Сердюк Андрей. Дороги Младших Богов

   — Чего «всего остального»? — взмолился Гоша.
   — Ну… Неизбежного, — пояснила Аня.
   — Ни фи-га не понял, — честно признался я, — полигон, переходы, фильтры какие-то.
   — Разберемся, — был в своем репертуаре Серега. И он, видимо, что-то такое более-менее понял, раз спросил у Ани вполне так осмысленно:
   — А что стало бы с этой самой неизвестной нам Миссией, если не мы бы их, допустим, завалили, а они нас?
   — Тогда на выполнение Миссии были бы заряжены они, — ответила Аня, не смущаясь циничности своих слов. — Никакой разницы. И между вами и вашими ближайшими реализациями нет… — точнее, не было — никакой разницы. Практически. Дельта индивидуального опыта тут исчезающе мала. Можно спокойно пренебречь. Так что все эти ваши смешные взаимные проверки… Неактуальны были.
   — Да, мы и сами догадывались, что того… Не того, — признался Серега, почему-то совсем не удивляясь тому, что Ане про все эти наши заморочки уже откуда-то чудесным образом известно. — А зачем нужно было так устраивать, чтобы обязательно мы их… Ну, или там — чтобы они нас? К чему такая кровожадность со стороны устроителей всего этого вашего хэппинга? Зачем нас на такие страсти-мордасти толкали? Здесь что, для всех места мало?
   — Места много, но стоит ли попусту энергию на всех расходовать? Здесь же вам не феноменальный мир, где ее принято налево-направо…
   — Поня-а-атно, — по своему обыкновению, протянул Серега.
   — Что ничего не понятно, — попытался я на ходу запрыгнуть в эту телегу.
   — Инструктор уже на подходе, — напомнила Аня. Видимо, считалось, что это должно нас как-то подбодрить. Впрочем, сама она на все сто уверена в этом не была, поэтому и спросила:
   — Бутерброды еще принести?
   — Принести, — ухватился я за эту идею, надеясь, что нечто привычное позволит нам вынырнуть из бездны. Напрасно, конечно, надеялся. Не тот был случай.
   А Аня, прежде чем выполнить заказ, вытащила калькулятор. Чего-то там пощелкала и спокойно так объявила:
   — За ту порцию с вас двести сорок. — Услышав такое, я аж присвистнул.
   — И после всего, что вы нам тут сообщили, вы собираетесь с нас еще и деньги брать?! Вы же нас только что обрадовали, что реальности нет.
   — Нет, — подтвердила она.
   — Какие тогда могут быть деньги? — продолжал возмущаться я.
   — Реальности нет, а деньги есть, — ни капельки не смутилась Аня. — Я вообще-то никогда не вдавалась в этот парадокс. Просто выполняю инструкции — и всё. Но думаю, это чтобы вы адекватность не теряли. Так что? Нести бутерброды? Или как?
   — Не хочу бутерброды, хочу в Америку, — простонал Гоша.
   — Америки нет, — терпеливо напомнила Аня и повторила как заклинание: — Вашей реальности больше нет, поэтому Америки тоже, конечно, нет.
   — Нам стали малы ее тертые джинсы, — прокомментировал я и полез в карман за портмоне.
   — А деревня, в которую мы шли, есть? — спросил Серега.
   — Нет, — ответила Аня.
   — А зачем тогда этот ваш дед… Ваш же был дед?
   — Наш, — кивнула Аня. — Других тут нет.
   — Зачем он нас развел так обидно?
   — Ну надо же вам было куда-то идти. Что поделать, если вы все такие ананкастичные.
   — Какие мы? — не понял Гошка.
   Честно говоря, я тоже не был знаком с этим мудреным термином, но из контекста догадался, в чем нас Аня обвиняла. Впрочем, она и сама пояснила:
   — Вы напрочь лишены способности жить вне установленных рамок. И потому-то вам, чтоб идти, надо обязательно и точно знать, куда именно надлежит идти. Ведь так? Иначе вы не можете. Просто так идти, не обременяя свой ум иллюзорной целью, — это вам не по силам… А деревня. Ну, в принципе, если бы вдруг каким-то чудом дошли, деревня бы появилась. Обязательно. Только вы бы не дошли. Чудес не бывает. Вас троих у меня нужно было свести. Здесь, на этом вот сборном пункте. Так что нет, не дошли бы. А это значит — деревни нет.
   — А горы есть? — спросил я, выгребая из портмоне наличку.
   — И да и нет, — ответила Аня. — Считайте как хотите. Это элемент Полигона. Целая дежурная смена трудится, чтобы весь этот антураж функционировал. Горы там, небо-реки-облака, трава-ветер… Пространство, в общем. Ну и время, конечно. День-ночь. И чтобы солнышко туда-сюда. И звезды в небе.
   — Для того чтобы мы адекватность не теряли? — смекнул Серега. Он, похоже, уже стал потихоньку усваивать правила этой новой игры.
   — Ну да, — подтвердила Аня. — Иначе бы сразу соскочили. Сколько раз так было раньше — и не сосчитать даже. А здесь, в более-менее знакомых ландшафтах, всё-таки легче вам адаптироваться. Ну и сделать в конце концов это великое дело. Для того и ввели — ну в смысле ЧеА себе придумал — дежурную смену визуальной, звуковой, тактильной и прочей бутафории. Для этого и заступают постоянно на дежурство расчеты. В режиме шесть-шесть-двенадцать условно-учетных часов. И работают не покладая рук. Не без сбоев, конечно, работают. Но стараются. Во всяком случае, в этот раз…
   — С комарами это вы тут погорячились, — прервал ее я.
   Она хотела было что-то на этот счет возразить, но тут вдруг Гоша сказал ни к селу ни к городу:
   — Америки нет. — И захохотал.
   И до того парень наш развеселился, так чего-то его на хи-хи пробило, что даже всхлипывать стал. И остановиться не мог. Вскоре стало понятно, что это дело способно дойти и до самой настоящей истерики. Но Серега не допустил — взял и швырнул в американца попавшийся под руку кувшин. Предварительно выдернув из него пук засохших ромашек. Гошка испуганно дернулся и сразу ржать перестал. А керамический снаряд, ударившись об стену, взорвался с хлопком.
   В этот момент обитая копеечной рейкой дверь скрипнула, и мы, дружно обернувшись на этот несмазанный звук, увидели, что в заведение зашел еще один посетитель.
   — Вот и Инструктор, — обрадовала нас Анюта. На пороге стоял пожилой, далеко за шестьдесят, мужчина. На нем был мятый плащ того трогательного фасона, какой уважали наши непривередливые отцы в далекую эпоху строительства БАМа, возведения Братской ГЭС и экстенсивного освоения целинных земель. Именно такую вот коллекционную болонь вошедший и накинул на себя в ту теплую ночь. Не по погоде, прямо скажем. А еще на нем была шляпа. Залихватски, по моде конца пятидесятых, сдвинутая куда-то на затылок. И имела она ту же степень злободневности, что и плащ. Пуще же остального восхитили меня его ботинки — солдатские увольнительные, забывшие о существовании в природе сапожных щеток. Из совармейских этих говнодавов уползали в мятые тоннели подстреленных брюк смешные полосатые чулки. Ну а в правой руке держал этот странный дядька коричневый портфель, кожа которого была беспощадно покоцена временем.
   Чем-то мне этот страдалец, этот человек из моих ночных кошмаров, напомнил штатного лектора из общества «Знание». Была когда-то, кто помнит, такая просветительская организация. А возможно, и есть. Впрочем, кому сейчас, в наше сугубо прагматичное время, нужна такая неликвидная штука, как знание? Если это, конечно, не сакральное знание о том, как по-легкому срубить свой первый лимон. А может, эта организация и называется сейчас «Общество Знаний О Первом Лимоне»? И возможно, она хорошо известна под этим названием тем, кто действительно очень-очень-очень хочет стать миллионером?
   Вот так вот я лево мыслил, пока рассматривал одутловатое лицо персонажа, которого нарекла Аня Инструктором.
   В привычном режиме, надо сказать, еще тогда мыслил. Исходя из того контекста, что реальность наша никуда не делась. Что есть она, была и будет. Что гонит красотка Аня, и гонит по-черному. Что надо лишь слегка поднапрячь мышцы мозга, и всё встанет на свои привычные места.
   Но повторюсь: я ошибался.
   Услужливая и расторопная хозяйка быстро приняла у Инструктора плащ и шляпу, и он не здороваясь прошел мимо нас к стойке. Кинул на нее портфель, достал из внутреннего кармана щербатый гребешок и, не смущаясь присутствием посторонних, не обращая на нас никакого внимания, уложил любовно и неспешно жидкие остатки своих волосиков в незамысловатую прическу.
   И только после этого стал раскладываться — расстегнул портфель и принялся вынимать из него какие-то не очень свежего вида бумаги.
   И всё это молча.
   Ну а приготовившись, хотел было чем-то уже нас осчастливить, даже рот для этого открыл, но вдруг передумал и нашел потухшим взглядом Аню. Та сразу всё поняла и мигом организовала стакан и бутылку с минералкой. Инструктор плеснул себе неверной рукой и жадно приложился — аж кадык ходуном заходил. Похоже, был наш чудак с большого бодунища.
   А мы всё это время молча смотрели на него, как кролики на удава. И чего-то ждали. Сами не зная чего. Возможно, того, что он нас разбудит.
   Но наконец он собрался, взглянул на нас блеклыми своими глазами и произнес неожиданно высоким голосом, чуть ли не колоратурным сопрано:
   — Здравствуйте, я ваш Инструктор.
   — Здра-а-а-вствуйте! — встал и умело изобразил книксен Гоша.
   — Здравствуйте персонально, уважаемый Игорь Николаевич, — показал Инструктор Гошке свои желтые кривые зубы. — Я рад, что вы сегодня в приподнятом настроении.
   — Откуда это вы, фади-дэди, знаете мое имя-отчество? — удивился Гошка, что было вполне естественно.
   — Ну я же как-никак входил в состав, так сказать, отборочной комиссии, — ничего не объяснив, объяснил Инструктор.
   Гоша пожал плечами и сел. Инструктор, близоруко прищурившись, заглянул в одну из мятых своих бумажек и продолжил:
   — Итак, господа-товарищи хорошие, пропустим, пожалуй, вступление и сразу перейдем к главному. И начнем по порядку. То есть — сначала. А в начале, так сказать, было…
   — Слово, — опередил его Гоша.
   И стало понятно, что он собирается принять активное участие в намечавшейся лекции. Мы же с Серегой пока выжидательно помалкивали. В тряпочку.
   — Ну, положим, в начале было не Слово, а тогда уж, так сказать, буква, — отреагировал на Гошкину реплику Инструктор.
   — А? — спросил Гошка.
   — Что? — не понял Инструктор.
   — В начале была буква А?
   — Ну пусть будет А, если вы так уж этого желаете. Пусть будет А… Альфа, алеф, аз… Мне всё равно. Как хотите. Итак, Оно в начале было буквой А. И эта буква была, так сказать, Всем. Абсолютом она была. Вот так… Короче, в начале было Всё.
   — Да, раньше всё было, — согласился Гошка. — Яблочный сидр по девяносто восемь копеек, кефир по двенадцать, батон нарезной по двадцать две, кофе из желудей по…
   — Я не об этом, — сморщив поношенное свое лицо так, что стало оно похоже на сухофруктную грушу, перебил его Инструктор, — я здесь, так сказать, о сотворенье мира…
   Гошка ахнул:
   — Ни фига себе свежая темка! А чего там нового? За семь же дней и не напрягаясь. Как турки в Москве аквапарк или молдаване на Рубцовском дачу. На скорую руку всё нам добрый боженька… Тяп-ляп и сикось-накось. Вот все тут теперь и мучаемся…
   — Уже не тут и пока не все, — поправил его Инструктор и попросил: — Давайте не будем умничать, давайте будем слушать. А все вопросы давайте, так сказать, потом.
   — Давайте, — согласился Гошка. Инструктор прокашлялся и продолжил:
   — Итак, Оно в начале было Всем. И это Всё было свернуто в точку. И была Вечность. И Ничего не было.
   — Стойте, — не удержался Гошка. — Как это так у вас, дяденька, получается? Одновременно — и всё было, и ничего не было.
   — Объясняю. — Инструктор сверился с бумажкой. — Имеется в виду Всё с большой буквы и Ничто тоже с большой буквы. Эврисинг и Носинг. Условные термины. Можете поменять местами, наделив обратным содержанием. У меня — так. Понятно?
   — Теперь понятно, не дурак, — кивнул Гошка. — Ай-кью в пятницу было девяносто шесть с половиной.
   — Я рад за вас, — похвалил Гошку Инструктор и продолжил: — Так вот, в начале было Всё с большой буквы. А Ничего с большой буквы не было. Понимаете? Была точка. Потом точка вздохнула, Всё исчезло, и появилось как раз это самое Ничто.
   — А с чего это она вздохнула? — никак не мог удержаться от уточняющих вопросов американец.
   Инструктор недовольно дернул головой и опять обратился к своим записям. Порылся в них и сумел ответить — кстати, достаточно грамотно, но, правда, амбивалентно:
   — От безумной тоски, равно — тоскливой безумности. Вот отчего. Вот так вот, собственно…
   Но Гошка решил докопаться до самой что ни на есть сути:
   — Нет, всё же не понимаю, как это самое ваше Всё, разок всего вздохнув, вдруг стало ни с того ни с сего Ничем?
   Инструктор задумался, основательно так задумался, помолчал, чего-то там, в запасниках своей памяти, выискивая, и нашел-таки чем ответить:
   — Потому что вздох, порожденный неосознанным желанием Первоначала стать сознательным, — это, так сказать, вдох и выдох. А это есть уже два разных, противоположно направленных процесса. — Для большей наглядности он направил указательные пальцы своих рук на таран. — Так сказать, тут дуализм налицо. А если Единое распадается надвое, то всё — Всё уже не Всё, это уже, так сказать, Ничто. Это уже не буква А, не Абсолют. Это уже, так сказать, буквы Бэ и Вэ. Ну а дальше пошло-поехало — до полного алфавита.
   — Большой Взрыв, — произнес вдруг Серега.
   — Простите? — не понял Инструктор.
   — Большой Взрыв, говорю, — повторил Серега. — Буквы Бэ и Вэ.
   Инструктор быстро зашуршал страницами конспекта, нашел нужную, что-то вычитал, шевеля обветренными губами, и согласился:
   — Да, всё верно, Большой Взрыв. После которого непроявленное, то есть скрытое во Всём Ничто стало, так сказать, проявленным. Точка взорвалась в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году и стала феноменальным миром. Вечность кончилась, появилось время. Пространство же…
   — Почему это в шестьдесят пятом? — прервав лектора, искренне удивился Серега.
   — Что? А-а, ну не знаю, так у меня написано. Ну, в принципе чего тут неясного — уроборос же. Так сказать, змей мировой истории — змей, пожирающий свой хвост. Яд и панацея, так сказать. Ма-ть-ма Вознесенского. Между причиной и следствием в этом замкнутом и порочном круге нет различия. Следствие является своей собственной причиной, а следствием причины является сама эта причина. Какая тогда, так сказать, разница, когда именно произошел Большой Взрыв? Написали тут вот у меня, что в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом, пусть так и будет. Это же всё условности описания. — Инструктор скосился на Серегу, который всем своим видом показывал, что не согласен с этим, и добавил: — Ну хорошо, произошел он, допустим, в каком-то там, не знаю, ну, в минус десятимиллиардном, что ли, году, в результате чего в плюс одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом родились вы, уважаемый Сергей Иванович, — и что? Разве это в существующей схеме, так сказать, мироздания, — Инструктор начертил рукой в воздухе круг, — отменяет вероятность того, что Большой Взрыв произошел по причине вашего рождения в шестьдесят пятом? Нет, не отменяет. А если это так, если возможная причина Взрыва находится в шестьдесят пятом, если там его вероятное начало, что мне мешает сказать, что он произошел именно тогда?
   Чуваком с подходами оказался наш лектор. Но Серега всё же настаивал:
   — Не путайте нас, я ведь точно знаю, что в шестьдесят пятом лишь экспериментально подтвердили теорию Большого Взрыва, обнаружив реликтовое излучение, предсказанное еще в сороковых академиком Гамовым.
   Инструктор вытащил скомканный платок, вытер пот с залысины и спросил:
   — Вы всерьез полагаете, что «узнать про что-то» и «произошло что-то» не одно и то же?
   — Полагаю, — гордо ответил Серега.
   — Это остаточные симптомы, — поставил диагноз Инструктор, но успокоил: — Пройдет.
   — Похоже, в этих горных наделах Колесо окончательно вытеснило Крест, — выдал на замечание Инструктора Серега.
   — К Слепому Библиотекарю не ходи, — поддержал я друга. — Секта монотонов, то бишь ануляров, одержала здесь окончательную победу.
   Инструктор глянул на нас исподлобья и решил почушкать за строптивость:
   — Ну хорошо. Привожу простой пример. Как известно, в одна тысяча семьдесят шестом году астрофизик Стивен Хокинг доказал, что во Вселенной существуют области пространства-времени, испускающие излучение, в котором отсутствует информация, то есть такие объекты, где материя исчезает бесследно. Именно так в семьдесят шестом году во Вселенной появились черные дыры. Вчера в Дублине, на Семнадцатой Международной конференции то общей теории относительности и гравитации… — Инструктор сделал паузу, будто знал, что в этом месте должна зазвучать барабанная дробь, но дробь не зазвучала, и он продолжил без всякого аккомпанемента, но, правда, патетично тонируя: — …Стивен Хокинг объявил, что ошибся в расчетах. Со вчерашнего дня, господа-товарищи, черных дыр во Вселенной нет.
   Мы с Серегой были искренне потрясены. Еще бы, практически всю свою сознательную жизнь знали мы о существовании этих волнующих штуковин, а теперь их вдруг раз — и не стало. Почему-то этим обстоятельством мы были потрясены больше, нежели тем, что сама Вселенная, как давеча утверждала Аня, куда-то там подевалась. Отчего мы плакали по волосам, снявши голову, я не знаю. Загадка психики. Но расстроились. А вот Гошка нет. Он даже в это и вдаваться-то не стал. Он озабочен был текущим и насущным:
   — А к чему вы это нас, дяденька, всем этим загружаете? Намели из слов сугробов, а к чему они, не объясняете.
   Инструктор смешно насупился и ворчливо заметил:
   — Ну так я же еще не закончил, я, можно сказать, еще только начал. Вот когда закончу, тогда и станет вам, Игорь Николаевич, всё предельно ясно. Сами же вопросами меня сбиваете, а потом… На чем я, кстати, остановился-то?
   — Вы сказали, что сначала было Всё, потом Всё кончилось и появилось Ничто, — напомнил я.
   — Ну да, спасибо, — поблагодарил Инструктор и продолжил свою установочную лекцию: — Значит, появилось Ничто, то есть реальность видимая. И к тому же реальность, стремящаяся постичь саму себя. Это понятно? Осмыслить она себя стремится. С помощью человека. Которого именно для этой цели, и не для какой иной, выделило из себя. Так… — Инструктор вновь уставился в свои записи, видимо, мы своими вопросами действительно здорово мешали вести лекцию по накатанной дорожке и теперь обходиться без конспекта ему было тяжело. — Тут, в этом месте, вы вообще-то должны спросить у меня: а зачем Ничто познает себя?
   — Можно вопрос? — вытянул я руку.
   — Да, пожалуйста, — разрешил Инструктор.
   И я спросил у него тем тоном, каким первые ученики всех школ мира задают свои тупые вопросы:
   — А зачем Ничто познает себя?
   — Чтобы вновь стать Всем, — бодро ответил мне Инструктор заученным текстом. — Человеческое сознание, достигнув высшей точки своего развития, способно найти путь к Спасению Абсолюта. Уже, собственно, нашло. Дело за реализацией. Но это вопрос времени. Которого, кстати, нет. Не в том смысле нет, что нет его. А, так сказать, в другом.
   Тут уже меня самого заинтересовало.
   — Подождите, а для чего вдруг такой напряг? Ведь Оно же уже было однажды Всем.
   На это у Инструктора было что ответить — и даже очень было.
   — Дело в том, что Ничто не может, так сказать, существовать бесконечно в том виде, в каком оно существует сейчас. Ведь в результате неуправляемого Взрыва создан мир, мягко говоря, негармоничный. Сами же знаете, что основная его мелодия — страдание. И в этом несовершенном мире страдает абсолютно всё. Ибо только Всё абсолютно. Ничто же относительно и полно противоречий. И каждая клеточка, каждая пара видимой реальности просто-напросто пропитана скорбью. Если где-то в этом мире и благоухают цветы, щебечут птички, царит тишь да благодать, то это означает лишь одно: всё это оплачено тем, что где-то кого-то режут, пытают, жгут живьем, гноят в лагерях и совершают прочие ужасы. Вот поэтому Оно, ставшее Ничем, и испытывает постоянную боль. И вполне естественно, что жаждет избавления от вечных мук проявленного, так сказать, существования. Короче, Всё, распыленное в Ничто, стремится к своему Спасению. Когда-то, до того как еще не проросло семя мысли, неосознанно стремилось, теперь — осознанно. Вот так, собственно.
   Всё это было пока в общих чертах понятно — космогония как космогония, ничем не хуже других, — но я решил кое-что уточнить:
   — Ну ладно, ну станет это самое ваше Оно опять Всем, а потом вновь зевнет от тоски зеленой и опять превратится в Ничто. Где гарантия, что не случится рецидив и не покатится всё снова по беспонтовой и кривой колее?
   Как ни странно, я попал своим вопросом в кассу.
   — Вот тут как раз и узловой, так сказать, моментик, — живо подхватил тему Инструктор и, призывая к вниманию, направил в потолок указательный палец. — Ничто уже не сможет стать тем бессознательным Всем, которым когда-то было. Ибо в недрах проявленной реальности выпестовано Сознание, которому суждено и должно, при определенных условиях, стать Сверхсознанием, или, если хотите, Осознанием. И новое Всё будет этим Сверхсознанием наделено. И Всё станет, так сказать, Богом.
   — Впечатляет, — заметил Серега.
   А вот у Гошки тут возникло расхождение с привычными его представлениями, и он спросил:
   — А чего, раньше Бога не было, что ли?
   — Увы, Игорь Николаевич, в том вся и беда, — ответил Инструктор.
   — Так, сейчас вас, дяденька, поразит молния, — заявил Гошка и даже глаза зажмурил. Артист. Сгоревшего шапито.
   — Не поразит, — отмахнулся Инструктор и, перевалив через гулкую стариковскую отрыжку, объяснил почему: — Бога нет.
   — Я так и знал! — Гошка театрально заломил руки и закатил кверху свои бесстыжие глаза. — Я так и знал, что всё к тому идет. Бог умер.
   — Бог не умер, Игорь Николаевич, Его никогда не было, а то, что люди до этого вот момента называли Богом, это была лишь их мечта о Нем, — спокойно возразил Гошке Инструктор, но тут же и обнадежил его: — Впрочем, Он возникнет. О чем, собственно, здесь и речь. Он возникнет. И зазвучит, так сказать, совсем другая музыка. Ведь если этому новому Всему, ставшему Богом, суждено будет вновь проявиться, то Оно станет проявляться уже осознанно. И заново проявленный мир, без всякого сомнения, будет совершенен. Ведь теперь-то он явится щедро наделенным той Божественной благостью, на которую и способен только умный — акцентирую ваше внимание на том, что именно умный — ну и конечно же милосердный Бог. Вот такой предлагается нам путь, так сказать, Спасения. И если…
   — Подождите, — прервал Инструктора Серега, — давайте на этом вот моменте потопчемся. Во-первых, интересно — правда, интересно, — кто наделит это новое Всё Сверхсознанием? А во-вторых, что это за определенные условия, о которых вы упомянули?
   — Хорошие вопросы, — обрадовался Инструктор и сразу стал отвечать: — Наделить Всё сознанием способен, конечно, человек познавший. Адепт. Черный Адепт.
   — Адепт? А кто такой адепт? — спросил неутомимый в своей любознательности Гоша.
   — Адепт — это и есть тот человек, который в своем развитии уже достиг, — пояснил Инструктор.
   — Чего достиг-то? — не понял Гоша.
   — Всего, — ответил Инструктор.
   — Крутой, стало быть, — перевел Гоша.
   — Да, не пологий, — согласился с ним лектор и объяснил: — Конечно, крутой, раз больше не задается он вопросами.
   — Потому что знает все ответы? — спросил я.
   — Нет, он просто в них больше не нуждается, — ответил Инструктор.
   — А почему он черный? — заинтересовало Гошку. — Негр, что ли? В смысле афромазый. Ну — афроамериканец. Или он афро-, допустим, европеец? Или афроафриканец?
   — Да нет, — криво улыбнулся лектор, — в этом смысле он белый.
   — Видимо, он злой по жизни маг, пьет горькую по-черному и жену лупцует за всю мазуту, — предположил я. — Поэтому и черный.
   — Нет-нет, что вы, — отрицая подобное умозаключение, замотал головой дядька. — Дело тут и не в морально-этических окрасках. Всё гораздо проще. Гораздо… Он именуется Черным для того единственно, чтобы, так сказать, мы не путали его с Белым Адептом. Условные термины опять же всё это. Принятые, так сказать, для удобства вербального изъяснения.
   — А-а, у вас, оказывается, еще и белый адепт имеется! — восхитился Гошка.
   — А как же, конечно, имеется, — подтвердил Инструктор. — Ведь Черный Адепт существует в снах Белого.
   — А Белый тогда где существует? — спросил я, хотя уже догадывался.
   — В снах Черного, — подтвердил мою догадку Инструктор.
   — А мы где существуем? — насторожился Гоша. Инструктор налил себе минералки, сделал пару хороших глотков, подождал, пока вода проскользнет по горяшим трубам, и только после этого ответил:
   — Сейчас вы существуете в сознании Черного, а до Перехода на наш Полигон существовали в сознании Белого. Но я надеюсь, вы понимаете, что в сущности оба-два эти сознания — ипостаси единого, так сказать, сознания. Сознание вообще единственно и в принципе едино. Просто немножко нездорово. Немножко расщеплено в результате сотрясения, вызванного Взрывом. Расщеплено… Да. Что, впрочем, и позволяет нам всем существовать, являясь плодами больного — нет, лучше сказать, воспаленного — воображения.
   — Это как раз заметно, — кивнул Серега.
   — Подождите, получается, что наша реальность существовала в сознании Белого Адепта, — стал я рассуждать вслух. — А как же тогда с вашей теорией минорно вздохнувшего Абсолюта?