— Но…
— Я сказал! — в бешенстве крикнул Гапоненков. Ноздри его побелели, тонкие пальцы рук несколько раз рваным, нервным движением согнулись и разогнулись и яростно вспыхнули глубоко посаженные выразительные глаза.
Вероятно, доктор Русский еще ни разу не видел его в таком взвинченном состоянии, потому что изумленно поднял брови и пробормотал себе под нос скороговоркой, словно боясь, что окрик Гапоненкова опять перебьет его на середине фразы:
— В конце концов, это ваше дело, Алексей Алексеевич, что скажут родственники этого молодого человека.., мое дело только исполнить мой врачебный долг…
Шеф «Сапфо» скривился, словно раскусил клопа, и потом медленно выговорил:
— Я все-таки надеюсь, что у этого молодого человека с некоторых пор не осталось родственников. Вам все ясно, Иван Израилевич?
* * *
— Алексей, я хотела поговорить с тобой. — Наташа вошла в кабинет так внезапно, словно ей только что развязали глаза и она увидела, где находится, и поняла, с какими целями ее сюда привезли.
— Зачем?
— Вы не могли бы выйти, доктор? — Глаза девушки остановились на Иване Израилевиче с таким странным требовательным выражением, что он неловко, как-то бочком, выкатился за дверь, бормоча, до чего же распустилась местная молодежь — выставляют из собственного рабочего кабинета, да еще среди ночи.
— Наташа, что с тобой? — спросил Гапоненков, пристально глядя в ее лицо с твердо сжатыми губами. — Что-то случилось?
— — Случилось, Алеша, — просто сказала она. — Я перестала тебе верить. Я надеялась, что все это не правда, что та пленка, которую дал мне послушать Свиридов.., не Илья, а Влад, которому ты заказывал убить Лукинского.., я хотела думать, что это какой-то обман, фикция, недоразумение.
— Какая еще пленка? — быстро спросил он.
— Та самая, на которой записан твой телефонный разговор с этим Панитаиди, когда ты обещал ему продать меня, а предварительно сделать хитрую операцию.., которая потом дает злокачественную реакцию. За сколько ты меня продал, Алеша? За сто тысяч долларов? Или, может, за двести?
Гапоненков посмотрел на нее неопределенным, туманным взглядом и чуть пошатнулся, как от легкого тычка в грудь.
— Я старалась как-то убедить себя, что Свиридов ввел меня в заблуждение.., что такого не может быть.., что такого просто не бывает. Я даже принимала кокаин. Я поверила.., но все рухнуло, когда я поняла, куда ты меня привез.
Гапоненков покачал головой и выговорил с болезненным полуистерическим смешком:
— А еще говорят, что на свете перевелась настоящая любовь. Почему же ты так меня любишь, если я такое чудовище? Ведь я вижу по твоим глазам.., любишь.
— Я ненавижу себя за то, что никак не могу оторваться от тебя, — пробормотала она. — Я пыталась полюбить Володю Свиридова.., он несравненно лучше тебя, мне даже показалось, что я смогла сделать это… что в моем сердце что-то шевельнулось и перевернулось.., и ты перестал существовать для меня. Господи.., ведь ты начал осуществлять свой жуткий план уже тогда… когда притворялся пьяным в ресторане.
Даже Свиридов не понял, что ты играешь… выслеживаешь, что ты трезв, как богемское стекло. А я уже тогда понимала, что эти игры кончатся смертью.
— Ты не в себе, — с сожалением проговорил он, — но слишком поздно.., слишком поздно. А ведь я действительно хотел быть с тобой.
Она приблизилась к нему вплотную и положила ладонь на рукав его пиджака.
— Откажись от своего безумия, Алеша.
Сейчас, здесь. Еще не поздно. Тогда я еще смогу спасти тебя от неминуемого…
Она посмотрела на него тоскливо и жадно, как-то беспомощно, по-детски скривив уголок рта.
— Ты — меня? — Гапоненков попытался было усмехнуться, но из горла вырвался только какой-то сухой клекот. — От чего… вернее, от кого?
— Все подстроено, — коротко выдохнув, сказала Наташа, — тебя ведут от самого «Менестреля». Каждое слово, которое ты сказал мне или Лукинскому, слышал Свиридов. Он слышит нас и сейчас. Я прикрепила тебе на одежду «жучок». Вон он.
Лицо владельца «Сапфо» прояснилось.
Он взглянул на Наташу с какой-то смесью презрения и жалости, брезгливо смахнул с пиджака подслушивающее устройство и раздавил его ногой, как вредоносное насекомое, а потом проговорил громко и решительно, словно переходя какой-то Рубикон себе в самом:
— Нет, он уже нас не слышит. Но я подозревал что-то подобное. Впрочем, господин Свиридов больше не послужит манекеном для твоих любовных потуг. Мне звонил Келлер, он сообщил, что Свиридов обезврежен.
— Это как — обезврежен? — запнувшись на середине фразы, спросила она.
— Мертв.
Она отступила к двери и рассмеялась будоражаще высоким безумным смехом. Потом так же неожиданно оборвала его и тихо произнесла:
— Ты будешь гореть в аду, Алеша.
* * *
— Ты будешь гореть в аду, — сквозь зубы повторил Свиридов и повернул руль направо — туда, где белел фасад лучшей в городе хирургической клиники «Гален».
— Вот их тачки! — возбужденно проговорил отец Велимир, который уже снял с себя рясу, обнаружив под нею черные брюки и черную же плотную джинсовую рубашку и став соответственно просто Афанасием Фокиным. Потому что с утратой церковного одеяния с него слетали всякие признаки той и без того крайне скудной святости, что с грехом пополам — в буквальном смысле этого выражения — наличествовала в нем, скажем, при служении литургии в храме.
— Ничего, еще не поздно, — процедил Влад.
— Микрофон отключился, — сказал Фокин. — В чем дело?
— Наверно, они сняли с Наташки одежду, и с микрофоном что-нибудь случилось, отцепился или расконтачился. А второй, уже на одежде Гапоненкова, она сама ему показала, — бесстрастно сказал Влад, — готовят ее к операции.
— Или трахают, — проворчал Фокин, выскакивая из машины.
— Хорошо, если так. Это ей все-таки более привычно, чем хирургические операции по новым технологиям.
Они прокрались мимо дремавшей в своем джипе охраны и добрались до дверей больницы.
Охранника на входе., имевшего глупость приоткрыть им предварительно зафиксированную на цепочку дверь, одним движением вырубил Фокин. Разумеется, перед этим ему не составило труда выдернуть упомянутую цепочку с корнем, поддев дверь здоровенным плечом. Все это в пределах полутора-двух секунд.
Они бесшумно пролетели по коридору, до полусмерти напугав мирно обходящую палаты дежурную докторшу, и поднялись на второй этаж, где наткнулись на одного из охранников господина Панитаиди. После непродолжительных попыток узнать, где же находится Гапоненков и Наташа, выяснилось, что ничего полезного узнать не удастся, поскольку бодигард, будучи греком, не смыслит по-русски ни бельмеса.
Следующим пунктом программы оказались два охранника, приехавшие вместе с Гапоненковым и теперь дежурившие в коридоре с «пушками» наготове.
Впрочем, оружие им не пригодилось, благо для того, чтобы задействовать его, им понадобилось бы куда более быстрое соображение и несравненно более оперативная реакция. Они оказались русскими, и после небольшого внушения, сделанного одному из парней, Свиридов и Фокин узнали, что подготовка к операции ведется в палате напротив и что Гапоненков все еще там.
Отправив и второго охранника вдогонку за своим товарищем, то есть в недолговременный, часа на два, коматоз, Влад велел Афанасию стоять перед дверью, а сам бесшумно открыл дверь палаты и оказался в маленьком «предбанничке», аккуратно выложенном белым с прожилками под мрамор кафелем.
Тут стояли носилки на колесиках, а возле них возился человек в белом халате, по всему видно — санитар. А на носилках лежал другой человек, прикрытый белой простыней. По тому, что он дышал, и по очертаниям его фигуры Влад сделал два ценных вывода, а именно — что это не труп и что это явно не Наташа.
Тихо проскользнув мимо санитара, он открыл следующую дверь и очутился уже в операционной.
Он сразу узнал всех, кто здесь находился.
Маленький длинноносый человек с тронутыми сединой курчавыми иссиня-черными волосами — это, несомненно, доктор Русский. Человечек еще меньше — это, несомненно, его ассистент. Кстати, тот самый, что провожал его тогда в главном офисе «Сапфо» в кабинет к Гапоненкову.
А вот этот высокий мужчина в белом костюме ценой, вероятно, не в одну тысячу долларов — сам Алексей Алексеевич.
И последний элемент композиции — притянутая ремнями к носилкам девушка.
Совершенно голая. Уже не может даже кричать, просто стискивает зубы и уже чисто инстинктивно пытается изогнуться, чтобы ослабить беспощадно стянутые ремни.
Сейчас они введут ей наркоз, чтобы потом отвязать и переложить на операционный стол. Пожалуйста.., в руке доктора Русского блеснул шприц, и девушка зажмурилась и сдавленно простонала, вероятно, осознавая, что ничего уже нельзя изменить.
Очень кстати я пожаловал, мелькнуло в голове Влада, когда он выхватил пистолет, а вот навязчиво оплетающая сознание мысль о том, насколько эффектно он выглядит со стороны и в коей мере ему не годятся в подметки меднолобые супермены из забойных американских боевиков, была сбита с ритма грохотом выстрела.
Доктор Русский протяжно взвыл, глядя на свою буквально разнесенную в клочья правую кисть. Наверно, в этот момент ему стоило бы подумать, что он уже никогда не сможет не то что проводить такие сложные операции, но и даже резать лабораторных крыс с целью изучения их содержимого и отработки различных методов оперирования.
Гапоненков бросил на него быстрый взгляд и попятился к окну, затравленно озираясь по сторонам. Его породистое сытое лицо изуродовала гримаса безысходного, панического страха.
Свиридов подошел к Наташе и, взяв со стола скальпель, разрезал ремни. Но она не испытала ни облегчения, ни радости от того, что он все-таки пришел, все-таки успел.
— Ну что, Алексей Алексеевич, вот наша милая игра и окончена. Поздравляю. Вы проиграли.
На лице Гапоненкова с калейдоскопической быстротой и беспорядочностью промелькнули обуревающие его самые противоречивые чувства — ужас, боль, ненависть.
Разочарование. Тьма. Потом оно внезапно просветлело, и он, выхватив из-под пиджака пистолет, взвел курок и медленно двинулся на Свиридова. Отчаянно, с ясной и твердой решимостью обреченного на смерть.
— А почему ты решил, Володя, что я проиграл? — произнес он. — Почему это так определенно? Мне кажется, что проиграл ты, и проиграл решительно во всем. Видишь эту суку? — Он по-волчьи оскалился и ткнул пальцем во все еще неспособную подняться Наташу. — Так вот, она.., она между нами двумя выбрала меня даже при том, что я хотел нажиться на ее крови.., да, брат Володя, бывает, что и такое говорят открытым текстом. А ты хотел спасти ее. — Он сделал еще два больших шага вперед, и носилки с Наташей остались за его спиной, а Свиридов вплотную прислонился к закрытой двери, ведущей в «предбанник». — И вот результат.., да ты ведь сам все слышал. Вот так.., она выбирает меня, исчадие ада.., она опровергает устоявшееся представление о том, что нет любви.
— Да тебе лечиться надо, брат, — спокойно сказал Свиридов, с интересом, но без малейшего трепета наблюдая эту сцену с прямо-таки шекспировскими монологами.
— Ну вот.., а ты говоришь, что я проиграл, — продолжал Гапоненков, трагически кривя и без того перекошенную физиономию с выстукивающими ритм зубами. — Нет, я выиграл, я победитель, а потому я имею полное право убить тебя.
Он поднял пистолет и прицелился в Свиридова, лязгая нижней челюстью, но вдруг его лицо перекосилось — можно сказать, что от боли, но нет, скорее от изумления, от неверия в то, как подобное могло произойти.
Потому что он мгновенно осознал, что это конец.
Его ноги подломились, и он упал лицом вперед, уткнувшись носом прямо в ботинки Влада, и тут же затих. Ведь в спине его торчал всаженный на всю длину скальпель, а на белоснежном пиджаке стремительно набухало и ширилось багровое пятно…
— Я ведь действительно любила его, — грустно сказала Наташа, которая стояла за спиной Гапоненкова.
Из угла смотрел все еще повизгивающий доктор Русский и его похожий на перепуганную крысу ассистент, а он, Влад, почему-то подумал, что Наташа относится к тому достаточно редкому сорту женщин, которые обнаженные еще прекраснее, чем в самой роскошной и элегантной одежде…
— С Восьмым марта тебя, Наташка, — медленно выговорил он, — мои наилучшие пожелания.
— Спасибо, — она слабо улыбнулась и погладила его пальцами по плечу.
Он коснулся губами ее щеки и снова вспомнил слова Атоса из бессмертной книги Дюма: «Любовь — это такая игра, в которой победителю достается смерть».
И она досталась ему. Правда, старик Дюма вкладывал в эту фразу совершенно иной смысл, но формально.., формально все получилось так, как говорил Атос.
Дверь распахнулась, и ввалился отец Велимир, держа в руках полузадушенного санитара.
— Влад, иди посмотри, кого этот ублюдок мариновал в предбан… О, чер-р-р-т!
Взгляд Афанасия коснулся Наташи, и глаза богобоязненного служителя культа тут же пошли навылет из отведенных им орбит.
— Кого? — почти равнодушно спросил Свиридов.
Фокин подтянул за собой носилки, откинул простыню с тела лежащего на них человека, и взглядам Наташи и Влада предстало лицо Ильи. Прооперированное, с выпрямленным и ставшим даже более правильным и симпатичным носом и почти незаметно сшитой нижней губой, к которой в свое время на славу приложился, простите за невольный каламбур, Слава.
— Ну что я могу сказать? — выговорил Влад и повернулся к съежившемуся под его взглядом доктору Русскому:
— Хорошо поработал, Иван Израилевич. Золотые у тебя руки. Спасибо за брата.
Иван Израилевич горестно вздохнул при словосочетании «золотые руки» и, еле сдерживая слезы боли и жгучей досады, посмотрел на кисть своей правой руки…
— А под кого хоть ее собирались лепить? — спросил Влад, глядя на поминутно меняющегося в лице хирурга.
Тот открыл было рот, но по губам пробежала губительная судорога, и, мертвенно побледнев и болезненно выкатив глаза, Иван Израилевич откинулся назад и потерял сознание.
ЭПИЛОГ
— Я сказал! — в бешенстве крикнул Гапоненков. Ноздри его побелели, тонкие пальцы рук несколько раз рваным, нервным движением согнулись и разогнулись и яростно вспыхнули глубоко посаженные выразительные глаза.
Вероятно, доктор Русский еще ни разу не видел его в таком взвинченном состоянии, потому что изумленно поднял брови и пробормотал себе под нос скороговоркой, словно боясь, что окрик Гапоненкова опять перебьет его на середине фразы:
— В конце концов, это ваше дело, Алексей Алексеевич, что скажут родственники этого молодого человека.., мое дело только исполнить мой врачебный долг…
Шеф «Сапфо» скривился, словно раскусил клопа, и потом медленно выговорил:
— Я все-таки надеюсь, что у этого молодого человека с некоторых пор не осталось родственников. Вам все ясно, Иван Израилевич?
* * *
— Алексей, я хотела поговорить с тобой. — Наташа вошла в кабинет так внезапно, словно ей только что развязали глаза и она увидела, где находится, и поняла, с какими целями ее сюда привезли.
— Зачем?
— Вы не могли бы выйти, доктор? — Глаза девушки остановились на Иване Израилевиче с таким странным требовательным выражением, что он неловко, как-то бочком, выкатился за дверь, бормоча, до чего же распустилась местная молодежь — выставляют из собственного рабочего кабинета, да еще среди ночи.
— Наташа, что с тобой? — спросил Гапоненков, пристально глядя в ее лицо с твердо сжатыми губами. — Что-то случилось?
— — Случилось, Алеша, — просто сказала она. — Я перестала тебе верить. Я надеялась, что все это не правда, что та пленка, которую дал мне послушать Свиридов.., не Илья, а Влад, которому ты заказывал убить Лукинского.., я хотела думать, что это какой-то обман, фикция, недоразумение.
— Какая еще пленка? — быстро спросил он.
— Та самая, на которой записан твой телефонный разговор с этим Панитаиди, когда ты обещал ему продать меня, а предварительно сделать хитрую операцию.., которая потом дает злокачественную реакцию. За сколько ты меня продал, Алеша? За сто тысяч долларов? Или, может, за двести?
Гапоненков посмотрел на нее неопределенным, туманным взглядом и чуть пошатнулся, как от легкого тычка в грудь.
— Я старалась как-то убедить себя, что Свиридов ввел меня в заблуждение.., что такого не может быть.., что такого просто не бывает. Я даже принимала кокаин. Я поверила.., но все рухнуло, когда я поняла, куда ты меня привез.
Гапоненков покачал головой и выговорил с болезненным полуистерическим смешком:
— А еще говорят, что на свете перевелась настоящая любовь. Почему же ты так меня любишь, если я такое чудовище? Ведь я вижу по твоим глазам.., любишь.
— Я ненавижу себя за то, что никак не могу оторваться от тебя, — пробормотала она. — Я пыталась полюбить Володю Свиридова.., он несравненно лучше тебя, мне даже показалось, что я смогла сделать это… что в моем сердце что-то шевельнулось и перевернулось.., и ты перестал существовать для меня. Господи.., ведь ты начал осуществлять свой жуткий план уже тогда… когда притворялся пьяным в ресторане.
Даже Свиридов не понял, что ты играешь… выслеживаешь, что ты трезв, как богемское стекло. А я уже тогда понимала, что эти игры кончатся смертью.
— Ты не в себе, — с сожалением проговорил он, — но слишком поздно.., слишком поздно. А ведь я действительно хотел быть с тобой.
Она приблизилась к нему вплотную и положила ладонь на рукав его пиджака.
— Откажись от своего безумия, Алеша.
Сейчас, здесь. Еще не поздно. Тогда я еще смогу спасти тебя от неминуемого…
Она посмотрела на него тоскливо и жадно, как-то беспомощно, по-детски скривив уголок рта.
— Ты — меня? — Гапоненков попытался было усмехнуться, но из горла вырвался только какой-то сухой клекот. — От чего… вернее, от кого?
— Все подстроено, — коротко выдохнув, сказала Наташа, — тебя ведут от самого «Менестреля». Каждое слово, которое ты сказал мне или Лукинскому, слышал Свиридов. Он слышит нас и сейчас. Я прикрепила тебе на одежду «жучок». Вон он.
Лицо владельца «Сапфо» прояснилось.
Он взглянул на Наташу с какой-то смесью презрения и жалости, брезгливо смахнул с пиджака подслушивающее устройство и раздавил его ногой, как вредоносное насекомое, а потом проговорил громко и решительно, словно переходя какой-то Рубикон себе в самом:
— Нет, он уже нас не слышит. Но я подозревал что-то подобное. Впрочем, господин Свиридов больше не послужит манекеном для твоих любовных потуг. Мне звонил Келлер, он сообщил, что Свиридов обезврежен.
— Это как — обезврежен? — запнувшись на середине фразы, спросила она.
— Мертв.
Она отступила к двери и рассмеялась будоражаще высоким безумным смехом. Потом так же неожиданно оборвала его и тихо произнесла:
— Ты будешь гореть в аду, Алеша.
* * *
— Ты будешь гореть в аду, — сквозь зубы повторил Свиридов и повернул руль направо — туда, где белел фасад лучшей в городе хирургической клиники «Гален».
— Вот их тачки! — возбужденно проговорил отец Велимир, который уже снял с себя рясу, обнаружив под нею черные брюки и черную же плотную джинсовую рубашку и став соответственно просто Афанасием Фокиным. Потому что с утратой церковного одеяния с него слетали всякие признаки той и без того крайне скудной святости, что с грехом пополам — в буквальном смысле этого выражения — наличествовала в нем, скажем, при служении литургии в храме.
— Ничего, еще не поздно, — процедил Влад.
— Микрофон отключился, — сказал Фокин. — В чем дело?
— Наверно, они сняли с Наташки одежду, и с микрофоном что-нибудь случилось, отцепился или расконтачился. А второй, уже на одежде Гапоненкова, она сама ему показала, — бесстрастно сказал Влад, — готовят ее к операции.
— Или трахают, — проворчал Фокин, выскакивая из машины.
— Хорошо, если так. Это ей все-таки более привычно, чем хирургические операции по новым технологиям.
Они прокрались мимо дремавшей в своем джипе охраны и добрались до дверей больницы.
Охранника на входе., имевшего глупость приоткрыть им предварительно зафиксированную на цепочку дверь, одним движением вырубил Фокин. Разумеется, перед этим ему не составило труда выдернуть упомянутую цепочку с корнем, поддев дверь здоровенным плечом. Все это в пределах полутора-двух секунд.
Они бесшумно пролетели по коридору, до полусмерти напугав мирно обходящую палаты дежурную докторшу, и поднялись на второй этаж, где наткнулись на одного из охранников господина Панитаиди. После непродолжительных попыток узнать, где же находится Гапоненков и Наташа, выяснилось, что ничего полезного узнать не удастся, поскольку бодигард, будучи греком, не смыслит по-русски ни бельмеса.
Следующим пунктом программы оказались два охранника, приехавшие вместе с Гапоненковым и теперь дежурившие в коридоре с «пушками» наготове.
Впрочем, оружие им не пригодилось, благо для того, чтобы задействовать его, им понадобилось бы куда более быстрое соображение и несравненно более оперативная реакция. Они оказались русскими, и после небольшого внушения, сделанного одному из парней, Свиридов и Фокин узнали, что подготовка к операции ведется в палате напротив и что Гапоненков все еще там.
Отправив и второго охранника вдогонку за своим товарищем, то есть в недолговременный, часа на два, коматоз, Влад велел Афанасию стоять перед дверью, а сам бесшумно открыл дверь палаты и оказался в маленьком «предбанничке», аккуратно выложенном белым с прожилками под мрамор кафелем.
Тут стояли носилки на колесиках, а возле них возился человек в белом халате, по всему видно — санитар. А на носилках лежал другой человек, прикрытый белой простыней. По тому, что он дышал, и по очертаниям его фигуры Влад сделал два ценных вывода, а именно — что это не труп и что это явно не Наташа.
Тихо проскользнув мимо санитара, он открыл следующую дверь и очутился уже в операционной.
Он сразу узнал всех, кто здесь находился.
Маленький длинноносый человек с тронутыми сединой курчавыми иссиня-черными волосами — это, несомненно, доктор Русский. Человечек еще меньше — это, несомненно, его ассистент. Кстати, тот самый, что провожал его тогда в главном офисе «Сапфо» в кабинет к Гапоненкову.
А вот этот высокий мужчина в белом костюме ценой, вероятно, не в одну тысячу долларов — сам Алексей Алексеевич.
И последний элемент композиции — притянутая ремнями к носилкам девушка.
Совершенно голая. Уже не может даже кричать, просто стискивает зубы и уже чисто инстинктивно пытается изогнуться, чтобы ослабить беспощадно стянутые ремни.
Сейчас они введут ей наркоз, чтобы потом отвязать и переложить на операционный стол. Пожалуйста.., в руке доктора Русского блеснул шприц, и девушка зажмурилась и сдавленно простонала, вероятно, осознавая, что ничего уже нельзя изменить.
Очень кстати я пожаловал, мелькнуло в голове Влада, когда он выхватил пистолет, а вот навязчиво оплетающая сознание мысль о том, насколько эффектно он выглядит со стороны и в коей мере ему не годятся в подметки меднолобые супермены из забойных американских боевиков, была сбита с ритма грохотом выстрела.
Доктор Русский протяжно взвыл, глядя на свою буквально разнесенную в клочья правую кисть. Наверно, в этот момент ему стоило бы подумать, что он уже никогда не сможет не то что проводить такие сложные операции, но и даже резать лабораторных крыс с целью изучения их содержимого и отработки различных методов оперирования.
Гапоненков бросил на него быстрый взгляд и попятился к окну, затравленно озираясь по сторонам. Его породистое сытое лицо изуродовала гримаса безысходного, панического страха.
Свиридов подошел к Наташе и, взяв со стола скальпель, разрезал ремни. Но она не испытала ни облегчения, ни радости от того, что он все-таки пришел, все-таки успел.
— Ну что, Алексей Алексеевич, вот наша милая игра и окончена. Поздравляю. Вы проиграли.
На лице Гапоненкова с калейдоскопической быстротой и беспорядочностью промелькнули обуревающие его самые противоречивые чувства — ужас, боль, ненависть.
Разочарование. Тьма. Потом оно внезапно просветлело, и он, выхватив из-под пиджака пистолет, взвел курок и медленно двинулся на Свиридова. Отчаянно, с ясной и твердой решимостью обреченного на смерть.
— А почему ты решил, Володя, что я проиграл? — произнес он. — Почему это так определенно? Мне кажется, что проиграл ты, и проиграл решительно во всем. Видишь эту суку? — Он по-волчьи оскалился и ткнул пальцем во все еще неспособную подняться Наташу. — Так вот, она.., она между нами двумя выбрала меня даже при том, что я хотел нажиться на ее крови.., да, брат Володя, бывает, что и такое говорят открытым текстом. А ты хотел спасти ее. — Он сделал еще два больших шага вперед, и носилки с Наташей остались за его спиной, а Свиридов вплотную прислонился к закрытой двери, ведущей в «предбанник». — И вот результат.., да ты ведь сам все слышал. Вот так.., она выбирает меня, исчадие ада.., она опровергает устоявшееся представление о том, что нет любви.
— Да тебе лечиться надо, брат, — спокойно сказал Свиридов, с интересом, но без малейшего трепета наблюдая эту сцену с прямо-таки шекспировскими монологами.
— Ну вот.., а ты говоришь, что я проиграл, — продолжал Гапоненков, трагически кривя и без того перекошенную физиономию с выстукивающими ритм зубами. — Нет, я выиграл, я победитель, а потому я имею полное право убить тебя.
Он поднял пистолет и прицелился в Свиридова, лязгая нижней челюстью, но вдруг его лицо перекосилось — можно сказать, что от боли, но нет, скорее от изумления, от неверия в то, как подобное могло произойти.
Потому что он мгновенно осознал, что это конец.
Его ноги подломились, и он упал лицом вперед, уткнувшись носом прямо в ботинки Влада, и тут же затих. Ведь в спине его торчал всаженный на всю длину скальпель, а на белоснежном пиджаке стремительно набухало и ширилось багровое пятно…
— Я ведь действительно любила его, — грустно сказала Наташа, которая стояла за спиной Гапоненкова.
Из угла смотрел все еще повизгивающий доктор Русский и его похожий на перепуганную крысу ассистент, а он, Влад, почему-то подумал, что Наташа относится к тому достаточно редкому сорту женщин, которые обнаженные еще прекраснее, чем в самой роскошной и элегантной одежде…
— С Восьмым марта тебя, Наташка, — медленно выговорил он, — мои наилучшие пожелания.
— Спасибо, — она слабо улыбнулась и погладила его пальцами по плечу.
Он коснулся губами ее щеки и снова вспомнил слова Атоса из бессмертной книги Дюма: «Любовь — это такая игра, в которой победителю достается смерть».
И она досталась ему. Правда, старик Дюма вкладывал в эту фразу совершенно иной смысл, но формально.., формально все получилось так, как говорил Атос.
Дверь распахнулась, и ввалился отец Велимир, держа в руках полузадушенного санитара.
— Влад, иди посмотри, кого этот ублюдок мариновал в предбан… О, чер-р-р-т!
Взгляд Афанасия коснулся Наташи, и глаза богобоязненного служителя культа тут же пошли навылет из отведенных им орбит.
— Кого? — почти равнодушно спросил Свиридов.
Фокин подтянул за собой носилки, откинул простыню с тела лежащего на них человека, и взглядам Наташи и Влада предстало лицо Ильи. Прооперированное, с выпрямленным и ставшим даже более правильным и симпатичным носом и почти незаметно сшитой нижней губой, к которой в свое время на славу приложился, простите за невольный каламбур, Слава.
— Ну что я могу сказать? — выговорил Влад и повернулся к съежившемуся под его взглядом доктору Русскому:
— Хорошо поработал, Иван Израилевич. Золотые у тебя руки. Спасибо за брата.
Иван Израилевич горестно вздохнул при словосочетании «золотые руки» и, еле сдерживая слезы боли и жгучей досады, посмотрел на кисть своей правой руки…
— А под кого хоть ее собирались лепить? — спросил Влад, глядя на поминутно меняющегося в лице хирурга.
Тот открыл было рот, но по губам пробежала губительная судорога, и, мертвенно побледнев и болезненно выкатив глаза, Иван Израилевич откинулся назад и потерял сознание.
ЭПИЛОГ
И все-таки не получилось той любви, на которую мог надеяться Влад еще несколько дней назад. Слишком многое вспоминалось с горечью и болью, чтобы Владимир Свиридов обрел в лице Наташи по-настоящему любимую и любящую его женщину.
Может, это произошло просто потому, что он не сумел распознать в себе настоящее чувство. Он не допустил того, чтобы она стала действительно нужной и единственной.
Наверно, не такой он человек, подумал Влад после всего этого.
Конечно, и Илья не мог, да и не хотел продолжать отношения с Наташей. Хотя и очень мучился и даже впал в запой, из которого его, впрочем, быстро вывел отец Велимир, который пару раз благословил непутевого духовного отпрыска своим здоровенным кулачищем. Влад, который достаточно прохладно относился к воспитанию брата — все-таки двадцать три года парню, — все же признал, что десница пастыря Воздвиженского собора поистине благодать божия.
Незадачливый любитель свежеприготовленных эрзац-суперзвезд господин Панитаиди в панике умотал в Грецию, сорвав подписание контракта. Михаил Борисович Лукинский был страшно разгневан, но потом сменил гнев на милость, узнав, что на родине «преуспевающий греческий бизнесмен» был арестован за нарушение налогового законодательства и махинации с ценными бумагами.
Архип, Тумба и Келлер прошли курс лечения в больнице, но по выписке двое последних узнали, что они уволены — Михаил Борисович решил отказаться от их услуг по вполне понятным причинам.
Кстати, о Лукинском. Он резко охладел к Наташе и теперь, со смертью Гапоненкова и демонтажем «золотой» правой ручки Ивана Израилевича Русского, больше не собирался коллекционировать двойников известных красавиц. Более того, он охладел не только к Наташе, но и вообще — в самом что ни на есть утилитарном и прямом смысле этого слова. Потому как спустя неделю попал в авиакатастрофу. Согласитесь, в подобных обстоятельствах можно коллекционировать разве что венки на могилу.
Впрочем, нельзя сказать, что мир потерял самого достойного человека.
О девушках с загородной виллы Лукинского ничего не слышно. Дай бог, чтобы им повезло и побочные эффекты операции доктора Русского не сказались на их ослепительной внешности. Хотя, к несчастью, шансов на то не очень много…
Наташа по-прежнему работает в «Сапфо». Разумеется, после того как она рассталась с Ильей и не заладилось с Владимиром, она недолго прозябала в одиночестве.
Илья видел ее на темно-зеленом «Ауди» с каким-то представительным молодым господином крайне делового вида. После этого он нажрался с горя в каком-то кафе, а потом пришел к Владу попросить его об одном маленьком, но жизненно важном одолжении. А именно — несколько осложнить беззаботное существование этому самому господину на «Ауди», дав ему понять, что Наташа — девушка не в его вкусе.
После чего Илья лег спать, а наутро так и не смог вспомнить, о чем же он, собственно, просил Влада.
Впрочем, будет несправедливо не отметить того, чья жизнь после всей этой истории изменилась коренным образом.
Это Наполеон. Он порвал в клочья свою любимую треуголку и номинально потерял право носить гордое имя великого французского императора.
Может, это произошло просто потому, что он не сумел распознать в себе настоящее чувство. Он не допустил того, чтобы она стала действительно нужной и единственной.
Наверно, не такой он человек, подумал Влад после всего этого.
Конечно, и Илья не мог, да и не хотел продолжать отношения с Наташей. Хотя и очень мучился и даже впал в запой, из которого его, впрочем, быстро вывел отец Велимир, который пару раз благословил непутевого духовного отпрыска своим здоровенным кулачищем. Влад, который достаточно прохладно относился к воспитанию брата — все-таки двадцать три года парню, — все же признал, что десница пастыря Воздвиженского собора поистине благодать божия.
Незадачливый любитель свежеприготовленных эрзац-суперзвезд господин Панитаиди в панике умотал в Грецию, сорвав подписание контракта. Михаил Борисович Лукинский был страшно разгневан, но потом сменил гнев на милость, узнав, что на родине «преуспевающий греческий бизнесмен» был арестован за нарушение налогового законодательства и махинации с ценными бумагами.
Архип, Тумба и Келлер прошли курс лечения в больнице, но по выписке двое последних узнали, что они уволены — Михаил Борисович решил отказаться от их услуг по вполне понятным причинам.
Кстати, о Лукинском. Он резко охладел к Наташе и теперь, со смертью Гапоненкова и демонтажем «золотой» правой ручки Ивана Израилевича Русского, больше не собирался коллекционировать двойников известных красавиц. Более того, он охладел не только к Наташе, но и вообще — в самом что ни на есть утилитарном и прямом смысле этого слова. Потому как спустя неделю попал в авиакатастрофу. Согласитесь, в подобных обстоятельствах можно коллекционировать разве что венки на могилу.
Впрочем, нельзя сказать, что мир потерял самого достойного человека.
О девушках с загородной виллы Лукинского ничего не слышно. Дай бог, чтобы им повезло и побочные эффекты операции доктора Русского не сказались на их ослепительной внешности. Хотя, к несчастью, шансов на то не очень много…
Наташа по-прежнему работает в «Сапфо». Разумеется, после того как она рассталась с Ильей и не заладилось с Владимиром, она недолго прозябала в одиночестве.
Илья видел ее на темно-зеленом «Ауди» с каким-то представительным молодым господином крайне делового вида. После этого он нажрался с горя в каком-то кафе, а потом пришел к Владу попросить его об одном маленьком, но жизненно важном одолжении. А именно — несколько осложнить беззаботное существование этому самому господину на «Ауди», дав ему понять, что Наташа — девушка не в его вкусе.
После чего Илья лег спать, а наутро так и не смог вспомнить, о чем же он, собственно, просил Влада.
Впрочем, будет несправедливо не отметить того, чья жизнь после всей этой истории изменилась коренным образом.
Это Наполеон. Он порвал в клочья свою любимую треуголку и номинально потерял право носить гордое имя великого французского императора.