Страница:
Что спасло фронт на юге после такого разгрома? Во-первых, линия наступления немецких войск безмерно растянулась - с 500 км до 1500. Резервов у них не было, пришлось привлекать войска союзников - румын, венгров, итальянцев. Две танковые армии - 1-я и 4-я - буквально потерялись среди просторов Кубани, Дона и приволжских степей. Ударные кулаки превратились в растопыренные пятерни. И, во-вторых, опять свое веское слово сказали советские резервы. В июле на смену разбитым 9-й, 21-й, 28-й, 38-й, 40-й армиям были незамедлительно выдвинуты пять общевойсковых резервных армий: 3-я резервная армия стала 60-й армией, 6-я резервная армия - 6-й, 5-я - 63-й, 7-я - 62-й, 1 резервная армия - 64-й. В районе Сталинграда в бой вступили части из формируемых 1-й и 4-й танковой армий (240 танков и две стрелковые дивизии). Это сразу Изменило численное соотношение сил. С 23 по 31 июля 270 тыс. немецких солдат вынуждены были атаковать 300 тыс. советских, имея 3,4 тыс. орудий и минометов против 5 тыс., 400 танков против 1000 (кн. 1, с. 352){2}. Приведя эти "новые" данные, авторы отметили, что до них (т.е. советскими историками), считалось, будто противник имел тройное превосходство в силах. И впрямь, если врать - то не мелочась.
Немцы дрались с фантомами. На месте поверженных армий и фронтов немедля возникали новые. Огромная фронтовая дуга - от Новороссийска и предгорий Кавказа до Волги и Дона - вынудила германское командование разделить группу армий "Юг" на две части: группы армий "А" и "Б". Растянутость коммуникаций привела к перебоям в снабжении. В июле 6-я армия простояла восемь суток, оказавшись без горючего для танков. И стремительное продвижение немцев в конце августа застопорилось. Дальнейшее продвижение войск стало исчисляться считанными километрами. У Сталинграда и Орджоникидзе началась вязкая позиционная борьба, не сулившая громких побед. Стихией вермахта был маневр, а его постепенно стали принуждать биться за тактические задачи, что было на руку Красной Армии.
Для всех поражений Красной Армии 1941-1942 гг. характерна одна общая особенность: советские войска не выдерживали массированного удара противника и обращались в бегство. Но эта закономерность не распространялась на глухую позиционную оборону. Севастополь держался семь месяцев, Одесса - около двух, не был взят Ленинград, а вот в поле советские войска не выдерживали атаки немцев. Почему? Из каких основных частей складывается боевая устойчивость войск?
1. "Винтики войны". Во-первых, паническое отступление 1942 г. во многом было связано с неверием солдат в свое командование. Неверие в то, что оно найдет выход из трудного положения, поможет своевременно огнем и резервами. У Барвенково и в Крыму, на Волховском фронте у Любани и под Ржевом они могли убедиться, что командование часто теряется, не умеет хорошо воевать, не ценит солдатские жизни. Существовала трещина, а может быть - пусть и не везде, пропасть между солдатами и командным составом. Вот свидетельство фронтовика. В письме солдата М.П. Ермолаева от 4 августа 1942 г., перехваченном цензурой, есть такие строки: "Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов" (с. 532-533){3}. Поэтому, когда создавалась угроза окружения, люди предпочитали доверяться инстинкту самосохранения, а не своему командованию. Однако там, где солдаты видели умных командиров и чувствовали толковое управление, в тех частях и соединениях солдаты сражались хорошо. Они знали: их не подведут, не бросят. Единение воли и таланта командиров, боевой выучки и психологической уверенности солдат - вот стержень устойчивости войск.
Во-вторых, огромные потери, которые постоянно несли наши войска в 1941-1942 гг., затрудняли складывание профессионально обученных воинских подразделений, тех, что еще называют "крепкосколоченными". Настоящий солдат на войне - это всегда профессионал. Он может не лучшим образом ходить в строю, забывать "есть глазами" начальство, но он знает, как укрываться от артналета и авиации, как ходить в атаку (отнюдь не цепью, как предписывают Уставы), как подползти к танку противника и т. д. Только с такими солдатами можно выдержать массированную атаку врага, когда кругом рвутся снаряды и бомбы, лавиной идут танки. У обстрелянной части есть уверенность, которой нет у "зеленого" подразделения, а именно, знание того, что будут делать соседи по окопу, артиллеристы, командиры. Солдаты по опыту уже знают - им не дадут пропасть, и потому каждому нужно просто выполнять свое дело. Не случайно писатели-фронтовики нашли такое определение поведения солдата на войне, как "работа". Ведь на одном эмоциональном импульсе (героизм, энтузиазм) победить нельзя. Необходима еще каждодневная деловая подготовка к боям, работа с мелочами, от которых потом будет зависеть жизнь людей или настроение перед боем, - тут и полевая кухня не последнее дело. На героизме можно совершить один великий поступок, но перемолоть многомиллионную армию невозможно. Нужна специфическая будничная работа.
Летом 1942 г. тот тип солдата, который в 1944-1945 гг. придет в Европу, только складывался. В наших солдатах и командирах еще слишком много было от красноармейца довоенного образца с винтовкой-трехлинейкой или наганом, знающего лишь прямолинейные положения Устава. В маневренной войне, где одной из черт профессионализма выступает умение самостоятельно мыслить, он пока проигрывал немецкому солдату. Но в позиционной борьбе, где господствовала линейная тактика, наши солдаты и командиры чувствовали себя много уверенней и потому дрались хорошо. По мере того как возвращались из госпиталей раненые, а значит, обстрелянные бойцы, по мере роста профессионализма командиров, которые реже ставили частям нереальные задачи и тщательнее готовили войска к боям, приходил опыт. Не так быстро, как хотелось, но приходил.
Неустойчивость красноармейских частей в обороне породила известный приказ No 227. В нем отмечалась хорошая работа тыла, дающего все больше оружия, и на вопрос: "Чего же у нас не хватает?" - следовал ответ: "Порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, полках, дивизиях". В этом выводе много было верного, но, как почти все у Сталина, верного в формально-бюрократическом смысле, а не в реальной жизни. В приказе осуждался отход без приказа. Формально все верно. Вопрос состоял в том, как судить о случаях, выходящих за рамки формально верного. Например, при утере штабом связи с частями? Видный социолог, профессор В. Шубкин, в 1942 г. наводчик орудия, поведал такой случай. Их 315-я стрелковая дивизия прибыла под Сталинград 23 августа в момент прорыва немцев. Перед выступлением был зачитан приказ No 227. Прибыв на место, артиллерийская часть не смогла определиться и занять указанные позиции. Это могло расцениваться как отступление. Двое офицеров, посланных найти командование, вернулись через несколько часов. "Какие-то у них были стертые, отрешенные лица... говорили, что генерал, которого они разыскали, даже слушать их не стал, а с ходу заорал: "Читали приказ Сталина? Пойдете под трибунал!" И тут же скомандовал адъютанту: "Подготовь документы!" Скоро в части прошел слух, что те офицеры прострелили друг другу руки и ушли в тыл, "Потом в армейских госпиталях я не раз встречал солдат-самострелов, - рассказывал В. Шубкин. - Но тогда, 23 августа, даже мысль о том, что офицеры, в мужестве которых я не сомневался, боясь оказаться без вины виноватыми, пошли на самострел, казалась мне невероятной"{4}.
Из таких историй и вырастало понимание "окопной" и "штабной" правды. Правды карт, схем, приказов и правды превратностей войны.
Многое зависело от того, как трактовался приказ No 227 командирами и военачальниками: как моральное обязательство воинов или как бездушная инструкция умереть. В нем сфокусировались две ипостаси - высший смысл войны и перестраховка нижестоящего начальника перед вышестоящим.
Маршал М.E. Катуков писал об этом времени: "Сверху требовали: ни шагу назад!" Но этот казавшийся на первый взгляд волевым приказ диктовался часто полнейшей неосведомленностью о реальном положении дел" (с. 13){5}.
Эта неосведомленность складывалась по-разному. Нижестоящие командиры вводили в заблуждение вышестоящих, неправильно оценив обстановку. Так, командующий 40-й армией, по которой немцы готовились нанести главный удар в июне 1942 г., генерал М.А. Парсегов - "человек увлекающийся и потому не особенно расчетливый", по характеристике его сослуживца, на вопрос командующего фронтом Ф.И. Голикова о степени готовности обороны армии бодро заявил: "Мышь не проскочит" (с. 108){6}.
Писатель и солдат-фронтовик Василь Быков писал о "солдатской правде": "Война, однако, учила. Не прежняя, довоенная наука, не военные академии, тем более краткосрочные и ускоренные курсы военных училищ, но единственно личный боевой опыт, который клался в основу боевого мастерства командиров. Постепенно военные действия, особенно на низшем звене, стали обретать элемент разумности... В то время как в войсках жестоко пресекался всякий намек на какое-нибудь превосходство немецкой тактики или немецкого оружия, где-то в верхах, в Генштабе это превосходство втихомолочку учитывалось и из него делались определенные негласные выводы" (с. 31){7}. Вот именно: негласно и втихомолку...
Приведем еще одно принципиальное замечание В. Быкова: "Правилом (на фронте)... была полная покорность перед старшими и беспощадная жестокость по отношению к подчиненным; на этом в войну преуспели многие. Именно степень требовательности, а не что-либо другое, определяла карьеру самых выдающихся полководцев сталинской школы" (с. 34){7}. То была требовательность, основанная на равнодушии к солдатской крови. Главное - это слепое выполнение приказа. Командир или военачальник знал: за большие потери ругать не будут, а тем более снимать с должности, но за уклонение или оспаривание дурацкого приказа снимут обязательно. И оставалось совестливым командирам только возмущаться: "И уж совсем непонятными для меня были настойчивые приказы: несмотря на неуспех, наступать повторно, притом из одного и того же исходного положения, в одном и том же направлении несколько дней подряд, не принимая в расчет, что противник уже усилил этот участок. Много, много раз в таких случаях обливалось мое сердце кровью. Было больно смотреть со своего наблюдательного пункта, как все увеличиваются бесполезные и безвозвратные потери", - вспоминал генерал А.В. Горбатов (с. 241-242){8}.
2. Управление войсками. В исторических трудах, посвященных 1941-1942 гг., часто встречается словосочетание "потерял управление". Терял оное штаб Крымского фронта в мае 1942 г., штаб 9-й армии в том же мае, штаб Юго-Западного фронта в июле 1942 г. И уж бесчисленное число раз теряли управление войсками штабы округов, фронтов, армий в 1941 г. Для войск и штабов это означало потерю информации о том, что происходит в эпицентре событий и вокруг него. Противник автоматически получал инициативу, возможность опережающей перегруппировки сил, выбор удобного для него места и времени удара. В маневренной борьбе это нередко предопределяло победу. А отступление без знания промежуточных рубежей нередко превращалось в бегство. Потерять управление - это, по существу, бросить войска на произвол судьбы. Ситуация непростительная, ибо возможность для нормальной связи с войсками у штабов всегда имелась. Были и радиостанции, и самолеты связи ПО-2, способные сесть и взлететь с "пятачка". Но нередко в нужный момент технических средств либо недоставало, либо они ломались, либо происходило еще что-то субъективно-объективное. Лишь в 1943 г. советское командование изжило этот порок. А в 1942 г. потеря управления часто означала и кое-что другое, более страшное и позорное для командира и командования, - панику в войсках. Когда они бегут, невзирая на команды и приказы, когда части перемешиваются с беженцами, и уже непонятно, кто есть кто...
3. Использование ударных сил: новое no-старому. Юго-Западный и Брянский фронты в июне - июле 1942 г. имели привычное превосходство в танках, не уступали противнику и в артиллерии. Но чтобы нанести фронтам тяжелое поражение, врагу хватило восьми суток, и советские танковые войска, как и в 1941 г., оказались в роли мальчиков для битья.
Когда противник прорвал оборону 40-й армии и устремился к Воронежу, из состава Брянского фронта соседу была выделена 5-я танковая армия под командованием А.И. Лизюкова. Ей ставилась задача ударом во фланг и тыл немецкой 4-й танковой армии сорвать ее наступление. 6 июля 5-я танковая армия вступила в бой. Итог был обескураживающим. Бронированный кулак из сотен танков не только не сделал того, что так хорошо удавалось немецким танкистам, но армия не сумела даже вклиниться в оборону противника, хотя состояла в основном из Т-34, а не "каких-то там" БТ, которые так не любили советские историки, без зазрения совести списывая их как устаревшие. "В самой 5-й танковой армии насчитывалось около 600 танков, тогда как у противника в районе севернее Касторного их имелось не более 300, - писал М.И. Казаков. - К тому же немецкие танки уже в течение целой недели вели бои и вряд ли в должной мере были обеспечены горючим и боеприпасами" (с. 122){6}. Но 5-я танковая армия была разгромлена в течение дня, ее командующий погиб.
По мнению видных советских военачальников, обращавшихся в мемуарах к этому сражению, план контрудара был составлен правильно. "Только теперь, когда изучаешь архивные документы, понимаешь, насколько верно и точно была задумана эта операция", - считал М.Е. Катуков. В числе причин неудач он называет разрозненный ввод в бой соединений, отсутствие разведки и слабое прикрытие танков авиацией и артиллерией (с. 163){5}, т.е. перечисляет все те причины, которыми объяснялась гибель механизированных корпусов в 1941 г. Выходило: прошел год войны, а учеба кровью не пошла впрок.
Немецкий генерал танковых войск Ф. Меллентин так описывает тактику боя с 5-й танковой армией: "В танковом бою у Городища... передовые танковые части русских были встречены противотанковой артиллерией танкового корпуса и затем уничтожались нашими танками, атаковавшими противника с фланга и с тыла. Поскольку у наших командиров была возможность своевременно "заглянуть" в расположение противника (имеется в виду авиация. - Б.Ш.) и узнать, что он готовит, они могли организовать засады и отразить одну за другой контратаки противника. Подобно французам в 1940 году, русское командование растерялось и стало вводить в бой резервы по частям, а это было на руку 4-й танковой армии" (с. 143){9}. С немецким генералом солидаризовался и советский генерал М.И. Казаков, который заключал: "Первый опыт боевого применения танковой армии оказался неудачным. И тотчас же начались разговоры о непригодности такого оперативного объединения вообще. Истинные же причины неудачи заключались... в том, что тогда наши командные инстанции (вплоть до самых высоких) не умели еще организовывать крупное танковое сражение. Не были готовы к таким сражениям и сами танковые войска" (с. 123){6}. Короче говоря, беспомощность "низов" весомо подкреплялась беспомощностью "верхов". В 1942 г. стороннему наблюдателю могло показаться, что с советскими генералами происходит та же история, что и с царскими, которые за редким исключением так и не смогли научиться воевать и потому были сметены ходом Истории вместе с государством и царской армией. К чести советского командования следует сказать, что оно стало делать выводы из поражений.
Работа над ошибками началась сразу после летних поражений. 16 октября 1942 г. был издан специальный приказ Народного комиссара обороны No 325, в котором предписывалось танковые и механизированные корпуса использовать только на направлении главного удара. Танки должны были атаковать на максимальных скоростях, ведя огонь с ходу, применяя маневр на поле боя для выхода во фланг и тыл противника, избегая атаки в лоб. Использовать танковые корпуса было необходимо после преодоления общевойсковыми соединениями главной оборонительной полосы противника. В приказе определялся порядок ввода корпусов и их взаимодействие с артиллерией и танками.
Уже в ноябре - декабре 1942 г. под Сталинградом и на Дону эти разумные требования оказали благотворное воздействие на боевые действия советских бронетанковых войск.
Роковые просчеты противника
Но не только советская военная система совершала принципиальные ошибки и страдала пороками. Уже в 1941 г, германское командование стало принимать одно спорное решение за другим. Но качественное превосходство немецких войск нивелировало их. 1942 год стал годом роковых парадоксов вермахта. Прежде всего произошло уменьшение масштабов применения танковых оперативных соединений в наступательных операциях. Если в 1941 г. наступление вели четыре танковые группы, которые, собственно, и обеспечили все крупные успехи в восточной кампании, то в 1942 г. их осталось только две - 1-я и 4-я танковые армии. 2-я и 3-я танковые армии простояли в обороне весь год. 3-я - в Ржевском выступе, 2-я - у Орла. В конечном счете танковые дивизии у них забрали, и "танковыми" они стали числиться лишь на бумаге. Вещь удивительная, попросту непостижимая! Творцы танковых клиньев, пожинавших плоды масштабных, блицкриговских побед, сами стали отказываться от нажитого богатства.
Пассивность двух танковых армий частично объясняется (если это можно отнести к объяснению) тем, что в октябре 1941 г. танковые группы стали переформировывать в танковые армии путем включения в них пехотных дивизий. Причем пехоту добавили в таком количестве, что вскоре стало совершенно неясным, что первичное и что вторичное: то ли танковым дивизиям придали пехоту, то ли пехоте танковые дивизии. На германское командование нашло затмение. Апофеозом его стала практика наделения танковых армий собственными участками обороны. Моторизованные и танковые соединения, а также органы управления стали использоваться в чисто позиционной войне. Это стало началом заката германских бронетанковых войск стратегического назначения, каковыми были до сих пор танковые группы. Затмение было столь полным, что даже из всех четырех танковых армий вермахта стали выхолащивать их танковую суть. Например, наступающая 4-я танковая армия на 31 июля 1942 г. состояла из шести пехотных, одной танковой и одной моторизованной дивизий! То есть, в сущности, это была обычная полевая армия, усиленная небольшими бронетанковыми.силами. В таком же положении пребывала 1-я танковая армия Э. Клейста. На 12 августа 1942 г. она состояла из трех танковых и двух моторизованных дивизий, а также восьми пехотных дивизий. Причем три из них были горные. Сходство между танковыми и горными войсками такое же, как между парашютистами и пограничниками.
Советское командование тоже принялось было формировать свои танковые армии как сочетание танковых и стрелковых дивизий, но очень быстро поняло бесперспективность такого слияния - танковые армии теряли свою мобильность. Поэтому 28 января 1943 г. ГКО принял постановление о создании танковых армий однородного состава, включающих два танковых и один механизированный корпус. Это решениё предопределило организационное превосходство советских танковых войск над немецкими, а значит, закат вермахта.
Изобилие целей на огромных пространствах России приводило к просчетам в их выборе. Так, после завершения штурма Севастополя, в разгар наступления на юге 11-я немецкая армия была услана на север, брать Ленинград, но оказалась втянута в бои местного значения. Опытное, почти элитное, оперативное соединение было выключено на главном стратегическом направлении - на юге.
Другой роковой ошибкой стало превращение сталинградского участка фронта в новый Верден. Пока шла маневренная война, немецкие войска были хозяевами положения. Но Гитлер, будучи верховным главнокомандующим, попал в ловушку позиционной борьбы и загнал в нее вермахт. Для этого надо было лишь повести лобовое наступление на Сталинград в духе советского командования.
6-я армия, совершив стремительный рывок на 600 км, 24 июля оказалась в 150 км от Сталинграда. Но двигалась она не в безвоздушном пространстве - копилась усталость, безмерно растянулись тыловые коммуникации, поэтому выдвижения ей навстречу из резерва 62-й и 64-й армий оказалось достаточно, чтобы остановить ее. Тогда ей придали 4-ю танковую армию. Потом дополнили группировку двумя румынскими армиями. Затем туда стали посылать самые большие по сравнению с другими участками фронта маршевые пополнения. Захват десятка разрушенных городских кварталов стал маниакальной идеей Гитлера. Период маневренных операций закончился в конце августа. Получив возможность вести окопную войну, советское верховное командование воспрянуло духом. То был щедрый подарок. Началась сталинградская мясорубка имени Вердена. В Первой мировой войне Верден 1916 г. стал прологом к поражению германской армии. Во Второй мировой войне ситуация зеркально повторилась, таким прологом стал Сталинград.
Глава 6. Поворотный пункт в войне: операции и потери
Летом 1942 г. перед Верховным Главнокомандованием Красной Армии стояла задача остановить отступление, которое приняло формы развала Южного фронта. 9 августа из Ставки пришел приказ командующим Юго-Западным и недавно созданным Сталинградским фронтами, в котором говорилось: "Верховный Главнокомандующий обязывает как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Горлова не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага". Как бить врага, "щадя" свои силы и с наименьшими жертвами, Сталин не знал и потому продолжал делать ставку на частные наступления без должной подготовки. Было решено имеющимися силами атаковать 6-ю немецкую армию, нацеленную на Сталинград. Для этого 9 августа командование двух фронтов объединилось в руках А.И. Еременко. Однако плохо обеспеченная операция успеха не имела. Более того, германские дивизии, разбив советские части во встречном бою, прорвали фронт, и 23 августа танки 14-го танкового корпуса, совершив 60-километровый рывок, достигли северо-западной окраины Сталинграда. Положение выправили ополченцы, фронтовые резервы и 60 танков, ремонтировавшихся в цехах тракторного завода, и город удалось удержать. Но надолго ли? В Ставке созрело новое решение - нанесением флангового удара оттянуть часть сил немцев от города. Положение было аховое. Сталин, видимо, осознал, что он плохой стратег. Шапошников уже изрядно подзабыл, как самостоятельно мыслить. Требовался человек, который мог бы взять на себя разработку стратегических планов и их координацию в рамках фронтов. Выбор пал на Г.К. Жукова. В августе Сталин назначил его заместителем Верховного Главнокомандующего. Первое задание Жукову на этом посту - спасти положение на Волге. 29 августа Жуков отбыл под Сталинград для курирования намеченного контрнаступления. План действий у выделенных для удара Ьй (ошибка сканирования) гвардейской, 66-й и 24-й армий был уже утвержден, и Жукову предстояло лишь проконтролировать его выполнение. Прибыв на место, он столкнулся с уже традиционным явлением - неудовлетворительной готовностью частей к наступлению: не подвезены в нужном количестве боеприпасы, нет должного взаимодействия пехоты с артиллерией и пр. Жуков попросил Сталина задержать выступление, но и несколько дней отсрочки существенного перелома в ход подготовки войск не внесли. Начавшееся 5 сентября наступление отвлекло небольшое количество немецких войск от Сталинграда, но сколь-нибудь серьезного вклинивания в оборону противника не произошло. Вернувшись 12 сентября в Москву, Жуков доложил о бесперспективности этого наступления и подобных ударов в будущем. В сущности, речь шла о продолжающемся вот уже второй год кризисе наступательной стратегии советского командования, так как столь же неудачными оказались наступательные операции под Ленинградом (у Синявино) и Ржевом, проведенные в августе - сентябре 1942 г.
Ф. Меллентин язвительно писал о "кладбищенской" тактике советского командования: "В начале сентября русские с целью облегчить положение защитников Сталинграда стали предпринимать атаки на фронте 14-го танкового корпуса. Ежедневно свыше 100 танков в сопровождении крупных сил пехоты (массирование пехоты вообще было характерно для действий русских) атаковали позиции немецких войск. Наступление велось по принятому у русских принципу: уж если "Иван" решил что-то захватить, он бросает в бой крупные массы войск до тех пор, пока не достигнет поставленной цели или не исчерпает всех своих резервов" (с. 148){1}. Тупик частных операций на истощение необходимо было преодолевать, иначе это грозило вылиться в войну до "последнего солдата", а в известном приказе Сталина No 227 отмечалось главное: "Мы потеряли более 70 миллионов населения... У нас нет уже теперь преобладания над немцами в людских резервах". Значит, предстояло как-то ужаться в расходовании солдат, ведь вопрос стоял о сохранении власти тов. Сталина. Суровая необходимость заставляла учиться воевать. Именно в это время инициировалась пьеса Корнейчука "Фронт" о "современном" и "несовременном" типе командующего. Новая концепция родилась 12-13 сентября в беседах А.М. Василевского и Г.К. Жукова в Москве. "Перебрав все возможные варианты, - вспоминал Жуков, - мы решили предложить И.В. Сталину приступить к подготовке контрнаступления, чтобы нанести противнику в районе Сталинграда такой удар, который резко изменил бы стратегическую обстановку на юге страны в нашу пользу" (с. 402){2}.
Немцы дрались с фантомами. На месте поверженных армий и фронтов немедля возникали новые. Огромная фронтовая дуга - от Новороссийска и предгорий Кавказа до Волги и Дона - вынудила германское командование разделить группу армий "Юг" на две части: группы армий "А" и "Б". Растянутость коммуникаций привела к перебоям в снабжении. В июле 6-я армия простояла восемь суток, оказавшись без горючего для танков. И стремительное продвижение немцев в конце августа застопорилось. Дальнейшее продвижение войск стало исчисляться считанными километрами. У Сталинграда и Орджоникидзе началась вязкая позиционная борьба, не сулившая громких побед. Стихией вермахта был маневр, а его постепенно стали принуждать биться за тактические задачи, что было на руку Красной Армии.
Для всех поражений Красной Армии 1941-1942 гг. характерна одна общая особенность: советские войска не выдерживали массированного удара противника и обращались в бегство. Но эта закономерность не распространялась на глухую позиционную оборону. Севастополь держался семь месяцев, Одесса - около двух, не был взят Ленинград, а вот в поле советские войска не выдерживали атаки немцев. Почему? Из каких основных частей складывается боевая устойчивость войск?
1. "Винтики войны". Во-первых, паническое отступление 1942 г. во многом было связано с неверием солдат в свое командование. Неверие в то, что оно найдет выход из трудного положения, поможет своевременно огнем и резервами. У Барвенково и в Крыму, на Волховском фронте у Любани и под Ржевом они могли убедиться, что командование часто теряется, не умеет хорошо воевать, не ценит солдатские жизни. Существовала трещина, а может быть - пусть и не везде, пропасть между солдатами и командным составом. Вот свидетельство фронтовика. В письме солдата М.П. Ермолаева от 4 августа 1942 г., перехваченном цензурой, есть такие строки: "Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов" (с. 532-533){3}. Поэтому, когда создавалась угроза окружения, люди предпочитали доверяться инстинкту самосохранения, а не своему командованию. Однако там, где солдаты видели умных командиров и чувствовали толковое управление, в тех частях и соединениях солдаты сражались хорошо. Они знали: их не подведут, не бросят. Единение воли и таланта командиров, боевой выучки и психологической уверенности солдат - вот стержень устойчивости войск.
Во-вторых, огромные потери, которые постоянно несли наши войска в 1941-1942 гг., затрудняли складывание профессионально обученных воинских подразделений, тех, что еще называют "крепкосколоченными". Настоящий солдат на войне - это всегда профессионал. Он может не лучшим образом ходить в строю, забывать "есть глазами" начальство, но он знает, как укрываться от артналета и авиации, как ходить в атаку (отнюдь не цепью, как предписывают Уставы), как подползти к танку противника и т. д. Только с такими солдатами можно выдержать массированную атаку врага, когда кругом рвутся снаряды и бомбы, лавиной идут танки. У обстрелянной части есть уверенность, которой нет у "зеленого" подразделения, а именно, знание того, что будут делать соседи по окопу, артиллеристы, командиры. Солдаты по опыту уже знают - им не дадут пропасть, и потому каждому нужно просто выполнять свое дело. Не случайно писатели-фронтовики нашли такое определение поведения солдата на войне, как "работа". Ведь на одном эмоциональном импульсе (героизм, энтузиазм) победить нельзя. Необходима еще каждодневная деловая подготовка к боям, работа с мелочами, от которых потом будет зависеть жизнь людей или настроение перед боем, - тут и полевая кухня не последнее дело. На героизме можно совершить один великий поступок, но перемолоть многомиллионную армию невозможно. Нужна специфическая будничная работа.
Летом 1942 г. тот тип солдата, который в 1944-1945 гг. придет в Европу, только складывался. В наших солдатах и командирах еще слишком много было от красноармейца довоенного образца с винтовкой-трехлинейкой или наганом, знающего лишь прямолинейные положения Устава. В маневренной войне, где одной из черт профессионализма выступает умение самостоятельно мыслить, он пока проигрывал немецкому солдату. Но в позиционной борьбе, где господствовала линейная тактика, наши солдаты и командиры чувствовали себя много уверенней и потому дрались хорошо. По мере того как возвращались из госпиталей раненые, а значит, обстрелянные бойцы, по мере роста профессионализма командиров, которые реже ставили частям нереальные задачи и тщательнее готовили войска к боям, приходил опыт. Не так быстро, как хотелось, но приходил.
Неустойчивость красноармейских частей в обороне породила известный приказ No 227. В нем отмечалась хорошая работа тыла, дающего все больше оружия, и на вопрос: "Чего же у нас не хватает?" - следовал ответ: "Порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, полках, дивизиях". В этом выводе много было верного, но, как почти все у Сталина, верного в формально-бюрократическом смысле, а не в реальной жизни. В приказе осуждался отход без приказа. Формально все верно. Вопрос состоял в том, как судить о случаях, выходящих за рамки формально верного. Например, при утере штабом связи с частями? Видный социолог, профессор В. Шубкин, в 1942 г. наводчик орудия, поведал такой случай. Их 315-я стрелковая дивизия прибыла под Сталинград 23 августа в момент прорыва немцев. Перед выступлением был зачитан приказ No 227. Прибыв на место, артиллерийская часть не смогла определиться и занять указанные позиции. Это могло расцениваться как отступление. Двое офицеров, посланных найти командование, вернулись через несколько часов. "Какие-то у них были стертые, отрешенные лица... говорили, что генерал, которого они разыскали, даже слушать их не стал, а с ходу заорал: "Читали приказ Сталина? Пойдете под трибунал!" И тут же скомандовал адъютанту: "Подготовь документы!" Скоро в части прошел слух, что те офицеры прострелили друг другу руки и ушли в тыл, "Потом в армейских госпиталях я не раз встречал солдат-самострелов, - рассказывал В. Шубкин. - Но тогда, 23 августа, даже мысль о том, что офицеры, в мужестве которых я не сомневался, боясь оказаться без вины виноватыми, пошли на самострел, казалась мне невероятной"{4}.
Из таких историй и вырастало понимание "окопной" и "штабной" правды. Правды карт, схем, приказов и правды превратностей войны.
Многое зависело от того, как трактовался приказ No 227 командирами и военачальниками: как моральное обязательство воинов или как бездушная инструкция умереть. В нем сфокусировались две ипостаси - высший смысл войны и перестраховка нижестоящего начальника перед вышестоящим.
Маршал М.E. Катуков писал об этом времени: "Сверху требовали: ни шагу назад!" Но этот казавшийся на первый взгляд волевым приказ диктовался часто полнейшей неосведомленностью о реальном положении дел" (с. 13){5}.
Эта неосведомленность складывалась по-разному. Нижестоящие командиры вводили в заблуждение вышестоящих, неправильно оценив обстановку. Так, командующий 40-й армией, по которой немцы готовились нанести главный удар в июне 1942 г., генерал М.А. Парсегов - "человек увлекающийся и потому не особенно расчетливый", по характеристике его сослуживца, на вопрос командующего фронтом Ф.И. Голикова о степени готовности обороны армии бодро заявил: "Мышь не проскочит" (с. 108){6}.
Писатель и солдат-фронтовик Василь Быков писал о "солдатской правде": "Война, однако, учила. Не прежняя, довоенная наука, не военные академии, тем более краткосрочные и ускоренные курсы военных училищ, но единственно личный боевой опыт, который клался в основу боевого мастерства командиров. Постепенно военные действия, особенно на низшем звене, стали обретать элемент разумности... В то время как в войсках жестоко пресекался всякий намек на какое-нибудь превосходство немецкой тактики или немецкого оружия, где-то в верхах, в Генштабе это превосходство втихомолочку учитывалось и из него делались определенные негласные выводы" (с. 31){7}. Вот именно: негласно и втихомолку...
Приведем еще одно принципиальное замечание В. Быкова: "Правилом (на фронте)... была полная покорность перед старшими и беспощадная жестокость по отношению к подчиненным; на этом в войну преуспели многие. Именно степень требовательности, а не что-либо другое, определяла карьеру самых выдающихся полководцев сталинской школы" (с. 34){7}. То была требовательность, основанная на равнодушии к солдатской крови. Главное - это слепое выполнение приказа. Командир или военачальник знал: за большие потери ругать не будут, а тем более снимать с должности, но за уклонение или оспаривание дурацкого приказа снимут обязательно. И оставалось совестливым командирам только возмущаться: "И уж совсем непонятными для меня были настойчивые приказы: несмотря на неуспех, наступать повторно, притом из одного и того же исходного положения, в одном и том же направлении несколько дней подряд, не принимая в расчет, что противник уже усилил этот участок. Много, много раз в таких случаях обливалось мое сердце кровью. Было больно смотреть со своего наблюдательного пункта, как все увеличиваются бесполезные и безвозвратные потери", - вспоминал генерал А.В. Горбатов (с. 241-242){8}.
2. Управление войсками. В исторических трудах, посвященных 1941-1942 гг., часто встречается словосочетание "потерял управление". Терял оное штаб Крымского фронта в мае 1942 г., штаб 9-й армии в том же мае, штаб Юго-Западного фронта в июле 1942 г. И уж бесчисленное число раз теряли управление войсками штабы округов, фронтов, армий в 1941 г. Для войск и штабов это означало потерю информации о том, что происходит в эпицентре событий и вокруг него. Противник автоматически получал инициативу, возможность опережающей перегруппировки сил, выбор удобного для него места и времени удара. В маневренной борьбе это нередко предопределяло победу. А отступление без знания промежуточных рубежей нередко превращалось в бегство. Потерять управление - это, по существу, бросить войска на произвол судьбы. Ситуация непростительная, ибо возможность для нормальной связи с войсками у штабов всегда имелась. Были и радиостанции, и самолеты связи ПО-2, способные сесть и взлететь с "пятачка". Но нередко в нужный момент технических средств либо недоставало, либо они ломались, либо происходило еще что-то субъективно-объективное. Лишь в 1943 г. советское командование изжило этот порок. А в 1942 г. потеря управления часто означала и кое-что другое, более страшное и позорное для командира и командования, - панику в войсках. Когда они бегут, невзирая на команды и приказы, когда части перемешиваются с беженцами, и уже непонятно, кто есть кто...
3. Использование ударных сил: новое no-старому. Юго-Западный и Брянский фронты в июне - июле 1942 г. имели привычное превосходство в танках, не уступали противнику и в артиллерии. Но чтобы нанести фронтам тяжелое поражение, врагу хватило восьми суток, и советские танковые войска, как и в 1941 г., оказались в роли мальчиков для битья.
Когда противник прорвал оборону 40-й армии и устремился к Воронежу, из состава Брянского фронта соседу была выделена 5-я танковая армия под командованием А.И. Лизюкова. Ей ставилась задача ударом во фланг и тыл немецкой 4-й танковой армии сорвать ее наступление. 6 июля 5-я танковая армия вступила в бой. Итог был обескураживающим. Бронированный кулак из сотен танков не только не сделал того, что так хорошо удавалось немецким танкистам, но армия не сумела даже вклиниться в оборону противника, хотя состояла в основном из Т-34, а не "каких-то там" БТ, которые так не любили советские историки, без зазрения совести списывая их как устаревшие. "В самой 5-й танковой армии насчитывалось около 600 танков, тогда как у противника в районе севернее Касторного их имелось не более 300, - писал М.И. Казаков. - К тому же немецкие танки уже в течение целой недели вели бои и вряд ли в должной мере были обеспечены горючим и боеприпасами" (с. 122){6}. Но 5-я танковая армия была разгромлена в течение дня, ее командующий погиб.
По мнению видных советских военачальников, обращавшихся в мемуарах к этому сражению, план контрудара был составлен правильно. "Только теперь, когда изучаешь архивные документы, понимаешь, насколько верно и точно была задумана эта операция", - считал М.Е. Катуков. В числе причин неудач он называет разрозненный ввод в бой соединений, отсутствие разведки и слабое прикрытие танков авиацией и артиллерией (с. 163){5}, т.е. перечисляет все те причины, которыми объяснялась гибель механизированных корпусов в 1941 г. Выходило: прошел год войны, а учеба кровью не пошла впрок.
Немецкий генерал танковых войск Ф. Меллентин так описывает тактику боя с 5-й танковой армией: "В танковом бою у Городища... передовые танковые части русских были встречены противотанковой артиллерией танкового корпуса и затем уничтожались нашими танками, атаковавшими противника с фланга и с тыла. Поскольку у наших командиров была возможность своевременно "заглянуть" в расположение противника (имеется в виду авиация. - Б.Ш.) и узнать, что он готовит, они могли организовать засады и отразить одну за другой контратаки противника. Подобно французам в 1940 году, русское командование растерялось и стало вводить в бой резервы по частям, а это было на руку 4-й танковой армии" (с. 143){9}. С немецким генералом солидаризовался и советский генерал М.И. Казаков, который заключал: "Первый опыт боевого применения танковой армии оказался неудачным. И тотчас же начались разговоры о непригодности такого оперативного объединения вообще. Истинные же причины неудачи заключались... в том, что тогда наши командные инстанции (вплоть до самых высоких) не умели еще организовывать крупное танковое сражение. Не были готовы к таким сражениям и сами танковые войска" (с. 123){6}. Короче говоря, беспомощность "низов" весомо подкреплялась беспомощностью "верхов". В 1942 г. стороннему наблюдателю могло показаться, что с советскими генералами происходит та же история, что и с царскими, которые за редким исключением так и не смогли научиться воевать и потому были сметены ходом Истории вместе с государством и царской армией. К чести советского командования следует сказать, что оно стало делать выводы из поражений.
Работа над ошибками началась сразу после летних поражений. 16 октября 1942 г. был издан специальный приказ Народного комиссара обороны No 325, в котором предписывалось танковые и механизированные корпуса использовать только на направлении главного удара. Танки должны были атаковать на максимальных скоростях, ведя огонь с ходу, применяя маневр на поле боя для выхода во фланг и тыл противника, избегая атаки в лоб. Использовать танковые корпуса было необходимо после преодоления общевойсковыми соединениями главной оборонительной полосы противника. В приказе определялся порядок ввода корпусов и их взаимодействие с артиллерией и танками.
Уже в ноябре - декабре 1942 г. под Сталинградом и на Дону эти разумные требования оказали благотворное воздействие на боевые действия советских бронетанковых войск.
Роковые просчеты противника
Но не только советская военная система совершала принципиальные ошибки и страдала пороками. Уже в 1941 г, германское командование стало принимать одно спорное решение за другим. Но качественное превосходство немецких войск нивелировало их. 1942 год стал годом роковых парадоксов вермахта. Прежде всего произошло уменьшение масштабов применения танковых оперативных соединений в наступательных операциях. Если в 1941 г. наступление вели четыре танковые группы, которые, собственно, и обеспечили все крупные успехи в восточной кампании, то в 1942 г. их осталось только две - 1-я и 4-я танковые армии. 2-я и 3-я танковые армии простояли в обороне весь год. 3-я - в Ржевском выступе, 2-я - у Орла. В конечном счете танковые дивизии у них забрали, и "танковыми" они стали числиться лишь на бумаге. Вещь удивительная, попросту непостижимая! Творцы танковых клиньев, пожинавших плоды масштабных, блицкриговских побед, сами стали отказываться от нажитого богатства.
Пассивность двух танковых армий частично объясняется (если это можно отнести к объяснению) тем, что в октябре 1941 г. танковые группы стали переформировывать в танковые армии путем включения в них пехотных дивизий. Причем пехоту добавили в таком количестве, что вскоре стало совершенно неясным, что первичное и что вторичное: то ли танковым дивизиям придали пехоту, то ли пехоте танковые дивизии. На германское командование нашло затмение. Апофеозом его стала практика наделения танковых армий собственными участками обороны. Моторизованные и танковые соединения, а также органы управления стали использоваться в чисто позиционной войне. Это стало началом заката германских бронетанковых войск стратегического назначения, каковыми были до сих пор танковые группы. Затмение было столь полным, что даже из всех четырех танковых армий вермахта стали выхолащивать их танковую суть. Например, наступающая 4-я танковая армия на 31 июля 1942 г. состояла из шести пехотных, одной танковой и одной моторизованной дивизий! То есть, в сущности, это была обычная полевая армия, усиленная небольшими бронетанковыми.силами. В таком же положении пребывала 1-я танковая армия Э. Клейста. На 12 августа 1942 г. она состояла из трех танковых и двух моторизованных дивизий, а также восьми пехотных дивизий. Причем три из них были горные. Сходство между танковыми и горными войсками такое же, как между парашютистами и пограничниками.
Советское командование тоже принялось было формировать свои танковые армии как сочетание танковых и стрелковых дивизий, но очень быстро поняло бесперспективность такого слияния - танковые армии теряли свою мобильность. Поэтому 28 января 1943 г. ГКО принял постановление о создании танковых армий однородного состава, включающих два танковых и один механизированный корпус. Это решениё предопределило организационное превосходство советских танковых войск над немецкими, а значит, закат вермахта.
Изобилие целей на огромных пространствах России приводило к просчетам в их выборе. Так, после завершения штурма Севастополя, в разгар наступления на юге 11-я немецкая армия была услана на север, брать Ленинград, но оказалась втянута в бои местного значения. Опытное, почти элитное, оперативное соединение было выключено на главном стратегическом направлении - на юге.
Другой роковой ошибкой стало превращение сталинградского участка фронта в новый Верден. Пока шла маневренная война, немецкие войска были хозяевами положения. Но Гитлер, будучи верховным главнокомандующим, попал в ловушку позиционной борьбы и загнал в нее вермахт. Для этого надо было лишь повести лобовое наступление на Сталинград в духе советского командования.
6-я армия, совершив стремительный рывок на 600 км, 24 июля оказалась в 150 км от Сталинграда. Но двигалась она не в безвоздушном пространстве - копилась усталость, безмерно растянулись тыловые коммуникации, поэтому выдвижения ей навстречу из резерва 62-й и 64-й армий оказалось достаточно, чтобы остановить ее. Тогда ей придали 4-ю танковую армию. Потом дополнили группировку двумя румынскими армиями. Затем туда стали посылать самые большие по сравнению с другими участками фронта маршевые пополнения. Захват десятка разрушенных городских кварталов стал маниакальной идеей Гитлера. Период маневренных операций закончился в конце августа. Получив возможность вести окопную войну, советское верховное командование воспрянуло духом. То был щедрый подарок. Началась сталинградская мясорубка имени Вердена. В Первой мировой войне Верден 1916 г. стал прологом к поражению германской армии. Во Второй мировой войне ситуация зеркально повторилась, таким прологом стал Сталинград.
Глава 6. Поворотный пункт в войне: операции и потери
Летом 1942 г. перед Верховным Главнокомандованием Красной Армии стояла задача остановить отступление, которое приняло формы развала Южного фронта. 9 августа из Ставки пришел приказ командующим Юго-Западным и недавно созданным Сталинградским фронтами, в котором говорилось: "Верховный Главнокомандующий обязывает как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Горлова не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага". Как бить врага, "щадя" свои силы и с наименьшими жертвами, Сталин не знал и потому продолжал делать ставку на частные наступления без должной подготовки. Было решено имеющимися силами атаковать 6-ю немецкую армию, нацеленную на Сталинград. Для этого 9 августа командование двух фронтов объединилось в руках А.И. Еременко. Однако плохо обеспеченная операция успеха не имела. Более того, германские дивизии, разбив советские части во встречном бою, прорвали фронт, и 23 августа танки 14-го танкового корпуса, совершив 60-километровый рывок, достигли северо-западной окраины Сталинграда. Положение выправили ополченцы, фронтовые резервы и 60 танков, ремонтировавшихся в цехах тракторного завода, и город удалось удержать. Но надолго ли? В Ставке созрело новое решение - нанесением флангового удара оттянуть часть сил немцев от города. Положение было аховое. Сталин, видимо, осознал, что он плохой стратег. Шапошников уже изрядно подзабыл, как самостоятельно мыслить. Требовался человек, который мог бы взять на себя разработку стратегических планов и их координацию в рамках фронтов. Выбор пал на Г.К. Жукова. В августе Сталин назначил его заместителем Верховного Главнокомандующего. Первое задание Жукову на этом посту - спасти положение на Волге. 29 августа Жуков отбыл под Сталинград для курирования намеченного контрнаступления. План действий у выделенных для удара Ьй (ошибка сканирования) гвардейской, 66-й и 24-й армий был уже утвержден, и Жукову предстояло лишь проконтролировать его выполнение. Прибыв на место, он столкнулся с уже традиционным явлением - неудовлетворительной готовностью частей к наступлению: не подвезены в нужном количестве боеприпасы, нет должного взаимодействия пехоты с артиллерией и пр. Жуков попросил Сталина задержать выступление, но и несколько дней отсрочки существенного перелома в ход подготовки войск не внесли. Начавшееся 5 сентября наступление отвлекло небольшое количество немецких войск от Сталинграда, но сколь-нибудь серьезного вклинивания в оборону противника не произошло. Вернувшись 12 сентября в Москву, Жуков доложил о бесперспективности этого наступления и подобных ударов в будущем. В сущности, речь шла о продолжающемся вот уже второй год кризисе наступательной стратегии советского командования, так как столь же неудачными оказались наступательные операции под Ленинградом (у Синявино) и Ржевом, проведенные в августе - сентябре 1942 г.
Ф. Меллентин язвительно писал о "кладбищенской" тактике советского командования: "В начале сентября русские с целью облегчить положение защитников Сталинграда стали предпринимать атаки на фронте 14-го танкового корпуса. Ежедневно свыше 100 танков в сопровождении крупных сил пехоты (массирование пехоты вообще было характерно для действий русских) атаковали позиции немецких войск. Наступление велось по принятому у русских принципу: уж если "Иван" решил что-то захватить, он бросает в бой крупные массы войск до тех пор, пока не достигнет поставленной цели или не исчерпает всех своих резервов" (с. 148){1}. Тупик частных операций на истощение необходимо было преодолевать, иначе это грозило вылиться в войну до "последнего солдата", а в известном приказе Сталина No 227 отмечалось главное: "Мы потеряли более 70 миллионов населения... У нас нет уже теперь преобладания над немцами в людских резервах". Значит, предстояло как-то ужаться в расходовании солдат, ведь вопрос стоял о сохранении власти тов. Сталина. Суровая необходимость заставляла учиться воевать. Именно в это время инициировалась пьеса Корнейчука "Фронт" о "современном" и "несовременном" типе командующего. Новая концепция родилась 12-13 сентября в беседах А.М. Василевского и Г.К. Жукова в Москве. "Перебрав все возможные варианты, - вспоминал Жуков, - мы решили предложить И.В. Сталину приступить к подготовке контрнаступления, чтобы нанести противнику в районе Сталинграда такой удар, который резко изменил бы стратегическую обстановку на юге страны в нашу пользу" (с. 402){2}.