Шевердин Михаил. Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

   Во всем поведении Джаббара проглядывала наглость. Так нагло ведет себя повелитель, дарящий милости своему подданному: "Ты живешь только благодаря мне, ты мой раб душой и телом".
   Вот почему Зуфар вдруг пожалел старого "революционера".
   Заккария страдал. Заккария до мозга костей, оставался восточным человеком, рабом этикета, рабом церемоний. Пусть Джаббар его хозяин, пусть он хорошо платит за товар, пусть у него, у Заккарии, дрянной товар - а товар действительно дрянной, - но как он смеет! Ведь он гость! Как он смеет так вести себя с ним, старым политическим деятелем? Высокомерие всегда неприятно. Особенно неприятно оно, когда приходится терпеть его хозяину почтенного дома от гостя. Заккария искренне верил, что он почтенный человек и что дом его почтенный.
   Заккария волновался. Поэтому он так невнятно и путано рассказывал. Реплики Джаббара ибн-Салмана хлестали. Набившиеся на свет лампы в комнату комары и мошки раздражали. Речь старого джадида совсем запуталась.
   - Тошно вас слушать, - перебил его в который раз Джаббар. - Все названия ничтожных селений, сухих речонок, перевалов - в голове сплошной хаос... путаница... Где Робин Гуд?
   - Вы изволили сказать? - испугался Заккария, и очки свалились у него с носа. - Вы назвали какое-то имя?..
   - Имя? Я говорю о командующем силами ислама Ибрагим-беке! Узбекском Робин Гуде.
   - Ибрагим-бек? А-а-а!.. - Заккария не хотел спорить. Он и понятия не имел, кто такой этот средневековый английский разбойник, чьим именем вздумала опоэтизировать кровавого басмача Ибрагим-бека газета "Таймс".
   Вернув очки на нос и отдышавшись, Заккария с таинственным видом сказал:
   - Ибрагим, именуемый беком и главнокомандующим, перешел реку Пяндж.
   - Известно.
   - Вступил в Таджикскую республику.
   - Известно.
   - Только курбаши Ишан Халифа не поддержал его. Нарочно все бурдюки перерезал, чтобы никто через Аму-Дарью не переправился. Утен-бек тоже. Ибрагим договорился с ним, чтобы напасть на Керки... Но Утен-бек и пальцем не шевельнул, ушел подальше от границы в Кундуз. Хочет на службу к афганцам поступить. Переговоры с Гератом ведет.
   - Торгаши, - чуть слышно пробормотал Джаббар.
   - Народ, колхозники не пожелали Ибрагима-конокрада.
   - Чепуха!
   Но старого джадида не удалось уже сбить, и он упрямо повторил:
   - Земледельцам нравится иметь землю. А конокрад Ибрагим-бек привел в Таджикистан старых помещиков, чтобы отобрать землю у земледельцев. Надо понимать душу земледельца-дехканина. Кто дает ему землю, за тем он и пойдет. Еще поэт Навои утверждал: "Земледелец - опора государства..." Большевики имеют в коварном уме то, чего нет в башке конокрада Ибрагим-бека.
   - Где сейчас главнокомандующий войсками ислама? - перебил Джаббар. Он дошел до Самарканда? До Бухары?
   - Конокраду не видать Самарканда, Ибрагим-бек разбит.
   - Разбит?
   - Нестройные, разрозненные остатки полчищ конокрада рассеяны Красной Армией, и - о урок истории! - войска ислама разбиты мусульманами... Говорят, таджик, красноармеец таджикского батальона, зарубил трех наших... Ему кричат: "Кого убиваешь? Ты разве кяфир?.. Мы же братья мусульмане". А он: "Разбойники вы!" Пятнадцатый эскадрон узбекского кавалерийского полка под командой Бекджанова разгромил знаменитых курбаши Хурам-бека и Мулла-Саида. Мусульмане рубили мечами мусульман.
   - Бекджанов... Это же мусульманин?
   - Да, командир... В Красной Армии сейчас узбеки, татары, таджики. Советские мусульмане. А тысячи крестьян... их называют краснопалочниками. Вооружены палками, а берут в плен вооруженных с головы до ног воинов ислама. Я всегда говорил, и Бехбуди говорил, и все мы, джадиды, говорили уже десять лет назад: "Ислам - знамя, но ветхое знамя. Обветшало, порвалось... Великие, прекрасные принципы стерлись. Нужно другое знамя... Нужно знамя туранизма... Кто сейчас ради молитвы порежет палец руки? Никто. И все из-за таких, как Ибрагим-вор. Лошадей крал Ибрагим и говорил: "Аллах!" Людям горло перерезал и говорил: "Аллах!" Девушек насиловал и говорил: "Аллах!" Кто уважает Ибрагима-конокрада?.. Имя свое, имя командующего войсками ислама, он извалял в навозе.
   - Опять спорите.
   - Я не спорю... А туркмены? Туркменский полк у станции Джебел стойко держался против нашего мусульманского воинства до прихода бронепоезда... Вся операция Ишик-хана провалилась из-за туркмен... Туркмен вы взяли на себя, господин Джаббар. Вы же теперь туркменский сардар..
   - Где Ибрагим-бек сейчас? Я должен немедленно, сейчас, встретиться с ним, найти его. До Бухары близко... Он по плану должен уже приближаться со своей армией к Бухаре...
   - Далеко ему до Бухары... Никогда он не дотянется своей рукой до Бухары. Ибрагим-бека разгромили в долине Сурхана. Говорят, в узбекском полку сражается как лев какой-то Нормухамедов... Он гонит Ибрагим-бека. Ибрагим-бек ранен. Упал с коня и сломал руку. Сейчас он бежал на восток, в горы Баба-Тага.
   В словах Заккарии Хасана Юрды звучали злорадные нотки. Старый джадид, просвещенный аристократ, переполненный до краев поэзией и сословной спесью, белая кость, презирал выскочку Ибрагим-бека, разбойника и вора, конокрада и мужлана. С ужасом Заккария всегда думал: а вдруг это животное, этот душегуб вступит в благородную Бухару и начнет душить... душить?..
   - Но это гибель... поражение... Вы рубите сук, на котором сидите. А где Абдулла Кагар, где командующий силами ислама в Бухаре?
   - Вот еще один вор... каторжник... Зайцем мечется по степи. Дела его плохи... Разве можно людям подлого сословия, черным людям, вверять великое дело борьбы с большевизмом?.. Им в этой жизни лишь бы деньги, а в той гурии и гульманы*... Просвещенные мусульмане, великие умы... Гаспаринский!.. Чокаев!.. Балидов!.. О, идеи мусульманского единения проповедовали в России одиннадцать газет и четыре журнала... Светлые идеалы...
   _______________
   * Г у л ь м а н ы - райские прислужники.
   - Журналы? О! Ко всем чертям идеалы... - Джаббар чуть не сказал: "Старый болтун...", но предпочел спросить: - Что происходит здесь?
   - На Аму-Дарье? От Керков и Бассаги до Чарджоу тишина.
   - Вы же обещали поднять речных туркмен. Вы клялись. Оружие получили? Раздали?
   - Увы, никто не хочет... не нашлось... кто бы возглавил. Голытьба, черный народ не хочет... Немного джадидов есть, ходжей, ишанов из бывших баев. Однако все боятся... Тихо живут... Лягушки в болоте.
   - А вы... вы сами?
   - Что мы?.. Мы - мудрец... философ... Мы - не воин.
   - Вот видите, а еще вопите: Ибрагим-бек вор, конокрад. А Бухара? Что говорят в Бухаре? Где сардар Мулла Дехкан Ачилов?
   - Бухара спит. Бухарцы боятся шума, крови. А Ачилов что? Переоделся в милицейскую форму, отобрал пятнадцать двустволок и ушел куда-то. Ищи его. Что он, с Красной Армией воевать захочет? Трус он. Вот аксакал Нуров поумнее. Не побоялся в Кассане собрать баев. Посовещались. Решили: хлеба большевикам не давать, пункты Заготзерно разграбить, Ибрагим-бека встретить.
   - Ну!
   - Да только беда. Посланные навстречу Ибрагим-беку вернулись с носом. Пропал Ибрагим-бек. Совсем пропал. Наши воины начали хорошо. В Миранкуле под Самаркандом кооператив разорили. Учителя и бригадира в колхозе расстреляли. В Багрине две арбы товаров захватили, двух коммунистов зарезали, одного милиционера повесили. В Китабе тоже четырех коммунистов убили.
   - А вы, джадиды? Что вы делаете? Каждая минута дорога!
   - Э, все жить хотят. Исхан Ходжа торгует у Лябихауза мороженым. Закир Ходжа надел на нос синие очки и поступил смотрителем в музей. Насрулла бинни Камиль - имамом в мечети. Немножко я ему переправляю опиума из-за Аму-Дарьи. Так, самую малость. Мешочков двести - триста. Вот он и перепродает его. Доход тоже имеет. Валиханов уехал в Ташкент, заведует лавкой со скобяным товаром на Пьян-базаре да еще скупает червончики у бывших... Шо Муким... Он наивный. Когда наступил нэп, он обрадовался, умник. Списался со старыми хозяевами... с фирмой... Ричард Кобленц в Лондоне... Знаете, железнодорожные мосты... кровельное железо... экономайзеры... оборудование шахт... и еще "Гекстель и компания" да еще завод "Гравер", холодильные установки, вагонетки... Шо Муким думал... Да и мы думали. Большевики восстанавливают заводы, шахты, и понадобятся английские машины... Да вот просчитались мы с Шо Мукимом. Все товары отобрали, а Шо Мукима за его переписку с заграницей...
   Заккария вытянул руку, с силой сжал пальцы в кулак и хихикнул.
   - Ясно. Довольно, - оборвал его Джаббар. - Глупец тот, кто спотыкается на том же камне... вторично...
   - Воля ваша... Невежливо возражать гостю... - и Заккария снова хихикнул. Он испытывал нечто вроде злорадства. Не одного его постигли неудачи. Друзей тоже судьба не очень-то балует. Да и этот... господин... Смотри, как разошелся!
   - Храбрые газии... пусть воры... пусть конокрады, как вы их зовете... сражаются, проливают кровь, переносят неимоверные лишения, а вы, джадиды, бездельничаете, торгуете по мелочам... Мы вам дали много, а пользы от вас мало.
   Губы Джаббара чуть шевелились. Слова вырывались едва слышно, но тем они были страшнее. Он угрожал.
   Утонченный, вежливый Заккария не любил, когда ему угрожали. Он не выносил резкости в собеседнике. Возвышенность натуры он видел в спокойном голосе, соблюдении правил хорошего тона. Слова Джаббара не напугали его. Он лишь глубоко скорбел, что гость вышел из себя. Столь знаменитый, столь достойный человек и вдруг грозит. Заккария даже побледнел. Он задыхался. Но и теперь он не вышел из себя. С подчеркнутой вежливостью заговорил:
   - Отчет до копейки мною составлен... Вы его получите... Однако прошу вас подкрепить силы. И вашего молодого спутника прошу к дастархану.
   Как и подобает хорошему хозяину, он сам расстелил шелковый дастархан, сам поставил подносы со сладостями, сам разломил пахнущие тмином и теплом золотистые лепешки, разлил чай. И в конце концов он торжественно принес из кухни фаянсовое блюдо с пловом. Он делал все это с таким видом, как будто хотел сказать: "Я чту тебя, дорогой почтенный гость!" На Зуфара он поглядел искоса, но пригласил его к дастархану. Джаббар ел плохо. Пища не шла ему в горло. Он никак не мог справиться с собой и вернуть себе привычное хладнокровие.
   "Выдержка! Выдержка!" - говорил себе. Но какая тут выдержка, когда все провалилось. Да, из невнятного, путаного, полного противоречий отчета старого джадида вытекало, что обширные планы рухнули. Ехать через пустыню, терпеть лишения, подвергать жизнь свою опасности... И зачем?..
   Джаббар с отвращением жевал куски пищи, и нежная баранина казалась ему сапожной подметкой. А ведь по распоряжению Заккарии на колхозной ферме зарезали шестимесячного барашка. Старый джадид пользовался в Бурдалыке большим почетом. Все знали, что сам Файзулла Ходжаев его друг детства. Никто не задавался вопросом, почему друг главы правительства республики живет чуть ли не тайком в каком-то комарином, пыльном Бурдалыке...
   Плов был великолепен. Готовил его Арифджан - большой мастер, тоже знакомый Зуфара. Арифджан работал на реке около Фараба. Но все, и Зуфар, знали, что он промышляет контрабандой. Мясо молодого барашка таяло во рту, редька, поданная к плову, была изумительно сочная, гранатовый сок великолепен и вполне подходил к остуженной на льду смирновской "белоголовке". Нет, старый джадид умел покушать и к тому же располагал достаточными средствами, чтобы хорошо кушать. И, подливая в пиалы водку, он не преминул подчеркнуть: "Еще со времен белого царя!" С удивлением Зуфар заметил, что араб на этот раз даже не пытался отказываться от водки, а решительно, не поморщившись, осушал одну пиалушку за другой.
   "Зажирели буржуи, - думал Зуфар, - какое угощение закатил, старый бездельник".
   Но эта мысль не помешала ему отдать должное плову. Правда, он почти не пил, но бок рисовой горки на блюде с его стороны таял с завидной быстротой, чего нельзя было сказать о стороне Джаббара. Он почти не ел, много, вопреки своему обыкновению, пил и молчал. Он даже не слушал жалобы на жизнь контрабандиста, который все рассказывал, как трудно с новым комендантом заставы, проклятие его отцу! Надо переправлять семьсот шкурок каракуля, а как переправишь, когда у нового коменданта сто глаз. А Заккария, разогретый пловом и водкой, забавно шевеля своей смешной крашеной бородой, все что-то пытался объяснить Ибн-Салману. Заметив наконец, что араб его не слушает, он все свое красноречие обрушил на Зуфара. Не на шутку он принялся его просвещать, забыв о мраморной террасе гёрганского дворца и о своих тогдашних поучениях. Старческая память подводила. Или он думал, что Зуфар переметнулся в их лагерь. Юность Зуфара, вернее, его юный вид, его молодой крепкий румянец, пробивающийся сквозь загар пустыни, его молчаливость, принимаемая им за скромность, ввели Заккарию в заблуждение.
   Непонятно, почему повел Заккария свою пространную речь. Кажется, в связи с тем, что Джаббар ибн-Салман обронил замечание о джадидах. Он сказал, что джадиды потеряли свой боевой дух и стали торгашами и копеечниками. Заккария, сам себе противореча, вступился за джадидов и воскликнул с пафосом:
   - Неверно! Тысячу раз неверно! Мы тоже не из черной кости. Мой почтенный папаша, Молла Мухаммед Шариф, знаменитый во времена правления эмира бухарского Музаффа-хана мунаджим - астролог и азаимхон - заклинатель духов. Он высоко стоял над чернью. Сам эмир Музаффар вручил ему ярлык на должность агляма* в Бурдалыке. Хотите, мы почитаем вам ярлык... - Он вытащил из шкатулки пергаментный листок и начал: - "...указывается в словах корана: "Подлинно я знаю то, чего ангелы не знают..." Нет, ниже... Ага: "...осчастливил я ученейшего и священнейшего Молла Мухаммед Шарифа, одобренного нашим царственным взглядом, назначил его на должность агляма, пишущего фетвы. Содержанию этого приказа необходимо верить, не выходя из его текста, не противореча ему и не отвергая его". Несмотря на времена невежества и мракобесия, сам дедушка мой был прогрессивным, просвещенным человеком. И меня, ничтожного, он воспитал в духе прогресса. Я всегда общался с людьми прогресса. В Бейруте я пил кофе с самим Мухаммедом Али Кабани, редактором газеты "Раудат ул Мъариф". К моему голосу прислушивались все, кто болел за судьбы Османской империи. Сам его величество Абдул Гамид, султан, принимал меня во дворце. А господин Али-эфенди Шукри - член центрального комитета мусульманских обществ в Лондоне - и мистер Парвус (он из Одессы, не мусульманин) привлекли меня к сотрудничеству в константинопольской газете "Турк юрды" Юсуфа Акчурина. Не забуду слов Парвуса: "Мы желаем служить турецкой идее, приносить пользу Турции". А Исмаил Гаспаринский! Очень меня уважал и всегда именовал "джентльмен Востока". Неправильно меня обвинять в упадке духа. Что делать?! Что делать, когда большевики вырвали у нас, джадидов, руль революции и отдали его в руки черни? А черный народ разве знает, что ему надо?
   _______________
   * А г л я м - судья и в то же время высший представитель
   духовенства.
   Зуфар дал себе слово молчать, но не выдержал и бросил:
   - А что ему надо?
   Но старый джадид сделал вид, что не расслышал вопроса. При всей своей комичности Заккария имел достаточно здравого смысла, чтобы по тону, которым заговорил Зуфар, понять его настроение. Заккария ничуть не походил на трагического злодея. Он напускал на себя простоватость. Ничто не говорило, что этот крашеный господин с ветхими своими рассуждениями о прогрессе и революции держит в своих руках судьбы многих людей. Ласковые его взгляды и елейные речи покрывали дела, от которых могло содрогнуться и очень сильное сердце. Зуфар вспомнил Хазарасп, вспомнил Лизу, пожарище, кровь, вспомнил Ороми Джон и пожалел, что не сдержался и заговорил среди врагов. Словно что-то толкнуло его в сердце. Он испугался за себя. Он понял, что ему обязательно надо жить, что ему нельзя не жить. А тогда осторожно! Он не хотел пропасть из-за этого болтливого старца с крашеной бородой, этого идейного мудреца, подторговывающего мешочками контрабандного опия, награбленными в кооперативе кипами московских ситчиков и серебряными и золотыми деньгами царской чеканки и готового за барыши порвать глотку и своим и чужим. Ну нет. Ни словом, ни движением мускулов лица нельзя выдавать себя.
   Приняв решение, легко слушать и молчать. Да, молчать, даже если хочется кинуться в драку.
   Осторожно Зуфар посмотрел на Джаббара, не понял ли он. Но тот мрачно жевал кусок мяса и не слушал. Он думал.
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   К чему влечет сердце, того не оставит
   оно, хотя бы загорелся мир.
   А б у  Н а ф а с
   Вероятно, следовало бы подбирать для несения пограничной службы людей с подходящей к географическим, климатическим и этническим условиям страны наружностью. На севере или на западной границе, например, хорошо пограничнику иметь светлые волосы, мягкие черты лица, веснушки, а на юге густые черные брови, орлиный нос, карие глаза... Хотя бы для того, чтобы не выделяться среди местных жителей... Для пользы дела...
   Петр Кузьмич, комендант Н-ской заставы, мог сколько угодно надевать кызылаякскую мохнатую папаху или бухарский халат, но за туркмена или за узбека при всем своем желании выдать себя не мог, несмотря на то что знал он по-узбекски, как узбек, по-туркменски, как туркмен, по-фарсидски, как перс.
   А ведь по-русски Петр Кузьмич говорил с "володимерским" оканием, и весь он выглядел "володимерским": с круглым мягким лицом, пухлыми щеками, расплывшимся носом, белесыми бровями и волосами цвета льна. А глаза у него были голубые, какого-то нестерпимо василькового оттенка. Его все звали Урус.
   Петр Кузьмич давно мечтал о карьере разведчика. Более того, он обладал природными качествами разведчика: наблюдательностью, незаурядным мужеством, хладнокровием, знанием языков, обстановки. Про него в пустыне говорили: "Видит на семь аршин под землей". Он скакал верхом на коне день и ночь без отдыха, стрелял без промаха, мог пройти пешком за сутки добрых шестьдесят километров, плавал как рыба... Что же еще? Он не боялся ни жары, ни холода, изучил сопредельные страны как пять своих пальцев... Знал обычаи пуштунов лучше, чем сами пуштуны, персов лучше, чем сами персы. Он был большим знатоком ислама, чем сам халиф мусульман. Разбирался в исламской догме тоньше, чем самые хитроумные муфтии, и мог спорить с ними на арабском языке, который он знал лучше, чем любой из них. И все потому, что Петр Кузьмич с юных лет мечтал быть разведчиком. Он готовился к этому. Он отличался незаурядными лингвистическими способностями. Он много и упорно учился.
   В двадцать первом он, молодой, безусый, но боевой красный командир, отвоевавшись на всех мыслимых и немыслимых фронтах гражданской войны, явился в Наркомат обороны и попросился, как он потом сам рассказывал, в разведчики. Его проверили, ему задавали вопросы и удивились: он знал языки, страны, народы, обычаи. Это был готовый разведчик, но... Ему сказали о его наружности. Он с раздражением ответил: "А Лоуренс? Лоуренс разве похож на араба?"
   Еще в пятнадцатом или шестнадцатом Петр Кузьмич, будучи солдатом царской армии, читал впервые о Лоуренсе, о его операциях в Аравийской пустыне против турок. Тогда он слышал только о романтической, так сказать, стороне деятельности Лоуренса... И первое, что он сделал, - с величайшим трудом раздобыл где-то учебник арабского языка Хошаба и "Персидско-французско-русский разговорник" Мирзы Абдуллы Гаффарова. Отсюда все и пошло...
   В наркомате ни поразительные знания, ни воинские заслуги, ни горячее стремление Петру Кузьмичу не помогли. В разведку его не взяли. За границу его не послали.
   Наружность! Слишком не восточная наружность... Ему предложили идти учиться в Военную академию.
   Он не пошел. К сожалению, Петр Кузьмич всеми своими действиями, всей своей биографией не укладывался в рамки положительного героя. Вместо академии он подал рапорт о возвращении в строевую часть. Он не дал себя убедить. Он высказал еретические мысли насчет учебы в академии. Дескать: "Парень и теперь рубля стоит, а коль ему бока намнут - и два дадут". Он сказал еще насчет того, что будет, мол, он еще брюки протирать на парте. Седло больше подходит... Словом, проявил невыдержанность. Им остались недовольны, пригрозили поставить вопрос на партбюро, но в конце концов отпустили...
   Бывает в жизни и так: больше всего человек подходит для определенного дела, мучится, мечтает приложить руки к этому делу. Так нет, никак к нему его не подпускают... Петр Кузьмич три года не мог применить своих способностей разведчика на практике. Томился он где-то в Туркестане в военкомате. Днем составлял ведомости, а ночи напролет жил в странах своей мечты, углублялся в дебри восточных языков и в географию Среднего Востока. Он был Пржевальским и Минаевым, Снесаревым и Виткевичем, Юнкером и Стенли, Пашино и Федченко, Козловым и Ливингстоном... только кабинетным. Имей он вдобавок к своему воображению талант литератора, возможно, он сделался бы писателем типа Хаггарда или Густава Эмара. К счастью, он стал пограничником.
   Вдруг Петра Кузьмича заметили, отправили на границу и назначили комендантом погранзаставы. Щуку пустили в воду - так про себя сказал Петр Кузьмич.
   Смена коменданта погранзаставы - событие не слишком большое. Но на огромном участке, включавшем в себя и пустыни, и горы, и реки и по территории равном среднему западноевропейскому государству, прибытие нового коменданта сразу почувствовали.
   Граница вдруг захлопнулась.
   И природа местности осталась прежняя, и условия прежние, и бойцы-пограничники те же, и все кто жил в приграничных районах, те же, а граница на всем участке изменилась, оказалась на замке.
   Петр Кузьмич никого не цукал, ничего не менял, ничего не реформировал, никого из своих подчиненных не прорабатывал, а только все знал, все видел. Как он это делал - секрет, а секрета своего выдавать он не был намерен.
   Пограничная полоса кишела всякими контрабандистами, басмачами бывшими и настоящими, речными пиратами, калтаманами, проходимцами. И вдруг сделалось тихо. Понадобилось - и население сдало ружья и винтовки. Петр Кузьмич созвал почтенных аксакалов и спокойно, без крика предупредил: "Через границу хода нет. Договорились. Все, кто гонял на ту сторону, все вот тут, - он ладонью провел по лбу, - никаких поблажек не ждите. А будете лукавить, так черт задавит". Смешно думать, что старые матерые контрабандисты испугались. Но они вскоре почувствовали, что им приходится плохо. Про нового коменданта складывались легенды. Говорили, что он не ест, не слезает с коня, что он видит в темноте, как барс, что он угадывает мысли людей на расстоянии, что он вездесущ... Конечно, легенды преувеличивали, как всегда, но через месяц во всей погранзоне не было человека, про которого бы Петр Кузьмич не знал, чем он дышит, чем живет.
   Он все знал. Он знал все, что делается по ту сторону границы: когда прибыл корнейль - начальник сарбазов (пограничников) - и когда убыл, знал, что корнейль амануллист, знал, что в такой-то пункт прибыло двести солдат под командой нифтона - капитана из таджиков, знал, что к берегу выйдут через два дня пятьдесят сабель с офицером из пуштунов. Все знал. Сколько в этом "все" ответственности! Но осведомленность Петра Кузьмича выходила за пределы обычного понимания смысла и всяких возможностей.
   В частности, Петр Кузьмич, например, знал, что два крупных нарушителя, перешедшие персидскую границу на чужом участке, к югу от Серахса, переправились спустя месяц через Аму-Дарью у Хаурбе и отдыхают сейчас у бывшего деятеля младобухарцев джадида Заккарии Хасана Юрды Давлятманда в его летнем саду в Бурдалыке. Петр Кузьмич знал даже больше того. Он знал, где и когда нарушители останавливались в песках, какое воззвание читали калтаманы на колодцах Джаарджик, и что один из нарушителей избран сардаром всей армии ислама, и что армия в ту же ночь разбежалась, и у чьей юрты нарушители вышли в приамударьинскую базисную полосу. И вовсе не потому, что Петр Кузьмич был Шерлоком Холмсом. Он терпеть не мог шерлокхолмсовщину и остерегался как огня шпиономании. Но на большой карте Петр Кузьмич очень точно отмечал малейшее передвижение на приграничной территории каждого подозрительного, и не только на советской стороне, но и по ту сторону границы.
   Контрабандисты испытывали священный трепет при имени Уруса. Они с ужасом шептали, что весь участок границы для контрабанды закрыт, потому что, даже если и сумеешь через границу перейти, все равно тебя в двух-трех переходах от нее заберут в пустыне, и... товар пропал. С приходом Петра Кузьмича на заставу нарушители рисковали прорываться через границу только с боем, ценою большой крови... А контрабандист не очень-то охотно рискует головой.
   Такие пограничные стычки Петр Кузьмич называл "звонком". А какая же это диверсия, если вокруг нее звон. И Петр Кузьмич после каждого такого звонка мог скрупулезно точно следить, что произойдет дальше.
   При переходе через границу последних двух нарушителей из Персии, ныне отдыхавших у старого джадида в Бурдалыке, звонка не было. Но вскоре они все же "назвонили" на железной дороге у станции Иолотань и на переправе через Мургаб. Они не дрались, не стреляли. Значит, они важные птицы. Петр Кузьмич предоставил им все удовольствия путешествия под палящим солнцем, по песку, безводью. Забирать их не стоило. Следовало выяснить, куда они пойдут, к кому.
   Бурдалыкский младобухарец Хасан Юрды жил до сих пор смирно, тихо. В период бухарской революции двадцатого года держал себя "революционером". Впрочем, Петр Кузьмич знал, например, такую подробность: Хасан Юрды еще в двенадцатом году принимал участие в создании ежедневной газеты "Священная Бухара" и лично испросил у бухарского кушбеги - первого министра - приказ, повелевавший жителям ханства под страхом наказания подписываться на эту газету. С эмиром у Хасана Юрды, очевидно, были отношения не слишком враждебные, в восстании бухарцев 1918 года участия он не принимал. Сотрудничал Хасан Юрды и в очень правоверном оренбургском журнале "Дину маашрет", стоявшем на стезе проповеди ислама, собирал деньги на постройку соборной мечети в Самарканде, призывал в одной статье царское правительство запретить перевод корана на татарский язык, дабы не раскрывать тайн и премудрости ислама. Но после семнадцатого года против советской власти как будто не выступал. Колхоз не ругал. С басмачами и калтаманами как будто не путался. Жил себе тихо в своем саду в Бурдалыке. Такие, по крайней мере, сведения поступили на запрос Петра Кузьмича из Чарджоу. Что же понадобилось гостям из Персии у бурдалыкского "революционера"?