Страница:
Обезьян захрипел, по всему его телу пробежала судорога, а потом мышцы расслабились, он рухнул на пол и задергался, размахивая руками и брызгая кровью из раны. Блатные со всех сторон насели на его тело, и в Обезьяна стали втыкаться «пики» и заточки. Сцена была как две капли воды похожа на недавно случившуюся здесь же гибель Казака. Выдергивать оружие из тела «суки» никто из блатных не стал – по понятиям это считалось западло.
– В окно его! – приказал Рука, когда последний из блатных отошел от мертвого тела.
Окровавленного Обезьяна подняли с пола и перевалили через подоконник. Один из блатных, не удержавшись, прямо из окна помочился на его тело.
Потом в это же окно вылетели несколько матрасов, а еще через минуту кто-то их поджег. На белых сугробах заплясали мрачные отблески пламени. Во всей этой картине было что-то варварское, дикарское. Не верилось, что происходит это в двадцать первом веке, в далеко не самой малоразвитой стране.
– Эй, тут еще один дергается! – послышался из барака чей-то азартный крик, но его тут же заглушил другой, донесшийся со стороны локалки, от проделанной блатными дыры:
– Эй, люди! Рука, Степан, Хромой! Вертухаи идут!
19
20
– В окно его! – приказал Рука, когда последний из блатных отошел от мертвого тела.
Окровавленного Обезьяна подняли с пола и перевалили через подоконник. Один из блатных, не удержавшись, прямо из окна помочился на его тело.
Потом в это же окно вылетели несколько матрасов, а еще через минуту кто-то их поджег. На белых сугробах заплясали мрачные отблески пламени. Во всей этой картине было что-то варварское, дикарское. Не верилось, что происходит это в двадцать первом веке, в далеко не самой малоразвитой стране.
– Эй, тут еще один дергается! – послышался из барака чей-то азартный крик, но его тут же заглушил другой, донесшийся со стороны локалки, от проделанной блатными дыры:
– Эй, люди! Рука, Степан, Хромой! Вертухаи идут!
19
– А еще дядя Вахтанг рассказывал, как они с вашим Батей познакомились. Он тогда заднюю стену какого-то новосибирского отделения милиции грузовиком разломал и его освободил. Вы знаете эту историю? – София немного грустно улыбнулась своим воспоминаниям.
– Как не знать! – отозвался Колыма. – Правда, я не в курсах был, что там у следака именно Сван сидел, а так-то, конечно, знаю. Батя про тот случай любит рассказывать.
В салоне самолета «Ан-26», с дозаправками следующего из Ростова-на-Дону в Якутск, было немноголюдно. Большая часть севших в Ростове пассажиров сошли во время первой и второй дозаправок, а садилось там людей меньше, чем сходило. Сейчас небольшой салон был полупустым, вокруг сидевших в самом хвосте самолета Колымы, Софии и Горца никого не было, и разговаривать можно было вполне свободно. Именно этим последние полчаса они и занимались. До этого все трое спали, а сейчас, проснувшись и выпив кофе, негромко беседовали. В основном разговор шел между Колымой и Софией, Горец все больше отмалчивался.
Девушка неожиданно оказалась довольно интересной собеседницей. Более того, к огромному удивлению Колымы, она выказывала очень хорошую осведомленность о Бате – разумеется, в основном о его прошлых делах, но все-таки. Видимо, Сван крепко доверял этой девушке, коли ей такое рассказывал. По кое-каким делам, о которых София вскользь упоминала, срок давности до сих пор не вышел. Причем разговаривала она об этом сама, по собственному желанию, безо всяких наводящих вопросов со стороны Колымы. Похоже, ей было просто приятно вспомнить Свана и то, что он ей рассказывал.
– Да, – сказала девушка, – дядя тоже очень любил про вашего Батю рассказывать. Говорил, что это его лучший друг, что он очень многим ему помог, а когда они вместе сидели в каком-то из лагерей у вас на Колыме, он даже жизнь ему спас.
– Да? – удивленно поднял брови Колыма. – А вот про это я не знаю, не слышал никогда.
– Дядя говорил, что тогда Бате пришлось из-за него с одним из своих расправиться. Дядя тогда только что попал в лагерь, и кто-то из местных, он говорил, Муха его звали, к нему прицепился из-за того, что дядя грузин. Смотрящим по камере как раз Батя был, а этот Муха, который с дядей поссорился, был его помощником. Дядя рассказывал, что, когда они с Мухой подрались, все блатные в камере требовали, чтобы Батя признал, что виноват дядя. Он объяснял, мол, тот был им свой, из семьи, а он пришлый.
– Ясно, – кивнул Колыма. Он прекрасно понимал, о чем идет речь. В самом деле, если вновь прибывший еще не успел войти в семью, а уже подрался с кем-то из местных, пусть даже не по своей инициативе, симпатии постоянных обитателей камеры будут не на его стороне, хотя по понятиям это и неправильно. – Но это не по понятиям, – вслух сказал он.
– Вот! – обрадованно кивнула девушка. – Дядя рассказывал, что как раз так тогда Батя и сказал. Что настоящий блатной не должен сам ваших правил нарушать, а если нарушает, то он не прав. Ну, то есть не не прав, а… – София прикусила нижнюю губу. – Дядя как-то по-другому говорил.
– Наверное, что косяк за ним, – подсказал Колыма.
– Да, точно! Дядя Вахтанг мне тогда так же сказал! Батя им объяснил, что за этим Мухой косяк, а дядю принял в семью. Тогда этот блатной взбунтовался, и Бате пришлось его убить.
Колыма согласно качнул головой. Он не знал этой истории, но рассказанное было очень похоже на Батю. Для него понятия всегда были святы. В отличие от многих других смотрящих, которые со временем переставали оглядываться на воровской закон и решали, что правильно, а что неправильно, для себя и своих приближенных сами, Батя всегда соблюдал закон и требовал того же от других. Именно поэтому, кстати сказать, Колыма в свое время и пошел за ним. Коля с детства ненавидел беспредел во всех формах и считал, что хоть какой-нибудь порядок обязательно нужен. А кроме того, Батя всегда терпеть не мог националистов среди своих. Он считал, что блатной – это сама по себе национальность, не хуже любой другой.
– И правильно сделал, – кивнул Колыма. – Узнаю Батю. Я бы на его месте точно так же поступил бы.
Неожиданно сидевший рядом Горец что-то негромко сказал по-грузински, обращаясь к Софии. Смысла его слов Колыма, разумеется, не понял, но интонация явно была вопросительной.
– Говори по-русски, Шалва, – ответила девушка и, повернувшись к Колыме, перевела: – Шалва спрашивает, зачем Бате сейчас «груз» понадобился.
Колыме показалось, что Горец недоволен тем, что его вопрос перевели, но он промолчал. В конце концов, имеет же тот право поговорить с Софией на родном языке. То, что девушка перевела для него вопрос, делает ей честь, но это вовсе не обязательно. Тем временем София ответила Горцу, по-русски же:
– Я не знаю, Шалва. Мне дядя Вахтанг говорил, что Бате понадобился «груз», и еще говорил, что раз он просит, то надо отдать, а зачем – не говорил. Может быть, он и сам не знал.
На секунду повисла неловкая тишина. София выжидательно смотрела на Колыму, явно думая, что сейчас он ответит на вопрос Горца, но Колыма молчал, ведь спрашивали-то не его.
Да и что он может сказать – в этом деле он простой исполнитель воли смотрящего.
– А вы, Коля, не знаете? – нарушила неловкое молчание София. Горец снова чуть поморщился.
– Не в курсах, – развел руками Колыма. – Мое дело «груз» привезти, выполнить, что Батя велел. В маляве он написал только, что этот «груз» может его спасти. И его, и прочих пацанов на зоне.
– От чего спасти? – Глаза девушки широко открылись.
– Там администрация их прессовать начала, – ответил Колыма. – Причем Батя пишет, что оборзел «хозяин» конкретно – одного из правильных пацанов прямо перед строем «суки» «законтачили», самого Батю пытались заставить КСП ровнять, а когда он отказался, в ШИЗО посадили. А ШИЗО у нас на Колыме… Ну, это долго рассказывать, но сама понимаешь – далеко не санаторий.
– Погоди, Коля, это они что же, смотрящего по области хотели заставить КСП разравнивать? – вступил в разговор Горец. – Или они не знали, с кем дело имеют?
– Как не знали, – покачал головой Колыма. – Батю у нас в области каждая собака знает, про «хозяина» лагеря я уж не говорю. Нет, тут все непросто. Зачем-то ему это понадобилось, а зачем – неясно. Но маляву мне Батя кинул из ШИЗО. София-то ладно, но ты говорил, что у нас когда-то чалился, значит, должен понимать, что это такое, тем более для старика.
– Еще бы, – покрутил головой Горец. – А еще одного пацана «законтачили», говоришь?
– Точно. Прямо перед строем.
– Ничего себе…
– А как «груз» может Бате помочь? – спросила София.
– Это уж я не знаю. Это только сам Батя в курсах, – развел руками Колыма.
После этого Колыма замолчал. Разговор всколыхнул у него в душе все то, о чем он последнее время старался думать поменьше. Если Батю все еще не выпустили из ШИЗО, то выходит, он там уже вторую неделю. Еще несколько дней, и он просто умрет, если его оттуда не вытащить. А если администрация лагеря и правда так оборзела, то она может на это пойти. Эх, знать бы, кто стоит за «хозяином», ведь не мог он такую штуку только по своей воле замутить. Просто побоялся бы.
Невеселые размышления Колымы нарушил Горец. Он снова что-то сказал Софии по-грузински.
– Шалва! Ты понимаешь, невежливо говорить на языке, которого Коля не понимает!
– Да ничего, София, все нормально, – попытался возразить Колыма, но девушка не обратила на это внимания.
– Шалва спрашивает, что Сван собирался от Бати взамен «груза» получить.
Лицо Колымы осталось неподвижным, но вопрос ему здорово не понравился. Как и то, что задал его Горец по-своему. Не иначе специально говорил именно по-грузински, чтобы он не понимал, о чем идет речь. Не очень-то это хорошо. Но вслух Колыма ничего не сказал и вообще воздержался от своей оценки происходящего. Тем временем София ответила на вопрос:
– Не знаю, Шалва. Про это дядя Вахтанг ничего мне не говорил. Он только сказал, что «груз» нужно отдать.
Горец снова произнес какую-то непонятную фразу по-грузински. На этот раз София не стала делать ему замечаний, а просто сразу перевела:
– Шалва говорит, это странно, потому что «груз» немало стоит. Ну и что? Ты не понимаешь, что дядя Вахтанг жизнью Бате обязан?! Разве после этого деньгами считаются? Да и не останется Батя в долгу, не такой он человек! Не зря же дядя мне столько про него рассказывал.
– Рассказывал – это одно, а жизнь – другое, – негромко сказал Горец, теперь уже по-русски. Видимо, он наконец понял, что переходить на грузинский язык бесполезно, все равно София переводит все его слова.
– А это уж не твое дело, – уже совсем другим, жестким и решительным голосом сказала девушка. – Душеприказчиком своим дядя Вахтанг меня назначил.
– Я понимаю, София, но и ты должна понять. Ты хоть представляешь, сколько, – на этом слове Горец сделал особенно четкое ударение, – этот «груз» стоит?
– Они были лучшими друзьями, – негромко ответила девушка и отвернулась к иллюминатору, ясно давая понять, что разговаривать на эту тему больше не желает.
Горец что-то пробормотал себе под нос и опустил голову. Колыма, по-прежнему сохраняя полное внешнее спокойствие, про себя хмыкнул. Да, Горец-то, оказывается, очень себе на уме. Мотивы-то его, конечно, понятны, но все равно это нехорошо. «Груз» не его, а значит, не о чем ему и беспокоиться. И говорить по-грузински пытался… Нехило же его припекло, если он решился об этом при нем говорить.
С другой стороны, как раз все понятно. Это ведь, наверное, его последний шанс переубедить племянницу Свана. Странно только, что он раньше не попытался. Хотя стоп! С чего это он взял, что не попытался? В Тбилиси у Горца было сколько угодно возможностей поговорить с Софией наедине, после того как он узнал, что у Колымы в Грузии за дело. Наверняка он и там с ней об этом разговаривал, а София не поддалась. Ну девчонка, ну молодец!
Колыма с теплотой покосился на глядящую в иллюминатор девушку. Точно, царица Тамара, да и только.
Следующие часа полтора все трое только изредка обменивались короткими односложными репликами.
– Огоньки какие-то внизу, – наконец нарушила долгое молчание София.
Колыма тоже выглянул в иллюминатор. Под крылом самолета и правда проплывали разреженные огоньки какого-то довольно крупного города. Блатной посмотрел на часы.
– К Якутску подлетаем, – сказал он. – Сейчас на посадку будем заходить.
– Как не знать! – отозвался Колыма. – Правда, я не в курсах был, что там у следака именно Сван сидел, а так-то, конечно, знаю. Батя про тот случай любит рассказывать.
В салоне самолета «Ан-26», с дозаправками следующего из Ростова-на-Дону в Якутск, было немноголюдно. Большая часть севших в Ростове пассажиров сошли во время первой и второй дозаправок, а садилось там людей меньше, чем сходило. Сейчас небольшой салон был полупустым, вокруг сидевших в самом хвосте самолета Колымы, Софии и Горца никого не было, и разговаривать можно было вполне свободно. Именно этим последние полчаса они и занимались. До этого все трое спали, а сейчас, проснувшись и выпив кофе, негромко беседовали. В основном разговор шел между Колымой и Софией, Горец все больше отмалчивался.
Девушка неожиданно оказалась довольно интересной собеседницей. Более того, к огромному удивлению Колымы, она выказывала очень хорошую осведомленность о Бате – разумеется, в основном о его прошлых делах, но все-таки. Видимо, Сван крепко доверял этой девушке, коли ей такое рассказывал. По кое-каким делам, о которых София вскользь упоминала, срок давности до сих пор не вышел. Причем разговаривала она об этом сама, по собственному желанию, безо всяких наводящих вопросов со стороны Колымы. Похоже, ей было просто приятно вспомнить Свана и то, что он ей рассказывал.
– Да, – сказала девушка, – дядя тоже очень любил про вашего Батю рассказывать. Говорил, что это его лучший друг, что он очень многим ему помог, а когда они вместе сидели в каком-то из лагерей у вас на Колыме, он даже жизнь ему спас.
– Да? – удивленно поднял брови Колыма. – А вот про это я не знаю, не слышал никогда.
– Дядя говорил, что тогда Бате пришлось из-за него с одним из своих расправиться. Дядя тогда только что попал в лагерь, и кто-то из местных, он говорил, Муха его звали, к нему прицепился из-за того, что дядя грузин. Смотрящим по камере как раз Батя был, а этот Муха, который с дядей поссорился, был его помощником. Дядя рассказывал, что, когда они с Мухой подрались, все блатные в камере требовали, чтобы Батя признал, что виноват дядя. Он объяснял, мол, тот был им свой, из семьи, а он пришлый.
– Ясно, – кивнул Колыма. Он прекрасно понимал, о чем идет речь. В самом деле, если вновь прибывший еще не успел войти в семью, а уже подрался с кем-то из местных, пусть даже не по своей инициативе, симпатии постоянных обитателей камеры будут не на его стороне, хотя по понятиям это и неправильно. – Но это не по понятиям, – вслух сказал он.
– Вот! – обрадованно кивнула девушка. – Дядя рассказывал, что как раз так тогда Батя и сказал. Что настоящий блатной не должен сам ваших правил нарушать, а если нарушает, то он не прав. Ну, то есть не не прав, а… – София прикусила нижнюю губу. – Дядя как-то по-другому говорил.
– Наверное, что косяк за ним, – подсказал Колыма.
– Да, точно! Дядя Вахтанг мне тогда так же сказал! Батя им объяснил, что за этим Мухой косяк, а дядю принял в семью. Тогда этот блатной взбунтовался, и Бате пришлось его убить.
Колыма согласно качнул головой. Он не знал этой истории, но рассказанное было очень похоже на Батю. Для него понятия всегда были святы. В отличие от многих других смотрящих, которые со временем переставали оглядываться на воровской закон и решали, что правильно, а что неправильно, для себя и своих приближенных сами, Батя всегда соблюдал закон и требовал того же от других. Именно поэтому, кстати сказать, Колыма в свое время и пошел за ним. Коля с детства ненавидел беспредел во всех формах и считал, что хоть какой-нибудь порядок обязательно нужен. А кроме того, Батя всегда терпеть не мог националистов среди своих. Он считал, что блатной – это сама по себе национальность, не хуже любой другой.
– И правильно сделал, – кивнул Колыма. – Узнаю Батю. Я бы на его месте точно так же поступил бы.
Неожиданно сидевший рядом Горец что-то негромко сказал по-грузински, обращаясь к Софии. Смысла его слов Колыма, разумеется, не понял, но интонация явно была вопросительной.
– Говори по-русски, Шалва, – ответила девушка и, повернувшись к Колыме, перевела: – Шалва спрашивает, зачем Бате сейчас «груз» понадобился.
Колыме показалось, что Горец недоволен тем, что его вопрос перевели, но он промолчал. В конце концов, имеет же тот право поговорить с Софией на родном языке. То, что девушка перевела для него вопрос, делает ей честь, но это вовсе не обязательно. Тем временем София ответила Горцу, по-русски же:
– Я не знаю, Шалва. Мне дядя Вахтанг говорил, что Бате понадобился «груз», и еще говорил, что раз он просит, то надо отдать, а зачем – не говорил. Может быть, он и сам не знал.
На секунду повисла неловкая тишина. София выжидательно смотрела на Колыму, явно думая, что сейчас он ответит на вопрос Горца, но Колыма молчал, ведь спрашивали-то не его.
Да и что он может сказать – в этом деле он простой исполнитель воли смотрящего.
– А вы, Коля, не знаете? – нарушила неловкое молчание София. Горец снова чуть поморщился.
– Не в курсах, – развел руками Колыма. – Мое дело «груз» привезти, выполнить, что Батя велел. В маляве он написал только, что этот «груз» может его спасти. И его, и прочих пацанов на зоне.
– От чего спасти? – Глаза девушки широко открылись.
– Там администрация их прессовать начала, – ответил Колыма. – Причем Батя пишет, что оборзел «хозяин» конкретно – одного из правильных пацанов прямо перед строем «суки» «законтачили», самого Батю пытались заставить КСП ровнять, а когда он отказался, в ШИЗО посадили. А ШИЗО у нас на Колыме… Ну, это долго рассказывать, но сама понимаешь – далеко не санаторий.
– Погоди, Коля, это они что же, смотрящего по области хотели заставить КСП разравнивать? – вступил в разговор Горец. – Или они не знали, с кем дело имеют?
– Как не знали, – покачал головой Колыма. – Батю у нас в области каждая собака знает, про «хозяина» лагеря я уж не говорю. Нет, тут все непросто. Зачем-то ему это понадобилось, а зачем – неясно. Но маляву мне Батя кинул из ШИЗО. София-то ладно, но ты говорил, что у нас когда-то чалился, значит, должен понимать, что это такое, тем более для старика.
– Еще бы, – покрутил головой Горец. – А еще одного пацана «законтачили», говоришь?
– Точно. Прямо перед строем.
– Ничего себе…
– А как «груз» может Бате помочь? – спросила София.
– Это уж я не знаю. Это только сам Батя в курсах, – развел руками Колыма.
После этого Колыма замолчал. Разговор всколыхнул у него в душе все то, о чем он последнее время старался думать поменьше. Если Батю все еще не выпустили из ШИЗО, то выходит, он там уже вторую неделю. Еще несколько дней, и он просто умрет, если его оттуда не вытащить. А если администрация лагеря и правда так оборзела, то она может на это пойти. Эх, знать бы, кто стоит за «хозяином», ведь не мог он такую штуку только по своей воле замутить. Просто побоялся бы.
Невеселые размышления Колымы нарушил Горец. Он снова что-то сказал Софии по-грузински.
– Шалва! Ты понимаешь, невежливо говорить на языке, которого Коля не понимает!
– Да ничего, София, все нормально, – попытался возразить Колыма, но девушка не обратила на это внимания.
– Шалва спрашивает, что Сван собирался от Бати взамен «груза» получить.
Лицо Колымы осталось неподвижным, но вопрос ему здорово не понравился. Как и то, что задал его Горец по-своему. Не иначе специально говорил именно по-грузински, чтобы он не понимал, о чем идет речь. Не очень-то это хорошо. Но вслух Колыма ничего не сказал и вообще воздержался от своей оценки происходящего. Тем временем София ответила на вопрос:
– Не знаю, Шалва. Про это дядя Вахтанг ничего мне не говорил. Он только сказал, что «груз» нужно отдать.
Горец снова произнес какую-то непонятную фразу по-грузински. На этот раз София не стала делать ему замечаний, а просто сразу перевела:
– Шалва говорит, это странно, потому что «груз» немало стоит. Ну и что? Ты не понимаешь, что дядя Вахтанг жизнью Бате обязан?! Разве после этого деньгами считаются? Да и не останется Батя в долгу, не такой он человек! Не зря же дядя мне столько про него рассказывал.
– Рассказывал – это одно, а жизнь – другое, – негромко сказал Горец, теперь уже по-русски. Видимо, он наконец понял, что переходить на грузинский язык бесполезно, все равно София переводит все его слова.
– А это уж не твое дело, – уже совсем другим, жестким и решительным голосом сказала девушка. – Душеприказчиком своим дядя Вахтанг меня назначил.
– Я понимаю, София, но и ты должна понять. Ты хоть представляешь, сколько, – на этом слове Горец сделал особенно четкое ударение, – этот «груз» стоит?
– Они были лучшими друзьями, – негромко ответила девушка и отвернулась к иллюминатору, ясно давая понять, что разговаривать на эту тему больше не желает.
Горец что-то пробормотал себе под нос и опустил голову. Колыма, по-прежнему сохраняя полное внешнее спокойствие, про себя хмыкнул. Да, Горец-то, оказывается, очень себе на уме. Мотивы-то его, конечно, понятны, но все равно это нехорошо. «Груз» не его, а значит, не о чем ему и беспокоиться. И говорить по-грузински пытался… Нехило же его припекло, если он решился об этом при нем говорить.
С другой стороны, как раз все понятно. Это ведь, наверное, его последний шанс переубедить племянницу Свана. Странно только, что он раньше не попытался. Хотя стоп! С чего это он взял, что не попытался? В Тбилиси у Горца было сколько угодно возможностей поговорить с Софией наедине, после того как он узнал, что у Колымы в Грузии за дело. Наверняка он и там с ней об этом разговаривал, а София не поддалась. Ну девчонка, ну молодец!
Колыма с теплотой покосился на глядящую в иллюминатор девушку. Точно, царица Тамара, да и только.
Следующие часа полтора все трое только изредка обменивались короткими односложными репликами.
– Огоньки какие-то внизу, – наконец нарушила долгое молчание София.
Колыма тоже выглянул в иллюминатор. Под крылом самолета и правда проплывали разреженные огоньки какого-то довольно крупного города. Блатной посмотрел на часы.
– К Якутску подлетаем, – сказал он. – Сейчас на посадку будем заходить.
20
– Достукались, мать вашу так! Доигрался подпол! – Высокий капитан с непокрытой головой и с автоматом в руках зло плюнул в снег. – Вот вам это сраное перевоспитание! Вот вам «красная» зона!
– Товарищ капитан! – К офицеру подлетел молодой вохровец-кинолог. – Пускать собак?
– Нет!! – Капитан рявкнул так, что слышно его было метров за двадцать. – Никаких собак!
Развернувшись, он крикнул еще громче:
– Никакой стрельбы! Близко к локалке не подходить! Держать дыру под прицелом! Ждем начальство! – И уже тише добавил: – Васильев это дерьмо заварил, он пусть его и расхлебывает.
Капитана можно было понять. Ночью, когда все высшее лагерное начальство уезжало в поселок, он оставался старшим по званию на всей территории зоны и нисколько не сомневался, что, если он сейчас допустит хотя бы малейший промах, Васильев найдет способ свалить на него вину за бунт.
Именно поэтому, подняв по тревоге бойцов и подведя их к огороженной локалкой территории, капитан и не подумал скомандовать немедленный штурм, а просто расставил вертухаев с автоматами вокруг и приказал не соваться близко к забору. Он прекрасно видел багровые отсветы от горящего за локалкой огня, но был уверен в том, что спасать там уже некого. Да и не особенно рвался капитан спасать лагерных активистов – уж он-то хорошо знал, что они собой представляют, и в глубине души даже испытывал определенное удовлетворение при мысли о том, что эти подонки наконец-то получили свое.
– Машину за Васильевым отправили? – резко спросил он стоявшего рядом сержанта.
– Так точно. Они уже наверняка сюда едут, тут всего-то пять минут туда, пять обратно.
«Плюс еще минут десять наш товарищ подполковник просыпаться будет, – подумал капитан. – Хотя нет. Это я зря. Уж сегодня-то он наверняка встанет побыстрее, когда услышит, какие у нас тут новости».
Капитан едва заметно скривил губы в злорадной усмешке. Ему с самого начала не нравилась затея с перевоспитанием, о чем он честно и предупредил Васильева, когда тот давал им приказ. Но субординация – вещь в армии нерушимая. Васильев – подполковник, а он всего лишь капитан, так что его мнением «хозяин» спо-койно пренебрег. С другой стороны, возможно, и сам Васильев затеял все это не по своей инициативе. То-то к нему незадолго до начала «перевоспитания» какой-то непонятный тип приехал. Кто он такой, никто не знал, но повадки у гостя были явно начальственные.
В проеме дыры, напротив которой и стоял капитан, неожиданно мелькнула какая-то черная тень. Стоявший впереди и чуть справа солдат вскинул автомат.
– Не стрелять!! – Капитан рванулся вперед и ребром ладони подбил ствол автомата вверх. Впрочем, этого можно было и не делать – солдат успел услышать команду и спуск не нажал.
– Я же ясно сказал, не стрелять!
– Но там же… – начал вертухай.
– Если они из дыры вылезут и на нас кинутся – тогда пали. А до тех пор вообще забудь, что у тебя автомат есть! Эй, сержант! Быстро пробеги вокруг, еще раз всех предупреди – если хоть один выстрел услышу, то мне все равно, попал или не попал, два года дисбата я стрелку обеспечу.
Сержант кивнул и скрылся в темноте. В этот момент сзади раздался приближающийся шум мотора, и на пространство перед локалкой выехал «уазик», осветивший все перед собой ярким светом фар.
Увидев, как из машины вываливаются Васильев и лагерный «кум», капитан испытал ни с чем не сравнимое чувство облегчения – кажется, обошлось. Теперь за то, что случится дальше, отвечает уже не он, а подполковник Васильев. Его же дело маленькое – приказы выполнять. А еще через секунду, рассмотрев в ярком свете фар лицо Васильева, капитан, кроме облегчения, испытал и злорадство. Васильев был бледен как мраморная статуя, уголки губ у него подергивались, а походка была неровной, словно подполковник хромал одновременно на обе ноги. «Явился, перевоспитатель. Ну вот, теперь полюбуйся на то, чего ты достиг», – промелькнуло в голове офицера.
– Колосов! В чем тут у вас дело?! – В конце этого короткого вопроса голос Васильева сорвался.
– Зэки бунтуют, товарищ подполковник! Захватили шестой барак, – доложил капитан. Шестым бараком официально именовалась пресс-хата.
– Как… Почему… – Васильев ни одного вопроса толком не мог довести до конца. То ли из-за того, что губы тряслись, то ли потому, что он сам прекрасно понимал, почему взбунтовались зэки.
– Что вы предприняли? – почти нормальным голосом спросил вышедший из-за спины начальника лагеря «кум». Этот выглядел поспокойнее. Оно и понятно – он, в общем, тоже за введение новых порядков не отвечал, даже пытался отговорить «хозяина».
– Поднял бойцов по тревоге, окружил территорию, на которой располагаются бунтующие.
– Туда не лезли?
– Нет.
– А в переговоры с заключенными вступали?
– Нет, ждали вас.
«Кум" кивнул. По выражению его лица капитан видел, что начальник оперчасти прекрасно понял, почему он ждал начальство, и вполне одобряет это решение. «Кум" повернулся к Васильеву и спросил:
– Что делать будем, Алексей Иванович?
Васильев несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, словно вытащенная из воды рыба. Он был в полной растерянности. Начальник лагеря очень надеялся, что все обойдется, что зэки не решатся на бунт. И теперь, когда «разморозка» все-таки началась, просто не знал, что делать.
– Прожекторы направьте сюда, на локалку! – приказал он.
Приказ прозвучал тихо, и его, конечно, никто бы не услышал, но исполнительные сержанты с лужеными глотками тут же подхватили его, и через несколько секунд прожекторы с вышек ярко осветили пространство перед продырявленной локалкой, напрягшихся бойцов с автоматами наготове, рвущихся с поводков, бешено хрипящих, роняющих с клыков на снег пену овчарок и группу начальства перед «уазиком», прикрываемую несколькими вооруженными вертухаями.
Быстрое и четкое исполнение его приказа придало Васильеву сил и уверенности в себе. Он собрался с духом и заговорил почти нормальным командным голосом:
– Мегафон мне принесите быстро. Бойцов сюда побольше, и чтобы оружие у всех было в боевой готовности.
Один из вертухаев помчался за мегафоном, а отступивший чуть назад капитан еще раз незаметно вздохнул с облегчением.
Вообще-то вносить оружие на территорию зоны строго запрещено. Но он, когда поднимал бойцов, приказал им взять автоматы – иначе бы совсем глупо получилось, на подавление бунта без оружия не ходят. Да его могли и попросту не послушаться. А теперь, когда тот же приказ отдал старший по званию, ответственность за автоматы ложилась на него же.
Через несколько минут запыхавшийся солдат притащил Васильеву мегафон, а рядом с ним собрался внушительный отряд бойцов.
– Что вы собираетесь делать? – спросил подполковника «кум». Но «хозяин» только досадливо отмахнулся и поднял ко рту мегафон.
– Заключенные! – раздался над зоной усиленный мегафоном голос. – С вами говорит начальник лагеря! Приказываю немедленно сдать все оружие и выходить с огороженной территории по одному, держа руки за головой! В противном случае в зону будет введен спецназ внутренних войск! Гарантирую объективное рассмотрение всех ваших дел! – Васильев замолчал, переводя дух, а спустя секунду из-за локалки ему ответил чей-то громкий голос, хоть и не усиленный динамиком мегафона, но все равно слышимый немногим хуже:
– Где ты спецназ тут возьмешь, гражданин начальник?! Тебе его надо из Магадана вызывать, а там, как о твоих делах узнают, прежде чем спецназ сюда послать, тебе жопу на британский флаг порвут! А со своими вертухаями соваться не советую, худо будет!
Васильев яростно выдохнул. Зэки сразу угодили в уязвимое место – вызывать подмогу ему совершенно не хотелось. Если начальник лагеря не только доводил своих зэков до бунта, но еще и не мог справиться с ними своими силами, шансов легко отделаться у него не оставалось.
– Чего вы хотите? – хрипло пролаял он в мегафон.
– Вот об этом и поговорим, – раздалось из-за локалки. – Давай так – от вас пять человек, от нас пять человек, встречаемся посередине и говорим. Ты даешь гарантию, что вертухаи стрелять не будут.
– Согласен! – тут же отозвался Васильев. Ему самому меньше всего хотелось вести переговоры так, чтобы их слышал весь лагерь.
– Так, со мной идете ты, ты, ты и ты, – Васильев опустил мегафон и ткнул пальцем в «кума», дежурного помощника начальника колонии, капитана и одного из сержантов с автоматом. – Всем быть начеку, оружие держать наготове, но не стрелять. Слышите?! – Васильев повысил голос. – Никому не стрелять! Пошли!
Группка из пяти человек двинулась к локалке. Тут же из дыры начали одна за другой выныривать фигуры в черных зэковских клифтах. Тоже пятеро. Они двинулись навстречу администрации лагеря. В двух шагах друг от друга зэки и Васильев со своими сопровождающими замерли.
– Наши требования такие, – безо всякого вступления начал выступивший вперед Рука. Но договорить он не успел. Под ногу блатному подвернулся какой-то камень, он споткнулся, подался вперед, неловко взмахнул единственной рукой…
На одной из вышек вспыхнул пульсирующий огонек, и стылый воздух разорвал треск автоматной очереди. Перепуганный вертухай был не виноват, ему показалось, что блатной шагнул к Васильеву и замахнулся на него, все остальное сделали вбитые в подкорку рефлексы, оказавшиеся быстрее разума. Рука пошатнулся и рухнул наземь, упал и стоявший у него за правым плечом Хромой, получивший единственную пулю, зато точно в сердце. В следующую секунду остальные трое блатных рванулись на начальников, а из дыры в заборе ломанулись еще несколько человек.
«Кум» прыгнул назад, вскидывая пистолет. Коротко тявкнул выстрел из «макарова», еще один блатарь рухнул в снег, держась за простреленную грудь, но остальные два зэка добрались до замешкавшихся начальников. Васильев все же сумел отпрыгнуть в сторону, но Клебанов, дежурный помощник начальника колонии, не успел. Здоровенный Степан сграбастал его за ворот шинели, мгновенно развернул к себе спиной и прижал к горлу заточку. За спиной Степана тут же укрылся пятый зэк, выскочившие за локалку мгновенно сориентировались в ситуации и полезли обратно.
Все произошло так быстро, что большая часть вертухаев, от которых блатных заслоняли спины их же собственного начальства, просто не успели ничего понять. А когда поняли, было уже поздно – Степан медленно пятился к дыре в локалке, держа заточку у горла застывшего от ужаса Клебанова.
Стрелять было нельзя. Снайперов, способных с тридцати метров попасть в глаз или лоб зэка, среди вертухаев не было, а если бы и были – перехватить горло заложнику Степан все равно успел бы. А не он, так спрятавшийся у него за спиной Чиж.
– Если выстрелите, замочу его! – рявкнул Степан, и почти одновременно раздался истошный вопль Васильева:
– Не стрелять!
Степан сделал еще несколько шагов и, пятясь задом, влез в дыру, а потом рывком втащил за собой пленника. На пространстве, разделяющем территорию бывшего «сучьего» логова и бойцов лагерной охраны, остались только три лежащие на снегу черные фигуры.
– Кто выстрелил?! Какой урод стрелял?! – раздался бешеный крик Васильева. – Я же приказал не стрелять! Сгною, мать вашу! Кто?!
– Это с вышки, товарищ подполковник, – подал голос капитан.
– С какой?!
– С левой угловой, кажется, – включился «кум». – Тьфу ты, да какая сейчас разница?! С этим еще разберемся! Успеем! Ты понимаешь, что они заложника взяли?! Клебанова! Ты понимаешь, в каком мы говне?! – От перехлестывавшего через край возбуждения «кум» перешел на «ты». Но его можно было понять. Когда бунтующие зэки умудряются захватить заложника из числа офицеров – это полный абзац. У них появляется мощное средство давления на администрацию.
– Бери мегафон, что ты стоишь?! – рявкнул «кум», тряхнув за плечо Васильева. Тот, немного опомнившись, взял протянутый мегафон и поднял его ко рту:
– Заключенные! Это была ошибка! Я приказал не стрелять, вы все это слышали! Виновный будет наказан! Предлагаю продолжить переговоры…
– Иди ты в задницу, урод! – раздался бешеный крик из-за локалки. – За пацанов ты ответишь! Будут тебе сейчас переговоры, слушай! Слушайте все! Наши требования: смягчить режим, убрать отсюда Васильева, прислать представителя Минюста из Москвы! Наказать виновных в беспределе офицеров! Еще – выдать нам сюда всех оставшихся «сук», здесь были не все! Немедленно выпустить Батю из ШИЗО! И еще – обязательно присутствие независимых теле– и радиожурналистов! Все, больше никаких переговоров, пока не прибудет представитель Минюста. А если требования не выполните – заложнику хана!
Васильев не успел ничего ответить, практически в тот же момент, когда блатной за локалкой смолк, его постучали сзади по плечу.
– Чего надо? – яростно зарычал «хозяин», развернувшись и увидев перед собой начальника режима.
– Там к вам приехали…
– Кого еще принесло?! Ты подождать не мог?! Не видишь, положение какое?!
– Там Николай Петрович, вы сами велели доложить сразу, как он появится, даже если вы спать будете…
– Кто?! Еременцев?!
Начальник режима кивнул.
Васильев секунду помолчал, а потом повернулся к «куму»:
– Я сейчас ненадолго уйду. Вы держите блокаду. Никого оттуда не выпускать, если сунутся, стреляйте. В переговоры без меня не вступать.
«Кум» кивнул, и Васильев почти побежал к зданию штаба.
Через несколько секунд он уже открывал тяжелую дверь.
– Что у вас тут творится? – даже не поздоровавшись, с порога спросил его Еременцев, едва успевший снять тяжелое пальто и шапку.
– Что-что! – рявкнул в ответ Васильев. – Бунт! «Разморозка»! Достукались мы с этим планом и перевоспитанием! Теперь с меня начальство погоны снимет, как пить дать, и хорошо еще, если только этим обойдется! Могут и под суд отдать! Зэки шестой барак захватили, «сук» наверняка перерезали!
– Товарищ капитан! – К офицеру подлетел молодой вохровец-кинолог. – Пускать собак?
– Нет!! – Капитан рявкнул так, что слышно его было метров за двадцать. – Никаких собак!
Развернувшись, он крикнул еще громче:
– Никакой стрельбы! Близко к локалке не подходить! Держать дыру под прицелом! Ждем начальство! – И уже тише добавил: – Васильев это дерьмо заварил, он пусть его и расхлебывает.
Капитана можно было понять. Ночью, когда все высшее лагерное начальство уезжало в поселок, он оставался старшим по званию на всей территории зоны и нисколько не сомневался, что, если он сейчас допустит хотя бы малейший промах, Васильев найдет способ свалить на него вину за бунт.
Именно поэтому, подняв по тревоге бойцов и подведя их к огороженной локалкой территории, капитан и не подумал скомандовать немедленный штурм, а просто расставил вертухаев с автоматами вокруг и приказал не соваться близко к забору. Он прекрасно видел багровые отсветы от горящего за локалкой огня, но был уверен в том, что спасать там уже некого. Да и не особенно рвался капитан спасать лагерных активистов – уж он-то хорошо знал, что они собой представляют, и в глубине души даже испытывал определенное удовлетворение при мысли о том, что эти подонки наконец-то получили свое.
– Машину за Васильевым отправили? – резко спросил он стоявшего рядом сержанта.
– Так точно. Они уже наверняка сюда едут, тут всего-то пять минут туда, пять обратно.
«Плюс еще минут десять наш товарищ подполковник просыпаться будет, – подумал капитан. – Хотя нет. Это я зря. Уж сегодня-то он наверняка встанет побыстрее, когда услышит, какие у нас тут новости».
Капитан едва заметно скривил губы в злорадной усмешке. Ему с самого начала не нравилась затея с перевоспитанием, о чем он честно и предупредил Васильева, когда тот давал им приказ. Но субординация – вещь в армии нерушимая. Васильев – подполковник, а он всего лишь капитан, так что его мнением «хозяин» спо-койно пренебрег. С другой стороны, возможно, и сам Васильев затеял все это не по своей инициативе. То-то к нему незадолго до начала «перевоспитания» какой-то непонятный тип приехал. Кто он такой, никто не знал, но повадки у гостя были явно начальственные.
В проеме дыры, напротив которой и стоял капитан, неожиданно мелькнула какая-то черная тень. Стоявший впереди и чуть справа солдат вскинул автомат.
– Не стрелять!! – Капитан рванулся вперед и ребром ладони подбил ствол автомата вверх. Впрочем, этого можно было и не делать – солдат успел услышать команду и спуск не нажал.
– Я же ясно сказал, не стрелять!
– Но там же… – начал вертухай.
– Если они из дыры вылезут и на нас кинутся – тогда пали. А до тех пор вообще забудь, что у тебя автомат есть! Эй, сержант! Быстро пробеги вокруг, еще раз всех предупреди – если хоть один выстрел услышу, то мне все равно, попал или не попал, два года дисбата я стрелку обеспечу.
Сержант кивнул и скрылся в темноте. В этот момент сзади раздался приближающийся шум мотора, и на пространство перед локалкой выехал «уазик», осветивший все перед собой ярким светом фар.
Увидев, как из машины вываливаются Васильев и лагерный «кум», капитан испытал ни с чем не сравнимое чувство облегчения – кажется, обошлось. Теперь за то, что случится дальше, отвечает уже не он, а подполковник Васильев. Его же дело маленькое – приказы выполнять. А еще через секунду, рассмотрев в ярком свете фар лицо Васильева, капитан, кроме облегчения, испытал и злорадство. Васильев был бледен как мраморная статуя, уголки губ у него подергивались, а походка была неровной, словно подполковник хромал одновременно на обе ноги. «Явился, перевоспитатель. Ну вот, теперь полюбуйся на то, чего ты достиг», – промелькнуло в голове офицера.
– Колосов! В чем тут у вас дело?! – В конце этого короткого вопроса голос Васильева сорвался.
– Зэки бунтуют, товарищ подполковник! Захватили шестой барак, – доложил капитан. Шестым бараком официально именовалась пресс-хата.
– Как… Почему… – Васильев ни одного вопроса толком не мог довести до конца. То ли из-за того, что губы тряслись, то ли потому, что он сам прекрасно понимал, почему взбунтовались зэки.
– Что вы предприняли? – почти нормальным голосом спросил вышедший из-за спины начальника лагеря «кум». Этот выглядел поспокойнее. Оно и понятно – он, в общем, тоже за введение новых порядков не отвечал, даже пытался отговорить «хозяина».
– Поднял бойцов по тревоге, окружил территорию, на которой располагаются бунтующие.
– Туда не лезли?
– Нет.
– А в переговоры с заключенными вступали?
– Нет, ждали вас.
«Кум" кивнул. По выражению его лица капитан видел, что начальник оперчасти прекрасно понял, почему он ждал начальство, и вполне одобряет это решение. «Кум" повернулся к Васильеву и спросил:
– Что делать будем, Алексей Иванович?
Васильев несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, словно вытащенная из воды рыба. Он был в полной растерянности. Начальник лагеря очень надеялся, что все обойдется, что зэки не решатся на бунт. И теперь, когда «разморозка» все-таки началась, просто не знал, что делать.
– Прожекторы направьте сюда, на локалку! – приказал он.
Приказ прозвучал тихо, и его, конечно, никто бы не услышал, но исполнительные сержанты с лужеными глотками тут же подхватили его, и через несколько секунд прожекторы с вышек ярко осветили пространство перед продырявленной локалкой, напрягшихся бойцов с автоматами наготове, рвущихся с поводков, бешено хрипящих, роняющих с клыков на снег пену овчарок и группу начальства перед «уазиком», прикрываемую несколькими вооруженными вертухаями.
Быстрое и четкое исполнение его приказа придало Васильеву сил и уверенности в себе. Он собрался с духом и заговорил почти нормальным командным голосом:
– Мегафон мне принесите быстро. Бойцов сюда побольше, и чтобы оружие у всех было в боевой готовности.
Один из вертухаев помчался за мегафоном, а отступивший чуть назад капитан еще раз незаметно вздохнул с облегчением.
Вообще-то вносить оружие на территорию зоны строго запрещено. Но он, когда поднимал бойцов, приказал им взять автоматы – иначе бы совсем глупо получилось, на подавление бунта без оружия не ходят. Да его могли и попросту не послушаться. А теперь, когда тот же приказ отдал старший по званию, ответственность за автоматы ложилась на него же.
Через несколько минут запыхавшийся солдат притащил Васильеву мегафон, а рядом с ним собрался внушительный отряд бойцов.
– Что вы собираетесь делать? – спросил подполковника «кум». Но «хозяин» только досадливо отмахнулся и поднял ко рту мегафон.
– Заключенные! – раздался над зоной усиленный мегафоном голос. – С вами говорит начальник лагеря! Приказываю немедленно сдать все оружие и выходить с огороженной территории по одному, держа руки за головой! В противном случае в зону будет введен спецназ внутренних войск! Гарантирую объективное рассмотрение всех ваших дел! – Васильев замолчал, переводя дух, а спустя секунду из-за локалки ему ответил чей-то громкий голос, хоть и не усиленный динамиком мегафона, но все равно слышимый немногим хуже:
– Где ты спецназ тут возьмешь, гражданин начальник?! Тебе его надо из Магадана вызывать, а там, как о твоих делах узнают, прежде чем спецназ сюда послать, тебе жопу на британский флаг порвут! А со своими вертухаями соваться не советую, худо будет!
Васильев яростно выдохнул. Зэки сразу угодили в уязвимое место – вызывать подмогу ему совершенно не хотелось. Если начальник лагеря не только доводил своих зэков до бунта, но еще и не мог справиться с ними своими силами, шансов легко отделаться у него не оставалось.
– Чего вы хотите? – хрипло пролаял он в мегафон.
– Вот об этом и поговорим, – раздалось из-за локалки. – Давай так – от вас пять человек, от нас пять человек, встречаемся посередине и говорим. Ты даешь гарантию, что вертухаи стрелять не будут.
– Согласен! – тут же отозвался Васильев. Ему самому меньше всего хотелось вести переговоры так, чтобы их слышал весь лагерь.
– Так, со мной идете ты, ты, ты и ты, – Васильев опустил мегафон и ткнул пальцем в «кума», дежурного помощника начальника колонии, капитана и одного из сержантов с автоматом. – Всем быть начеку, оружие держать наготове, но не стрелять. Слышите?! – Васильев повысил голос. – Никому не стрелять! Пошли!
Группка из пяти человек двинулась к локалке. Тут же из дыры начали одна за другой выныривать фигуры в черных зэковских клифтах. Тоже пятеро. Они двинулись навстречу администрации лагеря. В двух шагах друг от друга зэки и Васильев со своими сопровождающими замерли.
– Наши требования такие, – безо всякого вступления начал выступивший вперед Рука. Но договорить он не успел. Под ногу блатному подвернулся какой-то камень, он споткнулся, подался вперед, неловко взмахнул единственной рукой…
На одной из вышек вспыхнул пульсирующий огонек, и стылый воздух разорвал треск автоматной очереди. Перепуганный вертухай был не виноват, ему показалось, что блатной шагнул к Васильеву и замахнулся на него, все остальное сделали вбитые в подкорку рефлексы, оказавшиеся быстрее разума. Рука пошатнулся и рухнул наземь, упал и стоявший у него за правым плечом Хромой, получивший единственную пулю, зато точно в сердце. В следующую секунду остальные трое блатных рванулись на начальников, а из дыры в заборе ломанулись еще несколько человек.
«Кум» прыгнул назад, вскидывая пистолет. Коротко тявкнул выстрел из «макарова», еще один блатарь рухнул в снег, держась за простреленную грудь, но остальные два зэка добрались до замешкавшихся начальников. Васильев все же сумел отпрыгнуть в сторону, но Клебанов, дежурный помощник начальника колонии, не успел. Здоровенный Степан сграбастал его за ворот шинели, мгновенно развернул к себе спиной и прижал к горлу заточку. За спиной Степана тут же укрылся пятый зэк, выскочившие за локалку мгновенно сориентировались в ситуации и полезли обратно.
Все произошло так быстро, что большая часть вертухаев, от которых блатных заслоняли спины их же собственного начальства, просто не успели ничего понять. А когда поняли, было уже поздно – Степан медленно пятился к дыре в локалке, держа заточку у горла застывшего от ужаса Клебанова.
Стрелять было нельзя. Снайперов, способных с тридцати метров попасть в глаз или лоб зэка, среди вертухаев не было, а если бы и были – перехватить горло заложнику Степан все равно успел бы. А не он, так спрятавшийся у него за спиной Чиж.
– Если выстрелите, замочу его! – рявкнул Степан, и почти одновременно раздался истошный вопль Васильева:
– Не стрелять!
Степан сделал еще несколько шагов и, пятясь задом, влез в дыру, а потом рывком втащил за собой пленника. На пространстве, разделяющем территорию бывшего «сучьего» логова и бойцов лагерной охраны, остались только три лежащие на снегу черные фигуры.
– Кто выстрелил?! Какой урод стрелял?! – раздался бешеный крик Васильева. – Я же приказал не стрелять! Сгною, мать вашу! Кто?!
– Это с вышки, товарищ подполковник, – подал голос капитан.
– С какой?!
– С левой угловой, кажется, – включился «кум». – Тьфу ты, да какая сейчас разница?! С этим еще разберемся! Успеем! Ты понимаешь, что они заложника взяли?! Клебанова! Ты понимаешь, в каком мы говне?! – От перехлестывавшего через край возбуждения «кум» перешел на «ты». Но его можно было понять. Когда бунтующие зэки умудряются захватить заложника из числа офицеров – это полный абзац. У них появляется мощное средство давления на администрацию.
– Бери мегафон, что ты стоишь?! – рявкнул «кум», тряхнув за плечо Васильева. Тот, немного опомнившись, взял протянутый мегафон и поднял его ко рту:
– Заключенные! Это была ошибка! Я приказал не стрелять, вы все это слышали! Виновный будет наказан! Предлагаю продолжить переговоры…
– Иди ты в задницу, урод! – раздался бешеный крик из-за локалки. – За пацанов ты ответишь! Будут тебе сейчас переговоры, слушай! Слушайте все! Наши требования: смягчить режим, убрать отсюда Васильева, прислать представителя Минюста из Москвы! Наказать виновных в беспределе офицеров! Еще – выдать нам сюда всех оставшихся «сук», здесь были не все! Немедленно выпустить Батю из ШИЗО! И еще – обязательно присутствие независимых теле– и радиожурналистов! Все, больше никаких переговоров, пока не прибудет представитель Минюста. А если требования не выполните – заложнику хана!
Васильев не успел ничего ответить, практически в тот же момент, когда блатной за локалкой смолк, его постучали сзади по плечу.
– Чего надо? – яростно зарычал «хозяин», развернувшись и увидев перед собой начальника режима.
– Там к вам приехали…
– Кого еще принесло?! Ты подождать не мог?! Не видишь, положение какое?!
– Там Николай Петрович, вы сами велели доложить сразу, как он появится, даже если вы спать будете…
– Кто?! Еременцев?!
Начальник режима кивнул.
Васильев секунду помолчал, а потом повернулся к «куму»:
– Я сейчас ненадолго уйду. Вы держите блокаду. Никого оттуда не выпускать, если сунутся, стреляйте. В переговоры без меня не вступать.
«Кум» кивнул, и Васильев почти побежал к зданию штаба.
Через несколько секунд он уже открывал тяжелую дверь.
– Что у вас тут творится? – даже не поздоровавшись, с порога спросил его Еременцев, едва успевший снять тяжелое пальто и шапку.
– Что-что! – рявкнул в ответ Васильев. – Бунт! «Разморозка»! Достукались мы с этим планом и перевоспитанием! Теперь с меня начальство погоны снимет, как пить дать, и хорошо еще, если только этим обойдется! Могут и под суд отдать! Зэки шестой барак захватили, «сук» наверняка перерезали!