Сербин Иван. Сердце дьявола

   – Ну это-то понятно, – пробурчал медик. – А как насчет постановления о проведении досмотра транспортного средства? Без него мы, сами понимаете…
   – Братцы, я не могу сейчас выписать такое постановление, – мрачно ответил Волин. – У меня нет юридических оснований назначать досмотр. Этот парень не просто прохожий с улицы. Он бывший милиционер. У него есть серьезные связи на Петровке. С ним «на дуру» не проедешь. Если вы найдете хоть что-нибудь, что может иметь отношение к делу, я выпишу постановление задним числом. Победителей, как известно, не судят. В крайнем случае, получу разнос за самоуправство.
   – А за досмотр без постановления прокуратуры с нас голову снимут, – напомнил криминалист.
   – Я выпишу ордер, как только запахнет осложнениями, обещаю, – твердо сказал Волин. – Но вы должны понять: мы имеем дело с убийцей. И не с «бытовиком», а с маньяком. «Серийником». На его совести смерть трех девушек, и еще четверых он грозится убить. Возможно, мы ошиблись и хозяин машины – вовсе не тот, кого мы ищем. Но если это он и утром его выпустят на свободу, то…
   – Ну да, – вздохнул криминалист. – Ладно. Семи смертям не бывать, как говорится, – «черно» скаламбурил он, даже не заметив этого. Дернул подбородком в сторону курящего сержанта. – Нам позволят осмотреть машину?
   – Разумеется, – ответил Волин. – Начинайте, а я пойду понаблюдаю за ходом допроса. Телохранителя поместили в кабинет дознавателя. Он сидел напротив двери, с любопытством озирался, держался без тени смущения или волнения. Напротив, всем своим видом давал понять, что произошло досадное недоразумение, что он все понимает, сам только недавно из органов уволился, и что никаких неприятностей данный инцидент за собой не повлечет. Разумеется, только в том случае, если его немедленно выпустят и не забудут извиниться. Дознаватель, худощавый молодой парень с внешностью школяра-пианиста, крутил в тонких музыкальных пальцах ручку и смущался. Ему было страсть как неловко. Особенно от телохранительской доброжелательности. Вот если бы тот орал, топал ногами, грозил всеми карами небесными, тогда да, хоть и свой, а получил бы. Хамить сотрудникам при исполнении непозволительно никому. Особенно «своим», как раз потому, что «свои». А тут сидит, улыбается, вспоминает славное милицейское прошлое. Волин знал подобные психологические приемы, сам временами пользовался и давным-давно отучился «покупаться» на такую дешевку. Об одном он жалел: нельзя вызвать Сашу или Леву. Им-то доподлинно известно, что представляет собой этот человек. Они не стали бы с ним светские беседы вести. Поднесли бы разок по сусалам – и вся недолга. Хотя Лева, пожалуй, не стал бы подносить, а вот Саша – всенепременнейше. Да и с местными им было бы легче найти общий язык, чем ему, Волину. А попробуй Волин по сусалам – тут же все отделение сбежится, в каталажку засунут, это уж как пить дать. Он придвинул стул так, чтобы сидеть напротив, но немного сбоку от телохранителя. Теперь тому приходилось крутить головой, «работая на два фронта». А это сбивало.
   – Ну что у нас тут имеется? – спросил дознавателя дружелюбно и в то же время ободряюще. Подчеркивая: ты здесь главный и все делаешь правильно.
   – Да, собственно… – протянул дознаватель. Ясно. Анекдоты травили? За жизнь рабочую разговаривали? Волин улыбнулся телохранителю. А ты не промах, парень.
   – Что с установлением личности?
   – Паспорт у товарища в порядке, – развел руками дознаватель. – Документы на машину есть. Права тоже. Не просроченные. Разрешение на ношение служебного нарезного оружия имеется. Удостоверение сотрудника охранной фирмы подлинное, не просроченное. Мы проверили. Надо товарища отпускать.
   – Вон как? Значит, полный набор документов с собой возим? – «удивился» Волин.
   – Да вот так уж, – в тон ему улыбнулся телохранитель.
   – Какой, однако, вы предусмотрительный человек. Даже завидно.
   – Так ведь время такое, – развел руками тот. – Будучи наслышан о произволе сотрудников районных прокуратур, решил подстраховаться.
   – Похвально, похвально. А насчет подлинности удостоверения сотрудника охранной фирмы откуда известно? – ласково улыбнулся Волин. Телохранитель тоже улыбнулся и покачал головой, словно говоря: «Ох, товарищ следователь, товарищ следователь». – Охранные агентства, по-моему, только утром открываются.
   – Утром, – с тяжелым вздохом подтвердил дознаватель.
   – Ну вот. А говорите, проверили, – в голосе Волина прозвучала мягкая укоризна.
   – Так мы через Центральную его «пробили», – возразил, смутившись, дознаватель. Телохранитель кивнул утвердительно, с видом тренера, наблюдающего за спаррингом своего лучшего ученика. Мол, хороший удар. Грамотный. С интересом перевел взгляд на Волина. Ваша очередь. «Но каков сукин сын, – восхитился тот. – Ни тени смущения».
   – В Центральной фиксируется только выдача документа, но не подлинность, – парировал Волин. – Речь-то все-таки об огнестрельном оружии идет. Это вам не газовый баллончик. – Телохранитель оценил ответный удар и снова кивнул. – Судя по документам, товарищ в недавнем прошлом сам из органов. Надеюсь, не обидится за чрезмерную бдительность.
   – Что вы, что вы, – ответил тот, и глаза его засияли «ленинской» добротой. – Конечно, нет. Но только если утром вы представите юридическое обоснование моего задержания и передадите его в суд. Иначе говоря, если вам удастся доказать, что я нарушал общественный порядок. В любой форме. В противном случае я просто буду вынужден подать жалобу вашему непосредственному начальству. И думаю, что мои товарищи с Петровки обязательно ее поддержат. Сан Саныч, например. Александр Александрович Бакунин был одним из замов начальника Московского уголовного розыска. «Залп» хороший. Увесистый. Будь Волин лет на десять помоложе, обязательно спасовал бы. Но не сейчас. Сейчас плевать ему на подобные угрозы. А дознаватель слегка с лица сбледнул. Проняло, видать. Напугался. Брось, парень. Не тушуйся. Козырять фамилиями больших чинов может любой дурак. Фамилии эти каждый день в газетах печатают. Начитается какой-нибудь Тютькин статей да интервью – и вперед! «Сан Саныч», «Пал Палыч». Ну прямо друзья-товарищи. В кабинет дверь ногой открывает. Каждый день за одним столом вместе сидят, водочку под маринованные грибочки да шашлычок кушают. А начнешь проверять – «Сан Саныч» и «Пал Палыч» о Тютькине никогда и слыхом не слыхивали. Классическая книжная «лапша». Сколько неглупых ребят на такие сказки попались – не пересчитать. Волин и сам по молодости да от нехватки опыта налетел. Сейчас даже вспомнить стыдно, а тогда рот раскрыл, уши развесил и съел всю эту байду за милую душу. Еще и ручку своему Тютькину пожал. Мол, ошибочка вышла, вы уж извините. А Тютькин, бандит-рецидивист, что только по плечу его не похлопал покровительственно. Едва успели на вокзале перехватить. Он уже билетик до Симферополя справил. В СВ, между прочим. Так вот, брат.
   – Ну что же, – вздохнул с деланной озабоченностью Волин. – Надо доказать – обязательно докажем. Пьяный дебош с битьем окон подойдет? До пятнадцати суток по решению суда.
   – До пятнадцати? Нормально. Всю жизнь мечтал поучаствовать в пьяном дебоше и именно с битьем окон, – закивал телохранитель. С нервами у него, надо сказать, все было в порядке. Понял, что до утра все равно не отпустят, и вел себя соответственно ситуации. Нагловато, но обаятельно.
   – Кстати, – поинтересовался Волин. – Если не секрет, чем вы занимались вчера, с двух до четырех часов дня?
   – Конечно, секрет. Военная тайна.
   – А что так? – вздернул брови Волин, не переставая сахарно скалиться.
   – Да так, знаете, товарищ следователь. Вот вы сперва составьте официальный протокол о взятии гражданина такого-то под стражу, укажите причину, объясните, в чем меня обвиняют, пригласите адвоката, на которого, кстати, я имею юридическое и конституционное право, позвольте ему ознакомиться с материалами дела и бесспорными доказательствами моей вины, и вот тогда-то, – телохранитель назидательно поднял палец, – и только тогда будете проводить допрос и проверять мое алиби. А до тех пор я отказываюсь от дачи каких-либо показаний. Вот, кстати, и свидетель вашего произвола, – он кивнул на дознавателя. – Вы, товарищ следователь, грубейшим образом нарушаете все уголовно-процессуальные нормы. Мало того, что работаете за пределами подведомственной вам территории, так еще и хватаете честных граждан без всяких на то оснований. Нехорошо. Даже, я бы сказал, обидно. Вот из-за таких, как вы, население и не любит милицию.
   – А вас, как я погляжу, голыми руками не возьмешь, верно? – улыбнулся еще шире Волин.
   – А вы как думали?
   – А я думал, мы поладим.
   – А я разве давал вам повод так думать? – насмешливо спросил телохранитель. – Что-то не припомню. – Он выдержал театральную паузу, а затем заговорил, как бы для себя, но так, чтобы слышали Волин и дознаватель: – Досада, а? Так хотелось дельце гнилое на фраера ушастого навесить, да незадача – не получается. И стараемся, из кожи лезем, а все никак. Ручонки, стало быть, коротковаты. Фраер-то не такой уж и фраер, как выяснилось. Ну не понимает, дурак, своего счастья. Не хочет на зону, и все тут. Хоть ты тресни.
   – Да уж, и правда. – Волин демонстративно зевнул, поднялся. – Вы, значит, пока в камере для временно задержанных подремлете, а с утра мы вместе все и выясним. Что «навешивать», за что «навешивать».
   – Это верно. Утро вечера мудренее, – согласился телохранитель и кивнул дознавателю. – Ну веди, голубчик.
 

***

 
   Наташа потянулась к Сашиному плечу, потерлась о него щекой. Движение было кошачьим, мягким и удивительно нежным. Он улыбнулся.
   – Здорово.
   – Что?
   – Ну это вот. Она поднялась на локтях, посмотрела на него:
   – Слушай, а почему ты пришел именно сегодня? Почему не завтра или не послезавтра?
   – Как раз сегодня я был готов морально, – ответил он, не открывая глаз.
   – Значит, дело в морали?
   – Вот именно. Я вообще жутко моральный человек.
   – Я так и поняла. – Наташа взяла его руку, подняла, положила голову на ладонь.
   – Это хорошо. Будешь хорошо себя вести, когда выйдешь замуж.
   – За тебя?
   – Если это предложение, то я согласен. – Наташа засмеялась и шлепнула его по плечу. Саша расплылся в довольной улыбке. – Вот. Женщина еще не успевает поставить подпись в книге регистрации, а уже начинается рукоприкладство. Тренькнул стоящий у кровати телефон. Наташа хмыкнула.
   – Кто это? – Саша открыл глаза.
   – Ума не приложу, – она посмотрела на часы. – Половина четвертого. Все мои знакомые в такой час уже спят. Может быть, ошиблись номером?
   – Не бери трубку, – оперативник снова закрыл глаза. – Завтра позвонят.
   – А вдруг что-нибудь важное? – Наташа протянула руку, сняла трубку. – Алло? Да, я слушаю. Кто? Какой Боря? – прикрыла трубку ладонью. – Какой-то Боря.
   – Скажи, что ты сегодня вышла замуж и что я завтра найду этого Борю и отболтаю ему правое ухо. И левое тоже. Скажи, что оба уха отболтаю. Наташа улыбнулась:
   – Так и сказать?
   – Так и скажи, – со зловещей угрозой сказал Саша. – Вот прямо сейчас и скажи. Чтобы не расслаблялся.
   – Что? – спросила Наташа уже телефонного собеседника. – Кто передал? Хорошо. Завтра? Во сколько? Хорошо. Ничего страшного. Спокойной ночи. Она повесила трубку, легла, положила голову на мускулистое Сашино плечо.
   – И что было нужно этому Боре?
   – Один общий знакомый уехал, оставил посылку, попросил этого Борю передать. Сказал, что срочно.
   – А что, утром нельзя было позвонить? Если этому Боре не спится, так теперь и все остальные должны полночи козлами скакать?
   – Ты опять ревнуешь?
   – Ни капельки.
   – Нет, ревнуешь. – Наташа повернулась на бок, чмокнула его в щеку. – Просто этот Боря очень ответственный человек. Ему сказали срочно, он прямо с вокзала и позвонил, – она прильнула к Саше всем телом, забросила ногу на его бедро, погладила живот, опустила руку еще ниже.
   – Эй, эй, эй! Полегче, полегче. Мне же вставать в шесть, – «возмутился» Саша.
   – А если очень хочется? Вдруг ты завтра жениться раздумаешь? – прошептала Наташа серьезно. – И я тебя больше не увижу?
   – Я? Да никогда. Мое слово – кремень. Можешь у вашего управляющего спросить. Он знает. – Саша открыл глаза. – Значит, так, ты завтра во сколько заканчиваешь?
   – В пять, – Наташа улыбнулась, но в улыбке этой было больше задумчивости, чем радости. – В воскресенье у нас короткий день.
   – Завтра в пять я заеду за тобой, и мы поедем в загс подавать заявление. Надеюсь, ты с этим Борей не после работы встречаешься?
   – Нет, утром, по дороге в банк.
   – Вот и отлично. Загс где-нибудь поблизости есть у вас?
   – Одна остановка на автобусе, – по-прежнему серьезно ответила она.
   – Во повезло-то, – он засмеялся. – Значит, еще и на автобусе прокатимся? Класс. Только паспорт не забудь взять, а то заявление не примут.
   – Как скажешь, – ответила Наташа и прижалась к нему еще теснее.
 

***

 
   Маринка проснулась от жуткого ощущения присутствия постороннего. Кто-то был в квартире. Кто-то чужой. Не Мишка. Его бы она узнала. Да и с чего бы Мишке прятаться? А этот человек прятался. Он не производил ни малейшего шума, однако Маринка кожей чувствовала его присутствие. Ей не хватило смелости сразу открыть глаза. Она только приподняла веки. Ровно настолько, чтобы сквозь завесу ресниц увидеть комнату. Через узкую щель между шторами пробивалась острая полоска серого света, рассекающая спальню, словно лезвие фантастического ножа. На столике моргали секундами электронные часы, показывая половину шестого утра. В комнате, кроме нее, никого не было, и все же Маринка несколько секунд лежала абсолютно неподвижно, напряженно вслушиваясь в тишину. Вот скрипнула половица в коридоре. Или ей это показалось? «А может, это всего лишь отголосок кошмарного сна?» – подумала она вдруг. Никто не смог бы проникнуть в квартиру совершенно бесшумно. А уж если бы кому-нибудь приспичило копаться в замке, она бы непременно проснулась. Сон у нее всегда был чутким, а уж в таком состоянии тем более. А может быть, это не отголосок сна, а сам сон? Что, если она все еще спит? Маринка медленно открыла глаза, повернула голову. Нож лежал там, куда она положила его ночью. Осторожно протянув руку, Маринка ухватилась за пластиковую рукоять здоровенного, мощного тесака, потянула к себе и… замерла. Что это? На зеркальной поверхности лезвия, словно трещины, разбежались засохшие коричневатые дорожки. Крохотные зубчики – фирменная импортная заточка – забиты чем-то белым. Это кровь? Откуда? Что происходит? Маринка отбросила одеяло и села. Пружины матраса заскрипели. Негромко, но все-таки. Тот, кто находился в квартире, должен был как-то отреагировать на пробуждение хозяйки. Попытаться сбежать или… или напасть на нее. Второго Маринка не очень боялась. Нож в руках придавал ей уверенности. Страх наполнял отчаянной, безумной отвагой. Странно, Маринке никогда еще не приходилось резать даже кур, но сейчас она без колебаний вонзила бы широкое лезвие в любого, кто попытался бы приблизиться к ней. Она сбросила ноги с кровати и встала. Вид у нее был не то чтобы грозный – пижамный костюм не слишком способствует созданию устрашающего облика, – но достаточно решительный для того, чтобы заставить незваного гостя задуматься: а стоит ли? Первым делом Маринка подошла к окну и, отодвинув край занавески, опасливо осмотрела улицу. Честно говоря, больше всего она боялась, что вернулся телохранитель. «Четверки» не было. Если бы Боря уже вернулся, то скорее всего поставил бы машину либо в самом дворе, либо на углу. Ему ведь нужно контролировать подъезд. Он побоялся бы парковаться слишком далеко, чтобы ненароком не упустить жертву. Значит, Боря все еще сидит в милиции. Тогда кто находится в квартире? Второй? Но как ему удалось войти? Маринка осторожно, на цыпочках, пошла к двери спальни. Вроде бы снова что-то скрипнуло? Страх сдавил горло когтистой лапой. Он был холодным и мерзким, как раздавленная лягушка. Маринка судорожно сглотнула и снова пошла к двери. Поджилки у нее тряслись. Перед глазами плыло от страха. Ее всегда удивляли импортные триллеры. Она никогда не понимала, почему герой или героиня, прекрасно осознавая степень опасности, не бежали сломя голову, а шли вперед, как полные кретины? Зачем они лезли в жуткие, заросшие паутиной и пылью подвалы и заброшенные дома? Ей казалось это глупым и надуманным. Теперь она поняла, «зачем» и «почему». Поведение героев оказалось даже более точным, чем она могла себе представить. Их страх был настолько мощным, что не позволял стоять на месте. Надо было идти вперед, пока не столкнешься с неведомой опасностью лицом к лицу. А потом драться, чтобы победить или умереть. Но только не стоять пассивно, даже не зная, с какой стороны подкрадывается смерть. Лучше идти. Так создается хотя бы слабое ощущение того, что ты способен контролировать ситуацию. Стоять на месте стократ страшнее. Поэтому шли они. Поэтому же шла Маринка. Выставив перед собой нож, дрожа от ужаса, каждую секунду вытирая рукавом катящийся по лицу пот. Достигнув двери спальни, она толкнула створку, и та, постукивая колесиками по алюминиевым направляющим, откатилась в сторону, открывая гостиную. Теперь Маринка поняла, откуда взялось это ощущение чужого присутствия. По гостиной плыл табачный дым. И это был дым не ее любимого «Фила Морриса» и не Мишкиного «Парламента», а чего-то невероятно дешевого и потому особенно вонючего. Воспоминание детства. Так, или примерно так, пахла «Прима», которую смолил ее «любимый» папочка. «Беломор», «Прима», «Астра». Вот что это было. Дерьмо. И пахло оно, как дерьмо. Маринка ненавидела этот запах. Он ассоциировался у нее с запахом грубых мужских рук, срывающих с нее одежду, кислой, протухшей капусты и железнодорожных шпал, пропитанных гудроном. С запахом животной злобы и кипятящегося в огромном тазу белья, вечной нищеты и бессмысленного отчаяния, водки и бесстыдной, разнузданной похоти. С запахом детства. Именно им сейчас и пахло в дорого обставленной гостиной. Детством. Чистилищем. На журнальном столике стояла большая хрустальная пепельница. В ней дотлевала сигарета. Маринка подошла ближе. Без фильтра. Сигарету прикурили, положили в пепельницу, и она тлела, наполняя комнату душным омерзительным запахом. Рядом с пепельницей квадратная красная пачка из дешевого картона. По красному полю безвкусно-убогие, отвратительные своей претензией на эстетство, буквы: «Прима». Те самые сигареты. Маринка выпрямилась. Похоже, она сходит с ума. Этого не могло быть. Просто не могло быть. Ее отец не знал, не мог знать, где она. За восемь лет Маринка не написала ему ни одного письма. В кухне заскрипел стул. Он был там, хотелось ей этого или нет. Непонятно как, но ему стало известно, где она. Он вернулся, и ад вернулся вместе с ним. Маринка подняла нож на уровень груди и сказала, стараясь, чтобы голос ее звучал сильно и ровно:
   – Уходи! Снова скрип стула. Так скрипят края сломанной человеческой кости, когда их трут друг о друга. Она-то это знает. Помнит. Крадущиеся шаги в коридоре. От кухни до комнаты ровно восемнадцать шагов.
   – Оставь меня в покое! Уходи! Маринка вдруг с безнадежной обреченностью поняла: если он сразу не пройдет к двери и не уберется вон, ей придется его убить. Иначе просто не получится. Она не может снова впустить его в свою жизнь. Что угодно, но только не это. Если он не уйдет… Если он хотя бы заглянет в комнату… Шаги все ближе и ближе…
   – Я прошу тебя, уходи! – помимо желания в ее голосе прорезались умоляющие нотки. – Оставь меня в покое! Он уже был за дверью. Тень его легла на порог. Еще шаг и… Маринка растерянно опустила нож. Миша стоял, засунув руки в карманы пальто, и пристально смотрел на нее.
   – Это ты? – спросила Маринка растерянно. – А где?..
   – Кто? – холодно поинтересовался он. – Кого ты ждала?
   – Я… никого… – Маринка перевела взгляд на истлевшую окончательно сигарету, на открытую пачку «Примы». – А чьи это сигареты?
   – Хороший вопрос. Я тоже хотел бы знать, чьи это сигареты? Кто здесь был? – Он улыбнулся жестко и безжизненно. – Я вообще хотел бы понять наконец, что происходит в моем доме? И чем скорее, тем лучше.
   – Ты имеешь в виду эти сигареты?
   – Да, черт возьми! Их тоже! Но не только.
   – А… что еще?
   – А ты, конечно, не догадываешься? – саркастически спросил он.
   – Нет.
   – Брось нож. – Вид у Миши был жуткий. Напряженный, страшный. Маринка послушно разжала пальцы, и нож с глухим стуком упал на ковер. Миша быстро подошел к ней, наклонился, поднял нож с пола. Посмотрел на отливающее ртутным серебром лезвие, затем взглянул на Маринку. – Зачем тебе понадобилось вооружаться?
   – Я подумала, если придется защищаться…
   – От кого? – вдруг заорал он. – От кого защищаться? Здесь стальная дверь, три сейфовых замка! Их невозможно открыть, не имея ключей! От кого здесь, – Миша обвел рукой вокруг себя, – защищаться, скажи мне? Маринка смотрела на него со страхом. Ее трясло. Она вдруг разглядела в нем знакомые черты. Черты детства. «Снимай это!!! Немедленно снимай!!!»
   – Я только… – прошептала она.
   – Что ты «только»? У тебя «крышу сорвало»! Ты это понимаешь или нет? Защищаться! А может, нож тебе понадобился вовсе не затем, чтобы защищаться? Маринка отступила, смятение на ее лице сменилось откровенной паникой.
   – Я не понимаю…
   – Ах, ты не понимаешь? Ты не понимаешь? Так я тебе сейчас объясню! – Миша схватил ее за запястье, сжал так, что кисть мгновенно онемела. Даже пальцы перестали шевелиться. – Пошли, я сейчас все тебе объясню! – Он потащил Маринку за собой в коридор, мимо ванной и туалета, к кухне. – Смотри! Вот что я имею в виду! – Миша ткнул пальцем, но Маринка и сама уже увидела. Все вокруг – стены, пол, мебель – в зловещих бурых потеках. По кухне разбросаны изрезанные куски мяса. Кровавые дорожки, словно неведомые змеи, сползали по белым деревянным панелям вниз, до пластиковых плинтусов, собираясь кое-где в небольшие лужицы. А на противоположной стене – Маринка сразу уперлась в нее взглядом – плясала небрежная корявая цифра:
 

4.

 
   – Теперь понимаешь? – продолжал орать Миша, тыча ножом в сторону стены. – Вот об этом я говорю! Об этой дерьмовой цифре и об этом дерьмовом мясе! Посмотри, – он ткнул нож едва ли не Маринке в лицо, – лезвие в крови по самую рукоять! Этим ножом резали мясо! То самое мясо, мать его, которое валяется сейчас во всех углах! Маринка медленно повернула голову и посмотрела на его перекошенное яростью лицо.
   – Он хочет свести меня с ума, – тихо сказала она. Настолько тихо, что не расслышала даже сама себя. Зато Миша расслышал очень хорошо.
   – Он? Кто это он? Опять всемогущий Боря? Перестань морочить мне голову! Никакого Бори не существует!
   – Прекрати на меня кричать, – вдруг четко и очень спокойно произнесла Маринка, глядя в пол.
   – Что? – Миша даже задохнулся от возмущения. – Это ты мне говоришь?
   – Тебе, – ответила ровно она. – Не смей повышать на меня голос.
   – Вот это да! – праведному возмущению Миши не было предела. – Вот это я понимаю! Нормально! Я возвращаюсь домой и что же вижу? Моя квартира залита кровью от пола до потолка, в пепельнице догорает чей-то окурок, но вместо «извини» мне говорят «не ори»! Не произнося ни слова, Маринка повернулась и пошла в спальню. Достав чистое белье, она переоделась, натянула джинсы и джемпер, вытащила из-под кровати объемистый баул и начала собираться. Абсолютно молча Маринка извлекала из недр шкафа свои вещи и запихивала в сумку.
   – Ты куда это? – Миша появился на пороге спальни. Маринка, не обращая внимания на его присутствие, продолжала набивать сумку вещами. – Я с тобой разговариваю. – Никакой реакции. – Ты никуда не уйдешь, пока я не получу ответов на все вопросы. Маринка застегнула «молнию» на сумке, не без труда взвалила баул на плечо и пошла к двери. Скомандовала на ходу, негромко, но решительно:
   – С дороги. Миша криво ухмыльнулся:
   – Поставь сумку и сядь. Сначала ты мне скажешь, кто здесь был, чьи сигареты лежат на столике в гостиной и куда подевался твой телохранитель? Маринка продолжала идти к двери с таким видом, будто Миша был сделан из воздуха и она могла запросто пройти сквозь него. С прежней недоброй ухмылкой на губах он подождал, пока Маринка окажется на расстоянии вытянутой руки, и ленивым движением, почти не размахиваясь, закатил ей звонкую пощечину. Маринку отшвырнуло к стене. Баул сполз с ее плеча. На уголке губы выступила алая капелька крови. Кончиками пальцев она растерла кровь по подбородку.
   – Так понятнее? – спросил Миша. – Попробуешь еще раз демонстрировать характер – прибью, как муху. Ты с кем, думаешь, дело имеешь, тварь психованная? Маринка подняла баул. Двигалась она со спокойствием и обстоятельностью хорошо отлаженного механизма. На лице ее не осталось и следа от недавнего страха. Придерживая сумку одной рукой, Маринка вновь шагнула к двери. В этом движении вдруг мелькнуло нечто такое, что по спине у Миши поползли неприятные мурашки. Однако он ничем не выказал своего страха. Наоборот, ухмыльнулся еще шире и, поигрывая ножом, сказал негромко:
   – Не нарывайся. Если не хочешь, чтобы я еще раз тебя ударил, поставь сумку на пол и отойди к кровати. Или, может быть, тебе нравится, когда делают больно? Маринка подошла ближе и, почти не сбавляя шага, точно и очень сильно ударила его кулаком свободной руки в пах. Миша с шумом выдохнул. Глаза его полезли из орбит, колени подогнулись. Нож вывалился из разжавшихся пальцев. Миша опустился на корточки, зажимая промежность обеими руками. Маринка остановилась и футбольно ударила его ногой в лицо. Миша охнул. Из носа у него, заливая губы и подбородок, хлынула кровь. Он упал, грохнувшись затылком о буковый наборный паркет. Маринка наклонилась, подобрала нож и сунула его в сумку. Опустилась на одно колено, схватила хлюпающего разбитым носом Мишу за волосы, приподняла, прошептала очень спокойно и очень страшно: