Страница:
В 1943 году немцы заметно усилили переброску агентуры, действовавшей по легенде о побеге из плена. Это были мелкие группы — от двух до шести человек. Абвер или СД способствовали организации такого побега, включая своих агентов в число патриотически настроенных военных. Расчет был прост: при необходимости эти военнопленные, не подозревающие об истинном лице своих новых «товарищей», подтвердят их показания о совместном побеге из плена.
Помимо агентурных групп продолжалась заброска агентов-одиночек. Они проникали в наш тыл под видом беженцев, выходящих из окружения бойцов Красной Армии, солдат, отставших от своих частей. В марте 1942 года в населенном пункте Абхазской автономной республики было обнаружено несколько агентов (часть из них явилась с повинной). Как стало ясно из их показаний, абвер и СД стали придавать большее значение индивидуальной подготовке агентов из числа советских военнопленных, особенно в тех случаях, когда это было связано с выполнением каких-то важных заданий. Сразу же после вербовки они получали гражданскую одежду и жили большей частью на частных квартирах, где и проходили индивидуальное обучение. Это были одиночки, не знавшие о существовании друг друга, их поведение и настроение контролировались настолько тщательно, что вероятность измены с их стороны, как считали в Берлине, сводилась к минимуму. Согласно архивным материалам, одному из таких агентов удалось, выдав себя за бежавшего из плена, благополучно пройти проверку обстоятельств пленения и поведения в плену и спустя некоторое время получить назначение в штаб фронта, откуда он впоследствии смог передавать разведцентру важные сведения о Красной Армии.
В рамках операции «Цеппелин» в 1942—1943 годах СД осуществила заброску с территории Турции в южные районы СССР и за Урал агентов из числа военнопленных восточных национальностей, представителей кавказских и тюркских народностей. Некоторое время им удавалось собирать и передавать немцам информацию, с которой гитлеровцы знакомили и руководителей турецкой разведки. После того как были схвачены несколько лазутчиков, в дело вмешался Наркомат иностранных дел СССР. Турецкое правительство, которому были предъявлены документальные доказательства соучастия в шпионской деятельности против нашей страны, заверило, что позаботится о том, чтобы в дальнейшем проникновение немецких агентов в СССР с территории Турции не происходило.
Еще один аспект операции «Цеппелин» — охота за документами и сведениями из официальных и других советских источников, чтобы выяснить наиболее уязвимые места на важнейших промышленных объектах в системе снабжения, уничтожив которые можно было парализовать экономическую поддержку армии. Этой цели отвечали многие задания диверсионной агентуры, засылаемой на советскую территорию. Ведавший этим участком «Цеппелина» Отдел планирования пытался даже самостоятельно предпринимать операции. Однако недостаток самолетов, предоставляемых в распоряжение СД, лишал, по признанию ее руководителей, возможности наносить уничтожающие удары по промышленным объектам СССР, хотя в техническом и профессиональном отношениях вся необходимая для этого подготовительная работа была выполнена с большой тщательностью.
Отсутствием авиационной поддержки объясняли и то, почему СД не удалось довести до конца спланированную уже операцию — сбросить в районе выявленных важных целей снаряд Фау-1, которым после отделения от самолета-носителя должен был управлять пилот-смертник (в СД существовал небольшой резерв таких летчиков). Налетам должны были подвергнуться прежде всего промышленные комплексы в Куйбышеве, Челябинске, Магнитогорске, а также некоторые оборонные объекты за Уралом. Цели уничтожающей бомбардировки были определены опытными специалистами на основе данных, собранных СД и абвером главным образом в ходе осуществления операции «Цеппелин». Но эти широко задуманные и технически обоснованные планы рухнули, натолкнувшись на сокращавшиеся с каждым месяцем возможности немецкой авиации, силы которой все больше поглощал фронт. Приходилось ограничиваться мелкими операциями в тылу Красной Армии вроде взрывов наземных трансформаторов и мачт высоковольтных линий.
Но, как признал впоследствии Шелленберг, «все это были лишь булавочные уколы, почти не отражавшиеся на боеспособности русской армии». Результативность действий агентуры, заброшенной в советский тыл, оставалась невысокой. Не в последнюю очередь потому, что операция «Цеппелин» натолкнулась на серьезное и квалифицированное противодействие советской контрразведки, о чем речь пойдет дальше.
СВЯЗЬ И ЭКИПИРОВКА
СТАВКА НА ВОЕННОПЛЕННЫХ — РАСЧЕТЫ И ПРОСЧЕТЫ
Помимо агентурных групп продолжалась заброска агентов-одиночек. Они проникали в наш тыл под видом беженцев, выходящих из окружения бойцов Красной Армии, солдат, отставших от своих частей. В марте 1942 года в населенном пункте Абхазской автономной республики было обнаружено несколько агентов (часть из них явилась с повинной). Как стало ясно из их показаний, абвер и СД стали придавать большее значение индивидуальной подготовке агентов из числа советских военнопленных, особенно в тех случаях, когда это было связано с выполнением каких-то важных заданий. Сразу же после вербовки они получали гражданскую одежду и жили большей частью на частных квартирах, где и проходили индивидуальное обучение. Это были одиночки, не знавшие о существовании друг друга, их поведение и настроение контролировались настолько тщательно, что вероятность измены с их стороны, как считали в Берлине, сводилась к минимуму. Согласно архивным материалам, одному из таких агентов удалось, выдав себя за бежавшего из плена, благополучно пройти проверку обстоятельств пленения и поведения в плену и спустя некоторое время получить назначение в штаб фронта, откуда он впоследствии смог передавать разведцентру важные сведения о Красной Армии.
В рамках операции «Цеппелин» в 1942—1943 годах СД осуществила заброску с территории Турции в южные районы СССР и за Урал агентов из числа военнопленных восточных национальностей, представителей кавказских и тюркских народностей. Некоторое время им удавалось собирать и передавать немцам информацию, с которой гитлеровцы знакомили и руководителей турецкой разведки. После того как были схвачены несколько лазутчиков, в дело вмешался Наркомат иностранных дел СССР. Турецкое правительство, которому были предъявлены документальные доказательства соучастия в шпионской деятельности против нашей страны, заверило, что позаботится о том, чтобы в дальнейшем проникновение немецких агентов в СССР с территории Турции не происходило.
Еще один аспект операции «Цеппелин» — охота за документами и сведениями из официальных и других советских источников, чтобы выяснить наиболее уязвимые места на важнейших промышленных объектах в системе снабжения, уничтожив которые можно было парализовать экономическую поддержку армии. Этой цели отвечали многие задания диверсионной агентуры, засылаемой на советскую территорию. Ведавший этим участком «Цеппелина» Отдел планирования пытался даже самостоятельно предпринимать операции. Однако недостаток самолетов, предоставляемых в распоряжение СД, лишал, по признанию ее руководителей, возможности наносить уничтожающие удары по промышленным объектам СССР, хотя в техническом и профессиональном отношениях вся необходимая для этого подготовительная работа была выполнена с большой тщательностью.
Отсутствием авиационной поддержки объясняли и то, почему СД не удалось довести до конца спланированную уже операцию — сбросить в районе выявленных важных целей снаряд Фау-1, которым после отделения от самолета-носителя должен был управлять пилот-смертник (в СД существовал небольшой резерв таких летчиков). Налетам должны были подвергнуться прежде всего промышленные комплексы в Куйбышеве, Челябинске, Магнитогорске, а также некоторые оборонные объекты за Уралом. Цели уничтожающей бомбардировки были определены опытными специалистами на основе данных, собранных СД и абвером главным образом в ходе осуществления операции «Цеппелин». Но эти широко задуманные и технически обоснованные планы рухнули, натолкнувшись на сокращавшиеся с каждым месяцем возможности немецкой авиации, силы которой все больше поглощал фронт. Приходилось ограничиваться мелкими операциями в тылу Красной Армии вроде взрывов наземных трансформаторов и мачт высоковольтных линий.
Но, как признал впоследствии Шелленберг, «все это были лишь булавочные уколы, почти не отражавшиеся на боеспособности русской армии». Результативность действий агентуры, заброшенной в советский тыл, оставалась невысокой. Не в последнюю очередь потому, что операция «Цеппелин» натолкнулась на серьезное и квалифицированное противодействие советской контрразведки, о чем речь пойдет дальше.
СВЯЗЬ И ЭКИПИРОВКА
Во все времена решающим условием успешной деятельности разведчика была и остается надежная связь с центром. В военной обстановке, когда ситуация может мгновенно и радикально изменяться, а своевременно добытые данные о предполагаемом маневре противника способны спутать все его карты, значение четко работающей связи возрастает во сто краг. Руководители немецкой разведки предпринимали немало усилий, чтобы привлечь к этому участку немалые материальные средства и конструкторские силы. Если вспомнить, что полвека назад радиотехника была практически в зачаточном состоянии, надо отдать должное европейской промышленности, снабжавшей гитлеровскую агентуру надежными по тем временам средствами связи. В каждой группе агентов, включающей обычно 5—7 человек, непременно имелся радист с коротковолновой приемопередающей радиостанцией, шифрами и дешифровальными блокнотами[231].
Еще задолго до операции «Цеппелин» абвер и СД работали над тем, чтобы, с одной стороны, обеспечить разработку надежно функционирующих агентурных радиопередатчиков, а с другой — организовать в короткие сроки подготовку значительного числа квали-
фицированных радистов, обратив особое внимание на отработку скорости и четкости передачи. Достижения научно-технического прогресса привели к тому, что радиопередатчики со временем стали такими малогабаритными, что их легко было переносить, не вызывая подозрений, уверенно прятать и трудно обнаруживать. Тогда же удалось создать шифры, которые нелегко поддавались раскрытию. Такой способ радиосвязи потеснил все другие (личные встречи, курьеров, использование тайников) и стал преобладающим. Тем более что в ту пору относительная безопасность радиосвязи объяснялась и низким уровнем развития методов пеленгации передатчиков.
Рации чаще всего помещались в маленьком чемодане и имели то преимущество, что без особого труда можно было постоянно менять места выхода в эфир. Запеленговать же их было трудно, особенно если, как правило, очень короткие сеансы передачи или приема велись из леса. Передовые пункты связи радиогруппы абвера I устойчиво принимали агентурные радиопередачи в твердо обусловленные часы.
Первое время техническая подготовка агентов-радистов была обособлена, строжайше засекречена и проводилась в основном в крупных разведывательных школах (под Берлином, в районе Варшавы, Белграда и Гааги). К моменту начала операции «Цеппелин» обучение радиоделу было налажено и в других школах, в том числе развернутых на оккупированной советской территории.
До переброски агента-радиста через линию фронта его манеру, индивидуальные особенности работы на ключе записывали на пленку. «Радиопочерк» потом можно было распознать так же, как соответствующие специалисты определяют почерк по рукописи или обнаруживают пишущую машинку, на которой напечатан исследуемый документ. Такой контроль был предусмотрен для того, чтобы разведцентр во время радиосеанса связи с агентом был абсолютно уверен, что передачу ведет именно он, а не подставное лицо.
В каждой разведывательно-диверсионной школе имелось особо засекреченное структурное подразделение, занимавшееся изготовлением для агентов разного рода документов в полном соответствии с легендой, под которой будущему лазутчику предстояло выступать за линией фронта. Это были солдатские книжки и удостоверения личности командиров, вещевые, денежные и продовольственные аттестаты, справки из госпиталей и многое другое. В первый период войны подбор таких документов не составлял большого труда — много всяких бланков попало в руки противника среди трофейного имущества, оставленного советскими частями при отступлении или которое было оставлено учреждениями, эвакуировавшимися под огнем противника. Однако со временем менялись старые и появлялись новые формы документов и бланков, становился иным характер печатей, создавались и расформировывались воинские и гражданские учреждения, менялась их дислокация. Все это надо было учитывать при подборе и изготовлении документов агентуры, предназначавшейся для заброски в тыл советских войск. Пришедший с повинной водопроводчик катыньской разведывательной школы, обучавшийся в ней перед заброской, подробно информировал чекистов о существовании на территории школы тщательно засекреченной мастерской по изготовлению документов. Он по долгу службы бывал в ней, был хорошо знаком с руководителем мастерской, гравером-умельцем из числа сдавшихся в плен командиров Красной Армии. Кроме того, он сообщил, что одно из его заданий после переброски было: добывать любые подлинные советские документы и бланки и доставлять их в школу.
С течением времени запасы старых бланков иссякли, а такие умельцы, как катыньский гравер, не поспевали за масштабами требований «Цеппелина». Руководители абвера и СД организовали серийное производство бланков фальшивых советских паспортов, партийных билетов, солдатских книжек, не говоря уже о простейших бланках (продовольственные аттестаты, госпитальные справки, заключения медицинских комиссий и т. п.). Дело в конце концов дошло и до изготовления фальшивых советских орденов.
Анализ архивных материалов указывает на то, что в большей своей части разведывательные операции против СССР, и в частности связанные с достаточно широким использованием советских военнопленных, гитлеровские секретные службы готовили с особой тщательностью. Как правило, у агентов была практически безупречная экипировка, прочная легенда, подкрепленная надежными, хотя и фальшивыми документами. Безукоризненно сработанные удостоверения личности, командировочные предписания, обраставшие отметками эгапно-заградительных комендатур, продовольственные аттестаты способны были ввести в заблуждение большинство людей, проверявших документы. Нужен был профессиональный навык, чтобы обнаружить фальшь в документации.
Можно привести немало свидетельств того, как абвер и СД привлекали себе в помощь специалистов самого различного профиля для решения бесчисленного множества мелких и крупных проблем материально-технического обеспечения успешной деятельности агентуры.
Так, для тайнописи специалисты-химики разработали состав, который невозможно было обнаружить ни химическими реактивами, ни с помощью инфракрасных лучей. Главным компонентом этого состава была… кровь самого агента. В случае необходимости агент укалывал себе палец, выдавливая каплю крови на кончик пера, где она смешивалась с раствором, и смесь для написания тайных донесений была готова. Сначала строчки были красного цвета, но через несколько минут исчезали. Только тот, кто знал тайну применяемого состава, мог проявить написанное и восстановить текст.
Военные инженеры изобрели специальные приспособления, с помощью которых миниатюрные мины нажимного действия прикреплялись нацистскими диверсантами к шейке рельса, так что с движущегося паровоза их обнаружить было практически невозможно. Искусно камуфлировалась и взрывчатка — ее упаковывали в виде брикетов пищевых концентратов.
Необходимо оговориться, что сравнительно частые ссылки на архивные материалы вовсе не означают, что только сейчас, по прошествии стольких лет, советской контрразведке стали известны многие хитрости немецкой разведки. В той или иной степени чекистам удавалось проникать во многие вражеские акции, не только осуществленные, но и готовящиеся. С первых дней войны шло скрупулезное и систематическое изучение планов и методов противника, что в ряде случаев и создало предпосылки для успешного противостояния шпионской и диверсионной деятельности его агентуры.
Рассмотрим это хотя бы на двух контрразведывательных операциях не просто прикладного, а более широкого, методологического значения.
Выше указывалось, что система подготовки агентуры из числа советских военнопленных имела и свою сильную сторону (практически безграничное количество обученного шпионажу и диверсиям человеческого материала), и свою слабую сторону (слишком много людей знали друг друга и, несмотря на все предосторожности, были посвящены в некоторые детали жизни и службы в разведке других своих соучеников). Это обстоятельство было использовано для совершенствования работы. Каждого разоблаченного или явившегося с повинной агента опрашивали тщательнейшим образом обо всех встреченных в школе людях: откуда они, каков их возраст и приметы, как они себя называли, какие особенности были в их подготовке, как скоро кончался срок их обучения и т. д. и т. п. Поначалу это могли быть только имя, возраст и словесный портрет. Затем какая-то физическая примета, деталь, относящаяся к довоенному местожительству, профессии, составу семьи и т. д. Потом (в результате опроса третьего, четвертого, пятого соученика) первоначальные сведения обрастали новыми. Приходило время, когда об агенте, еще, может быть, находящемся в школе, чекисты знали достаточно много, чтобы представить себе, где и как его искать. В архивах советских органов безопасности сохранилась многотомная розыскная книга, позволившая обезвредить не одну сотню вражеских агентов.
Или другое пособие, пользование которым облегчало разоблачение многих опасных агентов. Появилось оно вскоре после того, как гитлеровцы начали сами печатать паспорта и партбилеты, изготавливать бланки других документов, наладили производство советских орденов. Изъятый у разоблаченных агентов каждый такой документ или орден сопоставлялся с подлинными, и неизбежно обнаруживались несовпадающие признаки: не точно повторенный шрифт, иная плотность эмали на ордене и многое другое. Достаточно было при проверке документов у человека раскрыть такой паспорт на определенной странице, где выявлен признак несовпадения с подлинным, чтобы убедиться — в руках фальшивка.
Эти и другие операции советской контрразведки и создали заслон, в значительной мере сказавшийся на признанной даже таким авторитетом, как Шелленберг, низкой эффективности операции «Цеппелин». Ее поражение означало, в сущности, крах доктрины «тотального шпионажа», этого чудовищного порождения третьего рейха.
Еще задолго до операции «Цеппелин» абвер и СД работали над тем, чтобы, с одной стороны, обеспечить разработку надежно функционирующих агентурных радиопередатчиков, а с другой — организовать в короткие сроки подготовку значительного числа квали-
фицированных радистов, обратив особое внимание на отработку скорости и четкости передачи. Достижения научно-технического прогресса привели к тому, что радиопередатчики со временем стали такими малогабаритными, что их легко было переносить, не вызывая подозрений, уверенно прятать и трудно обнаруживать. Тогда же удалось создать шифры, которые нелегко поддавались раскрытию. Такой способ радиосвязи потеснил все другие (личные встречи, курьеров, использование тайников) и стал преобладающим. Тем более что в ту пору относительная безопасность радиосвязи объяснялась и низким уровнем развития методов пеленгации передатчиков.
Рации чаще всего помещались в маленьком чемодане и имели то преимущество, что без особого труда можно было постоянно менять места выхода в эфир. Запеленговать же их было трудно, особенно если, как правило, очень короткие сеансы передачи или приема велись из леса. Передовые пункты связи радиогруппы абвера I устойчиво принимали агентурные радиопередачи в твердо обусловленные часы.
Первое время техническая подготовка агентов-радистов была обособлена, строжайше засекречена и проводилась в основном в крупных разведывательных школах (под Берлином, в районе Варшавы, Белграда и Гааги). К моменту начала операции «Цеппелин» обучение радиоделу было налажено и в других школах, в том числе развернутых на оккупированной советской территории.
До переброски агента-радиста через линию фронта его манеру, индивидуальные особенности работы на ключе записывали на пленку. «Радиопочерк» потом можно было распознать так же, как соответствующие специалисты определяют почерк по рукописи или обнаруживают пишущую машинку, на которой напечатан исследуемый документ. Такой контроль был предусмотрен для того, чтобы разведцентр во время радиосеанса связи с агентом был абсолютно уверен, что передачу ведет именно он, а не подставное лицо.
В каждой разведывательно-диверсионной школе имелось особо засекреченное структурное подразделение, занимавшееся изготовлением для агентов разного рода документов в полном соответствии с легендой, под которой будущему лазутчику предстояло выступать за линией фронта. Это были солдатские книжки и удостоверения личности командиров, вещевые, денежные и продовольственные аттестаты, справки из госпиталей и многое другое. В первый период войны подбор таких документов не составлял большого труда — много всяких бланков попало в руки противника среди трофейного имущества, оставленного советскими частями при отступлении или которое было оставлено учреждениями, эвакуировавшимися под огнем противника. Однако со временем менялись старые и появлялись новые формы документов и бланков, становился иным характер печатей, создавались и расформировывались воинские и гражданские учреждения, менялась их дислокация. Все это надо было учитывать при подборе и изготовлении документов агентуры, предназначавшейся для заброски в тыл советских войск. Пришедший с повинной водопроводчик катыньской разведывательной школы, обучавшийся в ней перед заброской, подробно информировал чекистов о существовании на территории школы тщательно засекреченной мастерской по изготовлению документов. Он по долгу службы бывал в ней, был хорошо знаком с руководителем мастерской, гравером-умельцем из числа сдавшихся в плен командиров Красной Армии. Кроме того, он сообщил, что одно из его заданий после переброски было: добывать любые подлинные советские документы и бланки и доставлять их в школу.
С течением времени запасы старых бланков иссякли, а такие умельцы, как катыньский гравер, не поспевали за масштабами требований «Цеппелина». Руководители абвера и СД организовали серийное производство бланков фальшивых советских паспортов, партийных билетов, солдатских книжек, не говоря уже о простейших бланках (продовольственные аттестаты, госпитальные справки, заключения медицинских комиссий и т. п.). Дело в конце концов дошло и до изготовления фальшивых советских орденов.
Анализ архивных материалов указывает на то, что в большей своей части разведывательные операции против СССР, и в частности связанные с достаточно широким использованием советских военнопленных, гитлеровские секретные службы готовили с особой тщательностью. Как правило, у агентов была практически безупречная экипировка, прочная легенда, подкрепленная надежными, хотя и фальшивыми документами. Безукоризненно сработанные удостоверения личности, командировочные предписания, обраставшие отметками эгапно-заградительных комендатур, продовольственные аттестаты способны были ввести в заблуждение большинство людей, проверявших документы. Нужен был профессиональный навык, чтобы обнаружить фальшь в документации.
Можно привести немало свидетельств того, как абвер и СД привлекали себе в помощь специалистов самого различного профиля для решения бесчисленного множества мелких и крупных проблем материально-технического обеспечения успешной деятельности агентуры.
Так, для тайнописи специалисты-химики разработали состав, который невозможно было обнаружить ни химическими реактивами, ни с помощью инфракрасных лучей. Главным компонентом этого состава была… кровь самого агента. В случае необходимости агент укалывал себе палец, выдавливая каплю крови на кончик пера, где она смешивалась с раствором, и смесь для написания тайных донесений была готова. Сначала строчки были красного цвета, но через несколько минут исчезали. Только тот, кто знал тайну применяемого состава, мог проявить написанное и восстановить текст.
Военные инженеры изобрели специальные приспособления, с помощью которых миниатюрные мины нажимного действия прикреплялись нацистскими диверсантами к шейке рельса, так что с движущегося паровоза их обнаружить было практически невозможно. Искусно камуфлировалась и взрывчатка — ее упаковывали в виде брикетов пищевых концентратов.
Необходимо оговориться, что сравнительно частые ссылки на архивные материалы вовсе не означают, что только сейчас, по прошествии стольких лет, советской контрразведке стали известны многие хитрости немецкой разведки. В той или иной степени чекистам удавалось проникать во многие вражеские акции, не только осуществленные, но и готовящиеся. С первых дней войны шло скрупулезное и систематическое изучение планов и методов противника, что в ряде случаев и создало предпосылки для успешного противостояния шпионской и диверсионной деятельности его агентуры.
Рассмотрим это хотя бы на двух контрразведывательных операциях не просто прикладного, а более широкого, методологического значения.
Выше указывалось, что система подготовки агентуры из числа советских военнопленных имела и свою сильную сторону (практически безграничное количество обученного шпионажу и диверсиям человеческого материала), и свою слабую сторону (слишком много людей знали друг друга и, несмотря на все предосторожности, были посвящены в некоторые детали жизни и службы в разведке других своих соучеников). Это обстоятельство было использовано для совершенствования работы. Каждого разоблаченного или явившегося с повинной агента опрашивали тщательнейшим образом обо всех встреченных в школе людях: откуда они, каков их возраст и приметы, как они себя называли, какие особенности были в их подготовке, как скоро кончался срок их обучения и т. д. и т. п. Поначалу это могли быть только имя, возраст и словесный портрет. Затем какая-то физическая примета, деталь, относящаяся к довоенному местожительству, профессии, составу семьи и т. д. Потом (в результате опроса третьего, четвертого, пятого соученика) первоначальные сведения обрастали новыми. Приходило время, когда об агенте, еще, может быть, находящемся в школе, чекисты знали достаточно много, чтобы представить себе, где и как его искать. В архивах советских органов безопасности сохранилась многотомная розыскная книга, позволившая обезвредить не одну сотню вражеских агентов.
Или другое пособие, пользование которым облегчало разоблачение многих опасных агентов. Появилось оно вскоре после того, как гитлеровцы начали сами печатать паспорта и партбилеты, изготавливать бланки других документов, наладили производство советских орденов. Изъятый у разоблаченных агентов каждый такой документ или орден сопоставлялся с подлинными, и неизбежно обнаруживались несовпадающие признаки: не точно повторенный шрифт, иная плотность эмали на ордене и многое другое. Достаточно было при проверке документов у человека раскрыть такой паспорт на определенной странице, где выявлен признак несовпадения с подлинным, чтобы убедиться — в руках фальшивка.
Эти и другие операции советской контрразведки и создали заслон, в значительной мере сказавшийся на признанной даже таким авторитетом, как Шелленберг, низкой эффективности операции «Цеппелин». Ее поражение означало, в сущности, крах доктрины «тотального шпионажа», этого чудовищного порождения третьего рейха.
СТАВКА НА ВОЕННОПЛЕННЫХ — РАСЧЕТЫ И ПРОСЧЕТЫ
Первоначальная эйфория, охватившая руководящие круги немецкой разведки после того, как они приобрели в лице сотен тысяч пленных красноармейцев и командиров огромный источник рекрутирования агентуры, как уже было сказано, прошла довольно быстро. Настоящие профессионалы, столкнувшись с тем, как трудно шла вербовка этого контингента, поняли, что среди советских военнопленных было не так уж много таких, кто готов был всерьез связать свою жизнь с вражеской разведкой и наносить ущерб собственной стране.
Конечно, в огромной массе советских военнослужащих, попавших в плен, оказались люди разные. Были среди них и антисоветски настроенные, и добровольно перешедшие на сторону врага, и неустойчивые, и, наконец, просто паникеры, трусы, бывшие уголовники.
Сейчас, очевидно, можно с полным основанием утверждать, что первоначальному успеху вербовочных акций абвера и СД не могло не способствовать и то обстоятельство, что какая-то часть наших людей была потенциально подготовлена для контактов с любым военным противником задолго до начала войны. Жестокая сталинская административная система, чудовищные перегибы периода коллективизации, безжалостно суровые приговоры судов даже по такому поводу, как пресловутый колосок, унесенный полуголодным человеком с поля (печально знаменитый закон от 7 августа), или 20-минутное опоздание на работу (был и такой указ в предвоенные годы), не говоря уже о массовых репрессиях 1937—1938 годов, объективно стали питательной средой, порождавшей будущих пособников любого противника советского строя. Само собой разумеется, абверу и СД нетрудно было найти подход к таким лицам и, склонив их к сотрудничеству, использовать во враждебных Советскому Союзу целях. Агенты из такой среды представляли серьезную опасность для нашей страны прежде всего тем, что на них возлагалось выполнение наиболее сложных заданий диверсионно-террористического характера. Известны многие случаи, когда, чтобы завладеть личными документами советских военнослужащих, они шли на убийства. При захвате таких агентов они, как правило, оказывали отчаянное сопротивление, пуская в ход все оружие, которым были снабжены. Но относительно к общей массе военнопленных число таких людей было сравнительно невелико.
Дело, однако, не только и не столько в этом. Просчет секретных служб фашистской Германии — это признали потом и сами их руководители — состоял в том, что они переоценили степень влияния драматически сложившихся обстоятельств первого этапа войны, при которых многие солдаты и командиры оказались в плену, на все дальнейшее их поведение и отношение к «победителям». Считалось, так, во всяком случае, прикидывали в Берлине, что советские граждане, сдавшиеся или захваченные в плен, самим ходом военных событий подготовлены к союзу с нацистской разведкой.
Это было заблуждением. Во-первых, как теперь достоверно известно, подавляющее большинство попавших в плен советских воинов, несмотря на ужасающий террор, дикие зверства, остались непокоренными, мужественными борцами против фашизма. Немало было таких, кто предпочел смерть в гитлеровских концлагерях и тюрьмах сделке с совестью. Во-вторых, многие военнопленные, как вскоре стало ясно, не выдержав неимоверного психического и физического воздействия, хотя и давали согласие сотрудничать с разведкой врага, в действительности и не помышляли выполнять ее задания. Считая себя обреченными, они в самом предложении видели выход из тяжелого положения, в котором оказались в плену. Альтернатива, рассказывали многие, оказавшись снова среди своих, одна — смерть за колючей проволокой. А согласие на вербовку предоставляло шанс вырваться из фашистской неволи — ведь даже беспримерные по дерзости побеги из плена редко кому удавались. А тут возникала надежда, пусть иллюзорная, с трудно предсказуемыми последствиями, но позволяющая рассчитывать на возможность прийти к своим, воссоединиться с семьей на родной земле. Ради этого некоторые, чтобы привлечь внимание абверовских вербовщиков, сознательно выдавали себя за выходцев из кулацких семей, священнослужителей, приписывали себе несуществовавшие судимости, громогласно высказывали обиду на Советскую власть. Оценим по достоинству их поведение, добавив, что многие из них отдавали себе отчет: в обстановке унижающей человека всеобщей подозрительности к бывшим военнопленным в собственной стране их ждет суровое наказание по законам того времени за «измену Родине» и «предательство».
Примером такой решимости советского человека, оказавшегося в немецком плену, может служить явка с повинной агента-радиста Панина, заброшенного абвером на территорию Московской области. До войны он работал и жил в Горьком, а летом 1941 года добровольно ушел на фронт. Часть, в которой он проходил службу, попала в окружение, и вскоре многие ее военнослужащие были захвачены в плен. По словам Панина, в плену он непрестанно думал о побеге, чтобы вернуться в строй, но довольно долго обстоятельства складывались неудачно. Однажды он был вызван в комендатуру лагеря, где после продолжительной беседы ему предложили поступить в разведывательную школу немцев. «Сперва, — заявил Панин, — я готов был плюнуть вербовщику в морду, потом меня осенила мысль, а может быть, это начало пути возвращения к своим. Не сказал ни „да“, ни „нет“ и был отпущен. Вернувшись же в барак, пожалел, что не согласился».
Но и вербовщик не считал разговор законченным. Он вызывал Панина еще несколько раз, и тот, сделав вид, что доводы вербовщика подействовали, в конце концов согласился пойти в разведывательную школу. «Самым трудным было, — заявил Панин на допросе, — не возбудить ни в ком подозрений относительно моих истинных намерений. Я старался соблюдать дисциплину, ни с кем не сближался и даже в самолете боялся чем-либо выдать себя. С облегчением вздохнул, лишь когда надо мной раскрылся парашют». Оставшись один, он взвалил на спину рацию и другое шпионское снаряжение, вышел к ближайшему селу, разыскал председателя колхоза. Тот к вечеру доставил его в райотдел НКВД.
Искренность поступка Панина не вызывала сомнений, и было решено попытаться завязать через него «радиоигру»[232] с разведцентром. Специалисты подробно расспросили, как шло обучение в разведывательной школе, кто являлся его шефом по технической подготовке, разобрались в кодах и шифрах и уже собирались было выйти от имени Панина в обусловленное время в эфир. Но тот воспротивился такому решению: «Я довольно долго работал с шефом. Его рация была в Смоленске, а я в Красном Бору. Он не раз хвалил меня за мой, как он говорил, особенный радиопочерк. И если на ключе будет работать другой, он легко догадается. Доверьтесь мне, я вас не подведу»[233].
С доводами Панина посчитались, и в обусловленный разведывательным центром день и час радист вышел на связь. Сообщил, что группа в момент приземления рассеялась на большом расстоянии друг от друга, судьба остальных ему неизвестна. Сам же он сумел обосноваться в Волоколамске, в доме одной старушки, успел собрать некоторую информацию, которую готов передать.
Центр одобрил действия Панина и, условившись об очередном сеансе связи, закончил первый контакт с ним в эфире. В процессе дальнейшей игры к противнику ушел большой объем сообщений, специально подготовленных чекистами с участием специалистов Генерального штаба. Насколько обдуманно это делалось, можно судить по тому, что, например, описанные Паниным «передвижения войск» на случай проверки противником нашли бы подтверждение в результате определенных действий, инсценированных на железной дороге командованием военных сообщений Наркомата обороны СССР.
«Радиоигра» развивалась успешно. «Находчивость» и «старания» Панина были высоко оценены разведывательным центром. В одном из сеансов связи его уведомили о том, что германское командование «за регулярное сообщение ценных сведений и проявленную храбрость при выполнении задания» удостоило его высокой награды — «Железного креста». Участие в оперативной игре было довольно продолжительным. Наступило время, когда по техническим параметрам у рации должно было иссякнуть питание. В Волоколамск был вызван «курьер», доставивший батареи. При возвращении «курьера» через линию фронта он был арестован. Но игра продолжалась. После завершения операции Панин, честно выполнивший свой гражданский долг и принесший этим пользу Родине, был награжден медалью «За отвагу».
Приведенные примеры объясняют частично, почему даже сами инициаторы операции «Цеппелин» в конечном счете невысоко оценивали эффективность использования советских военнопленных. Они считали, что достигаемые оперативные результаты далеко не оправдывают затрачиваемых усилий и средств. «Нас ожидало здесь, признает потом Шелленберг, — гораздо большее число неудач»[234].
Еще более определенно высказывался по этому поводу Бентивеньи: «В отношении вербовки агентов из числа советских военнопленных я хотел бы заметить, что, с моей точки зрения, затраты сил на отбор, обучение завербованных агентов, а также их численность ни в коей мере не соответствовали весьма малым, на мой взгляд, результатам».
Конечно, в огромной массе советских военнослужащих, попавших в плен, оказались люди разные. Были среди них и антисоветски настроенные, и добровольно перешедшие на сторону врага, и неустойчивые, и, наконец, просто паникеры, трусы, бывшие уголовники.
Сейчас, очевидно, можно с полным основанием утверждать, что первоначальному успеху вербовочных акций абвера и СД не могло не способствовать и то обстоятельство, что какая-то часть наших людей была потенциально подготовлена для контактов с любым военным противником задолго до начала войны. Жестокая сталинская административная система, чудовищные перегибы периода коллективизации, безжалостно суровые приговоры судов даже по такому поводу, как пресловутый колосок, унесенный полуголодным человеком с поля (печально знаменитый закон от 7 августа), или 20-минутное опоздание на работу (был и такой указ в предвоенные годы), не говоря уже о массовых репрессиях 1937—1938 годов, объективно стали питательной средой, порождавшей будущих пособников любого противника советского строя. Само собой разумеется, абверу и СД нетрудно было найти подход к таким лицам и, склонив их к сотрудничеству, использовать во враждебных Советскому Союзу целях. Агенты из такой среды представляли серьезную опасность для нашей страны прежде всего тем, что на них возлагалось выполнение наиболее сложных заданий диверсионно-террористического характера. Известны многие случаи, когда, чтобы завладеть личными документами советских военнослужащих, они шли на убийства. При захвате таких агентов они, как правило, оказывали отчаянное сопротивление, пуская в ход все оружие, которым были снабжены. Но относительно к общей массе военнопленных число таких людей было сравнительно невелико.
Дело, однако, не только и не столько в этом. Просчет секретных служб фашистской Германии — это признали потом и сами их руководители — состоял в том, что они переоценили степень влияния драматически сложившихся обстоятельств первого этапа войны, при которых многие солдаты и командиры оказались в плену, на все дальнейшее их поведение и отношение к «победителям». Считалось, так, во всяком случае, прикидывали в Берлине, что советские граждане, сдавшиеся или захваченные в плен, самим ходом военных событий подготовлены к союзу с нацистской разведкой.
Это было заблуждением. Во-первых, как теперь достоверно известно, подавляющее большинство попавших в плен советских воинов, несмотря на ужасающий террор, дикие зверства, остались непокоренными, мужественными борцами против фашизма. Немало было таких, кто предпочел смерть в гитлеровских концлагерях и тюрьмах сделке с совестью. Во-вторых, многие военнопленные, как вскоре стало ясно, не выдержав неимоверного психического и физического воздействия, хотя и давали согласие сотрудничать с разведкой врага, в действительности и не помышляли выполнять ее задания. Считая себя обреченными, они в самом предложении видели выход из тяжелого положения, в котором оказались в плену. Альтернатива, рассказывали многие, оказавшись снова среди своих, одна — смерть за колючей проволокой. А согласие на вербовку предоставляло шанс вырваться из фашистской неволи — ведь даже беспримерные по дерзости побеги из плена редко кому удавались. А тут возникала надежда, пусть иллюзорная, с трудно предсказуемыми последствиями, но позволяющая рассчитывать на возможность прийти к своим, воссоединиться с семьей на родной земле. Ради этого некоторые, чтобы привлечь внимание абверовских вербовщиков, сознательно выдавали себя за выходцев из кулацких семей, священнослужителей, приписывали себе несуществовавшие судимости, громогласно высказывали обиду на Советскую власть. Оценим по достоинству их поведение, добавив, что многие из них отдавали себе отчет: в обстановке унижающей человека всеобщей подозрительности к бывшим военнопленным в собственной стране их ждет суровое наказание по законам того времени за «измену Родине» и «предательство».
Примером такой решимости советского человека, оказавшегося в немецком плену, может служить явка с повинной агента-радиста Панина, заброшенного абвером на территорию Московской области. До войны он работал и жил в Горьком, а летом 1941 года добровольно ушел на фронт. Часть, в которой он проходил службу, попала в окружение, и вскоре многие ее военнослужащие были захвачены в плен. По словам Панина, в плену он непрестанно думал о побеге, чтобы вернуться в строй, но довольно долго обстоятельства складывались неудачно. Однажды он был вызван в комендатуру лагеря, где после продолжительной беседы ему предложили поступить в разведывательную школу немцев. «Сперва, — заявил Панин, — я готов был плюнуть вербовщику в морду, потом меня осенила мысль, а может быть, это начало пути возвращения к своим. Не сказал ни „да“, ни „нет“ и был отпущен. Вернувшись же в барак, пожалел, что не согласился».
Но и вербовщик не считал разговор законченным. Он вызывал Панина еще несколько раз, и тот, сделав вид, что доводы вербовщика подействовали, в конце концов согласился пойти в разведывательную школу. «Самым трудным было, — заявил Панин на допросе, — не возбудить ни в ком подозрений относительно моих истинных намерений. Я старался соблюдать дисциплину, ни с кем не сближался и даже в самолете боялся чем-либо выдать себя. С облегчением вздохнул, лишь когда надо мной раскрылся парашют». Оставшись один, он взвалил на спину рацию и другое шпионское снаряжение, вышел к ближайшему селу, разыскал председателя колхоза. Тот к вечеру доставил его в райотдел НКВД.
Искренность поступка Панина не вызывала сомнений, и было решено попытаться завязать через него «радиоигру»[232] с разведцентром. Специалисты подробно расспросили, как шло обучение в разведывательной школе, кто являлся его шефом по технической подготовке, разобрались в кодах и шифрах и уже собирались было выйти от имени Панина в обусловленное время в эфир. Но тот воспротивился такому решению: «Я довольно долго работал с шефом. Его рация была в Смоленске, а я в Красном Бору. Он не раз хвалил меня за мой, как он говорил, особенный радиопочерк. И если на ключе будет работать другой, он легко догадается. Доверьтесь мне, я вас не подведу»[233].
С доводами Панина посчитались, и в обусловленный разведывательным центром день и час радист вышел на связь. Сообщил, что группа в момент приземления рассеялась на большом расстоянии друг от друга, судьба остальных ему неизвестна. Сам же он сумел обосноваться в Волоколамске, в доме одной старушки, успел собрать некоторую информацию, которую готов передать.
Центр одобрил действия Панина и, условившись об очередном сеансе связи, закончил первый контакт с ним в эфире. В процессе дальнейшей игры к противнику ушел большой объем сообщений, специально подготовленных чекистами с участием специалистов Генерального штаба. Насколько обдуманно это делалось, можно судить по тому, что, например, описанные Паниным «передвижения войск» на случай проверки противником нашли бы подтверждение в результате определенных действий, инсценированных на железной дороге командованием военных сообщений Наркомата обороны СССР.
«Радиоигра» развивалась успешно. «Находчивость» и «старания» Панина были высоко оценены разведывательным центром. В одном из сеансов связи его уведомили о том, что германское командование «за регулярное сообщение ценных сведений и проявленную храбрость при выполнении задания» удостоило его высокой награды — «Железного креста». Участие в оперативной игре было довольно продолжительным. Наступило время, когда по техническим параметрам у рации должно было иссякнуть питание. В Волоколамск был вызван «курьер», доставивший батареи. При возвращении «курьера» через линию фронта он был арестован. Но игра продолжалась. После завершения операции Панин, честно выполнивший свой гражданский долг и принесший этим пользу Родине, был награжден медалью «За отвагу».
Приведенные примеры объясняют частично, почему даже сами инициаторы операции «Цеппелин» в конечном счете невысоко оценивали эффективность использования советских военнопленных. Они считали, что достигаемые оперативные результаты далеко не оправдывают затрачиваемых усилий и средств. «Нас ожидало здесь, признает потом Шелленберг, — гораздо большее число неудач»[234].
Еще более определенно высказывался по этому поводу Бентивеньи: «В отношении вербовки агентов из числа советских военнопленных я хотел бы заметить, что, с моей точки зрения, затраты сил на отбор, обучение завербованных агентов, а также их численность ни в коей мере не соответствовали весьма малым, на мой взгляд, результатам».