Шевердин Михаил. Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

   Керим-хан глянул вокруг. Рыжие холмы почернели от черных одежд луров и вороной масти коней.
   Далеко уходил медленно караван. Верблюдов, несших тяжелые вьюки, никто не охранял. Караванбаши, ехавшие на тонконогих осликах, держали в руках лишь длинные пастушьи посохи.
   Бери караван голыми руками! Но...
   - Послушай, Керим-хан, нравится тебе кушанье - ешь. Не нравится - не ешь. Только запивать придется кровью.
   Впервые за весь разговор, где вопросы выстреливали из винтовки, а ответы разили ударами сабли, Керим-хан не нашелся что ответить. Впервые заколебался.
   Дервиш не ждал ответа. Он поднял руку, и два всадника карьером поскакали к нему. Один от агатовых скал, второй от рыжих холмов. Пока они подъезжали, дервиш говорил:
   - Кто твой враг, Керим-хан? Кто враг твоего народа, Керим-хан? Почему ты хочешь ввергнуть белуджей и луров в водоворот смерти? Ты знаешь, никогда луры и белуджи не враждовали. А ты обнажил меч злобы, чтобы убивать луров на пользу своих врагов. Ты разжигаешь пламя в очаге, а пищу съедят твои враги.
   Подскакали всадники и спрыгнули со своих коней. Мгновение - и на твердом солончаке, под прямыми лучами солнца, оказался расстеленным ковер цвета гранатовых зерен.
   - Слезай с коня, Керим-хан! Поговорим, как подобает людям разума. Луры не любят решать вопросы сидя в седле. Луры сидят на площадке совета среди шатров как мужчины и как мужчины решают дела.
   Керим-хан колебался. Он обвел глазами лица белуджей. Они дышали решимостью. Каждый белудж держал в руках заряженную винтовку.
   Лицо дервиша оставалось непроницаемым.
   Оба кухгелуйе почтительно смотрели на Музаффара. Они делали вид, что не замечают грозных белуджей. Дервиш повторил пригласительный жест.
   - Тому, кто происходит от корня царского рода, не подобает... проговорил, шмыгнув носом, Керим-хан. Он растерялся до крайности. Ему не удалось "сохранить лицо". Охотно он дал бы волю злобе, но дервиш оказался хитрым.
   Белудж - храбрый воин. Но он храбр, пока видит, что есть надежда победить. Белуджу чуждо самопожертвование. Храбрость белуджа - храбрость порыва. Он не пойдет сражаться, если заранее знает, что битва закончится слезами белуджских жен и матерей. Белудж дерется по-тигриному: он ужасен в бою, но он не забывает оставить позади хоть маленькую, да тропинку для бегства.
   Перед Керим-ханом белуджи трепетали. Они боялись и уважали его. Но недавно Керим-хан допустил промах. Белуджские стада и семьи многих воинов остались за рубежом, на советской стороне. Начав переговоры с советскими властями, он вел себя высокомерно, как победитель, ставил неслыханно наглые условия. Время шло. Переговоры затянулись. Белуджи боялись Керим-хана, однако в уважении к нему у них появилась трещинка, тоненькая, чуть заметная, тоньше волоска, но трещинка... Керим-хан почуял это и надеялся, что захват каравана все исправит. Но он понимал, что нужна победа, добыча, слава!
   Он тяжело слез с коня и плюхнулся на гранатовый ковер. Он развалился так, что занял половину его. Скучая, он спросил:
   - Хорошо, шейх Музаффар! Чего ты хочешь, шейх Музаффар?
   - Клянусь гробницей Наджеф Эшреф на горе Кохе Герроу, в которой покоится прах сорока святых луров, - сказал Музаффар, - клянусь могилами, сегодня я шейх, вчера я был нищим, завтра я буду господином.
   - Увы, в Персии всякий себя называет шейхом.
   Тогда один из кухгелуйе, судя по одежде знатный человек, склонился в поклоне и торжественно сказал:
   - Господин Керим-хан, прошу вас, говорите с должным уважением. Перед вами вождь и эмир луров Музаффар-хан.
   Лицо Керим-хана задергалось. Он потрогал свои усы и, все еще не сдаваясь, проговорил:
   - Как может стать дервишем тот, кто добивается почета, ищет шума, славы? - Он деланно засмеялся и бросил: - Палкой такого дервиша по голове!
   Он постарался придать своим словам характер шутки, но с превеликой охотой он привел бы свою угрозу в исполнение... если бы только мог.
   Ответил не Музаффар, а тот же кухгелуйе:
   - Наш эмир Музаффар-хан много лет отсутствовал... Кухгелуйе ждали его. По вечерам в доме эмира в очагах зажигали огонь, расстилали ковры, возжигали светильники. У постели садились кареокие прислужницы и ждали. Но на путях паломничества и аскетизма великий эмир наш, оставив свой народ, своих жен, своих детей, искал в странах мира свет истины. И в час, предопределенный всевышним, Музаффар-хан вернулся к своему племени, к своим кухгелуйе.
   Кухгелуйе - храбрые воины. Они не боятся ни пуль, ни лишений. Что нужно кухгелуйе? Конь, винтовка и пуд муки - запас на шесть недель. И тогда кухгелуйе пойдут за своим шейхом хоть в ад... Пусть знает Керим-хан... Жизнь рыбы в воде - жизнь кухгелуйе в пустыне.
   Произнеся торжественную речь, кухгелуйе поклонился и развернул суфру - скатерть со скромным угощением. Второй кухгелуйе налил в чашу чистой воды, отпил глоток и подал Музаффару. Тот в свою очередь сделал несколько глотков и протянул чашу Керим-хану. Чаша была простая, глиняная. Вождь могущественного племени шейх Музаффар любил простоту кочевой жизни.
   - Выпей, Керим-хан, чашу чистой воды, и пусть наши побуждения будут такими же чистыми, как эта вода из холодных источников Дередже-наина.
   Капли влаги скатывались по пальцам Керим-хана. Он смотрел на суфру, где были разложены исфаганские, похожие на пряники, сухие хлебцы и финики, и думал. Он все еще не решался...
   - Выпей чашу дружбы, - сказал Музаффар, - и поговорим о врагах и друзьях, о вражде и дружбе.
   Залпом Керим-хан выпил воду. Тем самым он согласился начать переговоры.
   Решительно Керим-хан потребовал верблюдов и вьюки. Он получил столь же решительный отказ. Керим-хан поднял крик.. Караван принадлежит по праву войны белуджам. Неосторожно он сослался на Хэйма и Джаббара.
   - Кто такой Джаббар, знает пустыня и аллах. Он человек без лица... ответил Музаффар. - Кто такой Хэйм, ты сам знаешь. Отец Хэйма двадцать лет назад расстреливал собственноручно белуджских вождей в Панджгуре и Турбате, солдаты Хэйма разбивали головы белуджских младенцев о камни, а сын Хэйма дает советы вождю белуджей Керим-хану. Ты хочешь принять оружие из рук англичан, твоих врагов, и воевать за своих врагов англичан. Умно ты поступаешь, Керим-хан.
   Слова Музаффара далеко разносились над солончаком. Вокруг стояли белуджские всадники. Никто из них не спешился. Они крепко держали наготове винтовки, поглаживали усы. На черных лицах под густыми бровями сверкали белки глаз.
   С непостижимой логикой Керим-хан воскликнул:
   - Э, не думай, что ты один умный. Порой самый длинный кружной путь оказывается самым коротким. Почему тебе и твоим лурам все, а белуджам ничего? Давай пополам!
   - Нет! Луры не торгуют оружием... Они знают, что, когда покупатель купил у кузнеца меч, он может убить самого мастера этим же мечом!
   - Пророк назвал торговлю благородным занятием. Мы все купцы. Торговать оружием для бедных воинов дело благородное. Давай половину вьюков - и белуджи позволят лурам идти восвояси.
   - Глухой тот, кто не слушает... Ни половины, ни четверти! Ничего!
   - От добычи волка хоть кусочек кожи! Берегись, у белуджей ружья заряжены.
   - Но и у луров винтовки. Никто не хочет плясать под рыканье льва. Хорошо! Я справедлив. Делим все пополам. Ты уговорил меня.
   - О, в тебе еще жива совесть.
   - Мне жаль тебя.
   - Белудж не просит и не берет милостыню.
   - Бери, пока не поздно!
   - Давай!
   - Какую половину ты берешь? Что лежит или что ходит?
   - Конечно, что ходит.
   - Бьем по рукам! Ты сам выбрал!
   - Да.
   - Сегодня вечером посылай в мой стан тридцать воинов.
   Скупой подобен огню светляка, который светит, но не освещает, горит, но не греет. Ты скуп, но хоть что-нибудь, а я взял.
   Керим-хан ликовал. Голос его зазвучал решительно, нараспев, как это бывает у записного курильщика анаши, доведшего себя до опьянения. Он и вправду был пьян победой. Он с торжеством поглядывал на своих белуджей. Ага, проклятый дервиш, все-таки напугался.
   Не сказав больше ни слова, Керим-хан взлетел на коня и, издав дикий вопль, помчался в степь. С ревом вся орда белуджей ринулась за ним.
   Ночью в лагерь белуджей прибыли верблюды, все семьсот двадцать семь верблюдов... Но ни одного вьюка... Хитроумный Керим-хан поддался на наивнейшую, глупейшую шутку, Керим-хан перехитрил сам себя. Дервиш надсмеялся над белуджами. Наивная его дипломатия позволила лурам выиграть время и увести караван подальше от белуджей и от всевидящего ока персидского тахмината. Семьсот двадцать семь вьюков исчезли бесследно.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Ни одна кошка не станет ради аллаха
   мышей ловить.
   А л и ш е р  Н а в о и
   По соседству с храмом живет сатана.
   О м а р  Х а й я м
   Что должно сниться паломнику?
   Алаярбеку Даниарбеку, всю жизнь мечтавшему припасть к подножию Золотого Купола имама Резы, еще вчера такой вопрос показался бы нелепым, праздным и даже богохульническим. Паломник, прибыв в священный Мешхед, видит во сне только райские струи и ангелов аллаховых, восседающих на седьмой небесной сфере...
   Но богомольному Алаярбеку Даниарбеку снились... манты... Сочные, напоенные бараньим салом, самаркандские большие паровые пельмени - манты, сготовленные такими пухлыми, такими умелыми, такими ласковыми ручками Гульчехры - его супруги.
   И только Алаярбек Даниарбек раскрыл, конечно во сне, рот, чтобы положить в него один особенно сочный мант, как очень сердитый голос Петра Ивановича мгновенно разрушил райский сон и заставил блюдо с мантами исчезнуть.
   Сглотнув слюну, Алаярбек Даниарбек приоткрыл глаз.
   Да! Никаких сомнений! Порыжевшие сапоги, стоявшие у края ковра, не могли принадлежать никому, кроме доктора. А в сапогах были ноги доктора. А над сапогами высилась плотная фигура доктора.
   И как только умудрился Петр Иванович разыскать Алаярбека Даниарбека в Мешхеде среди десятков тысяч богомольцев?
   - Я паломник, - сердито проворчал Алаярбек Даниарбек. - Разве тебе, Петр Иванович, неизвестно, что общение с кяфиром во время паломничества оскверняет мое священное естество? Кяфир - неблагодарный богу неверный, а у неверных покровитель - сатана. Сура шестнадцатая, стих сто второй. И я хочу спать. И я получил отпуск...
   Алаярбек Даниарбек отвернулся к стенке и натянул одеяло на голову.
   - Извините, что нарушил ваш покой, - снисходительно сказал Петр Иванович, усаживаясь на краешек одеяла, - одной молитвой больше, одной меньше... Золотой Купол от этого не обвалится... И потом, вы выпросили три дня, а прошло четыре.
   - Я не просил, - зашипел Алаярбек Даниарбек и высунул свой плоский нос из-под одеяла. - У кяфира, если даже он начальник, не отпрашиваются. О верующие, не избирайте друзей из среды неверных! Берегитесь сидеть рядом с кяфирами. Иначе вы сделаетесь подобными им.
   - Иначе они не преминут развратить вас, - подхватил незлобно доктор, - коран, сура... впрочем, неважно, какая сура...
   - Ийе, - удивился Алаярбек Даниарбек, - откуда ты знаешь?
   - Забыл. И там еще говорится: "Не имейте друзьями ваших отцов и ваших братьев, если они погрязли в мерзости неверия..."
   - Вот видишь, Петр Иванович! Так что я ушел в паломничество сам, по своему желанию... Захотел и ушел...
   - Хорошо, хорошо... Склоняюсь перед вашими возвышенными чувствами, но есть дело.
   Алаярбек Даниарбек - так могло показаться на первый взгляд - как будто всерьез внушил себе, что участие его в персидской экспедиции Наркомата здравоохранения СССР является не чем иным, как паломничеством в Мешхед. Вообще, послушать его, так вся персидская экспедиция и придумана Советским правительством, чтобы он, Алаярбек Даниарбек, смог совершить богоугодное путешествие. Он так часто уверял всех, что по собственному желанию отправился в Персию со священной целью, что вдруг сам поверил в это. В Хорасане, при любом удобном и неудобном случае, он напоминал доктору, что должен посетить Мешхед. Говорил он о гробнице имама Резы и утром и вечером, и днем и ночью и ужасно надоел Петру Ивановичу. Алаярбек Даниарбек, не просил, но мученически вздыхал, охал, стонал, и доктор, когда они оказались поблизости от Мешхеда, сам предложил ему отправиться в город. И вдруг Алаярбек Даниарбек не проявил ни малейшей радости. Возможно, он рассчитывал на отказ, и тогда к званию паломника он мог бы присоединить прозвище, "шохид" - мученик, и притом без малейших расходов... Но доктор оказался хитрее, и Алаярбек Даниарбек не сказал ни слова благодарности. И хоть кошель его за последнее время потолстел зарплату в экспедиции выплачивали аккуратно, - Алаярбек Даниарбек не постыдился пожаловаться на безденежье, правда в туманной форме. "За позолоченной решеткой могилы имама Резы очень много денег и очень много жадности. И молитвы вспархивают только на крылышках денег". Алаярбек Даниарбек знал, что хранители мавзолея собирают с паломников обильную дань, но, дабы никто не обвинил их в сребролюбии, они установили издавна порядок, чтобы каждый богомолец сам собственноручно кинул деньги - свое подаяние - за золоченую решетку. Делалось это добровольно, от души и от достатков. Но удивительное дело, едва паломник ограничивался показным взмахом руки, а деньги свои засовывал себе за пазуху, как на его спину обрушивался удар деревянной колотушки. И богомолец сразу настраивался на благочестивый лад. Тысячи глаз у святых хранителей мечети имама Резы, и видит каждый глаз, о аллах, поразительно зорко.
   - Знаем мы этих святых служителей - все они сволочи. И все они воруют, - бормотал Алаярбек, - грабят паломников, воруют у имама Резы, воруют друг у друга... А наворованные деньги ничего не стоит освятить. Попрыгает хранитель купола на одной ноге вокруг надгробия, бросит семь камешков, ну барана еще зарежет, если как следует наворует, и все... Совесть спокойна...
   Петр Иванович не только дал Алаярбеку Даниарбеку отпуск, но даже выдал ему вперед жалованье за полмесяца.
   Уехал Алаярбек Даниарбек в Мешхед на рассвете, ни с кем не простившись. Он внушил себе, что для успеха благочестивого предприятия никто не должен знать, когда и куда он едет.
   Вот почему спросонья он никак не мог понять, как в Мешхед попал Петр Иванович и прервал его приятнейший сон...
   Но доктора нисколько не интересовали сновидения Алаярбека Даниарбека. Он бесцеремонно его растолкал. Когда Алаярбек Даниарбек умылся и забыл о мантах из сновидения, Петр Иванович сказал:
   - Настя-ханум в беде... Без вас мы ее не выручим.
   - Нам известно, - важно сказал Алаярбек Даниарбек.
   - Как?
   - Мы лично ехали с Настей-ханум в автомобиле в Мешхед. И с нами ехали жандармы.
   Тон у Алаярбека Даниарбека был такой, словно не жандармы везли его и Настю-ханум, а он, Алаярбек Даниарбек, прихватил жандармов с собой.
   - Где же сейчас Настя-ханум? Вы понимаете, Гулям исчез, и мы все страшно беспокоимся.
   - Когда мы приехали в Мешхед, жандармы проводили Настю-ханум в городской дом Али Алескера.
   - А вы?
   - А мы отправились к Золотому Куполу.
   При этом Алаярбек Даниарбек поморщился. Даже доктору он не хотел признаться, что еще в пригороде Мешхеда жандармы без всяких церемоний выкинули его из автомобиля и что ему пришлось идти пешком по пыли и камням. Позже он узнал у шофера Шейхвали, что Настя-ханум во дворце Али Алескера.
   Петр Иванович задумался.
   - Где живет Гульсун? - вдруг спросил он.
   - Сигэ? Жена этого сумасшедшего дервиша?
   - Ее надо найти.
   - Ее искать не надо... Она и дочка живут в Курейшит Сарае, у большого базара.
   - Я так и знал, что вам это известно. Мне надо поговорить с ней.
   - Хорошо, Петр Иванович, ты поговоришь с ней сейчас.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Он уже не отличал неба от земли.
   Б е д и л ь
   Не спускайся в колодец на веревке
   обманщика.
   Т у р к м е н с к а я  п о с л о в и ц а
   Гулям ворвался в английское консульство. Так ему казалось... "Ворвался", пожалуй, не совсем подходящее слово. Он был так взволнован, что ничего не видел. Он желал говорить с Анко Хамбером сейчас, немедленно. Он желал драться, разбить гладко бритую голову Анко Хамбера, измолотить его похожее на перезрелую грушу лицо. Гулям не отдавал себе отчета в своих поступках.
   Будь он спокойнее, сохранись у него хоть немного выдержки, он понял бы, что слишком легко попал в консульство. Он не ворвался. Его впустили. Дверь открылась сразу, едва он ударил по ней кулаком. Тяжелая, вся в больших медных шляпках, дверь из темного бука, сделанная в доброй старой Англии и привезенная в Персию, вероятно, еще в XVIII веке, распахнулась легко, бесшумно. Слишком легко, слишком бесшумно. Швейцар и слуги в прохладном респектабельном холле даже не спросили у Гуляма, не поинтересовались, кто он и куда идет. Кто ему нужен. Было это странно, даже подозрительно. Но Гулям вообразил, что Анко Хамбер после их ссоры в Баге Багу боится его. Почему же тогда его так просто пустили в здание консульства? Почему так быстро раскрылась дверь? Не проще ли было предположить, что Анко Хамбер ждал господина Гуляма?
   Очевидно, ждал. Иначе Гулям не смог бы так просто войти в здание, над которым развевался "юнион джек" - британский флаг. Английское консульство в Мешхеде, как, впрочем, и все такого рода британские учреждения на Востоке, неприступно. Британские дипломаты - люди предусмотрительные. Они прежде всего ценят спокойствие и гарантируют себя от всяких случайностей.
   Здание английского генерального консульства в Мешхеде толщиной своих бетонных стен может посоперничать с крепостным блиндажом. Решетки на его окнах являются шедевром прочности и несокрушимости. Гарнизон из шестидесяти - семидесяти сипаев может выдержать здесь настоящую осаду.
   Когда капитальная буковая дверь неслышно распахнулась, Гулям по инерции пробежал через холл и с разбегу очутился в залитой светом приемной.
   Из-за сиявшего медью массивного чернильного прибора поднялся сам Анко Хамбер. По лицу его струилась самая любезная улыбка.
   - Рад видеть. Добро пожаловать, - сказал он. Говорил он успокоительно и ласково. "Лил воду благоразумия в очаг гнева", - говорят в Иране. Гулям больше не мог... В изнеможении он упал в глубокое кресло, похожее на двуспальную кровать.
   - Я молокосос! Мне бы играть в кости на крыше базара!
   Воклицание вырвалось у Гуляма против воли. С момента исчезновения Насти-ханум Гулям утратил способность здраво мыслить, но лишь теперь, попав в приемную консульства, он осознал это. Понял он и то, что ему не следовало приходить сюда и что все, что он сейчас делает, нелепо.
   Он бежал через весь город. Он и не сообразил попросить в афганском консульстве фаэтон или за один кран нанять на набережной извозчика. Неудивительно, что он заблудился, хоть заблудиться в Мешхеде трудно. Город вытянут с запада на восток и прорезан вдоль каналом, окаймленным тенистыми деревьями. Золотой шлем Купола имама Резы хорошо виден отовсюду.
   От афганского консульства до британского по прямой совсем недалеко. Но у мешхедцев странная привычка. Когда их спрашивают, где консульство Великобритании, они показывают в противоположную сторону. К тому же Гулям попал в толчею базара, оглушившего его звоном молотков медников, криком выкрашенных рыжей хной ослов, воем и ревом торгашей. Темные ямы мастерских дышали жаром и запахами горячего металла, гниющих кож, анилиновой краски. Тысячи разносчиков, покупателей, зевак, женщин, закутанных в глухие "аба", нищих шли потоком, толпились по узким проходам, торговались, галдели, хохотали, вопили, ругались. В конце концов Гуляма вытолкнули на обширное кладбище, полное народу.
   Персы, хезарейцы, курды, туркмены, негры, арабы кишмя кишели между надгробий и свежевырытых могил. Нищие протягивали руки с деревянными чашками для подаяния. Мешхедские маддахи* прямо в лицо совали скользких разевавших пасти змей и предлагали за один-единственный шай невероятные трюки. Заунывно тянули свои песнопения дервиши. Нагло и по-базарному крикливо торговались могильщики. Трупным смрадом несло от обмотанных и сплетенных веревками тюков, которые небрежно стаскивали с верблюдов и мулов и швыряли на землю.
   _______________
   * М а д д а х и - странствующие монахи.
   Гуляма стиснули, в него впились плохо одетые, отвратительно пахнущие могильные служители в духовных одеждах и совсем оглушили воплями:
   "Где твой покойник? Откуда привез ты своего покойника? Давай деньги! Хорошенькое, удобненькое место отведем... Закопаем твоего отца в могилу! Во веки веков будет отец благословлять тебя, что ты похоронил его на священном кладбище Катл-е-Гах. Или у тебя не отец, а жена? С женского трупа подешевле берем! Давай, давай, раз уж ты тащил свою сварливую подругу через весь Иран! Или ты хочешь, чтобы она проела тебе печенку и в раю... Э, нет... У тебя, наверное, сын! Вай-вай! Не скупись для сыночка!.."
   Беснующиеся служители тянули Гуляма, наступали на ноги, толкали, дергали за одежду, дышали прямо в лицо...
   Отчаявшись выбраться из толпы, векиль толкнул одного, отшвырнул другого и быстро зашагал, перепрыгивая через низкие глиняные надгробия. Рев поднялся над кладбищем. Какие-то особенно рьяные, судя по длинным бязевым "габа" - балахонам - и яйцевидным "гибе" на головах, паломники наступали с палками: "Гяур! Нечестивец! Бей!"
   Толпа швыряла и мотала Гуляма в разные стороны, пока чья-то сильная рука не вытянула его через пролом в ограде.
   На улице было тихо и душно.
   Гулям даже не удивился, когда увидел Алаярбека Даниарбека. Он вообще потерял способность удивляться.
   - Что вы здесь делаете? - спросил он маленького самаркандца.
   - Хочу стать настоятелем гробницы его святейшества восьмого имама Али бен Муса ар-Резы...
   - Что вы болтаете? Я серьезно же...
   - Правда то, что я ножиком зарезал слона, но неправда, что я принес его на своих плечах домой. Я здесь поклоняюсь Золотому Куполу. Я паломник.
   Но Гулям уже не слушал.
   - Где Настя-ханум? Где моя жена? - спросил он.
   - В доме Али Алескера.
   - Отведи меня к ней. Ты знаешь, где это?
   - Знаю. Рядом с инглизским консульством. Но как вы забрались на шиитское кладбище? Суннита, если поймают на кладбище Катл-е-Гах, обязательно убьют... Очень священное место. Сюда со всех концов Персии даже камни идут в паломничество. Каменные богомольцы! Если перс видит на дороге гальку, обязательно в сторону Мешхеда кинет. А другой еще дальше бросит. Так за десять лет камень до имама Резы и доберется... Сюда, на кладбище, везут умерших шиитов со всего света. Погонщики мулов берут большие деньги за перевозку мертвецов. Неприятно везти смердящий труп... Можно заразиться. В караван-сарай по дороге не пускают. Ночуют в степи, а там разбойники. Кто похоронен на Катл-е-Гах, с того все грехи как рукой снимают... Совсем святое место Катл-е-Гах... Я приходил выбрать местечко себе для могилы, но что-то мне здесь не нравится...
   - Чего ты болтаешь? Идем быстрей! - не вытерпел векиль Гулям.
   - Алаярбек Даниарбек не болтает, а говорит. А идем мы со всей быстротой, на какую способны. Так вот... Смотрю, теснота... В тесноте и смраде придется лежать... На Катл-е-Гах даже намогильных камней не позволяют класть. Только кучу земли насыпают. Дождик пройдет - и от могилы ничего. А могильщики-воронье опять место продадут и к тебе в могилу еще покойничка сунут... Вы напрасно сюда пришли. Опасно вам...
   Но тут Алаярбек Даниарбек прервал сам себя:
   - Вот что. Сначала мы спросим дорогу!
   Первый, кого он спросил, был напыщенный господин в очень потертом и лоснящемся на локтях европейском костюме. Господин ехал на осле, а за ним бежал толстый потный слуга, уцепившись одной рукой за ослиный хвост, а в другой держа открытый дождевой зонтик над головой хозяина.
   - Спроси у него, - господин высокомерно кивнул в сторону слуги.
   - Не знаю! - тоненько пропищал тот. - И чего вы только людей беспокоите?
   Алаярбек Даниарбек остановил прохожего, очевидно мелкого торговца.
   Но в ответ услышал:
   - Место инглизов на свалке. Ищите - сгори их отец! - там...
   Но тут многолюдная толпа завертела Алаярбека Даниарбека и Гуляма. И потащила по улице.
   Сразу же Гулям потерял из виду своего спутника. Сжатый со всех сторон здоровенными полуголыми персами, векиль барахтался в людском месиве. Ему показалось, что одичавшая свора могильщиков кладбища Катл-е-Гах настигла его и вот-вот растерзает. Персы рычали, били ржавыми цепями и веригами себя по плечам, наносили себе по лбу удары саблями и ножами. Кровь, смешанная с грязным потом, текла по груди и животу и обагряла белые штаны. Кровь была и на лентах, и на страусовых перьях, и на цветах, гирляндами украшавших многих в толпе.
   Гулям боролся с кем-то, кричал что есть силы, но голос его потонул в реве многочисленной толпы: "Вах Хусейн! Шах Хусейн!" Изуродованные экстазом физиономии, выкатившиеся глаза, сладкий запах крови вызывали тошноту. Кто-то, суя Гуляму в руки клинок весь в сгустках крови, таращил обезумело глаза и хрипел прямо в ухо: "Проклятие Йезиду, убийцу Хусейна! Начинается битва! На помощь пророку!" Богомольца отшвырнула в сторону лошадиная морда вся в павлиньих перьях. Зазвенел вопль: "Дорогу коню святого имама!" Мимо проплыли цветастые ковры и парчовые попоны, а за ними негры тащили на плечах пышный, но очень пыльный паланкин с манекенами женщин и детей из папье-маше...
   Искаженные лица, пожелтевшая позолота, цветное тряпье мелькали и крутились в дикой карусели. Перед отупевшим, ошеломленным Гулямом паясничал водонос, ревевший: "Хусейн хочет пить! Дай воды Хусейну, проклятый кяфир!" Почему водонос заподозрил в Гуляме не шиита? Или его европейский костюм натолкнул на такую мысль безумца? К счастью, водоноса умчал поток полуголых фанатиков, так кричавших свое "Вах Хусейн!", что они и не расслышали воплей водоноса. Наконец до сознания Гуляма дошло, что он попал в самую гущу шахсей-вахсея - ритуальной процессии, устраиваемой в дни поста Мохаррем последователями убиенного халифа Али.