Сергачева Юлия. Кровь драконов

   – Приехал, приехал!.. – с порога метнулась куда-то вглубь дома легкая фигурка, караулившая появление гостя.
   И навстречу Дьеру, явно торопясь, но при этом стараясь двигаться степенно и уверенно, выступила Иленна, мимоходом отряхивая и пряча под вышитый передник испачканные мукой руки. Сощурилась на солнце, мгновение присматриваясь, и вдруг улыбнулась… нет, даже засмеялась радостно и искренне, во весь рот, как та, прежняя девчонка.
   Дьер тоже засмеялся, испытывая невообразимое облегчение.
   И другая девчонка, что сторожила гостя на пороге дома, а теперь с опаской смотрела на незнакомца из-под локтя матери, наконец-то улыбнулась, глядя на смеющихся взрослых.
   – Дружище! – из дома, вслед за женой, появился высокий, несмотря на усилившуюся сутулость мужчина. – Дружище Дьер! Как же я рад… Как же мы рады!.. – В близоруком взгляде Ахора плескалось только чистосердечное счастье.
   Дьер распахнул объятия старому другу, испытывая одновременно радость от того, что все его опасения оказались напрасными, и смущение от того, что сомнения все-таки были, и он год за годом таил их в себе, в то время, как его давние друзья все забыли и жили, сожалея лишь о том, что Дьер не навещает их.
 
   …По случаю юбилея Ахора гостей собралось примечательное множество. Ахора в городке любили и уважали, и поздравить его с праздником пришли люди самые разные, но неизменно нагруженные подарками и добродушными пожеланиями. Приехали даже с округи.
   Дьер почти никого не узнавал, но при этом почти всегда верно угадывал. Те, кого он помнил детьми, своими сверстниками, сейчас повзрослели, заматерели и выглядели незнакомо, однако их собственные дети, тоже пришедшие на праздник, зачастую служили подсказкой. Вот эта медно-рыжая угловатая девчонка – вылитая Диветта, и в заметно седой располневшей женщине рядом угадывается, наконец, детская приятельница. А вот этот насупленный, кареглазый и большеротый парнишка свел воедино отцовский взор и материнскую улыбку. С его отцом Дьер не раз выяснял отношения на пустыре за околицей, а мать его была подружкой Иленны. Вон они, как раз, у окна переговариваются и бросают взгляды искоса.
   А те, кого Дьер помнил взрослыми, сейчас постарели и скорее сами узнавали его, но подойти не решались. Стояли в стороне, обмениваясь репликами, кивали друг другу. Их стало меньше, чем было тогда, когда Дьер уходил из родного городка к неведомому Гнезду. Уходил демонстративно, задрав нос, но чувствуя каждый взгляд, как прикосновение плети или, наоборот, дружеской руки. И эти взгляды их остались прежними – одни задумчивыми, сожалеющими, другие боязливыми, настороженными и неприязненными… Впрочем, большинство засыпало благожелательными вопросами, просили рассказать новости о себе и жизни в большом городе; хлопали по плечу снисходительно и весело…
   «А вы к нам надолго?.. Ну вы там у себя, в столицах живете не по-нашенски… А вот я слыхал, что вы там чешуистых едите?, . А правда, что Гнездо открывает новую лечебницу на Холмах… А это верно, что вы раньше здесь жили? И чего уехали?..»
   На Дьера глазели, о нем шептались, но, как ни странно, гораздо меньше, чем он ожидал. Это даже привело его в некоторое замешательство. Его рассматривались с любопытством – и только. Как приезжего из города незнакомца, от которого не знаешь чего ждать. Или слишком изменившегося бывшего земляка. Или как старого друга юбиляра, которого давно ждали в гости. Всего лишь… А центром внимания был довольный, смешливый, словоохотливый как никогда Ахор, дирижировавший происходящим действом легко и непринужденно. Он почти не изменился внешне. Вырос, конечно, полысел, но остался таким же длинным, худощавым и сутулым. А улыбался, как раньше, задорно, лучисто, искренне. Жестикулировал все так же размашисто, рассказывая что-то занятное и понятное только местным. Иногда он перехватывал взгляд Дьера и по-мальчишески лукаво подмигивал.
   И постепенно Дьер почувствовал, как отпускает напряжение, и что можно вместе со всеми просто пить, балагурить и отдыхать, наслаждаясь вечером и весельем.
   … Сумерки накатили незаметно, слегка разбавив теплое медово-яблочное золото вечера холодным серебром и зыбкой синью.
   – А не почитаешь ли ты нам, чего новенького сотворил? – встрепенулся чей-то возглас, перекрывая невнятный устоявшийся шум за столом.
   – Да, да! Новенького! – подхватили другие.
   – Ну, если хотите… А я уж думал, вам наскучило, – отозвался польщено Ахор. —Идемте, гости дорогие, кто еще стоит на ногах, я покажу вам нечто…
   И гости дружно, без особого воодушевления, но с готовностью, потянулись за хозяином в сад за домом, где темнела заботливо обустроенная горка, засаженная необычными для здешних широт цветами, заботливо и прихотливо обложенная цветными камнями. Зажглись заранее приготовленные костры. Приглашенный лютнист заиграл что-то ненавязчивое, для фона.
   Дьер остановился под вишней, вдыхая слегка пахнущий дымом воздух. Подошла неслышно Иленна, так знакомо и так по-другому теребя шнурки на платье. Когда-то давно она так же терзала кончик собственной косы, но теперь волосы ее были строго убраны и подколоты гребнями наверх.
   С момента встречи Дьеру не удалось толком поговорить ни с ней, ни с Ахором, Так, несколько торопливых реплик: «Как живете? – Хорошо. А ты? – Не жалуюсь. – Слышали о твоих успехах. Ужасно радовались… – Спасибо. А у вас вижу дети? – Дочка и сын. – И я вас поздравляю…» Но даже простые встречные взгляды словно мягко оглаживали, успокаивали и радовали, внушая благостное настроение. Еще успеем поговорить, позже…
   – Он по-прежнему сочиняет? – негромко спросил Дьер, глядя, как устроившийся на склоне горки, Ахор перебирает растрепанные бумаги.
   – Сейчас услышишь, – отозвалась Иленна, прислонившись к древесному стволу рядом. От нее пахло незнакомыми, терпкими духами, А раньше – ключевой водой и травой, потому что большую часть времени она проводила на ручье или в поле.
   Ахор выбрал, наконец, нужный листок и слушатели притихли, уважительно внимая. Дьер тоже слушал, опустив глаза и не глядя на молчавшую рядом Иленну. Похоже, и здесь ничего не изменилось. Стихи, что писал Ахор уже много лет упорно и уверенно по-прежнему были… обычными. Не плохими, но и не хорошими. Словно дежурная каша на ужин. Есть можно, но скучно.
   Когда-то много лет назад Дьер и Ахор насмерть рассорились, когда Дьер высказался примерно в той же манере. Ну, может быть, по-детски более безжалостно. Самое странное, что тогда обиделся больше сам Дьер за то, что к его словам отнеслись без должного внимания. Ахор был уверен, что его приятель просто хочет уязвить его, потому что смешливая Иленна, в конце концов, сделала свой выбор.
   Слушая ровные, безмятежные строки, описывающие осенний день, краем уха отмечая аккуратные, предсказуемые рифмы, наблюдая, как послушные слушатели кивают в нужных местах, Дьер знобко повел плечами, ощущая, как незримо, но явственно и привычно ворочается то ли в его душе, то ли где-то рядом, за спиной раздраженное нечто. Так обладатель абсолютного слуха непроизвольно морщится, когда слышит фальшивую ноту. Так конструктор кривится, рассматривая убогую модель. Так учитель устало молчит, принимая скучный ответ ученика.
   – Смотри… – тихо произносит Иленна, И в том, как она это произносит, гораздо больше искреннего чувства, чем в унылых строках Ахора о любви.
   На пригорке, среди по вечернему ароматных цветов проступает зыбкое марево, обретающее форму неведомой, странноватого облика сущности. Да, кажется, там намечаются крылья. А тут нечто, вроде тела… Зыбкий морок, мираж, рожденный душным и приторным ароматом цветов… Или чем-то еще.
   Зрители ахают восторженно. Ахор улыбается, польщено и смущенно. Кланяется, неловко рассыпая свои листки.
   Иленна опускает глаза, снова теребя шнурок на платье. В ее лице нет восхищения, зато есть спокойное счастье.
   Сущность на пригорке колыхается, словно наведенная фокусником иллюзия. Тому, кто никогда не видел настоящего дракона или никогда его не увидит, морок может показаться реальным. Как тому, кто не разбирается в поэзии – любые рифмованные строки кажутся хорошими стихами. Только в этой зыбкой твари не хватало чего-то, что вдохнуло бы в нее истинную жизнь, Видимость есть, а сути нет. И в грамотно сложенных строках не всегда вспыхивает живой огонь.
   – Это… Это не дракон, – озадаченно говорит вслух Дьер, тут же спохватывается и виновато смотрит на стоящую рядом женщину. – То есть я хотел сказать…
   – Я знаю, – отвечает Иленна.
   – Это фантом, – упавшим голосом добавляет Дьер.
   – Да, – кивает она.
   – Он понимает?
   Она неопределенно поводит плечами.
   – Разве это важно? Люди любят его не за это. Видишь, сколько их?
   – И что, никто не замечает, что…
   – А зачем? Здесь собрались его друзья. Думаешь, друг всегда обязан говорить правду, если знает, что это разбивает сердце? – Она прямо взглянула на Дьера. Во взгляде ее не было упрека, но Дьер отвернулся, будто опалившись.
   – Его это радует. И тех, кто собирается послушать его стихи – они радуют. Говорят, драконы рождаются из признания других людей. Так что его дракон тоже настоящий… Не всем же летать за звездами.
   – И он по-прежнему не сомневается?
   – Каждый день сомневается, – едва слышно отозвалась Иленна. – Ты же помнишь, он не глуп… Он рвет и снова сочиняет. Иногда плачет, а иногда радуется, как ребенок. Но каждый день я говорю ему, что он гений! – Она с вызовом взглянула на умолкнувшего собеседника.
   Тогда, давным-давно, она с таким же вызовом смотрела на него. Тогда, уязвленный Дьер, встрепанный и плохо соображающий после неожиданного столкновения с лучшим другом, в запале предложил им отправиться прямиком в Гнездо. Уж там-то точно все расставят по местам и скажут, кто из них бездарь. И не менее рассерженный Ахор согласился… Но вмешалась Иленна.
   И Дьер ушел один, пообещав не возвращаться. Опрометчиво, по-детски горячо и навсегда поклявшись.
   – Ты не пустила его уйти со мной, потому что знала, что скажут ему в Гнезде?
   Иленна не ответила, снова отдавая внимание своему истерзанному за вечер шнурку.
   – Скажи, почему ты выбрала его? – задал Дьер давно мучивший его вопрос. Правда сейчас вопрос этот прозвучал как-то обыденно, без должного надрыва.
   – А разве ты еще не понял? – удивилась она.
   Долгие годы он сам отвечал мысленно на этот вопрос за нее. Почему? Потому что многие девушки часто пугаются драконов, царящих в душах их избранников, выбирая простых и надежных ребят, с которыми по жизни придется не летать, страшась падения или одиночества, а ступать по земле – уверенно и спокойно. Безобидные фантомы вместо настоящих драконов создают иллюзию необычности и придают вкус и цвет, разрисовывая банальные будни, но при этом не грозят разрушением мирного дома.
   Но только сейчас понял, как был неправ, невольно льстя себе и обижая Иленну. Драконы тут вообще не при чем.
   – Я люблю его, – Иленна смотрела на Дьера ясно и безмятежно. – Просто полюбила его, а не тебя. Хоть ты всегда был умнее, талантливее и красивее его. Но я полюбила его. И никогда не жалела об этом.
   Подходит Ахор, кивая по дороге благодарным слушателям, которые уже вновь переключились на еду и танцы. Иленна без тени сомнений обнимает супруга. И тот смеется, кружа ее по садовой лужайке.
   И Дьеру снова видится крылатая тень, обнимающая двух счастливых людей. Только уже не вымученная фантомная, а настоящая, хотя и различимая немногими. Дьером. Девчонкой, похожей на мать, что наблюдает за родителями от дверей родного дома. Ее братом, что хохочет, несясь к ним от порога.

Четыре дня до Праздника.

   Праздник по обычаю проводили на нашем, левом берегу реки.
   Довольно обширная территория между мертвым полем и берегом расчищалась, украшалась и делилась на участки для ярмарочных шатров, танцевальных и цирковых площадок, арен для состязаний, подиумов и выставок. На неделю обычно пустынный берег собирал такое огромное количество веселящихся людей, коего не насчитать бы и за целый год. Сюда приходили не только жители Города и его окрестностей. Желающие прибывали даже из северных лесов и Лучистых гор. Нынешний год не был исключением. Нам сверху особенно хорошо было видно, как тянутся к Городу обозы и повозки, и число их возрастает по мере приближения дня Праздника.
   Впрочем, до вышеозначенного срока времени еще оставалось достаточно, и сейчас берег напоминал грандиозный склад упакованных и полураспакованных вещей, где единственным более-менее законченным сооружением являлся помост, сиявший золотом и белизной свежеструганных досок и горделиво возвышавшийся над царящим вокруг хаосом. Как раз на этом помосте и угнездился оркестр, игнорирующий стук молотков, перекличку рабочих и болтовню праздно шатающихся, среди которых были не только обитатели Гнезда, но и немногочисленные пока горожане, тоже принимающие участие в подготовке. Позднее их прибудет больше и тогда работа закипит.
   Несмотря на негласный запрет, народу на территории будущего действа болталось изрядно, причем основная часть бродила здесь совершенно бесцельно, глазела по сторонам, мешала служникам и наемным рабочим готовить сцены. Почти все они были приезжими и их бестолковую назойливость великодушно прощали, но время от времени то там, то здесь вспыхивали короткие перепалки, и виновников инцидента вежливо выпроваживали за мост, к Городу. Пока еще вежливо.
   В такой солнечный и погожий день оставаться под крышей не хотелось. Поэтому я устроился на пригорке, неподалеку от прохладной речной воды с парой книжек, читать которые в последнее время становилось все труднее.
   Ночное дежурство выдалось неприятным и томительно долгим. Вернувшись, на взлетной площадке я старательно оглаживал мрачного дракона, чтобы дать себе время прийти в себя и чтобы никто не заметил, с каким трудом даются мне самые простые действия, вроде улыбки и приветственного взмаха ладони. Одновременно со мной прибыл парень с курса на год младше нашего, и почти полчаса сидел обессилено, отрешенно уставясь бездумным взглядом перед собой.
   Да и все в последние дни возвращались из-за Рубежа словно выжатые. Молчали, не глядя друг на друга. Стремительно расползались по своим норам. Или вот так же сидели, пусто и равнодушно глядя в никуда.
   Стена Мрака, вспухающая, страшная, нестерпимо огромная, казалось, источала отравленные миазмы, не исчезающие даже при возвращении в реальный мир… И отвлечься от такого видения было непросто.
   Угнетала не физическая усталость, а нестерпимое ощущение бессилия и безысходности. Ничтожности своих усилий, бессмысленности противостояния исполинским концентрациям слепой и равнодушной сущности неведомого. Бесконечным и бесконечно множащимся величинам иного порядка. Неумолимым океанам негативной энергии, не поддающимся осмыслению и уж тем более, не поддающимся воздействию. Казалось, еще немного и мрак накроет нас, даже не заметив – безразлично, неотвратимо и безвозвратно…
   «Почему у нелюдей не бывает драконов?» – интригующе вопрошал автор с обложки верхней из припасенных книг.
   А в самом деле, почему? Побежав глазами несколько строк, я брезгливо поморщился. Какая-то тоскливая чушь о превосходстве и перворожденности людей: «…драконы – суть порождение человеческого ума. Как и прочая нечеловеческая живность нашего мира. Значит, порождения порождений не способны к существованию, как дым от огня не рождает ни новый огонь, ни новый дым…»
   Отдать что ли почитать Тучакке? Да ну, еще обидится… Дымное порождение. Я вспомнил, как несколько лет назад тащил это «порождение» из ледяной воды, куда его угораздило сверзиться в попытке добыть очередной материал для сногсшибательной статьи. Весил он изрядно, тем более для моей тогдашней комплекции… Зато в его доме, куда мы бросились отогреваться, обнаружился сногсшибательный напиток, способный и впрямь породить… дым из ушей.
   А вот любопытно, в состав нашего знаменитое трио – Шаур, Каляка, Мелемина – входил один полукровка. И насколько мне известно, у Шаура действительно не было своего дракона. Как и у остальных. Драконом обладали они трое одновременно и никто по отдельности. И работать они могли только втроем, и никто сам по себе… Возможно, у Шаура и быть не могло дракона, но стоило его отделить от компании, как двое других лишались сил и желания заниматься чем-то, кроме сплетен…
   Я с досадой закрыл книгу и поднялся.
   Ну их, с их бредовыми идеями… Лучше навестить это самое «порождение», тем более, что он приглашал меня не так давно.
 
   … – А, ты как раз вовремя, – рассеянно пробормотал Тучакка, впуская меня в дом.
   Я вошел, озираясь. С тех пор, как я навещал этот логово в последний раз, прошло изрядно времени, но в основном все осталось прежним – торжество хаоса и разрухи. То ли супруга журналиста не была поборницей чистоты и порядка, то ли сам Тучакка уже успел изрядно нахозяйничать после ее отъезда.
   В слегка покосившемся от старости, деревянном домишке охотно и на разные голоса разговаривали половицы; стенала дряхлая, но уютная разнокалиберная мебель; трещали от тяжести сотен растрепанных книг полки, невпопад развешанные на стенах; а по соседству с ними безразлично и высокомерно дремали драгоценные полотнища известных художников вперемешку с яркими лоскутными аппликациями в пестрых рамках (раньше я их не видел, наверное, это работа жены Тучакки) и странного вида декоративными поделками (монеты, бусы, деревяшки и камешки в сочетаниях иногда удивительно красивых, а иногда пугающих, неясно чем); пыхтел на каменной плите закопченный дочерна с одного бока сосуд, все еще служащий для заваривания чая. Того самого, чей вкус я помнил уже немало лет.
   Обладатель всего этого богатства носился по крошечным комнаткам домика, роняя предметы и рассыпая бумаги, которые лежали повсюду.
   – Это с убийства? – осторожно спросил я, подхватывая пару из соскользнувших листков. Аккуратный, очень тщательный рисунок на нем изображал тело задушенной женщины в избыточно подробных деталях. Второй рисунок был менее внятным: что-то смутное, темное на темном, едва обозначенное, но подсознательно угадываемое – призрачный дракон. Тот самый, которого я видел мельком на берегу реки.
   Тучакка что-то пробурчал невнятно, изымая бумаги у меня из рук и вручая взамен стопку других, мелко исписанных листков. Он был до странности неразговорчив и хмур сегодня. И похоже, что встревожен.
   – Отдай это кому-нибудь из ваших наставников… – угрюмо попросил он. – Поумнее. Им интересно будет.
   – А что здесь?
   – То, что вам самим никогда не достать, – мрачно осклабился он. – Потому что Гнездо высоко, а люди на земле. Ты отнеси, а они пусть разберутся, надо им это знать или нет… – и принялся бесцеремонно выпроваживать меня за порог. – Ступай, тебе пора.
   – И все? – возмутился я. – По-твоему, я кто? Рассыльный? Хоть бы чаем угостил, что ли…
   – Какой теперь чай? – отмахнулся Тучакка. – Иди, иди уже, Птенец. Хотя погоди, там шумят чего-то…
   Снаружи и впрямь шумели. Невнятный гомон просачивался через приоткрытые окна и дверь, а стоило выйти наружу, как галдеж обрушился с полной силой. Возле дома, напротив жилища Тучакки, толпились десятка два людей и с воодушевлением орали. Ну, как водится в последнее время.
   – … это мое дело, кого привечать, а кого нет! И не тебе, Теклисса, указывать мне! – сердито говорила полная седая женщина, возвышавшаяся над собравшимися, потому что стояла, подбоченясь, на крыльце своего дома.
   За плечом тетки в дверном проеме маячили двое – пухленькая, темноволосая девушка, почти подросток, жавшаяся к угрюмому пареньку смутно знакомого вида. Где-то я его встречал.
   Вышеупомянутая, но неразличимая в толпе Теклисса что-то ответила, потому что тетка на крыльце сердито взвилась:
   – Ну и что, что Птенец? Я его уже три года знаю, и знаю, что с дочкой моей они ладят, и лучшего жениха я ей не сыщу. И начхать мне, кто он там – Птенец, кузнец или купец. Ясно? Уж небось еще недавно вся слюнями истекла от зависти, что Птенец к моей Лике ходит, а не к твоей Меренне, а теперь ядом плюешься?
   Собравшиеся невнятно и вразнобой зашелестели. Кто-то кивал, кто-то возражал. Тетка на крыльце, растопырила локти, как наседка крылья, чтобы прикрыть собой замерших позади детей.
   – … неприятности, – послышалось особенно отчетливое.
   – Ничего не на всех, – не уступила тетка. – Вы живите себе, как жили. А мы сами за себя ответим, понятно? И с нашими неприятностями разберемся тоже. А пока что неприятности только от вас и получаем! Вы ж послушайте, что сами несете! Мол, кто-то сказал, что что-то видел… Никак спьяну померещилось?
   – …сами видели, как из подземелья вылезал… по ночам ходит…
   – В подземелье – это погреб мой! За овощами посылала! – сердито отозвалась женщина. – А по вечерам по тому, что днем учится. Люди, вы совсем что ли обезумели? Поймали уже убийцу-то! Вон вам и господин журналист подтвердит… – Она взглядом зацепила и потянула к себе что-то недовольно проворчавшего Тучакку.
   Я еще некоторое время постоял на пороге оставленного дома, прислушиваясь, как шипящее варево страстей возле чужого крыльца постепенно становится утробным, ленивым ворчанием. Все еще горячее, способное обжечь неосторожного, но уже не опасное для жизни, Что-то рассказывал Тучакка, как всегда размашисто жестикулируя и постепенно все больше вдохновляясь. И слушатели, завороженные его повествованием, больше не обращали внимания, что взъерошенная парочка влюбленных боязливо проскользнула мимо и облегченно унеслась куда-то в сторону реки. Только женщина на крыльце проводила их утомленным, больным взглядом.
   А над крышей дома ощутимо заклубился воздух, когда невидимый дракон оттолкнулся и стал набирать высоту.
 
   Вернувшись на облюбованный еще утром пригорок, уже изрядно нагретый солнцем, я устроил под головой так и не прочтенные книги и задремал.
   А проснувшись, обнаружил, что обзавелся компанией. Вокруг меня примостились несколько человек с разных курсов и разных возрастов. С моего пригорка открывался отличный вид на территорию готовящегося Праздника, и можно было рассмотреть все, не толкаясь среди людей. Вдобавок, слышимость здесь была отменная, и я поморщился, осознав, что именно меня разбудило. Оркестр репетировал Гимн Весны, который я все же написал и отдал на растерзание музыкантам. И что там за болван никак не сладит с доверенным ему оркестром? Пойти что ли, поругаться?.. Нет, не хочется. Слишком светлый сегодня день. Хочется быть добрым и благостным. Любоваться пронзительно голубыми весенними небесами, опушенными разводами почти прозрачных облаков, Восхищаться изумрудной, яркой зеленью, окутавшей леса вдалеке шифоновым шарфом. Даже мертвое обычно поле ожило и прикрылось клочковатой порослью. Можно радоваться сверкающей глади реки, дробящей и растворяющей в волнах солнечные лучи… Такое, беспечно-счастливое настроение и требуется, чтобы написать весеннюю песнь… А потом жмуриться от досады и неловкости, слушая ее позднее и раздражаться от щенячьего восторга, звенящего в каждом аккорде.
   Нет, пусть его. Праздничный гимн сотворен. В нем не слишком много искрометного и безосновательного веселья, зато он полон полета и свободы, простора и свежего ветра, которым я долго не мог насытиться, выбравшись из-под земли.
   Что это они с ним творят, олухи? – вновь свирепо подумал я, прислушиваясь к доносящимся отголоскам репетиции, Нет, придется все-таки спуститься…
   Как раз в этот момент оркестр оставил мое произведение в покое и принялся за другое, автора которого я тут же вычислил. Сидевшая слева Виатта внезапно встрепенулась, хищно насторожилась и уставилась вниз с гневным недоверием.
   – Да как он смеет, чудовище? – возмущенно осведомилась она, обращаясь неизвестно к кому и прежде, чем ее сосед, флегматичный увалень Зокр успел перехватить Виатту, гибкая, быстроногая и стремительная, как ласка девушка умчалась по направлению к помосту с ничего не подозревающими музыкантами.
   – Шестой раз, – одобрительно хмыкнул кто-то. – Вот темперамент… Если она доберется до Яно, не сносить ему головы. Тяжелая профессия – дирижер. Опасная…
   – Сейчас она вернется, – возразил другой. – Там дежурит Рамор. Ему велели гнать всех рассерженных композиторов, поэтов, аранжировщиков и прочих сочинителей без разговоров.
   Я хмыкнул. Виатта тоже писала музыку и на мой взгляд чудесную, но обычно она никогда не возмущалась тем, что другие делают с ее шедеврами. Возможно потому, что сама никогда не исполняла прилюдно то, что создавала, предпочитая уступать славу и восторг публики другим. Да, видно, даже у нее нервы не выдерживали…
   Чтобы слегка отвлечься, я поверялся спиной к репетирующему оркестру и принялся глазеть на реку, где бродили по мелководью городские стражники с баграми и пытались что-то добыть в мутной воде.
   – Что они там ищут? – полюбопытствовал один из третьекурсников, прикрывая глаза ладонью.
   – Говорят, рыбаки вчера видели там нечто… – пояснили ему лениво.
   – Нечто! – передразнил незамеченный ранее Нихор, выныривая откуда-то снизу, со стороны крутого склона холма и, ловко цепляясь за корни кустарника, забрался к нам. Земля обрушилась под его каблуками и ссыпалась с шорохом. – Рыбаки твердят, что из реки выскочил, ни много ни мало, покойник и скрюченными руками с синими когтями попытался утащить рулевого…