Страница:
Это я мозгам дал отдохнуть. Двенадцать часов пути пропустил. Как в кино титрами обозначают «Прошло двенадцать часов». Устал рассказывать.
Шла Маша по шоссе.
И еще — рука бойца тангету жать устала.
Но рассказывать надо. Если начал, то должен закончить. Иначе, какого черта тогда начинал.
И сосала сушку.
И я закончу, если успею. Честное благородное слово.
Кстати, вот вам притча, которую я на том перегоне сочинил. О Честном Слове. В ней, как и в остальных, агонизирует моя вера в существование той реальности, где бедный век мой был бы прожит вдали от вечности моей.
Всё уже, конечно, не то и не так, но пусть войдет, раз уж пришла.
И оно ведь как было, когда начали создавать Всё Это Вот, где мы с вами То Самое.
А было так.
Вбили штуковину, которую назвали Честным Словом, и стали на нее всё остальное навешивать — всё, что было положено по утвержденной наверху смете. Правда, кое-что из дефицитных комплектующих заменяя иногда аналогами. Ну, это не из-за крысятничества, а чтобы времени на поиски не терять — сроки поджимали, заказчики нервничали.
Но, впрочем, сдали объект вовремя, и всё получилось. Навесили в лучшем виде без особых отклонений от проекта. И шампанское после приемки разбили. Или распили.
Ну а там уже понеслось.
Почему, спросите, назвали эту базовую штуку Честным Словом? Этого уже, пожалуй, никто не скажет. И я не скажу. Назвали и назвали.
Потом прошли века, много веков, и появились люди. И они тоже, если разобраться, висели и висят на этой штуковине, вцепившись мертвой хваткой во вселенское навесное оборудование. И когда дети спрашивают, а на чем это всё висит, умные взрослые уверенно отвечают, что всё — и человеческий род в том числе — висит на Честном Слове. И ведь не врут!
Общеизвестно, что люди склонны обожествлять то, во что не могут проникнуть пытливым своим умом. Например, то, каким образом Всё Это Вот, где мы То Самое, висит на одном Честном Слове и как оно всё так устроено, что одновременно и волна оно и вещество, они так и не поняли, поэтому тоже обожествили. До такой степени, что стали поминать Честное Слово где надо и где не надо. Какой наш разговор ни возьми, только и слышно: «Честное слово, честное слово, честное слово». И клянутся честным словом, и божатся, и обещания свои им же заверяют, и так, всуе, роняют.
И всё бы ничего, да только каждое очередное честное слово дополнительным грузом повисает на Честном Слове. Ведь произнесенное честное слово никуда не улетучивается — остается висеть на Честном Слове вместе со всем остальным и прочим. Стоики это еще доказали. Были такие.
Впрочем, ничего страшного во всём этом и не было бы, да дело в том, что сроки эксплуатации Честного Слова не вечны. Их уже и так комиссионно несколько раз специальными актами продлевали. Но тут ведь как: продлевай не продлевай, а свойство материала уставать актами не отменишь. Так что, того и гляди, обломится Честное Слово, как ржавый какой-нибудь гвоздь, и полетит всё, что на нем навешано, в тартарары.
Я не пугаю, а к тому говорю, что каждому из нас неплохо было бы и подумать, прежде чем в очередной раз побожиться честным словом. Особенно если это не так уж и обязательно.
Мало ли.
Гошку выкрали на закате.
Это был тот самый момент, когда попер реальный экспрессионизм: солнце, незаметно спустившись к пределу, тихо проскользнуло на узкую, не залитую серостью облаков полосу и уже оттуда, сбоку и снизу, подкрасило впопыхах матовую белесость долины перезревшими лучами.
И вот эту вот размытую телячью нежность как раз и разрезали грубые желтые лучи. Фар дальнего света.
Они надвигались на нас, как голодная стая одноглазых волков. Эти — променявшие совесть на тяжелые мотоциклы.
Бежать было глупо и некуда, да к тому же мы не догадывались об их намерениях. И они прошли сквозь нас с ревом и рокотом. Смешав поднятую колесами снежную пыль с копотью выхлопных газов. А когда унеслись, нас уже осталось двое. Гошка исчез. Унесло его этим селевым потоком.
Возможно, надо было стрелять. Возможно. Но Серега команды не дал, и я не стрелял. Да и что толку в ураган стрелять. Кто знает, куда бы полетели подхваченные им пули. Может быть, в своих.
За Гошку нам заплатили. Кинули бронированный чемоданчик Тапера. Правда, пустой.
Неужели, подумал я, наш Гошка стоит так много?
И спросил у Сереги:
— Это то, о чем я подумал?
Серега пнул ногой чемодан и ответил:
— Это то, о чем я не хотел думать.
— И что будем делать?
— Будем идти.
— Куда?
— Куда шли.
Действительно, задачу же никто не отменял. А неотмененную задачу надо отработать в любых условиях обстановки. Поэтому работать надо было, работать, а не сопли по лампасам размазывать.
Мы сжали кулаки и зубы и пошли.
На сто, б…, три, …, градуса.
Я думаю, что комбат Елдахов нами бы гордился.
4
Шла Маша по шоссе.
И еще — рука бойца тангету жать устала.
Но рассказывать надо. Если начал, то должен закончить. Иначе, какого черта тогда начинал.
И сосала сушку.
И я закончу, если успею. Честное благородное слово.
Кстати, вот вам притча, которую я на том перегоне сочинил. О Честном Слове. В ней, как и в остальных, агонизирует моя вера в существование той реальности, где бедный век мой был бы прожит вдали от вечности моей.
Всё уже, конечно, не то и не так, но пусть войдет, раз уж пришла.
И оно ведь как было, когда начали создавать Всё Это Вот, где мы с вами То Самое.
А было так.
Вбили штуковину, которую назвали Честным Словом, и стали на нее всё остальное навешивать — всё, что было положено по утвержденной наверху смете. Правда, кое-что из дефицитных комплектующих заменяя иногда аналогами. Ну, это не из-за крысятничества, а чтобы времени на поиски не терять — сроки поджимали, заказчики нервничали.
Но, впрочем, сдали объект вовремя, и всё получилось. Навесили в лучшем виде без особых отклонений от проекта. И шампанское после приемки разбили. Или распили.
Ну а там уже понеслось.
Почему, спросите, назвали эту базовую штуку Честным Словом? Этого уже, пожалуй, никто не скажет. И я не скажу. Назвали и назвали.
Потом прошли века, много веков, и появились люди. И они тоже, если разобраться, висели и висят на этой штуковине, вцепившись мертвой хваткой во вселенское навесное оборудование. И когда дети спрашивают, а на чем это всё висит, умные взрослые уверенно отвечают, что всё — и человеческий род в том числе — висит на Честном Слове. И ведь не врут!
Общеизвестно, что люди склонны обожествлять то, во что не могут проникнуть пытливым своим умом. Например, то, каким образом Всё Это Вот, где мы То Самое, висит на одном Честном Слове и как оно всё так устроено, что одновременно и волна оно и вещество, они так и не поняли, поэтому тоже обожествили. До такой степени, что стали поминать Честное Слово где надо и где не надо. Какой наш разговор ни возьми, только и слышно: «Честное слово, честное слово, честное слово». И клянутся честным словом, и божатся, и обещания свои им же заверяют, и так, всуе, роняют.
И всё бы ничего, да только каждое очередное честное слово дополнительным грузом повисает на Честном Слове. Ведь произнесенное честное слово никуда не улетучивается — остается висеть на Честном Слове вместе со всем остальным и прочим. Стоики это еще доказали. Были такие.
Впрочем, ничего страшного во всём этом и не было бы, да дело в том, что сроки эксплуатации Честного Слова не вечны. Их уже и так комиссионно несколько раз специальными актами продлевали. Но тут ведь как: продлевай не продлевай, а свойство материала уставать актами не отменишь. Так что, того и гляди, обломится Честное Слово, как ржавый какой-нибудь гвоздь, и полетит всё, что на нем навешано, в тартарары.
Я не пугаю, а к тому говорю, что каждому из нас неплохо было бы и подумать, прежде чем в очередной раз побожиться честным словом. Особенно если это не так уж и обязательно.
Мало ли.
Гошку выкрали на закате.
Это был тот самый момент, когда попер реальный экспрессионизм: солнце, незаметно спустившись к пределу, тихо проскользнуло на узкую, не залитую серостью облаков полосу и уже оттуда, сбоку и снизу, подкрасило впопыхах матовую белесость долины перезревшими лучами.
И вот эту вот размытую телячью нежность как раз и разрезали грубые желтые лучи. Фар дальнего света.
Они надвигались на нас, как голодная стая одноглазых волков. Эти — променявшие совесть на тяжелые мотоциклы.
Бежать было глупо и некуда, да к тому же мы не догадывались об их намерениях. И они прошли сквозь нас с ревом и рокотом. Смешав поднятую колесами снежную пыль с копотью выхлопных газов. А когда унеслись, нас уже осталось двое. Гошка исчез. Унесло его этим селевым потоком.
Возможно, надо было стрелять. Возможно. Но Серега команды не дал, и я не стрелял. Да и что толку в ураган стрелять. Кто знает, куда бы полетели подхваченные им пули. Может быть, в своих.
За Гошку нам заплатили. Кинули бронированный чемоданчик Тапера. Правда, пустой.
Неужели, подумал я, наш Гошка стоит так много?
И спросил у Сереги:
— Это то, о чем я подумал?
Серега пнул ногой чемодан и ответил:
— Это то, о чем я не хотел думать.
— И что будем делать?
— Будем идти.
— Куда?
— Куда шли.
Действительно, задачу же никто не отменял. А неотмененную задачу надо отработать в любых условиях обстановки. Поэтому работать надо было, работать, а не сопли по лампасам размазывать.
Мы сжали кулаки и зубы и пошли.
На сто, б…, три, …, градуса.
Я думаю, что комбат Елдахов нами бы гордился.
4
Шли всю ночь и шли молча. Я вначале пытался пару раз завести разговор о том о сем, но Серега был непробиваем. На мои вопросы отвечал односложно и невпопад. Он себя считал виноватым в том, что мы потеряли Гошку, и загрузился по полной. Это черта характера такая — считать себя виноватым во всех бедах мира. Ничего не попишешь. Горбатого могила исправит.
Или Великое Делание.
Наверх о происшествии он не стал докладывать. Посчитал, что не всё еще проиграно, и я его в этом поддержал. Ведь еще были варианты. Например, три карты угадать. Тем более одну я знал — подсмотрел случайно. Когда Железный Дорожник второй раз метал, сползла на край семерка червей.
Короче, мы шли с уверенностью, что надежда еще не потеряна. Что Элли сумеет возвратиться с Тотошкою домой. И это придавало нам сил. Хотя, честно говоря, мы были уже здорово измотаны многодневным марш-броском. Однако, как говорил Че Гевара, уставший имеет право на отдых, но не имеет права считать себя младшим богом.
Часа в четыре разыгрался сильный ветер — метров двадцать пять в секунду при порывах, — причем встречный. Он настойчиво, с каким-то кабацким азартом, пытался изрезать наши лица битым стеклом. В кровь. Пластический хирург хренов. Хорошо еще, что три дня не брились, щетина прикрывала кожу, и можно было жить.
К утру ветер всё про нас понял и стих.
Часов в семь вышли на дорогу, выложенную бетонными плитами. Она была в приличном состоянии, хотя в стыках уже пророс вездесущий бурьян. Но сами плиты еще держались. Я подумал, что из таких удобно мостить прифронтовые аэродромы подскока — дешево и сердито.
Километра через три — я от нечего делать насчитал шестьсот четыре плиты — дорога привела к шлагбауму. Полосатая палка с прибитым посередине «кирпичом» была поднята и привязана за хвост к торчащему из суглинка газовому баллону. Потом, слева-справа от дороги, появились многочисленные предупреждающие плакаты типа: «Запретная зона!» и «Стой! Назад!» Краска на табличках облупилась, столбы, к которым они были приколочены, заросли мхом, и от такой их ветхости сильно снижался пафос кричащих запретов. И мы их проигнорировали.
Затем дорога нырнула в жидкий пролесок, где, как грибы, проклюнулись заброшенные огневые сооружения. Эти по шею врытые в землю железобетонные конструкции равнодушно глядели на нас своими пустыми бойницами. Руслану было страшнее — голова, которую он встретил, была живой и говорящей.
Вскоре пошел резкий подъем, и когда мы взобрались наверх, то увидели на широком каменистом плато конечный пункт нашего похода: заботливо укутанный в несколько рядов колючей проволоки секретный объект — законсервированную военную базу.
За колючкой, на несколько сот метров вглубь, виднелись элементы насыщенной и глубоко эшелонированной системы охраны и обороны: разнообразные компоненты схем контроля и оповещения о вторжении; противотанковые рвы и «ежи», сваренные из обрезков рельс; растянутая по всему периметру сетка электрозаграждения; доты, нацеленные на перекрестный охват всех секторов обстрела; сторожевые вышки, с которых хорошо прикрывались дальние подступы; караульное помещение с мощным пулеметным гнездом у въездных ворот; ну и прочая фортификационная прелесть. И мы знали, что где-то там, на промежуточных рубежах, затаились на новенького еще и участки неуправляемых минных полей.
А на самой боевой зоне были разбросаны раскрашенные в буро-зеленые пятна здания и объекты специального — потому как не знаю достоверно какого — назначения.
Слева от ворот виднелся бетонный вход в потерну. Возле входа, закрытого стальной дверью, внешний вид которой говорил сам за себя, стояло с десяток крутых тачек и дюжина не менее крутых мотоциклов. Нас уже ждали. Парни из бригады во главе с Тапером, выделяющимся из толпы ярким цветом своего кашемирового пальто.
Их было человек сорок. Сорок хорошо вооруженных и обученных бойцов. И было понятно, что по-нахальному, в открытом бою, взять их не представлялось возможным. У нас просто боеприпасов на всех не хватило бы. А потом, мы же не знали, где наш американец.
Мы решили: будь что будет.
— Поговорим? — спросил Тапер, когда мы подошли.
— Поговорим, — согласился Серега, не сводя глаз со своей «тойоты».
Среди других тачек там действительно стояла и его серебристая «Корона», госномер Эн ноль сорок восемь Ка эС. Живая и невредимая.
— Предлагаю так, — сказал Тапер. — Вы нам код, а мы вам вашего парня.
— Не так, — отверг вариант Серега.
— А как?
— Вы нам нашего парня и нашу тачку, а мы вам код.
Тапер отследил Серегин взгляд, подумал и согласился:
— Хорошо, пусть так.
И дал команду. Один из его шкафообразных телохранителей неспешным шагом побрел к стоящему в стороне от остальных машин «Нисан-Патролю».
За это время я успел заметить, что на входе в потерну шла интенсивная работа по взлому пароля: к висящему на соплях кодовому устройству был подключен какой-то блок, и над ним колдовал худой очкарик. Видимо, парни шли к своей цели конкретно — разными путями.
Потом привели Гошку. На вид он был в порядке, но Серега всё же спросил:
— Били?
— Нет, — ответил Гошка и гордо добавил: — Всё равно бы я ничего им не сказал.
— Ну-ну, — скептически протянул Серега. — Тсинакан ты наш.
И он еще хотел что-то спросить у американца, но Тапер поторопил:
— Потом расцелуетесь, давайте код.
И свистнул ботанику, чтобы приготовился к вводу. Тот отключил свой прибор и махнул рукой, мол, готов.
— Говори, Дрон, — приказал мне Серега.
Мне всё это определенно не нравилось — не люблю я, знаете ли, когда мне руки выкручивают. Поэтому у меня созрело особое мнение. И я его от честной компании не стал скрывать:
— Серега, если даже отдадим код, они нас всё равно загасят.
— У нас есть выбор? — спросил Серега.
— Есть, — ответил я. — Не сдавать код.
— И сдохнуть? — спросил Гошка.
— И сдохнуть, — ответил я.
— Не дури, Дрон, — попросил Серега. Но я уперся:
— Серега, они уничтожат передатчик. И тогда у Адепта не останется никаких шансов.
— А если нас убьют, то останется? — спросил Гошка.
— Останется, — кивнул я. — Он пришлет сюда других.
Тут Таперу наш междусобойчик надоел, он зачем-то поаплодировал и сказал:
— Всё это очень занимательно, только замечу, это пустой базар. Пустейший.
Несколько секунд все молчали. Потом Гошка нашелся и не очень дипломатично, с наездом, потребовал:
— Слышь, Хоакина, нам нужны гарантии.
— Моего честного слова хватит? — спросил Тапер.
— Хватит, — отрезал Серега.
— Так я его вам даю.
Услышав это «честное слово», я огляделся — мир не рухнул. Видимо, у него был еще какой-то запас прочности.
— Дрон, давай, — попросил Гошка.
Я помотал головой — нет. Русские не сдаются. Особенно если они на одну восьмую хохлы.
Тапер взмахнул рукой. Банда тут же ощерилась стволами. Сорок дырок слились в одну дыру. В черную. Я подумал, что Инструктор поторопился, заявив, что их теперь во Вселенной нет.
Не сказал бы, что умирать так уж хотелось, но это была бы, как ни крути, приличная смерть.
— Дрон, посмотри на меня, — попросил Серега. Я посмотрел. И увидел то, что тысячи раз уже видел — честные голубые глаза положительного во всех отношениях героя вестерна-спагетти. Правда, играла в них на этот раз какая-то плутовская искорка.
— Ты мне веришь? — спросил Серега.
— Верю, — сказал я.
— Тогда отдай им код.
И я как-то так сразу понял, что Серега знает что-то, чего я пока не знаю. Поэтому наконец решился и сказал:
— Черт с вами. Шесть, семь, два.
— Шесть, семь, два! — крикнул Тапер ботанику, а тот немедленно ввел цифры в устройство.
— Теперь ты, Магоша, — приказал Серега. Гошка не стал медлить:
— Три, семь, одиннадцать.
— Не понял, — сказал Тапер.
— Чего ты, Хоакина, не понял? — спросил Гошка.
Тут до меня тоже дошло. Цифр должно быть три, а Гошка выдал четыре.
— Магоша, не гони лажу, — потребовал Серега.
— Какого черта! — вскинулся Гошка. — Он вытащил тройку бубей, семерку червей и туза крестового!
Я ему верил. Серега, похоже, тоже. А Тапер не поверил.
— Мы так не договаривались, — сказал он и собрался отдать своим бойцам команду «пли».
— Подождите! — крикнул я. — Введите три, семь и четыре.
— Почему — четыре? — не понял Тапер. Я отмахнулся:
— Долго объяснять.
— Хорошо, — не стал выяснять путь моих логических выкладок Тапер и крикнул ботанику: — Вводи три, семь, четыре!
Ботаник нажал нужные кнопки и показал Таперу, что всё океюшки и что он готов работать дальше. Тапер повернулся к Сереге:
— Теперь ты.
— Сначала машину, — сказал Серега.
— И борсетку, — добавил Гошка.
Тапер подозвал одного из охранников и шепнул ему пару заветных слов. Тот отошел к нашей — в определенном, конечно, смысле — «Короне» и стал выкидывать из нее всякое барахло. Потом сел за руль и подогнал машину.
— Теперь довольны? — спросил Тапер.
— А борсетка? — настаивал Гошка.
Тапер обвел взглядом свое войско и спросил:
— У кого шмотка?
Из толпы вышел кривоногий крепыш, похожий на чудесным образом помолодевшего лет на сорок Семеныча Дубль-Дубль-Рыба из второго подъезда (жалко, что вы его не знаете), и швырнул сумку. Гошка поймал и, особо никуда не торопясь, принялся демонстративно проверять ее содержимое. Тапера это развеселило:
— Что-нибудь пропало?
— Витамины, блин, — обнаружил Гошка. Улыбка слезла с красивого лица атамана, и он с нескрываемой злобой зыркнул на крепыша. Тот побледнел и засуетился. С трудом — рука застряла — достал из кармана кожанки пилюли и кинул Гошке. Они еще летели, когда грянул выстрел.
Парень отлетел метра на четыре в сторону — Тапер засадил ему пулю между глаз.
— Шакалье, — процедил он и вернул ствол телохранителю.
Мы загрузились в тачку. Серега сел за руль, я слева — штурманом, а Гошка распластался на задних, как король на именинах.
Но ехать мы не могли — через переднее стекло в нас целились из шести стволов.
— Три, один, четыре, — сказал Серега, высунувшись в окно.
— Три, один, четыре! — крикнул Тапер ботанику. Тот ввел последние цифры, нажал на «ввод» и подошел к огромному штурвалу, торчащему из двери. Штурвал поддался — код совпал. Тапер что-то крикнул, бойцы расступились, и Серега дал по газам.
Вдогонку нам не стреляли. Я тогда не понял почему. Подумал, что, может быть, Тапер придерживается бандитского кодекса чести и держит слово. Мелькнула у меня такая дурная мысль.
Когда стали съезжать с плато вниз, тогда и обнаружилось, насколько она была дурна. Серега не только движком притормаживал, но и нажал на педаль тормоза. И по его побледневшему лицу я понял: что-то не так.
— Что? — спросил я.
— Тормоз не топится, — сказал он.
— Не отпускай, — посоветовал я.
— Держу, — сказал Серега.
И я полез изучать проблему на месте.
— Эй, что там у вас? — заволновался Гошка. И я уже мог доложить:
— Там под педалью, парни, какая-то серая фигня. Вроде мыльницы. Похоже — мина.
— Типа отпущу — взорвется? — предположил Серега.
— Похоже, — согласился я.
— Вот же сука! — обиделся Гошка на Тапера.
— Что делать будем? — спросил я.
— Затормозим, встанем, вы уйдете, а я как смогу, — решил Серега.
— Так не пойдет, — не согласился я.
— Не пойдет так, — согласился со мной Гошка. Ну, Серега тут, конечно, задал риторический вопрос:
— Что, всем вместе грохнуться — это лучше? — Гошка промолчал. И я промолчал — думал. И к тому моменту, когда машина, пробежав по инерции еще метров двести, окончательно встала, у меня появилась идея.
Я отстегнул магазин от своего «калаша», откинул приклад и полез примерять. Получилось нормально. Пришлось лишь чуть-чуть — на пяток сантиметров — аккуратно двинуть вперед кресло, и педаль оказалась прижатой.
Мы вылезали из машины не торопясь, как и положено мужчинам, бравируя друг перед другом дурной смелостью.
Серега приказал залечь в кювет и швырнул в салон гранату.
Когда эхо взрыва, отразившись от запада, затихло на востоке, Серега объяснил:
— Пусть думают, что нас больше нет.
— Зачем это нам? — спросил Гошка.
— Затем, что мы пойдем сейчас назад, — ответил Серега и добавил: — Правда, огородами.
— А что нам там делать? — спросил я, достал сигареты и закурил.
— То, что и планировали.
— Но они уже там, — предположил Гошка. — Хрен они нас туда теперь пустят.
— Их там нет, — уверенно сказал Серега.
— Как это? — удивился Гошка.
И Серега ошарашил нас своим ответом:
— Потерна затоплена.
— Что?! — воскликнул Гошка.
— Потерна затоплена, — повторил Серега. — Инструктор предупредил.
— А что же ты молчал? — спросил Гошка. Серега пожал плечами, а Гошка принялся возмущаться:
— А какого черта мы код собирали?
— Наверное, ритуал, — предположил я.
— Ритуал? — переспросил Гошка и официально заявил: — Серый, я на тебя обиделся.
— Как хочешь, — сказал Серега. — Переживу.
Нет, всё-таки друзья у меня еще те ребята, чуть что — так сразу: «ты не писай в мой горшок». А вот меня в тот момент действительно важный вопрос занимал. Я даже не представлял, как к нему и подступиться, поэтому спросил у Сереги:
— Слушай, а как мы по минам-то пойдем?
— Мне дали схему, — ответил он. И всё встало на свои места.
Шли действительно огородами: сделали большой крюк вдоль огибающей плато каменной гряды, миновали свалку истлевшего вещевого имущества, продрались сквозь изрядные заросли багульника, чуть не утонули в болоте мазута, но вышли-таки к базе с другой стороны.
Мне идти было проще — я теперь был без оружия. На плече болтался только вещмешок, да и тот почти пустой — на дне шуршали две плитки авиационного шоколада (всё, что осталось от сух-пая), фильтры для очистки воды да индивидуальный медицинский комплект. Впрочем, вскоре и Гошка лишился своего автомата. Это когда электрозаграждение преодолевали.
Колючую-то проволоку мы просто перегрызли и не заметили, а тут ведь от пяти до — кто его знает, в каком боевом режиме ее, уходя, оставили — десяти тысяч полновесных вольт пропущено, просто так не подступишься. Не то что не подступишься, а и ближе чем на десять метров не подойдешь — шаговым напряжением долбанет. Вот Серега Гошкин «калаш» и швырнул издалека на эту смертоносную сетку.
Удачно получилось: замкнуло, заискрило, золотые детали автомата в местах контакта оплавились, ремень просто сгорел. Короче, обесточили — ломать не строить. И проползли.
Всякие там препятствия тоже благополучно миновали — лихим слаломом. Благо никто по нам огонь не вел, можно было аккуратненько.
Потом по схеме минные поля пошли.
Тут уже оно конечно!
Серега первым шел — двадцать пять метров пройдет, остановится. За ним я — след в след. За мною — Гошка.
Ощущение, доложу вам, было не очень абрикосовым.
Купались когда-нибудь ранней весной в Байкале где-нибудь у Листвянки? Или осенью на Рижском взморье в районе Саулкраст? Ну или где-нибудь типа того? Помните, как яйца к горлу подступают и пиписька становится на сушеный финик похожей, когда в эту холодную воду медленно заходишь? А хотя бы и резко. Вот так и тут, на минном поле. У кого хозяйства нет, тому не знаю, как это ощущение передать. Я не автор мадам Бовари.
Одно плохо было — на июльском снегу оставались следы. Я подумал: когда уроды место вычислят, спокойно за нами по этой ниточке Ариадны в лабиринт проберутся.
С этим я угадал.
Вышли мы на боевую зону в районе автопарка. Пересекли его скачками — боксы, мойка, ремонтная яма, заправка, площадка осмотра и — КаПэПэ. Крутанули вертушку, как буддийские монахи заветный барабан, выбежали на центральную полосу и направо, мимо плаца, в сторону зоны командного пункта.
Опять КаПэПэ и вертушка. Правда, эта вертушка зафиксирована была. Пришлось перелазить.
А там уже и трехэтажное здание с невероятным количеством передающих и принимающих антенн на крыше — искомый стационарный КаПэ. Так и на табличке — «МО Затонувшей Атлантиды. Командный Пукт ВэЧэ Куча Цифр».
Ну и бронированная дверь.
И эта была закрыта на кодовый замок.
Но мы с ней не стали париться — Серега глянул мельком на схему и дальше нас погнал, за угол. Там — напротив линейки агрегатов подвижного командного пункта, накрытых летней маскировочной сетью цвета хаки-каки, — пристройка. Дверь выбили и — туда.
Склад не склад, но: какие-то ящики с ЗИПами, бухты кабельные, неизвестного назначения чугунки, припрятанное от врага навесное оборудование, убитые аккумуляторы, системные стойки с изъятыми блоками, прочая дребедень, вплоть до разбитого фаянсового унитаза, — в общем реальный остров сокровищ главного инженера или зампотеха. И в углу, за бочками, неприметная дверка. Фиг найдешь, если заранее не знаешь. Сбили навесной замок и вышли в бойлерную. И дверь на засов. Был изнутри засов.
Из бойлерной темными коридорчиками вышли на центральную лестницу. КаПэ как КаПэ. Всё как у людей: первый этаж — вентиляционная, щитовая, дизельная, второй — узел связи, третий — аппаратные, шифрорган, главный зал. Кругом тихо и темно, как в хижине у дяди Тома. Только откуда-то — у-у-у-у — сигнал идет об отсутствии штатного напряжения. Рубильники подергали — ни хрена. Держи вялого, называется. Видимо, когда сетку ЭЗэ корежили, защитные автоматы на подстанции повыбивало. Дежурное освещение еще кое-где на аварийных аккумуляторах держится, но уже как-то так совсем безрадостно и обреченно. А нам ведь передатчик нужно запитать — шутка ли?
Распределились так: парни пошли наверх осматривать помещение и нужный нам аппарат искать, а я, типа специалист по нештатным ситуациям, — в дизельную. Судьбу за сиськи дергать.
Агрегат стоял как новенький. Стартовые батареи были и на месте и подключены. Топливо проверил — полный бак. Масла, правда, оказалось по нижнюю риску, но нам больше и не надо было. Подкачал слегка соляру, ну и погнал: ключ в первое положение, потом во второе — дрык-дрык-дрык, хоп — ни фига. Второй раз — аналогично. Репу почесал, сообразил воздушную заслонку проверить. Точно — захлопнута. Привел в исходное, повернул ключ, агрегат чихнул и — тук-тук-тук — пошел, родной, влет генерировать.
Автоматика выпендриваться не стала, через пару секунд релюхи защелкали, лампочки вспыхнули — системы перешли на автономное питание.
И я уже при свете побежал на второй этаж.
Парней нашел на боевом посту номер шестьсот двадцать два. Они уже, ума хватило, запитали помеченный крестиком на схеме передатчик (эР двести двенадцать, судя по надписи на шильдике) и стоят, типа пытаются разобраться, что в нем к чему. То есть просто уставились на него тупо и смотрят — гуманитарии-естественники.
Я протиснулся и вижу, что всё в порядке, только горит какая-то красная «не норма». Проверил по мнемосхеме, оказалось, антенна не подключена. Разъем проверил — торчит «папа» в «маме». Пошел искать по стенам. Обнаружил обрыв в коридоре: снаружи коробки разъемов висел пучок разорванных коаксиальных кабелей. Как будто кто-то топором маханул.
Начал перебирать, заставив парней наблюдать за сигнальным светодиодом. Нашел нужный — парни заорали. Но найти-то нашел, да, блин, он так прокроссирован был, что внутренний проводник никак не подтянешь для грубой перекрутки. Внешнюю оплетку я еще кое-как слепил, а внутреннюю медь — фиг. Только встык. И донорский кусок, главное, не вклинишь — из коробки такая пиндюлька торчала, что не зацепишь. Значит, решил, кому-то просто держать придется, паяльник-то не додумались с собой прихватить. Так и сказал, вернувшись, Сереге:
— Там держать кому-то придется.
— Ну, раз нужно, значит, будем.
Я опять к передатчику и спрашиваю:
— Какую частоту выставлять? — Серега отвечает, как научили:
— Четвертую фиксированную.
— Что, так он и сказал?
— Ну.
Откидываю крышку с индикаторами набора частоты, жму на пульте управления кнопку запроса четвертой фиксированной, смотрю на десять зелененьких окошек, где значение должно высветиться, а там ху… — нули. Проверяю первую, вторую, пятую, шестую, от отчаяния еще и наугад тридцать четвертую частоту — на все запросы сегменты дули рисуют. Руки развожу, мол, приплыли, сливай воду, и осведомляюсь вежливо:
Или Великое Делание.
Наверх о происшествии он не стал докладывать. Посчитал, что не всё еще проиграно, и я его в этом поддержал. Ведь еще были варианты. Например, три карты угадать. Тем более одну я знал — подсмотрел случайно. Когда Железный Дорожник второй раз метал, сползла на край семерка червей.
Короче, мы шли с уверенностью, что надежда еще не потеряна. Что Элли сумеет возвратиться с Тотошкою домой. И это придавало нам сил. Хотя, честно говоря, мы были уже здорово измотаны многодневным марш-броском. Однако, как говорил Че Гевара, уставший имеет право на отдых, но не имеет права считать себя младшим богом.
Часа в четыре разыгрался сильный ветер — метров двадцать пять в секунду при порывах, — причем встречный. Он настойчиво, с каким-то кабацким азартом, пытался изрезать наши лица битым стеклом. В кровь. Пластический хирург хренов. Хорошо еще, что три дня не брились, щетина прикрывала кожу, и можно было жить.
К утру ветер всё про нас понял и стих.
Часов в семь вышли на дорогу, выложенную бетонными плитами. Она была в приличном состоянии, хотя в стыках уже пророс вездесущий бурьян. Но сами плиты еще держались. Я подумал, что из таких удобно мостить прифронтовые аэродромы подскока — дешево и сердито.
Километра через три — я от нечего делать насчитал шестьсот четыре плиты — дорога привела к шлагбауму. Полосатая палка с прибитым посередине «кирпичом» была поднята и привязана за хвост к торчащему из суглинка газовому баллону. Потом, слева-справа от дороги, появились многочисленные предупреждающие плакаты типа: «Запретная зона!» и «Стой! Назад!» Краска на табличках облупилась, столбы, к которым они были приколочены, заросли мхом, и от такой их ветхости сильно снижался пафос кричащих запретов. И мы их проигнорировали.
Затем дорога нырнула в жидкий пролесок, где, как грибы, проклюнулись заброшенные огневые сооружения. Эти по шею врытые в землю железобетонные конструкции равнодушно глядели на нас своими пустыми бойницами. Руслану было страшнее — голова, которую он встретил, была живой и говорящей.
Вскоре пошел резкий подъем, и когда мы взобрались наверх, то увидели на широком каменистом плато конечный пункт нашего похода: заботливо укутанный в несколько рядов колючей проволоки секретный объект — законсервированную военную базу.
За колючкой, на несколько сот метров вглубь, виднелись элементы насыщенной и глубоко эшелонированной системы охраны и обороны: разнообразные компоненты схем контроля и оповещения о вторжении; противотанковые рвы и «ежи», сваренные из обрезков рельс; растянутая по всему периметру сетка электрозаграждения; доты, нацеленные на перекрестный охват всех секторов обстрела; сторожевые вышки, с которых хорошо прикрывались дальние подступы; караульное помещение с мощным пулеметным гнездом у въездных ворот; ну и прочая фортификационная прелесть. И мы знали, что где-то там, на промежуточных рубежах, затаились на новенького еще и участки неуправляемых минных полей.
А на самой боевой зоне были разбросаны раскрашенные в буро-зеленые пятна здания и объекты специального — потому как не знаю достоверно какого — назначения.
Слева от ворот виднелся бетонный вход в потерну. Возле входа, закрытого стальной дверью, внешний вид которой говорил сам за себя, стояло с десяток крутых тачек и дюжина не менее крутых мотоциклов. Нас уже ждали. Парни из бригады во главе с Тапером, выделяющимся из толпы ярким цветом своего кашемирового пальто.
Их было человек сорок. Сорок хорошо вооруженных и обученных бойцов. И было понятно, что по-нахальному, в открытом бою, взять их не представлялось возможным. У нас просто боеприпасов на всех не хватило бы. А потом, мы же не знали, где наш американец.
Мы решили: будь что будет.
— Поговорим? — спросил Тапер, когда мы подошли.
— Поговорим, — согласился Серега, не сводя глаз со своей «тойоты».
Среди других тачек там действительно стояла и его серебристая «Корона», госномер Эн ноль сорок восемь Ка эС. Живая и невредимая.
— Предлагаю так, — сказал Тапер. — Вы нам код, а мы вам вашего парня.
— Не так, — отверг вариант Серега.
— А как?
— Вы нам нашего парня и нашу тачку, а мы вам код.
Тапер отследил Серегин взгляд, подумал и согласился:
— Хорошо, пусть так.
И дал команду. Один из его шкафообразных телохранителей неспешным шагом побрел к стоящему в стороне от остальных машин «Нисан-Патролю».
За это время я успел заметить, что на входе в потерну шла интенсивная работа по взлому пароля: к висящему на соплях кодовому устройству был подключен какой-то блок, и над ним колдовал худой очкарик. Видимо, парни шли к своей цели конкретно — разными путями.
Потом привели Гошку. На вид он был в порядке, но Серега всё же спросил:
— Били?
— Нет, — ответил Гошка и гордо добавил: — Всё равно бы я ничего им не сказал.
— Ну-ну, — скептически протянул Серега. — Тсинакан ты наш.
И он еще хотел что-то спросить у американца, но Тапер поторопил:
— Потом расцелуетесь, давайте код.
И свистнул ботанику, чтобы приготовился к вводу. Тот отключил свой прибор и махнул рукой, мол, готов.
— Говори, Дрон, — приказал мне Серега.
Мне всё это определенно не нравилось — не люблю я, знаете ли, когда мне руки выкручивают. Поэтому у меня созрело особое мнение. И я его от честной компании не стал скрывать:
— Серега, если даже отдадим код, они нас всё равно загасят.
— У нас есть выбор? — спросил Серега.
— Есть, — ответил я. — Не сдавать код.
— И сдохнуть? — спросил Гошка.
— И сдохнуть, — ответил я.
— Не дури, Дрон, — попросил Серега. Но я уперся:
— Серега, они уничтожат передатчик. И тогда у Адепта не останется никаких шансов.
— А если нас убьют, то останется? — спросил Гошка.
— Останется, — кивнул я. — Он пришлет сюда других.
Тут Таперу наш междусобойчик надоел, он зачем-то поаплодировал и сказал:
— Всё это очень занимательно, только замечу, это пустой базар. Пустейший.
Несколько секунд все молчали. Потом Гошка нашелся и не очень дипломатично, с наездом, потребовал:
— Слышь, Хоакина, нам нужны гарантии.
— Моего честного слова хватит? — спросил Тапер.
— Хватит, — отрезал Серега.
— Так я его вам даю.
Услышав это «честное слово», я огляделся — мир не рухнул. Видимо, у него был еще какой-то запас прочности.
— Дрон, давай, — попросил Гошка.
Я помотал головой — нет. Русские не сдаются. Особенно если они на одну восьмую хохлы.
Тапер взмахнул рукой. Банда тут же ощерилась стволами. Сорок дырок слились в одну дыру. В черную. Я подумал, что Инструктор поторопился, заявив, что их теперь во Вселенной нет.
Не сказал бы, что умирать так уж хотелось, но это была бы, как ни крути, приличная смерть.
— Дрон, посмотри на меня, — попросил Серега. Я посмотрел. И увидел то, что тысячи раз уже видел — честные голубые глаза положительного во всех отношениях героя вестерна-спагетти. Правда, играла в них на этот раз какая-то плутовская искорка.
— Ты мне веришь? — спросил Серега.
— Верю, — сказал я.
— Тогда отдай им код.
И я как-то так сразу понял, что Серега знает что-то, чего я пока не знаю. Поэтому наконец решился и сказал:
— Черт с вами. Шесть, семь, два.
— Шесть, семь, два! — крикнул Тапер ботанику, а тот немедленно ввел цифры в устройство.
— Теперь ты, Магоша, — приказал Серега. Гошка не стал медлить:
— Три, семь, одиннадцать.
— Не понял, — сказал Тапер.
— Чего ты, Хоакина, не понял? — спросил Гошка.
Тут до меня тоже дошло. Цифр должно быть три, а Гошка выдал четыре.
— Магоша, не гони лажу, — потребовал Серега.
— Какого черта! — вскинулся Гошка. — Он вытащил тройку бубей, семерку червей и туза крестового!
Я ему верил. Серега, похоже, тоже. А Тапер не поверил.
— Мы так не договаривались, — сказал он и собрался отдать своим бойцам команду «пли».
— Подождите! — крикнул я. — Введите три, семь и четыре.
— Почему — четыре? — не понял Тапер. Я отмахнулся:
— Долго объяснять.
— Хорошо, — не стал выяснять путь моих логических выкладок Тапер и крикнул ботанику: — Вводи три, семь, четыре!
Ботаник нажал нужные кнопки и показал Таперу, что всё океюшки и что он готов работать дальше. Тапер повернулся к Сереге:
— Теперь ты.
— Сначала машину, — сказал Серега.
— И борсетку, — добавил Гошка.
Тапер подозвал одного из охранников и шепнул ему пару заветных слов. Тот отошел к нашей — в определенном, конечно, смысле — «Короне» и стал выкидывать из нее всякое барахло. Потом сел за руль и подогнал машину.
— Теперь довольны? — спросил Тапер.
— А борсетка? — настаивал Гошка.
Тапер обвел взглядом свое войско и спросил:
— У кого шмотка?
Из толпы вышел кривоногий крепыш, похожий на чудесным образом помолодевшего лет на сорок Семеныча Дубль-Дубль-Рыба из второго подъезда (жалко, что вы его не знаете), и швырнул сумку. Гошка поймал и, особо никуда не торопясь, принялся демонстративно проверять ее содержимое. Тапера это развеселило:
— Что-нибудь пропало?
— Витамины, блин, — обнаружил Гошка. Улыбка слезла с красивого лица атамана, и он с нескрываемой злобой зыркнул на крепыша. Тот побледнел и засуетился. С трудом — рука застряла — достал из кармана кожанки пилюли и кинул Гошке. Они еще летели, когда грянул выстрел.
Парень отлетел метра на четыре в сторону — Тапер засадил ему пулю между глаз.
— Шакалье, — процедил он и вернул ствол телохранителю.
Мы загрузились в тачку. Серега сел за руль, я слева — штурманом, а Гошка распластался на задних, как король на именинах.
Но ехать мы не могли — через переднее стекло в нас целились из шести стволов.
— Три, один, четыре, — сказал Серега, высунувшись в окно.
— Три, один, четыре! — крикнул Тапер ботанику. Тот ввел последние цифры, нажал на «ввод» и подошел к огромному штурвалу, торчащему из двери. Штурвал поддался — код совпал. Тапер что-то крикнул, бойцы расступились, и Серега дал по газам.
Вдогонку нам не стреляли. Я тогда не понял почему. Подумал, что, может быть, Тапер придерживается бандитского кодекса чести и держит слово. Мелькнула у меня такая дурная мысль.
Когда стали съезжать с плато вниз, тогда и обнаружилось, насколько она была дурна. Серега не только движком притормаживал, но и нажал на педаль тормоза. И по его побледневшему лицу я понял: что-то не так.
— Что? — спросил я.
— Тормоз не топится, — сказал он.
— Не отпускай, — посоветовал я.
— Держу, — сказал Серега.
И я полез изучать проблему на месте.
— Эй, что там у вас? — заволновался Гошка. И я уже мог доложить:
— Там под педалью, парни, какая-то серая фигня. Вроде мыльницы. Похоже — мина.
— Типа отпущу — взорвется? — предположил Серега.
— Похоже, — согласился я.
— Вот же сука! — обиделся Гошка на Тапера.
— Что делать будем? — спросил я.
— Затормозим, встанем, вы уйдете, а я как смогу, — решил Серега.
— Так не пойдет, — не согласился я.
— Не пойдет так, — согласился со мной Гошка. Ну, Серега тут, конечно, задал риторический вопрос:
— Что, всем вместе грохнуться — это лучше? — Гошка промолчал. И я промолчал — думал. И к тому моменту, когда машина, пробежав по инерции еще метров двести, окончательно встала, у меня появилась идея.
Я отстегнул магазин от своего «калаша», откинул приклад и полез примерять. Получилось нормально. Пришлось лишь чуть-чуть — на пяток сантиметров — аккуратно двинуть вперед кресло, и педаль оказалась прижатой.
Мы вылезали из машины не торопясь, как и положено мужчинам, бравируя друг перед другом дурной смелостью.
Серега приказал залечь в кювет и швырнул в салон гранату.
Когда эхо взрыва, отразившись от запада, затихло на востоке, Серега объяснил:
— Пусть думают, что нас больше нет.
— Зачем это нам? — спросил Гошка.
— Затем, что мы пойдем сейчас назад, — ответил Серега и добавил: — Правда, огородами.
— А что нам там делать? — спросил я, достал сигареты и закурил.
— То, что и планировали.
— Но они уже там, — предположил Гошка. — Хрен они нас туда теперь пустят.
— Их там нет, — уверенно сказал Серега.
— Как это? — удивился Гошка.
И Серега ошарашил нас своим ответом:
— Потерна затоплена.
— Что?! — воскликнул Гошка.
— Потерна затоплена, — повторил Серега. — Инструктор предупредил.
— А что же ты молчал? — спросил Гошка. Серега пожал плечами, а Гошка принялся возмущаться:
— А какого черта мы код собирали?
— Наверное, ритуал, — предположил я.
— Ритуал? — переспросил Гошка и официально заявил: — Серый, я на тебя обиделся.
— Как хочешь, — сказал Серега. — Переживу.
Нет, всё-таки друзья у меня еще те ребята, чуть что — так сразу: «ты не писай в мой горшок». А вот меня в тот момент действительно важный вопрос занимал. Я даже не представлял, как к нему и подступиться, поэтому спросил у Сереги:
— Слушай, а как мы по минам-то пойдем?
— Мне дали схему, — ответил он. И всё встало на свои места.
Шли действительно огородами: сделали большой крюк вдоль огибающей плато каменной гряды, миновали свалку истлевшего вещевого имущества, продрались сквозь изрядные заросли багульника, чуть не утонули в болоте мазута, но вышли-таки к базе с другой стороны.
Мне идти было проще — я теперь был без оружия. На плече болтался только вещмешок, да и тот почти пустой — на дне шуршали две плитки авиационного шоколада (всё, что осталось от сух-пая), фильтры для очистки воды да индивидуальный медицинский комплект. Впрочем, вскоре и Гошка лишился своего автомата. Это когда электрозаграждение преодолевали.
Колючую-то проволоку мы просто перегрызли и не заметили, а тут ведь от пяти до — кто его знает, в каком боевом режиме ее, уходя, оставили — десяти тысяч полновесных вольт пропущено, просто так не подступишься. Не то что не подступишься, а и ближе чем на десять метров не подойдешь — шаговым напряжением долбанет. Вот Серега Гошкин «калаш» и швырнул издалека на эту смертоносную сетку.
Удачно получилось: замкнуло, заискрило, золотые детали автомата в местах контакта оплавились, ремень просто сгорел. Короче, обесточили — ломать не строить. И проползли.
Всякие там препятствия тоже благополучно миновали — лихим слаломом. Благо никто по нам огонь не вел, можно было аккуратненько.
Потом по схеме минные поля пошли.
Тут уже оно конечно!
Серега первым шел — двадцать пять метров пройдет, остановится. За ним я — след в след. За мною — Гошка.
Ощущение, доложу вам, было не очень абрикосовым.
Купались когда-нибудь ранней весной в Байкале где-нибудь у Листвянки? Или осенью на Рижском взморье в районе Саулкраст? Ну или где-нибудь типа того? Помните, как яйца к горлу подступают и пиписька становится на сушеный финик похожей, когда в эту холодную воду медленно заходишь? А хотя бы и резко. Вот так и тут, на минном поле. У кого хозяйства нет, тому не знаю, как это ощущение передать. Я не автор мадам Бовари.
Одно плохо было — на июльском снегу оставались следы. Я подумал: когда уроды место вычислят, спокойно за нами по этой ниточке Ариадны в лабиринт проберутся.
С этим я угадал.
Вышли мы на боевую зону в районе автопарка. Пересекли его скачками — боксы, мойка, ремонтная яма, заправка, площадка осмотра и — КаПэПэ. Крутанули вертушку, как буддийские монахи заветный барабан, выбежали на центральную полосу и направо, мимо плаца, в сторону зоны командного пункта.
Опять КаПэПэ и вертушка. Правда, эта вертушка зафиксирована была. Пришлось перелазить.
А там уже и трехэтажное здание с невероятным количеством передающих и принимающих антенн на крыше — искомый стационарный КаПэ. Так и на табличке — «МО Затонувшей Атлантиды. Командный Пукт ВэЧэ Куча Цифр».
Ну и бронированная дверь.
И эта была закрыта на кодовый замок.
Но мы с ней не стали париться — Серега глянул мельком на схему и дальше нас погнал, за угол. Там — напротив линейки агрегатов подвижного командного пункта, накрытых летней маскировочной сетью цвета хаки-каки, — пристройка. Дверь выбили и — туда.
Склад не склад, но: какие-то ящики с ЗИПами, бухты кабельные, неизвестного назначения чугунки, припрятанное от врага навесное оборудование, убитые аккумуляторы, системные стойки с изъятыми блоками, прочая дребедень, вплоть до разбитого фаянсового унитаза, — в общем реальный остров сокровищ главного инженера или зампотеха. И в углу, за бочками, неприметная дверка. Фиг найдешь, если заранее не знаешь. Сбили навесной замок и вышли в бойлерную. И дверь на засов. Был изнутри засов.
Из бойлерной темными коридорчиками вышли на центральную лестницу. КаПэ как КаПэ. Всё как у людей: первый этаж — вентиляционная, щитовая, дизельная, второй — узел связи, третий — аппаратные, шифрорган, главный зал. Кругом тихо и темно, как в хижине у дяди Тома. Только откуда-то — у-у-у-у — сигнал идет об отсутствии штатного напряжения. Рубильники подергали — ни хрена. Держи вялого, называется. Видимо, когда сетку ЭЗэ корежили, защитные автоматы на подстанции повыбивало. Дежурное освещение еще кое-где на аварийных аккумуляторах держится, но уже как-то так совсем безрадостно и обреченно. А нам ведь передатчик нужно запитать — шутка ли?
Распределились так: парни пошли наверх осматривать помещение и нужный нам аппарат искать, а я, типа специалист по нештатным ситуациям, — в дизельную. Судьбу за сиськи дергать.
Агрегат стоял как новенький. Стартовые батареи были и на месте и подключены. Топливо проверил — полный бак. Масла, правда, оказалось по нижнюю риску, но нам больше и не надо было. Подкачал слегка соляру, ну и погнал: ключ в первое положение, потом во второе — дрык-дрык-дрык, хоп — ни фига. Второй раз — аналогично. Репу почесал, сообразил воздушную заслонку проверить. Точно — захлопнута. Привел в исходное, повернул ключ, агрегат чихнул и — тук-тук-тук — пошел, родной, влет генерировать.
Автоматика выпендриваться не стала, через пару секунд релюхи защелкали, лампочки вспыхнули — системы перешли на автономное питание.
И я уже при свете побежал на второй этаж.
Парней нашел на боевом посту номер шестьсот двадцать два. Они уже, ума хватило, запитали помеченный крестиком на схеме передатчик (эР двести двенадцать, судя по надписи на шильдике) и стоят, типа пытаются разобраться, что в нем к чему. То есть просто уставились на него тупо и смотрят — гуманитарии-естественники.
Я протиснулся и вижу, что всё в порядке, только горит какая-то красная «не норма». Проверил по мнемосхеме, оказалось, антенна не подключена. Разъем проверил — торчит «папа» в «маме». Пошел искать по стенам. Обнаружил обрыв в коридоре: снаружи коробки разъемов висел пучок разорванных коаксиальных кабелей. Как будто кто-то топором маханул.
Начал перебирать, заставив парней наблюдать за сигнальным светодиодом. Нашел нужный — парни заорали. Но найти-то нашел, да, блин, он так прокроссирован был, что внутренний проводник никак не подтянешь для грубой перекрутки. Внешнюю оплетку я еще кое-как слепил, а внутреннюю медь — фиг. Только встык. И донорский кусок, главное, не вклинишь — из коробки такая пиндюлька торчала, что не зацепишь. Значит, решил, кому-то просто держать придется, паяльник-то не додумались с собой прихватить. Так и сказал, вернувшись, Сереге:
— Там держать кому-то придется.
— Ну, раз нужно, значит, будем.
Я опять к передатчику и спрашиваю:
— Какую частоту выставлять? — Серега отвечает, как научили:
— Четвертую фиксированную.
— Что, так он и сказал?
— Ну.
Откидываю крышку с индикаторами набора частоты, жму на пульте управления кнопку запроса четвертой фиксированной, смотрю на десять зелененьких окошек, где значение должно высветиться, а там ху… — нули. Проверяю первую, вторую, пятую, шестую, от отчаяния еще и наугад тридцать четвертую частоту — на все запросы сегменты дули рисуют. Руки развожу, мол, приплыли, сливай воду, и осведомляюсь вежливо: