людьми, которые сидели у входа и все видели. Они решили выяснить, кто из
этих двух поступил лучше. "Человек вошел в мечеть босой -- так не лучше ли
было оставить свою обувь за дверью?"
"Мы не учитываем одного: он мог взять с собой туфли для того, чтобы они
ему напоминали в священном месте о должном смирении, -- возразил другой".
Но вот те люди, совершив молитву, вышли на улицу. Спорщики,
разделившиеся на два лагеря, окружили каждый своего героя и стали
расспрашивать, чем были продиктованы их поступки.
Первый человек сказал: "Я оставил свои туфли за дверью, руководствуясь
вполне обычными соображениями: если бы кто-нибудь захотел их украсть, он
имел бы возможность побороть свое греховное искушение и таким образом
приобрел бы заслугу для будущей жизни".
Слушатели были восхищены благородным образом мыслей этого человека,
который так мало заботился о своей собственности и отдался на волю случая.
В это же время второй человек объяснил своим сторонникам: "Я взял туфли
с собой потому, что, оставь я их на улице, они могли бы возбудить соблазн в
душе какого-нибудь человека. Тот, кто поддался бы искушению и украл их,
сделал бы меня сообщником на страшном суде". Мудрость и благородство этого
человека привело в восторг всех, кто его слушал.
Но в этот момент другой человек, присутствующий среди них, который был
настоящим мудрецом, воскликнул:
-- О слепцы! Пока вы здесь предавались возвышенным чувствам, развлекая
друг друга примерами благородства, произошло нечто реальное.
-- Что произошло? -- спросили все разом.
-- Никто не был искушен туфлями, -- продолжал мудрец, -- никто не был
искушаем туфлями. Предполагаемый грешник не прошел мимо них. Вместо этого в
мечеть вошел другой человек. У него не было туфель совсем, так что он не мог
ни оставить их снаружи, ни внести их внутрь. Никто не заметил его поведения.
А сам он меньше всего думал о том, какое впечатление он произведет на тех,
кто на него смотрит или не смотрит. Но благодаря реальной искренности его
молитвы сегодня в этой мечети самым непосредственным образом помогли всем
потенциальным ворам, которые могли или не могли украсть туфли или могли бы
исправиться, устояв перед искушением.
Разве вы не поняли еще, что практика благочестия, какой бы прекрасной
она ни была сама по себе, теряет свою ценность, когда узнаешь о
существовании реальных мудрецов.
Это сказание приводится довольно часто. Оно взято из учений ордена
Килватийа ("Затворники"), основанного Омаром Килвати.
В ней иллюстрируется аргумент, общеизвестный среди дервишей: те, кто
развивает в себе особые внутренние качества, оказывает большее влияние на
общество, чем те, кто пытается действовать только согласно определенным
моральным принципам. Первые называются "люди реального действия", а вторые
-- "те, кто не знает, но играет в знание".
Один ограниченный дервиш из религиозно-аскетической школы прогуливался
по берегу реки, размышляя над моральными и схоластическими проблемами, ибо в
школе, к которой он принадле-жал, суфийские учения применялись именно в
таком духе. Сентиментальную религию дервиш принимал за поиски конечной
истины.
Вдруг чей-то громкий голос, донесшийся с реки, прервал его размышления.
Он прислушался и услышал дервишский призыв. "Этот человек занимается
бесполезным занятием, -- сказал он себе, -- потому, что неправильно
произносит формулу. Вместо того, чтобы произносить "йа ха", он произносит "а
йа ха".
Подумав немного, дервиш решил, что как более внимательный и прилежный
ученик, он обязан научить этого несчастного, который, хотя и лишен
возможности получать правильные указания [от постоянного Учителя], все же
изо всех сил, по-видимому, старается привести себя в созвучие с силой в этих
звуках.
Итак, он нанял лодку и поплыл к острову, с которого доносился голос.
На острове в каменной хижине он увидел человека в дер-вишской одежде,
время от времени громко повторяющего все так же неправильно посвятительную
формулу.
-- Мой друг, -- обратился к нему первый дервиш,-- ты неправильно
произносишь священную фразу. Мой долг сказать тебе об этом, ибо приобретает
заслугу как тот, кто дает совет, так и тот, кто следует совету. -- И он
рассказал ему, как надо произносить призыв.
-- Благодарю тебя, -- смиренно ответил второй дервиш.
Первый дервиш сел в лодку и отправился в обратный путь, радуясь, что
совершил доброе дело. Ведь кроме всего прочего он слышал, что человек,
правильно повторяющий священную формулу, может даже ходить по воде. Такого
чуда он ни разу в своей жизни не видел, но почему-то верил, что оно вполне
возможно.
Некоторое время из тростниковой хижины не доносилось ни звука, но
дервиш был уверен, что его усилия не пропали зря.
И вдруг до него донеслось нерешительное "а йа..." второго дервиша,
который опять по-старому начинал произносить звуки призыва.
Дервиш начал было размышлять над тем, до чего же все-таки упрямы люди,
как они закоснели в своих заблуждениях, и вдруг замер от изумления: к нему
прямо по воде, как посуху, бежал второй дервиш. Первый дервиш перестал
грести и, как завороженный, не мог оторвать от него взгляда.
Подбежав к лодке, второй дервиш сказал:
-- Брат, прости, что я задерживаю тебя, но не мог бы ты снова
разъяснить мне, как должна по всем правилам произноситься формула? Я ничего
не запомнил.
Мы можем передать лишь одно из многих значений этой сказки, потому что
в арабских текстах обычно используются омонимы -- слова, одинаковые по
звучанию, но имеющие разный смысл. Такое свойство языка свидетельствует о
том, что он пришел к нам от более древних культур и предназначен для того,
чтобы глубже описать сознание, а также нечто, связанное с внешней моралью.
Помимо того, что это сказание представлено в популярной литературе на
Востоке, находящейся в обращении, оно встречается в дервишских манускриптах,
иногда очень древнего происхождения.
Настоящая версия принадлежит ордену Ассасинийа ("Сущностный",
"Первоначальный"), существующему на Ближнем и Среднем Востоке.
Благоразумный и упорный муравей смотрел на цветочный нектар, как вдруг
на цветок ринулась стрекоза, попробовала нектара и отлетела, потом снова
подлетела и присосалась к цветку.
-- И как только ты живешь без работы и без всякого плана? -- сказал
муравей. -- Если у тебя нет ни реальной, ни относительной цели, какова же
особенность твоей жизни и каким будет ее конец?
Стрекоза ответила:
-- Я счастлива и больше всего люблю удовольствия. Это и есть моя жизнь
и моя цель. Моя цель -- не иметь никаких целей. Ты можешь строить для себя
какие угодно планы; но ты не смо-жешь убедить меня в том, что я несчастлива.
Тебе -- твой план, а мне -- мой.
Муравей ничего не ответил, но подумал: "То, что для меня очевидно, от
нее скрыто. Она ведь не знает, каков удел муравьев. Я же знаю, каков удел
стрекоз. Ей -- ее план, мне -- мой".
И муравей пополз своей дорогой, ибо сделал все, что было в его силах,
чтобы предостеречь стрекозу.
Прошло много времени, и их дороги опять сошлись.
Муравей заполз в мясную лавку и, примостившись под чурбаком, на котором
мясники рубили мясо, стал благоразумно ожидать своей доли. Вдруг в воздухе
появилась стрекоза. Увидев красное мясо, она стала плавно снижаться на
чурбан. Только она уселась, огромный топор мясника резко опустился на мясо и
разрубил стрекозу надвое.
Половинка ее тела скатилась вниз, прямо под ноги муравью. Подхватив
добычу, муравей поволок ее в свое жилище, бормоча себе под нос: "Твой план
закончился, а мой продолжается. "Тебе -- твой план" больше не существует, а
"мне -- мой" начинает новый цикл. Наслаждение казалось тебе важным, но оно
мимолетно. Ты жила ради того, чтобы поесть и в конце концов самой быть
съеденной. Когда я тебя предостерегал, ты решила, что я брюзга и отравляю
тебе удовольствие".
Почти такая же притча встречается в "Божественной книге" Аттара, хотя
там она имеет несколько иное значение. В настоящем варианте история была
рассказана одним бухарским дервишем возле гробницы аль-шаха Бахааддина
Накшбанда семь столетий назад. Она взята из суфийской записной книжки,
сохранившейся в Великой мечети Джелалабада.
В древние времена рецепт приготовления чая был известен только в Китае.
Слухи о чае распространяясь по всему свету, дошли до мудрецов и невежд, и
каждый пытался как можно больше узнать о нем, в соответствии с тем, каким он
его себе представлял.
Король Инджа ("Здесь") снарядил в Китай посольство, которое получило от
китайского императора немного чая для своего правителя. Но увидев, что даже
простые китайские крестьяне пьют чай, посланники Инжда решили не привозить
своему султану столь грубый напиток, к тому же они были убеждены, что
китайский император обманул их и вместо небесного напитка подсунул какую-то
дрянь.
Между тем величайший философ из Анджа ("Там") собрал все, какие только
мог, сведения о чае и пришел к выводу, что это некая субстанция, которая в
самом деле существует, но редко встречается и принадлежит к порядку вещей,
мало известных. Ибо о нем нельзя было сказать ничего определенного: трава
это или вода, зеленый он или черный, горький или сладкий?
В странах Кашиш и Бебинев на протяжении целых столетий люди пробовали
все травы, какие им только попадались. Многие травы оказались ядовитыми, чем
весьма разочаровали исследователей. А так как никто не завез в их земли
семена чайных кустов, все их поиски были тщетными. Они перепробовали
все-возможные жидкости, но с тем же успехом.
На территории Мезхаба при исполнении религиозных обрядов процессия
жрецов перед толпой верующих провозила небольшой ларь, наполненный чаем. Но
никому и в голову не приходило приготовить из него напиток. Они даже не
знали, как это делается. Все были убеждены, что чай сам по себе обладает
магическими свойствами. Однажды один мудрый человек сказал: "Вы невежды!
Полейте его кипящей водой". Но его тут же схватили и распяли, потому что,
согласно их вере, такие действия могли бы разрушить свойства чая. Подобный
совет мог дать только отъявленный еретик и враг религии.
Незадолго до смерти мудрый человек раскрыл секрет приготовления чая
небольшому кругу людей. Этим людям удалось сохранить немного чая, и они
тайно приготовляли его и пили. Один человек, застав их за чаепитием,
спросил: "Что вы делаете?" Они ответили ему: "Это лекарство, которым мы
лечимся от одной болезни".
Итак, одни видели чайные кусты, но не обращали на них никакого
внимания. Другие предлагали его испробовать, но люди отказывались, полагая,
что это напиток для простых людей. Третьи владели чаем, но вместо того,
чтобы пить его, поклонялись ему. За пределами Китая лишь несколько человек
пили чай, да и то в строгой тайне.
Но вот пришел человек знания и сказал купцам, занимающимся чайной
торговлей, любителям чая и другим:
-- Тот, кто испытал, -- знает. Кто не испытал -- не знает. Вместо того,
чтобы произносить пустые речи о небесном напитке, предлагайте его людям на
ваших пирах. Те, кому чай понравится, попросят еще. Те же, кому он не
понравится, покажут этим, что недостойны сделаться его почитателями.
Закройте лавки красноречия и таинственности и откройте чайханы опыта.
Итак, от города к городу, от села к селу потекли по Шелковому Пути
караваны с чаем. Купцы, чем бы они ни торговали -- нефритом, драгоценными
камнями или шелком -- останавливались на отдых, приготавливали чай, если
умели, и предлагали его местным жителям, знали те о нем или нет. Так
появились чайханы, которые строились на всем пути от Пекина до Бухары и
Самарканда. И те, кто пробовали, -- знали.
Вначале, как всегда бывает, чаем заинтересовались только великие и
проницательные мыслители, давно искавшие небесный напиток.
Их отношение к чаю сводилось к таким стереотипным фразам: "Но ведь это
обыкновенная сушеная трава" или "Почему ты кипятишь воду, чужестранец? Ведь
я прошу у тебя небесного напитка". А иные из них говорили: "Как мне знать,
что это такое. Докажите, что это чай. Да и цвет вашей жидкости не золотой, а
коричнево-желтый".
Когда истина сбросила с себя покров тайны и чай стал доступен всем, кто
хотел его попробовать, роли людей поменялись, и те, кто высказывались теперь
подобно этим мудрецам, оказались в дураках.
Такая ситуация сохраняется и по сей день.
Всевозможные напитки традиционно символизируют в литературе поиск
высшего знания.
Кофе, самый новый из общепринятых напитков, был открыт дервишским
шейхом Абу аль-Хасаном Шадхили в Мекке (Аравия).
Хотя суфии и другие люди вполне ясно заявляют, что "магические напитки"
(вино, вода жизни) являются аллегорией особого опыта, буквалисты склонны
верить, что происхождение подобных мифов связано с открытием наркотических
или опьяняющих свойств алкоголя. По мнению дервишей, подобные представления
отражают неспособность поверхностных исследователей понять, что сами дервиши
пользуются аналогиями.
Это сказание взято из учения мастера Хамадени; учителя великого Йасави
из Туркестана.
Жил-был в Иране султан. Однажды он попросил дервиша расска-зать
какую-нибудь историю.
Дервиш начал так: "Ваше величество, я расскажу вам историю о Хаким Тае,
аравийском султане, который был самым щедрым человеком от сотворения мира. И
если вы сумеете стать таким же щедрым, как он, вы воистину прославитесь как
величайший правитель на свете.
-- Рассказывай, -- произнес султан, -- но знай, если твоя история
придется мне по душе, ты поплатишься головой за то, что навлек тень сомнения
на мою щедрость.
А сказал он так потому, что при персидском дворе полага-лось говорить
монарху, что тот уже имеет все самые высшие качества, какие только можно
приобрести в мире в прошлом, в настоящем и в будущем.
-- Чтобы походить на Хаким Тая, -- продолжал дервиш как ни в чем не
бывало (ибо дервишей не так-то просто устрашить), нужно и в буквальном
смысле и по духу превзойти щедростью всех людей.
И дервиш рассказал такую историю:
"Один завистливый султан, правивший соседним с Аравией государством,
пожелал завладеть богатствами, деревнями, оазисами, верблюдами и солдатами
Хаким Тая и послал к Хакиму гонцов с таким посланием: "Ты должен добровольно
сдаться мне, иначе я пойду на тебя войной и разорю все твое царство, а тебя
самого захвачу в плен".
Когда гонцы передали это предупреждение, советники Хаким Тая предложили
ему готовиться к войне.
-- Все твои подданные, и мужчины и женщины, все, кто способен держать в
руках оружие, готовы сразиться с врагом и, если надо, сложить головы на поле
брани за своего любимого султана, -- сказали они.
Но Хаким, ко всеобщему удивлению, ответил так:
-- Я не желаю возлагать на вас бремя своей власти и проливать ради себя
вашу кровь. Лучше я уступлю ему престол, ибо не годится щедрому жертвовать
ради себя хотя бы одной человеческой жизнью. Если вы по доброй воле
сдадитесь на его милость, он удовлетворится тем, что сделает вас своими
подда-ными и обложит умеренной данью, зато вы сохраните свои жизни и
имущество. Но если вы окажете ему сопротивление, он, в случае победы, по
законам войны будет вправе всех вас истребить или обратить в своих рабов.
Сказав это, Хаким Тай снял с себя свои царские одежды и, взяв с собой
только крепкий посох, отправился в путь.
Добравшись до близлежащих гор, он облюбовал себе пещеру и погрузился в
созерцание.
Многие аравийцы прославляли бывшего правителя за его великую жертву,
ибо для их спасения он не пожалел ни своих богатств, ни трона. Но многие, и
в особенности те, кто жаждал славы на поле сражения, были весьма недовольны.
"Откуда мы знаем, что он не самый обыкновенный трус?!" -- восклицали они в
сердцах.
Другие, не столь отважные, вторили им: "Да, конечно, он спасал прежде
всего свою собственную жизнь и покинул нас на произвол судьбы. Чего можно
ждать от чужого правителя, который к тому же столь вероломен и жесток, что
не пощадил даже своих ближайших соседей?". Были и такие, которые, не зная
чему верить, просто молчали, ожидая, что время вынесет свой приговор.
Между тем вероломный султан вторгся во владения Хаким Тая и, не
встречая на своем пути сопротивления, захватил все его царство. Радуясь
такой легкой победе, он не увеличил нало-гов, которые взымал в свое время
Хаким Тай за то, что правил народом и защищал справедливость.
Казалось бы, этот султан добился всего, чего хотел: приба-вил к своим
владениям новое государство, удовлетворил свою алчность, и все-таки он не
находил покоя. Его шпионы то и дело докладывали ему, что в народе говорят,
будто бы своей победой он обязан только щедрости Хаким Тая.
И вот однажды, не в силах более сдерживать своего гнева, он воскликнул:
"Я не стану истинным хозяином этой страны до тех пор, пока не захвачу самого
Хаким Тая. Пока он жив, мне не удастся завоевать сердца этих людей. Ведь они
только для вида признают меня своим господином".
Тут же по всей стране был оглашен указ о том, что человек, который
доставит во дворец Хаким Тая, получит в награду пять тысяч золотых.
Хаким Тай в это время по-прежнему находился в своем укрытии и, конечно,
ни о чем не подозревал. Как-то, сидя перед своей пещерой, скрытый зарослями,
он услышал, разговор старого дровосека со своей женой. "Дорогая, -- говорил
дровосек, -- я намного старше тебя и если скоро умру, ты останешься одна с
нашими маленькими детьми. Вот если бы нам удалось поймать Хаким Тая, за
которого новый правитель обещает пять тысяч золотых, твое будущее и будущее
наших детей было бы обеспечено".
-- Как тебе не стыдно -- с негодованием ответила женщина, -- да лучше
мне с детьми умереть голодной смертью, чем запятнать себя кровью самого
щедрого человека на свете, который ради нас пожертвовал всем, что имел.
-- Я тебя прекрасно понимаю, но каждый человек думает прежде всего о
своих интересах, а на мне лежит забота о семье. И потом, все больше людей с
каждым днем склоняются к мысли, что Хаким просто струсил. Может быть, со
временем они и будут искать всевозможные доводы в его оправдание, но
сейчас...
-- Только из алчности ты решил, что Хаким трус. Побольше таких умников,
как ты, и окажется, что его жизнь и вовсе не имела никакого смысла.
Тут Хаким вышел из своего укрытия и, представ перед изум-ленными
супругами, сказал, обращаясь к дровосеку:
-- Я -- Хаким Тай. Отведи меня к правителю и потребуй от него обещанную
награду.
Его слова произвели на старого человека такое сильное впечатление, что
он, устыдившись своего поведения, заплакал и сказал:
-- Нет, о великий Хаким, я не могу этого сделать.
-- Если ты меня не послушаешь, я сам явлюсь к султану и расскажу ему,
что ты меня укрывал. Тогда тебя казнят за измену.
Между тем люди, разыскивающие в горах беглого султана, услышали их спор
и подошли к ним. Поняв, что перед ними ни кто иной, как сам Хаким Тай, они
схватили его и повели во дворец. Позади всех плелся несчастный дровосек.
Представ перед правителем, каждый из толпы, стараясь перекричать
остальных, заявлял, что именно он первым схватил Хакима. Султан же, ничего
не понимая, смотрел то на одного, то на другого, не зная, как поступить.
Тогда Хаким попросил позволения говорить и сказал: "О, султан, если ты
хочешь решить это дело по справедливости, то выслушай меня. Награды
заслуживает только тот старик, а не эти люди. -- И Хаким указал на
дровосека, стоявшего в стороне. -- Выдай ему обещанные пять тысяч и поступай
со мной, как хочешь".
Тут дровосек вышел вперед и рассказал правителю о том, как Хаким ради
спасения его семьи предложил себя в жертву.
Султан был так изумлен услышанным рассказом, что тут же вернул Хакиму
его трон, а сам возвратился назад в свое царство и увел с собой армию".
Дервиш окончил рассказ и замолчал.
-- Отличная история, дервиш! -- воскликнул иранский султан, позабыв о
своей угрозе. -- Из такой истории можно извлечь пользу. Но для тебя она в
любом случае бесполезна, ведь ты ничего не ждешь от этой жизни и ничем не
владеешь. Другое дело я. Я султан, и я богат. Аравийские правители,
питающиеся вареными ящерицами, не могут сравниться с персидскими, когда речь
идет об истинной щедрости. Меня посетила счастливая мысль, но не будем
тратить время на болтовню, к делу!
И султан тут же велел созвать к себе самых лучших в Иране архитекторов
и строителей, когда же они, коленопреклоненные, предстали перед ним,
приказал им выстроить на широкой городской площади дворец с сорока окнами,
чтобы в нем размещалась огромная казна для золотых монет.
Спустя некоторое время такой дворец был выстроен. Султан приказал
заполнить размещавшуюся в нем казну золотыми монетами, и со всей страны в
столицу согнали множество людей, верблюдов и слонов, которые в течение
нескольких месяцев перевозили золото из старой казны в новую. Наконец, когда
работы были окончены, глашатаи огласили указ: "Слушайте все! По воле царя
царей, фонтана щедрости выстроен дворец с сорока окнами. С этого дня Его
Величество через эти окна собственноручно будет раздавать золото всем
нуждающимся. Спешите все ко дворцу!". Итак, ко дворцу потекли, что вполне
естественно, неисчислимые толпы народа. Изо дня в день султан появлялся в
одном из сорока окон и одаривал каждого просителя золотой монетой.
И вот однажды, раздавая милостыню, султан обратил внимание на одного
дервиша, который каждый день подходил к окну, получал свою золотую монету и
уходил.
Поначалу монарх решил, что дервиш берет золото для какого-либо бедняка,
который не в состоянии придти за милостыней сам. Затем, увидев его снова, он
подумал: "Может быть, он следует дервишскому принципу тайной щедрости и
одаривает золотом других". И так каждый день, завидев дервиша, он придумывал
ему какое-нибудь оправдание. Но когда дервиш пришел в сорок первый раз,
терпению султана пришел конец. Схватив его за руку, монарх в страшном гневе
закричал: "Наглое ничтожество! Сорок дней ты ходишь сюда, но еще ни разу не
поклонился мне, даже не произнес ни одного благодарственного слова. Хоть бы
улыбка однажды озарила твое постное лицо. Ты что же, копишь эти деньги или
даешь их в рост? Ты только позоришь высокую репутацию залатанного одеяния!"
Только султан умолк, дервиш достал из рукава сорок золотых монет,
которые он получил за сорок дней, и, швырнув их на землю, сказал:
-- Знай, о султан, что щедрость тогда воистину щедрость, когда
проявляющий ее соблюдает три условия.
Первое условие -- давать, не думая о своей щедрости.
Второе -- быть терпеливым.
И третье -- не питать в душе подозрений.
Этот султан так никогда и не стал по-настоящему щедрым. Щедрость для
него была связана с его собственными представле-ниями о "щедрости", и он
стремился к ней только потому, что хотел прославиться среди людей.
Эта традиционная история, известная читателям из классического
произведения на урду "Истории четырех дервишей", кратко иллюстрирует весьма
важные суфийские учения.
Соперничество без основных качеств, подкрепляющих это соперничество, ни
к чему не приводит. Щедрость не может быть развита в человеке до тех пор,
пока другие добродетели так же не будут развиты.
Некоторые люди не могут учиться даже после того, как перед ними
обнажили учение. Последнее продемонстрировано в сказании первым и вторым
дервишами.
Мауляну Бахааддина Накшбанда спросили однажды: "Как объяснить
встречающиеся во многих историях случаи, когда великие учителя одним
взглядом или каким-либо иным косвенным воздействием одухотворяли
невежественных людей или детей, находящихся с ними в контакте?"
В ответ Бахааддин рассказал следующую притчу, заметив при этом, что
притчи тоже представляют собой метод косвенного одухотворения. Итак, вот
история, рассказанная Накшбандом:
Во времена великой Византийской империи один из визан-тийских
императоров заболел какой-то странной болезнью и никто из его докторов не
знал от нее лекарства.
Во все концы страны были разосланы гонцы, которые должны были
оповестить великих мудрецов и искусных лекарей о болезни византийского
государя и подробно описать им симп-томы этой болезни.
Один посланец прибыл в школу аль-Газали, ибо слава этого величайшего
восточного мудреца достигла Византии.
Выслушав послание, аль-Газали попросил одного из своих учеников
отправиться в Константинополь и осмотреть императора.
Когда этот человек, а звали его аль-Ариф, прибыл к византийскому двору,
его приняли со всевозможными почестями и тут же ввели в императорские покои.
Шейх аль-Ариф первым делом спросил у придворного врача, какие лекарства уже
применяли и какие намеревались применять. Затем он осмотрел больного.
Кончив осмотр, аль-Ариф сказал, что необходимо созвать всех придворных
и тогда он сможет назвать средство, которое излечит императора.
Все приближенные собрались в тронном зале и суфий обратился к ним:
-- Его Императорскому величеству лучше всего использовать веру.
-- Его величество нельзя упрекнуть в недостатке веры, но вера нисколько
не помогает ему исцелиться, -- возразил духовник императора.
-- В таком случае, -- продолжал суфий, -- я вынужден заявить, что на
свете есть только одно средство для спасения императора, но оно такое
этих двух поступил лучше. "Человек вошел в мечеть босой -- так не лучше ли
было оставить свою обувь за дверью?"
"Мы не учитываем одного: он мог взять с собой туфли для того, чтобы они
ему напоминали в священном месте о должном смирении, -- возразил другой".
Но вот те люди, совершив молитву, вышли на улицу. Спорщики,
разделившиеся на два лагеря, окружили каждый своего героя и стали
расспрашивать, чем были продиктованы их поступки.
Первый человек сказал: "Я оставил свои туфли за дверью, руководствуясь
вполне обычными соображениями: если бы кто-нибудь захотел их украсть, он
имел бы возможность побороть свое греховное искушение и таким образом
приобрел бы заслугу для будущей жизни".
Слушатели были восхищены благородным образом мыслей этого человека,
который так мало заботился о своей собственности и отдался на волю случая.
В это же время второй человек объяснил своим сторонникам: "Я взял туфли
с собой потому, что, оставь я их на улице, они могли бы возбудить соблазн в
душе какого-нибудь человека. Тот, кто поддался бы искушению и украл их,
сделал бы меня сообщником на страшном суде". Мудрость и благородство этого
человека привело в восторг всех, кто его слушал.
Но в этот момент другой человек, присутствующий среди них, который был
настоящим мудрецом, воскликнул:
-- О слепцы! Пока вы здесь предавались возвышенным чувствам, развлекая
друг друга примерами благородства, произошло нечто реальное.
-- Что произошло? -- спросили все разом.
-- Никто не был искушен туфлями, -- продолжал мудрец, -- никто не был
искушаем туфлями. Предполагаемый грешник не прошел мимо них. Вместо этого в
мечеть вошел другой человек. У него не было туфель совсем, так что он не мог
ни оставить их снаружи, ни внести их внутрь. Никто не заметил его поведения.
А сам он меньше всего думал о том, какое впечатление он произведет на тех,
кто на него смотрит или не смотрит. Но благодаря реальной искренности его
молитвы сегодня в этой мечети самым непосредственным образом помогли всем
потенциальным ворам, которые могли или не могли украсть туфли или могли бы
исправиться, устояв перед искушением.
Разве вы не поняли еще, что практика благочестия, какой бы прекрасной
она ни была сама по себе, теряет свою ценность, когда узнаешь о
существовании реальных мудрецов.
Это сказание приводится довольно часто. Оно взято из учений ордена
Килватийа ("Затворники"), основанного Омаром Килвати.
В ней иллюстрируется аргумент, общеизвестный среди дервишей: те, кто
развивает в себе особые внутренние качества, оказывает большее влияние на
общество, чем те, кто пытается действовать только согласно определенным
моральным принципам. Первые называются "люди реального действия", а вторые
-- "те, кто не знает, но играет в знание".
Один ограниченный дервиш из религиозно-аскетической школы прогуливался
по берегу реки, размышляя над моральными и схоластическими проблемами, ибо в
школе, к которой он принадле-жал, суфийские учения применялись именно в
таком духе. Сентиментальную религию дервиш принимал за поиски конечной
истины.
Вдруг чей-то громкий голос, донесшийся с реки, прервал его размышления.
Он прислушался и услышал дервишский призыв. "Этот человек занимается
бесполезным занятием, -- сказал он себе, -- потому, что неправильно
произносит формулу. Вместо того, чтобы произносить "йа ха", он произносит "а
йа ха".
Подумав немного, дервиш решил, что как более внимательный и прилежный
ученик, он обязан научить этого несчастного, который, хотя и лишен
возможности получать правильные указания [от постоянного Учителя], все же
изо всех сил, по-видимому, старается привести себя в созвучие с силой в этих
звуках.
Итак, он нанял лодку и поплыл к острову, с которого доносился голос.
На острове в каменной хижине он увидел человека в дер-вишской одежде,
время от времени громко повторяющего все так же неправильно посвятительную
формулу.
-- Мой друг, -- обратился к нему первый дервиш,-- ты неправильно
произносишь священную фразу. Мой долг сказать тебе об этом, ибо приобретает
заслугу как тот, кто дает совет, так и тот, кто следует совету. -- И он
рассказал ему, как надо произносить призыв.
-- Благодарю тебя, -- смиренно ответил второй дервиш.
Первый дервиш сел в лодку и отправился в обратный путь, радуясь, что
совершил доброе дело. Ведь кроме всего прочего он слышал, что человек,
правильно повторяющий священную формулу, может даже ходить по воде. Такого
чуда он ни разу в своей жизни не видел, но почему-то верил, что оно вполне
возможно.
Некоторое время из тростниковой хижины не доносилось ни звука, но
дервиш был уверен, что его усилия не пропали зря.
И вдруг до него донеслось нерешительное "а йа..." второго дервиша,
который опять по-старому начинал произносить звуки призыва.
Дервиш начал было размышлять над тем, до чего же все-таки упрямы люди,
как они закоснели в своих заблуждениях, и вдруг замер от изумления: к нему
прямо по воде, как посуху, бежал второй дервиш. Первый дервиш перестал
грести и, как завороженный, не мог оторвать от него взгляда.
Подбежав к лодке, второй дервиш сказал:
-- Брат, прости, что я задерживаю тебя, но не мог бы ты снова
разъяснить мне, как должна по всем правилам произноситься формула? Я ничего
не запомнил.
Мы можем передать лишь одно из многих значений этой сказки, потому что
в арабских текстах обычно используются омонимы -- слова, одинаковые по
звучанию, но имеющие разный смысл. Такое свойство языка свидетельствует о
том, что он пришел к нам от более древних культур и предназначен для того,
чтобы глубже описать сознание, а также нечто, связанное с внешней моралью.
Помимо того, что это сказание представлено в популярной литературе на
Востоке, находящейся в обращении, оно встречается в дервишских манускриптах,
иногда очень древнего происхождения.
Настоящая версия принадлежит ордену Ассасинийа ("Сущностный",
"Первоначальный"), существующему на Ближнем и Среднем Востоке.
Благоразумный и упорный муравей смотрел на цветочный нектар, как вдруг
на цветок ринулась стрекоза, попробовала нектара и отлетела, потом снова
подлетела и присосалась к цветку.
-- И как только ты живешь без работы и без всякого плана? -- сказал
муравей. -- Если у тебя нет ни реальной, ни относительной цели, какова же
особенность твоей жизни и каким будет ее конец?
Стрекоза ответила:
-- Я счастлива и больше всего люблю удовольствия. Это и есть моя жизнь
и моя цель. Моя цель -- не иметь никаких целей. Ты можешь строить для себя
какие угодно планы; но ты не смо-жешь убедить меня в том, что я несчастлива.
Тебе -- твой план, а мне -- мой.
Муравей ничего не ответил, но подумал: "То, что для меня очевидно, от
нее скрыто. Она ведь не знает, каков удел муравьев. Я же знаю, каков удел
стрекоз. Ей -- ее план, мне -- мой".
И муравей пополз своей дорогой, ибо сделал все, что было в его силах,
чтобы предостеречь стрекозу.
Прошло много времени, и их дороги опять сошлись.
Муравей заполз в мясную лавку и, примостившись под чурбаком, на котором
мясники рубили мясо, стал благоразумно ожидать своей доли. Вдруг в воздухе
появилась стрекоза. Увидев красное мясо, она стала плавно снижаться на
чурбан. Только она уселась, огромный топор мясника резко опустился на мясо и
разрубил стрекозу надвое.
Половинка ее тела скатилась вниз, прямо под ноги муравью. Подхватив
добычу, муравей поволок ее в свое жилище, бормоча себе под нос: "Твой план
закончился, а мой продолжается. "Тебе -- твой план" больше не существует, а
"мне -- мой" начинает новый цикл. Наслаждение казалось тебе важным, но оно
мимолетно. Ты жила ради того, чтобы поесть и в конце концов самой быть
съеденной. Когда я тебя предостерегал, ты решила, что я брюзга и отравляю
тебе удовольствие".
Почти такая же притча встречается в "Божественной книге" Аттара, хотя
там она имеет несколько иное значение. В настоящем варианте история была
рассказана одним бухарским дервишем возле гробницы аль-шаха Бахааддина
Накшбанда семь столетий назад. Она взята из суфийской записной книжки,
сохранившейся в Великой мечети Джелалабада.
В древние времена рецепт приготовления чая был известен только в Китае.
Слухи о чае распространяясь по всему свету, дошли до мудрецов и невежд, и
каждый пытался как можно больше узнать о нем, в соответствии с тем, каким он
его себе представлял.
Король Инджа ("Здесь") снарядил в Китай посольство, которое получило от
китайского императора немного чая для своего правителя. Но увидев, что даже
простые китайские крестьяне пьют чай, посланники Инжда решили не привозить
своему султану столь грубый напиток, к тому же они были убеждены, что
китайский император обманул их и вместо небесного напитка подсунул какую-то
дрянь.
Между тем величайший философ из Анджа ("Там") собрал все, какие только
мог, сведения о чае и пришел к выводу, что это некая субстанция, которая в
самом деле существует, но редко встречается и принадлежит к порядку вещей,
мало известных. Ибо о нем нельзя было сказать ничего определенного: трава
это или вода, зеленый он или черный, горький или сладкий?
В странах Кашиш и Бебинев на протяжении целых столетий люди пробовали
все травы, какие им только попадались. Многие травы оказались ядовитыми, чем
весьма разочаровали исследователей. А так как никто не завез в их земли
семена чайных кустов, все их поиски были тщетными. Они перепробовали
все-возможные жидкости, но с тем же успехом.
На территории Мезхаба при исполнении религиозных обрядов процессия
жрецов перед толпой верующих провозила небольшой ларь, наполненный чаем. Но
никому и в голову не приходило приготовить из него напиток. Они даже не
знали, как это делается. Все были убеждены, что чай сам по себе обладает
магическими свойствами. Однажды один мудрый человек сказал: "Вы невежды!
Полейте его кипящей водой". Но его тут же схватили и распяли, потому что,
согласно их вере, такие действия могли бы разрушить свойства чая. Подобный
совет мог дать только отъявленный еретик и враг религии.
Незадолго до смерти мудрый человек раскрыл секрет приготовления чая
небольшому кругу людей. Этим людям удалось сохранить немного чая, и они
тайно приготовляли его и пили. Один человек, застав их за чаепитием,
спросил: "Что вы делаете?" Они ответили ему: "Это лекарство, которым мы
лечимся от одной болезни".
Итак, одни видели чайные кусты, но не обращали на них никакого
внимания. Другие предлагали его испробовать, но люди отказывались, полагая,
что это напиток для простых людей. Третьи владели чаем, но вместо того,
чтобы пить его, поклонялись ему. За пределами Китая лишь несколько человек
пили чай, да и то в строгой тайне.
Но вот пришел человек знания и сказал купцам, занимающимся чайной
торговлей, любителям чая и другим:
-- Тот, кто испытал, -- знает. Кто не испытал -- не знает. Вместо того,
чтобы произносить пустые речи о небесном напитке, предлагайте его людям на
ваших пирах. Те, кому чай понравится, попросят еще. Те же, кому он не
понравится, покажут этим, что недостойны сделаться его почитателями.
Закройте лавки красноречия и таинственности и откройте чайханы опыта.
Итак, от города к городу, от села к селу потекли по Шелковому Пути
караваны с чаем. Купцы, чем бы они ни торговали -- нефритом, драгоценными
камнями или шелком -- останавливались на отдых, приготавливали чай, если
умели, и предлагали его местным жителям, знали те о нем или нет. Так
появились чайханы, которые строились на всем пути от Пекина до Бухары и
Самарканда. И те, кто пробовали, -- знали.
Вначале, как всегда бывает, чаем заинтересовались только великие и
проницательные мыслители, давно искавшие небесный напиток.
Их отношение к чаю сводилось к таким стереотипным фразам: "Но ведь это
обыкновенная сушеная трава" или "Почему ты кипятишь воду, чужестранец? Ведь
я прошу у тебя небесного напитка". А иные из них говорили: "Как мне знать,
что это такое. Докажите, что это чай. Да и цвет вашей жидкости не золотой, а
коричнево-желтый".
Когда истина сбросила с себя покров тайны и чай стал доступен всем, кто
хотел его попробовать, роли людей поменялись, и те, кто высказывались теперь
подобно этим мудрецам, оказались в дураках.
Такая ситуация сохраняется и по сей день.
Всевозможные напитки традиционно символизируют в литературе поиск
высшего знания.
Кофе, самый новый из общепринятых напитков, был открыт дервишским
шейхом Абу аль-Хасаном Шадхили в Мекке (Аравия).
Хотя суфии и другие люди вполне ясно заявляют, что "магические напитки"
(вино, вода жизни) являются аллегорией особого опыта, буквалисты склонны
верить, что происхождение подобных мифов связано с открытием наркотических
или опьяняющих свойств алкоголя. По мнению дервишей, подобные представления
отражают неспособность поверхностных исследователей понять, что сами дервиши
пользуются аналогиями.
Это сказание взято из учения мастера Хамадени; учителя великого Йасави
из Туркестана.
Жил-был в Иране султан. Однажды он попросил дервиша расска-зать
какую-нибудь историю.
Дервиш начал так: "Ваше величество, я расскажу вам историю о Хаким Тае,
аравийском султане, который был самым щедрым человеком от сотворения мира. И
если вы сумеете стать таким же щедрым, как он, вы воистину прославитесь как
величайший правитель на свете.
-- Рассказывай, -- произнес султан, -- но знай, если твоя история
придется мне по душе, ты поплатишься головой за то, что навлек тень сомнения
на мою щедрость.
А сказал он так потому, что при персидском дворе полага-лось говорить
монарху, что тот уже имеет все самые высшие качества, какие только можно
приобрести в мире в прошлом, в настоящем и в будущем.
-- Чтобы походить на Хаким Тая, -- продолжал дервиш как ни в чем не
бывало (ибо дервишей не так-то просто устрашить), нужно и в буквальном
смысле и по духу превзойти щедростью всех людей.
И дервиш рассказал такую историю:
"Один завистливый султан, правивший соседним с Аравией государством,
пожелал завладеть богатствами, деревнями, оазисами, верблюдами и солдатами
Хаким Тая и послал к Хакиму гонцов с таким посланием: "Ты должен добровольно
сдаться мне, иначе я пойду на тебя войной и разорю все твое царство, а тебя
самого захвачу в плен".
Когда гонцы передали это предупреждение, советники Хаким Тая предложили
ему готовиться к войне.
-- Все твои подданные, и мужчины и женщины, все, кто способен держать в
руках оружие, готовы сразиться с врагом и, если надо, сложить головы на поле
брани за своего любимого султана, -- сказали они.
Но Хаким, ко всеобщему удивлению, ответил так:
-- Я не желаю возлагать на вас бремя своей власти и проливать ради себя
вашу кровь. Лучше я уступлю ему престол, ибо не годится щедрому жертвовать
ради себя хотя бы одной человеческой жизнью. Если вы по доброй воле
сдадитесь на его милость, он удовлетворится тем, что сделает вас своими
подда-ными и обложит умеренной данью, зато вы сохраните свои жизни и
имущество. Но если вы окажете ему сопротивление, он, в случае победы, по
законам войны будет вправе всех вас истребить или обратить в своих рабов.
Сказав это, Хаким Тай снял с себя свои царские одежды и, взяв с собой
только крепкий посох, отправился в путь.
Добравшись до близлежащих гор, он облюбовал себе пещеру и погрузился в
созерцание.
Многие аравийцы прославляли бывшего правителя за его великую жертву,
ибо для их спасения он не пожалел ни своих богатств, ни трона. Но многие, и
в особенности те, кто жаждал славы на поле сражения, были весьма недовольны.
"Откуда мы знаем, что он не самый обыкновенный трус?!" -- восклицали они в
сердцах.
Другие, не столь отважные, вторили им: "Да, конечно, он спасал прежде
всего свою собственную жизнь и покинул нас на произвол судьбы. Чего можно
ждать от чужого правителя, который к тому же столь вероломен и жесток, что
не пощадил даже своих ближайших соседей?". Были и такие, которые, не зная
чему верить, просто молчали, ожидая, что время вынесет свой приговор.
Между тем вероломный султан вторгся во владения Хаким Тая и, не
встречая на своем пути сопротивления, захватил все его царство. Радуясь
такой легкой победе, он не увеличил нало-гов, которые взымал в свое время
Хаким Тай за то, что правил народом и защищал справедливость.
Казалось бы, этот султан добился всего, чего хотел: приба-вил к своим
владениям новое государство, удовлетворил свою алчность, и все-таки он не
находил покоя. Его шпионы то и дело докладывали ему, что в народе говорят,
будто бы своей победой он обязан только щедрости Хаким Тая.
И вот однажды, не в силах более сдерживать своего гнева, он воскликнул:
"Я не стану истинным хозяином этой страны до тех пор, пока не захвачу самого
Хаким Тая. Пока он жив, мне не удастся завоевать сердца этих людей. Ведь они
только для вида признают меня своим господином".
Тут же по всей стране был оглашен указ о том, что человек, который
доставит во дворец Хаким Тая, получит в награду пять тысяч золотых.
Хаким Тай в это время по-прежнему находился в своем укрытии и, конечно,
ни о чем не подозревал. Как-то, сидя перед своей пещерой, скрытый зарослями,
он услышал, разговор старого дровосека со своей женой. "Дорогая, -- говорил
дровосек, -- я намного старше тебя и если скоро умру, ты останешься одна с
нашими маленькими детьми. Вот если бы нам удалось поймать Хаким Тая, за
которого новый правитель обещает пять тысяч золотых, твое будущее и будущее
наших детей было бы обеспечено".
-- Как тебе не стыдно -- с негодованием ответила женщина, -- да лучше
мне с детьми умереть голодной смертью, чем запятнать себя кровью самого
щедрого человека на свете, который ради нас пожертвовал всем, что имел.
-- Я тебя прекрасно понимаю, но каждый человек думает прежде всего о
своих интересах, а на мне лежит забота о семье. И потом, все больше людей с
каждым днем склоняются к мысли, что Хаким просто струсил. Может быть, со
временем они и будут искать всевозможные доводы в его оправдание, но
сейчас...
-- Только из алчности ты решил, что Хаким трус. Побольше таких умников,
как ты, и окажется, что его жизнь и вовсе не имела никакого смысла.
Тут Хаким вышел из своего укрытия и, представ перед изум-ленными
супругами, сказал, обращаясь к дровосеку:
-- Я -- Хаким Тай. Отведи меня к правителю и потребуй от него обещанную
награду.
Его слова произвели на старого человека такое сильное впечатление, что
он, устыдившись своего поведения, заплакал и сказал:
-- Нет, о великий Хаким, я не могу этого сделать.
-- Если ты меня не послушаешь, я сам явлюсь к султану и расскажу ему,
что ты меня укрывал. Тогда тебя казнят за измену.
Между тем люди, разыскивающие в горах беглого султана, услышали их спор
и подошли к ним. Поняв, что перед ними ни кто иной, как сам Хаким Тай, они
схватили его и повели во дворец. Позади всех плелся несчастный дровосек.
Представ перед правителем, каждый из толпы, стараясь перекричать
остальных, заявлял, что именно он первым схватил Хакима. Султан же, ничего
не понимая, смотрел то на одного, то на другого, не зная, как поступить.
Тогда Хаким попросил позволения говорить и сказал: "О, султан, если ты
хочешь решить это дело по справедливости, то выслушай меня. Награды
заслуживает только тот старик, а не эти люди. -- И Хаким указал на
дровосека, стоявшего в стороне. -- Выдай ему обещанные пять тысяч и поступай
со мной, как хочешь".
Тут дровосек вышел вперед и рассказал правителю о том, как Хаким ради
спасения его семьи предложил себя в жертву.
Султан был так изумлен услышанным рассказом, что тут же вернул Хакиму
его трон, а сам возвратился назад в свое царство и увел с собой армию".
Дервиш окончил рассказ и замолчал.
-- Отличная история, дервиш! -- воскликнул иранский султан, позабыв о
своей угрозе. -- Из такой истории можно извлечь пользу. Но для тебя она в
любом случае бесполезна, ведь ты ничего не ждешь от этой жизни и ничем не
владеешь. Другое дело я. Я султан, и я богат. Аравийские правители,
питающиеся вареными ящерицами, не могут сравниться с персидскими, когда речь
идет об истинной щедрости. Меня посетила счастливая мысль, но не будем
тратить время на болтовню, к делу!
И султан тут же велел созвать к себе самых лучших в Иране архитекторов
и строителей, когда же они, коленопреклоненные, предстали перед ним,
приказал им выстроить на широкой городской площади дворец с сорока окнами,
чтобы в нем размещалась огромная казна для золотых монет.
Спустя некоторое время такой дворец был выстроен. Султан приказал
заполнить размещавшуюся в нем казну золотыми монетами, и со всей страны в
столицу согнали множество людей, верблюдов и слонов, которые в течение
нескольких месяцев перевозили золото из старой казны в новую. Наконец, когда
работы были окончены, глашатаи огласили указ: "Слушайте все! По воле царя
царей, фонтана щедрости выстроен дворец с сорока окнами. С этого дня Его
Величество через эти окна собственноручно будет раздавать золото всем
нуждающимся. Спешите все ко дворцу!". Итак, ко дворцу потекли, что вполне
естественно, неисчислимые толпы народа. Изо дня в день султан появлялся в
одном из сорока окон и одаривал каждого просителя золотой монетой.
И вот однажды, раздавая милостыню, султан обратил внимание на одного
дервиша, который каждый день подходил к окну, получал свою золотую монету и
уходил.
Поначалу монарх решил, что дервиш берет золото для какого-либо бедняка,
который не в состоянии придти за милостыней сам. Затем, увидев его снова, он
подумал: "Может быть, он следует дервишскому принципу тайной щедрости и
одаривает золотом других". И так каждый день, завидев дервиша, он придумывал
ему какое-нибудь оправдание. Но когда дервиш пришел в сорок первый раз,
терпению султана пришел конец. Схватив его за руку, монарх в страшном гневе
закричал: "Наглое ничтожество! Сорок дней ты ходишь сюда, но еще ни разу не
поклонился мне, даже не произнес ни одного благодарственного слова. Хоть бы
улыбка однажды озарила твое постное лицо. Ты что же, копишь эти деньги или
даешь их в рост? Ты только позоришь высокую репутацию залатанного одеяния!"
Только султан умолк, дервиш достал из рукава сорок золотых монет,
которые он получил за сорок дней, и, швырнув их на землю, сказал:
-- Знай, о султан, что щедрость тогда воистину щедрость, когда
проявляющий ее соблюдает три условия.
Первое условие -- давать, не думая о своей щедрости.
Второе -- быть терпеливым.
И третье -- не питать в душе подозрений.
Этот султан так никогда и не стал по-настоящему щедрым. Щедрость для
него была связана с его собственными представле-ниями о "щедрости", и он
стремился к ней только потому, что хотел прославиться среди людей.
Эта традиционная история, известная читателям из классического
произведения на урду "Истории четырех дервишей", кратко иллюстрирует весьма
важные суфийские учения.
Соперничество без основных качеств, подкрепляющих это соперничество, ни
к чему не приводит. Щедрость не может быть развита в человеке до тех пор,
пока другие добродетели так же не будут развиты.
Некоторые люди не могут учиться даже после того, как перед ними
обнажили учение. Последнее продемонстрировано в сказании первым и вторым
дервишами.
Мауляну Бахааддина Накшбанда спросили однажды: "Как объяснить
встречающиеся во многих историях случаи, когда великие учителя одним
взглядом или каким-либо иным косвенным воздействием одухотворяли
невежественных людей или детей, находящихся с ними в контакте?"
В ответ Бахааддин рассказал следующую притчу, заметив при этом, что
притчи тоже представляют собой метод косвенного одухотворения. Итак, вот
история, рассказанная Накшбандом:
Во времена великой Византийской империи один из визан-тийских
императоров заболел какой-то странной болезнью и никто из его докторов не
знал от нее лекарства.
Во все концы страны были разосланы гонцы, которые должны были
оповестить великих мудрецов и искусных лекарей о болезни византийского
государя и подробно описать им симп-томы этой болезни.
Один посланец прибыл в школу аль-Газали, ибо слава этого величайшего
восточного мудреца достигла Византии.
Выслушав послание, аль-Газали попросил одного из своих учеников
отправиться в Константинополь и осмотреть императора.
Когда этот человек, а звали его аль-Ариф, прибыл к византийскому двору,
его приняли со всевозможными почестями и тут же ввели в императорские покои.
Шейх аль-Ариф первым делом спросил у придворного врача, какие лекарства уже
применяли и какие намеревались применять. Затем он осмотрел больного.
Кончив осмотр, аль-Ариф сказал, что необходимо созвать всех придворных
и тогда он сможет назвать средство, которое излечит императора.
Все приближенные собрались в тронном зале и суфий обратился к ним:
-- Его Императорскому величеству лучше всего использовать веру.
-- Его величество нельзя упрекнуть в недостатке веры, но вера нисколько
не помогает ему исцелиться, -- возразил духовник императора.
-- В таком случае, -- продолжал суфий, -- я вынужден заявить, что на
свете есть только одно средство для спасения императора, но оно такое