Страница:
Виталий Сертаков
Заначка Пандоры
ЧАСТЬ I
Девочка и лис
1
ПЕШКА
МНЕ СТРАШНО
Мне страшно.Всё произошло, как предсказала перед смертью карлица. Я закрываю глаза и вижу багровую слюну, стекающую по волосатому подбородку, цепкие иссохшие клешни, вцепившиеся в мою шею… Пор фавор, повторяла она, и кровь пузырилась в уголках черных губ. Пор фавор… Несчастное создание так же боялась смерти, как все мы, но самым невыносимым для нее оказалось потерять племянника — кормильца и единственного связного с нашим паскудным миром, миром, который ненавидел ее от рождения, миром, в котором ей никто ни разу не улыбнулся. Я закопал их в одной могиле. Даже пуля им досталась одна на двоих…
Я не встречаюсь глазами с теми, кто сидит у костра. Моя девочка по-прежнему прижимается ко мне. Обвивает меня руками и ногами, я слышу ее горячее дыхание на ключице. Она давно так лежит, возможно, несколько часов. Я говорю «моя девочка», но на самом деле она не моя.
Мужчины сидят вокруг нас, но никто из них не завидует мне. Иногда кто-нибудь встает и приносит девочке попить.
Мне не было так страшно, когда я готовился умереть. Теперь я уверен, что выживу; я почти не сомневаюсь, что поднимусь. Мне уже не так больно, как раньше, позвонки вот-вот восстановятся, рана в легком затянулась. Я стараюсь не шевелить головой и дышу осторожно, чтобы не потерять сознания.
Я не очень уверен, что хочу жить в будущем, которое ждет меня за границей круга. Карлица была права. Мы получили то, к чему стремились. Теперь мы должны научиться владеть обретенным. Это самое трудное: владеть тем, что человеку не свойственно, и при этом оставаться человеком.
Но пока живы мои ребята, я хочу верить, что мы справимся.
А если справимся мы, появится надежда для всех.
2
ОФИЦЕР
КАК ВАЖНО БЫТЬ РУССКИМ
После третьего гудка Ковальский осторожно вытащил руку из-под затылка спящей рядом девушки.— Гарсия? Что там у вас?
— Ты не один? Почему шепотом? — Ковальский открыл один глаз. Девушка мурлыкнула во сне, перевернулась на живот. Свет качающегося за окном фонаря лизнул ее голую спину, окунулся ленивым, серым языком в полумрак, меж раскинутых бедер.
— Юджин, практически чистый сигнал. Синхронизация не менее восьмидесяти восьми. Плотность потока, ты не поверишь, от шестнадцати и выше…
— Погоди… — Ковальский скатился с тахты, нащупал халат, толкнул дверь на кухню. — Теперь говори! Что у Луиса?
— Босс… — Гарсия замялся. — Тебя ждут. Луис… трижды перепроверил…
— Это само собой. Иначе не следовало меня будить.
— Нет, я не о том. Мы уже имели дело с этим мозгом.
— Что? — Ковальский левой рукой отвернул кран, плеснул себе в лицо ледяной водой.
— Никаких сомнений. Контур абсолютно идентичен. Примерно пять лет назад. Я сравнил распечатку. Тогда этим занимался университет, они фиксировали затухающую амплитуду шестого типа, но след взять не удалось. В прошлый раз была Латвия, это север Центральной Европы.
— Я знаю географию.
— Пятьдесят четыре часа назад первый устойчивый всплеск. На сей раз с точностью до сорока ярдов.
Ковальский несколько раз открыл и закрыл рот, подвигал челюстью.
— Не морочь мне голову, Гарсия. У тебя было пятьдесят часов. Чего ты темнишь?
— Босс, когда ты сам это увидишь, не поверишь. Всё, как ты говорил. Но у нас проблемы со свободной группой, я сперва решил, что сам полечу…
— Бог мой… — Ковальский, прижимая к уху телефонную трубку, натягивал джинсы. — У нас кто-нибудь говорит по-немецки?
— Это необязательно, Юджин. Она русская.
— Она? — Ковальский почувствовал, что должен немедленно куда-нибудь присесть.
На том конце провода Гарсия издал странный звук, будто выпустил воздух сквозь сжатые губы.
— Да, босс… Луис полагал, что придется работать по остаточному шлейфу, но вчера сигнал повторился дважды. Причем колебания такой силы, что вышли из строя полевые датчики.
— Плевать на датчики.
— Я так и сказал. Он боялся, что ты его выгонишь за порчу оборудования.
— Это женщина? Идентификация полная? Контакт возможен?
— Если хочешь, включи комп. Пока за тобой едут, посмотришь, что мы по ней имеем. Молодая еще, эмигрантка из России, в Германии живет недолго.
Ковальский, уже не заботясь о тишине, вернулся в спальню, включил настольную лампу, пощелкал клавишами. Девушка на тахте потянулась, закутываясь с головой в одеяло. Снаружи остались лишь две голые пятки.
— Вижу. Немного… Это всё, что вы по ней успели отыскать?
— Это не так просто. Нет качественной базы данных по бывшему Советскому Союзу.
— Ага… Тридцать один год, безработная, на учете нигде не состоит. Психических отклонений, по крайней мере, не выявлено.
— Обрати внимание: таблицы вторая и третья, классификация Сноу, потрясающе сильный фон…
— Да, ничего удивительного, что приборы зашкалило. Я такого не припомню.
— Уникальный рецептор, босс!
— Погоди, дай мне последовательную развертку за двадцать последних часов… Бог мой! Уровень не снижается! Она что, спит всё время или под кайфом?
— Нет, в том-то и дело! Сноу прогнал результаты в четырех режимах восприимчивости. Постоянное возбуждение.
— Тем не менее… Частота выбросов на первом графике соответствует…
— И ни одной явно отслеженной корреляции, Юджин. Хотя то, что ты видишь, первые два пика, действительно, скорее всего, во сне, по крайней мере, в ночное время. Юджин, если это то, что я думаю…
— Договаривай.
— Она способна на прямой контакт?
— Амиго, то что мы с тобой называем прямым контактом, оставило бы от твоей девочки пару дымящихся кроссовок. Хотя… Судя по этим данным, расчеты и так летят к черту. Есть фото? О-ля-ля, шпионы вы мои… А, вижу…
Ковальский пошарил за спиной, нащупал кресло, подтащил к себе. Добавил яркости. Уселся поудобнее, так и не натянув, как следует, штаны. Что-то неправильное происходило, и слишком внезапно. Стоило ему взять три дня отпуска… Но дело не только в прерванном отдыхе. Ковальского настигло тревожное предчувствие, будто за плоскостью монитора таится второй пласт данных, обработать которые его мозг пока не в силах. Он потер глаза. «Я свыкся с рутиной, — подумал он, — ослабло ожидание, что рано или поздно предстоит действовать молнией».
— Юджин! — Гарсия помолчал. — Я выслал машину. Тебя ждут.
Гарсия редко говорил таким тоном. Нечто неприятное проскользнуло, осталось недоговоренным, какая-то информация не для телефона.
Ковальский застегнул рубашку, вернулся на кухню, открыл холодильник. Он делал вид, что выбирает, чего бы выпить бодрящего, спиной осязая нервные метания электронов в процессоре. Компьютер на столе словно усмехался, словно подначивал: «Эй, парень, не пора ли круто сменить твое барахтанье в вонючем пруду, которое ты стыдливо кличешь научной работой, на реальную авантюру?»
Юджин взял банку холодного кофе. Руки не дрожали. Дрожало всё внутри.
«…Целых шесть лет… А если им чудовищно повезло, то каких-то жалких шесть лет. Исчезающе малый срок».
Он вернулся к экрану. На всех трех снимках она ни разу не повторяла себя. Тонкие черты, иссиня-черная стрижка, полуулыбка, готовая соскользнуть с губ. Первый кадр — девушка на балконе, белый топик, в руке бокал вина, лицо запрокинуто навстречу солнцу. Судя по углу, снимали с крыши соседнего дома. На втором кадре обстановка уличного кафе, за спиной девушки угадывается размытый силуэт мужчины в красной куртке. Девушка что-то напористо говорит, дополняя речь жестом нервной изящной кисти. Третий снимок удерживал его внимание дольше всего.
Фотограф в группе Луиса никогда не эстетствовал и сентиментальностью не страдал. Снимки являлись, по сути дела, необязательным дополнением к анкете. Мало того, девяносто семь процентов фото— и видеоматериалов почти сразу, после проверки и отбраковки основных данных, навечно ложились в архив. Оставалось признать, что в данном случае фотограф был ни при чем.
Девушка стояла на краю тротуара, собираясь переходить дорогу. Что-то привлекло ее внимание, и взгляд распахнутых глаз, обращенных прямо в камеру, заставил Ковальского откинуться в кресле. Ее лицо, казалось, застыло, словно воск, но при этом поражало выразительностью. В глазах почти ужас застыл, скулы напряжены, точно она смотрит в бездну.
Люди шагнули на проезжую часть. Впереди девочка вела за руль велосипед, позади велосипедистки, обнявшись, шли двое подростков. Ковальский уловил вдруг смутившую его деталь. Девушка задержалась под светофором, на бордюре. Поза нерешительного ожидания, даже не изящество, а скорее незащищенная нежная хрупкость. Ковальский знал, что съемка велась из машины, откуда заметить оператора просто невозможно, но не мог отделаться от абсолютно идиотского ощущения, что она каким-то образом предвосхитила слежку, почувствовала его будущий взгляд, и обращалась к нему. Пронзительно, нетерпеливо…
Он покрутил головой. Поднялся, допил кофе. На дневном полушарии трое делали свое дело, не оставляя ее ни на минуту без внимания. На памяти Ковальского Большой П. лишь четырежды за шесть лет санкционировал процедуру круглосуточного наблюдения. И всякий раз впустую. То, что принималось поначалу за успех, оказывалось позже либо последствиями галлюциногенов, либо явными психическими расстройствами.
Со дна платяного шкафа он вытащил чемодан с дорожным комплектом, сложил в сумку ноутбук, установил шифр сейфа. Вздохнув, тронул спящую девушку за плечо. К несомненным достоинствам Лайзы относилась способность быстро, ни о чем не спрашивая, уходить. Пока она плескалась в душе, Ковальский выставил вещи на порог, последний раз огляделся. Во дворе зафыркал двигатель — ровно через положенные семнадцать минут. Кто-то у них, в первом отделе, заболел, и Кристофф тянул четвертое дежурство за неделю. Он даже успел запомнить Лайзу и кивнул ей одними глазами.
У Кристоффа в «Понтиаке», как всегда, нашелся термос отчаянно крепкого кофе, и они даже успели выпить по стаканчику, прежде чем высадили Лайзу возле ее дома. «Славная девочка, покладистая», — провожая ее глазами, нежно подумал Ковальский. Предшественница Лайзы бросила Юджина как раз после парочки подобных вызовов.
Охранник отпер ворота с табличкой «Братья Донахью. Всё, что нужно для вашего сада». Слева от второго шлагбаума, из темноты, появился человек, быстро осветил фонариком багажник и документы. Затем Кристофф своим чипом открыл ворота гаража.
Обойдя несколько стоящих впритирку сельскохозяйственных машин, Ковальский шагнул в помещение душевой и, глядя в потолок, в скрытый глаз телекамеры, активизировал карту. Задняя стенка душевой кабинки отъехала в сторону, открыв вход в кабину лифта. Следующая карта, одновременно с поворотом ключа. Визуальный контроль, металлодетектор, собака. За дверью слева его ждали.
— Мистер Ковальский!
— Джентльмены, — он поклонился, оценивая обстановку.
Полный сбор. Присутствовали те, кого Ковальский никак не ожидал увидеть в такую рань. Большой П. и Большой Ю., собственной персоной. Еще и Большой Д. Почти весь «попечительский совет» в сборе. Помятые, недовольные, заспанные лица. Умберто, на правах хозяина кабинета, разливал кофе.
— Мистер Ковальский! — Большой П. покрутил в пальцах сигару. Сколько Юджин знал старика, тот никогда не расставался с сигарами, но никто не видел его курящим. — Мы здесь, потому что ситуация требует немедленного вмешательства.
— И вашего, Юджин, личного участия, — добавил Большой Ю. — В силу языковой принадлежности.
— Э-э… По инструкции начальник отдела…
— Отставить, — быстро сказал Большой Д.
Ковальский прекратил размешивать кофе и перевел взгляд на Гарсию. Тот нарочито закашлялся. «Чертов солдафон, — подумал Ковальский, — иди и командуй своей охраной».
— Я же сказал, немедленное вмешательство, — повторил Большой Д. — Мистер Умберто, доложите обстановку.
Гарсия встал:
— Два часа назад мы потеряли контакт с группой Родригеса.
— Что?! — не удержался Ковальский.
— Последнее сообщение — сводка разговоров объекта за истекшие сутки. Перевод достаточно небрежный, но в операторской вы можете прослушать оригинальную запись.
— Так… — Юджин попытался привести мысли в порядок. — Но это просто невозможно. Там трое спецов, куда могла пропасть связь?
— Мистер Ковальский, — Большой П., как всегда, произносил фразы медленно и тихо, — вы сформируете новую группу. Самолет через два часа. У вас есть время. И вот еще что. Думаю, это может иметь некоторое значение. Физики провели анализ возмущений. Естественно, по методике второго отдела. При прочих равных, следовало бы вас поздравить…
— Каков процент наложения? — Ковальский пытался говорить спокойно.
— Девяносто четыре. И география сомнений не вызывает, Это Юкатан, — Большой П. устало улыбнулся. — Можете взять всех свободных оперативников, Как хотите, но добейтесь контакта, добровольного контакта. Кроме того, если произошла какая-то непредвиденная… авария, кроме вас, никто не справится с аппаратурой. Грузите с собой любое оборудование, вес не лимитирован. Мы сами не понимаем, что там, в Берлине, происходит. Будете выходить на связь каждый час. Поддержка посольства вам обеспечена. Организуйте двойное, тройное дублирование. Не потеряйте мне эту девочку, Юджин. Ни при каких обстоятельствах.
3
ПЕШКА
СЛУЧАЙНОСТЕЙ НЕ БЫВАЕТ
Еще две недели назад я контролировал ситуацию. Наша группа достаточно успешно завершила дела во Франции. Мы отыскали тех двоих кадров, которые хотели завербоваться в Легион. Нельзя сказать, что они нам обрадовались, они вообще не стремились возвращаться в Россию. Более того, оба были крайне удивлены, что их сумели опознать, несмотря на новую внешность и новые документы. Пришлось объяснить ребятам, что родина-мать не забывает, когда кто-то из ее детишек играется с военными секретами. Застрелили бы парочку гражданских лиц — еще куда ни шло. На то и конторы, типа Легиона, чтобы отмазывать подобного рода уголовников.Совсем другое дело, когда люди принимают присягу. Они получают хорошие деньги, живут за границей, в их обязанности входит пресекать утечку нашей военной техники через бывшие братские республики. Но внезапно ребятам приходит в голову, что можно заработать гораздо больше, как раз способствуя утечке этой самой техники. Один из наших подопечных возвращаться не хотел ни в какую. Лежит теперь где-то на дне моря. Второго мы упаковали и переправили в целости. Так что, завершив работу, я был уверен, что получу маленький отпуск. Тем более, что до Франции, мы с ребятами почти месяц проторчали в поганом болоте на пакистанской границе. Но, вместо отпуска, Пеликан выдернул меня чуть севернее, в страну пива и сосисок.
И всё оттого, что тамошние ребятишки знали друг друга, словно братья родные. Им позарез понадобился кто-то новенький, чтоб рожа не отсвечивала, вдобавок тихий и скромный. «Ладно, — сказал я, — надо, значит, надо». Я контролировал ситуацию и, пожалуй, был счастлив, поскольку прошлое знало свое место и не путалось с настоящим. Впереди меня ждала масса любопытного, главное — вжиться в очередную роль.
Впрочем, следует честно признать, что новая роль меня не слишком вдохновила. Проще сказать, я слегка растерялся. Потому что не так-то просто делать ходы, не представляя, кто против тебя, а главное — зачем ты вообще играешь.
Поезд влетел в стеклянные объятия вокзала, солнце поцеловало меня в глаза, легкие раздуло слоеным ароматом кофе, шкворчащих колбасок и сдобы, присыпанной маком… Я не был в этом городе давно; город забыл меня, а я его. Можно считать, что мы встретились с ним впервые.
Я заглянул в пачку. Две с половиной сигареты. И полная пачка в рюкзаке. Если грамотно растянуть, должно хватить дня на три. Утром пришла идея покурить «Кэптен Блек». Посетил в центре штук семь табачных лавок, так и не встретил. Местные, видать, и не подозревают о существовании такой марки. Может, это очередной российский самопальный сорт?
Заказал под зонтиком пива. Большую денежку спрятал в паспорте. С собой ни карт кредитных, ни чеков — пустые кармашки. Правда, на пиво еще мелочишки набралось. Позвонил Пеликану. Пеликан пожурил: мол, не там сидишь, напротив перебирайся, оттуда вид лучше. Я захлопнул телефон. Дальше мне предстояло двигаться одному.
Вид напротив открылся восхитительный. Групповая скульптура под каменной чашей фонтана, полыхающий закат в зеркале воды, кричащая палитра солнечных зонтов над столиками, облепленными народом. Из-под соседнего зонтика мне улыбнулись. Черт, я должен был улыбнуться первым. Впрочем, эмансипация, куда деваться! Ничего такая барышня. Черненькая. Бледная только очень.
— Хелло, — сказал я.
— Хай, — сказала она. Всё ясно, наши люди.
— У тебя не занято?
— Перебирайся.
— Я из Питера, — отчитался я. — А ты тут постоянно живешь?
Кивнула.
— Тоже неплохо.
Мы помолчали. На кирхе нарастающим перезвоном воскресли колокола. Сотни праздных туристов, сидящих на ступенях храма, задрали головы. Стайки солнечных зайчиков порхнули по стеклам их черных очков. В лодыжку ткнулся мокрым носом чей-то шпиц. Доброжелательные у буржуев собаки, все до единой. Хохочущая барменша ссыпала из мешка картошку в кипящий фритюр.
Пышные шапки пены тряслись в запотевших бокалах. Я поскреб в кармане. На пиво хватало, но девушка покачала головой и показала мне ополовиненную бутылочку газировки.
— Ты что тут делаешь? — спросил я.
— На людей смотрю.
Я одобрил. Настоящий Вавилон. Мимо беспрерывно двигались разноцветные рубахи, футболки, майки. Голов отсюда не видно, зонтик мешает. Одни туловища. Гремящий парад летней безвкусицы, центровая тусовка. Я сказал, что негров много. Во Франции — там понятно, а здесь не ожидал. Она поправила, что нельзя говорить «негры», и спросила, как мне Франция. Покивала. Я спросил в ответ, где ей больше всего нравится. Клеилась беседа двух бывалых бродяг. Она отпила из бутылочки и посмотрела мне прямо в глаза. Удивительные глаза, зовущие, и ресницы махровые. Похоже, не стоило пиво на голодное пузо брать. Что-то я не о том думаю. Она ответила, что там, где ей больше всего нравится, еще не была, но обязательно будет. Я открыл рот, но тут нас отвлекли.
Плосколицый мужик, в ярко-красном пончо, пристроил на бордюре усилитель, подключил гитару. Деловито настроил гитару. Неплохо заиграл, что-то испанское по-моему, я не особо разбираюсь. Напротив начали останавливаться, образовался круг. Ей со своего кресла было не видно, я подвинул столик вместе с зонтом, освобождая место. Теперь мы сидели почти рядом, плечом к плечу. От нее слабо пахло розой. Гитарист наяривал всё неистовее, зрители в передних рядах принялись притопывать. Девочка лет пяти кружилась в такт музыке, задрав розовое платьишко. Парочка фиолетовых панков — железо в губах и в носах — загородили обзор. Нам пришлось опять двигаться.
Я обратил внимание, как она слушает. Даже про пиво забыл. Она сидела, вся подавшись вперед, уронив узкий подбородок на сплетенные руки. Резкая граница тени от зонта проходила как раз поперек ее тонкой незагорелой шеи. Там, где солнце жадно набрасывалось на кожу, колосился, чуть заметно, нежный светлый пушок, поднимался вдоль высокой скулы, в тень, до уха, с экзотической сережкой в виде раковины. Одета моя визави была, что называется, шарман. Неброско, но грамотно. На фоне местного цветосмешения — просто молодец. Джинсы трепаные, но в цене и сидят, как надо. Тапки дорогие, с прозрачными каблуками.
И то, что внутри джинсов, замечательно выглядит. Особенно, когда вот так, вперед подавшись.
Становилось всё интереснее. В девочке не было ни капли нервозности. Такое впечатление, будто она не принимает ни малейшего участия в игре. Хотя игра уже идет, как минимум, три дня.
Я нащупал в кармане билет на самолет. Никакого смысла пока во всём этом не просматривалось. Абсолютно. Слишком мало исходных данных. Чужой город, чужая страна, чужая женщина со своими планами на жизнь. Но первый шажок был сделан.
Она заворожённо впитывала музыку, не замечая, как я на нее пялюсь. Я вряд ли создан для роли Казановы, но в данном случае вжиться не составило труда. Что-то в ней было, в этой черненькой, что-то влекущее. Руки гитариста бешено летали по струнам, левой щекой он прижимался к колкам, красное дубленое лицо покрылось капельками пота. Теперь танцевала не только девочка, трое черных, в пестрых рубахах навыпуск, приплясывали посреди тротуара, мешая проходить толпе.
Я оборачивался невзначай, раз, другой, третий, но позади ничего любопытного не заметил. Люди либо болтали между собой, либо пялились на музыканта.
Пожилая пара, за столиком слева, допила свой «берлинер киндл» и отчалила. Художник у фонтана закончил рисовать белобрысую девицу в шортах; она свернула портрет трубочкой и тоже ушла.
…Потом мы с новой моей знакомой фланировали по этой их, буржуйской, центральной улице (называется Кудамм) и заворачивали во всяческие заведения. Я выудил из-под обложки паспорта последнюю купюру, моля Бога, чтобы Пеликан не забыл прислать мне денег. Позади было спокойно, никого я пока не приметил. И наших в том числе. Прикрытия мне никто не обещал, потому что никто не ожидал опасности. Девушка объяснила, что по-немецки шататься по питейным местам называется «буммельн», и мы, наконец, познакомились.
Ее звали Инна. Как раз сейчас разводилась с мужем, но обсуждать это не хотела. Так получалось, что она, маленькая, юркая, шла всё время чуть впереди, задавая темп и направление движения, а я как будто тянулся за ней хвостиком. Инна толкала двери, заходила, куда ей нравилось, придирчиво изучала меню, не поворачиваясь проверить, здесь ли я вообще, а я покорно брел следом. Непривычно, но не обидно, а даже как-то посемейному. Я поглядывал по сторонам, но скорее по инерции, в окружающей толчее это было просто бесполезной тратой сил.
Мы пропустили по пиву. Затем выяснилось, что нас привлекает хорошее испанское вино. Она долго втолковывала официанту, какого года «Гранд резерв» ее интересует, а я глядел на нее, и вид, несомненно, имел самый дурацкий. То есть вел себя как надо. Принесли пригубить, но Инне не пришлось по вкусу, и мы гордо прошествовали в следующий бар. Там ее не устроила обстановка. Меня обстановка устраивала: заведение имело второй выход на соседнюю улочку. Я купил Инне мороженое и, пока она сражалась с упаковкой, ждал следующих посетителей. Следующие посетители так и не вошли. Я сказал себе, что достаточно достоверно играю роль помешанного, раз вместо того чтобы срочно бежать искать ночлег, который час делаю этот самый «буммельн» в компании взбалмошной, практически незнакомой девицы.
Наконец, мы застряли в итальянском ресторанчике. Мы говорили. Проще вспомнить, о чем мы не говорили в тот первый вечер… Инка рассказала, что профессионально занималась на родине джазом и намерена это дело продолжать. И не просто намерена продолжать, а не мыслит без этого своего дальнейшего присутствия на земле. Мне понравилось ее слушать. Не то чтобы важное нечто зацепило, а просто тембр голоса, манера подачи. Мне редко приходятся по вкусу голоса женщин, но ее я готов был слушать часами. Она рассуждала о музыке, о том, как всё это делается и как непросто здесь создать свою группу, участвовать в джем-сейшнах, пробиться в клубы, раскрутить рекламу. Я принялся спорить, генерировал идеи, почти всерьез проникся мыслью о джазовой карьере, даже начал вспоминать каких-то дальних знакомых из богемных кругов…
Инна спросила меня, как долго я пробуду в Берлине, и я соврал, что не знаю, что времени у меня полно. Она поинтересовалась, где я остановился. В этот момент принесли счет и выяснилось, что у меня кончились деньги. Я пробубнил невнятно про друга, отставшего на просторах Голландии. Инна заявила, что деньги — это ерунда, и теперь ее очередь угощать, а переночевать можно пару дней у нее.
Вот так. Всё просто. Или, напротив, сложнее, чем я ожидал.
Кроме нас в зале гуляло лишь развеселое семейство с двумя прожорливыми детьми. Еще человек семь ужинали снаружи, под навесом. Все они уже были здесь, когда мы пришли.
— Спасибо тебе, — вдруг прошептала она, глядя сквозь пурпурное вино на заходящее солнце.
— За что? Я ничего не сделал! — В углу, прямо над нами, ревела колонка, и мне приходилось почти угадывать ее речь по губам.
— Ты добрый, — она крутила детскими пальчиками трубку для коктейля.
Я отметил, какие невесомые, почти прозрачные у нее кисти. Под молочным атласом кожи пульсировали голубые прожилки сосудов. Было что-то болезненное в ее аристократическом изяществе.
— Ненавижу жадных мужиков, — нахмурилась она.
К углу дома напротив, вплотную к пивному шатру, притерлась новая «ауди» с тонированными стеклами. Второй раз вижу этот номер.
— Я угостить-то тебя толком не смог. Практически нищий…
— Неважно… То есть я хочу сказать, это даже к лучшему. Заметней. У меня тут миллионер был. Так что же? Разве это что-то решает? Я не могу тебе объяснить… — Она чуть не кричала мне в ухо. Мы сидели у стойки, сомкнувшись плечами, как заговорщики. Ее плечи облегала белая блузка из плиссированной ткани, верхние пуговки были расстегнуты. Я видел тонкие бретельки лифчика и бьющуюся на ключице жилку. — Просто надо чувствовать человека. И ты ни разу не засмеялся, ты серьезно меня воспринимаешь. Это здорово. Потому и спасибо.