Страница:
– Может...
– Отставить, вон смотри, сержант уже разместился.
Резинкин вместе с Заботой, скривив рты, нехотя сняли штаны и сели. Батраков повернулся к предназначенному ему очку.
– Ритм одна секунда, – скомандовал он, и Забота тут же начал хлопать в ладоши. Резинкин, желая избежать возможного базара посреди ночи, стал поддерживать сослуживца.
Встав сперва по стойке «смирно», через три такта Батраков двинулся к очку. Он старался выполнять все движения четко под счет. Сержант с отмашкой рук поднял согнутую в колене ногу над первой ступенькой и резко поставил ее на дешевенькую коричневого цвета плитку с такой силой, что она треснула.
Стоя на узкой полоске перед дырой, Батраков замер на мгновение, затем подпрыгнул, прокрутился в воздухе вокруг своей оси, приземлился уже над очком с расставленными ногами, тут же спустил штаны, тряхнув хозяйством перед комбатом, и присел.
– Ритм убрать, – приказал Батраков и с наполненным служебным рвением лицом повернул голову вправо, выполнив команду «равняйсь!», затем стал вновь смотреть перед собой в бесконечность.
– Так и быть, – ласково произнес комбат, – добавлю пять дней к отпуску, люблю шутку. И пятнадцать к сроку службы, строевая хромает.
Батракову стало намного хуже, чем остальным. Деев – так тот просто улыбался.
– Ну вот, теперь вы все засранцы и все равны друг перед другом и передо мной, – комбат стал медленно прохаживаться туда-сюда перед солдатами.
В туалет заглянул Кикимор. Узрев посиделки, он вначале, ничего не подозревая, отправился к свободному пункту приема отходов как раз напротив двери.
Увидев комбата, идущего к нему навстречу вдоль рядка очкистов и продолжающего читать мораль, Кикимор замялся. Вряд ли до него дошел смысл слов, ему было достаточно того, что он наблюдал. Дембель посмотрел на Батракова и по его лицу понял, что Стойлохряков здесь не для того, чтобы помочь им произвести необходимую организму гигиеническую манипуляцию с использованием, как это обычно в армии, листика из устава.
Лицо Кикимора на мгновение сковала судорога, после чего он, в три погибели согнувшись, вылетел прочь в коридор. Его ржание раздавалось уже где-то далеко. Резинкин был уверен, что все они станут героями анекдотов.
– Мне стало известно, что к нам едет ревизор. Вряд ли вы знакомы с классикой...
– Это Гоголь, – подал голос Заботин, успевший закончить десять классов в своем родном Свердловске.
– Не Гоголь, а комиссия. Из округа едут проверять нашу часть. В любой день на этаж могут зайти. Поэтому дежурить будете вместе с химиками, – подполковник прошелся суровым взглядом по сержантам. – Вас пятеро плюс дневальный на тумбочке. Цель – за сутки превратить этот сортир во дворец.
Все стали панически осматриваться по сторонам. Потолок прописала вторая рота, что живет над ними. Дверь в туалет держится на одной петле и поэтому всегда открыта. Широкий подоконник, оконная рама, наверное, никогда и не были белыми. Целого стекла Резинкин здесь никогда не видел, в форточке его вообще не было. Пол – голый бетон, покрытый множеством мелких ямок, в которых в лучшем случае стоит вода после уборки дневальным. Сам постамент – две ступеньки, выложенные коричневой плиткой. Что тут можно сделать?
На свою беду, Мудрецкому приспичило, и он подался оправляться.
– Вы-то мне и нужны, лейтенант! – обрадовался Стойлохряков, увидев Юру. – Заходите, у нас здесь собрание.
Мудрецкий вначале недоумевал, а когда въехал, не смог скрыть улыбки.
– Смешно?
Юра заставил себя стать серьезным. Но щеки его от нахлынувших эмоций то раздувались, то втягивались. На глаза навернулись слезы.
– Успокойтесь, лейтенант, – комбат не удержался и сам хохотнул. – Вот вам орлы, через сутки я хочу зайти и пописать в идеальном сортире. Не подведите меня.
Юра уже не удивлялся, что ему подсовывают всякую дрянь. На нем висел двигатель. Как его достать, он не мог себе даже представить. Придется все два года откладывать деньги. Неудивительно, что комбат будет вешать на него всех собак, зато командир может быть уверен, что во время дежурства в парке лейтенант проверяет теперь все машины.
– Можете подниматься, товарищи солдаты, и запомните, гоголь – это напиток.
Комбат ушел.
От долгого сидения ноги затекли. Парни медленно поднимались.
– Что произошло, Батраков?
– Приезжает комиссия из округа. Будут иметь комбата. Чтоб ему было не так обидно, он начал иметь нас. По его словам, могут зайти на этаж уже завтра.
– При чем здесь гоголь-моголь?
– Без моголь, – пояснил Резинкин. – К нам едет ревизор – это ж классика.
– Понятно, – Мудрецкий огляделся. С ремонтом он был знаком.
– Как же мы успеем? – недоумевал Деев.
Мудрецкий посмотрел на часы. Было восемнадцать семнадцать.
– Как-нибудь.
Там, где проходил стояк, угол был весь желтый – наглядное свидетельство случившегося с полгода назад засора в трубе. Моча просто стояла в туалете второго этажа. Не мудрено, что и к ним прошла, пока пробили, пока то да се.
– Деев.
– Я.
– Несите наряд в обычном ритме. Наш ремонт, ваша уборка. Возражения?
– Никак нет.
Батраков подумал, что лейтенант уж слишком легкую участь определил мотострелкам, и попытался намекнуть на сложность предстоящих работ:
– Да тут до хрена, товарищ лейтенант.
– Батраков, сделай так, чтоб дверь открывалась.
– Есть, – Женя понимал, что милостью лейтенанта легко отделался, на этот раз цыганить долю полегче ему не пришлось.
– И закрывалась тоже.
– Есть. Но здесь...
– Помолчи. Резинкин, Заботин, разберите одну двухъярусную кровать, принесите сюда, со второй койки до потолка достанете. Побелку из желтого угла соскрябайте на пол, остальную соберите, разведем по второму разу.
В десять вечера химики спокойно отбились, а мотострелки вымывали туалет после заново сделанной побелки. С дверью Батраков справился за двадцать минут.
Надо было видеть Деева, который ходил по казарме с покусанными локтями и выл.
Следующим вечером ровно в шесть комбат снова появился на этаже.
Мудрецкий ждал прихода подполковника и, услышав, как надрессированный Деевым за ночь конопатый заорал: «Смирно!» и басовитый ответ: «Вольно!», вышел из каптерки, где они с Паркиным выясняли в карточном бою, кто из них дурнее. Счет был двадцать восемь на двадцать семь в пользу Мудрецкого – сказывались полгода учебы в аспирантуре против пяти лет, проведенных Паркиным в политехе.
С вытаращенными глазами Юра понесся прямиком в сортир. В туалет дверь открывалась и закрывалась – значит, руки-то прикладывали. Что-то делали. Подполковник стоял рядом с очками и глядел по сторонам.
– И где ремонт?
Лейтенант оторопел. Тон начальства не обещал ничего хорошего, точнее, он вообще ничего не обещал.
– Ну как же, – он поднял палец к потолку. – Мы же... вот дверь... вращается.
– Я не просил, лейтенант, чтобы вы белили потолок, я приказал сделать здесь ремонт.
– Но нужны...
Стойлохряков перед уходом похлопал по плечу Мудрецкого:
– Не можете достать – рожайте. У вас еще сутки, если ничего не изменится – автоматически всплывает история с двигателем, и хищение я повешу на тебя.
Лейтенант на ватных ногах дошел до кубрика, пинком открыл дверь и плюхнулся с сапогами на первую попавшуюся койку.
Свалив дежурство на мотострелков, наряд химиков балдел, в то время как в части в экстренном порядке создавалось нечто, напоминающее окрестности дорогих вилл на Тихоокеанском побережье. Побелка, покраска, обрезка деревьев. Работа кипела двадцать пять часов в сутки.
– Не понравилось! – взвыл Батраков, поднимая голову с койки. – Чего ему надо, козлу?!
– Тихо, – простонал Мудрецкий. – Не ори.
Резинкин и Заботин проснулись от крика и чуть не сыграли вниз с верхних коек.
– Что такое? – Забота лупал глазами.
– Сортир не принят! – орал Батраков. – Как же так?!
– Ему нужен ремонт по полной программе, – шепотом сообщил лейтенант. – Приказано родить, и не через девять месяцев, а через сутки.
Взвод был разбросан по нарядам: столовая, склады, овощехранилище.
В этот момент из парка пришли довольные и натрахавшиеся ефрейтор Петрушевский, Леха Простаков и вечно увивающийся около него Фрол, за ними медленно вошел немерено наспавшийся Агап, и казарма сразу наполнилась запахом французского парфюма.
Все были в курсе текущих событий, и лежащий на койке в никаком состоянии их командир взвода означал полное фиаско.
Старый воин Агап схватил ситуацию на лету и, плюхаясь на свою койку, басовито пробубнил:
– Даже мне сортир понравился. У него, наверное, дома и то хуже.
Здоровый Простаков поспешил убраться в свой угол с прохода, чтобы не мешать людям смотреть друг другу в глаза.
– Я старался, – заметил Резинкин.
– А ты, Забота, старался? – гневно спросил «ваше благородие».
Забота заюлил.
– Конечно, мы вместе.
– Кончай п...деть. Опять в углу отсиживался.
– Я койки держал, чтобы Резина не упал.
– Что ему будет-то, он же резина. Да, Резина?
Мудрецкий сел.
– Во-первых, прекратите, во-вторых, повтори-ка, Игорь, что ты там сказал насчет дома комбата.
– Я говорю, у него, поди, дома и то хуже.
Глаза дембеля и лейтенанта встретились. Разница между ними была два года, но в армии взрослеешь быстрее. По сути, они были ровесниками.
– Это больно круто, – Агап поспешил отговорить лейтенанта. – Вони будет.
– У меня приказ, – Юра чуточку повеселел. – Приказы надлежит выполнять и строго в срок, – лейтенант наклонил голову. – Без одной минуты семь. Время идет. Петрушевский!
Петрусь не очень-то прислушивался к разговору. Он так с этим двигателем с «ЗИЛа» наколупался, что ему ничего не надо было, кроме жрачки и отбоя. Женщину никто бы и не предложил. Не то место и не то время. Он расстегнул китель, снял сапоги и лег на одеяло.
– Петрушевский!
– Я, – вяло ответил ефрейтор.
– Чтобы через полчаса «шишига» была у казармы под парами.
– Я сегодня целый день...
Агапов не дал ему договорить:
– Бегом, проститутка.
Как быстро может забывать про усталость человек! Через десять секунд водитель испарился.
– Батраков!
– Я, товарищ лейтенант.
– В двадцать ноль-ноль вы вместе с Резинкиным и Валетовым сидите в «шишиге» на въезде в Чернодырье. Выезжать не через КПП ума хватит?
– А что такое?
– Приказ ясен?! – Лейтенант слишком уж нервно рявкнул, но это подействовало.
– Так точно.
– Мы с Агаповым в поселок. Простаков с нами.
«Гулливер» медленно раздевался, а потому не успел еще прилечь перед ужином. Ему было обидно, что свидание с подушкой откладывается, но он привык покорно сносить повороты по службе и стал снова медленно одеваться.
– Ты! – крикнул Агап. – Быстрее, слонопотам.
– Игорь, переодевайся в гражданку.
– Хорошо.
– На него мы найдем чего-нибудь?
– Забота, мухой во вторую роту, проси Казаряна. – Гриша сорвался на скорости, только лишь пламя из зада не вырвалось.
Трое парней вошли в поселок. Было еще светло. Целью их путешествия был уже практически достроенный новый пятиэтажный, двухподъездный дом для семей офицеров. Сейчас в нем полным ходом шла внутренняя отделка. Хотели успеть к первому сентября.
Мудрецкий зашел к себе в общагу, переоделся, взял деньги. После чего ломанулся в магазин и на свои кровные купил пять бутылок хорошей водки, колбасы, две банки сардин, белого хлеба. В галантерее толстой цепочки из желтого металла не нашлось, пришлось купить кучу тоненьких.
Когда цепи надели на шею Простакова, Агапов отошел на пару шагов.
– Никогда не снимай их, и будешь богат.
– То, что надо, – согласился Мудрецкий, разглядывая мясистую пачку, оформленную бижутерией. – Ну-ка, улыбнись, – попросил Юра.
Простаков показал ровный ряд абсолютно здоровых зубов.
– Красавец, делай так один раз в минуту.
– Пусть еще хрипит, вот так, – Игорь прочистил горло.
– Я понял, – заулыбался Простаков.
Когда старший прапорщик Беляев три года назад ушел на пенсию и уговорил свою жену не переезжать в Самару, все, кто знал Беляевых, подумали, что глава семьи устал кататься по службе с места на место. Жили они в доме, который оставила им в наследство старая, безнадежно больная бабка, за которой они добросовестно ухаживали целый год. Дом был так себе, но к нему шел участок в двадцать пять соток. Надо ли говорить, что сам Беляев с его-то связями никогда его своими руками не перекапывал.
Когда он устроился сторожем на начавшуюся стройку, жена покрутила пальцем у виска, но время шло и вскоре у их дома появились кирпичные стены, пристройка из двух просторных комнат и кролики, сдавая которых в самарские рестораны семья жила безбедно.
Беляев доблестно продолжал сторожить, время от времени, но не реже раза в неделю, организовывая песок, цемент, кирпич офицерскому составу, понятно, не за спасибо.
Когда к нему в вагончик, стоящий посреди стройплощадки, около восьми постучали, он не удивился.
На пороге стояли трое парней. Все были выше его. Один был интеллигентного вида в строгом костюме и галстуке, другой, в спортивном костюме с картофелеобразным носом, сошел бы за водителя, третий, весь в цепях, ростом под два метра, стоял позади остальных.
– Привет, – небрежно бросил Мудрецкий. – Ты сторож?
– Я, – продолжая разглядывать гостей, признался бывший прапорщик.
– Дело есть, – Простаков оскалился, а затем похрюкал в первый раз.
– Заходите, – пригласил Беляев. В голове у него стали возникать воздушные замки, один другого великолепнее. Этот в костюме явно с баблом. Вопрос лишь в том, сможет он ему угодить или нет.
Вошли в обшарпанную комнатку, водитель и телохранитель с пакетом, набитым бутылками и жратвой, сели на койку, которую Беляев в спешке заправил, а шеф расположился напротив сторожа за столом. Стеклотара ласково звякнула. Беляев стал теплым и пушистым, как сибирская кошечка.
– Знаю, отделка идет, – начал Мудрецкий.
– Да, уже месяц, – быстро согласился Беляев, вытягивая вперед хитрющую морду и пытаясь унюхать запах денег, который должен был источать Мудрецкий.
– Надо немного цемента, кирпича, песочка.
– Сколько? – выдохнул Беляев. Ему не хотелось услышать фразу «пару тонн». Он просто не сможет отказать. А это очень уж заметно. Бригадир начнет бычиться, даже если с ним поделиться.
– Нужна кафельная плитка.
– Сколько?
– Сколько не жалко.
Беляев задумался.
– Квадратов десять я найду, – в этот момент Простаков хрюкнул. Беляев дернулся, – ну, пятнадцать. А плиты, плиты не нужны? Семиметровые.
– Нет. Возьму пятнадцать. Что стоит плитка?
– Тридцать баксов метр.
– А не круто?
– Пошли на склад, покажу, – прошептал Беляев. Глаза его горели огнем.
Когда выходили из вагончика, лейтенант зашептал на ухо Агапову:
– Через час жду вас здесь с пацанами на «шишиге». И чтобы тихо.
Они прошли к соседнему вагончику, окна которого были заблокированы решеткой. Открыв массивную, обитую железом дверь, прапорщик-сторож первым вошел внутрь.
У Юры сразу же перед глазами встал склад стройматериалов, где он калымил по ночам, отрываясь от научной работы. Взглянув на аккуратную упаковку, он взял из рук Беляева образец.
Плиточка была голубенькая с розовеньким узорчиком по краям.
– Немецкая, – произнес Мудрецкий.
– Вы разбираетесь! – с притворным восхищением воскликнул сторож.
– Нет, понял по упаковке. И затирка есть?
– Есть, конечно.
– Смотрю, и сантехника у вас.
– Это не могу, никак не могу. Спецзаказ. Голову оторвут, если пропадет.
– Хорошо. Я послал быстрого оленя за деньгами. Не думал, что так дорого, он сейчас машину подгонит.
– Какая у вас?
– О-о-о, – Юра положил плитку и манерно потер пальчиками, скатывая грязинки, – увидите. Большая, зеленая, прямо как военная.
– Я вот двадцать пять лет служил.
– Может, пока он ходит... – Мудрецкий небрежно махнул рукой Простакову, тот показал зубы и хрюкнул, подавая пакет. – Кристалловская, подарочная, не откажите.
Слюна едва не вывалилась изо рта Беляева.
– Если только по чуть-чуть. И... – в предвкушении водочки сторож стал потихоньку дрыгать ногою, словно приплясывая. – Мне надо здесь все закрыть.
– Конечно-конечно.
Ровно в половине девятого Агапов с бригадой вывалились из «шишиги». Их никто не встречал, но у сторожа в вагончике горел свет.
Игорь подошел к двери. Она легко поддалась, и он вошел в крепко прокуренное помещение.
Увидев Агапова, Мудрецкий поднял от рюмки голову.
– Игорек, – промычал Простаков, – садись с нами.
– Заткнись, пацан, – оборвал его лейтенант, заботливо оглядывая лежащего на коечке укушавшегося сторожа. – Он теперь будет баиньки долго-долго, – лейтенант хихикнул и перешел на шепот: – В о-о-щем, так, дембель, вот ключи, – связка полетела через стол и упала в углу комнатки. Точно бросить Юра был не в состоянии. – Абсолютно все из соседнего вагончика в машину, с цементом и песком сами разберетесь. Лучше больше, чем меньше.
– Зачем из вагончика-то все? – недоумевал Агапов.
– Версаль делать будем, и помните, товарищ солдат второго года службы, это приказ.
Агапов исчез, и, как только это случилось, лейтенант отключился и полетел вниз со стула.
Простаков дернулся, но подхватить не успел, зато стол с остатками выпивки и еды был опрокинут.
– Эх, слабы вы на выпивку, товарищ лейтенант, – бурчал «гулливер», вытаскивая командира на улицу и закидывая его на плечо. – Ну, посидели чуток, поговорили. И дурная же у вас эта идея была, будто сторож этот меня перепьет. Он уже после первой бутылочки хороший был. Почто же человека-то так мучить, издеваться над его слабым организмом, водружая на него непосильную программу?
Мудрецкого сразу после отбоя растолкал Батраков.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант. Надо бы с мотострелками разрулить, чтоб туалетом не пользовались.
– Щас, – шатаясь, Мудрецкий выплыл из кубрика и вошел в дверь, что была напротив.
В каптерке третьей роты Кобзев с Паркиным азартно резались в карты.
– Привет, мужики. В общем, так. На этаже до завтрашнего вечера не гадить. Сортир закрыт на ремонт.
– Привет, как там дела с обедом? – обыденно бросил он выбежавшей на скрип ключа в двери супруге.
– Привет, – не молодая, но симпатичная и фигуристая брюнетка, подходя к мужу вплотную, неровно задышала.
Супруги чмокнулись.
– Комиссия не приехала?
– Пока нет, – он пристально посмотрел на жену. – Что-то не так? – По ее лицу бродили грозовые тучи.
Он нахмурился.
– Пошли на кухню, Петя.
Он не возражал. Хотелось есть.
– Что случилось?
Вера села напротив него за стол.
– Утром приходил бригадир со стройки.
– Ну, – долгое строительство и так вытрепало комбату все нервы.
– Ты только не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – подполковник схватил стальную ложку и стал ее сгибать и разгибать без видимых усилий.
– Нашу сантехнику украли.
Рукоятка оказалась в одной руке, а сама плошка в другой.
– Мне только этого не хватало. Ничего, здесь не город, здесь поселок. Все найдется. Кто дежурил, Беляев?
– Да.
– Вот урод, скотина. Надо было расстаться с ним, еще когда полгода сидели под Брестом.
Неожиданно в дверь стали непрерывно звонить. Комбат метнулся открывать. На пороге стоял запыхавшийся рядовой Бабочкин.
– Комиссия, товарищ подполковник! Две «Волги» и еще аж «Мерседес»!
Комбат помрачнел.
– Выезжаю, можешь идти.
– Товарищ майор Холодец сказал, что они приедут завтра утром, ему звонили по телефону из Самары.
Сердце екнуло.
– Иди, рядовой.
Он захлопнул дверь и посмотрел на жену.
– Ну, Вера, завтра. Или вверх, или вниз.
– Что, или повысят, или понизят?
– Нет, ты не поняла. Или в рот, или в жопу. Главное, чтоб не очень больно.
Мудрецкий узнал о приезде чинов из округа ровно в два. К этому моменту работа в умывальнике и в туалете шла полным ходом. Юра был сам весь перемазан в цементе и затирке, не гнушаясь грязной работы. Теперь подполковник зайдет к ним этим вечером в обязательном порядке.
Туалет был готов ровно к восемнадцати ноль-ноль.
Когда все было закончено, лейтенант отправил людей спать и завалился сам на свободной койке вместе с солдатами. На шухере был оставлен бодрый Рыбкин, который прибыл из санчасти после очередных хитрых болей в желудке. Казарма погрузилась в тревожное ожидание.
...Когда в десятом часу вечера опять кто-то стал беспрерывно жать на звонок, подполковник распахнул дверь с открытым ртом.
– Ты бы себе домой так звонил!
Генерал-майор Веретенко вытаращил глаза. Одетый в трусы и маечку подполковник осекся.
– Извините, я думал... Проходите. Я командир батальона Стойлохряков.
– Спасибо, – генерал был небольшого роста. Басил он просто страшно. Подтянутый, одетый строго по форме, он вошел в дом, за ним следом, откуда они взялись только, проследовало человек десять военных. – Моя фамилия Веретенко. Десантные войска. Как говорится, нас ждали с воздуха, а мы пришли с моря.
Вера вышла посмотреть, кто это там пришел. Ей не надо было ничего объяснять. Та самая комиссия.
– Набились, как свиньи в загон, – пробурчала она под нос, а потом заулыбалась и приветливо заворковала: – Здравствуйте, проходите, проходите, мы привыкли к гостям.
Застегиваясь на ходу, из комнаты вышел муж.
– Вера, это не гости.
– Да, – согласился генерал. – Мы намного хуже. Ждем вас в машине, подполковник. Поедем смотреть казармы. Будем искать грязь. Свинья ее везде найдет, – генерал пристально посмотрел из-под тяжелых надбровных дуг на Веру, и та поняла, что ее присказка была расслышана. Да ну и хрен с ними, лишь бы не делали Петеньке больно.
Начальник и свита удалились.
– Я сейчас, – бубнил Стойлохряков. Закрыв дверь, он добавил: – Ну, Холодец, информатор хренов. Прямо ко мне домой... И никто, ни одна живая туша не колыхнулась.
Комбат бросил гневный взгляд на полевой телефон, будто аппарат должен был сам по себе предупредить его.
Генерал прибыл на «Мерседесе». Мягкое заднее сиденье не могло ублажить начинавшую раскачиваться нервную систему подполковника. Он знал, что на первом этаже у него самый сраный нужник, он знал, что генерал не сможет туда не заглянуть.
– Вы найдете, где нам переночевать?
Генерал хотел было озадачить подполковника, но тот как-то спокойно пробурчал:
– Да-да, конечно.
– Ну что ж, тогда в казармы.
Генерал шел по лестнице первым, за ним подполковник.
– Первая рота у нас на третьем этаже, вторая на втором, а третья и отдельный химвзвод на первом.
– Ну что ж, логично, – пробасил генерал. – Предлагаете начать, я так понимаю, с третьего этажа, то есть с первой роты.
– Да, – подполковник надеялся, что, может, на первый заглядывать не будут. Ну некогда ему было притянуть этого Мудрецкого, да что от него толку... Его только призвали.
Генерал ходил по этажам и только хмыкал. Каждое его хмыканье отражал в блокнотике напидоренный капитан. Массивная дорогая ручка бегала взад-вперед по бумажечке. Стойлохряков с превеликим удовольствием вставил бы эту ручку ему в одно место колпачком вперед и повращал бы там.
– Здесь третья рота, – комиссия спустилась на первый этаж. – И химики, – напомнил подполковник, – подразделение так себе, ничего выдающегося.
Почуяв неладное, генерал довольно заурчал:
– Идем, идем, подполковник, – и сам дернул дверь, приглашая комбата войти первым.
Простаков после соревнований по литрболу против сторожа на стройке проспал почти сутки. Здоровяка никто не трогал, чем он очень был доволен, когда проснулся.
Двинувшись прогулочным шагом в сторону туалета, Леха пытался вспомнить, сколько же он вчера усосал. Внимание его было рассеяно. Примерно на полпути на него неожиданно начала падать земля, но Простаков вовремя поставил ногу впереди себя, благодаря чему и не упал. С чего бы это его повело в сторону стоящего на тумбочке дневального из первого взвода мотострелков, он объяснить не мог.
Входная дверь начала открываться, Алексей обернулся и, засмотревшись на входящего генерала, снес плечом солдата, успевшего все же рассмотреть входящее начальство и крикнуть: «Смирно!»
В результате перестановки на посту оказался не дневальный со штык-ножом на поясе, а «гулливер» в пьянючем виде, в майке, шлепанцах и штанах, подхваченных поясным ремнем.
Боец, которого небрежно удалили с поста, бросился поправлять свою форму, но на его манипуляции никто не обращал внимания.
Офицеры заполнили коридор и полукругом расположились перед вытянувшимся в струнку и задравшим подбородок, так чтобы не видно было пьяных глаз, Простаковым. Леша засек наконец и подполковника, и генерала. Тумбочка была пуста, надо было спасать положение. Ну и что, что не по форме, главное – человек на посту.
– Что это! – заорал Стойлохряков. – Уйди с поста, боец!
– Не надо, – генерал подошел к Алексею. – Вот по кому десантные войска плачут.
Веретенко большим пальцем стал давить на подбородок Простакова, пока его глаза не стали смотреть вниз, аккурат на главу комиссии. Генерал заулыбался.
– Отставить, вон смотри, сержант уже разместился.
Резинкин вместе с Заботой, скривив рты, нехотя сняли штаны и сели. Батраков повернулся к предназначенному ему очку.
– Ритм одна секунда, – скомандовал он, и Забота тут же начал хлопать в ладоши. Резинкин, желая избежать возможного базара посреди ночи, стал поддерживать сослуживца.
Встав сперва по стойке «смирно», через три такта Батраков двинулся к очку. Он старался выполнять все движения четко под счет. Сержант с отмашкой рук поднял согнутую в колене ногу над первой ступенькой и резко поставил ее на дешевенькую коричневого цвета плитку с такой силой, что она треснула.
Стоя на узкой полоске перед дырой, Батраков замер на мгновение, затем подпрыгнул, прокрутился в воздухе вокруг своей оси, приземлился уже над очком с расставленными ногами, тут же спустил штаны, тряхнув хозяйством перед комбатом, и присел.
– Ритм убрать, – приказал Батраков и с наполненным служебным рвением лицом повернул голову вправо, выполнив команду «равняйсь!», затем стал вновь смотреть перед собой в бесконечность.
– Так и быть, – ласково произнес комбат, – добавлю пять дней к отпуску, люблю шутку. И пятнадцать к сроку службы, строевая хромает.
Батракову стало намного хуже, чем остальным. Деев – так тот просто улыбался.
– Ну вот, теперь вы все засранцы и все равны друг перед другом и передо мной, – комбат стал медленно прохаживаться туда-сюда перед солдатами.
В туалет заглянул Кикимор. Узрев посиделки, он вначале, ничего не подозревая, отправился к свободному пункту приема отходов как раз напротив двери.
Увидев комбата, идущего к нему навстречу вдоль рядка очкистов и продолжающего читать мораль, Кикимор замялся. Вряд ли до него дошел смысл слов, ему было достаточно того, что он наблюдал. Дембель посмотрел на Батракова и по его лицу понял, что Стойлохряков здесь не для того, чтобы помочь им произвести необходимую организму гигиеническую манипуляцию с использованием, как это обычно в армии, листика из устава.
Лицо Кикимора на мгновение сковала судорога, после чего он, в три погибели согнувшись, вылетел прочь в коридор. Его ржание раздавалось уже где-то далеко. Резинкин был уверен, что все они станут героями анекдотов.
– Мне стало известно, что к нам едет ревизор. Вряд ли вы знакомы с классикой...
– Это Гоголь, – подал голос Заботин, успевший закончить десять классов в своем родном Свердловске.
– Не Гоголь, а комиссия. Из округа едут проверять нашу часть. В любой день на этаж могут зайти. Поэтому дежурить будете вместе с химиками, – подполковник прошелся суровым взглядом по сержантам. – Вас пятеро плюс дневальный на тумбочке. Цель – за сутки превратить этот сортир во дворец.
Все стали панически осматриваться по сторонам. Потолок прописала вторая рота, что живет над ними. Дверь в туалет держится на одной петле и поэтому всегда открыта. Широкий подоконник, оконная рама, наверное, никогда и не были белыми. Целого стекла Резинкин здесь никогда не видел, в форточке его вообще не было. Пол – голый бетон, покрытый множеством мелких ямок, в которых в лучшем случае стоит вода после уборки дневальным. Сам постамент – две ступеньки, выложенные коричневой плиткой. Что тут можно сделать?
На свою беду, Мудрецкому приспичило, и он подался оправляться.
– Вы-то мне и нужны, лейтенант! – обрадовался Стойлохряков, увидев Юру. – Заходите, у нас здесь собрание.
Мудрецкий вначале недоумевал, а когда въехал, не смог скрыть улыбки.
– Смешно?
Юра заставил себя стать серьезным. Но щеки его от нахлынувших эмоций то раздувались, то втягивались. На глаза навернулись слезы.
– Успокойтесь, лейтенант, – комбат не удержался и сам хохотнул. – Вот вам орлы, через сутки я хочу зайти и пописать в идеальном сортире. Не подведите меня.
Юра уже не удивлялся, что ему подсовывают всякую дрянь. На нем висел двигатель. Как его достать, он не мог себе даже представить. Придется все два года откладывать деньги. Неудивительно, что комбат будет вешать на него всех собак, зато командир может быть уверен, что во время дежурства в парке лейтенант проверяет теперь все машины.
– Можете подниматься, товарищи солдаты, и запомните, гоголь – это напиток.
Комбат ушел.
От долгого сидения ноги затекли. Парни медленно поднимались.
– Что произошло, Батраков?
– Приезжает комиссия из округа. Будут иметь комбата. Чтоб ему было не так обидно, он начал иметь нас. По его словам, могут зайти на этаж уже завтра.
– При чем здесь гоголь-моголь?
– Без моголь, – пояснил Резинкин. – К нам едет ревизор – это ж классика.
– Понятно, – Мудрецкий огляделся. С ремонтом он был знаком.
– Как же мы успеем? – недоумевал Деев.
Мудрецкий посмотрел на часы. Было восемнадцать семнадцать.
– Как-нибудь.
Там, где проходил стояк, угол был весь желтый – наглядное свидетельство случившегося с полгода назад засора в трубе. Моча просто стояла в туалете второго этажа. Не мудрено, что и к ним прошла, пока пробили, пока то да се.
– Деев.
– Я.
– Несите наряд в обычном ритме. Наш ремонт, ваша уборка. Возражения?
– Никак нет.
Батраков подумал, что лейтенант уж слишком легкую участь определил мотострелкам, и попытался намекнуть на сложность предстоящих работ:
– Да тут до хрена, товарищ лейтенант.
– Батраков, сделай так, чтоб дверь открывалась.
– Есть, – Женя понимал, что милостью лейтенанта легко отделался, на этот раз цыганить долю полегче ему не пришлось.
– И закрывалась тоже.
– Есть. Но здесь...
– Помолчи. Резинкин, Заботин, разберите одну двухъярусную кровать, принесите сюда, со второй койки до потолка достанете. Побелку из желтого угла соскрябайте на пол, остальную соберите, разведем по второму разу.
В десять вечера химики спокойно отбились, а мотострелки вымывали туалет после заново сделанной побелки. С дверью Батраков справился за двадцать минут.
Надо было видеть Деева, который ходил по казарме с покусанными локтями и выл.
Следующим вечером ровно в шесть комбат снова появился на этаже.
Мудрецкий ждал прихода подполковника и, услышав, как надрессированный Деевым за ночь конопатый заорал: «Смирно!» и басовитый ответ: «Вольно!», вышел из каптерки, где они с Паркиным выясняли в карточном бою, кто из них дурнее. Счет был двадцать восемь на двадцать семь в пользу Мудрецкого – сказывались полгода учебы в аспирантуре против пяти лет, проведенных Паркиным в политехе.
С вытаращенными глазами Юра понесся прямиком в сортир. В туалет дверь открывалась и закрывалась – значит, руки-то прикладывали. Что-то делали. Подполковник стоял рядом с очками и глядел по сторонам.
– И где ремонт?
Лейтенант оторопел. Тон начальства не обещал ничего хорошего, точнее, он вообще ничего не обещал.
– Ну как же, – он поднял палец к потолку. – Мы же... вот дверь... вращается.
– Я не просил, лейтенант, чтобы вы белили потолок, я приказал сделать здесь ремонт.
– Но нужны...
Стойлохряков перед уходом похлопал по плечу Мудрецкого:
– Не можете достать – рожайте. У вас еще сутки, если ничего не изменится – автоматически всплывает история с двигателем, и хищение я повешу на тебя.
Лейтенант на ватных ногах дошел до кубрика, пинком открыл дверь и плюхнулся с сапогами на первую попавшуюся койку.
Свалив дежурство на мотострелков, наряд химиков балдел, в то время как в части в экстренном порядке создавалось нечто, напоминающее окрестности дорогих вилл на Тихоокеанском побережье. Побелка, покраска, обрезка деревьев. Работа кипела двадцать пять часов в сутки.
– Не понравилось! – взвыл Батраков, поднимая голову с койки. – Чего ему надо, козлу?!
– Тихо, – простонал Мудрецкий. – Не ори.
Резинкин и Заботин проснулись от крика и чуть не сыграли вниз с верхних коек.
– Что такое? – Забота лупал глазами.
– Сортир не принят! – орал Батраков. – Как же так?!
– Ему нужен ремонт по полной программе, – шепотом сообщил лейтенант. – Приказано родить, и не через девять месяцев, а через сутки.
Взвод был разбросан по нарядам: столовая, склады, овощехранилище.
В этот момент из парка пришли довольные и натрахавшиеся ефрейтор Петрушевский, Леха Простаков и вечно увивающийся около него Фрол, за ними медленно вошел немерено наспавшийся Агап, и казарма сразу наполнилась запахом французского парфюма.
Все были в курсе текущих событий, и лежащий на койке в никаком состоянии их командир взвода означал полное фиаско.
Старый воин Агап схватил ситуацию на лету и, плюхаясь на свою койку, басовито пробубнил:
– Даже мне сортир понравился. У него, наверное, дома и то хуже.
Здоровый Простаков поспешил убраться в свой угол с прохода, чтобы не мешать людям смотреть друг другу в глаза.
– Я старался, – заметил Резинкин.
– А ты, Забота, старался? – гневно спросил «ваше благородие».
Забота заюлил.
– Конечно, мы вместе.
– Кончай п...деть. Опять в углу отсиживался.
– Я койки держал, чтобы Резина не упал.
– Что ему будет-то, он же резина. Да, Резина?
Мудрецкий сел.
– Во-первых, прекратите, во-вторых, повтори-ка, Игорь, что ты там сказал насчет дома комбата.
– Я говорю, у него, поди, дома и то хуже.
Глаза дембеля и лейтенанта встретились. Разница между ними была два года, но в армии взрослеешь быстрее. По сути, они были ровесниками.
– Это больно круто, – Агап поспешил отговорить лейтенанта. – Вони будет.
– У меня приказ, – Юра чуточку повеселел. – Приказы надлежит выполнять и строго в срок, – лейтенант наклонил голову. – Без одной минуты семь. Время идет. Петрушевский!
Петрусь не очень-то прислушивался к разговору. Он так с этим двигателем с «ЗИЛа» наколупался, что ему ничего не надо было, кроме жрачки и отбоя. Женщину никто бы и не предложил. Не то место и не то время. Он расстегнул китель, снял сапоги и лег на одеяло.
– Петрушевский!
– Я, – вяло ответил ефрейтор.
– Чтобы через полчаса «шишига» была у казармы под парами.
– Я сегодня целый день...
Агапов не дал ему договорить:
– Бегом, проститутка.
Как быстро может забывать про усталость человек! Через десять секунд водитель испарился.
– Батраков!
– Я, товарищ лейтенант.
– В двадцать ноль-ноль вы вместе с Резинкиным и Валетовым сидите в «шишиге» на въезде в Чернодырье. Выезжать не через КПП ума хватит?
– А что такое?
– Приказ ясен?! – Лейтенант слишком уж нервно рявкнул, но это подействовало.
– Так точно.
– Мы с Агаповым в поселок. Простаков с нами.
«Гулливер» медленно раздевался, а потому не успел еще прилечь перед ужином. Ему было обидно, что свидание с подушкой откладывается, но он привык покорно сносить повороты по службе и стал снова медленно одеваться.
– Ты! – крикнул Агап. – Быстрее, слонопотам.
– Игорь, переодевайся в гражданку.
– Хорошо.
– На него мы найдем чего-нибудь?
– Забота, мухой во вторую роту, проси Казаряна. – Гриша сорвался на скорости, только лишь пламя из зада не вырвалось.
Трое парней вошли в поселок. Было еще светло. Целью их путешествия был уже практически достроенный новый пятиэтажный, двухподъездный дом для семей офицеров. Сейчас в нем полным ходом шла внутренняя отделка. Хотели успеть к первому сентября.
Мудрецкий зашел к себе в общагу, переоделся, взял деньги. После чего ломанулся в магазин и на свои кровные купил пять бутылок хорошей водки, колбасы, две банки сардин, белого хлеба. В галантерее толстой цепочки из желтого металла не нашлось, пришлось купить кучу тоненьких.
Когда цепи надели на шею Простакова, Агапов отошел на пару шагов.
– Никогда не снимай их, и будешь богат.
– То, что надо, – согласился Мудрецкий, разглядывая мясистую пачку, оформленную бижутерией. – Ну-ка, улыбнись, – попросил Юра.
Простаков показал ровный ряд абсолютно здоровых зубов.
– Красавец, делай так один раз в минуту.
– Пусть еще хрипит, вот так, – Игорь прочистил горло.
– Я понял, – заулыбался Простаков.
Когда старший прапорщик Беляев три года назад ушел на пенсию и уговорил свою жену не переезжать в Самару, все, кто знал Беляевых, подумали, что глава семьи устал кататься по службе с места на место. Жили они в доме, который оставила им в наследство старая, безнадежно больная бабка, за которой они добросовестно ухаживали целый год. Дом был так себе, но к нему шел участок в двадцать пять соток. Надо ли говорить, что сам Беляев с его-то связями никогда его своими руками не перекапывал.
Когда он устроился сторожем на начавшуюся стройку, жена покрутила пальцем у виска, но время шло и вскоре у их дома появились кирпичные стены, пристройка из двух просторных комнат и кролики, сдавая которых в самарские рестораны семья жила безбедно.
Беляев доблестно продолжал сторожить, время от времени, но не реже раза в неделю, организовывая песок, цемент, кирпич офицерскому составу, понятно, не за спасибо.
Когда к нему в вагончик, стоящий посреди стройплощадки, около восьми постучали, он не удивился.
На пороге стояли трое парней. Все были выше его. Один был интеллигентного вида в строгом костюме и галстуке, другой, в спортивном костюме с картофелеобразным носом, сошел бы за водителя, третий, весь в цепях, ростом под два метра, стоял позади остальных.
– Привет, – небрежно бросил Мудрецкий. – Ты сторож?
– Я, – продолжая разглядывать гостей, признался бывший прапорщик.
– Дело есть, – Простаков оскалился, а затем похрюкал в первый раз.
– Заходите, – пригласил Беляев. В голове у него стали возникать воздушные замки, один другого великолепнее. Этот в костюме явно с баблом. Вопрос лишь в том, сможет он ему угодить или нет.
Вошли в обшарпанную комнатку, водитель и телохранитель с пакетом, набитым бутылками и жратвой, сели на койку, которую Беляев в спешке заправил, а шеф расположился напротив сторожа за столом. Стеклотара ласково звякнула. Беляев стал теплым и пушистым, как сибирская кошечка.
– Знаю, отделка идет, – начал Мудрецкий.
– Да, уже месяц, – быстро согласился Беляев, вытягивая вперед хитрющую морду и пытаясь унюхать запах денег, который должен был источать Мудрецкий.
– Надо немного цемента, кирпича, песочка.
– Сколько? – выдохнул Беляев. Ему не хотелось услышать фразу «пару тонн». Он просто не сможет отказать. А это очень уж заметно. Бригадир начнет бычиться, даже если с ним поделиться.
– Нужна кафельная плитка.
– Сколько?
– Сколько не жалко.
Беляев задумался.
– Квадратов десять я найду, – в этот момент Простаков хрюкнул. Беляев дернулся, – ну, пятнадцать. А плиты, плиты не нужны? Семиметровые.
– Нет. Возьму пятнадцать. Что стоит плитка?
– Тридцать баксов метр.
– А не круто?
– Пошли на склад, покажу, – прошептал Беляев. Глаза его горели огнем.
Когда выходили из вагончика, лейтенант зашептал на ухо Агапову:
– Через час жду вас здесь с пацанами на «шишиге». И чтобы тихо.
Они прошли к соседнему вагончику, окна которого были заблокированы решеткой. Открыв массивную, обитую железом дверь, прапорщик-сторож первым вошел внутрь.
У Юры сразу же перед глазами встал склад стройматериалов, где он калымил по ночам, отрываясь от научной работы. Взглянув на аккуратную упаковку, он взял из рук Беляева образец.
Плиточка была голубенькая с розовеньким узорчиком по краям.
– Немецкая, – произнес Мудрецкий.
– Вы разбираетесь! – с притворным восхищением воскликнул сторож.
– Нет, понял по упаковке. И затирка есть?
– Есть, конечно.
– Смотрю, и сантехника у вас.
– Это не могу, никак не могу. Спецзаказ. Голову оторвут, если пропадет.
– Хорошо. Я послал быстрого оленя за деньгами. Не думал, что так дорого, он сейчас машину подгонит.
– Какая у вас?
– О-о-о, – Юра положил плитку и манерно потер пальчиками, скатывая грязинки, – увидите. Большая, зеленая, прямо как военная.
– Я вот двадцать пять лет служил.
– Может, пока он ходит... – Мудрецкий небрежно махнул рукой Простакову, тот показал зубы и хрюкнул, подавая пакет. – Кристалловская, подарочная, не откажите.
Слюна едва не вывалилась изо рта Беляева.
– Если только по чуть-чуть. И... – в предвкушении водочки сторож стал потихоньку дрыгать ногою, словно приплясывая. – Мне надо здесь все закрыть.
– Конечно-конечно.
Ровно в половине девятого Агапов с бригадой вывалились из «шишиги». Их никто не встречал, но у сторожа в вагончике горел свет.
Игорь подошел к двери. Она легко поддалась, и он вошел в крепко прокуренное помещение.
Увидев Агапова, Мудрецкий поднял от рюмки голову.
– Игорек, – промычал Простаков, – садись с нами.
– Заткнись, пацан, – оборвал его лейтенант, заботливо оглядывая лежащего на коечке укушавшегося сторожа. – Он теперь будет баиньки долго-долго, – лейтенант хихикнул и перешел на шепот: – В о-о-щем, так, дембель, вот ключи, – связка полетела через стол и упала в углу комнатки. Точно бросить Юра был не в состоянии. – Абсолютно все из соседнего вагончика в машину, с цементом и песком сами разберетесь. Лучше больше, чем меньше.
– Зачем из вагончика-то все? – недоумевал Агапов.
– Версаль делать будем, и помните, товарищ солдат второго года службы, это приказ.
Агапов исчез, и, как только это случилось, лейтенант отключился и полетел вниз со стула.
Простаков дернулся, но подхватить не успел, зато стол с остатками выпивки и еды был опрокинут.
– Эх, слабы вы на выпивку, товарищ лейтенант, – бурчал «гулливер», вытаскивая командира на улицу и закидывая его на плечо. – Ну, посидели чуток, поговорили. И дурная же у вас эта идея была, будто сторож этот меня перепьет. Он уже после первой бутылочки хороший был. Почто же человека-то так мучить, издеваться над его слабым организмом, водружая на него непосильную программу?
Мудрецкого сразу после отбоя растолкал Батраков.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант. Надо бы с мотострелками разрулить, чтоб туалетом не пользовались.
– Щас, – шатаясь, Мудрецкий выплыл из кубрика и вошел в дверь, что была напротив.
В каптерке третьей роты Кобзев с Паркиным азартно резались в карты.
– Привет, мужики. В общем, так. На этаже до завтрашнего вечера не гадить. Сортир закрыт на ремонт.
* * *
Стойлохряков вошел в старенькую, замызганную прихожую большого одноэтажного дома, что временно подыскали его семье. Вера часто вспоминала, как им хорошо жилось в Германии. Но любая сказка рано или поздно кончается.– Привет, как там дела с обедом? – обыденно бросил он выбежавшей на скрип ключа в двери супруге.
– Привет, – не молодая, но симпатичная и фигуристая брюнетка, подходя к мужу вплотную, неровно задышала.
Супруги чмокнулись.
– Комиссия не приехала?
– Пока нет, – он пристально посмотрел на жену. – Что-то не так? – По ее лицу бродили грозовые тучи.
Он нахмурился.
– Пошли на кухню, Петя.
Он не возражал. Хотелось есть.
– Что случилось?
Вера села напротив него за стол.
– Утром приходил бригадир со стройки.
– Ну, – долгое строительство и так вытрепало комбату все нервы.
– Ты только не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – подполковник схватил стальную ложку и стал ее сгибать и разгибать без видимых усилий.
– Нашу сантехнику украли.
Рукоятка оказалась в одной руке, а сама плошка в другой.
– Мне только этого не хватало. Ничего, здесь не город, здесь поселок. Все найдется. Кто дежурил, Беляев?
– Да.
– Вот урод, скотина. Надо было расстаться с ним, еще когда полгода сидели под Брестом.
Неожиданно в дверь стали непрерывно звонить. Комбат метнулся открывать. На пороге стоял запыхавшийся рядовой Бабочкин.
– Комиссия, товарищ подполковник! Две «Волги» и еще аж «Мерседес»!
Комбат помрачнел.
– Выезжаю, можешь идти.
– Товарищ майор Холодец сказал, что они приедут завтра утром, ему звонили по телефону из Самары.
Сердце екнуло.
– Иди, рядовой.
Он захлопнул дверь и посмотрел на жену.
– Ну, Вера, завтра. Или вверх, или вниз.
– Что, или повысят, или понизят?
– Нет, ты не поняла. Или в рот, или в жопу. Главное, чтоб не очень больно.
Мудрецкий узнал о приезде чинов из округа ровно в два. К этому моменту работа в умывальнике и в туалете шла полным ходом. Юра был сам весь перемазан в цементе и затирке, не гнушаясь грязной работы. Теперь подполковник зайдет к ним этим вечером в обязательном порядке.
Туалет был готов ровно к восемнадцати ноль-ноль.
Когда все было закончено, лейтенант отправил людей спать и завалился сам на свободной койке вместе с солдатами. На шухере был оставлен бодрый Рыбкин, который прибыл из санчасти после очередных хитрых болей в желудке. Казарма погрузилась в тревожное ожидание.
...Когда в десятом часу вечера опять кто-то стал беспрерывно жать на звонок, подполковник распахнул дверь с открытым ртом.
– Ты бы себе домой так звонил!
Генерал-майор Веретенко вытаращил глаза. Одетый в трусы и маечку подполковник осекся.
– Извините, я думал... Проходите. Я командир батальона Стойлохряков.
– Спасибо, – генерал был небольшого роста. Басил он просто страшно. Подтянутый, одетый строго по форме, он вошел в дом, за ним следом, откуда они взялись только, проследовало человек десять военных. – Моя фамилия Веретенко. Десантные войска. Как говорится, нас ждали с воздуха, а мы пришли с моря.
Вера вышла посмотреть, кто это там пришел. Ей не надо было ничего объяснять. Та самая комиссия.
– Набились, как свиньи в загон, – пробурчала она под нос, а потом заулыбалась и приветливо заворковала: – Здравствуйте, проходите, проходите, мы привыкли к гостям.
Застегиваясь на ходу, из комнаты вышел муж.
– Вера, это не гости.
– Да, – согласился генерал. – Мы намного хуже. Ждем вас в машине, подполковник. Поедем смотреть казармы. Будем искать грязь. Свинья ее везде найдет, – генерал пристально посмотрел из-под тяжелых надбровных дуг на Веру, и та поняла, что ее присказка была расслышана. Да ну и хрен с ними, лишь бы не делали Петеньке больно.
Начальник и свита удалились.
– Я сейчас, – бубнил Стойлохряков. Закрыв дверь, он добавил: – Ну, Холодец, информатор хренов. Прямо ко мне домой... И никто, ни одна живая туша не колыхнулась.
Комбат бросил гневный взгляд на полевой телефон, будто аппарат должен был сам по себе предупредить его.
Генерал прибыл на «Мерседесе». Мягкое заднее сиденье не могло ублажить начинавшую раскачиваться нервную систему подполковника. Он знал, что на первом этаже у него самый сраный нужник, он знал, что генерал не сможет туда не заглянуть.
– Вы найдете, где нам переночевать?
Генерал хотел было озадачить подполковника, но тот как-то спокойно пробурчал:
– Да-да, конечно.
– Ну что ж, тогда в казармы.
Генерал шел по лестнице первым, за ним подполковник.
– Первая рота у нас на третьем этаже, вторая на втором, а третья и отдельный химвзвод на первом.
– Ну что ж, логично, – пробасил генерал. – Предлагаете начать, я так понимаю, с третьего этажа, то есть с первой роты.
– Да, – подполковник надеялся, что, может, на первый заглядывать не будут. Ну некогда ему было притянуть этого Мудрецкого, да что от него толку... Его только призвали.
Генерал ходил по этажам и только хмыкал. Каждое его хмыканье отражал в блокнотике напидоренный капитан. Массивная дорогая ручка бегала взад-вперед по бумажечке. Стойлохряков с превеликим удовольствием вставил бы эту ручку ему в одно место колпачком вперед и повращал бы там.
– Здесь третья рота, – комиссия спустилась на первый этаж. – И химики, – напомнил подполковник, – подразделение так себе, ничего выдающегося.
Почуяв неладное, генерал довольно заурчал:
– Идем, идем, подполковник, – и сам дернул дверь, приглашая комбата войти первым.
Простаков после соревнований по литрболу против сторожа на стройке проспал почти сутки. Здоровяка никто не трогал, чем он очень был доволен, когда проснулся.
Двинувшись прогулочным шагом в сторону туалета, Леха пытался вспомнить, сколько же он вчера усосал. Внимание его было рассеяно. Примерно на полпути на него неожиданно начала падать земля, но Простаков вовремя поставил ногу впереди себя, благодаря чему и не упал. С чего бы это его повело в сторону стоящего на тумбочке дневального из первого взвода мотострелков, он объяснить не мог.
Входная дверь начала открываться, Алексей обернулся и, засмотревшись на входящего генерала, снес плечом солдата, успевшего все же рассмотреть входящее начальство и крикнуть: «Смирно!»
В результате перестановки на посту оказался не дневальный со штык-ножом на поясе, а «гулливер» в пьянючем виде, в майке, шлепанцах и штанах, подхваченных поясным ремнем.
Боец, которого небрежно удалили с поста, бросился поправлять свою форму, но на его манипуляции никто не обращал внимания.
Офицеры заполнили коридор и полукругом расположились перед вытянувшимся в струнку и задравшим подбородок, так чтобы не видно было пьяных глаз, Простаковым. Леша засек наконец и подполковника, и генерала. Тумбочка была пуста, надо было спасать положение. Ну и что, что не по форме, главное – человек на посту.
– Что это! – заорал Стойлохряков. – Уйди с поста, боец!
– Не надо, – генерал подошел к Алексею. – Вот по кому десантные войска плачут.
Веретенко большим пальцем стал давить на подбородок Простакова, пока его глаза не стали смотреть вниз, аккурат на главу комиссии. Генерал заулыбался.