Страница:
ибо он опасается, что ему никогда вновь не спеть вам привычные
любовные куплеты, никогда вновь не поведать об утехах юности. Тем не
менее хотя болезнь моя в необузданности и несдержанности своей дошла
до крайних пределов, все же, если я оправлюсь от нее, все вы узрите,
как из души моей забьют ключи более чистые, чем когда-либо, указуя вам
стезю жизни, но и не отвращая вас от любови {15}.
Жалость к себе и недовольство собой выступают здесь в удобном сочетании, служа основанием для прозрачно замаскированного автобиографического вымысла, который излагается далее. Повесть рассказывает о приключениях школяра Роберто, лишенного наследства, обманутого какой-то шлюхой и дошедшего до того, что он проклинает "свою участь. Будучи поэтом, он изрыгает хулу в стихах, а пока тяжко вздыхает на латыни. К нему приближается облаченный в великолепные одежды незнакомец, подслушавший его из-за ограды. Этот незнакомец оказывается неким актером, который очень хочет использовать новое литературное дарование в интересах своей труппы. В былые дни, когда актерам жилось на свете трудно, он носил за спиной свой узелок; теперь он владеет гардеробом стоимостью более двухсот фунтов и выглядит как состоятельный джентльмен. Актер метал ужасные громы на сцене (Роберто не находит в его голосе "никакой приятности") и мог к тому же в крайнем случае сочинить хорошенькую реплику, ибо он был "провинциальным автором, сочинившим какое-то моралите... и в течение семи лет считался за непререкаемого оракула среди своих марионеток". Не имея другого выхода, Роберто заключает союз с этим актером и становится "знаменитейшим поэтом-драматургом", чей кошелек то полон, то пуст, любимцем беспутных, богохульствующих товарищей, наблюдателем и обличителем "всяческого сброда из нынешних порождений ехидны".
Один авторитетный ученый предположил, будто этим неназванным актером с повадками джентльмена является Шекспир: он должен был говорить с явным провинциальным акцентом, отсюда упоминание о неприятном голосе. Он был провинциальным автором, и его семилетнее ученичество в театре точно укладывается в промежуток времени между рождением двойни в 1585 г. и написанием "На грош ума" в 1592 г. {16} Однако встреча у ограды, которая, должно быть, хотя бы отчасти вымышлена, произошла не в 1592 г., а в прошлом Роберто; моралите, сочинением которых кичится актер (он упоминает "Разум человека" и "Диалог богачей"), относятся к дошекспировской драме; кроме того, Грин, явно представленный младшим из собеседников, на самом деле был на шесть лет старше Шекспира.
И все же, бесспорно, "На грош ума" содержит злобный выпад против Шекспира. Автор делает его позднее, отказавшись от каких бы то ни было претензий на вымысел; это говорит сам Грин, предлагая читателям, пока в нем еще теплится жизнь, горькую мудрость своего жизненного опыта. Он составляет ряд набожных душеспасительных правил хорошего поведения и затем в особом послании обращается с советами к трем своим "собратьям по науке из этого города": к Марло, к Нэшу (предположительно) и Пилю. Затем следует знаменитое разоблачение "вороны-выскочки":
И вы все трое в помыслах низки - неужто и мои невзгоды не урок
вам: ведь никого из вас (подобно мне) так не язвили нахалы эти, эти
куклы (я разумею), что говорят нашими словами, эти паяцы разукрашенные
в наши цвета. Не странно ли, что мне обязанные стольким, а также вам
обязанные стольким (случись и с вами, что теперь со мною) они покинут,
как меня, и вас. Не верьте им; есть выскочка-ворона средь них,
украшенная нашим опереньем, кто "с сердцем тигра в шкуре лицедея"
считает, что способен помпезно изрекать свой белый стих, как лучшие из
вас, и он - чистейший "маетстер на все руки" - в своем воображеньи
полагает себя единственным потрясателем сцены [shake-scene]; стране
{17}.
То, что Грин избрал для своего нападения именно Шекспира, очевидно из его каламбурного упоминания о "потрясателе сцены" {Shake-scene (потрясатель сцены), Shakespeare (потрясающий копьем). - Прим. перев.} и из пародийного намека на одну и ранних пьес Шекспира. В третьей части "Генри VI" королева Маргарита берет в плен герцога Йоркского в битв при Уэкфилде, она собирается убить его, но сначала дразнит платком, смоченным кровью его умерщвленного сына Йорк отвечает длинной тирадой, употребляя единственно оружие, оставшееся у него, - обличительную риторику.
В речи Йорка есть строка: "О, сердце тигра в этой женской шкуре!" Заменив в ней одно слово, Грин обвиняет Шекспира в жестокости.
Это не единственное его обвинение. Остальные, затемненные в соответствии с лучшими традициями елизаветинского времени, вызвали бесконечные споры среди исследователей. Целиком весь этот отрывок направлен против актеров ("паяцев... говорящих нашими устами"), которые жиреют за счет драматургов. Презрение к жалким актерам, естественно, присуще кембриджскому магистру искусств, ибо эти богатые плебеи довели его до склянки вина стоимостью в пенни и вшивой постели; это презрение смешивалось с другими неприятными эмоциями, порожденными обвинением в том, что он сбыл одну и ту же пьесу двум труппам. Эти чувства нашли свое выражение в басне о вороне.
С античных времен эта птица, наделенная даром подражания, но не даром выдумки, привлекала внимание поэтов и критиков. У Макробиуса Грин нашел историю о Росции и вороне сапожника и использовал в "Судьбе франческо": "Отчего, Росций, ты возгордился Эзоповой вороной, щеголяющей красотой чужих перьев? Сам ты не можешь сказать ни слова и, если сапожник научил тебя говорить "Привет, Цезарь", не презирай своего учителя оттого лишь, что лепечешь в царских покоях" {18}. Под Росцием здесь подразумевается Аллен. Шекспир тоже был актером и подвергся осуждению как актер; фраза о "выскочке-вороне, украшенной вашим опереньем" продолжает идею "паяцев, разукрашенных в наши цвета". Более того, простой актер имеет наглость выдавать себя за универсального гения ("мастер на все руки"), который, сочиняя ходульные и напыщенные белые стихи, пытается соперничать с теми, кто выше его, и лишить их тем самым заработка. Многие толковали этот отрывок в таком смысле.
Однако не таит ли он в себе более мрачного обвинения? Возможно, это не та ворона, что научилась подражать тем, кто выше ее, в конечном счете обязанная своим происхождением Эзопу, Марциалу и Макробиусу. Может быть, Грин имеет в виду третье послание Горация, в котором поэт использует образ вороны (cornicula), которая лишается своей украденной славы (furtivis nudata coloribus), заподозренная в плагиате. Эти строки были хорошо известны в эпоху Возрождения. В "Дыбе для дьявола" Ричард Брэтуэйт глумится над вороватыми воронами, которые крадут "отборные цветы чужого остроумия" {19}. В таком случае не предполагает ли озлобленный Грин, что Шекспир присвоил себе цветы его остроумия? Таково второе толкование, и оно существует уже давно. Так, в XVIII в. на нем была основана точка зрения, согласно которой Шекспир начав свою литературную карьеру как [некий Иоганнес Фактотум, то есть] мастер на все руки, который, помимо того, что был актером, изменял и переделывал чужие пьесы, включая пьесы Грина.
Сегодня мало кто признает эту теорию. Действительно невероятно, чтобы труппа поручила какому-то новичку дорабатывать произведения опытных профессиональных драматургов. Большинство надежных авторитетных ученых полагают теперь, что Грин выражает недовольство, поскольку Шекспир, простой, необразованный актер, имел наглость соперничать в качестве драматурга с теми, кто выше его, а не потому, что этот невежа таскал чужое добро. Но, конечно, не исключено, что Грин предъявлял двойное обвинение, объединяя таким образом ворону Эзопа с вороной Горация, которые и без того тесно ассоциировались в сознании его публики {20}.
Каков бы ни был скрытый смысл этого выпада, сам по себе памфлет был достаточно оскорбительным, ибо в своем пресловутом письме Грин бичевал не только "потрясателя сцены", но также двух своих старших товарищей. Он упрекал "славного любимца трагиков" Марло в атеизме, макиавеллизме; с фальшивой мягкостью он выговаривал "молодому Ювеналу, этому едкому сатирику", предположительно Нэшу, за то, что тот позволяет себе "слишком много вольностей в порицании". Когда "На грош ума" вышла в свет, в Лондоне распространился невероятный слух о том, что не Грин, а Нэш написал этот памфлет. В своем "Пирсе безгрошовом", напечатанном всего через месяц после смерти Грина, Нэш с возмущением опровергает это предположение: "Поговаривают, будто этот отвратительный, пошлый, лживый памфлет, называемый "На грош Ума" Грина, - якобы моих рук дело. Пусть бог никогда не печется о моей душе и совсем отречется от меня, если хоть одно слово или слог в этом памфлете вышли из-под моего пера или если я хоть как-нибудь причастен к написанию или напечатанию его" {21}. Издатель "На грош ума" Уильям Райт, очевидно, предчувствовал грозу, так как предпринял все обычные меры предосторожности, чтобы обеспечить себе Непричастность к этому памфлету: регистрируя памфлет в гильдии печатников и издателей 20 сентября 1592 г., он вписал в лицензию примечание, исключающее его причастность к тексту: "Под ответственность Генри Четла".
Теперь сосредоточим внимание на Четле. Ровесник Шекспира, а возможно, на несколько лет и старше его, лондонец, он был добродушным человеком, задыхавшимся и потевшим от чрезмерной полноты. Печатник по профессии, семь лет прослуживший подмастерьем, он имел литературные амбиции. Для театров Хенсло "Роза" и "Фортуна" он написал в течение пяти лет один или в соавторстве 48 пьес, но неистовое лихорадочное сочинительство не избавило незадачливого писаку от постоянной нищеты и долгов. Хотя один из современников похвалил комедии Четла, если его и помнят, то лишь как автора трагедии мести "Хофман". В 1592 г. он еще только начинал свою деятельность. В ту пору Четл был мастером-печатником, компаньоном Уильяма Хоскинса и Джона Дэнтера, которые пользовались довольно сомнительной репутацией в гильдии печатников и книгоиздателей, и его сотрудничество с ними впоследствии прекратилось. Дэнтер потом напечатает первые кварто "Тита Андроника" и "Ромео и Джульетты". Не имея иной работы, Четл взялся подготовить рукопись "На грош ума" для печатников. Его участие в этом предприятии имело любопытные последствия.
Обращаясь "К господам читателям" в предисловии к своему собственному произведению "Сон добросердечного", напечатанному тем же Уильямом Райтом в конце 1592 или в начале 1593 г., Четл принес свои знаменитые извинения Шекспиру:
Около трех месяцев минуло с тех пор, как умер Роберт Грин,
оставив много рукописей в руках у различных книгопродавцев, и среди
прочих рукопись "На грош ума", в которой содержалось послание
некоторым драматургам, воспринятое одним или двумя из них как
оскорбление; и, поскольку они не могли отомстить мертвому, они
намеренно стали создавать в воображении своем живого писателя и,
пораскинув умом, не нашли ничего лучшего, как остановиться на мне.
Всем хорошо известно, что, работая по печатному делу, я всегда
препятствовал злобным нападкам на ученых мужей, и этому у меня
достаточно доказательств. Ни с одним из оскорбленных я не был знаком,
а с одним и них я бы и не хотел познакомиться; с другим я в то время
обошелся не совсем так, как мне теперь хоте лось бы, ибо я, умеряя пыл
живущих авторов, мог бы проявить осторожность (особенно в подобном
случае), когда автор мертв, однако не сделал этого о чем сожалею так,
как если бы я сам был виноват в происшедшем, ибо я убедился, что его
личность столь же безупречна, сколь отлично проявляет о себя в
избранном деле; кроме того, различные достойные лица удостоверяют его
прямоту в делах, что свидетельствует о его честности, а отточенное
изящество его сочинений говорит об его искусности {22}.
Слова в этом отрывке подобраны очень тщательно. "Оттченное [то есть отшлифованное] изящество" вторит Цицероновой похвале Плавту в "De Officiis" ["Об обязаностях"] Четл высказывается осторожно. Тот из оскорбленных, знакомством которого он пренебрегает, хотя одновременно воздает должное его учености, по-видимому, угрожал ем ("Ему бы я пожелал обращаться со мной, как я того заслуживаю"). Скорее всего, это был Марло. Четл заявляет, что он вычеркнул из письма Грина некое порочащее обвинение, которое, "даже будь оно верным, немыслимо и печатать", - не обвинялся ли Марло в гомосексуализме? И кто были те "различные достойные лица", которые вдруг встали на защиту Шекспира? Некоторые энтузиасты, стремящиеся обеспечить своего кумира романтическим ореолом аристократических связей, высказали предположенин о вмешательстве знатных господ. Шекспир еще не познакомился с графом Саутгемптоном - это произойдет в следующем году, - но биограф всегда может отловить на беспризорных аристократов; может быть, этим достойным благодетелем был Фердинандо, лорд Стрендж, покровитель поэтов и актеров, друг фаворита королевы графа Эссекса; может быть, это был сам непостоянный граф Эссекс. Довер Уилсон тешит себя приятной фантазией: "Возможно, эмиссаром был не кто иной, как сам Шекспир имевший с собой составленное в сильных выражениях письмо от своего покровителя и уладивший дело с Четлом благодаря своим собственным очаровательным манерам" {23} Если это послание принесенное ли самим Шекспиром или доставленное Четлу впоследствии - явилось бы когда-нибудь на свет, на нем вряд ли была бы печать вельможи. Елизаветинцы делали строгие различия в формах обращения. Знатных лиц назвали бы разными достопочтенными [divers of honour]; обращение достойный [worship] употреблялось в отношении к джентльмену {24}. Во всяком случае, у Шекспира в это время не было еще покровителя, и у нас нет никаких свидетельств о том, что он когда-либо пользовался благосклонностью Стренджа или Эссекса {Идея мнимой связи со Стренджем исходит из произвольного предположения о том, что Шекспир в эту пору состоял в труппе этого вельможи.}. Кто были его влиятельные заступники, мы едва ли можем даже предположить.
Случай с "На грош ума" ставит еще одну крайне любопытную проблему. В своем предисловии Четл жалуется на отвратительный почерк Грина, который ни цензор, ни печатник не смогли бы разобрать; и Четл говорит, что переписал весь памфлет как можно аккуратней, вычеркивая из названного послания скандальный текст, но не добавив, согласно его клятвенному заверению, ни единого слова от себя, "ибо я торжественно заявляю, что памфлет целиком принадлежит Грину - ни мне и ни мастеру Нэшу, как несправедливо утверждали некоторые". В наши дни, почти через четыреста лет после того, как писал Четл, та химера, от которой он пытался избавиться - и, как кажется, успешно, - вновь возрождена профессором Уорреном Остином {25}. Что, если "На грош ума" все же подделка? Что, если вечно нуждавшийся литературный поденщик Четл подделал слог Грина и, вступив в тайный сговор со своими коллегами по печатному ремеслу, всучил эту мистификацию публике, заинтригованной сенсационными обстоятельствами, которыми была окружена кончина одного из "университетских умов"? Мотивом выпада против Шекспира должно было служить свойственное журналистам желание вызвать дополнительный злободневный интерес к памфлету, с тем чтобы разразилась та буря, которая действительно и произошла. Самозащита всегда возбуждает подозрения в виновности. И до Остина были люди, которых беспокоило авторство "На грош ума", но он был первым, кто использовал в своем исследовании электронные компьютеры {26}. Полученный в результате грозный строй заключений - "переменные факторы лексического выбора", "переменные факторы морфологического выбора", "переменные факторы синтаксического выбора" - рассчитан на то, что бы обезоружить сомневающихся правоверных скептиков. Это интригующее и тщательно разработанное положение.
И все же сомнение существует. Грин был плодовит, сохранившихся писаний Четла мало. Для своего исследования Остин сделал пять выборок из Грина и три из Четла; система отбора статистически неубедительна. Некоторые характерные "четловские" черты, обнаруженные в от рывках Грина, не подвергнуты исследованию. Есть также и другие проблемы {27}. Это не означает, что сама гипотеза несостоятельна; это означает только, что Остин не доказал своего утверждения. Маловероятно, что такого рода положение можно было бы доказать окончательно. За отсутствием убедительных доказательств противного Грин по прежнему должен нести ответственность за свое низкое морализирование на смертном одре, и мы можем, хотя и некоторой неуверенностью, принять извинения Четла. Во всяком случае, вопрос о том, кто был автором выпада, не решает разбираемых здесь проблем, которые важны для нас в первую очередь.
То, что Четл защищает "прямоту в делах" Шекспира казалось бы, означает, что он воспринял намеки Грина как оспаривающие честность поэта. Не так же ли они восприняты Р. Б. Джентльменом (предположительно Ричардом Барнфилдом), если судить по одному из стихотворений составивших курьезное собрание, озаглавленное "Похороны Грина":
Отрадна зелень Грина * для очей:
Глядеть на зелень Гринову - картина,
Где зелень Грина - фон, всех красок смесь;
Грин - фон для тех, кто пишет после Грина.
Те ж, кто затмил его сиянья свет,
Украли его перья или нет? {28}
{* В стихотворении обыгрывается фамилия Грин: слово "green означает "зеленый". - Прим. перев.}
Казалось бы, это последнее из упоминаний тех времен, опубликованное в 1594 г., указывает на то, что какая-то гриновская грязь еще липла к Шекспиру, ибо здесь о нем вновь отзываются как о "вороне-выскочке", украшенной перьями "университетских умов". Так, во всяком случае, стали считать почти все после того, как "Похороны Грина" были извлечены на свет почти полтора века тому назад, и на этом отрывке основана точка зрения, согласно которой читатели Грина понимали, что он обвиняет Шекспира в плагиате. Однако профессор Остин доказал, на этот раз более убедительно, что объектом ядовитых упреков Р. Б. является не Шекспир, а враг Грина Габриэль Харви, который затмевал славу Грина (то есть чернил его репутацию), клевеща на последнего в своих "Четырех письмах" {29}, когда тот еще не успел остыть в своей могиле. Даже упоминание о похищенных перьях, которое, казалось бы, явно вторит характеристике из "На грош ума", скорее внушено памфлетом Харви. "Благодари других, - корит он Грина, - за свое похищенное и натасканное оперенье не бог весть какой итальянистой красы..."
С выпадом Грина против Шекспира и с последующей апологией Четла связано так много двусмысленностей и недоумений, что можно посочувствовать раздражению, выраженному в наш век одним из выдающихся комментаторов. "Этот отрывок из Грина оказал такое разрушительное действие на шекспироведение, жалуется Смарт, - что нам даже кажется - лучше бы он никогда не был написан или, написанный, не был бы открыт" {30}. И все же, если бы не этот эпизод с Грином, мы лишились бы ранней похвалы достоинствам Шекспира в "Сне добросердечного", первого мимолетного впечатления о нем как о человеке, еще более впечатляющего в сравнении с кратким и беглым упоминанием бурного Марло, защиты которого не приходится ждать. И стоит ли опровергать этот злобный выпад, столь раздражающий поклонников Шекспира? Он тоже содержит в себе непреднамеренную похвалу Шекспиру, ибо только так зависть воздает должное успеху. "На грош ума" Грина действительно является, как сказал автор, только в ином смысле, чем он думал, лебединой песнью, предсмертным воплем поколения воспитанных университетом драматургов, сходивших со сцены {31}.
11
ПЬЕСЫ, ЧУМА И ПОКРОВИТЕЛЬ
Если к 1592 г. Шекспир уже заявил о себе как о драматурге, то уместно спросить: какими пьесами? Ни одна из его пьес еще не была напечатана, но это не должно удивлять. В ту пору стоило автору выпустить из рук свои литературные творения, и он терял всякую возможность уследить за их судьбой. Как уже отмечалось, профессии литератора в современном смысле слова еще, не существовало {1}. Писатели не были защищены законом об авторских правах все правила на этот счет, сформулированные и проводившиеся в жизнь через гильдию печатников и книгоиздателей, были созданы в интересах печатников. По сравнению с другими авторами драматург в последнюю очередь мог решать вопрос о публикации своих произведений. Он старался угодить зрителям, а не читателям. Пьесы, проданные им театральной труппе, становились ее собственностью, и, пока они удерживались на сцене, актеры ревниво оберегали их от печати, поскольку, едва изданная пьеса появлялась на прилавках, всякий мог купить ее и поставить. В контракте, заключенном Ричардом Брумом с труппой театра Солсбери-Корт во времена правления Карла I (единственное известное нам соглашение такого рода, хотя должны были существовать и другие). Драматург официально соглашался воздерживаться от публикаций своих пьес без специального разрешения труппы {2}. Порой пьесы все равно попадали в печать вследствие бедствий, постигших труппу, - чумы, финансовых затруднений, банкротства, роспуска актеров или потому, что пиратские тексты, неизбежно неточные, попадали в печать. По той или иной из этих причин около половины пьес Шекспира появилось при его жизни в изданиях ин-кварто, но все это произошло после 1592 г. Сведения о самых ранних его опытах в драматургии следует искать в косвенных указаниях тех времен. По счастью, недоброжелательство Роберта Грина обернулось непреднамеренным благодеянием.
Упоминание в "сердце тигра" в "На грош ума" показывает, что третья часть пьесы "Генри VI" шла уже на сцене, и, следовательно, скорее всего первая и вторая части трилогии тоже были поставлены. Это правдоподобное заключение находит подтверждение в известном похвальном отзыве Нэша о популярности первой части "Генри VI ". "О, как возрадовался бы доблестный Толбот, гроза французов, узнай, что, пролежав двести лет в гробу, он снова одерживает победы на сцене, а гибель его вызывает слезы на глазах по меньшей мере у десяти тысяч зрителей, которые, смотря его трагедию в разное время, глядя на трагика, изображающего его личность, как бы видят его самого, источающего кровь из свежих ран" {3}. Этот отрывов из "Пирса безгрошового" (зарегистрированного в списке гильдии печатников и издателей 8 августа 1592 г.) напоминает об эпизоде в 7-й сцене IV акта, в которой старший Толбот погибает, держа на руках труп юного сына своего Икара, свою отраду, - и, застыв в позе надгробной скульптуры, удостаивается подробной эпитафии от сэра Уильяма Люси.
Алкид, лорд храбрый Толбот,
Граф Шрусбери, - за бранные заслуги
Он был пожалован великим графом
Уошфордским, Уотерфордским и Валенским,
Лорд Толбот Гудригский и Эрчинфилдский,
Лорд Верден Олтонский, лорд Стрендж Блекмирский,
Лорд Кромвель Уингфилдский, лорд Фернивал,
Трикрат прославленный лорд Фоконбридж,
Георгия святого славный рыцарь,
Святого Михаила и Руна,
Великий маршал Генриха Шестого
В боях, что он во Франции ведет
{Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 1, с. 167.}.
Восхищение елизаветинских театралов пьесами трилогии "Генри VI", очевидное не только из высказывания Нэша, но также из последующей истории ее публикации { Вторая и третья части "Генри VI" удостоились недозволенной публикации, что свидетельствует о популярности пьес (см. с. 218). Первая часть "Генри VI" не печаталась до выхода в свет фолио 1623 г., однако Хенсло, так же как и Нэш, отметил популярность этой пьесы, если именно ее подразумевает Хенсло в своей записи о "Гари VI" (см. с. 220).}, удивило и вызвало снисходительные отзывы некоторых новейших биографов. "Эта серия пьес не годится для постановки в наши дни, - пишет Маркет Шют, - хотя бы из-за отсутствия в них характеров и из-за урапатриотического взгляда на английскую историю, но в свое время эти пьесы были в числе самых лучших среди тех, что шли на лондонской сцене" {4}. Маркет Шют выражала не свое личное, а общее мнение, когда писала эти строки в 1951 г.; ее замечание лишь иллюстрирует эфемерность такого рода приговоров. Первые английские пьесы-хроники Шекспира с тех пор с триумфом вернулись на сцену стратфордского театра под названием "Война роз" (разумеется, сильно адаптированные), а также на сцены других театров. Строго говоря, автор документальной биографии должен избегать как толкований, так и оценок, но он вправе подчеркнуть тот факт, что Шекспир еще до того, как ему исполнилось тридцать лет, замыслил и создал целый ряд исторических драм, которые по масштабам и сложности были совершенным новшеством на лондонской сцене. Если, что, разумеется, возможно, он также написал "Ричарда III" до 1593 г., то, стало быть, он превратил трилогию в тетралогию и преобразил в эпос бесформенный материал своих повествовательных летописных источников. Только мистерии, дававшиеся в городах с кафедральными соборами (такие мистерии он, вероятно, сам видел мальчиком в Ковентри), предшествовали драме такого шекспировского масштаба.
Что же еще он написал? За отсутствием точной хронологии приходится строить догадки, но некоторые предположения выглядят достоверными. Есть критики, которые считают "Бесплодные усилия любви" очень ранним произведением, но проблема датировки в данном случае усложняется очевидностью последующего пересмотра пьесы, и если иметь в виду ее стиль, то кажется наиболее уместным датировать ее примерно 1595 г. "Укрощение строптивой", пьеса во всех отношениях менее обработанная, с большим основанием может считаться ранней. "Комедия ошибок" и "Тит Андроник", также отмеченные печатью молодости, несмотря на разительное внешнее несходство выглядят как две стороны одной медали: и академичная комедия, и академичная трагедия впитали в себя живую кровь народного театра ("Тит" буквально пропитан этой кровью). В "Комедии ошибок" Шекспир использовал две пьесы Плавта - "Менехмы" (основной источник) и "Амфитрион". В "Тите" он воздал должное своим излюбленным "Метаморфозам", но также раздобыл яства для пиршества в "Фиесте" Сенеки. Если что и говорит в пользу предания, согласно которому Шекспир часть "утраченных лет" преподавал в провинции, так это тот факт, что он знал классиков как настоящий педагог. Более того, латинская основа "Комедии ошибок" и "Тита Андроника" давала возможность ученику грамматической школы в начале своей карьеры вполне естественно соперничать с драматургами, имевшими университетское образование {5}.
любовные куплеты, никогда вновь не поведать об утехах юности. Тем не
менее хотя болезнь моя в необузданности и несдержанности своей дошла
до крайних пределов, все же, если я оправлюсь от нее, все вы узрите,
как из души моей забьют ключи более чистые, чем когда-либо, указуя вам
стезю жизни, но и не отвращая вас от любови {15}.
Жалость к себе и недовольство собой выступают здесь в удобном сочетании, служа основанием для прозрачно замаскированного автобиографического вымысла, который излагается далее. Повесть рассказывает о приключениях школяра Роберто, лишенного наследства, обманутого какой-то шлюхой и дошедшего до того, что он проклинает "свою участь. Будучи поэтом, он изрыгает хулу в стихах, а пока тяжко вздыхает на латыни. К нему приближается облаченный в великолепные одежды незнакомец, подслушавший его из-за ограды. Этот незнакомец оказывается неким актером, который очень хочет использовать новое литературное дарование в интересах своей труппы. В былые дни, когда актерам жилось на свете трудно, он носил за спиной свой узелок; теперь он владеет гардеробом стоимостью более двухсот фунтов и выглядит как состоятельный джентльмен. Актер метал ужасные громы на сцене (Роберто не находит в его голосе "никакой приятности") и мог к тому же в крайнем случае сочинить хорошенькую реплику, ибо он был "провинциальным автором, сочинившим какое-то моралите... и в течение семи лет считался за непререкаемого оракула среди своих марионеток". Не имея другого выхода, Роберто заключает союз с этим актером и становится "знаменитейшим поэтом-драматургом", чей кошелек то полон, то пуст, любимцем беспутных, богохульствующих товарищей, наблюдателем и обличителем "всяческого сброда из нынешних порождений ехидны".
Один авторитетный ученый предположил, будто этим неназванным актером с повадками джентльмена является Шекспир: он должен был говорить с явным провинциальным акцентом, отсюда упоминание о неприятном голосе. Он был провинциальным автором, и его семилетнее ученичество в театре точно укладывается в промежуток времени между рождением двойни в 1585 г. и написанием "На грош ума" в 1592 г. {16} Однако встреча у ограды, которая, должно быть, хотя бы отчасти вымышлена, произошла не в 1592 г., а в прошлом Роберто; моралите, сочинением которых кичится актер (он упоминает "Разум человека" и "Диалог богачей"), относятся к дошекспировской драме; кроме того, Грин, явно представленный младшим из собеседников, на самом деле был на шесть лет старше Шекспира.
И все же, бесспорно, "На грош ума" содержит злобный выпад против Шекспира. Автор делает его позднее, отказавшись от каких бы то ни было претензий на вымысел; это говорит сам Грин, предлагая читателям, пока в нем еще теплится жизнь, горькую мудрость своего жизненного опыта. Он составляет ряд набожных душеспасительных правил хорошего поведения и затем в особом послании обращается с советами к трем своим "собратьям по науке из этого города": к Марло, к Нэшу (предположительно) и Пилю. Затем следует знаменитое разоблачение "вороны-выскочки":
И вы все трое в помыслах низки - неужто и мои невзгоды не урок
вам: ведь никого из вас (подобно мне) так не язвили нахалы эти, эти
куклы (я разумею), что говорят нашими словами, эти паяцы разукрашенные
в наши цвета. Не странно ли, что мне обязанные стольким, а также вам
обязанные стольким (случись и с вами, что теперь со мною) они покинут,
как меня, и вас. Не верьте им; есть выскочка-ворона средь них,
украшенная нашим опереньем, кто "с сердцем тигра в шкуре лицедея"
считает, что способен помпезно изрекать свой белый стих, как лучшие из
вас, и он - чистейший "маетстер на все руки" - в своем воображеньи
полагает себя единственным потрясателем сцены [shake-scene]; стране
{17}.
То, что Грин избрал для своего нападения именно Шекспира, очевидно из его каламбурного упоминания о "потрясателе сцены" {Shake-scene (потрясатель сцены), Shakespeare (потрясающий копьем). - Прим. перев.} и из пародийного намека на одну и ранних пьес Шекспира. В третьей части "Генри VI" королева Маргарита берет в плен герцога Йоркского в битв при Уэкфилде, она собирается убить его, но сначала дразнит платком, смоченным кровью его умерщвленного сына Йорк отвечает длинной тирадой, употребляя единственно оружие, оставшееся у него, - обличительную риторику.
В речи Йорка есть строка: "О, сердце тигра в этой женской шкуре!" Заменив в ней одно слово, Грин обвиняет Шекспира в жестокости.
Это не единственное его обвинение. Остальные, затемненные в соответствии с лучшими традициями елизаветинского времени, вызвали бесконечные споры среди исследователей. Целиком весь этот отрывок направлен против актеров ("паяцев... говорящих нашими устами"), которые жиреют за счет драматургов. Презрение к жалким актерам, естественно, присуще кембриджскому магистру искусств, ибо эти богатые плебеи довели его до склянки вина стоимостью в пенни и вшивой постели; это презрение смешивалось с другими неприятными эмоциями, порожденными обвинением в том, что он сбыл одну и ту же пьесу двум труппам. Эти чувства нашли свое выражение в басне о вороне.
С античных времен эта птица, наделенная даром подражания, но не даром выдумки, привлекала внимание поэтов и критиков. У Макробиуса Грин нашел историю о Росции и вороне сапожника и использовал в "Судьбе франческо": "Отчего, Росций, ты возгордился Эзоповой вороной, щеголяющей красотой чужих перьев? Сам ты не можешь сказать ни слова и, если сапожник научил тебя говорить "Привет, Цезарь", не презирай своего учителя оттого лишь, что лепечешь в царских покоях" {18}. Под Росцием здесь подразумевается Аллен. Шекспир тоже был актером и подвергся осуждению как актер; фраза о "выскочке-вороне, украшенной вашим опереньем" продолжает идею "паяцев, разукрашенных в наши цвета". Более того, простой актер имеет наглость выдавать себя за универсального гения ("мастер на все руки"), который, сочиняя ходульные и напыщенные белые стихи, пытается соперничать с теми, кто выше его, и лишить их тем самым заработка. Многие толковали этот отрывок в таком смысле.
Однако не таит ли он в себе более мрачного обвинения? Возможно, это не та ворона, что научилась подражать тем, кто выше ее, в конечном счете обязанная своим происхождением Эзопу, Марциалу и Макробиусу. Может быть, Грин имеет в виду третье послание Горация, в котором поэт использует образ вороны (cornicula), которая лишается своей украденной славы (furtivis nudata coloribus), заподозренная в плагиате. Эти строки были хорошо известны в эпоху Возрождения. В "Дыбе для дьявола" Ричард Брэтуэйт глумится над вороватыми воронами, которые крадут "отборные цветы чужого остроумия" {19}. В таком случае не предполагает ли озлобленный Грин, что Шекспир присвоил себе цветы его остроумия? Таково второе толкование, и оно существует уже давно. Так, в XVIII в. на нем была основана точка зрения, согласно которой Шекспир начав свою литературную карьеру как [некий Иоганнес Фактотум, то есть] мастер на все руки, который, помимо того, что был актером, изменял и переделывал чужие пьесы, включая пьесы Грина.
Сегодня мало кто признает эту теорию. Действительно невероятно, чтобы труппа поручила какому-то новичку дорабатывать произведения опытных профессиональных драматургов. Большинство надежных авторитетных ученых полагают теперь, что Грин выражает недовольство, поскольку Шекспир, простой, необразованный актер, имел наглость соперничать в качестве драматурга с теми, кто выше его, а не потому, что этот невежа таскал чужое добро. Но, конечно, не исключено, что Грин предъявлял двойное обвинение, объединяя таким образом ворону Эзопа с вороной Горация, которые и без того тесно ассоциировались в сознании его публики {20}.
Каков бы ни был скрытый смысл этого выпада, сам по себе памфлет был достаточно оскорбительным, ибо в своем пресловутом письме Грин бичевал не только "потрясателя сцены", но также двух своих старших товарищей. Он упрекал "славного любимца трагиков" Марло в атеизме, макиавеллизме; с фальшивой мягкостью он выговаривал "молодому Ювеналу, этому едкому сатирику", предположительно Нэшу, за то, что тот позволяет себе "слишком много вольностей в порицании". Когда "На грош ума" вышла в свет, в Лондоне распространился невероятный слух о том, что не Грин, а Нэш написал этот памфлет. В своем "Пирсе безгрошовом", напечатанном всего через месяц после смерти Грина, Нэш с возмущением опровергает это предположение: "Поговаривают, будто этот отвратительный, пошлый, лживый памфлет, называемый "На грош Ума" Грина, - якобы моих рук дело. Пусть бог никогда не печется о моей душе и совсем отречется от меня, если хоть одно слово или слог в этом памфлете вышли из-под моего пера или если я хоть как-нибудь причастен к написанию или напечатанию его" {21}. Издатель "На грош ума" Уильям Райт, очевидно, предчувствовал грозу, так как предпринял все обычные меры предосторожности, чтобы обеспечить себе Непричастность к этому памфлету: регистрируя памфлет в гильдии печатников и издателей 20 сентября 1592 г., он вписал в лицензию примечание, исключающее его причастность к тексту: "Под ответственность Генри Четла".
Теперь сосредоточим внимание на Четле. Ровесник Шекспира, а возможно, на несколько лет и старше его, лондонец, он был добродушным человеком, задыхавшимся и потевшим от чрезмерной полноты. Печатник по профессии, семь лет прослуживший подмастерьем, он имел литературные амбиции. Для театров Хенсло "Роза" и "Фортуна" он написал в течение пяти лет один или в соавторстве 48 пьес, но неистовое лихорадочное сочинительство не избавило незадачливого писаку от постоянной нищеты и долгов. Хотя один из современников похвалил комедии Четла, если его и помнят, то лишь как автора трагедии мести "Хофман". В 1592 г. он еще только начинал свою деятельность. В ту пору Четл был мастером-печатником, компаньоном Уильяма Хоскинса и Джона Дэнтера, которые пользовались довольно сомнительной репутацией в гильдии печатников и книгоиздателей, и его сотрудничество с ними впоследствии прекратилось. Дэнтер потом напечатает первые кварто "Тита Андроника" и "Ромео и Джульетты". Не имея иной работы, Четл взялся подготовить рукопись "На грош ума" для печатников. Его участие в этом предприятии имело любопытные последствия.
Обращаясь "К господам читателям" в предисловии к своему собственному произведению "Сон добросердечного", напечатанному тем же Уильямом Райтом в конце 1592 или в начале 1593 г., Четл принес свои знаменитые извинения Шекспиру:
Около трех месяцев минуло с тех пор, как умер Роберт Грин,
оставив много рукописей в руках у различных книгопродавцев, и среди
прочих рукопись "На грош ума", в которой содержалось послание
некоторым драматургам, воспринятое одним или двумя из них как
оскорбление; и, поскольку они не могли отомстить мертвому, они
намеренно стали создавать в воображении своем живого писателя и,
пораскинув умом, не нашли ничего лучшего, как остановиться на мне.
Всем хорошо известно, что, работая по печатному делу, я всегда
препятствовал злобным нападкам на ученых мужей, и этому у меня
достаточно доказательств. Ни с одним из оскорбленных я не был знаком,
а с одним и них я бы и не хотел познакомиться; с другим я в то время
обошелся не совсем так, как мне теперь хоте лось бы, ибо я, умеряя пыл
живущих авторов, мог бы проявить осторожность (особенно в подобном
случае), когда автор мертв, однако не сделал этого о чем сожалею так,
как если бы я сам был виноват в происшедшем, ибо я убедился, что его
личность столь же безупречна, сколь отлично проявляет о себя в
избранном деле; кроме того, различные достойные лица удостоверяют его
прямоту в делах, что свидетельствует о его честности, а отточенное
изящество его сочинений говорит об его искусности {22}.
Слова в этом отрывке подобраны очень тщательно. "Оттченное [то есть отшлифованное] изящество" вторит Цицероновой похвале Плавту в "De Officiis" ["Об обязаностях"] Четл высказывается осторожно. Тот из оскорбленных, знакомством которого он пренебрегает, хотя одновременно воздает должное его учености, по-видимому, угрожал ем ("Ему бы я пожелал обращаться со мной, как я того заслуживаю"). Скорее всего, это был Марло. Четл заявляет, что он вычеркнул из письма Грина некое порочащее обвинение, которое, "даже будь оно верным, немыслимо и печатать", - не обвинялся ли Марло в гомосексуализме? И кто были те "различные достойные лица", которые вдруг встали на защиту Шекспира? Некоторые энтузиасты, стремящиеся обеспечить своего кумира романтическим ореолом аристократических связей, высказали предположенин о вмешательстве знатных господ. Шекспир еще не познакомился с графом Саутгемптоном - это произойдет в следующем году, - но биограф всегда может отловить на беспризорных аристократов; может быть, этим достойным благодетелем был Фердинандо, лорд Стрендж, покровитель поэтов и актеров, друг фаворита королевы графа Эссекса; может быть, это был сам непостоянный граф Эссекс. Довер Уилсон тешит себя приятной фантазией: "Возможно, эмиссаром был не кто иной, как сам Шекспир имевший с собой составленное в сильных выражениях письмо от своего покровителя и уладивший дело с Четлом благодаря своим собственным очаровательным манерам" {23} Если это послание принесенное ли самим Шекспиром или доставленное Четлу впоследствии - явилось бы когда-нибудь на свет, на нем вряд ли была бы печать вельможи. Елизаветинцы делали строгие различия в формах обращения. Знатных лиц назвали бы разными достопочтенными [divers of honour]; обращение достойный [worship] употреблялось в отношении к джентльмену {24}. Во всяком случае, у Шекспира в это время не было еще покровителя, и у нас нет никаких свидетельств о том, что он когда-либо пользовался благосклонностью Стренджа или Эссекса {Идея мнимой связи со Стренджем исходит из произвольного предположения о том, что Шекспир в эту пору состоял в труппе этого вельможи.}. Кто были его влиятельные заступники, мы едва ли можем даже предположить.
Случай с "На грош ума" ставит еще одну крайне любопытную проблему. В своем предисловии Четл жалуется на отвратительный почерк Грина, который ни цензор, ни печатник не смогли бы разобрать; и Четл говорит, что переписал весь памфлет как можно аккуратней, вычеркивая из названного послания скандальный текст, но не добавив, согласно его клятвенному заверению, ни единого слова от себя, "ибо я торжественно заявляю, что памфлет целиком принадлежит Грину - ни мне и ни мастеру Нэшу, как несправедливо утверждали некоторые". В наши дни, почти через четыреста лет после того, как писал Четл, та химера, от которой он пытался избавиться - и, как кажется, успешно, - вновь возрождена профессором Уорреном Остином {25}. Что, если "На грош ума" все же подделка? Что, если вечно нуждавшийся литературный поденщик Четл подделал слог Грина и, вступив в тайный сговор со своими коллегами по печатному ремеслу, всучил эту мистификацию публике, заинтригованной сенсационными обстоятельствами, которыми была окружена кончина одного из "университетских умов"? Мотивом выпада против Шекспира должно было служить свойственное журналистам желание вызвать дополнительный злободневный интерес к памфлету, с тем чтобы разразилась та буря, которая действительно и произошла. Самозащита всегда возбуждает подозрения в виновности. И до Остина были люди, которых беспокоило авторство "На грош ума", но он был первым, кто использовал в своем исследовании электронные компьютеры {26}. Полученный в результате грозный строй заключений - "переменные факторы лексического выбора", "переменные факторы морфологического выбора", "переменные факторы синтаксического выбора" - рассчитан на то, что бы обезоружить сомневающихся правоверных скептиков. Это интригующее и тщательно разработанное положение.
И все же сомнение существует. Грин был плодовит, сохранившихся писаний Четла мало. Для своего исследования Остин сделал пять выборок из Грина и три из Четла; система отбора статистически неубедительна. Некоторые характерные "четловские" черты, обнаруженные в от рывках Грина, не подвергнуты исследованию. Есть также и другие проблемы {27}. Это не означает, что сама гипотеза несостоятельна; это означает только, что Остин не доказал своего утверждения. Маловероятно, что такого рода положение можно было бы доказать окончательно. За отсутствием убедительных доказательств противного Грин по прежнему должен нести ответственность за свое низкое морализирование на смертном одре, и мы можем, хотя и некоторой неуверенностью, принять извинения Четла. Во всяком случае, вопрос о том, кто был автором выпада, не решает разбираемых здесь проблем, которые важны для нас в первую очередь.
То, что Четл защищает "прямоту в делах" Шекспира казалось бы, означает, что он воспринял намеки Грина как оспаривающие честность поэта. Не так же ли они восприняты Р. Б. Джентльменом (предположительно Ричардом Барнфилдом), если судить по одному из стихотворений составивших курьезное собрание, озаглавленное "Похороны Грина":
Отрадна зелень Грина * для очей:
Глядеть на зелень Гринову - картина,
Где зелень Грина - фон, всех красок смесь;
Грин - фон для тех, кто пишет после Грина.
Те ж, кто затмил его сиянья свет,
Украли его перья или нет? {28}
{* В стихотворении обыгрывается фамилия Грин: слово "green означает "зеленый". - Прим. перев.}
Казалось бы, это последнее из упоминаний тех времен, опубликованное в 1594 г., указывает на то, что какая-то гриновская грязь еще липла к Шекспиру, ибо здесь о нем вновь отзываются как о "вороне-выскочке", украшенной перьями "университетских умов". Так, во всяком случае, стали считать почти все после того, как "Похороны Грина" были извлечены на свет почти полтора века тому назад, и на этом отрывке основана точка зрения, согласно которой читатели Грина понимали, что он обвиняет Шекспира в плагиате. Однако профессор Остин доказал, на этот раз более убедительно, что объектом ядовитых упреков Р. Б. является не Шекспир, а враг Грина Габриэль Харви, который затмевал славу Грина (то есть чернил его репутацию), клевеща на последнего в своих "Четырех письмах" {29}, когда тот еще не успел остыть в своей могиле. Даже упоминание о похищенных перьях, которое, казалось бы, явно вторит характеристике из "На грош ума", скорее внушено памфлетом Харви. "Благодари других, - корит он Грина, - за свое похищенное и натасканное оперенье не бог весть какой итальянистой красы..."
С выпадом Грина против Шекспира и с последующей апологией Четла связано так много двусмысленностей и недоумений, что можно посочувствовать раздражению, выраженному в наш век одним из выдающихся комментаторов. "Этот отрывок из Грина оказал такое разрушительное действие на шекспироведение, жалуется Смарт, - что нам даже кажется - лучше бы он никогда не был написан или, написанный, не был бы открыт" {30}. И все же, если бы не этот эпизод с Грином, мы лишились бы ранней похвалы достоинствам Шекспира в "Сне добросердечного", первого мимолетного впечатления о нем как о человеке, еще более впечатляющего в сравнении с кратким и беглым упоминанием бурного Марло, защиты которого не приходится ждать. И стоит ли опровергать этот злобный выпад, столь раздражающий поклонников Шекспира? Он тоже содержит в себе непреднамеренную похвалу Шекспиру, ибо только так зависть воздает должное успеху. "На грош ума" Грина действительно является, как сказал автор, только в ином смысле, чем он думал, лебединой песнью, предсмертным воплем поколения воспитанных университетом драматургов, сходивших со сцены {31}.
11
ПЬЕСЫ, ЧУМА И ПОКРОВИТЕЛЬ
Если к 1592 г. Шекспир уже заявил о себе как о драматурге, то уместно спросить: какими пьесами? Ни одна из его пьес еще не была напечатана, но это не должно удивлять. В ту пору стоило автору выпустить из рук свои литературные творения, и он терял всякую возможность уследить за их судьбой. Как уже отмечалось, профессии литератора в современном смысле слова еще, не существовало {1}. Писатели не были защищены законом об авторских правах все правила на этот счет, сформулированные и проводившиеся в жизнь через гильдию печатников и книгоиздателей, были созданы в интересах печатников. По сравнению с другими авторами драматург в последнюю очередь мог решать вопрос о публикации своих произведений. Он старался угодить зрителям, а не читателям. Пьесы, проданные им театральной труппе, становились ее собственностью, и, пока они удерживались на сцене, актеры ревниво оберегали их от печати, поскольку, едва изданная пьеса появлялась на прилавках, всякий мог купить ее и поставить. В контракте, заключенном Ричардом Брумом с труппой театра Солсбери-Корт во времена правления Карла I (единственное известное нам соглашение такого рода, хотя должны были существовать и другие). Драматург официально соглашался воздерживаться от публикаций своих пьес без специального разрешения труппы {2}. Порой пьесы все равно попадали в печать вследствие бедствий, постигших труппу, - чумы, финансовых затруднений, банкротства, роспуска актеров или потому, что пиратские тексты, неизбежно неточные, попадали в печать. По той или иной из этих причин около половины пьес Шекспира появилось при его жизни в изданиях ин-кварто, но все это произошло после 1592 г. Сведения о самых ранних его опытах в драматургии следует искать в косвенных указаниях тех времен. По счастью, недоброжелательство Роберта Грина обернулось непреднамеренным благодеянием.
Упоминание в "сердце тигра" в "На грош ума" показывает, что третья часть пьесы "Генри VI" шла уже на сцене, и, следовательно, скорее всего первая и вторая части трилогии тоже были поставлены. Это правдоподобное заключение находит подтверждение в известном похвальном отзыве Нэша о популярности первой части "Генри VI ". "О, как возрадовался бы доблестный Толбот, гроза французов, узнай, что, пролежав двести лет в гробу, он снова одерживает победы на сцене, а гибель его вызывает слезы на глазах по меньшей мере у десяти тысяч зрителей, которые, смотря его трагедию в разное время, глядя на трагика, изображающего его личность, как бы видят его самого, источающего кровь из свежих ран" {3}. Этот отрывов из "Пирса безгрошового" (зарегистрированного в списке гильдии печатников и издателей 8 августа 1592 г.) напоминает об эпизоде в 7-й сцене IV акта, в которой старший Толбот погибает, держа на руках труп юного сына своего Икара, свою отраду, - и, застыв в позе надгробной скульптуры, удостаивается подробной эпитафии от сэра Уильяма Люси.
Алкид, лорд храбрый Толбот,
Граф Шрусбери, - за бранные заслуги
Он был пожалован великим графом
Уошфордским, Уотерфордским и Валенским,
Лорд Толбот Гудригский и Эрчинфилдский,
Лорд Верден Олтонский, лорд Стрендж Блекмирский,
Лорд Кромвель Уингфилдский, лорд Фернивал,
Трикрат прославленный лорд Фоконбридж,
Георгия святого славный рыцарь,
Святого Михаила и Руна,
Великий маршал Генриха Шестого
В боях, что он во Франции ведет
{Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 1, с. 167.}.
Восхищение елизаветинских театралов пьесами трилогии "Генри VI", очевидное не только из высказывания Нэша, но также из последующей истории ее публикации { Вторая и третья части "Генри VI" удостоились недозволенной публикации, что свидетельствует о популярности пьес (см. с. 218). Первая часть "Генри VI" не печаталась до выхода в свет фолио 1623 г., однако Хенсло, так же как и Нэш, отметил популярность этой пьесы, если именно ее подразумевает Хенсло в своей записи о "Гари VI" (см. с. 220).}, удивило и вызвало снисходительные отзывы некоторых новейших биографов. "Эта серия пьес не годится для постановки в наши дни, - пишет Маркет Шют, - хотя бы из-за отсутствия в них характеров и из-за урапатриотического взгляда на английскую историю, но в свое время эти пьесы были в числе самых лучших среди тех, что шли на лондонской сцене" {4}. Маркет Шют выражала не свое личное, а общее мнение, когда писала эти строки в 1951 г.; ее замечание лишь иллюстрирует эфемерность такого рода приговоров. Первые английские пьесы-хроники Шекспира с тех пор с триумфом вернулись на сцену стратфордского театра под названием "Война роз" (разумеется, сильно адаптированные), а также на сцены других театров. Строго говоря, автор документальной биографии должен избегать как толкований, так и оценок, но он вправе подчеркнуть тот факт, что Шекспир еще до того, как ему исполнилось тридцать лет, замыслил и создал целый ряд исторических драм, которые по масштабам и сложности были совершенным новшеством на лондонской сцене. Если, что, разумеется, возможно, он также написал "Ричарда III" до 1593 г., то, стало быть, он превратил трилогию в тетралогию и преобразил в эпос бесформенный материал своих повествовательных летописных источников. Только мистерии, дававшиеся в городах с кафедральными соборами (такие мистерии он, вероятно, сам видел мальчиком в Ковентри), предшествовали драме такого шекспировского масштаба.
Что же еще он написал? За отсутствием точной хронологии приходится строить догадки, но некоторые предположения выглядят достоверными. Есть критики, которые считают "Бесплодные усилия любви" очень ранним произведением, но проблема датировки в данном случае усложняется очевидностью последующего пересмотра пьесы, и если иметь в виду ее стиль, то кажется наиболее уместным датировать ее примерно 1595 г. "Укрощение строптивой", пьеса во всех отношениях менее обработанная, с большим основанием может считаться ранней. "Комедия ошибок" и "Тит Андроник", также отмеченные печатью молодости, несмотря на разительное внешнее несходство выглядят как две стороны одной медали: и академичная комедия, и академичная трагедия впитали в себя живую кровь народного театра ("Тит" буквально пропитан этой кровью). В "Комедии ошибок" Шекспир использовал две пьесы Плавта - "Менехмы" (основной источник) и "Амфитрион". В "Тите" он воздал должное своим излюбленным "Метаморфозам", но также раздобыл яства для пиршества в "Фиесте" Сенеки. Если что и говорит в пользу предания, согласно которому Шекспир часть "утраченных лет" преподавал в провинции, так это тот факт, что он знал классиков как настоящий педагог. Более того, латинская основа "Комедии ошибок" и "Тита Андроника" давала возможность ученику грамматической школы в начале своей карьеры вполне естественно соперничать с драматургами, имевшими университетское образование {5}.