Страница:
Зэк высоко поднял правую руку. Он сделал это совершенно спокойно и нарочито медленно, чтобы движение не выглядело угрожающим и никто из вертухаев сдуру не открыл огонь. – Начальник, посмотри, кто за моей спиной! – улыбнулся блатарь, показав выбитые через один зубы. – Только прикажи своим шестеркам не стрелять, а то своего замочите, а свидетелей до фига, не отопрешься, что я тебя не предупреждал.
Васильев ничего не сказал, но вертухаи и сами успели понять, что стрелять без четкого приказа не стоит – потом крайним окажешься.
Над баррикадой, из-за которой недавно вылез парламентер, снова появилась чья-то голова. За ней плечи и туловище, но это было не самое интересное. Самым интересным было то, что появившийся из-за баррикады человек был привязан к столу, повернутому столешницей вперед. Собственно, стол зэки и поднимали. Лицо привязанного, которое хоть и с трудом, но можно было рассмотреть, было знакомым. Это был Клебанов, взятый зэками ночью дежурный помощник начальника колонии.
Даже не оборачиваясь, по лицам своих противников поняв, что сзади все в порядке, блатной снова улыбнулся:
– Ты, гражданин начальник, представляешь, что произойдет, если с ним, – зэк ткнул большим пальцем себе за спину, – что-нибудь случится?
Васильев молчал. Его лицо покраснело, а губы сжались в ниточку. Блатари сразу выложили свой самый крупный козырь. В самом деле, если заложник погибнет, то он, Васильев, пойдет под суд и будет отвечать за его смерть.
– Так как, начальник, выполнишь наши требования?
Васильев не успел ничего ответить – да, собственно, он и не знал, что сказать. За спиной у него раздался какой-то шум, и кто-то тронул его сзади за плечо. Начальник лагеря обернулся. Перед ним был офицер, контролировавший сейчас въезд на территорию лагеря.
– Что такое? – спросил Васильев.
Этот офицер был одним из любимчиков Васильева и потому заговорил довольно фамильярно:
– Как в анекдоте, Алексей Иванович. Есть две новости: хорошая и плохая.
– Ну? Давай, выкладывай!
– Хорошая: наконец-то прибыли внутренние войска. У ворот стоят.
– А плохая?
– Там вместе с ними журналисты с телекамерами.
– Как – вместе с ними?
– Ну, не вместе, но они тоже у ворот. Две группы с центральных каналов, какие-то придурки с радио и пара корреспондентов из газет.
– Мать… – выдохнул Васильев. От страха у него затряслись все поджилки. Если здесь журналюги, то Еременцев уже не поможет, они все вызнают. И тогда…
– Начальник! – раздался голос зэка-парламентера. – Ты оглох, что ли? Если не ответишь, я считаю, что ты нам отказал!
– Погодь! – крикнул Васильев. – Мне нужно время, чтобы подумать.
– Без проблем! – отозвался блатарь. – Но два условия. Первое – думать недолго. И второе – еду нам принесут немедленно. Или мы заложнику глотку перережем.
– Согласен! – крикнул Васильев.
Тут же он схватил за рукав лейтенанта и приказал:
– Распорядись, чтобы им жратвы дали! Быстро!
– Есть!
Васильев шагнул назад, распихивая свою свиту. Навстречу ему шагнул Еременцев.
– Ну? Что делать будем? – с истерическими нотками в голосе спросил начальник лагеря. – Журналюги тут!
– Их нельзя сюда впускать, – решительно ответил Еременцев.
– Но ведь требования… Блатари же замочат Клебанова, меня посадят за него! И скандала все равно не миновать!
– Нужно как-то Клебанова вытащить, – сказал Еременцев. Слова были довольно глупые – как будто и так было непонятно, что заложника надо освободить, но они почему-то сыграли роль спички, поднесенной к кучке пороха. Васильева осенило.
– Есть! Я знаю, что надо делать! – Он чуть не подпрыгнул от радости. – Надо предложить этим уголовникам обменять нашего офицера на Батю. Неужели блатари от такого откажутся? Ведь он смотрящий – и не только по этой зоне, по всей области! Как только обменяем, сразу введем в зону войска и усмирим мятеж. А журналистов сначала не пустим сюда, а потом, как все кончено будет, свою версию происходящего расскажем – дескать, уголовники начали беспредельничать, а когда администрация лагеря их усмирить попыталась, взбунтовались. После ввода спецназа возразить-то нам уже некому будет! А если и останутся живые, то кто им поверит – блатные каких только сказок не придумывают!
– Хм… Неплохая мысль, – отозвался Еременцев. – Но что делать, если блатные все-таки не согласятся? Если решат, что скоро и так смотрящего выручат?
Васильев зло оскалился:
– Согласятся. Мне сейчас терять нечего – если будут ерепениться, я им объясню, что их Батя в ШИЗО и повеситься может…
31
32
33
34
Васильев ничего не сказал, но вертухаи и сами успели понять, что стрелять без четкого приказа не стоит – потом крайним окажешься.
Над баррикадой, из-за которой недавно вылез парламентер, снова появилась чья-то голова. За ней плечи и туловище, но это было не самое интересное. Самым интересным было то, что появившийся из-за баррикады человек был привязан к столу, повернутому столешницей вперед. Собственно, стол зэки и поднимали. Лицо привязанного, которое хоть и с трудом, но можно было рассмотреть, было знакомым. Это был Клебанов, взятый зэками ночью дежурный помощник начальника колонии.
Даже не оборачиваясь, по лицам своих противников поняв, что сзади все в порядке, блатной снова улыбнулся:
– Ты, гражданин начальник, представляешь, что произойдет, если с ним, – зэк ткнул большим пальцем себе за спину, – что-нибудь случится?
Васильев молчал. Его лицо покраснело, а губы сжались в ниточку. Блатари сразу выложили свой самый крупный козырь. В самом деле, если заложник погибнет, то он, Васильев, пойдет под суд и будет отвечать за его смерть.
– Так как, начальник, выполнишь наши требования?
Васильев не успел ничего ответить – да, собственно, он и не знал, что сказать. За спиной у него раздался какой-то шум, и кто-то тронул его сзади за плечо. Начальник лагеря обернулся. Перед ним был офицер, контролировавший сейчас въезд на территорию лагеря.
– Что такое? – спросил Васильев.
Этот офицер был одним из любимчиков Васильева и потому заговорил довольно фамильярно:
– Как в анекдоте, Алексей Иванович. Есть две новости: хорошая и плохая.
– Ну? Давай, выкладывай!
– Хорошая: наконец-то прибыли внутренние войска. У ворот стоят.
– А плохая?
– Там вместе с ними журналисты с телекамерами.
– Как – вместе с ними?
– Ну, не вместе, но они тоже у ворот. Две группы с центральных каналов, какие-то придурки с радио и пара корреспондентов из газет.
– Мать… – выдохнул Васильев. От страха у него затряслись все поджилки. Если здесь журналюги, то Еременцев уже не поможет, они все вызнают. И тогда…
– Начальник! – раздался голос зэка-парламентера. – Ты оглох, что ли? Если не ответишь, я считаю, что ты нам отказал!
– Погодь! – крикнул Васильев. – Мне нужно время, чтобы подумать.
– Без проблем! – отозвался блатарь. – Но два условия. Первое – думать недолго. И второе – еду нам принесут немедленно. Или мы заложнику глотку перережем.
– Согласен! – крикнул Васильев.
Тут же он схватил за рукав лейтенанта и приказал:
– Распорядись, чтобы им жратвы дали! Быстро!
– Есть!
Васильев шагнул назад, распихивая свою свиту. Навстречу ему шагнул Еременцев.
– Ну? Что делать будем? – с истерическими нотками в голосе спросил начальник лагеря. – Журналюги тут!
– Их нельзя сюда впускать, – решительно ответил Еременцев.
– Но ведь требования… Блатари же замочат Клебанова, меня посадят за него! И скандала все равно не миновать!
– Нужно как-то Клебанова вытащить, – сказал Еременцев. Слова были довольно глупые – как будто и так было непонятно, что заложника надо освободить, но они почему-то сыграли роль спички, поднесенной к кучке пороха. Васильева осенило.
– Есть! Я знаю, что надо делать! – Он чуть не подпрыгнул от радости. – Надо предложить этим уголовникам обменять нашего офицера на Батю. Неужели блатари от такого откажутся? Ведь он смотрящий – и не только по этой зоне, по всей области! Как только обменяем, сразу введем в зону войска и усмирим мятеж. А журналистов сначала не пустим сюда, а потом, как все кончено будет, свою версию происходящего расскажем – дескать, уголовники начали беспредельничать, а когда администрация лагеря их усмирить попыталась, взбунтовались. После ввода спецназа возразить-то нам уже некому будет! А если и останутся живые, то кто им поверит – блатные каких только сказок не придумывают!
– Хм… Неплохая мысль, – отозвался Еременцев. – Но что делать, если блатные все-таки не согласятся? Если решат, что скоро и так смотрящего выручат?
Васильев зло оскалился:
– Согласятся. Мне сейчас терять нечего – если будут ерепениться, я им объясню, что их Батя в ШИЗО и повеситься может…
31
Ключи – очень маленький и очень бедный старательский поселок. Соответственно, и дорогу к нему нормальную никто проложить не озаботился – только первые два километра от «серпантинки» она была хоть на что-то похожа, а дальше уже шла раздолбанная колея, пробитая году в пятидесятом, да так с тех пор и не подвергавшаяся особенным изменениям. Колея постоянно ныряла в многочисленные ложбинки, взбиралась на невысокие пологие сопки, а более крутые обходила, петляя, как уходящий от погони заяц. В общем, не дорога, а наказание.
Но вездеход потому так и называется, что предназначен для мест, где есть или такие дороги, или вовсе никаких. Эмчеэсовский вездеход медленно, но верно двигался по направлению к Ключам. Если бы кто-то из жителей поселка увидел машину, он бы наверняка сильно удивился – никаких чрезвычайных происшествий, требовавших вмешательства властей, в Ключах не происходило давным-давно.
С тех самых пор, пожалуй, как несколько старателей, упившись самогоном, видели неподалеку от поселка снежного человека. Хотя как раз тогда Семена Лаптева, позвонившего куда-то в город – куда именно, он, протрезвев, и сам не вспомнил, – послали матерно, посоветовали лучше закусывать и бросили трубку. А сейчас нате вам – ни снежного человека, ни каких других катаклизмов, а эмчеэсники едут. Впрочем, никто из поселковых жителей вездехода пока увидеть не мог.
Здоровенная машина только начала медленно, с громким урчанием, взбираться по склону высокой, но пологой сопки, расположенной километрах в шести от поселка.
Немного не доехав до вершины сопки, вездеход остановился. Несколько секунд ничего не происходило, а потом люк приподнялся, и из машины показалась голова в очках, шлемофоне и с замотанным шарфом подбородком. Высунувшийся человек повертел головой, внимательно осматривая местность, а потом оперся руками о края люка и выпрыгнул наружу. Оказавшись снаружи, мужик в шлемофоне еще раз осторожно осмотрелся. Затем наклонился к открытому люку, что-то сказал. Из люка появился толстый черный ствол какого-то солидного оружия. Мужик сноровисто принял его и соскочил с вездехода. В руках у него был ПЗРК «Игла» – российский аналог «Стингера", который, как признавали все знающие люди, во многом превосходил своего заокеанского братишку. Мужик двинулся вверх, по все той же разбитой колее. На вершине сопки он осмотрелся, подошел к здоровенному серому валуну, находившемуся метрах в десяти от дороги, и закурил, оперев «Иглу" о камень. Если бы не внушительное оружие, выглядел бы мужик предельно мирно – невысокий, худой и довольно невзрачный.
Раздавшийся вдалеке еле слышный стрекот приближающегося вертолета заставил курящего насторожиться. Мужик мгновенно потушил сигарету и растер в невесомую пыль серые столбики пепла, валявшиеся под ногами. Окурок он не бросил на землю, а сунул в карман, явно не желая оставлять за собой следов. Стрекот вертолета быстро приближался. Мужик в шлемофоне поднял ПЗРК и обошел валун – теперь он стоял со стороны, противоположной той, откуда приближалась вертушка. Потом он несуетливо проверил свое оружие и, видимо, оставшись довольным результатами проверки, опустил «Иглу». Но теперь поза его была напряженной – за одну-две секунды он легко мог подготовиться к выстрелу.
Рассчитана засада была идеально. Прежде чем опуститься на вертолетную площадку, подлетающий борт должен будет взмыть и зависнуть над сопкой, чтобы не врезаться в нее. Некоторое время вертолет будет висеть в воздухе. Отличная мишень, промазать просто невозможно.
Вероятно, мужик из вездехода думал именно так. Он был абсолютно спокоен.
Но вездеход потому так и называется, что предназначен для мест, где есть или такие дороги, или вовсе никаких. Эмчеэсовский вездеход медленно, но верно двигался по направлению к Ключам. Если бы кто-то из жителей поселка увидел машину, он бы наверняка сильно удивился – никаких чрезвычайных происшествий, требовавших вмешательства властей, в Ключах не происходило давным-давно.
С тех самых пор, пожалуй, как несколько старателей, упившись самогоном, видели неподалеку от поселка снежного человека. Хотя как раз тогда Семена Лаптева, позвонившего куда-то в город – куда именно, он, протрезвев, и сам не вспомнил, – послали матерно, посоветовали лучше закусывать и бросили трубку. А сейчас нате вам – ни снежного человека, ни каких других катаклизмов, а эмчеэсники едут. Впрочем, никто из поселковых жителей вездехода пока увидеть не мог.
Здоровенная машина только начала медленно, с громким урчанием, взбираться по склону высокой, но пологой сопки, расположенной километрах в шести от поселка.
Немного не доехав до вершины сопки, вездеход остановился. Несколько секунд ничего не происходило, а потом люк приподнялся, и из машины показалась голова в очках, шлемофоне и с замотанным шарфом подбородком. Высунувшийся человек повертел головой, внимательно осматривая местность, а потом оперся руками о края люка и выпрыгнул наружу. Оказавшись снаружи, мужик в шлемофоне еще раз осторожно осмотрелся. Затем наклонился к открытому люку, что-то сказал. Из люка появился толстый черный ствол какого-то солидного оружия. Мужик сноровисто принял его и соскочил с вездехода. В руках у него был ПЗРК «Игла» – российский аналог «Стингера", который, как признавали все знающие люди, во многом превосходил своего заокеанского братишку. Мужик двинулся вверх, по все той же разбитой колее. На вершине сопки он осмотрелся, подошел к здоровенному серому валуну, находившемуся метрах в десяти от дороги, и закурил, оперев «Иглу" о камень. Если бы не внушительное оружие, выглядел бы мужик предельно мирно – невысокий, худой и довольно невзрачный.
Раздавшийся вдалеке еле слышный стрекот приближающегося вертолета заставил курящего насторожиться. Мужик мгновенно потушил сигарету и растер в невесомую пыль серые столбики пепла, валявшиеся под ногами. Окурок он не бросил на землю, а сунул в карман, явно не желая оставлять за собой следов. Стрекот вертолета быстро приближался. Мужик в шлемофоне поднял ПЗРК и обошел валун – теперь он стоял со стороны, противоположной той, откуда приближалась вертушка. Потом он несуетливо проверил свое оружие и, видимо, оставшись довольным результатами проверки, опустил «Иглу». Но теперь поза его была напряженной – за одну-две секунды он легко мог подготовиться к выстрелу.
Рассчитана засада была идеально. Прежде чем опуститься на вертолетную площадку, подлетающий борт должен будет взмыть и зависнуть над сопкой, чтобы не врезаться в нее. Некоторое время вертолет будет висеть в воздухе. Отличная мишень, промазать просто невозможно.
Вероятно, мужик из вездехода думал именно так. Он был абсолютно спокоен.
32
– Вот так мы, короче, того придурка и притушили, – закончил свой рассказ широкоплечий мужик с татуированными пальцами, сидящий на водительском месте «Магируса» – здоровенного карьерного самосвала, пользующегося на севере очень большой популярностью. Грузовик катил по «серпантинке» на север с очень приличной скоростью. Рядом с водилой сидел пассажир – пожилой бородатый мужик в шляпе, очках и закрывающем нижнюю половину лица шарфе. Именно к нему и был обращен длинный монолог водилы, упоенно повествовавшего о подвигах своей боевой юности. Собственно, он и взял пассажира не столько ради денег, сколько для того, чтобы был слушатель.
– А еще у нас, короче, такой случай был, – начал водила. – Я тогда попал по малолетке, мы с корешами ларек бомбанули, но прикинь, вышло так…
– Слышь, друг, – перебил его пассажир. – А ты про бунт на зоне ничего не слышал? Ну, сейчас про него все заговорили, на пятой зоне. Ты, смотрю, человек бывалый. Что думаешь?
– Да что тут думать?! – воскликнул словоохотливый водила. – Просто менты – козлы. Долбают пацанов своим уставом сраным, вот и нарываются на неприятности. Из-за этого по жизни все бунты и бывают на зонах. Вот прикинь: у меня один кореш срок мотал под Ягодном. Блатной был, правильный пацан. Так его эти уроды в погонах сразу, как он к ним попал, работать заставить пытались. Он им объяснил, что блатной и не может, они не отцепляются. В ШИЗО его на неделю засунули, потом в ПКТ на месяц. Там его активисты перевоспитывать пытались, но он кому-то башку проломил. Его снова под суд и еще срок накинули. Так все эти хреновины и случаются. Мусора лезут, куда не надо, а пацаны от этого страдают.
Водила явно противоречил сам себе – совсем недавно он говорил, что на неприятности нарываются мусора, а теперь у него страдали пацаны. Впрочем, с другой стороны, и то, и другое было правдой – во время бунтов достается всем.
Пассажир кивнул.
– Да, прав ты. Так обычно и бывает. Хотя и мусорам несладко приходится.
– Точно! – охотно кивнул водила. – Мне один пацан знакомый рассказывал, что, когда бунт на «восьмерке» был, они до «кума» с «хозяином» добрались… – водила сделал паузу, явно ожидая дальнейших вопросов. Пассажир его не разочаровал:
– И что сделали? Мочканули?
– Конечно! Но не просто так – обоих посадили в железные бочки, бензином облили и подожгли. Хоронили этих уродов потом в закрытых гробах.
– Круто…
– Еще бы! Так их и было за что. Они в зоне беспредел устроили жесткий.
Пассажир еле заметно усмехнулся. Очень уж забавно было слушать, как водила с уверенным видом пересказывает услышанные где-то сплетни. Впрочем, ничего плохого в этом, конечно, нет. Дорога длинная, делать нечего.
– И ты, значит, думаешь, что и сейчас на пятой зоне та же фигня? – спросил пассажир, никак не проявляя внешне своего скептического отношения к услышанному. – Думаешь, менты пацанов сами спровоцировали?
– Конечно! Кстати, ты в курсах, – водила понизил голос до шепота, хотя в машине, кроме них двоих, никого не было, – на этой зоне сам Батя сейчас срок мотает. Смотрящий по всему краю!
– Серьезно? – переспросил бородач.
– А то как же! Может, поэтому именно на той зоне и «разморозка». Наш смотрящий – человек серьезный, беспредела не допускает.
– Да, наверное, – снова поддакнул бородач. – А ты сам смотрящего знаешь?
– Ну, видел, конечно, пару раз, в лицо знаю, – со значительным видом кивнул водила. – Но общаться не доводилось. Сам понимаешь: смотрящий по всей Колыме – это такая фигура… Но когда я срок мотал, то от пацанов про него много слышал. Такого рассказывали, что про кого другого я бы и не поверил. Например, что один раз Батя…
Но бородач, которому, видимо, надоело слушать рассказы водилы, снова перебил его:
– Слушай, Сеня, я все хотел спросить: ты на какой зоне сидел?
– А ты что, следователь, чтобы мне такие вопросы задавать? – неожиданно агрессивно отозвался водила, поворачиваясь к пассажиру.
– Базар фильтруй, – совершенно другим, жестким и решительным голосом ответил мужик и опустил шарфик, скрывавший нижнюю часть его лица.
Физиономия водилы «Магируса» мгновенно вытянулась от удивления, брови приподнялись, а глаза выпучились так, что чуть не вылезли из орбит.
– Ты-ы-ы? – изумленно протянул он. – Извини, не узнал.
– Это хорошо, что ты меня не узнал, – спокойно ответил бородач, возвращая шарфик на место. – Давай, за дорогой следи. А то сейчас в поворот не впишемся.
Татуированный водила наконец замолчал и сосредоточился на дороге, но все равно постоянно кидал на своего пассажира опасливые и одновременно уважительные взгляды. Бородач не обращал на это никакого внимания. Он спокойно смотрел на летящую под колесами «Магируса» дорогу да что-то насвистывал себе под нос. Сейчас в нем снова никак нельзя было заподозрить серьезного человека. Тем более такого, который способен одним предложением заткнуть рот здоровенному детине с уголовным прошлым.
– А еще у нас, короче, такой случай был, – начал водила. – Я тогда попал по малолетке, мы с корешами ларек бомбанули, но прикинь, вышло так…
– Слышь, друг, – перебил его пассажир. – А ты про бунт на зоне ничего не слышал? Ну, сейчас про него все заговорили, на пятой зоне. Ты, смотрю, человек бывалый. Что думаешь?
– Да что тут думать?! – воскликнул словоохотливый водила. – Просто менты – козлы. Долбают пацанов своим уставом сраным, вот и нарываются на неприятности. Из-за этого по жизни все бунты и бывают на зонах. Вот прикинь: у меня один кореш срок мотал под Ягодном. Блатной был, правильный пацан. Так его эти уроды в погонах сразу, как он к ним попал, работать заставить пытались. Он им объяснил, что блатной и не может, они не отцепляются. В ШИЗО его на неделю засунули, потом в ПКТ на месяц. Там его активисты перевоспитывать пытались, но он кому-то башку проломил. Его снова под суд и еще срок накинули. Так все эти хреновины и случаются. Мусора лезут, куда не надо, а пацаны от этого страдают.
Водила явно противоречил сам себе – совсем недавно он говорил, что на неприятности нарываются мусора, а теперь у него страдали пацаны. Впрочем, с другой стороны, и то, и другое было правдой – во время бунтов достается всем.
Пассажир кивнул.
– Да, прав ты. Так обычно и бывает. Хотя и мусорам несладко приходится.
– Точно! – охотно кивнул водила. – Мне один пацан знакомый рассказывал, что, когда бунт на «восьмерке» был, они до «кума» с «хозяином» добрались… – водила сделал паузу, явно ожидая дальнейших вопросов. Пассажир его не разочаровал:
– И что сделали? Мочканули?
– Конечно! Но не просто так – обоих посадили в железные бочки, бензином облили и подожгли. Хоронили этих уродов потом в закрытых гробах.
– Круто…
– Еще бы! Так их и было за что. Они в зоне беспредел устроили жесткий.
Пассажир еле заметно усмехнулся. Очень уж забавно было слушать, как водила с уверенным видом пересказывает услышанные где-то сплетни. Впрочем, ничего плохого в этом, конечно, нет. Дорога длинная, делать нечего.
– И ты, значит, думаешь, что и сейчас на пятой зоне та же фигня? – спросил пассажир, никак не проявляя внешне своего скептического отношения к услышанному. – Думаешь, менты пацанов сами спровоцировали?
– Конечно! Кстати, ты в курсах, – водила понизил голос до шепота, хотя в машине, кроме них двоих, никого не было, – на этой зоне сам Батя сейчас срок мотает. Смотрящий по всему краю!
– Серьезно? – переспросил бородач.
– А то как же! Может, поэтому именно на той зоне и «разморозка». Наш смотрящий – человек серьезный, беспредела не допускает.
– Да, наверное, – снова поддакнул бородач. – А ты сам смотрящего знаешь?
– Ну, видел, конечно, пару раз, в лицо знаю, – со значительным видом кивнул водила. – Но общаться не доводилось. Сам понимаешь: смотрящий по всей Колыме – это такая фигура… Но когда я срок мотал, то от пацанов про него много слышал. Такого рассказывали, что про кого другого я бы и не поверил. Например, что один раз Батя…
Но бородач, которому, видимо, надоело слушать рассказы водилы, снова перебил его:
– Слушай, Сеня, я все хотел спросить: ты на какой зоне сидел?
– А ты что, следователь, чтобы мне такие вопросы задавать? – неожиданно агрессивно отозвался водила, поворачиваясь к пассажиру.
– Базар фильтруй, – совершенно другим, жестким и решительным голосом ответил мужик и опустил шарфик, скрывавший нижнюю часть его лица.
Физиономия водилы «Магируса» мгновенно вытянулась от удивления, брови приподнялись, а глаза выпучились так, что чуть не вылезли из орбит.
– Ты-ы-ы? – изумленно протянул он. – Извини, не узнал.
– Это хорошо, что ты меня не узнал, – спокойно ответил бородач, возвращая шарфик на место. – Давай, за дорогой следи. А то сейчас в поворот не впишемся.
Татуированный водила наконец замолчал и сосредоточился на дороге, но все равно постоянно кидал на своего пассажира опасливые и одновременно уважительные взгляды. Бородач не обращал на это никакого внимания. Он спокойно смотрел на летящую под колесами «Магируса» дорогу да что-то насвистывал себе под нос. Сейчас в нем снова никак нельзя было заподозрить серьезного человека. Тем более такого, который способен одним предложением заткнуть рот здоровенному детине с уголовным прошлым.
33
– Все, считай, прилетели, – сказал Софии Колыма, привстав и выглянув в иллюминатор. – Вон сопка, сейчас ее перелетим, и уже через минуту будут Ключи.
– После них мы, кажется, нигде больше садиться не будем? – спросила девушка.
– Нет, – покачал головой Колыма, слегка поморщившись.
– Что с вами, Коля? – обеспокоенно спросила София.
– Да так… Ничего особенного, – отмахнулся Колыма.
Блатного неожиданно пронизало острое чувство опасности. То самое звериное чутье, которое не раз выручало блатного в самых трудных ситуациях. Сам Колыма этому чутью верил, но говорить о нем вслух не любил. Чего метлой зря махать? Если знаешь что-то конкретное – говори, нет – помалкивай. Особенно в таких случаях, как сейчас, – когда чувство совершенно неопределенное, и непонятно, что делать. «Но сейчас-то нам вроде ничего не угрожает, – подумал блатной. – Чужих в вертолете нет, дозаправиться мы успеваем, врезаться тоже ни во что не врежемся: Санька – пилот опытный. Нет, зря я, наверное, дергаюсь. Старею, не иначе. Нервным становлюсь».
В этот момент мужик в шлемофоне, стоящий за валуном на вершине сопки с ПЗРК «Игла» наперевес, двумя движениями привел свое оружие в окончательную боевую готовность и поймал стволом тушку вертолета, находившуюся сейчас меньше чем в тридцати метрах от него и уже погасившую скорость почти до нуля.
– А дозаправляться нам долго? – спросила София, чтобы отвлечь Колыму от каких-то явно не слишком приятных мыслей.
– Минут десять примерно, – ответил блатной. – Если только…
Договорить он не успел. В дно зависшей над сопкой вертушки пришелся мощнейший удар. Раздался громкий хруст, вертолет подпрыгнул в воздухе, пол под ногами провалился, и Колыма с Софией кувырком полетели в дальний угол, прямо на цинковый гроб и «грузняк». Несколько секунд подбитый вертолет еще боролся за жизнь. Но тут раздался взрыв, окончательно разворотивший двигатель «Ми-24», в который и целился выстреливший. Во все стороны брызнули скрученные и перекореженные раскаленные осколки железа, в металлическом кожухе надсадно взревел захлебывающийся ротор, загрохотал, а через мгновение, прошибив стенку кожуха, ротор вылетел наружу, пробил обшивку и полетел вниз. Вертолет окончательно потерял управление и, клюнув носом, рухнул на землю.
За те несколько секунд, пока подбитый вертолет еще удерживался в воздухе, в салоне успело произойти очень много событий. Колыма, падая, здорово ударился бедром об угол чемодана с «грузом» и головой о стенку. На мгновение в глазах блатного потемнело. София упала на Колыму, и поэтому ей досталось меньше. Охваченная паникой девушка, не рассуждая, вскочила и рванулась к двери вертолета – если бы потом ее спросили, зачем она это сделала, ответить София бы не смогла. Просто в ту секунду она была убеждена, что из вертолета надо выпрыгнуть.
– Стой! – Опомнившийся Колыма бросился за ней и успел схватить девушку сзади за рукав. – Не смей! Порубит!
В отличие от самолетов, любой вертолет при аварии в воздухе падает брюхом вверх. Дело в том, что двигатель расположен вверху, под несущим винтом, и центр тяжести у любой вертушки находится очень высоко. Как только двигатель перестает работать, немедленно исчезает тяга, и центр тяжести мгновенно смещается, вертолет переворачивается тяжелым винтом вниз. Именно поэтому выпрыгивать из падающего вертолета нельзя – винтом на куски порубит.
Но на этот раз до конца перевернуться вертолет не успел – слишком небольшой была высота, с которой он падал. Метров двадцать пять, не больше. Он успел повернуться только наполовину и врезался в землю носом, пропахав склон и высекая искры из базальта, находившегося под тонким слоем почвы. Во все стороны полетели комья земли. Оказавшееся на пути подбитого вертолета деревце было сметено в сторону. Метров через семь вертолет остановился, пропахав в земле огромную борозду, словно здесь прошел плуг какого-то великана. Кабина пилотов смялась в гармошку, но хвост, где в момент удара о землю находились Колыма и София, уцелел. И девушка, и блатной снова пролетели через весь салон и упали на переднюю стенку, ставшую теперь полом. На этот раз внизу оказалась София, но Колыме это не помогло. Что-то твердое врезалось ему в голову чуть выше виска, и блатной отключился.
Как правило, после таких крушений не выживает никто. Но Колыме и девушке повезло – «Ми-24» как раз шел на дозаправку, его баки для горючего были почти пусты и поэтому не взорвались.
Опустив «Иглу», мужик в шлемофоне внимательно наблюдал за предсмертной агонией подбитого вертолета. Когда вертушка рухнула вниз, скрылась из виду и до ушей стрелявшего донесся глухой удар, мужик негромко, но довольно хмыкнул себе под нос и совершенно спокойно пошел вниз, к поджидающему его вездеходу. Из люка машины торчала чья-то голова в таком же, как и у стрелявшего, шлемофоне.
– Порядок? – сипло спросил высунувшийся.
– Сам не видел, что ли? – отозвался стрелок. – Когда я берусь за дело, то делаю его хорошо и довожу до конца.
– Ну да… Расскажи кому другому, я-то тебя давно знаю. Почему взрыва не было?
– Ты больше голливудских боевиков смотри, – с насмешкой ответил стрелок, протягивая своему собеседнику «Иглу». – Взрывы не всегда бывают. Они же здесь дозаправляться вроде как собирались, значит, баки пустые. Нечему взрываться.
– А… – протянул второй мужик.
– Вот тебе и «а», – передразнил подельника стрелок. – Ну, чего рот раскрыл? Возьми бандуру! Или я, по-твоему, прямо с ней в машину полезу? – В этой паре стрелок явно был старшим.
– Давай, – опомнившись, отозвался мужик из машины, принял от стрелявшего ПЗРК и скрылся в люке. Стрелок запрыгнул в машину, опустил в раскрытый люк ноги и через секунду тоже исчез внутри.
– Заметил, куда они сверзились? – не оборачиваясь, спросил его подельник, уже взявшийся за рычаги управления. – Мне отсюда ни фига видно не было. Только звук слышал слева.
– Слева он и упал, – ответил стрелок. – Он, зараза, когда я его подбил, еще трепыхаться пытался, вот и отлетел в сторону.
– Показывай тогда давай.
– Чуть спуститься надо и налево. То есть направо. Если мы развернемся, то направо надо.
– То налево, то направо…
– Рули давай!
Вездеход тронулся с места, развернулся и медленно пополз сквозь хилый лесок к месту падения вертолета.
– После них мы, кажется, нигде больше садиться не будем? – спросила девушка.
– Нет, – покачал головой Колыма, слегка поморщившись.
– Что с вами, Коля? – обеспокоенно спросила София.
– Да так… Ничего особенного, – отмахнулся Колыма.
Блатного неожиданно пронизало острое чувство опасности. То самое звериное чутье, которое не раз выручало блатного в самых трудных ситуациях. Сам Колыма этому чутью верил, но говорить о нем вслух не любил. Чего метлой зря махать? Если знаешь что-то конкретное – говори, нет – помалкивай. Особенно в таких случаях, как сейчас, – когда чувство совершенно неопределенное, и непонятно, что делать. «Но сейчас-то нам вроде ничего не угрожает, – подумал блатной. – Чужих в вертолете нет, дозаправиться мы успеваем, врезаться тоже ни во что не врежемся: Санька – пилот опытный. Нет, зря я, наверное, дергаюсь. Старею, не иначе. Нервным становлюсь».
В этот момент мужик в шлемофоне, стоящий за валуном на вершине сопки с ПЗРК «Игла» наперевес, двумя движениями привел свое оружие в окончательную боевую готовность и поймал стволом тушку вертолета, находившуюся сейчас меньше чем в тридцати метрах от него и уже погасившую скорость почти до нуля.
– А дозаправляться нам долго? – спросила София, чтобы отвлечь Колыму от каких-то явно не слишком приятных мыслей.
– Минут десять примерно, – ответил блатной. – Если только…
Договорить он не успел. В дно зависшей над сопкой вертушки пришелся мощнейший удар. Раздался громкий хруст, вертолет подпрыгнул в воздухе, пол под ногами провалился, и Колыма с Софией кувырком полетели в дальний угол, прямо на цинковый гроб и «грузняк». Несколько секунд подбитый вертолет еще боролся за жизнь. Но тут раздался взрыв, окончательно разворотивший двигатель «Ми-24», в который и целился выстреливший. Во все стороны брызнули скрученные и перекореженные раскаленные осколки железа, в металлическом кожухе надсадно взревел захлебывающийся ротор, загрохотал, а через мгновение, прошибив стенку кожуха, ротор вылетел наружу, пробил обшивку и полетел вниз. Вертолет окончательно потерял управление и, клюнув носом, рухнул на землю.
За те несколько секунд, пока подбитый вертолет еще удерживался в воздухе, в салоне успело произойти очень много событий. Колыма, падая, здорово ударился бедром об угол чемодана с «грузом» и головой о стенку. На мгновение в глазах блатного потемнело. София упала на Колыму, и поэтому ей досталось меньше. Охваченная паникой девушка, не рассуждая, вскочила и рванулась к двери вертолета – если бы потом ее спросили, зачем она это сделала, ответить София бы не смогла. Просто в ту секунду она была убеждена, что из вертолета надо выпрыгнуть.
– Стой! – Опомнившийся Колыма бросился за ней и успел схватить девушку сзади за рукав. – Не смей! Порубит!
В отличие от самолетов, любой вертолет при аварии в воздухе падает брюхом вверх. Дело в том, что двигатель расположен вверху, под несущим винтом, и центр тяжести у любой вертушки находится очень высоко. Как только двигатель перестает работать, немедленно исчезает тяга, и центр тяжести мгновенно смещается, вертолет переворачивается тяжелым винтом вниз. Именно поэтому выпрыгивать из падающего вертолета нельзя – винтом на куски порубит.
Но на этот раз до конца перевернуться вертолет не успел – слишком небольшой была высота, с которой он падал. Метров двадцать пять, не больше. Он успел повернуться только наполовину и врезался в землю носом, пропахав склон и высекая искры из базальта, находившегося под тонким слоем почвы. Во все стороны полетели комья земли. Оказавшееся на пути подбитого вертолета деревце было сметено в сторону. Метров через семь вертолет остановился, пропахав в земле огромную борозду, словно здесь прошел плуг какого-то великана. Кабина пилотов смялась в гармошку, но хвост, где в момент удара о землю находились Колыма и София, уцелел. И девушка, и блатной снова пролетели через весь салон и упали на переднюю стенку, ставшую теперь полом. На этот раз внизу оказалась София, но Колыме это не помогло. Что-то твердое врезалось ему в голову чуть выше виска, и блатной отключился.
Как правило, после таких крушений не выживает никто. Но Колыме и девушке повезло – «Ми-24» как раз шел на дозаправку, его баки для горючего были почти пусты и поэтому не взорвались.
* * *
Опустив «Иглу», мужик в шлемофоне внимательно наблюдал за предсмертной агонией подбитого вертолета. Когда вертушка рухнула вниз, скрылась из виду и до ушей стрелявшего донесся глухой удар, мужик негромко, но довольно хмыкнул себе под нос и совершенно спокойно пошел вниз, к поджидающему его вездеходу. Из люка машины торчала чья-то голова в таком же, как и у стрелявшего, шлемофоне.
– Порядок? – сипло спросил высунувшийся.
– Сам не видел, что ли? – отозвался стрелок. – Когда я берусь за дело, то делаю его хорошо и довожу до конца.
– Ну да… Расскажи кому другому, я-то тебя давно знаю. Почему взрыва не было?
– Ты больше голливудских боевиков смотри, – с насмешкой ответил стрелок, протягивая своему собеседнику «Иглу». – Взрывы не всегда бывают. Они же здесь дозаправляться вроде как собирались, значит, баки пустые. Нечему взрываться.
– А… – протянул второй мужик.
– Вот тебе и «а», – передразнил подельника стрелок. – Ну, чего рот раскрыл? Возьми бандуру! Или я, по-твоему, прямо с ней в машину полезу? – В этой паре стрелок явно был старшим.
– Давай, – опомнившись, отозвался мужик из машины, принял от стрелявшего ПЗРК и скрылся в люке. Стрелок запрыгнул в машину, опустил в раскрытый люк ноги и через секунду тоже исчез внутри.
– Заметил, куда они сверзились? – не оборачиваясь, спросил его подельник, уже взявшийся за рычаги управления. – Мне отсюда ни фига видно не было. Только звук слышал слева.
– Слева он и упал, – ответил стрелок. – Он, зараза, когда я его подбил, еще трепыхаться пытался, вот и отлетел в сторону.
– Показывай тогда давай.
– Чуть спуститься надо и налево. То есть направо. Если мы развернемся, то направо надо.
– То налево, то направо…
– Рули давай!
Вездеход тронулся с места, развернулся и медленно пополз сквозь хилый лесок к месту падения вертолета.
34
– Порядок! – крикнул один из зэков, выглядывавших из-за края баррикады. – Это он! Живой! Сам идет!
– Разойдитесь, пацаны! Дорогу ему дайте! – громко крикнул Степан. – И не кидайтесь на него сразу, пахан в ШИЗО две недели, считай, отмотал. Его сначала в жилку отвести надо, согреть…
Степан сам не раз попадал в ШИЗО и прекрасно знал, что в первую очередь необходимо вышедшему из изолятора. Даже не еда – тепло. Повинуясь жестам Степана, зэки отошли на несколько шагов от баррикады и освободили место. Через несколько секунд раздался хруст снега под ногами, и за баррикаду зашел Батя. Он сделал два шага, остановился и покачнулся.
– Батя! – Степан рванулся к смотрящему, но тот остановил его, подняв руку вперед ладонью. И Степан, и вся качнувшаяся вместе с ним вперед толпа застыли. Еще секунду Батя молчал, а потом тихо, с ощутимым трудом сказал:
– Не надо, Степан. Дойду.
Это было не пустое хвастовство. Смотрящий и правда чувствовал, что еще в силах идти сам, а значит, и принимать помощь от пацанов не нужно. Это был один из принципов Бати – до тех пор, пока это возможно, полагаться только на себя, не просить ничьей помощи.
В это время за спиной Бати из-за баррикады показались еще двое блатных – это были те, кто отводил на обмен Клебанова. Соглашаясь на это, пацаны рисковали жизнями – никто не мог помешать «хозяину» отдать вертухаям приказ пристрелить их, как только они отпустят заложника. Только сейчас, когда обмен уже произошел, они могли вздохнуть спокойно.
Обменять смотрящего на Клебанова взбунтовавшиеся блатные согласились сразу, не раздумывая. Но переговоры насчет того, как этот обмен состоится, заняли больше часа. Ни администрация, ни блатари не доверяли друг другу ни на грош.
Васильев хотел, чтобы сначала зэки отпустили взятого ими в заложники офицера, а уж потом он выпустит Батю. Блатные, разумеется, требовали, чтобы все происходило наоборот: сначала Васильев отпускает смотрящего, а потом они отдадут ему своего заложника. Переговоры уперлись в тупик, и обеим сторонам пришлось идти на уступки. Васильев предложил, чтобы обмен произошел на середине свободного пространства между ментовским заслоном и баррикадами блатных. Два блатных ведут Клебанова, два охранника – Батю. На середине они обмениваются и расходятся каждый к своим.
Подумав, блатные согласились, но поставили два условия. Первое – чтобы обмен произошел не посередине открытого пространства, а в нескольких шагах от их баррикады. Второе – чтобы вертухаи шли без оружия. В этом случае после обмена вертухаи из заслона стрелять в блатных не смогли бы – их бы прикрывали те, кто вел Батю, и освобожденный Клебанов. Конечно, риск все равно был, но так его удалось свести к минимуму. Начальник лагеря согласился. Он так хотел этого обмена, что был рад любому варианту, на который согласны блатные. Он даже не собирался никого обманывать. Зачем, если через полчаса после обмена всех этих уголовников все равно перемочат спецназовцы?
И вот теперь обмен был произведен, и освобожденный Батя стоял среди своих.
– Пойдем в жилку, пахан! – крикнул Степан. – Эй, пацаны, дайте дорогу!
По-прежнему чуть покачиваясь, Батя пошел следом за Степаном, Чижом и еще парой авторитетных пацанов. Смотрящий сам вошел в жилую зону и опустился на единственный во всем помещении стул – пацаны специально для смотрящего вытащили его из баррикады.
– Держи, Батя, – к смотрящему подскочил Чиж и протянул ему стакан горячего чая, тоже приготовленного специально для пахана. С продуктами, чаем и даже куревом у блатных пока проблем не было – два часа назад их всем обеспечил Васильев, когда ему пригрозили смертью заложника. Вообще-то еще больше продуктов и прочих полезных вещей было в захваченной пресс-хате, но пользоваться чем-то, что раньше принадлежало «сукам», блатным было западло. И поэтому многие бесценные по лагерным меркам вещи – табак, чай, сало, лук – просто выбросили на снег.
– Спасибо, Чиж, – поблагодарил пацана Батя, принимая стакан и неторопливо отпивая глоток горячего, почти обжигающего напитка. Только сам Батя знал, чего ему стоили эти спокойствие и неторопливость. Следом за Батей, Степаном и Чижом в барак прошли еще четыре наиболее авторитетных пацана, прочие остались снаружи. Сейчас все они стояли и молча ждали, пока смотрящий немного придет в себя – что такое ШИЗО, никому из них объяснять было не надо.
Батя раз за разом отхлебывал чай, заедая маленькими кусочками протянутого Степаном черного хлеба. С каждым проглоченным куском и с каждым глотком чая к Бате возвращались силы. Он снова выжил, снова справился и теперь был среди своих. А то, что положение тяжелое… Так когда оно легким-то бывало?
– Ну, пацаны, рассказывайте, что у вас тут, – сказал Батя, допив чай. – А то я знаю только то, что мне «хозяин» гнал.
– Погоди, пахан. Поешь еще, попей, успеем о делах поговорить, – сказал Степан.
– Нет, – решительно помотал головой Батя. – Время дорого. Давайте рассказывайте.
Чиж быстро, короткими четкими предложениями пересказал пахану все то, что случилось на зоне за последние сутки. Более ранние новости Батя и так знал – даже в ШИЗО он поддерживал связь с пацанами через прикормленного вертухая.
– Ясно… – протянул смотрящий, когда Чиж замолчал. – И что вы теперь делать собираетесь?
– А не знаем толком, – ответил Чиж. – Я думаю, нужно продолжать журналистов сюда требовать. Расскажем в камеру о том, что «хозяин» здесь творил последние две недели. Как только этот наш рассказ по какому-нибудь центральному каналу покажут, «хозяина», сучару, под суд отдадут свои же. Показать такие кадры журналюги захотят обязательно – сенсация выйдет нехилая. И с нами после такого выступления уже ничего сделать не посмеют – максимум к срокам по годику накинут.
– Разойдитесь, пацаны! Дорогу ему дайте! – громко крикнул Степан. – И не кидайтесь на него сразу, пахан в ШИЗО две недели, считай, отмотал. Его сначала в жилку отвести надо, согреть…
Степан сам не раз попадал в ШИЗО и прекрасно знал, что в первую очередь необходимо вышедшему из изолятора. Даже не еда – тепло. Повинуясь жестам Степана, зэки отошли на несколько шагов от баррикады и освободили место. Через несколько секунд раздался хруст снега под ногами, и за баррикаду зашел Батя. Он сделал два шага, остановился и покачнулся.
– Батя! – Степан рванулся к смотрящему, но тот остановил его, подняв руку вперед ладонью. И Степан, и вся качнувшаяся вместе с ним вперед толпа застыли. Еще секунду Батя молчал, а потом тихо, с ощутимым трудом сказал:
– Не надо, Степан. Дойду.
Это было не пустое хвастовство. Смотрящий и правда чувствовал, что еще в силах идти сам, а значит, и принимать помощь от пацанов не нужно. Это был один из принципов Бати – до тех пор, пока это возможно, полагаться только на себя, не просить ничьей помощи.
В это время за спиной Бати из-за баррикады показались еще двое блатных – это были те, кто отводил на обмен Клебанова. Соглашаясь на это, пацаны рисковали жизнями – никто не мог помешать «хозяину» отдать вертухаям приказ пристрелить их, как только они отпустят заложника. Только сейчас, когда обмен уже произошел, они могли вздохнуть спокойно.
Обменять смотрящего на Клебанова взбунтовавшиеся блатные согласились сразу, не раздумывая. Но переговоры насчет того, как этот обмен состоится, заняли больше часа. Ни администрация, ни блатари не доверяли друг другу ни на грош.
Васильев хотел, чтобы сначала зэки отпустили взятого ими в заложники офицера, а уж потом он выпустит Батю. Блатные, разумеется, требовали, чтобы все происходило наоборот: сначала Васильев отпускает смотрящего, а потом они отдадут ему своего заложника. Переговоры уперлись в тупик, и обеим сторонам пришлось идти на уступки. Васильев предложил, чтобы обмен произошел на середине свободного пространства между ментовским заслоном и баррикадами блатных. Два блатных ведут Клебанова, два охранника – Батю. На середине они обмениваются и расходятся каждый к своим.
Подумав, блатные согласились, но поставили два условия. Первое – чтобы обмен произошел не посередине открытого пространства, а в нескольких шагах от их баррикады. Второе – чтобы вертухаи шли без оружия. В этом случае после обмена вертухаи из заслона стрелять в блатных не смогли бы – их бы прикрывали те, кто вел Батю, и освобожденный Клебанов. Конечно, риск все равно был, но так его удалось свести к минимуму. Начальник лагеря согласился. Он так хотел этого обмена, что был рад любому варианту, на который согласны блатные. Он даже не собирался никого обманывать. Зачем, если через полчаса после обмена всех этих уголовников все равно перемочат спецназовцы?
И вот теперь обмен был произведен, и освобожденный Батя стоял среди своих.
– Пойдем в жилку, пахан! – крикнул Степан. – Эй, пацаны, дайте дорогу!
По-прежнему чуть покачиваясь, Батя пошел следом за Степаном, Чижом и еще парой авторитетных пацанов. Смотрящий сам вошел в жилую зону и опустился на единственный во всем помещении стул – пацаны специально для смотрящего вытащили его из баррикады.
– Держи, Батя, – к смотрящему подскочил Чиж и протянул ему стакан горячего чая, тоже приготовленного специально для пахана. С продуктами, чаем и даже куревом у блатных пока проблем не было – два часа назад их всем обеспечил Васильев, когда ему пригрозили смертью заложника. Вообще-то еще больше продуктов и прочих полезных вещей было в захваченной пресс-хате, но пользоваться чем-то, что раньше принадлежало «сукам», блатным было западло. И поэтому многие бесценные по лагерным меркам вещи – табак, чай, сало, лук – просто выбросили на снег.
– Спасибо, Чиж, – поблагодарил пацана Батя, принимая стакан и неторопливо отпивая глоток горячего, почти обжигающего напитка. Только сам Батя знал, чего ему стоили эти спокойствие и неторопливость. Следом за Батей, Степаном и Чижом в барак прошли еще четыре наиболее авторитетных пацана, прочие остались снаружи. Сейчас все они стояли и молча ждали, пока смотрящий немного придет в себя – что такое ШИЗО, никому из них объяснять было не надо.
Батя раз за разом отхлебывал чай, заедая маленькими кусочками протянутого Степаном черного хлеба. С каждым проглоченным куском и с каждым глотком чая к Бате возвращались силы. Он снова выжил, снова справился и теперь был среди своих. А то, что положение тяжелое… Так когда оно легким-то бывало?
– Ну, пацаны, рассказывайте, что у вас тут, – сказал Батя, допив чай. – А то я знаю только то, что мне «хозяин» гнал.
– Погоди, пахан. Поешь еще, попей, успеем о делах поговорить, – сказал Степан.
– Нет, – решительно помотал головой Батя. – Время дорого. Давайте рассказывайте.
Чиж быстро, короткими четкими предложениями пересказал пахану все то, что случилось на зоне за последние сутки. Более ранние новости Батя и так знал – даже в ШИЗО он поддерживал связь с пацанами через прикормленного вертухая.
– Ясно… – протянул смотрящий, когда Чиж замолчал. – И что вы теперь делать собираетесь?
– А не знаем толком, – ответил Чиж. – Я думаю, нужно продолжать журналистов сюда требовать. Расскажем в камеру о том, что «хозяин» здесь творил последние две недели. Как только этот наш рассказ по какому-нибудь центральному каналу покажут, «хозяина», сучару, под суд отдадут свои же. Показать такие кадры журналюги захотят обязательно – сенсация выйдет нехилая. И с нами после такого выступления уже ничего сделать не посмеют – максимум к срокам по годику накинут.