Страница:
Однако сам факт перенесения места действия не разъясняет сколько-нибудь удовлетворительно той цели, ради которой оно было предпринято. Действительно, Генри VIII доверил опеку над старым королевским заповедником в Фулбруке с его небольшим замком, построенным герцогом Бедфордом, одному из предков елизаветинских Люси. Однако впоследствии этот заповедник пришел в упадок. Сорняки заглушили его, частокол развалился, и новый владелец, сэр Уильям Комптон, вывозил на телеге кирпичи из разрушенного замка, чтобы использовать их при постройке великолепных сооружений в Комптон-Уайниейтсе. Местные охотники считали немногих уцелевших здесь оленей ничейной дичью. Еще до 1557 г. Фулбрук перестал считаться заповедником и не был таковым по крайней мере до 1615 г., когда другой сэр, Томас Люси, приобрел эти земли и жилой дом с хозяйственными постройками и обнес их новой оградой.
Впрочем, где именно произошла эта история, не так уж важно, поскольку мировой судья мог арестовать браконьера где угодно в пределах территории, на которую распространяется его юрисдикция. Но никто из должностных лиц не мог отдать приказ о порке, так как преступление (согласно действовавшему закону об охране дичи) квалифицировалось как вторжение в чужое владение с причинением ущерба, а не как уголовное преступление и наказывалось штрафом, составлявшим в сумме тройную стоимость нанесенного ущерба, или заключением в тюрьму не более чем на три месяца; кроме того, преступник должен был представить гарантию своего хорошего поведения в течение последующих семи лет. Если же этот проступок можно было истолковать как бесчинство, наказание полагалось более суровое, и, если Шекспир действительно написал злую балладу, можно было прибегнуть к положениям, касающимся преступной клеветы.
Легенда подчеркивает строгость мирового судьи, а в балладе высмеиваются рога обманутого мужа и ослиные уши члена парламента; так что неплохо бы представить себе характер сэра Томаса Люси. Он был старшим ребенком в семье, где росли десять детей, и ему исполнилось всего четырнадцать лет, когда отец устроил его брак с тринадцатилетней Джойс Эктон, единственной наследницей состоятельного вустерского землевладельца. Благодаря ее состоянию удалось перестроить Чарлкот, где в 1565 г. фаворит королевы Роберт Дадли от ее имени посвятил Томаса в рыцари; а спустя семь лет сама Елизавета почивала на перинах из гусиного пера в Большой спальне и подарила дочери Люси прелестный драгоценный камень. Этот человек с прямым носом, квадратной челюстью и с аккуратно подстриженной бородой (таким он выглядит на гипсовом изображении) приобрел в Уорикшире большую силу. В парламенте он был занят благочестивыми трудами, назначая наказания служившим и слушавшим католические мессы. Кроме того, он составил законопроект, навсегда оставшийся в комиссии, о "более тщательной охране посевов и дичи" посредством объявления браконьерства уголовным преступлением. В качестве мирового судьи ее величества королевы этот пуританин-помещик употреблял свои силы главным образом на борьбу с "уклоняющимися", одного из которых он буквально сам обнаружил умиравшим от голода в стоге сена; и будучи ревностным инквизитором во время своей службы в одной из комиссий Тайного совета, он заслужил благосклонность этой внушавшей ужас могущественной организации. Признательный парламент провел в 1584 г. билль, наделив сэра Томаса Люси и ему подобных "определенными" землями, которые, вероятно, были конфискованы у эмигрировавших католиков. Город Стратфорд потчевал сэра Томаса испанским вином и бордо в трактирах "Медведь" и "Лебедь". И если общество он заставлял бояться и уважать себя, то в личных отношениях был не столь суров. Он написал рекомендательные письма для одной благородной дамы и для одной служанки. В 1584 г. благодаря его хлопотам была улажена тяжба между сыном одного из его слуг и другом Шекспира Гамнетом Сэдлером {19}. Отношение к своей жене этот сквайр выразил в эпитафии, украшающей родовую гробницу в церкви св. Леонарда в Чарлкоте:
Когда все уже сказано, остается добавить, что женщина, наделенная
и украшенная добродетелью которую нельзя было превзойти и которой
никто не обладал в равной мере, прожила жизнь добродетельнейшим
образом и скончалась как нельзя благочестиво. Надпись сия сделана тем,
кто лучше всех знал истинность написанного
Томасом Люси {20}.
Когда в 1600 г. Люси умер, великий Кемден, герольдмейстер Кларенсью, устроил похороны, на которых присутствовали и другие герольды. По правде сказать, сэр Томас не очень похож на того деспота, которым его рисует предание, или на рогоносца из баллады. Не соответствует он и карикатурному изображению недалекого Шеллоу из "Виндзорских насмешниц".
Сомнение вызывает другое. Мировой судья не сам определяет приговор для правонарушителя, которому он предъявляет иск. Если щука была геральдической эмблемой сэра Томаса, то такая же эмблема была (среди прочих) у Гаскоинов, графов Нортгемптон и у Общества торговцев вяленой рыбой {21}. Некоторым ученым, которые исходят из представлений о личности и творчестве Шекспира, основанных на его драматургии, кажется невероятным, чтобы он мог таить злобу в течение десяти лет и затем излить ее, уязвив свою жертву в какой-то пьесе. Но даже если предположить, что это было именно так, многие ли лондонские зрители, даже среди придворной публики, могли понять скрытые намеки на какого-то провинциального джентльмена и на событие, давным-давно происшедшее в его имении? Более того, если даже эти намеки были понятны нескольким посвященным, стал бы такой профессиональный драматург, как Шекспир, рисковать, оскорбляя высокопоставленных друзей человека, имевшего заслуги перед государством? Это было бы безрассудно и к тому же непоследовательно, ибо Шекспир отнесся с уважением к сэру Уильяму Люси, предку сэра Томаса, упомянув его в первой части "Генри VI"; и более ранний судья Шеллоу во второй части "Генри IV" изображен без злобы, и, как кажется, без конкретных намеков. Интересно было бы знать, зародилась ли эта легенда много позже написания "Виндзорских насмешниц", и после смерти автора среди местных жителей, которые прочли эту пьесу и, припомнив шутки про щук и вшей, истолковали этот отрывок в соответствии с собственным чувством негодования, вызванным могуществом соседнего рода. Время шутит с нами шутки: события совпадают. В 1610 г. другой сэр Томас Люси, третий по счету, действительно предъявил в Звездную палату иск против браконьеров, которые с оружием в руках проникли в его заповедник в Сеттоне, убили оленя и впоследствии похвалялись этим в пивной {22}. Возможно, по косвенной ассоциации этот более поздний случай проник в предание.
Тем не менее начальные строки "Винздорских насмешниц" содержат отчетливый намек, и, хотя этот вопрос и без того уже достаточно запутан, другой прототип судьи Шеллоу был предложен уже в наш век. Этим кандидатом, о существовании которого стало известно скорее благодаря исследованиям одного из ученых, а не изменчивости легенды, является Уильям Гардинер, мировой судья из графства Суррей. Он гордился изображением той же пресноводной рыбы на своем гербе, так как его первая жена была вдовой Фрэнсиса Уэйта, урожденной Люс или Люси. Этот Гардинер, косвенно связанный с театром "Лебедь", жил в Лондоне в те же годы, что и Шекспир, и мы еще вернемся к нему в одной из следующих глав книги.
Каковы бы ни были все связанные с ней сложности, чарлкотская история не вполне утратила свое очарование. "Легенда о браконьерстве настолько нравится публике, что любые доводы здесь бессильны", - утверждает нынешняя обитательница Чарлкота, Элис Фейерфакс-Люси.
Если эта легенда будет авторитетно опровергнута, будущие
поколения лишатся того, что в течение веков делало нашего поэта живым
в представлении читателей. Портреты Шекспира немногочисленны, и
подлинность их оспаривается. В толпе великих теней его фигура
достаточно безжизненна. Но поместите его на фоне питомника в Чарлкоте
или заповедника в Фулбруке на исходе ночи, когда опасный лунный свет
бледно освещает траву, и вы получите нечто реальное. Кража, поимка,
наказание побег - все это связано с подлинной жизнью {23}.
Возможно, что это и так, и несколько авторитетных специалистов в нашем веке - Эдмунд Чемберс Дж. Э. Бентли и (из более недавних) А. Л. Рауз полагают, что в этом предании есть доля правды.
Даже если эти легенды приукрашивают, довольно прихотливо, подлинную проделку, они повествуют о забавах и развлечении, а не о серьезных жизненных занятиях. Шекспир не мог прокормить свою растущую семью случайным куском оленины. Неужели молодой супруг так и проводил все дни, недели и месяцы, будучи подмастерьем в течение семи лет до рокового дня своего отъезда из Стратфорда? Такой точки зрения придерживается возродившееся недавно предание, которое повторяет историю, рассказанную Обри о подручном мясника. Пока Даудел стоял перед надгробной плитой и эпитафией Шекспиру в церкви св. Троицы в 1693 г., престарелый приходский псаломщик и церковный сторож, сопровождавший его, рассказал и о том, что "Шекспир прежде подвизался в городе подручным мясника, но сбежал от своего хозяина в Лондон и там был принят в один из театров в качестве слуги и таким образом получил возможность стать тем, кем он впоследствии стал" {24}. Хотя в этом рассказе не утверждается, что хозяином был отец Уильяма, нам представляется, что своим источником он имеет уже известное нам недоразумение в определении рода занятий Джона Шекспира и потому он не более убедителен, чем любой неправдоподобный слух.
Под впечатлением формальных знаний драматурга из области права Мэлон, превратившийся из адвоката в ученого литературоведа, предположил, что Шекспир, "еще находясь в Стратфорде, был принят на службу в контору местного адвоката, который в то же время был мелким нотариусом и, возможно, был также сенешалем в каком-нибудь поместном суде" {25}. Будущие юристы примут во внимание это предположение, и им найдется что возразить на него. Однако если бы Шекспир в течение нескольких лет занимал место в какой-нибудь уорикширской адвокатской конторе, "присутствуя на судебных заседаниях и выездных сессиях уголовного, манориального и других судов и, возможно, его посылали в столицу во время судебных сессий, чтобы предоставлять дела лорд-канцлеру или высшим судебным инстанциям, ведающим гражданскими делами в Вестминстере" (как это себе представлял один главный судья в викторианскую эпоху) {26}, несомненно, его подпись обнаружилась бы в делах или в завещаниях, которые он обязан был заверять; но ни одной такой подписи обнаружено не было {Об этом сообщил Чарлзу Найту Роберт Белл Уэлер, тщательно изучивший сотни документов о передаче родового титула и других правовых документов, начиная с 80-х гг. XVI в.; (Sсhоenbaum S. Shakespeare's Lives. (Oxford. 1970), p. 387).}. В 1859 г. мирный антиквар У. Дж. Томе призвал нашего поэта на военную службу в Нидерланды. Некий Уильям Шекспир, торжествующе заметил он, внесен в 1605 г. в список личного состава обученных солдат в селении Роуингтон, округ Бардичуэй, где расположен Стратфорд {27}. Но, разумеется, Томе путает поэта с каким-то его однофамильцем: в Роуингтоне было несколько своих Шекспиров. Моряки, печатники, цирюльники-лекари, врачи, все кто угодно претендуют на Шекспира, но самой интригующей является версия, оглашенная Обри.
Ссылаясь на авторитет Уильяма Бистона, он сообщает, что, хотя Шекспир, по словам Бенджампна Джонсона, знал "немного латыни и еще меньше греческого", он все же "довольно хорошо знал латынь, так как в молодые годы был учителем в провинции" {28}.
Обри считал, что Бистон лучше всех знал обстоятельства жизни Шекспира и, несомненно, тот вполне мог быть хорошо осведомлен. Уильям, актер, игравший во времена Карла I, а также в эпоху Реставрации (он умер в 1682 г.), был сыном Кристофера Бистона. Последний начал свою карьеру с исполнения незначительных ролей в труппе "слуг лорда Стренджа", а впоследствии занял высокое положение импресарио целого ряда театральных предприятий, таких, как "слуги ее величества королевы Анны", "слуги ее величества королевы Генриетты", "мальчики Бистона", и в 1616-1617 гг. построил помещение театра "Феникс". С этого времени и до своей смерти он был наиболее значительной фигурой в лондонском театральном мире {29}. В 1598 г. Бистон входил в шекспировскую труппу "слуг лорд-канцлера", поскольку в том году он играл вместе с Шекспиром в пьесе Джонсона "Всяк в своем нраве". Так что актер и актер-драматург знали друг друга, но насколько хорошо, мы не можем сказать.
Но следует ли из атого, что сообщение Обри заслуживает доверия? В конце концов Шекспир никогда не учился в университете, а у стратфордских учителей (как мы видели) были ученые степени, полученные в Оксфорде или Кембридже. Однако он мог занять более скромную должность abecedarius {30}. Обри говорит только о том, что Шекспир преподавал "в провинции", то есть в любом месте за пределами Лондона, а во многих городах, в отличие от Стратфорда, муниципальные власти часто предъявляли менее строгие требования к преподавателям. Не позже чем в 1642 г. в своем труде "Священное и светское государство" Том Фуллер - "великий Том Фуллер", как называет его Пипс, говоря о профессии преподавателя, жалуется на то, что "молодые учащиеся используют эту профессию, требующую призвания, как прибежище даже до получения ученой степени в университете, становясь школьными учителями в провинции, как будто для этого рода деятельности не требуется ничего, кроме умения владеть розгами и тростью, которой наказывают школьников" {31}. Например, Саймону Форману, который впоследствии оставил о себе память как врач, астролог и развратник, едва исполнилось девятнадцать лет, когда он начал преподавать, но вскоре оставил это занятие и поступил в Оксфорд, "чтобы подучиться" {32}. Возможно, что и Шекспир нашел место репетитора в каком-нибудь высокопоставленном семействе. Предание, согласно которому поэт был сельским учителем, мусолящим Плавта, которого впоследствии он использовал, создавая одну из своих самых ранних пьес - "Комедию ошибок", не может быть документально подтверждено, но его также не следует с порога отвергать. Во всяком случае, оно чрезвычайно привлекает педантичных биографов.
Чем бы юный Шекспир не занимался - сек ли (по снисходительному выражению Джонсона) детишек, чтобы заработать себе на жизнь, или служил клерком у нотариуса, или помогал своему отцу в перчаточном деле, - он занимался этим недолго. Когда Петруччо спрашивают, какой счастливый ветер занес его из старой Вероны в Падую, он отвечает:
Тот ветер, друг, что гонит молодежь
Искать свою судьбу вдали от дома
И опыт приобресть.
{Шекспир Уильям, Полн. собр. соч., т. 2, с. 207.}
Незадолго до 1592 г. этот ветер увлек и Шекспира в Лондон.
Ему не нужно было ждать прибытия в Лондон, чтобы впервые познакомиться с актерской игрой и пьесами. Пятнадцатилетним мальчиком неподалеку от Ковентри он смотрел последние представления большого цикла мистерий, разыгрывавшихся ремесленными гильдиями. Пока его отец состоял на службе, он не раз имел возможность видеть игру профессиональных трупп, приезжавших в город. Время от времени в Стратфорде устраивались по какомулибо случаю любительские представления. "На троицын день", - вспоминает переодетая мальчиком Джулия в "Двух веронцах",
Когда мы с ней в комедиях играли,
Мне часто роли женщин доставались,
И были платья Джулии мне впору,
Как будто шил портной их для меня.
{Там же, с. 379.}
Однажды стратфордская корпорация выделила деньги на представление в троицын день. В 1583 г. корпорация выплатила Дэйви Джонсу и его труппе 13 шиллингов 4 пенса за устройство развлечений в канун троицы. Дэйви Джонс был женат на Элизабет, дочери Адриана Куини, а после ее смерти в 1579 г. взял в жены некую Фрэнсис Хетеуей. Был ли Шекспир одним из юношей, наряжавшихся Для этих троицких празднеств? {33}
Недавно было выдвинуто увлекательное предположение, что Шекспир вступил на жизненный путь актера до троицких празднеств 1583 г., даже до женитьбы на Энн. Согласно этому предположению, еще совсем мальчиком Шекспир примкнул к группе гастролировавших актеров и затем был представлен богатому семейству Хафтонов из Ли-Холла, расположенного вблизи Престола в графстве Ланкашир.
Сильно изменившаяся со временем, но сохранившаяся до наших дней усадьба Ли-Холл расположена среди полей поблизости от Салвик-Брук, неподалеку от омываемого океаном северного побережья. 3 августа 1581 г. хозяин этого поместья, не имевший наследника мужского пола Александр Хафтон, будучи при смерти, составил завещание, в котором установил выплату ежегодной ренты тем кто верно ему служил. Своему сводному брату Томасу он "настоятельнейшим образом" наказывал отнестись "дружелюбно к Фоуку Гильому и Уильяму Шексшафту (Shakshafte), ныне пребывающим со мной, и либо взять их к себе на службу, либо помочь устроиться к хорошему хозяину...". Тому же самому Томасу передавались "все мои музыкальные инструменты и всякого рода костюмы, если он намерен и будет держать актеров"; в противном же случае "названные инструменты и костюмы" должны были перейти к шурину завещателя, сэру Томасу Хескету из Раффорда, расположенного примерно в 20 километрах от поместья. В 1914 г. Шарлот Стоупс обратила внимание на одну из записей в протоколах манориального суда, относившихся к 33-му году правления Генри VIII (1541-1542) и хранившихся в колледже Сент-Мэри в Уорпке. В ней упоминался некий Ричард Шейксшафт (Shakeschafte). Поскольку поместье, о котором говорится в записи, расположено в Снитерфилде, речь идет, несомненно, о деде поэта, Ричарде, несмотря на несколько иное написание фамилии. Таким образом, Шекспиры, наши Шекспиры, могли быть упомянуты как Шейксшафты (Shakeschaftes); из этого следует, что Уильям в возрасте семнадцати лет и еще неженатый уже начал свою театральную карьеру в частном семейном театре, возможно слегка изменив фамилию, чтобы избежать отцовских нареканий по поводу своей юношеской затеи. Предположение о том, каким образом Шекспир приобщился к сцене, было впервые выдвинуто Оливером Бейкером в 1937 г. в его работе "В шекспировском Уорикшире", написанной после того, как он наткнулся на копию завещания Александра Хафтона, напечатанную в 1860 году в публикации Четемского общества.
Положение усложнилось. Сэр Эдмунд Чемберс, изучая историю семейств Хафтонов и Хескетов, отыскал некоторые дополнительные данные. Упомянутый в завещании Хафтона сэр Томас Хескет был в дружеских отношениях с могущественными Стэнли, графами Дерби. Есть данные, что сэр Томас несколько раз навещал четвертого в роду графа Генри и его сына Фердинанде, лорда Стренджа, в их загородных домах в Латоме и Ноузли. В приходо-расходных книгах управляющего имением Стэнли, Уильяма фарингтона, имя Хескета стоит в одном ряду с актерами: запись за декабрь 1587 г. гласит: "Сэр То[мас] Хескет, актеры уехали". В течение многих лет семейство Стэнли покровительствовало гимнастам и акробатам, а также актерам. Хорошо известная труппа "слуг лорда Стренджа", которую содержал Генри, вероятно, перешла к Фердинандо, ставшему в 1593 г. пятым в роду графом Дерби. Более того, гастролирующие труппы включали поместье Стэнли в свои провинциальные маршруты, о чем свидетельствуют счета в приходо-расходных книгах. После смерти Александра Хафтона Уильям Шейксшафт, возможно, поступил на службу к Хескету, с его помощью установил связь с лордом Стренджем и получил доступ на лондонскую сцену.
К этой замысловатой картине Лесли Хотсон добавил еще один штрих. Оказалось, что лондонский ювелир Томас Севидж, являвшийся в 1599 г. одним из двух доверительных собственников, когда Шекспир и несколько его коллег заключили соглашение об аренде земли для театра "Глобус", был родом из Ланкашира, а именно из Раффорда, и, кроме того, был связан через брак с семьей Хескет.
Известно, что несколько стратфордских школьных учителей также были родом из этого северного графства и, как мы видели, один из них, католик Джон Коттом, прибыл в Стратфорд, когда Шекспиру шел пятнадцатый год. Этот Коттом проживал неподалеку от принадлежавшего Хафтону поместья Элстон-Холл; у отца Коттома были деловые отношения с отцом Хафтона. Нельзя ли, учитывая это обстоятельство, подобно Хотсону и его последователям, по-новому истолковать замечание Обри о том, что Шекспир в ранней юности был провинциальным учителем? Возможно, он служил одновременно репетитором и актером в семействе Хескетов. У последнего сын был "уклоняющимся", а его вдова, леди Элис, оказывала помощь папистам и однажды приютила какого-то священника-миссионера. Графство Ланкашир в какой-то мере пользовалось дурной славой как "рассадник папизма". Возможно, это даст ключ к разгадке существа религиозных воззрений Шекспира. Все эти обстоятельства с их сложными взаимосвязями, естественно, привлекают внимание апологетов католицизма. Так, преподобный Питер Миллуорд воображает, что Шекспир был послан на север своим отцом, возможно, после представления, которое давали в Стратфорде актеры графа Дерби, "имея с собой рекомендательное письмо от упомянутого школьного учителя к Александру Хафтону. О его последующем пребывании в Раффорде свидетельствует, как говорят, местное предание, сохранившееся в этом селении, и оно подтверждается его более поздней связью с Томасом Севеджем...".
Ученые тешат себя подобного рода предположениями, однако данная тщательно разработанная конструкция оказывается несостоятельной при ближайшем рассмотрении. Во-первых, Ш. Стоупс допустила неточность. В снитерфилдском манориальном протоколе она неверно прочла не только дату (на самом деле был указан 1533 г.), но и фамилию Ричарда, которая звучит как "Шекстаф" (Shakstaff), а не "Шейксшафт" (Shakeschafte). Нет никаких свидетельств о том, что кто-нибудь в семье поэта прибегал к написанию "Шейксшафт" как варианту фамилии. Во-вторых, в Ланкашире жило достаточно Шейксшафтов, и среди них много Уильямов. И действительно ли те костюмы для игры, о которых беспокоится в своем завещании Александр Хафтон, - актерские костюмы? В них могли облачаться и музыканты. А о чем говорит заметка Стюарта Фарингтона "сэр То[мас] Хаскет, актеры уехали"? Запятая появилась при редактировании текста, однако в последнем нет никакого притяжательного местоимения. Скорее Фарингтон упоминает не об актерах Хаскета, а о том, что и актеры, и Хаскет уехали одновременно. Однако решающее значение для опровержения этой гипотезы имеют завещательные отказы недвижимости в названном завещании (своего рода порядок тонтины), согласно которому слуги одиннадцать из тридцати - награждаются по старшинству. Уильям Шейксшафт с его годовой рентой в 2 фунта был скорее человеком тридцати-сорока лет, нежели подростком лет семнадцати. Самые молодые наследники получали по 13 шиллингов 4 пенса каждый. Такой беспощадный логический анализ завещания XVI в. был сделан Дугласом Хамером в феврале 1970 г. К сожалению, отец Милуорд, опубликовавший свою работу три года спустя, проглядел его. Такие опасности подстерегают ученого при научном исследовании {34}.
Мы станем на более твердую почву, если сосредоточим свое внимание на сообщениях, как бы они ни были скудны, о труппах, посещавших Стратфорд в конце 80-х гг. В пору летнего зноя, когда солнце или чума, или то и другое вместе делали столицу безлюдной, а также в другие периоды актеры ведущих лондонских трупп, закинув за спину свои узелки и блистая яркими атласными костюмами, отправлялись в турне по провинции. В сезоны 1583/84 г. три труппы в ливреях слуг графа Оксфорда, Эссекса и Вустера давали представления в здании ремесленной гильдии и, возможно, на постоялых дворах на Бридж-стрит. Но более всего пьес Стратфорд увидел с декабря 1586 по декабрь 1587 г. Возвещая о своем прибытии барабанным боем и звуком труб, пять трупп - ее величества королевы, графа Эссекса, графа Лестера, лорда Стаффорда и еще одна безымянная труппа - побывали в городе. Об этом свидетельствуют счета корпорации. Среди них "слуги графа Лестера" и "слуги ее величества королевы" заслуживают особого внимания.
С начала царствования Елизаветы эти актеры носили эмблему лорда Роберта Дадли в виде белого зазубренного жезла; с тех пор как Джеймс Бербедж стал ведущим актером труппы, она выдвинулась на первое место и могла гордиться королевским патентом и постоянным местом для представлений, "Театром", в качестве своего основного помещения. Для Шекспира особое значение имели связи графа в Уорикшире, которых тот не утратил. Когда летом 1565 г. он в течение двенадцати дней пышно принимал королеву в своем замке в Кенильворте в 22 километрах к северо-востоку от Стратфорда, все местные жители собрались, чтобы увидеть блестящий проезд Елизаветы и поглазеть на забавы, которые устраивались даем, или на фейерверк, освещавший ночное небо. Кое-кто тешил себя приятной и не столь уж неправдоподобной картиной, изображавшей олдермена Шекспира проталкивающимся в эту толпу вместе со своим одиннадцатилетним сыном. На большом озере возле замка в живых картинах на воде изображался Арион верхом на дельфине, которого тянула лодка с веслами в виде плавников. Под аккомпанемент музыкантов, находившихся в брюхе дельфина, Арион пел, по словам очевидцев, "восхитительную песенку, хорошо сочетавшуюся с музыкой" {35}. Если юный Уильям 18 июля был свидетелем этого зрелища, он не мог его забыть. "Ты помнишь", - напоминает Пэку Оберон,
Как слушал я у моря песнь сирены,
Взобравшейся к дельфину на хребет?
Впрочем, где именно произошла эта история, не так уж важно, поскольку мировой судья мог арестовать браконьера где угодно в пределах территории, на которую распространяется его юрисдикция. Но никто из должностных лиц не мог отдать приказ о порке, так как преступление (согласно действовавшему закону об охране дичи) квалифицировалось как вторжение в чужое владение с причинением ущерба, а не как уголовное преступление и наказывалось штрафом, составлявшим в сумме тройную стоимость нанесенного ущерба, или заключением в тюрьму не более чем на три месяца; кроме того, преступник должен был представить гарантию своего хорошего поведения в течение последующих семи лет. Если же этот проступок можно было истолковать как бесчинство, наказание полагалось более суровое, и, если Шекспир действительно написал злую балладу, можно было прибегнуть к положениям, касающимся преступной клеветы.
Легенда подчеркивает строгость мирового судьи, а в балладе высмеиваются рога обманутого мужа и ослиные уши члена парламента; так что неплохо бы представить себе характер сэра Томаса Люси. Он был старшим ребенком в семье, где росли десять детей, и ему исполнилось всего четырнадцать лет, когда отец устроил его брак с тринадцатилетней Джойс Эктон, единственной наследницей состоятельного вустерского землевладельца. Благодаря ее состоянию удалось перестроить Чарлкот, где в 1565 г. фаворит королевы Роберт Дадли от ее имени посвятил Томаса в рыцари; а спустя семь лет сама Елизавета почивала на перинах из гусиного пера в Большой спальне и подарила дочери Люси прелестный драгоценный камень. Этот человек с прямым носом, квадратной челюстью и с аккуратно подстриженной бородой (таким он выглядит на гипсовом изображении) приобрел в Уорикшире большую силу. В парламенте он был занят благочестивыми трудами, назначая наказания служившим и слушавшим католические мессы. Кроме того, он составил законопроект, навсегда оставшийся в комиссии, о "более тщательной охране посевов и дичи" посредством объявления браконьерства уголовным преступлением. В качестве мирового судьи ее величества королевы этот пуританин-помещик употреблял свои силы главным образом на борьбу с "уклоняющимися", одного из которых он буквально сам обнаружил умиравшим от голода в стоге сена; и будучи ревностным инквизитором во время своей службы в одной из комиссий Тайного совета, он заслужил благосклонность этой внушавшей ужас могущественной организации. Признательный парламент провел в 1584 г. билль, наделив сэра Томаса Люси и ему подобных "определенными" землями, которые, вероятно, были конфискованы у эмигрировавших католиков. Город Стратфорд потчевал сэра Томаса испанским вином и бордо в трактирах "Медведь" и "Лебедь". И если общество он заставлял бояться и уважать себя, то в личных отношениях был не столь суров. Он написал рекомендательные письма для одной благородной дамы и для одной служанки. В 1584 г. благодаря его хлопотам была улажена тяжба между сыном одного из его слуг и другом Шекспира Гамнетом Сэдлером {19}. Отношение к своей жене этот сквайр выразил в эпитафии, украшающей родовую гробницу в церкви св. Леонарда в Чарлкоте:
Когда все уже сказано, остается добавить, что женщина, наделенная
и украшенная добродетелью которую нельзя было превзойти и которой
никто не обладал в равной мере, прожила жизнь добродетельнейшим
образом и скончалась как нельзя благочестиво. Надпись сия сделана тем,
кто лучше всех знал истинность написанного
Томасом Люси {20}.
Когда в 1600 г. Люси умер, великий Кемден, герольдмейстер Кларенсью, устроил похороны, на которых присутствовали и другие герольды. По правде сказать, сэр Томас не очень похож на того деспота, которым его рисует предание, или на рогоносца из баллады. Не соответствует он и карикатурному изображению недалекого Шеллоу из "Виндзорских насмешниц".
Сомнение вызывает другое. Мировой судья не сам определяет приговор для правонарушителя, которому он предъявляет иск. Если щука была геральдической эмблемой сэра Томаса, то такая же эмблема была (среди прочих) у Гаскоинов, графов Нортгемптон и у Общества торговцев вяленой рыбой {21}. Некоторым ученым, которые исходят из представлений о личности и творчестве Шекспира, основанных на его драматургии, кажется невероятным, чтобы он мог таить злобу в течение десяти лет и затем излить ее, уязвив свою жертву в какой-то пьесе. Но даже если предположить, что это было именно так, многие ли лондонские зрители, даже среди придворной публики, могли понять скрытые намеки на какого-то провинциального джентльмена и на событие, давным-давно происшедшее в его имении? Более того, если даже эти намеки были понятны нескольким посвященным, стал бы такой профессиональный драматург, как Шекспир, рисковать, оскорбляя высокопоставленных друзей человека, имевшего заслуги перед государством? Это было бы безрассудно и к тому же непоследовательно, ибо Шекспир отнесся с уважением к сэру Уильяму Люси, предку сэра Томаса, упомянув его в первой части "Генри VI"; и более ранний судья Шеллоу во второй части "Генри IV" изображен без злобы, и, как кажется, без конкретных намеков. Интересно было бы знать, зародилась ли эта легенда много позже написания "Виндзорских насмешниц", и после смерти автора среди местных жителей, которые прочли эту пьесу и, припомнив шутки про щук и вшей, истолковали этот отрывок в соответствии с собственным чувством негодования, вызванным могуществом соседнего рода. Время шутит с нами шутки: события совпадают. В 1610 г. другой сэр Томас Люси, третий по счету, действительно предъявил в Звездную палату иск против браконьеров, которые с оружием в руках проникли в его заповедник в Сеттоне, убили оленя и впоследствии похвалялись этим в пивной {22}. Возможно, по косвенной ассоциации этот более поздний случай проник в предание.
Тем не менее начальные строки "Винздорских насмешниц" содержат отчетливый намек, и, хотя этот вопрос и без того уже достаточно запутан, другой прототип судьи Шеллоу был предложен уже в наш век. Этим кандидатом, о существовании которого стало известно скорее благодаря исследованиям одного из ученых, а не изменчивости легенды, является Уильям Гардинер, мировой судья из графства Суррей. Он гордился изображением той же пресноводной рыбы на своем гербе, так как его первая жена была вдовой Фрэнсиса Уэйта, урожденной Люс или Люси. Этот Гардинер, косвенно связанный с театром "Лебедь", жил в Лондоне в те же годы, что и Шекспир, и мы еще вернемся к нему в одной из следующих глав книги.
Каковы бы ни были все связанные с ней сложности, чарлкотская история не вполне утратила свое очарование. "Легенда о браконьерстве настолько нравится публике, что любые доводы здесь бессильны", - утверждает нынешняя обитательница Чарлкота, Элис Фейерфакс-Люси.
Если эта легенда будет авторитетно опровергнута, будущие
поколения лишатся того, что в течение веков делало нашего поэта живым
в представлении читателей. Портреты Шекспира немногочисленны, и
подлинность их оспаривается. В толпе великих теней его фигура
достаточно безжизненна. Но поместите его на фоне питомника в Чарлкоте
или заповедника в Фулбруке на исходе ночи, когда опасный лунный свет
бледно освещает траву, и вы получите нечто реальное. Кража, поимка,
наказание побег - все это связано с подлинной жизнью {23}.
Возможно, что это и так, и несколько авторитетных специалистов в нашем веке - Эдмунд Чемберс Дж. Э. Бентли и (из более недавних) А. Л. Рауз полагают, что в этом предании есть доля правды.
Даже если эти легенды приукрашивают, довольно прихотливо, подлинную проделку, они повествуют о забавах и развлечении, а не о серьезных жизненных занятиях. Шекспир не мог прокормить свою растущую семью случайным куском оленины. Неужели молодой супруг так и проводил все дни, недели и месяцы, будучи подмастерьем в течение семи лет до рокового дня своего отъезда из Стратфорда? Такой точки зрения придерживается возродившееся недавно предание, которое повторяет историю, рассказанную Обри о подручном мясника. Пока Даудел стоял перед надгробной плитой и эпитафией Шекспиру в церкви св. Троицы в 1693 г., престарелый приходский псаломщик и церковный сторож, сопровождавший его, рассказал и о том, что "Шекспир прежде подвизался в городе подручным мясника, но сбежал от своего хозяина в Лондон и там был принят в один из театров в качестве слуги и таким образом получил возможность стать тем, кем он впоследствии стал" {24}. Хотя в этом рассказе не утверждается, что хозяином был отец Уильяма, нам представляется, что своим источником он имеет уже известное нам недоразумение в определении рода занятий Джона Шекспира и потому он не более убедителен, чем любой неправдоподобный слух.
Под впечатлением формальных знаний драматурга из области права Мэлон, превратившийся из адвоката в ученого литературоведа, предположил, что Шекспир, "еще находясь в Стратфорде, был принят на службу в контору местного адвоката, который в то же время был мелким нотариусом и, возможно, был также сенешалем в каком-нибудь поместном суде" {25}. Будущие юристы примут во внимание это предположение, и им найдется что возразить на него. Однако если бы Шекспир в течение нескольких лет занимал место в какой-нибудь уорикширской адвокатской конторе, "присутствуя на судебных заседаниях и выездных сессиях уголовного, манориального и других судов и, возможно, его посылали в столицу во время судебных сессий, чтобы предоставлять дела лорд-канцлеру или высшим судебным инстанциям, ведающим гражданскими делами в Вестминстере" (как это себе представлял один главный судья в викторианскую эпоху) {26}, несомненно, его подпись обнаружилась бы в делах или в завещаниях, которые он обязан был заверять; но ни одной такой подписи обнаружено не было {Об этом сообщил Чарлзу Найту Роберт Белл Уэлер, тщательно изучивший сотни документов о передаче родового титула и других правовых документов, начиная с 80-х гг. XVI в.; (Sсhоenbaum S. Shakespeare's Lives. (Oxford. 1970), p. 387).}. В 1859 г. мирный антиквар У. Дж. Томе призвал нашего поэта на военную службу в Нидерланды. Некий Уильям Шекспир, торжествующе заметил он, внесен в 1605 г. в список личного состава обученных солдат в селении Роуингтон, округ Бардичуэй, где расположен Стратфорд {27}. Но, разумеется, Томе путает поэта с каким-то его однофамильцем: в Роуингтоне было несколько своих Шекспиров. Моряки, печатники, цирюльники-лекари, врачи, все кто угодно претендуют на Шекспира, но самой интригующей является версия, оглашенная Обри.
Ссылаясь на авторитет Уильяма Бистона, он сообщает, что, хотя Шекспир, по словам Бенджампна Джонсона, знал "немного латыни и еще меньше греческого", он все же "довольно хорошо знал латынь, так как в молодые годы был учителем в провинции" {28}.
Обри считал, что Бистон лучше всех знал обстоятельства жизни Шекспира и, несомненно, тот вполне мог быть хорошо осведомлен. Уильям, актер, игравший во времена Карла I, а также в эпоху Реставрации (он умер в 1682 г.), был сыном Кристофера Бистона. Последний начал свою карьеру с исполнения незначительных ролей в труппе "слуг лорда Стренджа", а впоследствии занял высокое положение импресарио целого ряда театральных предприятий, таких, как "слуги ее величества королевы Анны", "слуги ее величества королевы Генриетты", "мальчики Бистона", и в 1616-1617 гг. построил помещение театра "Феникс". С этого времени и до своей смерти он был наиболее значительной фигурой в лондонском театральном мире {29}. В 1598 г. Бистон входил в шекспировскую труппу "слуг лорд-канцлера", поскольку в том году он играл вместе с Шекспиром в пьесе Джонсона "Всяк в своем нраве". Так что актер и актер-драматург знали друг друга, но насколько хорошо, мы не можем сказать.
Но следует ли из атого, что сообщение Обри заслуживает доверия? В конце концов Шекспир никогда не учился в университете, а у стратфордских учителей (как мы видели) были ученые степени, полученные в Оксфорде или Кембридже. Однако он мог занять более скромную должность abecedarius {30}. Обри говорит только о том, что Шекспир преподавал "в провинции", то есть в любом месте за пределами Лондона, а во многих городах, в отличие от Стратфорда, муниципальные власти часто предъявляли менее строгие требования к преподавателям. Не позже чем в 1642 г. в своем труде "Священное и светское государство" Том Фуллер - "великий Том Фуллер", как называет его Пипс, говоря о профессии преподавателя, жалуется на то, что "молодые учащиеся используют эту профессию, требующую призвания, как прибежище даже до получения ученой степени в университете, становясь школьными учителями в провинции, как будто для этого рода деятельности не требуется ничего, кроме умения владеть розгами и тростью, которой наказывают школьников" {31}. Например, Саймону Форману, который впоследствии оставил о себе память как врач, астролог и развратник, едва исполнилось девятнадцать лет, когда он начал преподавать, но вскоре оставил это занятие и поступил в Оксфорд, "чтобы подучиться" {32}. Возможно, что и Шекспир нашел место репетитора в каком-нибудь высокопоставленном семействе. Предание, согласно которому поэт был сельским учителем, мусолящим Плавта, которого впоследствии он использовал, создавая одну из своих самых ранних пьес - "Комедию ошибок", не может быть документально подтверждено, но его также не следует с порога отвергать. Во всяком случае, оно чрезвычайно привлекает педантичных биографов.
Чем бы юный Шекспир не занимался - сек ли (по снисходительному выражению Джонсона) детишек, чтобы заработать себе на жизнь, или служил клерком у нотариуса, или помогал своему отцу в перчаточном деле, - он занимался этим недолго. Когда Петруччо спрашивают, какой счастливый ветер занес его из старой Вероны в Падую, он отвечает:
Тот ветер, друг, что гонит молодежь
Искать свою судьбу вдали от дома
И опыт приобресть.
{Шекспир Уильям, Полн. собр. соч., т. 2, с. 207.}
Незадолго до 1592 г. этот ветер увлек и Шекспира в Лондон.
Ему не нужно было ждать прибытия в Лондон, чтобы впервые познакомиться с актерской игрой и пьесами. Пятнадцатилетним мальчиком неподалеку от Ковентри он смотрел последние представления большого цикла мистерий, разыгрывавшихся ремесленными гильдиями. Пока его отец состоял на службе, он не раз имел возможность видеть игру профессиональных трупп, приезжавших в город. Время от времени в Стратфорде устраивались по какомулибо случаю любительские представления. "На троицын день", - вспоминает переодетая мальчиком Джулия в "Двух веронцах",
Когда мы с ней в комедиях играли,
Мне часто роли женщин доставались,
И были платья Джулии мне впору,
Как будто шил портной их для меня.
{Там же, с. 379.}
Однажды стратфордская корпорация выделила деньги на представление в троицын день. В 1583 г. корпорация выплатила Дэйви Джонсу и его труппе 13 шиллингов 4 пенса за устройство развлечений в канун троицы. Дэйви Джонс был женат на Элизабет, дочери Адриана Куини, а после ее смерти в 1579 г. взял в жены некую Фрэнсис Хетеуей. Был ли Шекспир одним из юношей, наряжавшихся Для этих троицких празднеств? {33}
Недавно было выдвинуто увлекательное предположение, что Шекспир вступил на жизненный путь актера до троицких празднеств 1583 г., даже до женитьбы на Энн. Согласно этому предположению, еще совсем мальчиком Шекспир примкнул к группе гастролировавших актеров и затем был представлен богатому семейству Хафтонов из Ли-Холла, расположенного вблизи Престола в графстве Ланкашир.
Сильно изменившаяся со временем, но сохранившаяся до наших дней усадьба Ли-Холл расположена среди полей поблизости от Салвик-Брук, неподалеку от омываемого океаном северного побережья. 3 августа 1581 г. хозяин этого поместья, не имевший наследника мужского пола Александр Хафтон, будучи при смерти, составил завещание, в котором установил выплату ежегодной ренты тем кто верно ему служил. Своему сводному брату Томасу он "настоятельнейшим образом" наказывал отнестись "дружелюбно к Фоуку Гильому и Уильяму Шексшафту (Shakshafte), ныне пребывающим со мной, и либо взять их к себе на службу, либо помочь устроиться к хорошему хозяину...". Тому же самому Томасу передавались "все мои музыкальные инструменты и всякого рода костюмы, если он намерен и будет держать актеров"; в противном же случае "названные инструменты и костюмы" должны были перейти к шурину завещателя, сэру Томасу Хескету из Раффорда, расположенного примерно в 20 километрах от поместья. В 1914 г. Шарлот Стоупс обратила внимание на одну из записей в протоколах манориального суда, относившихся к 33-му году правления Генри VIII (1541-1542) и хранившихся в колледже Сент-Мэри в Уорпке. В ней упоминался некий Ричард Шейксшафт (Shakeschafte). Поскольку поместье, о котором говорится в записи, расположено в Снитерфилде, речь идет, несомненно, о деде поэта, Ричарде, несмотря на несколько иное написание фамилии. Таким образом, Шекспиры, наши Шекспиры, могли быть упомянуты как Шейксшафты (Shakeschaftes); из этого следует, что Уильям в возрасте семнадцати лет и еще неженатый уже начал свою театральную карьеру в частном семейном театре, возможно слегка изменив фамилию, чтобы избежать отцовских нареканий по поводу своей юношеской затеи. Предположение о том, каким образом Шекспир приобщился к сцене, было впервые выдвинуто Оливером Бейкером в 1937 г. в его работе "В шекспировском Уорикшире", написанной после того, как он наткнулся на копию завещания Александра Хафтона, напечатанную в 1860 году в публикации Четемского общества.
Положение усложнилось. Сэр Эдмунд Чемберс, изучая историю семейств Хафтонов и Хескетов, отыскал некоторые дополнительные данные. Упомянутый в завещании Хафтона сэр Томас Хескет был в дружеских отношениях с могущественными Стэнли, графами Дерби. Есть данные, что сэр Томас несколько раз навещал четвертого в роду графа Генри и его сына Фердинанде, лорда Стренджа, в их загородных домах в Латоме и Ноузли. В приходо-расходных книгах управляющего имением Стэнли, Уильяма фарингтона, имя Хескета стоит в одном ряду с актерами: запись за декабрь 1587 г. гласит: "Сэр То[мас] Хескет, актеры уехали". В течение многих лет семейство Стэнли покровительствовало гимнастам и акробатам, а также актерам. Хорошо известная труппа "слуг лорда Стренджа", которую содержал Генри, вероятно, перешла к Фердинандо, ставшему в 1593 г. пятым в роду графом Дерби. Более того, гастролирующие труппы включали поместье Стэнли в свои провинциальные маршруты, о чем свидетельствуют счета в приходо-расходных книгах. После смерти Александра Хафтона Уильям Шейксшафт, возможно, поступил на службу к Хескету, с его помощью установил связь с лордом Стренджем и получил доступ на лондонскую сцену.
К этой замысловатой картине Лесли Хотсон добавил еще один штрих. Оказалось, что лондонский ювелир Томас Севидж, являвшийся в 1599 г. одним из двух доверительных собственников, когда Шекспир и несколько его коллег заключили соглашение об аренде земли для театра "Глобус", был родом из Ланкашира, а именно из Раффорда, и, кроме того, был связан через брак с семьей Хескет.
Известно, что несколько стратфордских школьных учителей также были родом из этого северного графства и, как мы видели, один из них, католик Джон Коттом, прибыл в Стратфорд, когда Шекспиру шел пятнадцатый год. Этот Коттом проживал неподалеку от принадлежавшего Хафтону поместья Элстон-Холл; у отца Коттома были деловые отношения с отцом Хафтона. Нельзя ли, учитывая это обстоятельство, подобно Хотсону и его последователям, по-новому истолковать замечание Обри о том, что Шекспир в ранней юности был провинциальным учителем? Возможно, он служил одновременно репетитором и актером в семействе Хескетов. У последнего сын был "уклоняющимся", а его вдова, леди Элис, оказывала помощь папистам и однажды приютила какого-то священника-миссионера. Графство Ланкашир в какой-то мере пользовалось дурной славой как "рассадник папизма". Возможно, это даст ключ к разгадке существа религиозных воззрений Шекспира. Все эти обстоятельства с их сложными взаимосвязями, естественно, привлекают внимание апологетов католицизма. Так, преподобный Питер Миллуорд воображает, что Шекспир был послан на север своим отцом, возможно, после представления, которое давали в Стратфорде актеры графа Дерби, "имея с собой рекомендательное письмо от упомянутого школьного учителя к Александру Хафтону. О его последующем пребывании в Раффорде свидетельствует, как говорят, местное предание, сохранившееся в этом селении, и оно подтверждается его более поздней связью с Томасом Севеджем...".
Ученые тешат себя подобного рода предположениями, однако данная тщательно разработанная конструкция оказывается несостоятельной при ближайшем рассмотрении. Во-первых, Ш. Стоупс допустила неточность. В снитерфилдском манориальном протоколе она неверно прочла не только дату (на самом деле был указан 1533 г.), но и фамилию Ричарда, которая звучит как "Шекстаф" (Shakstaff), а не "Шейксшафт" (Shakeschafte). Нет никаких свидетельств о том, что кто-нибудь в семье поэта прибегал к написанию "Шейксшафт" как варианту фамилии. Во-вторых, в Ланкашире жило достаточно Шейксшафтов, и среди них много Уильямов. И действительно ли те костюмы для игры, о которых беспокоится в своем завещании Александр Хафтон, - актерские костюмы? В них могли облачаться и музыканты. А о чем говорит заметка Стюарта Фарингтона "сэр То[мас] Хаскет, актеры уехали"? Запятая появилась при редактировании текста, однако в последнем нет никакого притяжательного местоимения. Скорее Фарингтон упоминает не об актерах Хаскета, а о том, что и актеры, и Хаскет уехали одновременно. Однако решающее значение для опровержения этой гипотезы имеют завещательные отказы недвижимости в названном завещании (своего рода порядок тонтины), согласно которому слуги одиннадцать из тридцати - награждаются по старшинству. Уильям Шейксшафт с его годовой рентой в 2 фунта был скорее человеком тридцати-сорока лет, нежели подростком лет семнадцати. Самые молодые наследники получали по 13 шиллингов 4 пенса каждый. Такой беспощадный логический анализ завещания XVI в. был сделан Дугласом Хамером в феврале 1970 г. К сожалению, отец Милуорд, опубликовавший свою работу три года спустя, проглядел его. Такие опасности подстерегают ученого при научном исследовании {34}.
Мы станем на более твердую почву, если сосредоточим свое внимание на сообщениях, как бы они ни были скудны, о труппах, посещавших Стратфорд в конце 80-х гг. В пору летнего зноя, когда солнце или чума, или то и другое вместе делали столицу безлюдной, а также в другие периоды актеры ведущих лондонских трупп, закинув за спину свои узелки и блистая яркими атласными костюмами, отправлялись в турне по провинции. В сезоны 1583/84 г. три труппы в ливреях слуг графа Оксфорда, Эссекса и Вустера давали представления в здании ремесленной гильдии и, возможно, на постоялых дворах на Бридж-стрит. Но более всего пьес Стратфорд увидел с декабря 1586 по декабрь 1587 г. Возвещая о своем прибытии барабанным боем и звуком труб, пять трупп - ее величества королевы, графа Эссекса, графа Лестера, лорда Стаффорда и еще одна безымянная труппа - побывали в городе. Об этом свидетельствуют счета корпорации. Среди них "слуги графа Лестера" и "слуги ее величества королевы" заслуживают особого внимания.
С начала царствования Елизаветы эти актеры носили эмблему лорда Роберта Дадли в виде белого зазубренного жезла; с тех пор как Джеймс Бербедж стал ведущим актером труппы, она выдвинулась на первое место и могла гордиться королевским патентом и постоянным местом для представлений, "Театром", в качестве своего основного помещения. Для Шекспира особое значение имели связи графа в Уорикшире, которых тот не утратил. Когда летом 1565 г. он в течение двенадцати дней пышно принимал королеву в своем замке в Кенильворте в 22 километрах к северо-востоку от Стратфорда, все местные жители собрались, чтобы увидеть блестящий проезд Елизаветы и поглазеть на забавы, которые устраивались даем, или на фейерверк, освещавший ночное небо. Кое-кто тешил себя приятной и не столь уж неправдоподобной картиной, изображавшей олдермена Шекспира проталкивающимся в эту толпу вместе со своим одиннадцатилетним сыном. На большом озере возле замка в живых картинах на воде изображался Арион верхом на дельфине, которого тянула лодка с веслами в виде плавников. Под аккомпанемент музыкантов, находившихся в брюхе дельфина, Арион пел, по словам очевидцев, "восхитительную песенку, хорошо сочетавшуюся с музыкой" {35}. Если юный Уильям 18 июля был свидетелем этого зрелища, он не мог его забыть. "Ты помнишь", - напоминает Пэку Оберон,
Как слушал я у моря песнь сирены,
Взобравшейся к дельфину на хребет?