлять.
   - Квартира застрахована... Миллион швейцарских франков...
   - Платите такую чудовищную страховку? - Степанов удивился. - Это же стоит громадных денег.
   - Нет, - "сэр Все" улыбнулся. - За меня платят три газеты и клуб иностранных журналистов Пресс-центра.
   Они сели в его старенький скрипучий "фольксваген", десятилетнего, по крайней мере, возраста, и отправились в центр.
   - Когда вы начали заниматься этим делом? поинтересовался Степанов.
   "Сэр Все" пожал плечами.
   - Я хорошо помню все про других, про себя слабо... Наверное, когда осознал, что моя журналистская деятельность - сущая мура, нет пера, могу говорить, но не умею писать, чувствую, а не знаю, как выразить... Лишь с возрастом начинаешь понимать всю упоительную значимость факта, умение найти пересечения причин и последствий... Да и потом я, как и каждый из нас, в долгу перед собственной совестью... Сколько же мы грешили попусту?! Сколько раз писали не то?! Не про тех! Бездумно и безответственно! Сколько раз поддавались настроению, минутной выгоде или просто безразличию?! Стало стыдно за себя, и я начал заниматься фактом... Здесь все, как в математике. Никаких изначальных эмоций... Где вас высадить?
   - Если не затруднит, возле издательства "Уорлд".
   - Имеете с ними дело?
   - Да.
   - Престижная контора... Желаю успеха. Если что-нибудь наскребете, звоните, посмотрим еще раз в моих папках, чем не шутит черт.
   - Когда бог спит.
   - Что, простите?
   - Это русская пословица: "Чем черт не шутит, когда бог спит".
   - В нынешнем русском языке режим позволяет употреблять слово "бог"? - удивился "сэр Все".
   Степанов улыбнулся...
   - Выпишите наши журналы; мы, по-моему, выпускаем современную прозу на английском языке, не надо тратиться на переводчика.
   - Кстати, - затормозив возле высокого, в стиле ампир здания, заметил "сэр Все", - не почувствовал в вас русского, вы на них не похожи.
   - Скольких русских вы видели?
   - Ни одного, но я ведь смотрю фильмы.
   - В таком случае, вы не похожи на американца, - ответил Степанов. - Я резервирую право позвонить вам, если у меня получится то, что я задумал, можно?
   - Разумеется, - ответил "сэр Все" раскатисто, и Степанов рассмеялся, словно сбрасывая постоянное ожидающее нетерпение, оттого что снова вспомнил свою подругу с ее любимым, таким русским, бездумно-веселым "р-р-разумеется".
   ...Из вестибюля издательства Степанов позвонил в Пресс-центр, поинтересовался, нет ли каких новостей. Ему ответили, что особых новостей нет, но для него пришло письмо из Мадрида.
   "Дорогой Степанов!
   Ты наверняка удивишься моему ответу, ибо я Помню, как ты издевался над моей нелюбовью писать подробные письма. Я бы и не написал при всем моем к тебе дружестве, если бы тут у нас не случилось любопытное происшествие: великолепный и очень смелый материал профессора Вернье из Парижа (ты наверняка о нем слыхал, талантлив и компетентен) был снят из номера под нажимом сил, с которыми, увы, нельзя не считаться, потому что деньги на редакцию идут из банков, поди с ними не посчитайся!
   На твой вопрос я не могу ответить определенно, да и никто пока не ответит, однако я с радостью дам тебе пищу для размышлений, попробуй поискать в том направлении, которое я определю.
   Что я имею в виду?
   Объясню: у меня в архиве есть графическая схема связей крупнейших фондов, которые финансируют как джентльменов из ЦРУ, так и ряд прелюбопытнейших общественных организаций. Документ этот секретный, но его заполучили в Лэнгли люди, которые очень любят свою страну и радеют о престиже Штатов, потому-то и начали необъявленную войну против спрута, переправив материалы ряду журналистов, которым они верят, в Токио, Мадрид, Стокгольм и Западный Берлин. Эти люди поставили условием публиковать их данные лишь в экстремальной ситуации. Я обратился к одному из них с вопросом, могу ли сейчас попробовать напечатать схему в одной из наших газет. Мне ответили согласием. Поэтому, никак не нарушая моего с ними дружеского уговора, я вправе распорядиться документом по моему усмотрению.
   Итак, Степанов, смотри, что получается.
   В Северной Америке существует, к примеру, "Конгресс за свободу культуры". Кто его поддерживает? Официально "Хоблитцел фаундэйшн". С кем связан "Хоблитцел"? С фондом "Тауэр", с "Борден траст", с фондом "Монро". Каждая из этих трех организаций сотрудничает с ЦРУ, оказывая Лэнгли весомую денежную поддержку. Таким образом, связь "свободной культуры" с ЦРУ абсолютна. Или другое. Существует "Институт по международному исследованию проблемы труда". Этот "институт" активно поддерживает "фонд Каплана". С кем связан, в свою очередь, Каплан? С благотворительными организациями "Готхам", "Борден траст", с фондами "Эндрю Хамильтон", "Эдзель", "Монро" и другими. Все эти фонды так же питают ЦРУ, получая взамен какую-то помощь из Лэнгли. Какую? Понять это можно лишь в том случае, если выяснить, кто стоит за организациями Хоблитцела, Каплана, Маршалла, Рабба, Бэйрда, Фридрика Брауна, Андерсена, ибо они главные посредники между организациями типа "Афро-американский институт", фирмой "Исследования политических операций", "Синодом священников русских церквей, находящихся вне России", "Институтом международного образования", "Американским обществом африканской культуры", "Институтом по изучению проблемы администрации", "Исследовательской организацией по изучению проблем Северной Африки", "Американскими друзьями Среднего Востока", "Афро-американским институтом". Это то, что стало известно североамериканским патриотам; узнать все они, естественно, не могут, но даже в том, что они открыли, угадывается любопытнейшая закономерность; из двенадцати организаций - я не упомянул "Национальную студенческую ассоциацию", ее финансируют "Фридрик Браун" и "Сидней Рабб", связанные через "фонды" с ЦРУ - три повернуты к проблемам Африки, а одна напрямую к Северной Африке; проводится огромная исследовательская работа в странах с португальским и испанским языком; изучается негритянская культура; таким образом, Африка сделалась опытным полем как для работ со "своими" неграми в Штатах, так и с негритянским населением Южной Америки. Проблемами собственно Африки более всего занимается "Исследовательский институт по вопросам Северной Африки", именно там разведка США закрепилась еще в сорок втором году, когда янки вытеснили и де Голля и Черчилля (во время вторжения), игра была сложной и архиперспективной, как сейчас становится ясно (говорят, профессор Вернье обладает исключительным материалом по этому вопросу, но пока что придерживает; если же он решится "отлить пулю", то реакция ЦРУ может быть непредсказуемой; ребята из Лэнгли долго помнят тех, кто причиняет им неудобства).