Страница:
– Зачем вы мне это говорите?
– Видите тех, кто прячется пока по щелям? Они приходили ночью. Хотели жечь театр. Так вот мы не дали! А потом приехали из городского Совета, велели временно закрыть театр, мол, для инспекции… Это-то понеприятнее городских погромщиков. Но мы решили, что не уйдем отсюда, пока нам не разрешат вновь заниматься своим делом… Вот сидим тут и ждем, когда же настанет время следующего визита… Совсем сверху.
– Не думаю, что они вас навестят.
– Ваши бы слова, да Хранящему в уши… А мы готовы к любому исходу. И пусть все помнят, что там, вокруг площади не только те, кто готов громить, но и те, кто нам поможет защищать свое право ставить то, что мы захотим… Даже если это кому-то и не по вкусу.
– А зачем… Зачем они приходят? Ну, я еще могу понять городскую управу. Они не хотят ссориться с Гнездом и могли увидеть в произошедшем крамолу. Но эти?
– Причин много. Кто-то просто напуган самим фактом того, что некто осмелился посягнуть на святое или страшное. Для одних вчерашний спектакль стал оскорблением, для других – побуждением к действию или сигналом к атаке. Третьи, просто запутались. В любом случае жди беды. Кто-то хочет все замять раз и навсегда, а кто-то, на оборот, готов раздувать из этого целое пожарище.
– А отчего вы ждете визита сверху? Неужто вы думаете, что какая-то постановка… – начал было я, но смешался, чувствуя некую фальшь своих слов. Фальшь, рожденную вчерашним впечатлением от спектакля. Не все так просто.
– Желание править – оно разъедает посильнее кислоты. И людей, и драконов. Мы не знаем, к чему готовы они, чтобы по-прежнему быть… наверху.
– Вы плохо их знаете, – упрямо возразил я. А что мне оставалось?
– Вы сами уверены, что знаете их хорошо?
– Ладно, – чувствуя, как бесполезно утекает время, вздохнул я. – Удачи вашей доблестной обороне! Так, может, вы мне все-таки скажете, где я могу найти вашу актрису?
– А зачем она вам?
Вот тут я совершил большую ошибку на ровном месте. Во-первых, потому, что не был точно уверен как ответить на этот вопрос даже себе самому. А во-вторых, обсуждать свою мотивацию с незнакомым человеком совсем не хотел. И не нашел ничего умнее, как солгать.
– Видел ее вчера на спектакле… Хотел предложить сотрудничество.
Оживившиеся и вполне доброжелательные глаза моего собеседника враз потускнели и помрачнели.
– Да, – устало кивнул он. – Вы еще скажите, что ее пригласила труппа столичного драмтеатра в лице несравненной Кэриссы Вуколь, сраженной талантом нашей девочки…
– Вы не верите в талант вашей коллеги?
– Я не верю вам. Уходите. И передайте вашим… партнерам, что своих мы не сдаем.
– Но я…
Он уже отвернулся и равнодушная его спина ставила в разговоре жирную, непрошибаемую точку.
… В костры вокруг помоста подбросили новую порцию дров и в темнеющую синь вечерних небес взметнулись огненные вихри. Всполошено качнулись угольные тени. Мрак отступил ненадолго, скользнул, растекся, как густые чернила, тронув людей темной кистью, очертившей лица, затенившей глаза. Лишь искорками плясало в них отражение костров.
Я коснулся пальцами струн сенсорина, заставив его звучать умело, но не идеально настроенной гитарой. Именно так, как обычно звучит инструмент бродячего менестреля. Так, как звучала она за века до моего рождения.
Для сегодняшнего вечера я выбрал не свою песню, я «Балладу о небесах», написанную неизвестно кем и неизвестно когда, но с той поры, наверное, самую исполняемую во все времена мелодию, несмотря на то, что далеко не всякий музыкант рискнет исполнить «Балладу», а кое-кто и головы лишился в более жесткие годы за неудачную интерпретацию. И дело было не в сложности музыки и не в том, что каждый слушатель, разумеется, знает, как должна исполняться его любимая песня. А в том, что «Баллада» сама знает, как ей звучать, и каждый, кто слышит ее, чувствует верный тон инстинктивно, даже если не обладает и зачатками музыкального слуха. «Баллада» ошибок и равнодушия не прощает.
Когда деликатная Имеритта узнала, что именно выбрал я для сегодняшнего вечера, она молча покрутила пальцем у виска. Джеанна проделала нечто аналогичное, но более бестактное. Остальные попытались убедить меня отказаться от этой затеи. Я отмахнулся от них и пояснил, что выбрал «Балладу» просто потому, что она не требует особых вокальных данных, коими я не обладаю, и текст ее не столько поется, сколько проговаривается. Но вряд ли это кого-нибудь обмануло.
Я хотел исполнить «Балладу о небесах». Может быть, чтобы убедить себя, что я и впрямь гений, как не устают твердить окружающие. Может быть, чтобы прыгнуть выше, чем мечталось. А может быть просто потому, что я очень люблю эту старинную мелодию. Говорят, что эту музыку принесли из другого мира. Мира, где не было драконов, но люди умели летать и падать с высоты, и сочиняли об этом баллады.
Лица… Почти неразличимы, но при этом неправдоподобно отчетливы. Вязкая тьма словно расступается, позволяя рассмотреть каждого из слушателей. Разные лица – молодые и старые, женские и мужские, детские. Рокочущая волна приглушенных голосов, родившаяся, едва люди узнали мелодию, тут же стихла и воцарившаяся тишина таила ломкое напряжение. Огни в чашах вокруг помоста постепенно гасли, и никто не двинулся, чтобы подлить масла в умирающее пламя. Темнота наползала. Темнота, полная острых игл и углов. Темнота, оценивающая каждый твой шаг. Выжидающая. И тишина, жадно впитывающая новорожденные звуки.
Но древняя мелодия вела и несла, как сильное течение. С какого-то момента мне стало безразлично мнение слушателей. Я ощущал, как упруго разворачиваются драконьи крылья, унося меня далеко-далеко от этого помоста, освещенного гаснущим огнем, от сотен наблюдающих глаз, от темноты и тишины. И едва я понял это, как осознал, что победил. Что околдованные слушатели уносятся за мной, тянутся следом. Летят. И неважно, что, быть может, человек, создавший эту мелодию никогда не видел дракона. Не все ли равно – способен ли ты по-настоящему прикоснуться к своему дару и заглянуть в глаза его странному воплощению или только чувствуешь в себе смутную, неудержимую силу?
Ту, что заново лепит лица, превращая уныние и злобу в красоту и детское ожидание чудес. Что зажигает в тусклых, усталых, будто запыленных взглядах – живые, теплые, ясные огоньки. Что делает соприкоснувшихся с ней чуть-чуть лучше, светлее, мудрее. Пусть ненадолго.
Мы умеем владеть их душами. Может быть это особенно пугает невежд? Издревле способность владеть чужими душами приписывалась темным силам… Только и они владеют нами. Те, кто стоит сейчас напротив. Слушает. И выразительно молчит. И может быть, это я зачарован их взглядами. Их благодарностью и восхищением. Упругим, плотным, способным держать дракона в полете годами, толкать его ввысь.
Струны зазвенели отчаянно в последнем аккорде, и я прижал их ладонью, снова слушая воцарившуюся тишину; впитывая ее, как холодную, непрозрачную воду. И смотрел на тех, кто замер за пределами освещенного круга. Кто еще не успел вернуться с небес. Десятки непередаваемо доверчивых, ожидающих, надеющихся взоров незнакомых людей, ненадолго, но накрепко заколдованных волшебством звука…
А среди них – светлый, тонкий до прозрачности, нежный овал лица. Внимательные, строгие глаза, почти неразличимого в темноте оттенка, но я и так знаю, какого они цвета. Бледные, неулыбчивые губы, лишь тронутые охряными блестками огненных отсветов… ОНА!
Дракон нахмурился с ощутимым неодобрением.
Я машинально опустил сенсорин, как-то мимолетно отмечая всеобщее безмолвие, стряхивая с себя чужое внимание, словно холодные брызги и тут же переставая воспринимать его так же машинально, как промокнув, не замечаешь дождь. Люди послушно расступились передо мной, когда я спрыгнул с помоста вниз, колыхнулись темными волнами, вяло зашевелились, и мне показалось, что я снова потеряю свою незнакомку, но тут же с облегчением увидел ее: легкую и отстраненную – светлую лодочку в ночном море.
Совсем близко, можно догнать!
Тут кто-то внезапно схватил меня за руку, вынудив инстинктивно обернуться – незнакомец бормотал нечто признательно-восхищенное, норовя заглянуть в глаза. Скрипка в ветхом футляре нелепо, на ремне, повешенная на шею болталась, как колодка каторжника. Я потратил всего лишь пару секунд, чтобы высвободиться из захвата, но, разумеется, незнакомка не стала меня дожидаться. Я не увидел ее на прежнем месте. А может быть, она и осталась там же, но все вдруг пришло в движение. Волшебная, зачарованная тишь разлетелась вдребезги под безудержным шквалом эмоций, ликующих воплей, бешеных аплодисментов. Мертвая зыбь человеческого моря стремительно сменилась бурей. И я на собственном опыте некстати познал, что именно чувствует последняя рыбешка в бочке торговца свежей рыбой, когда ее пытаются поймать сразу несколько покупателей. Чудом уворачиваясь и выскальзывая из десятков чужих цепких хваток, я старался пробраться туда где, как мне казалось, все еще мог найти незнакомку, но направления безнадежно перепутались.
Нет, не найти…
Ночь наползала на Город. Медленно, неодолимо, победно. Таяли купола, шпили, крыши. Сливались четкие линии. Зажигались огоньки окошек. Мне почему-то всегда казалось, что день наступает и заканчивается внезапно, вдруг – только что брезжил рассвет и вот уже солнце снова клонится к горизонту. Зато ночь никогда не спешила, но никогда и не запаздывала.
Раньше я очень любил ночь. Может быть просто потому, что большую часть светлых дней я проспал, отдыхая после дежурств. Или оттого, что дни всегда были заняты полезными и нужными делами, вроде учебы, репетиций, необязательного общения, суеты. А может оттого, что ночь – время драконов и свершений.
Как же случилось, что ныне ночь вызывает во мне скорее настороженность, ощущение непоправимости и тревоги? Все случается под покровом тьмы. Нарождается, готовится, крепчает, обретая силу и плоть. А дню остается лишь полюбоваться на результаты ночной возни…
Город в ночи похож на берлогу неведомого зверя, от которого не знаешь чего ожидать. То ли нападет, то ли струсит. А может, и нет никакого зверя в провале норы. Или не зверь это вовсе. Это просто обманчивый мрак подрисовал ему клыки, когти и горящие ненавистью глаза. Темнота это умеет.
Треск сухого, прошлогоднего бурьяна за спиной вывел меня из рассеянной созерцательности.
– Любуемся пейзажем? – осведомился знакомый голос. – Сбегаем от славы и аплодисментов. Зарабатываем себе репутацию эксцентричного гения. Бросаем на произвол судьбы уникальные инструменты. И вынуждаем совершенно посторонних людей чихать от предназначенных тебе победных венков!..
– Спасибо, Нихор, – проговорил я, забирая из его рук зачехленный сенсорин.
– Пока я таскался с ним, – Нихор уселся рядом и хлопнул сенсорин по боку, – меня все принимали за тебя, и если поначалу это было забавно, местами приятно, а иногда даже здорово, то потом единственное, о чем я желал – это побыстрее избавиться от проклятой штуковины. – Он деловито покопался в карманах: – Где же они… Ага, вот! Я тут тебе припас кое-что: адреса, милые безделушки… Девушки мечтали познакомиться, но поскольку я – это вроде как был ты, то…
– Оставь себе, – засмеялся я. – Они же знакомились с тобой.
– Так я и знал, что ты так скажешь. Я ведь спас твой инструмент! – гордо добавил он.
– А что это ты бросился его спасать?
– Ну, там началось такое столпотворение… – Нихор вздохнул, потом признался. – Вообще-то первой спохватилась Таянна. Даже служники растерялись, а она – нет. Но отнести его тебе сама она не решилась… отчего-то, – хитро усмехнулся Нихор. – Отдала мне. Я опрометчиво взял. О чем после неоднократно пожалел. Нервная у тебя жизнь, музыкант. Я как-то раньше и не замечал.
– А раньше ничего и не было.
– Эй, привет! Можно к вам?
Джеанна и Чаро. Еще кто-то следом. Здесь становится многолюдно.
– Разве Праздник теперь никого не интересует? – осведомился я вяло.
– Провались он, такой Праздник! – отозвался неожиданно эмоционально кто-то из новоприбывших. – Если у вас здесь так веселятся, то страшно подумать, как вы горюете! Вот у нас, если уж радость, так общая, и никто змей в карманах не прячет!
– Это где ж такая благость? – заинтересовались в ответ.
– А что так? – одновременно спросили с другой стороны. – Веселье, как веселье. А что пока никому кровь не пустили на радостях, так это еще не конец…
– Колючек тебе под язык!
Не успели договорить, как стали свидетелями ссоры двух горожан возле белого павильона.
Один спрашивал у другого, мол, на кой тот купил здесь вышитого полотна работы мастериц из Седминицы, когда его супруга вышивает не хуже? И зачем ему эдакий замысловатый узор? Он человек простой и должен тянуться к простому, а не выпендриваться. Второй, естественно, возразил, что купленное полотно – красиво, а работа супруги вышеназванного господина слегка корява. А кто из них простой и чего ему носить, так это он сам решит, без подсказок со стороны. Первый, как и положено, не согласился ни с одним из возражений…
Их побежали разнимать.
«Вот всегда так, – ворчала какая-то старушка себе под нос, уволакивая оброненный первым забиякой кусок вышитого полотна. – Наделают чудес, насоблазняют людишек-то, а они потом носы друг другу за чужие финтифлюшки поразбивают. Разве ж оно надо было? Верно говорят, от этих… одни неприятности!»
– Не нашел? – между тем негромко спросила Джеанна, наклоняясь ко мне.
– Кого? – спросил я невозмутимо.
– Значит, не нашел, – констатировала она и легко вскочила на ноги. – Тогда пойдем?
– Ку… ах, да! Вечерний визит. Я и забыл, честно говоря. А не поздновато?
– Глупости! Вечер только начинается. В такой час Вевур еще и домой наверняка не вернулся.
Мы отделились от компании, не пытаясь скрываться, но и не прощаясь. Кто-то рассеянно махнул нам рукой, не прерывая спора. Кто-то скользнул безразличным взглядом. Кто-то улыбнулся многозначительно. Ну и пусть себе думает, что хочет…
Возвращаться к Гнезду за лошадьми, пробираясь через столпотворение Праздничных площадок не хотелось, поэтому мы пошли пешком. Далековато, конечно, но и спешить особо некуда, если верить утверждениям Джеанны.
Отголоски шумного и буйного, вопреки всему, празднества остался позади. Темное небо изредка вспыхивало цветными отблесками фейерверков, но, в основном, путь нам освещали только многочисленные звезды. В который раз после своего подземного путешествия, глядя на привычное ночное небо я невольно примерил к нему бледное, тусклое светило, увиденное на картине. То самое, о котором так тосковала неведомая, давно умершая женщина в своем дневнике. Как бы выглядел наш мир, если бы над ним взошло призрачное подобие солнца? Красиво, наверное. Или, возможно, для кого-то оно было столь же неприятным и зловещим, как Око Дракона для нас?
– О чем задумался?
– О том, как нам жилось бы, не имей мы драконов.
– Неплохо, наверное, – слегка удивленно пожала плечами Джеанна. – Занимались бы чем-нибудь, как все. Семьей бы обзавелись. Детьми, внуками…
– Нет, я не о том. Как это – жить в мире, где нет драконов вообще? Наверное, чрезвычайно сложно пробить себе дорогу, если за спиной нет весомого и зримого подтверждения твоего таланта?
– Ну, уши, например, у людей-то есть, – возразила Джеанна. – И глаза. Скажем, пришел к ним незнакомый паренек и принялся играть на гитаре, теоремы доказывать или демонстрировать свои картины. Или еще что-то в том же духе. Те, кто увидят и услышат его и так поймут, что перед ними талант. И вполне обойдутся без наличия за спиной парня крылатого чудища. Разве нет?
– Жила-была одна маленькая девочка. И пела эта девочка на сельской ярмарке. Хорошо пела. Талантливо. Мечтала стать актрисой. Только сколько шансов было у этой маленькой девочки вырваться за пределы ярмарки, если бы не тень ее дракона, которую почуяли случайные люди?
– Они не были случайными.
– Тем хуже. Потому что знатоки по провинциям шныряют редко. А случайному человеку легче заметить даже не проявленного дракона, чем определить, что писклявый девчоночий голосок способен когда-то зазвучать волшебно.
– Писклявый? – повторила зловеще Джеанна.
– Я разве кого-то конкретно имел ввиду? – невинно спросил я, выгнув бровь.
– Я думаю, что вышеозначенная писклявая девчонка подросла и без посторонней помощи попробовала бы свои силы. Поехала бы в город, на прослушивание. Как собиралась.
– Ты всерьез полагаешь, что она смогла бы вырваться оттуда?
– Откуда? – Джеанна неожиданно резко вздернула подбородок и устремила на меня взгляд, полный ледяной, сверкающей злости. Даже пластинка на ее комбинезоне, казалось, заметно померкла.
Я мысленно хлопнул себя по лбу, но вслух отозвался миролюбиво:
– Из провинции, откуда же еще? И не принимай все так близко к сердцу. Мы ведь говорим о чужом мире.
– Ах, да, – зеленые глаза погасли. – Мир без драконов. Может, в нем люди гораздо счастливее, чем здесь? Во всяком случае над ними не висит проклятие отравленной крови. И никто не смотрит укоризненно, если ты позволяешь себе расслабиться ненадолго, – последнюю фразу Джеанна демонстративно произнесла вверх, в небо, хотя там сейчас сияли только безразличные звезды. – И наверное, там можно любить без страха, не оглядываясь… Там ты сам принадлежишь только себе.
– Ты думаешь? А ты бы хотела там жить?
– М-м… Не знаю. Может быть. А летать там можно? И петь?.. – Джеанна засмеялась. – Хотя я бы, пожалуй, скучала без своего дракона. Временами он бывает невыносим, но…
– Ты решила, что будешь делать с ребенком? – спросил я, воспользовавшись ее редким благодушным настроем. До сего момента Джеанна всячески избегала этой темы. Я лишь надеялся, что подходящий момент настанет. Например, сейчас…
– Не знаю, – после долгой паузы, вздохнула Джеанна. – Я не могу родить его. Это отменит мое приглашение в Звеницар. Никто не станет ждать, пока я буду возиться с малышом. А я мечтала петь на сцене Дворца Фонтанов.
– С тех пор, как я тебя знаю, – подтвердил я. – Ты сказала Вевуру?
– Ты… Ты не спрашивай меня ни о чем. Я все решу сама. – Она помолчала и твердо добавила; – Сама. Не вздумай ему ничего говорить. Обещаешь? Так будет проще, если я решу… – Она стихла, отвернувшись.
Некоторое время мы шли молча рядом. То есть это казалось, что мы идем рядом. А на самом деле я шагал по мокрой дороге, а Джеанна ступала где-то совершенно в другой реальности. Строгая, невыносимо напряженная, как слишком сильно натянутая струна. Тронь – не зазвучит, а разорвется.
Когда-то одна женщина сделала свой выбор, бросив новорожденную девочку с больным сердцем на произвол судьбы. Между чем и чем пришлось выбирать той женщине?
Все-таки я обнял ее за плечи – узкие, хрупкие, напружиненные. Джеанна ненавидела этот покровительственный жест, но на этот раз промолчала. Натянутая до немоты струна слегка расслабилась…
– Смотри! – воскликнула девушка внезапно совсем другим тоном. – Что это? У них там тоже праздник, что ли?
Я повернул голову в указанном направлении. Как раз там, куда мы стремились, над пока еще неразличимым Упокоищем полыхали алые и оранжевые зарницы, быстро гаснущие и перерастающие в смутное малиновое зарево, лишь чуть растворившее густую, темную гуашь небес,
– Похоже на огонь, – неуверенно сказала Джеанна. – Может, там пожар?
– А чему там гореть, да еще с такой силой? – озадаченно пожал я плечами. – Разве что кто-то снова решил в честь праздничка подпалить Святилище?
– Его уже жгли, – с сомнением ответила Джеанна. – Дважды так полыхать не будет.
– Мало ли что припрятано у нашего алхимика, – пробормотал я вполголоса.
Джеанна, между тем, ускорила шаги, явно порываясь побежать. Пару раз она вставала на цыпочки, наивно пытаясь разглядеть что-то, но разочарованно хмурилась.
– Склеп тоже не стал бы гореть так весело, – заверил я ее. – Особенно после того, как Вевур почти все вывез оттуда. Или выпил.
– Но ведь что-то там горит? – Джеанна обернула ко мне встревоженное лицо. – Поспешим?
– Только не бегом! – взмолился я, но она уже не слушала, припустив по дороге со всех ног.
Я скорбно вздохнул, мысленно попросил проглоченные не так уж давно на Празднике вкусности вести себя прилично, и помчался следом, ругнувшись с привычной обреченностью. И отчего меня в детстве угораздило сойтись с этой взбалмошной девчонкой, которая всегда носится, как угорелая? Почему я не потянулся, например, к Имеритте, которая не спешит никогда? Ведь у нас были общие интересы…
Полыхало Святилище.
Камень не горит, а прокаленный давним пожарищем тем более, но вопреки всякой логике каменные стены пламенели весело и жарко, как деревянные. Огонь полз по их поверхности, растекался, как вода, менял оттенки от слепяще-белого до странно-изумрудного, колдовского. Огонь бушевал и внутри, выплескиваясь через провалы окон и проломы ослепительными клочковатыми языками. Развалины были поглощены пламенем, но как ни странно, на соседние деревья оно не перекинулось. Лишь листву высушило и свернуло жаром. Горело все еще сильно, однако пожар явно шел на убыль и, похоже, происходило это самой собой, а не благодаря усилиям каких-то смутных фигур, мелькающих с ведрами на фоне огня. Неужто они пытались что-то спасти?
Мы с Джеанной остановились, задыхаясь от усталости и едкого дыма. Фантастическое зрелище завораживало. Никогда прежде мне лично не доводилось видеть ничего, пылающего столь же ярко и красочно, как эти развалины, которым и тлеть-то не полагалось.
– Чего глазеете? – нам навстречу вывалился из чада свирепый, чумазый от копоти, белозубо скалящийся Вевур. – Помогайте! Там у меня в доме, кажется, были еще ведра. Вода там! – Он махнул свободной рукой, с усилием придерживая небольшой винный бочонок, наполовину полный воды.
– Это безумие! – воскликнула Джеанна. – Такой огонь не потушишь ведрами!
– Там не все горит, – пояснил Вевур мимоходом. – Внутри есть лакуны. Можно кое-что спасти… – и унесся к пожару. За ним следом прытко мчался Колючка, а за Колючкой, тяжело переваливаясь, поспешал толстый, неуклюжий двулап, пристроивший кувшин с водой на крепком загривке. И вообще возле огня суетилось довольно много всякой разнокалиберной нечисти.
Переглянувшись, мы рванули к склепу Вевура, постаравшись забыть об усталости. За распахнутой настежь дверью царил сущий бедлам.
– О каких ведрах он говорил? – ворчала Джеанна, пиная поваленную мебель. – В жизни не было у него никаких… А! Вот, нашла… Кир! Ты чего встал? Куда ты смотришь? Нашел время любоваться экспонатами… Бери! – Она решительно впихнула мне в руки два больших, походных складных ведра из обработанных шкур, какими обычно пользуются караванщики на юге.
Я машинально принял их, с трудом отводя взгляд от предмета мирно лежащего на полке очередной, спрятанной за книжными полками, ниши, о существовании которой я до сей поры не подозревал, что неудивительно, ибо в жилище Вевура тайников было несметное количество. Видимо в спешке замок не защелкнулся и дверца приоткрылась, явив постороннему взору диковинный предмет. Впрочем, как раз постороннего он бы вряд ли заинтересовал.
– Кир!
Я побежал за Джеанной, вооруженной огромной зеленой бутылью. Вряд ли раньше в такой громадине держали вино – благородный напиток не выносит емкостей вульгарных размеров. Зато в таком сосуде удобно носить воду при пожаре. И бегать с ним легче, чем с двумя непрерывно вихляющимися ведрами из шкур. Счастье еще, что декоративный пруд недалеко.
Вокруг пожара людей суетилось гораздо меньше, чем мне показалось сначала. Просто тени от мелких существ были обманчиво большими. На самом деле кроме Вевура и клокочущего яростью Закира, здесь сновали только Вейто, трое незнакомцев – немолодые мужчина, женщина и паренек лет двенадцати. Было еще двое топтунов, огромных, как медведи, но полулюди бестолково толклись в стороне, ибо огня боялись смертельно, зато звуковое сопровождение создавали за десятерых.
– Джеанна, помоги Нальте, – велел Вевур, снова выныривая откуда-то из-за рваного огненного полотнища – черный, оскаленный, в вихре оранжевых искр, будто демон. – Не вздумай сунуться внутрь. Вспыхнешь – не спасет никто! – Он мимоходом коснулся растрепанных волос Джеанны, и та, собиравшаяся было возразить, мгновенно передумала и помчалась на помощь женщине, тщетно пытающейся забросать землей расползшееся по опавшей листве пламя.
– Огня не боишься? – Вевур стремительно обернулся ко мне. – Нам помощь нужна там внутри, вдвоем не успеваем. Остальные – сам видишь… – В этот момент из Святилища, стряхивая искры и прижимая охапкой к сердцу какой-то внушительный сверток выскочил Вейто. Закир, ругаясь, набросил на него одеяло и принялся с воодушевлением колотить.
– Что там внутри? – осведомился я, пытаясь вглядеться.
– Книги раритетные, – ответил Вевур. – Вещи кое-какие. Сгорят не сразу, но до конца пожара не дотерпят…
– Ясно, – сказал я, обрушил на себя одно из принесенных ведер с водой, судорожно вздохнул. – Веди!
– Видите тех, кто прячется пока по щелям? Они приходили ночью. Хотели жечь театр. Так вот мы не дали! А потом приехали из городского Совета, велели временно закрыть театр, мол, для инспекции… Это-то понеприятнее городских погромщиков. Но мы решили, что не уйдем отсюда, пока нам не разрешат вновь заниматься своим делом… Вот сидим тут и ждем, когда же настанет время следующего визита… Совсем сверху.
– Не думаю, что они вас навестят.
– Ваши бы слова, да Хранящему в уши… А мы готовы к любому исходу. И пусть все помнят, что там, вокруг площади не только те, кто готов громить, но и те, кто нам поможет защищать свое право ставить то, что мы захотим… Даже если это кому-то и не по вкусу.
– А зачем… Зачем они приходят? Ну, я еще могу понять городскую управу. Они не хотят ссориться с Гнездом и могли увидеть в произошедшем крамолу. Но эти?
– Причин много. Кто-то просто напуган самим фактом того, что некто осмелился посягнуть на святое или страшное. Для одних вчерашний спектакль стал оскорблением, для других – побуждением к действию или сигналом к атаке. Третьи, просто запутались. В любом случае жди беды. Кто-то хочет все замять раз и навсегда, а кто-то, на оборот, готов раздувать из этого целое пожарище.
– А отчего вы ждете визита сверху? Неужто вы думаете, что какая-то постановка… – начал было я, но смешался, чувствуя некую фальшь своих слов. Фальшь, рожденную вчерашним впечатлением от спектакля. Не все так просто.
– Желание править – оно разъедает посильнее кислоты. И людей, и драконов. Мы не знаем, к чему готовы они, чтобы по-прежнему быть… наверху.
– Вы плохо их знаете, – упрямо возразил я. А что мне оставалось?
– Вы сами уверены, что знаете их хорошо?
– Ладно, – чувствуя, как бесполезно утекает время, вздохнул я. – Удачи вашей доблестной обороне! Так, может, вы мне все-таки скажете, где я могу найти вашу актрису?
– А зачем она вам?
Вот тут я совершил большую ошибку на ровном месте. Во-первых, потому, что не был точно уверен как ответить на этот вопрос даже себе самому. А во-вторых, обсуждать свою мотивацию с незнакомым человеком совсем не хотел. И не нашел ничего умнее, как солгать.
– Видел ее вчера на спектакле… Хотел предложить сотрудничество.
Оживившиеся и вполне доброжелательные глаза моего собеседника враз потускнели и помрачнели.
– Да, – устало кивнул он. – Вы еще скажите, что ее пригласила труппа столичного драмтеатра в лице несравненной Кэриссы Вуколь, сраженной талантом нашей девочки…
– Вы не верите в талант вашей коллеги?
– Я не верю вам. Уходите. И передайте вашим… партнерам, что своих мы не сдаем.
– Но я…
Он уже отвернулся и равнодушная его спина ставила в разговоре жирную, непрошибаемую точку.
… В костры вокруг помоста подбросили новую порцию дров и в темнеющую синь вечерних небес взметнулись огненные вихри. Всполошено качнулись угольные тени. Мрак отступил ненадолго, скользнул, растекся, как густые чернила, тронув людей темной кистью, очертившей лица, затенившей глаза. Лишь искорками плясало в них отражение костров.
Я коснулся пальцами струн сенсорина, заставив его звучать умело, но не идеально настроенной гитарой. Именно так, как обычно звучит инструмент бродячего менестреля. Так, как звучала она за века до моего рождения.
Для сегодняшнего вечера я выбрал не свою песню, я «Балладу о небесах», написанную неизвестно кем и неизвестно когда, но с той поры, наверное, самую исполняемую во все времена мелодию, несмотря на то, что далеко не всякий музыкант рискнет исполнить «Балладу», а кое-кто и головы лишился в более жесткие годы за неудачную интерпретацию. И дело было не в сложности музыки и не в том, что каждый слушатель, разумеется, знает, как должна исполняться его любимая песня. А в том, что «Баллада» сама знает, как ей звучать, и каждый, кто слышит ее, чувствует верный тон инстинктивно, даже если не обладает и зачатками музыкального слуха. «Баллада» ошибок и равнодушия не прощает.
Когда деликатная Имеритта узнала, что именно выбрал я для сегодняшнего вечера, она молча покрутила пальцем у виска. Джеанна проделала нечто аналогичное, но более бестактное. Остальные попытались убедить меня отказаться от этой затеи. Я отмахнулся от них и пояснил, что выбрал «Балладу» просто потому, что она не требует особых вокальных данных, коими я не обладаю, и текст ее не столько поется, сколько проговаривается. Но вряд ли это кого-нибудь обмануло.
Я хотел исполнить «Балладу о небесах». Может быть, чтобы убедить себя, что я и впрямь гений, как не устают твердить окружающие. Может быть, чтобы прыгнуть выше, чем мечталось. А может быть просто потому, что я очень люблю эту старинную мелодию. Говорят, что эту музыку принесли из другого мира. Мира, где не было драконов, но люди умели летать и падать с высоты, и сочиняли об этом баллады.
Лица… Почти неразличимы, но при этом неправдоподобно отчетливы. Вязкая тьма словно расступается, позволяя рассмотреть каждого из слушателей. Разные лица – молодые и старые, женские и мужские, детские. Рокочущая волна приглушенных голосов, родившаяся, едва люди узнали мелодию, тут же стихла и воцарившаяся тишина таила ломкое напряжение. Огни в чашах вокруг помоста постепенно гасли, и никто не двинулся, чтобы подлить масла в умирающее пламя. Темнота наползала. Темнота, полная острых игл и углов. Темнота, оценивающая каждый твой шаг. Выжидающая. И тишина, жадно впитывающая новорожденные звуки.
Но древняя мелодия вела и несла, как сильное течение. С какого-то момента мне стало безразлично мнение слушателей. Я ощущал, как упруго разворачиваются драконьи крылья, унося меня далеко-далеко от этого помоста, освещенного гаснущим огнем, от сотен наблюдающих глаз, от темноты и тишины. И едва я понял это, как осознал, что победил. Что околдованные слушатели уносятся за мной, тянутся следом. Летят. И неважно, что, быть может, человек, создавший эту мелодию никогда не видел дракона. Не все ли равно – способен ли ты по-настоящему прикоснуться к своему дару и заглянуть в глаза его странному воплощению или только чувствуешь в себе смутную, неудержимую силу?
Ту, что заново лепит лица, превращая уныние и злобу в красоту и детское ожидание чудес. Что зажигает в тусклых, усталых, будто запыленных взглядах – живые, теплые, ясные огоньки. Что делает соприкоснувшихся с ней чуть-чуть лучше, светлее, мудрее. Пусть ненадолго.
Мы умеем владеть их душами. Может быть это особенно пугает невежд? Издревле способность владеть чужими душами приписывалась темным силам… Только и они владеют нами. Те, кто стоит сейчас напротив. Слушает. И выразительно молчит. И может быть, это я зачарован их взглядами. Их благодарностью и восхищением. Упругим, плотным, способным держать дракона в полете годами, толкать его ввысь.
Струны зазвенели отчаянно в последнем аккорде, и я прижал их ладонью, снова слушая воцарившуюся тишину; впитывая ее, как холодную, непрозрачную воду. И смотрел на тех, кто замер за пределами освещенного круга. Кто еще не успел вернуться с небес. Десятки непередаваемо доверчивых, ожидающих, надеющихся взоров незнакомых людей, ненадолго, но накрепко заколдованных волшебством звука…
А среди них – светлый, тонкий до прозрачности, нежный овал лица. Внимательные, строгие глаза, почти неразличимого в темноте оттенка, но я и так знаю, какого они цвета. Бледные, неулыбчивые губы, лишь тронутые охряными блестками огненных отсветов… ОНА!
Дракон нахмурился с ощутимым неодобрением.
Я машинально опустил сенсорин, как-то мимолетно отмечая всеобщее безмолвие, стряхивая с себя чужое внимание, словно холодные брызги и тут же переставая воспринимать его так же машинально, как промокнув, не замечаешь дождь. Люди послушно расступились передо мной, когда я спрыгнул с помоста вниз, колыхнулись темными волнами, вяло зашевелились, и мне показалось, что я снова потеряю свою незнакомку, но тут же с облегчением увидел ее: легкую и отстраненную – светлую лодочку в ночном море.
Совсем близко, можно догнать!
Тут кто-то внезапно схватил меня за руку, вынудив инстинктивно обернуться – незнакомец бормотал нечто признательно-восхищенное, норовя заглянуть в глаза. Скрипка в ветхом футляре нелепо, на ремне, повешенная на шею болталась, как колодка каторжника. Я потратил всего лишь пару секунд, чтобы высвободиться из захвата, но, разумеется, незнакомка не стала меня дожидаться. Я не увидел ее на прежнем месте. А может быть, она и осталась там же, но все вдруг пришло в движение. Волшебная, зачарованная тишь разлетелась вдребезги под безудержным шквалом эмоций, ликующих воплей, бешеных аплодисментов. Мертвая зыбь человеческого моря стремительно сменилась бурей. И я на собственном опыте некстати познал, что именно чувствует последняя рыбешка в бочке торговца свежей рыбой, когда ее пытаются поймать сразу несколько покупателей. Чудом уворачиваясь и выскальзывая из десятков чужих цепких хваток, я старался пробраться туда где, как мне казалось, все еще мог найти незнакомку, но направления безнадежно перепутались.
Нет, не найти…
Ночь наползала на Город. Медленно, неодолимо, победно. Таяли купола, шпили, крыши. Сливались четкие линии. Зажигались огоньки окошек. Мне почему-то всегда казалось, что день наступает и заканчивается внезапно, вдруг – только что брезжил рассвет и вот уже солнце снова клонится к горизонту. Зато ночь никогда не спешила, но никогда и не запаздывала.
Раньше я очень любил ночь. Может быть просто потому, что большую часть светлых дней я проспал, отдыхая после дежурств. Или оттого, что дни всегда были заняты полезными и нужными делами, вроде учебы, репетиций, необязательного общения, суеты. А может оттого, что ночь – время драконов и свершений.
Как же случилось, что ныне ночь вызывает во мне скорее настороженность, ощущение непоправимости и тревоги? Все случается под покровом тьмы. Нарождается, готовится, крепчает, обретая силу и плоть. А дню остается лишь полюбоваться на результаты ночной возни…
Город в ночи похож на берлогу неведомого зверя, от которого не знаешь чего ожидать. То ли нападет, то ли струсит. А может, и нет никакого зверя в провале норы. Или не зверь это вовсе. Это просто обманчивый мрак подрисовал ему клыки, когти и горящие ненавистью глаза. Темнота это умеет.
Треск сухого, прошлогоднего бурьяна за спиной вывел меня из рассеянной созерцательности.
– Любуемся пейзажем? – осведомился знакомый голос. – Сбегаем от славы и аплодисментов. Зарабатываем себе репутацию эксцентричного гения. Бросаем на произвол судьбы уникальные инструменты. И вынуждаем совершенно посторонних людей чихать от предназначенных тебе победных венков!..
– Спасибо, Нихор, – проговорил я, забирая из его рук зачехленный сенсорин.
– Пока я таскался с ним, – Нихор уселся рядом и хлопнул сенсорин по боку, – меня все принимали за тебя, и если поначалу это было забавно, местами приятно, а иногда даже здорово, то потом единственное, о чем я желал – это побыстрее избавиться от проклятой штуковины. – Он деловито покопался в карманах: – Где же они… Ага, вот! Я тут тебе припас кое-что: адреса, милые безделушки… Девушки мечтали познакомиться, но поскольку я – это вроде как был ты, то…
– Оставь себе, – засмеялся я. – Они же знакомились с тобой.
– Так я и знал, что ты так скажешь. Я ведь спас твой инструмент! – гордо добавил он.
– А что это ты бросился его спасать?
– Ну, там началось такое столпотворение… – Нихор вздохнул, потом признался. – Вообще-то первой спохватилась Таянна. Даже служники растерялись, а она – нет. Но отнести его тебе сама она не решилась… отчего-то, – хитро усмехнулся Нихор. – Отдала мне. Я опрометчиво взял. О чем после неоднократно пожалел. Нервная у тебя жизнь, музыкант. Я как-то раньше и не замечал.
– А раньше ничего и не было.
– Эй, привет! Можно к вам?
Джеанна и Чаро. Еще кто-то следом. Здесь становится многолюдно.
– Разве Праздник теперь никого не интересует? – осведомился я вяло.
– Провались он, такой Праздник! – отозвался неожиданно эмоционально кто-то из новоприбывших. – Если у вас здесь так веселятся, то страшно подумать, как вы горюете! Вот у нас, если уж радость, так общая, и никто змей в карманах не прячет!
– Это где ж такая благость? – заинтересовались в ответ.
– А что так? – одновременно спросили с другой стороны. – Веселье, как веселье. А что пока никому кровь не пустили на радостях, так это еще не конец…
– Колючек тебе под язык!
Не успели договорить, как стали свидетелями ссоры двух горожан возле белого павильона.
Один спрашивал у другого, мол, на кой тот купил здесь вышитого полотна работы мастериц из Седминицы, когда его супруга вышивает не хуже? И зачем ему эдакий замысловатый узор? Он человек простой и должен тянуться к простому, а не выпендриваться. Второй, естественно, возразил, что купленное полотно – красиво, а работа супруги вышеназванного господина слегка корява. А кто из них простой и чего ему носить, так это он сам решит, без подсказок со стороны. Первый, как и положено, не согласился ни с одним из возражений…
Их побежали разнимать.
«Вот всегда так, – ворчала какая-то старушка себе под нос, уволакивая оброненный первым забиякой кусок вышитого полотна. – Наделают чудес, насоблазняют людишек-то, а они потом носы друг другу за чужие финтифлюшки поразбивают. Разве ж оно надо было? Верно говорят, от этих… одни неприятности!»
– Не нашел? – между тем негромко спросила Джеанна, наклоняясь ко мне.
– Кого? – спросил я невозмутимо.
– Значит, не нашел, – констатировала она и легко вскочила на ноги. – Тогда пойдем?
– Ку… ах, да! Вечерний визит. Я и забыл, честно говоря. А не поздновато?
– Глупости! Вечер только начинается. В такой час Вевур еще и домой наверняка не вернулся.
Мы отделились от компании, не пытаясь скрываться, но и не прощаясь. Кто-то рассеянно махнул нам рукой, не прерывая спора. Кто-то скользнул безразличным взглядом. Кто-то улыбнулся многозначительно. Ну и пусть себе думает, что хочет…
Возвращаться к Гнезду за лошадьми, пробираясь через столпотворение Праздничных площадок не хотелось, поэтому мы пошли пешком. Далековато, конечно, но и спешить особо некуда, если верить утверждениям Джеанны.
Отголоски шумного и буйного, вопреки всему, празднества остался позади. Темное небо изредка вспыхивало цветными отблесками фейерверков, но, в основном, путь нам освещали только многочисленные звезды. В который раз после своего подземного путешествия, глядя на привычное ночное небо я невольно примерил к нему бледное, тусклое светило, увиденное на картине. То самое, о котором так тосковала неведомая, давно умершая женщина в своем дневнике. Как бы выглядел наш мир, если бы над ним взошло призрачное подобие солнца? Красиво, наверное. Или, возможно, для кого-то оно было столь же неприятным и зловещим, как Око Дракона для нас?
– О чем задумался?
– О том, как нам жилось бы, не имей мы драконов.
– Неплохо, наверное, – слегка удивленно пожала плечами Джеанна. – Занимались бы чем-нибудь, как все. Семьей бы обзавелись. Детьми, внуками…
– Нет, я не о том. Как это – жить в мире, где нет драконов вообще? Наверное, чрезвычайно сложно пробить себе дорогу, если за спиной нет весомого и зримого подтверждения твоего таланта?
– Ну, уши, например, у людей-то есть, – возразила Джеанна. – И глаза. Скажем, пришел к ним незнакомый паренек и принялся играть на гитаре, теоремы доказывать или демонстрировать свои картины. Или еще что-то в том же духе. Те, кто увидят и услышат его и так поймут, что перед ними талант. И вполне обойдутся без наличия за спиной парня крылатого чудища. Разве нет?
– Жила-была одна маленькая девочка. И пела эта девочка на сельской ярмарке. Хорошо пела. Талантливо. Мечтала стать актрисой. Только сколько шансов было у этой маленькой девочки вырваться за пределы ярмарки, если бы не тень ее дракона, которую почуяли случайные люди?
– Они не были случайными.
– Тем хуже. Потому что знатоки по провинциям шныряют редко. А случайному человеку легче заметить даже не проявленного дракона, чем определить, что писклявый девчоночий голосок способен когда-то зазвучать волшебно.
– Писклявый? – повторила зловеще Джеанна.
– Я разве кого-то конкретно имел ввиду? – невинно спросил я, выгнув бровь.
– Я думаю, что вышеозначенная писклявая девчонка подросла и без посторонней помощи попробовала бы свои силы. Поехала бы в город, на прослушивание. Как собиралась.
– Ты всерьез полагаешь, что она смогла бы вырваться оттуда?
– Откуда? – Джеанна неожиданно резко вздернула подбородок и устремила на меня взгляд, полный ледяной, сверкающей злости. Даже пластинка на ее комбинезоне, казалось, заметно померкла.
Я мысленно хлопнул себя по лбу, но вслух отозвался миролюбиво:
– Из провинции, откуда же еще? И не принимай все так близко к сердцу. Мы ведь говорим о чужом мире.
– Ах, да, – зеленые глаза погасли. – Мир без драконов. Может, в нем люди гораздо счастливее, чем здесь? Во всяком случае над ними не висит проклятие отравленной крови. И никто не смотрит укоризненно, если ты позволяешь себе расслабиться ненадолго, – последнюю фразу Джеанна демонстративно произнесла вверх, в небо, хотя там сейчас сияли только безразличные звезды. – И наверное, там можно любить без страха, не оглядываясь… Там ты сам принадлежишь только себе.
– Ты думаешь? А ты бы хотела там жить?
– М-м… Не знаю. Может быть. А летать там можно? И петь?.. – Джеанна засмеялась. – Хотя я бы, пожалуй, скучала без своего дракона. Временами он бывает невыносим, но…
– Ты решила, что будешь делать с ребенком? – спросил я, воспользовавшись ее редким благодушным настроем. До сего момента Джеанна всячески избегала этой темы. Я лишь надеялся, что подходящий момент настанет. Например, сейчас…
– Не знаю, – после долгой паузы, вздохнула Джеанна. – Я не могу родить его. Это отменит мое приглашение в Звеницар. Никто не станет ждать, пока я буду возиться с малышом. А я мечтала петь на сцене Дворца Фонтанов.
– С тех пор, как я тебя знаю, – подтвердил я. – Ты сказала Вевуру?
– Ты… Ты не спрашивай меня ни о чем. Я все решу сама. – Она помолчала и твердо добавила; – Сама. Не вздумай ему ничего говорить. Обещаешь? Так будет проще, если я решу… – Она стихла, отвернувшись.
Некоторое время мы шли молча рядом. То есть это казалось, что мы идем рядом. А на самом деле я шагал по мокрой дороге, а Джеанна ступала где-то совершенно в другой реальности. Строгая, невыносимо напряженная, как слишком сильно натянутая струна. Тронь – не зазвучит, а разорвется.
Когда-то одна женщина сделала свой выбор, бросив новорожденную девочку с больным сердцем на произвол судьбы. Между чем и чем пришлось выбирать той женщине?
Все-таки я обнял ее за плечи – узкие, хрупкие, напружиненные. Джеанна ненавидела этот покровительственный жест, но на этот раз промолчала. Натянутая до немоты струна слегка расслабилась…
– Смотри! – воскликнула девушка внезапно совсем другим тоном. – Что это? У них там тоже праздник, что ли?
Я повернул голову в указанном направлении. Как раз там, куда мы стремились, над пока еще неразличимым Упокоищем полыхали алые и оранжевые зарницы, быстро гаснущие и перерастающие в смутное малиновое зарево, лишь чуть растворившее густую, темную гуашь небес,
– Похоже на огонь, – неуверенно сказала Джеанна. – Может, там пожар?
– А чему там гореть, да еще с такой силой? – озадаченно пожал я плечами. – Разве что кто-то снова решил в честь праздничка подпалить Святилище?
– Его уже жгли, – с сомнением ответила Джеанна. – Дважды так полыхать не будет.
– Мало ли что припрятано у нашего алхимика, – пробормотал я вполголоса.
Джеанна, между тем, ускорила шаги, явно порываясь побежать. Пару раз она вставала на цыпочки, наивно пытаясь разглядеть что-то, но разочарованно хмурилась.
– Склеп тоже не стал бы гореть так весело, – заверил я ее. – Особенно после того, как Вевур почти все вывез оттуда. Или выпил.
– Но ведь что-то там горит? – Джеанна обернула ко мне встревоженное лицо. – Поспешим?
– Только не бегом! – взмолился я, но она уже не слушала, припустив по дороге со всех ног.
Я скорбно вздохнул, мысленно попросил проглоченные не так уж давно на Празднике вкусности вести себя прилично, и помчался следом, ругнувшись с привычной обреченностью. И отчего меня в детстве угораздило сойтись с этой взбалмошной девчонкой, которая всегда носится, как угорелая? Почему я не потянулся, например, к Имеритте, которая не спешит никогда? Ведь у нас были общие интересы…
Полыхало Святилище.
Камень не горит, а прокаленный давним пожарищем тем более, но вопреки всякой логике каменные стены пламенели весело и жарко, как деревянные. Огонь полз по их поверхности, растекался, как вода, менял оттенки от слепяще-белого до странно-изумрудного, колдовского. Огонь бушевал и внутри, выплескиваясь через провалы окон и проломы ослепительными клочковатыми языками. Развалины были поглощены пламенем, но как ни странно, на соседние деревья оно не перекинулось. Лишь листву высушило и свернуло жаром. Горело все еще сильно, однако пожар явно шел на убыль и, похоже, происходило это самой собой, а не благодаря усилиям каких-то смутных фигур, мелькающих с ведрами на фоне огня. Неужто они пытались что-то спасти?
Мы с Джеанной остановились, задыхаясь от усталости и едкого дыма. Фантастическое зрелище завораживало. Никогда прежде мне лично не доводилось видеть ничего, пылающего столь же ярко и красочно, как эти развалины, которым и тлеть-то не полагалось.
– Чего глазеете? – нам навстречу вывалился из чада свирепый, чумазый от копоти, белозубо скалящийся Вевур. – Помогайте! Там у меня в доме, кажется, были еще ведра. Вода там! – Он махнул свободной рукой, с усилием придерживая небольшой винный бочонок, наполовину полный воды.
– Это безумие! – воскликнула Джеанна. – Такой огонь не потушишь ведрами!
– Там не все горит, – пояснил Вевур мимоходом. – Внутри есть лакуны. Можно кое-что спасти… – и унесся к пожару. За ним следом прытко мчался Колючка, а за Колючкой, тяжело переваливаясь, поспешал толстый, неуклюжий двулап, пристроивший кувшин с водой на крепком загривке. И вообще возле огня суетилось довольно много всякой разнокалиберной нечисти.
Переглянувшись, мы рванули к склепу Вевура, постаравшись забыть об усталости. За распахнутой настежь дверью царил сущий бедлам.
– О каких ведрах он говорил? – ворчала Джеанна, пиная поваленную мебель. – В жизни не было у него никаких… А! Вот, нашла… Кир! Ты чего встал? Куда ты смотришь? Нашел время любоваться экспонатами… Бери! – Она решительно впихнула мне в руки два больших, походных складных ведра из обработанных шкур, какими обычно пользуются караванщики на юге.
Я машинально принял их, с трудом отводя взгляд от предмета мирно лежащего на полке очередной, спрятанной за книжными полками, ниши, о существовании которой я до сей поры не подозревал, что неудивительно, ибо в жилище Вевура тайников было несметное количество. Видимо в спешке замок не защелкнулся и дверца приоткрылась, явив постороннему взору диковинный предмет. Впрочем, как раз постороннего он бы вряд ли заинтересовал.
– Кир!
Я побежал за Джеанной, вооруженной огромной зеленой бутылью. Вряд ли раньше в такой громадине держали вино – благородный напиток не выносит емкостей вульгарных размеров. Зато в таком сосуде удобно носить воду при пожаре. И бегать с ним легче, чем с двумя непрерывно вихляющимися ведрами из шкур. Счастье еще, что декоративный пруд недалеко.
Вокруг пожара людей суетилось гораздо меньше, чем мне показалось сначала. Просто тени от мелких существ были обманчиво большими. На самом деле кроме Вевура и клокочущего яростью Закира, здесь сновали только Вейто, трое незнакомцев – немолодые мужчина, женщина и паренек лет двенадцати. Было еще двое топтунов, огромных, как медведи, но полулюди бестолково толклись в стороне, ибо огня боялись смертельно, зато звуковое сопровождение создавали за десятерых.
– Джеанна, помоги Нальте, – велел Вевур, снова выныривая откуда-то из-за рваного огненного полотнища – черный, оскаленный, в вихре оранжевых искр, будто демон. – Не вздумай сунуться внутрь. Вспыхнешь – не спасет никто! – Он мимоходом коснулся растрепанных волос Джеанны, и та, собиравшаяся было возразить, мгновенно передумала и помчалась на помощь женщине, тщетно пытающейся забросать землей расползшееся по опавшей листве пламя.
– Огня не боишься? – Вевур стремительно обернулся ко мне. – Нам помощь нужна там внутри, вдвоем не успеваем. Остальные – сам видишь… – В этот момент из Святилища, стряхивая искры и прижимая охапкой к сердцу какой-то внушительный сверток выскочил Вейто. Закир, ругаясь, набросил на него одеяло и принялся с воодушевлением колотить.
– Что там внутри? – осведомился я, пытаясь вглядеться.
– Книги раритетные, – ответил Вевур. – Вещи кое-какие. Сгорят не сразу, но до конца пожара не дотерпят…
– Ясно, – сказал я, обрушил на себя одно из принесенных ведер с водой, судорожно вздохнул. – Веди!