– Значит, вы подползли слишком близко! – не успокаивался генерал. – Ладно, комбат, компот мы уже проиграли. Но остальные меченые. Теперь вы не будете выключать фонарики вообще. Я сам дам вам команду, когда атаковать. Даю вам вторую попытку довести до периметра пятерых. Чтоб не путать отметины, перезарядим оружие на красные шарики.
Холодец поддержал генерала:
– Надо дать попытать. Чего говорить.
Агапов снова застроил своих в лесочке. Старшего сержанта коробило, что его всего изгадили краской, а на таком здоровом бугае не оказалось ни одной отметины.
– Как вам удалось войти в квадрат? Научите остальных, глядишь, и генерала погоняем по полю. В жопу ему постреляем.
Простаков молчал как партизан, кем, впрочем, и являлся на данный момент.
– Детина, язык отсох?.. У нас осталось пять минут.
– Ой, – Заботин схватился за живот.
– Чего еще? – раздраженное «его высокоблагородие» подскочил к Грише.
– Да чего-то кишки крутануло.
– Надо знать, когда просираться. Чего молчишь, Простаков? Вы фонари зажигали или нет?
Леха надул нижнюю губу:
– Зато компот выиграли.
Агапов сел перед строем на корточки и стал тихо-тихо смеяться. Все меченые в первой битве поддержали командира.
– А чего такого? – оборонялся Леха.
Старший сержант подошел к нему и похлопал по плечу:
– Скажи нам, Кутузов, как теперь выиграть?
Леха молчал. У него не было никаких мыслей. Фонари теперь горят у них постоянно. Элемент внезапности потерян полностью.
И тут с поляны донесся голос генерала:
– Пошли!
Отделение как стояло, так и ломанулось ловить на себя шарики.
После непродолжительной атаки довольный инспектор прохаживался вдоль шеренги разукрашенных солдат.
– Вот так, товарищи. Как говорится, ни ума, ни фантазии. Мы завалили вас всех. – Веретенко неожиданно замер, скорчился и, отбросив винтовку в сторону, побежал в темноту.
Вернулся он минуты через две.
– Чего-то живот скрутило.
– Может, закончим? – позаботился Стойлохряков. Хотя ему теперь хотелось продолжать. Дела пошли на лад. Он не сомневался, что разукрасит следующим, зеленым, цветом всех зайцев.
– Продолжим, – крякнул Веретенко. – Возвращайтесь на исходную.
В очередной раз добрели до лесочка. По дороге Заботин пожаловался на боли в животе, выбежал из строя в ближайшие кусты, и вскоре по полю раздалось легкое тарахтение. Следом за ним оставили походный порядок Бабочкин и Лепестков.
Переход занял вместо полутора минут целых пять.
– Чем нас накормили сегодня? – Агапов морщился, потому как у него тоже начались боли в кишечнике. – Или мясо в котлетах хреновое, или этот компот. Поди, на складах двадцать лет лежал.
– Тогда мясо, – рассуждал Заботин, – оно лет по пятьдесят лежит в холодильниках.
– Хорош гадить, давайте думать, как нам... – Агапов сорвался с места и засел за ближайшим деревцем.
Уединиться понесло и Простакова.
Стойлохрякова боли доставали уже давно, но он пока держался. Зато генерала развезло по полной.
– Чем вы кормите людей! – восклицал он, возвращаясь в очередной раз из вынужденного похода. – Профилактическое мероприятие по очистке кишечника?! А, комбат?
Подполковник стоял на своей позиции, крепко сжимая пейнтбольное ружьишко. На глаза навернулись слезы. Невероятно, но факт – они все отравились. Вон и полковники, помощники генерала, из кратковременного похода возвращаются. Как они отобьют эту атаку?
Адъютант Веретенко, водители и непосредственный виновник происходящего с животами сослуживцев, борец за хорошее питание в столовой, террорист, он же лейтенант Мудрецкий сам корчился от болей и время от времени выпускал из рук фонарь и давал организму волю.
Отделение лихорадило. Многие стояли в строю, мужественно перенося лихорадку.
– Может, скажем? – завыл Заботин.
– И упустим шанс пострелять в шакалов! – выкрикнул Агапов, снова хватаясь за живот. – Помните слова генерала: нужно бороться со своими естественными позывами.
– А если силы не равны? – нудел Заботин, одновременно проводя газовую атаку. – Без потерь не обойтись, – скороговоркой выдавил он и со скоростью, похвальной для бойца Российской армии, скрылся в кустах. – Ты сейчас пойдешь и будешь так крутиться, как ни одна баба на бразильском карнавале задом не виляет! Ты понял?! – взревел Агапов. – Сыны, вы уяснили?!
Простаков вышел из-за дерева.
– Давайте прятаться.
– Чего? – Старший сержант уже сам плохо соображал из-за постоянных позывов.
Отобрали пять человек, что поменьше, и отправили их в обход вместе с Простаковым. Ползти теперь не имело смысла. Шли один за другим.
Справляя нужду, генерал отмечал перемещение противника. Вернувшись на позицию, он заявил:
– Видите, снова в обход пошли, с поля зайдут. Но теперь мы их видим постоянно. Ничего не выйдет, – никто не видел, как он улыбался. Участь Стойлохрякова была решена: быть ему не полковником, а снова майором, и служить не в Москве, а на Севере.
Первая половина, возглавляемая Агаповым, по генеральской команде бросилась в атаку, и одновременно с противоположной стороны побежала вторая половина отделения.
– Стеной поперли, идиоты, – радовался генерал, стреляя в движущиеся на него фонари. – Даже в стороны не расходятся. – Рядом с генералом стояли полковники из комиссии и методично, как им казалось в темноте, нагружали наступающих «зайцев».
Стойлохряков со своим начальником штаба держали оборону с другой стороны и без труда пометили всех. Подполковник обернулся. Он смотрел на вторую группу наступающих немного со стороны и видел, что происходит на самом деле. Он улыбнулся, поднимая ружье, но тут кишки призвали его к земле. Время таяло. Он не мог больше держаться. Отбросив винтовку, Стойлохряков стал лихорадочно расстегивать ремень. Неужели в штаны попадет!
Чувствуя небывалое облегчение, он одновременно испытывал горечь поражения. Эту битву он буквально просрал.
Простаков с облегчением увидел, как по непонятной причине от него отвернуся красный огонек и побежал еще быстрее, стараясь не опускать вытянутые в стороны руки, к которым были привязаны горящие фонарики. Бегущие следом за ним гуськом солдаты, не чувствуя попаданий, с каждым метром ощущали все большее желание кричать от восторга.
Шестеро вбежали в периметр и, как было оговорено, быстро смешались с первой группой. Разобрать фонарики оказалось совсем простым делом.
Выстроив личный состав, генерал долго молча прохаживался перед солдатами, внимательно осматривая каждого. Самый здоровый из стоящих перед ним был заляпан зеленой краской почти полностью. Он не мог понять, как же на себя умудрился собрать все один человек, а остальные оказались целыми и невредимыми.
Стойлохряков молчал. Его люди выиграли там, где казалось невозможным одержать победу.
– У кого-нибудь живот болит? – вдруг спросил генерал.
Стойлохряков попрощался с двумя звездочками из четырех, что сияли на его погонах.
Солдаты молчали.
– Ни у кого не болит, значит. Ладно. Меняемся местами. Если из нас один добежит не меченым, ваш компот мы сами пьем.
Услышав такое, Мудрецкий расплылся в улыбке, и этого никто не видел. Темно ведь.
– Кончай ныть. Все мы туда идем. Скажи лучше, откуда этот героин.
– Ты что, – возмущался Леня, – из моих запасников, чистейший продукт.
– Был бы чистый, мы бы сейчас не блевали. Надо собраться вместе, чтобы никого не потерять, и пусть все включат фонари, вашу мать.
Настал черед солдат стрелять по офицерам. Агапов был раздражен тем, что палить дали тем, кто «выжил», а остальных попросили сесть в сторонке и не мешать.
Очень кстати попросили, потому как у многих пищеварительные тракты писали обширные трактаты. Причем некоторым удавалось разобрать слова, исходящие от собственного ливера.
Багорин с Замориным были горды предоставившейся им возможностью. Бабочкин просто трясся от нетерпения, мечтая ни разу не промахнуться.
Генерал оставил за собой право самому дать команду на наступление. Никто не возражал.
Беглецы, следуя за Сивым, углубились в какие-то заросли. Никто и не думал перечить. Тем более что состояние здоровья каждого ухудшалось с каждой минутой. Они еле брели, когда услышали голос Сивого:
– Впереди поляна, и, кажется, там машины и какие-то фонари. Волков, что ли, разгоняют?.. Уроды. Нам нужны тачки. Сейчас быстро бежим, захватываем машины и катим в Самару. Может, у них в аптечках что-нибудь найдется.
Резинкин, также попавший в группу стрелков, не поверил своим глазам.
– Глядите, чего-то много фонарей.
– Какая, на фиг, разница, – воскликнул маленький Бабочкин, поворачиваясь. – Мочи шакалов.
Зэки бежали по поляне быстро, несмотря на плохое самочувствие. Неожиданно со стороны машин стали раздаваться какие-то хлопки.
Генерал только успел построить своих людей цепью и намеревался дать команду «в атаку», как группа каких-то придурков и тоже с фонариками выбежала на поляну и понеслась на позиции стрелков.
– Это ваши люди? – спросил тут же Веретенко у комбата.
Стойлохряков совсем опустил плечи.
– Наверное, может быть. Вообще-то, никто не знал, что мы здесь.
Простаков повернул голову в сторону быстро движущихся фонарей.
– Генерал с фланга пошел, – Агапов спокойно курил, наблюдая за развитием событий. – Только чего-то фонарей много.
Тут наперерез уже бегущим из лесочка выдвинулась другая группа с огоньками в руках.
– Не понял, – пробасил Простаков.
Генерал бежал с ноющим животом. Понимая, что происходит что-то такое, чего он не планировал, Веретенко крикнул:
– Не стрелять! Не стрелять!
Сивый остановился как вкопанный.
– Засада! – заорал он. – Менты! – и, прежде чем повернулся в обратную, получил шариком прямо в глаз. – А-а-а! – орал он, убегая прочь. По руке что-то текло. – Мой глаз, суки продажные!!!
Он ломился к лесу, уже не надеясь унести ноги. Только бы не собак, только бы собак по следу не пускали. Сгрызут же.
– Не менты, десант! – орал генерал. – Всем стоять!
Бабочкин перестал стрелять. Стоящие по вершинам квадрата люди перенесли освещение на тот участок поляны, где развернулись главные события.
В большое пятно света от фонаря Мудрецкого попала кривая и грязная рожа Десятки Буб.
– Противоядие у меня! – орал не совсем нормальный тип. – Я следил за вами! Менты, хватай их! Они меня били в камере! Уроды! Хватай!
Услышав про противоядие и узнав голос Десятки Буб, Сивый повернул в его сторону.
– Убью! – выл он, плохо переставляя ноги.
Генерал уже давно склонялся к мысли, что их отравили намеренно, и теперь этот вопль о том, что «противоядие у меня», заставил старого служаку тоже повернуть на крик.
Сумасшедший хихикал, стоя на краю поляны.
– Менты, хватай их! Менты, всех хватай!
Мимо Багорина и Заморина бесшумно промелькнула гигантская тень. Это сибирский охотник Простаков стремительно перемещался в ночи, не обращая внимание на нывший желудок. Леха понимал, что они столкнулись с какими-то уродами, за которыми гонится милиция.
Генерал снова закричал: «Не стрелять!» В темноте можно и своих повалить, и это уже не игра.
Не выпуская из рук фонари, беглецы пятились назад, к лесу.
Сивый подбежал к придурку, ударил его ребром ладони по горлу и выхватил пластиковый пакет с какими-то таблетками. Мудрецкий стоял как вкопанный и продолжал освещать происходящее. Не успел Сивый оглядеться, как на него на скорости наехал массивный генерал. Криминальный папа отлетел от пуза к дереву и взвыл:
– Мусорюги!!!
Веретенко некогда было его слушать. Он выхватил пакет, открыл упаковку с таблетками и запихал себе в рот сразу две штуки. Он надеялся, что теперь-то его живот успокоится.
Воспользовавшись неразберихой, Леня подбежал к «Мерседесу». К машине одновременно с ним подбежал водитель с фонарем в одной руке и ключами в другой.
Бывшему боксеру не понадобилось много времени. Десять секунд, и он несется через поляну с включенным дальним светом к стене из спящих осин и берез.
Простаков первым подоспел на помощь к генералу. Он ударил поднимающегося Сивого своим огромным кулаком по голове, и тот снова осел к облюбованному им деревцу. В этот момент «Мерседес» краем переднего бампера отбросил здоровяка в лес и сбил с ног генерала.
– Садись! – орал Леня. – Гляди, какая точила!
Стойлохряков видел, что преступники уходят, и его рука самопроизвольно искала кобуру пистолета на поясе. Но оружия не было.
Бабочкин нарисовался с пейнтбольной винтовкой перед мордой «Мерседеса» и стал методично стрелять в лобовое стекло, заляпывая его краской.
Сивый, охая, влез на заднее сиденье.
– Гони! Оружия у них никакого нет!
Резинкин не стал смотреть на то, как срывается с места «Мерседес», он подбежал ко второму водителю:
– Дайте ключи, я хорошо вожу. Я знаю местность. Не уйдут.
Генеральский водила номер два припух.
– Не могу, парень, ты с ума сошел.
Сзади к упрямцу подошел Агапов и обхватил его, сковав руки.
Витя не стал извиняться. Пошарил ловкими пальчиками по карманам, нашел связку ключей и побежал к черной «Волге».
«Мерседес», прыгая по кочкам, несся по полю.
– Ни хрена не видно! – орал Леха.
– Гони! – корчился на заднем сиденье Сивый, поедая отобранные теперь уже у генерала таблетки.
Перед капотом «Волги» из темноты выросли Стойлохряков и Простаков. Две огромные туши упали на задние сиденья, и комбат приказал не отставать.
Если он вернет генеральский «мерс», Веретенко простит ему все.
– Давай, сынок! – кричал комбат. – Только смотри, тачку не помни!
– Ездили бы вы, бля, на «Запорожцах», – сцедил еле слышно Резинкин, огибая колдобину.
– Куда, куда они едут! – не унимался комбат. – Что за дорога, ты знаешь, куда она ведет?
Эту долбаную колею Витек распознал бы и без света фар.
– Знаю, дорога в наш парк. Некуда им деваться.
Леха забасил, сидя рядом с комбатом:
– Всем шеи поотворачиваю.
– Спокойно, – ревел Стойлохряков. – Если изнасилуем, то немного. Излишняя грубость и извращения нам ни к чему.
«Мерс» вылетел на подобие какой-то дороги.
– Ха! – выл Сивый. – У нас движок мощнее. Теперь оторвемся!
Леня открыл боковое окошко и стал тереть тряпкой лобовое стекло.
– Что делаешь?
– Да стекло заплевал мне ублюдок маленький дерьмом каким-то. Ничего не вижу!
– За дорогой гляди!
– И так отрываемся!
Расстояние действительно увеличивалось. Комбат нервничал.
– Упустишь, Резинкин! Упустишь!
– Ничего. Сейчас дорога в гору, а на спуске возьмем.
– Гони! – Комбат почесывал огромные кулаки.
Лене не удалось прямо на ходу растереть краску ладонью и приходилось смотреть за трассой с места пассажира. Подъем закончился, и начался пологий спуск.
– Ушли! – кричал радостно крепыш.
Сивый молчал, он был готов уже поверить в случившееся, как неожиданно дорога пошла резко вниз и «мерс» влетел в огромную, почти никогда не высыхающую полностью лужу. Водитель едва не вышел погулять через переднее стекло. Спасли подушки безопасности, сработавшие от резкого торможения.
Резинкин помнил, какой спуск начинается после подъема. Он выжал из машины все и не поехал вверх, а, свернув в сторону, пролетел по наклонной плоскости вниз и вырулил на трассу уже позади лужи.
Простаков быстрее комбата выбрался со своего места и побежал к бандитам. Стойлохряков только и успел ему крикнуть вслед:
– Леша, не нервничай!
И он не нервничал. Разве четыре выбитых зуба на два рыла – это преступление?
– Вам, может, Героев России дадут. А я все проспал.
Простаков, сидя на табурете, задрал нос высоко вверх.
– А чего? Чем я не герой?
Витек ухмыльнулся.
– Если ты и герой, то только нашего нового сортира. Главное, Мудрецкий сказал, что в столовке теперь будут кормить лучше. А вот кто отравил весь батальон?.. Набить бы ему в репу.
– Не знаю, – пожал плечами сибиряк. – Только лейтенант мне еще сегодня ночью какие-то таблетки дал. Помогло, и быстро. Больше не хожу. А вот генерал съел у того придурка какую-то дрянь, так до сих пор, говорят, бегает до ветру.
В кубрик заглянул Мудрецкий.
– Химики, хорош трепаться. Выходи на утренний осмотр.
Фрола передернуло.
– А вынужденно напоенным скидки ожидаются?
Эпилог
Холодец поддержал генерала:
– Надо дать попытать. Чего говорить.
Агапов снова застроил своих в лесочке. Старшего сержанта коробило, что его всего изгадили краской, а на таком здоровом бугае не оказалось ни одной отметины.
– Как вам удалось войти в квадрат? Научите остальных, глядишь, и генерала погоняем по полю. В жопу ему постреляем.
Простаков молчал как партизан, кем, впрочем, и являлся на данный момент.
– Детина, язык отсох?.. У нас осталось пять минут.
– Ой, – Заботин схватился за живот.
– Чего еще? – раздраженное «его высокоблагородие» подскочил к Грише.
– Да чего-то кишки крутануло.
– Надо знать, когда просираться. Чего молчишь, Простаков? Вы фонари зажигали или нет?
Леха надул нижнюю губу:
– Зато компот выиграли.
Агапов сел перед строем на корточки и стал тихо-тихо смеяться. Все меченые в первой битве поддержали командира.
– А чего такого? – оборонялся Леха.
Старший сержант подошел к нему и похлопал по плечу:
– Скажи нам, Кутузов, как теперь выиграть?
Леха молчал. У него не было никаких мыслей. Фонари теперь горят у них постоянно. Элемент внезапности потерян полностью.
И тут с поляны донесся голос генерала:
– Пошли!
Отделение как стояло, так и ломанулось ловить на себя шарики.
После непродолжительной атаки довольный инспектор прохаживался вдоль шеренги разукрашенных солдат.
– Вот так, товарищи. Как говорится, ни ума, ни фантазии. Мы завалили вас всех. – Веретенко неожиданно замер, скорчился и, отбросив винтовку в сторону, побежал в темноту.
Вернулся он минуты через две.
– Чего-то живот скрутило.
– Может, закончим? – позаботился Стойлохряков. Хотя ему теперь хотелось продолжать. Дела пошли на лад. Он не сомневался, что разукрасит следующим, зеленым, цветом всех зайцев.
– Продолжим, – крякнул Веретенко. – Возвращайтесь на исходную.
В очередной раз добрели до лесочка. По дороге Заботин пожаловался на боли в животе, выбежал из строя в ближайшие кусты, и вскоре по полю раздалось легкое тарахтение. Следом за ним оставили походный порядок Бабочкин и Лепестков.
Переход занял вместо полутора минут целых пять.
– Чем нас накормили сегодня? – Агапов морщился, потому как у него тоже начались боли в кишечнике. – Или мясо в котлетах хреновое, или этот компот. Поди, на складах двадцать лет лежал.
– Тогда мясо, – рассуждал Заботин, – оно лет по пятьдесят лежит в холодильниках.
– Хорош гадить, давайте думать, как нам... – Агапов сорвался с места и засел за ближайшим деревцем.
Уединиться понесло и Простакова.
Стойлохрякова боли доставали уже давно, но он пока держался. Зато генерала развезло по полной.
– Чем вы кормите людей! – восклицал он, возвращаясь в очередной раз из вынужденного похода. – Профилактическое мероприятие по очистке кишечника?! А, комбат?
Подполковник стоял на своей позиции, крепко сжимая пейнтбольное ружьишко. На глаза навернулись слезы. Невероятно, но факт – они все отравились. Вон и полковники, помощники генерала, из кратковременного похода возвращаются. Как они отобьют эту атаку?
Адъютант Веретенко, водители и непосредственный виновник происходящего с животами сослуживцев, борец за хорошее питание в столовой, террорист, он же лейтенант Мудрецкий сам корчился от болей и время от времени выпускал из рук фонарь и давал организму волю.
Отделение лихорадило. Многие стояли в строю, мужественно перенося лихорадку.
– Может, скажем? – завыл Заботин.
– И упустим шанс пострелять в шакалов! – выкрикнул Агапов, снова хватаясь за живот. – Помните слова генерала: нужно бороться со своими естественными позывами.
– А если силы не равны? – нудел Заботин, одновременно проводя газовую атаку. – Без потерь не обойтись, – скороговоркой выдавил он и со скоростью, похвальной для бойца Российской армии, скрылся в кустах. – Ты сейчас пойдешь и будешь так крутиться, как ни одна баба на бразильском карнавале задом не виляет! Ты понял?! – взревел Агапов. – Сыны, вы уяснили?!
Простаков вышел из-за дерева.
– Давайте прятаться.
– Чего? – Старший сержант уже сам плохо соображал из-за постоянных позывов.
Отобрали пять человек, что поменьше, и отправили их в обход вместе с Простаковым. Ползти теперь не имело смысла. Шли один за другим.
Справляя нужду, генерал отмечал перемещение противника. Вернувшись на позицию, он заявил:
– Видите, снова в обход пошли, с поля зайдут. Но теперь мы их видим постоянно. Ничего не выйдет, – никто не видел, как он улыбался. Участь Стойлохрякова была решена: быть ему не полковником, а снова майором, и служить не в Москве, а на Севере.
Первая половина, возглавляемая Агаповым, по генеральской команде бросилась в атаку, и одновременно с противоположной стороны побежала вторая половина отделения.
– Стеной поперли, идиоты, – радовался генерал, стреляя в движущиеся на него фонари. – Даже в стороны не расходятся. – Рядом с генералом стояли полковники из комиссии и методично, как им казалось в темноте, нагружали наступающих «зайцев».
Стойлохряков со своим начальником штаба держали оборону с другой стороны и без труда пометили всех. Подполковник обернулся. Он смотрел на вторую группу наступающих немного со стороны и видел, что происходит на самом деле. Он улыбнулся, поднимая ружье, но тут кишки призвали его к земле. Время таяло. Он не мог больше держаться. Отбросив винтовку, Стойлохряков стал лихорадочно расстегивать ремень. Неужели в штаны попадет!
Чувствуя небывалое облегчение, он одновременно испытывал горечь поражения. Эту битву он буквально просрал.
Простаков с облегчением увидел, как по непонятной причине от него отвернуся красный огонек и побежал еще быстрее, стараясь не опускать вытянутые в стороны руки, к которым были привязаны горящие фонарики. Бегущие следом за ним гуськом солдаты, не чувствуя попаданий, с каждым метром ощущали все большее желание кричать от восторга.
Шестеро вбежали в периметр и, как было оговорено, быстро смешались с первой группой. Разобрать фонарики оказалось совсем простым делом.
Выстроив личный состав, генерал долго молча прохаживался перед солдатами, внимательно осматривая каждого. Самый здоровый из стоящих перед ним был заляпан зеленой краской почти полностью. Он не мог понять, как же на себя умудрился собрать все один человек, а остальные оказались целыми и невредимыми.
Стойлохряков молчал. Его люди выиграли там, где казалось невозможным одержать победу.
– У кого-нибудь живот болит? – вдруг спросил генерал.
Стойлохряков попрощался с двумя звездочками из четырех, что сияли на его погонах.
Солдаты молчали.
– Ни у кого не болит, значит. Ладно. Меняемся местами. Если из нас один добежит не меченым, ваш компот мы сами пьем.
Услышав такое, Мудрецкий расплылся в улыбке, и этого никто не видел. Темно ведь.
* * *
Топая вдоль трассы, группа из семи беглецов начала ощущать сильное головокружение и тошноту. Сивый проблевался одним из первых. Он вел группу и не понимал, что же с ним происходит. Леня говорил ему, будто они уходят дальше от дороги, но он всякий раз посылал его подальше.– Кончай ныть. Все мы туда идем. Скажи лучше, откуда этот героин.
– Ты что, – возмущался Леня, – из моих запасников, чистейший продукт.
– Был бы чистый, мы бы сейчас не блевали. Надо собраться вместе, чтобы никого не потерять, и пусть все включат фонари, вашу мать.
Настал черед солдат стрелять по офицерам. Агапов был раздражен тем, что палить дали тем, кто «выжил», а остальных попросили сесть в сторонке и не мешать.
Очень кстати попросили, потому как у многих пищеварительные тракты писали обширные трактаты. Причем некоторым удавалось разобрать слова, исходящие от собственного ливера.
Багорин с Замориным были горды предоставившейся им возможностью. Бабочкин просто трясся от нетерпения, мечтая ни разу не промахнуться.
Генерал оставил за собой право самому дать команду на наступление. Никто не возражал.
Беглецы, следуя за Сивым, углубились в какие-то заросли. Никто и не думал перечить. Тем более что состояние здоровья каждого ухудшалось с каждой минутой. Они еле брели, когда услышали голос Сивого:
– Впереди поляна, и, кажется, там машины и какие-то фонари. Волков, что ли, разгоняют?.. Уроды. Нам нужны тачки. Сейчас быстро бежим, захватываем машины и катим в Самару. Может, у них в аптечках что-нибудь найдется.
Резинкин, также попавший в группу стрелков, не поверил своим глазам.
– Глядите, чего-то много фонарей.
– Какая, на фиг, разница, – воскликнул маленький Бабочкин, поворачиваясь. – Мочи шакалов.
Зэки бежали по поляне быстро, несмотря на плохое самочувствие. Неожиданно со стороны машин стали раздаваться какие-то хлопки.
Генерал только успел построить своих людей цепью и намеревался дать команду «в атаку», как группа каких-то придурков и тоже с фонариками выбежала на поляну и понеслась на позиции стрелков.
– Это ваши люди? – спросил тут же Веретенко у комбата.
Стойлохряков совсем опустил плечи.
– Наверное, может быть. Вообще-то, никто не знал, что мы здесь.
Простаков повернул голову в сторону быстро движущихся фонарей.
– Генерал с фланга пошел, – Агапов спокойно курил, наблюдая за развитием событий. – Только чего-то фонарей много.
Тут наперерез уже бегущим из лесочка выдвинулась другая группа с огоньками в руках.
– Не понял, – пробасил Простаков.
Генерал бежал с ноющим животом. Понимая, что происходит что-то такое, чего он не планировал, Веретенко крикнул:
– Не стрелять! Не стрелять!
Сивый остановился как вкопанный.
– Засада! – заорал он. – Менты! – и, прежде чем повернулся в обратную, получил шариком прямо в глаз. – А-а-а! – орал он, убегая прочь. По руке что-то текло. – Мой глаз, суки продажные!!!
Он ломился к лесу, уже не надеясь унести ноги. Только бы не собак, только бы собак по следу не пускали. Сгрызут же.
– Не менты, десант! – орал генерал. – Всем стоять!
Бабочкин перестал стрелять. Стоящие по вершинам квадрата люди перенесли освещение на тот участок поляны, где развернулись главные события.
В большое пятно света от фонаря Мудрецкого попала кривая и грязная рожа Десятки Буб.
– Противоядие у меня! – орал не совсем нормальный тип. – Я следил за вами! Менты, хватай их! Они меня били в камере! Уроды! Хватай!
Услышав про противоядие и узнав голос Десятки Буб, Сивый повернул в его сторону.
– Убью! – выл он, плохо переставляя ноги.
Генерал уже давно склонялся к мысли, что их отравили намеренно, и теперь этот вопль о том, что «противоядие у меня», заставил старого служаку тоже повернуть на крик.
Сумасшедший хихикал, стоя на краю поляны.
– Менты, хватай их! Менты, всех хватай!
Мимо Багорина и Заморина бесшумно промелькнула гигантская тень. Это сибирский охотник Простаков стремительно перемещался в ночи, не обращая внимание на нывший желудок. Леха понимал, что они столкнулись с какими-то уродами, за которыми гонится милиция.
Генерал снова закричал: «Не стрелять!» В темноте можно и своих повалить, и это уже не игра.
Не выпуская из рук фонари, беглецы пятились назад, к лесу.
Сивый подбежал к придурку, ударил его ребром ладони по горлу и выхватил пластиковый пакет с какими-то таблетками. Мудрецкий стоял как вкопанный и продолжал освещать происходящее. Не успел Сивый оглядеться, как на него на скорости наехал массивный генерал. Криминальный папа отлетел от пуза к дереву и взвыл:
– Мусорюги!!!
Веретенко некогда было его слушать. Он выхватил пакет, открыл упаковку с таблетками и запихал себе в рот сразу две штуки. Он надеялся, что теперь-то его живот успокоится.
Воспользовавшись неразберихой, Леня подбежал к «Мерседесу». К машине одновременно с ним подбежал водитель с фонарем в одной руке и ключами в другой.
Бывшему боксеру не понадобилось много времени. Десять секунд, и он несется через поляну с включенным дальним светом к стене из спящих осин и берез.
Простаков первым подоспел на помощь к генералу. Он ударил поднимающегося Сивого своим огромным кулаком по голове, и тот снова осел к облюбованному им деревцу. В этот момент «Мерседес» краем переднего бампера отбросил здоровяка в лес и сбил с ног генерала.
– Садись! – орал Леня. – Гляди, какая точила!
Стойлохряков видел, что преступники уходят, и его рука самопроизвольно искала кобуру пистолета на поясе. Но оружия не было.
Бабочкин нарисовался с пейнтбольной винтовкой перед мордой «Мерседеса» и стал методично стрелять в лобовое стекло, заляпывая его краской.
Сивый, охая, влез на заднее сиденье.
– Гони! Оружия у них никакого нет!
Резинкин не стал смотреть на то, как срывается с места «Мерседес», он подбежал ко второму водителю:
– Дайте ключи, я хорошо вожу. Я знаю местность. Не уйдут.
Генеральский водила номер два припух.
– Не могу, парень, ты с ума сошел.
Сзади к упрямцу подошел Агапов и обхватил его, сковав руки.
Витя не стал извиняться. Пошарил ловкими пальчиками по карманам, нашел связку ключей и побежал к черной «Волге».
«Мерседес», прыгая по кочкам, несся по полю.
– Ни хрена не видно! – орал Леха.
– Гони! – корчился на заднем сиденье Сивый, поедая отобранные теперь уже у генерала таблетки.
Перед капотом «Волги» из темноты выросли Стойлохряков и Простаков. Две огромные туши упали на задние сиденья, и комбат приказал не отставать.
Если он вернет генеральский «мерс», Веретенко простит ему все.
– Давай, сынок! – кричал комбат. – Только смотри, тачку не помни!
– Ездили бы вы, бля, на «Запорожцах», – сцедил еле слышно Резинкин, огибая колдобину.
– Куда, куда они едут! – не унимался комбат. – Что за дорога, ты знаешь, куда она ведет?
Эту долбаную колею Витек распознал бы и без света фар.
– Знаю, дорога в наш парк. Некуда им деваться.
Леха забасил, сидя рядом с комбатом:
– Всем шеи поотворачиваю.
– Спокойно, – ревел Стойлохряков. – Если изнасилуем, то немного. Излишняя грубость и извращения нам ни к чему.
«Мерс» вылетел на подобие какой-то дороги.
– Ха! – выл Сивый. – У нас движок мощнее. Теперь оторвемся!
Леня открыл боковое окошко и стал тереть тряпкой лобовое стекло.
– Что делаешь?
– Да стекло заплевал мне ублюдок маленький дерьмом каким-то. Ничего не вижу!
– За дорогой гляди!
– И так отрываемся!
Расстояние действительно увеличивалось. Комбат нервничал.
– Упустишь, Резинкин! Упустишь!
– Ничего. Сейчас дорога в гору, а на спуске возьмем.
– Гони! – Комбат почесывал огромные кулаки.
Лене не удалось прямо на ходу растереть краску ладонью и приходилось смотреть за трассой с места пассажира. Подъем закончился, и начался пологий спуск.
– Ушли! – кричал радостно крепыш.
Сивый молчал, он был готов уже поверить в случившееся, как неожиданно дорога пошла резко вниз и «мерс» влетел в огромную, почти никогда не высыхающую полностью лужу. Водитель едва не вышел погулять через переднее стекло. Спасли подушки безопасности, сработавшие от резкого торможения.
Резинкин помнил, какой спуск начинается после подъема. Он выжал из машины все и не поехал вверх, а, свернув в сторону, пролетел по наклонной плоскости вниз и вырулил на трассу уже позади лужи.
Простаков быстрее комбата выбрался со своего места и побежал к бандитам. Стойлохряков только и успел ему крикнуть вслед:
– Леша, не нервничай!
И он не нервничал. Разве четыре выбитых зуба на два рыла – это преступление?
* * *
Фрол сидел, еще немного пьяненький со вчерашнего, и грустно смотрел то на Витька Резинкина, то на Леху Простакова.– Вам, может, Героев России дадут. А я все проспал.
Простаков, сидя на табурете, задрал нос высоко вверх.
– А чего? Чем я не герой?
Витек ухмыльнулся.
– Если ты и герой, то только нашего нового сортира. Главное, Мудрецкий сказал, что в столовке теперь будут кормить лучше. А вот кто отравил весь батальон?.. Набить бы ему в репу.
– Не знаю, – пожал плечами сибиряк. – Только лейтенант мне еще сегодня ночью какие-то таблетки дал. Помогло, и быстро. Больше не хожу. А вот генерал съел у того придурка какую-то дрянь, так до сих пор, говорят, бегает до ветру.
В кубрик заглянул Мудрецкий.
– Химики, хорош трепаться. Выходи на утренний осмотр.
Фрола передернуло.
– А вынужденно напоенным скидки ожидаются?
Эпилог
В химбатальоне сегодня праздничный день. Никаких грубых слов или недовольств по поводу предстоящего мероприятия. Все как один выполняли приказания дембелей с улыбочкой, предвкушая наконец, что им больше не нужно будет терпеть на себе гнет этих моральных уродов, которым суждено сегодня оставить часть, и уже навсегда.
Ночь. Загорелись взлетные огни. «Ил-76» вырулил на взлетную полосу и увеличил тягу в двигателях. Диспетчер на вышке передал разрешение на взлет, и машина, тронувшись с места, начала разбег – вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Наконец провожающие на земле пустили слезу и разразились громкими рыданиями и сожалениями по поводу того, что их оставляют одних навсегда. И больше никогда не слышать им прекрасных голосов двух дембелей: Кирпичева и Агапова.
Вслед за первым самолетом разбег начал и второй.
Для того чтобы взлететь, необходимо было набрать скорость примерно в пятнадцать километров в час. Затем идет резкий подъем вверх. Главное, чтобы закрылки одновременно сработали. Если этого не произойдет, то никакого взлета не состоится и самолет врежется в стену туалета.
«Ил-76»: пассажирский салон – табуретка, Петрушевский – пилот, бежит впереди и часто моргает, как блики на стеклах авиалайнера во время разбега, Жевалов – хвостовое оперение, крутит задом по возможности, Багор с Замором – два крыла, синхронно и плавно машут.
Во время взлета сидящий в первом самолете Кирпичев заметил, что закрылки – руки Багорина и Заморина – одновременно резко не опустились вниз, и он сам раскачал табурет и во время подбрасывания с грохотом свалился на пол с криком: «Авария!» Он даже не пожалел на это дело свой новенький камуфляж, специально приготовленный к торжественному дню.
Дембель поднялся, встал посередине в самом конце взлетной полосы и, изобразив на лице озабоченность, подпер правой рукой подбородок:
– Я знаю, в чем проблема. Надо еще добавить огней. Огней на взлетную полосу! И вы двое машите руками одновременно, а то никуда не полетим, еще на два года тут останемся, – Кирпичев заржал.
Летящий следом за ним Агапов нажал на тормоз – просто-напросто пнул ногой, сидя на табурете, бегущего и несущего его Балчу, и тот, споткнувшись, упал носом вперед. На него повалился сам Агапов на табурете, а следом за ними еще и Рыбкин. Крыльями у Агапова были Лепестков и Авдотьев.
Несмотря на то что солдаты одновременно взмахнули руками, обозначая работу закрылков, взлет все равно не мог состояться, так как впереди валялся разбитый кикиморовский «Ил-76». А, как известно, такой здоровый самолет никак не обрулишь, не объедешь.
Тем временем Кикимор уже заглянул в третью роту и совместно с тамошними дембелями, проявлявшими непосредственный интерес к происходившему, принялся набирать людей для того, чтобы они в конце концов наладили освещение на взлетной полосе.
В результате проделанной работы перед обедом взлетка казармы первого этажа представляла собой самый что ни на есть настоящий аэропорт с провожающими, которых возглавлял Рустам Алиев, рыдающий во всю пачку, можно было даже подумать, что и неподдельно.
На взлетной полосе моргали фонарики, то есть каждый третий человек поднимался, вскидывал вверх руки, а затем снова садился на корточки – получалось красиво.
Первый самолет с главным пассажиром на борту – Кикимором, пилотом Петрушевским и хвостовым оперением Жеваловым – вырулил на взлетную полосу. Рев и стоны провожающих по поводу отъезда великого солдата достигли апогея. Петрусь посмотрел на Бабу Варю, сидящего на плечах у Простакова и изображавшего диспетчерскую башню, запросил разрешения на взлет. Баба Варя показал направление и поднял вверх вторую руку с большим пальцем, выкрикнул: «О'кей! Взлет разрешаю!»
Авдотьев доложил, что принял команду:
– Вышка, я «Первый». Вас понял. Начинаю взлет.
– Огоньки, побежали быстрее! – подсказал Кикимор, поудобнее ерзая на табурете, чем создавал дополнительные трудности для кабины, хвостового оперения и двух крыльев. Всю машину качнуло. – Не расслабляться! – подсказал пассажир.
– Начинаю взлет, – доложил командир корабля.
С вышки ответили:
– Счастливого пути!
Машина медленно начала разбег, Кикимор зарыдал:
– Прощайте! Прощайте!
Топот солдатских сапог слился воедино, и как раз напротив входной двери, там, где на тумбочке стоял дневальный, произошел взлет, командир корабля шуганулся в сторону, а остальные подбросили Кикимора вверх, и он даже на полметра оторвал задницу от табурета и затем уже приземлился на ноги, никого не задев. Довольный совершенным полетом, он смотрел на то, что происходило с Агаповым.
Пилот Балчу также обратился к сидящему наверху диспетчеру.
– О'кей! – вошел в роль Бабочкин. – Дорога свободна, начинайте!
– Ну ты и урод, – отозвался Балчу. – Тебе не диспетчером быть, а коровам хвосты крутить.
Кто-то заржал. Ведь и на самом деле до службы Баба Варя был скотником, и можно сказать, что Балчу его даже и не оскорбил, а, наоборот, отметил. Сердобольные провожающие выли навзрыд, а один бледный юноша по фамилии Валетов подбежал и вручил отъезжающему букет цветов – единственный находящийся в их казарме горшок с тщедушным растеньицем.
– Пошел прочь, бабе подаришь! – брезгливо отозвался Агапов на такие подношения и не взял растение.
Второй «Ил-76» начал разбегаться.
– Шума мотора не слышу! – кричал придирчивый «ваше благородие».
Тут же два крыла завыли: «Ж-ж-ж-ж!» и одновременно усилили топот. До момента отрыва от земли оставалось не более секунды, когда на первый этаж дверь открылась и показался подполковник Стойлохряков.
Взлет все же произошел, как и было задумано, даже закрылки одновременно сработали, но к этому моменту все фонарики со взлетной полосы исчезли, провожающие превратились в озабоченных граждан, тупо идущих в туалет целой кодлой, а Простаков замер на месте, да так и остался стоять с сидящим на его плечах рядовым Бабочкиным, исполнявшим роль диспетчерской. Боря Жевалов сориентировался, быстренько подхватил два табурета, которые сейчас валялись под ногами комбата, и пошел в кубрик.
В казарме быстро-быстро наводили порядок.
Но главное – дембеля успели улететь.
Ночь. Загорелись взлетные огни. «Ил-76» вырулил на взлетную полосу и увеличил тягу в двигателях. Диспетчер на вышке передал разрешение на взлет, и машина, тронувшись с места, начала разбег – вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Наконец провожающие на земле пустили слезу и разразились громкими рыданиями и сожалениями по поводу того, что их оставляют одних навсегда. И больше никогда не слышать им прекрасных голосов двух дембелей: Кирпичева и Агапова.
Вслед за первым самолетом разбег начал и второй.
Для того чтобы взлететь, необходимо было набрать скорость примерно в пятнадцать километров в час. Затем идет резкий подъем вверх. Главное, чтобы закрылки одновременно сработали. Если этого не произойдет, то никакого взлета не состоится и самолет врежется в стену туалета.
«Ил-76»: пассажирский салон – табуретка, Петрушевский – пилот, бежит впереди и часто моргает, как блики на стеклах авиалайнера во время разбега, Жевалов – хвостовое оперение, крутит задом по возможности, Багор с Замором – два крыла, синхронно и плавно машут.
Во время взлета сидящий в первом самолете Кирпичев заметил, что закрылки – руки Багорина и Заморина – одновременно резко не опустились вниз, и он сам раскачал табурет и во время подбрасывания с грохотом свалился на пол с криком: «Авария!» Он даже не пожалел на это дело свой новенький камуфляж, специально приготовленный к торжественному дню.
Дембель поднялся, встал посередине в самом конце взлетной полосы и, изобразив на лице озабоченность, подпер правой рукой подбородок:
– Я знаю, в чем проблема. Надо еще добавить огней. Огней на взлетную полосу! И вы двое машите руками одновременно, а то никуда не полетим, еще на два года тут останемся, – Кирпичев заржал.
Летящий следом за ним Агапов нажал на тормоз – просто-напросто пнул ногой, сидя на табурете, бегущего и несущего его Балчу, и тот, споткнувшись, упал носом вперед. На него повалился сам Агапов на табурете, а следом за ними еще и Рыбкин. Крыльями у Агапова были Лепестков и Авдотьев.
Несмотря на то что солдаты одновременно взмахнули руками, обозначая работу закрылков, взлет все равно не мог состояться, так как впереди валялся разбитый кикиморовский «Ил-76». А, как известно, такой здоровый самолет никак не обрулишь, не объедешь.
Тем временем Кикимор уже заглянул в третью роту и совместно с тамошними дембелями, проявлявшими непосредственный интерес к происходившему, принялся набирать людей для того, чтобы они в конце концов наладили освещение на взлетной полосе.
В результате проделанной работы перед обедом взлетка казармы первого этажа представляла собой самый что ни на есть настоящий аэропорт с провожающими, которых возглавлял Рустам Алиев, рыдающий во всю пачку, можно было даже подумать, что и неподдельно.
На взлетной полосе моргали фонарики, то есть каждый третий человек поднимался, вскидывал вверх руки, а затем снова садился на корточки – получалось красиво.
Первый самолет с главным пассажиром на борту – Кикимором, пилотом Петрушевским и хвостовым оперением Жеваловым – вырулил на взлетную полосу. Рев и стоны провожающих по поводу отъезда великого солдата достигли апогея. Петрусь посмотрел на Бабу Варю, сидящего на плечах у Простакова и изображавшего диспетчерскую башню, запросил разрешения на взлет. Баба Варя показал направление и поднял вверх вторую руку с большим пальцем, выкрикнул: «О'кей! Взлет разрешаю!»
Авдотьев доложил, что принял команду:
– Вышка, я «Первый». Вас понял. Начинаю взлет.
– Огоньки, побежали быстрее! – подсказал Кикимор, поудобнее ерзая на табурете, чем создавал дополнительные трудности для кабины, хвостового оперения и двух крыльев. Всю машину качнуло. – Не расслабляться! – подсказал пассажир.
– Начинаю взлет, – доложил командир корабля.
С вышки ответили:
– Счастливого пути!
Машина медленно начала разбег, Кикимор зарыдал:
– Прощайте! Прощайте!
Топот солдатских сапог слился воедино, и как раз напротив входной двери, там, где на тумбочке стоял дневальный, произошел взлет, командир корабля шуганулся в сторону, а остальные подбросили Кикимора вверх, и он даже на полметра оторвал задницу от табурета и затем уже приземлился на ноги, никого не задев. Довольный совершенным полетом, он смотрел на то, что происходило с Агаповым.
Пилот Балчу также обратился к сидящему наверху диспетчеру.
– О'кей! – вошел в роль Бабочкин. – Дорога свободна, начинайте!
– Ну ты и урод, – отозвался Балчу. – Тебе не диспетчером быть, а коровам хвосты крутить.
Кто-то заржал. Ведь и на самом деле до службы Баба Варя был скотником, и можно сказать, что Балчу его даже и не оскорбил, а, наоборот, отметил. Сердобольные провожающие выли навзрыд, а один бледный юноша по фамилии Валетов подбежал и вручил отъезжающему букет цветов – единственный находящийся в их казарме горшок с тщедушным растеньицем.
– Пошел прочь, бабе подаришь! – брезгливо отозвался Агапов на такие подношения и не взял растение.
Второй «Ил-76» начал разбегаться.
– Шума мотора не слышу! – кричал придирчивый «ваше благородие».
Тут же два крыла завыли: «Ж-ж-ж-ж!» и одновременно усилили топот. До момента отрыва от земли оставалось не более секунды, когда на первый этаж дверь открылась и показался подполковник Стойлохряков.
Взлет все же произошел, как и было задумано, даже закрылки одновременно сработали, но к этому моменту все фонарики со взлетной полосы исчезли, провожающие превратились в озабоченных граждан, тупо идущих в туалет целой кодлой, а Простаков замер на месте, да так и остался стоять с сидящим на его плечах рядовым Бабочкиным, исполнявшим роль диспетчерской. Боря Жевалов сориентировался, быстренько подхватил два табурета, которые сейчас валялись под ногами комбата, и пошел в кубрик.
В казарме быстро-быстро наводили порядок.
Но главное – дембеля успели улететь.