Страница:
С вражеского берега по-прежнему постреливали и призывали сдаваться. Я добрался до надежного укрытия, толстой березы, и осмотрелся. Увы, мои гранаты задержали нападавших всего на несколько минут. Пока я любовался раздетой Ордынцевой, лодку успели подтащить к самому берегу и, прикрываясь винтовочным огнем, сталкивали в воду.
Тянуть больше было нельзя и я, наметив маршрут движения, зажег папиросу. Горящую спичку я прятал так, чтобы меня не заметили и, как только папироса разгорелась, сделал несколько затяжек и поджег первый бикфордов шнур. Этот шнур, или как он тогда назывался, «бикфордов фитиль», представлял собой узкий тканый рукав, наполненный пороховой мякотью, чистой или с примесью бертолетовой соли с сернистой сурьмой, и был покрытый снаружи гуттаперчевой оболочкой.
Шнур служил для воспламенения капсюля, сообщающего огонь заряду динамитных и пироксилиновых патронов. Когда мы с Ордынцевой устанавливали заряды, я просчитал, чтобы шнуры горели от пяти до трех минут, Первый запал был самый длинный, последний самый короткий, так что наши мины должны были взорваться практически одновременно.
Каждый раз перед тем, как запалить очередной фитиль, я раскуривал влажную папиросу, стараясь, чтобы ее огонек не заметили противники. Однако, какой-то глазастый стрелок все-таки увидел мой светлячок и едва не провалил мои коварные замыслы. Его точная пуля попала в дерево буквально в нескольких сантиментах от моего лица и меня по носу ударила отлетевшая от ствола щепка. Из глаз посыпались искры, как будто мне врезали по носу кулаком. Чертыхаясь, я добежал до последнего заряда, зажег его и кинулся в сторону дома, под защиту его толстых, бревенчатых стен. Секундная заминка со щепкой и слезами из глаз обошлась мне ударом в спину взрывной волны такой силы, что я плашмя полетел на землю и, в довершение разбитого носа, ободрал себе все лицо о какие-то невидимые кочки и корни деревьев.
Пока я валялся на земле, пытаясь встать на четвереньки и уползти в укрытие, началось настоящее светопреставление. Взрывы гремели один за другим, кругом трещали и валились деревья. Пришлось пластаться по земле и молить бога, чтобы меня не придавило падающими стволами. Как всегда бывает с дилетантами, я сильно ошибся в расчетах и явно перебрал с силой зарядов.
Наконец, взрывы смолкли и теперь трещали только ветки деревьев, ломаемые тяжестью упавших стволов. Ослепший, оглохший, с легкими, полными вонючей гари, я встал сначала на четвереньки, потом на ноги и, шатаясь, добрел до дома. В стене, выходившей в сторону озера, не осталось ни одного целого стекла Окна зияли черными проемами, что я отметил про себя чисто автоматически. Зацепившись руками за перила крыльца, я кое-как поднялся по ступеням и вошел внутрь дома.
– Ты взорвал деревья? – бросилась из темноты мне навстречу Ордынцева.
– Скорее наверх, на чердак! – не ответив на вопрос, пробормотал я и повалился на пол.
Очухаться мне удалось только после того, как Даша облила мне лицо холодной водой. Я почувствовал, как в рот попадает вода, и попросил пить.
– Ты ранен? – послышался испуганный, с истеричными нотками голос.
– Кажется, нет, – сказал я, почти не ощущая своего тела. – Поднимись наверх, посмотри, что они там делают.
Даша поняла и исчезла. Я вытянулся на полу и попробовал сгруппироваться. Это мне, в конце концов, удалось и сразу стало легче. От удара о землю ныло все тело, голова гудела, но никаких других болей не было. В этот момент вернулась Ордынцева.
– На озере лодка, но в ней никого нет, – сказала она, садясь рядом со мной на корточки.
– Как нет? – тупо переспросил я. – Куда же они все делись? Их там было много.
– Не знаю, я никого не увидела. Наверное, испугались взрывов и убежали.
– Ты умеешь стрелять из пулемета?
– Не умею, – ответила она жалобным, почти плачущим голосом – Я больше не хочу ни стрелять, ни взрывать
– Ладно, помоги мне встать, – попросил я, делая безуспешные попытки подняться.
Даша взяла меня подмышки и начала поднимать. Как ни странно, но с ее помощью я довольно быстро справился с гравитацией и качающимся полом и встал на ноги.
– Точно в лодке никого нет? – спросил я, надеясь на утвердительный ответ. Подниматься в таком состоянии по лестнице на чердак было выше моих сил.
– Никого, и на берегу никого, уже светает, и хорошо видно.
– Тогда помоги дойти до кровати, мне нужно полежать.
В доме было холодно как на улице. Взрывной волной выбило все без исключения стекла, задуло лампы и вообще, как мне показалось, перевернуло все вверх дном.
– Ты подобрала себе одежду? – поинтересовался я, когда Ордынцева помогла мне лечь на диване в гостиной.
– Подобрала, – ответила она. – Прости меня, если бы я не копалась, мы бы убежали безо всяких взрывов.
– Вряд ли, нас, скорее всего, догнали бы на лодке, – успокоил я ее, вспоминая свой утлый плот. – Не бери в голову, все что не делается, все к лучшему. Деревья все повалились? Теперь озеро видно?
– Не все, только те, под которые мы сделали подкопы, но тот берег видно хорошо.
– Прекрасно, дай мне попить и еще раз посмотри, что там делается. Если нас застанут врасплох, ну, ты понимаешь.
Даша уже пришла в себя, успокоилась, что не осталась одна и действовала вполне адекватно. Она подняла мне голову, помогла попить и, укрыв одеялом, побежала на чердак. Я несколько минут пролежал, наслаждаясь тишиной и покоем и без труда сел на постели. Шок проходил и возвращались силы. За выбитыми окнами небо быстро светлело.
– Никого! – крикнула с чердака Даша. – Мне можно спуститься?
– Спускайся, – ответил я достаточно громко, чтобы она меня услышала.
Ордынцева застучала каблуками о деревянные полы и влетела в комнату.
– Все спокойно, а их лодку прибило к нашему берегу
– Правда! Вот это здорово! – обрадовался я. – Она с веслами?
– Не знаю, я ее не рассматривала, но если хочешь, схожу, посмотрю.
– Возьми винтовку, сходим вместе, – ответил я, тяжелым шагом направляясь к выходу.
– Тебе не нужно ходить, лучше полежи! – заволновалась она.
– Мне уже лучше, пойдем, посмотрим, что мы с тобой натворили.
Даша взяла винтовку, повесила ее на плечо, и мы вышли из дома. Вокруг все изменилось Впечатление было такое, как будто над островом прошел торнадо На пути оказался завал из упавших деревьев, и нам пришлось обходить его стороной. Мы дошли до берега и осмотрели из-за деревьев водную гладь и противоположный берег Там, действительно, не оказалось ни одного человека.
– Нужно привязать лодку, – сказал я, – а то вдруг переменится ветер, и ее отгонит к назад.
– Я сейчас привяжу, – вызвалась Даша. – В доме есть веревка, я сейчас сбегаю
– Только осторожно, чтобы не подстрелили, – предостерег я. – К лодке лучше подползи
– Вот еще, я испачкаю пальто! Тебе оно нравится?
– Нравится – тогда надень что-нибудь другое, – рассердился я, – тебе что, пальто дороже жизни?
– Хорошо, сейчас схожу за веревкой, и заодно переоденусь. Тебе оставить винтовку?
– Оставь и, пожалуйста, собирайся быстрее, пока окончательно не рассвело. У них там есть хороший стрелок, он даже в темноте чуть в меня не попал
Даша ушла, а я, выбрав позицию для стрельбы, всматривался в противоположный берег. Над озером стелился туман, и рассмотреть что-либо в подробностях было невозможно. Пока никаких признаков жизни там заметно не было. Видимо, наши взрывы действительно испугали нападавших, и они отступили или попрятались. Атаки я тоже не ждал, единственная лодка, на которой можно было переправится, была на нашей стороне.
Ордынцева, как ушла, так и пропала, видимо, подбирала подходящее пальто, в котором ей будет не стыдно ползать по земле. Задача, конечно, в сложившейся ситуации, весьма ответственная. Наконец, минут через пятнадцать, с того места, где лодка приткнулась к берегу, послышался шорох. Я удвоил внимание и напряженно вглядывался в предутреннюю туманную белизну. Ордынцева, как мне казалось, возилась уже слишком долго. Ей всего-то нужно было набросить веревочную петлю на нос лодки и привязать суденышко к любому пню Однако, она все не возвращалась и я, начиная нервничать, чуть не пропустил возникший в белесой пелене человеческий силуэт.
Высокий мужчина в солдатской шинели и буденовке стоял рядом с деревом, за которым, вероятно, до этого момента прятался и медленно поднимал ствол винтовки. Я чуть переместился и, выбрав удобное положение для стрельбы, поймал его в прицел. Для меня в психологическом плане стрелять в человека всегда чрезвычайно сложно, тем более в собственного соотечественника, волею судьбы оказавшегося на противоположной стороне. Другое дело, когда это происходит в горячке боя, при защите собственной жизни. Теперь же мне было нужно почти хладнокровно выстрелить в такого же, как я, россиянина. Усилием воли я заставил себя забыть, что целюсь в человека и представил, что передо мной обычная фанерная мишень. Получилось это не очень хорошо, но хотя бы позволило выстрелить по цели, а, не, обманывая себя, мимо.
После выстрела я, как в американском боевике, откатился на несколько шагов в сторону и спрятался за толстым комлем березы, чтобы меня не посекли ответным огнем. Однако, противная сторона стрельбу не подняла. Там было тихо и безлюдно. Человек, в которого я стрелял, исчез.
– Что случилось, почему ты стрелял? – спросила Ордынцева, падая на землю рядом со мной.
– Что ты там столько времени возилась! – набросился я на нее. – Тебя чуть не подстрелили!
– Веревка запуталась, потом было не к чему привязать лодку, – спокойно ответила она.
– Ползем назад, – сказал я, никак не комментируя такое хладнокровие. – Только не поднимай голову.
Мы отползли от берега и встали на ноги. Даша была в кожаной комиссарской куртке, с головой, аккуратно повязанной белоснежным платком!
Глава 14
Глава 15
Тянуть больше было нельзя и я, наметив маршрут движения, зажег папиросу. Горящую спичку я прятал так, чтобы меня не заметили и, как только папироса разгорелась, сделал несколько затяжек и поджег первый бикфордов шнур. Этот шнур, или как он тогда назывался, «бикфордов фитиль», представлял собой узкий тканый рукав, наполненный пороховой мякотью, чистой или с примесью бертолетовой соли с сернистой сурьмой, и был покрытый снаружи гуттаперчевой оболочкой.
Шнур служил для воспламенения капсюля, сообщающего огонь заряду динамитных и пироксилиновых патронов. Когда мы с Ордынцевой устанавливали заряды, я просчитал, чтобы шнуры горели от пяти до трех минут, Первый запал был самый длинный, последний самый короткий, так что наши мины должны были взорваться практически одновременно.
Каждый раз перед тем, как запалить очередной фитиль, я раскуривал влажную папиросу, стараясь, чтобы ее огонек не заметили противники. Однако, какой-то глазастый стрелок все-таки увидел мой светлячок и едва не провалил мои коварные замыслы. Его точная пуля попала в дерево буквально в нескольких сантиментах от моего лица и меня по носу ударила отлетевшая от ствола щепка. Из глаз посыпались искры, как будто мне врезали по носу кулаком. Чертыхаясь, я добежал до последнего заряда, зажег его и кинулся в сторону дома, под защиту его толстых, бревенчатых стен. Секундная заминка со щепкой и слезами из глаз обошлась мне ударом в спину взрывной волны такой силы, что я плашмя полетел на землю и, в довершение разбитого носа, ободрал себе все лицо о какие-то невидимые кочки и корни деревьев.
Пока я валялся на земле, пытаясь встать на четвереньки и уползти в укрытие, началось настоящее светопреставление. Взрывы гремели один за другим, кругом трещали и валились деревья. Пришлось пластаться по земле и молить бога, чтобы меня не придавило падающими стволами. Как всегда бывает с дилетантами, я сильно ошибся в расчетах и явно перебрал с силой зарядов.
Наконец, взрывы смолкли и теперь трещали только ветки деревьев, ломаемые тяжестью упавших стволов. Ослепший, оглохший, с легкими, полными вонючей гари, я встал сначала на четвереньки, потом на ноги и, шатаясь, добрел до дома. В стене, выходившей в сторону озера, не осталось ни одного целого стекла Окна зияли черными проемами, что я отметил про себя чисто автоматически. Зацепившись руками за перила крыльца, я кое-как поднялся по ступеням и вошел внутрь дома.
– Ты взорвал деревья? – бросилась из темноты мне навстречу Ордынцева.
– Скорее наверх, на чердак! – не ответив на вопрос, пробормотал я и повалился на пол.
Очухаться мне удалось только после того, как Даша облила мне лицо холодной водой. Я почувствовал, как в рот попадает вода, и попросил пить.
– Ты ранен? – послышался испуганный, с истеричными нотками голос.
– Кажется, нет, – сказал я, почти не ощущая своего тела. – Поднимись наверх, посмотри, что они там делают.
Даша поняла и исчезла. Я вытянулся на полу и попробовал сгруппироваться. Это мне, в конце концов, удалось и сразу стало легче. От удара о землю ныло все тело, голова гудела, но никаких других болей не было. В этот момент вернулась Ордынцева.
– На озере лодка, но в ней никого нет, – сказала она, садясь рядом со мной на корточки.
– Как нет? – тупо переспросил я. – Куда же они все делись? Их там было много.
– Не знаю, я никого не увидела. Наверное, испугались взрывов и убежали.
– Ты умеешь стрелять из пулемета?
– Не умею, – ответила она жалобным, почти плачущим голосом – Я больше не хочу ни стрелять, ни взрывать
– Ладно, помоги мне встать, – попросил я, делая безуспешные попытки подняться.
Даша взяла меня подмышки и начала поднимать. Как ни странно, но с ее помощью я довольно быстро справился с гравитацией и качающимся полом и встал на ноги.
– Точно в лодке никого нет? – спросил я, надеясь на утвердительный ответ. Подниматься в таком состоянии по лестнице на чердак было выше моих сил.
– Никого, и на берегу никого, уже светает, и хорошо видно.
– Тогда помоги дойти до кровати, мне нужно полежать.
В доме было холодно как на улице. Взрывной волной выбило все без исключения стекла, задуло лампы и вообще, как мне показалось, перевернуло все вверх дном.
– Ты подобрала себе одежду? – поинтересовался я, когда Ордынцева помогла мне лечь на диване в гостиной.
– Подобрала, – ответила она. – Прости меня, если бы я не копалась, мы бы убежали безо всяких взрывов.
– Вряд ли, нас, скорее всего, догнали бы на лодке, – успокоил я ее, вспоминая свой утлый плот. – Не бери в голову, все что не делается, все к лучшему. Деревья все повалились? Теперь озеро видно?
– Не все, только те, под которые мы сделали подкопы, но тот берег видно хорошо.
– Прекрасно, дай мне попить и еще раз посмотри, что там делается. Если нас застанут врасплох, ну, ты понимаешь.
Даша уже пришла в себя, успокоилась, что не осталась одна и действовала вполне адекватно. Она подняла мне голову, помогла попить и, укрыв одеялом, побежала на чердак. Я несколько минут пролежал, наслаждаясь тишиной и покоем и без труда сел на постели. Шок проходил и возвращались силы. За выбитыми окнами небо быстро светлело.
– Никого! – крикнула с чердака Даша. – Мне можно спуститься?
– Спускайся, – ответил я достаточно громко, чтобы она меня услышала.
Ордынцева застучала каблуками о деревянные полы и влетела в комнату.
– Все спокойно, а их лодку прибило к нашему берегу
– Правда! Вот это здорово! – обрадовался я. – Она с веслами?
– Не знаю, я ее не рассматривала, но если хочешь, схожу, посмотрю.
– Возьми винтовку, сходим вместе, – ответил я, тяжелым шагом направляясь к выходу.
– Тебе не нужно ходить, лучше полежи! – заволновалась она.
– Мне уже лучше, пойдем, посмотрим, что мы с тобой натворили.
Даша взяла винтовку, повесила ее на плечо, и мы вышли из дома. Вокруг все изменилось Впечатление было такое, как будто над островом прошел торнадо На пути оказался завал из упавших деревьев, и нам пришлось обходить его стороной. Мы дошли до берега и осмотрели из-за деревьев водную гладь и противоположный берег Там, действительно, не оказалось ни одного человека.
– Нужно привязать лодку, – сказал я, – а то вдруг переменится ветер, и ее отгонит к назад.
– Я сейчас привяжу, – вызвалась Даша. – В доме есть веревка, я сейчас сбегаю
– Только осторожно, чтобы не подстрелили, – предостерег я. – К лодке лучше подползи
– Вот еще, я испачкаю пальто! Тебе оно нравится?
– Нравится – тогда надень что-нибудь другое, – рассердился я, – тебе что, пальто дороже жизни?
– Хорошо, сейчас схожу за веревкой, и заодно переоденусь. Тебе оставить винтовку?
– Оставь и, пожалуйста, собирайся быстрее, пока окончательно не рассвело. У них там есть хороший стрелок, он даже в темноте чуть в меня не попал
Даша ушла, а я, выбрав позицию для стрельбы, всматривался в противоположный берег. Над озером стелился туман, и рассмотреть что-либо в подробностях было невозможно. Пока никаких признаков жизни там заметно не было. Видимо, наши взрывы действительно испугали нападавших, и они отступили или попрятались. Атаки я тоже не ждал, единственная лодка, на которой можно было переправится, была на нашей стороне.
Ордынцева, как ушла, так и пропала, видимо, подбирала подходящее пальто, в котором ей будет не стыдно ползать по земле. Задача, конечно, в сложившейся ситуации, весьма ответственная. Наконец, минут через пятнадцать, с того места, где лодка приткнулась к берегу, послышался шорох. Я удвоил внимание и напряженно вглядывался в предутреннюю туманную белизну. Ордынцева, как мне казалось, возилась уже слишком долго. Ей всего-то нужно было набросить веревочную петлю на нос лодки и привязать суденышко к любому пню Однако, она все не возвращалась и я, начиная нервничать, чуть не пропустил возникший в белесой пелене человеческий силуэт.
Высокий мужчина в солдатской шинели и буденовке стоял рядом с деревом, за которым, вероятно, до этого момента прятался и медленно поднимал ствол винтовки. Я чуть переместился и, выбрав удобное положение для стрельбы, поймал его в прицел. Для меня в психологическом плане стрелять в человека всегда чрезвычайно сложно, тем более в собственного соотечественника, волею судьбы оказавшегося на противоположной стороне. Другое дело, когда это происходит в горячке боя, при защите собственной жизни. Теперь же мне было нужно почти хладнокровно выстрелить в такого же, как я, россиянина. Усилием воли я заставил себя забыть, что целюсь в человека и представил, что передо мной обычная фанерная мишень. Получилось это не очень хорошо, но хотя бы позволило выстрелить по цели, а, не, обманывая себя, мимо.
После выстрела я, как в американском боевике, откатился на несколько шагов в сторону и спрятался за толстым комлем березы, чтобы меня не посекли ответным огнем. Однако, противная сторона стрельбу не подняла. Там было тихо и безлюдно. Человек, в которого я стрелял, исчез.
– Что случилось, почему ты стрелял? – спросила Ордынцева, падая на землю рядом со мной.
– Что ты там столько времени возилась! – набросился я на нее. – Тебя чуть не подстрелили!
– Веревка запуталась, потом было не к чему привязать лодку, – спокойно ответила она.
– Ползем назад, – сказал я, никак не комментируя такое хладнокровие. – Только не поднимай голову.
Мы отползли от берега и встали на ноги. Даша была в кожаной комиссарской куртке, с головой, аккуратно повязанной белоснежным платком!
Глава 14
В доме с выбитыми стеклами было промозгло и холодно. Полы устилало хрустящее под ногами разбитое стекло. К восходу солнца погода испортилась, и небо закрыли низкие, тяжелые тучи. После предрассветной баталии и бессонной ночи чувствовали мы себя не очень бодро, Когда мы вернулись с берега, я первым делом промыл ободранное лицо чистой водой, потом щедро смазал царапины йодом, так что вид у меня стал романтичным, но не эстетичным. После падения от удара взрывной волны, больших повреждений на мне не оказалось, только синяки и сильно распух ободранный щепой нос. Так что мне больше досаждал холод, а не героические раны.
Переправляться в лес через болота среди бела дня было крайне рискованно. Я не знал, попал ли в снайпера и сколько еще людей следит за островом. После военного совета мы решили уходить, как только стемнеет, чтобы за ночь убраться как можно дальше от опасного места. Первым делом нужно было хорошо отдохнуть и набраться сил. Мы попытались уснуть, завернувшись в тулупы, но холод постепенно пробирался и через теплую овчину, и полноценного отдыха не получилось.
– Ты сможешь натопить печь в бане? – спросила меня генеральская дочка, уныло сидя около выбитого окна.
Мысль была вполне здравая. Баня была единственным местом, где можно было отсидеться в тепле. В сарае лежали убитые революционеры, и заходить туда нам очень не хотелось, а дом продувало насквозь.
– Конечно, смогу, – ответил я почти с энтузиазмом,
– Правда? – обрадовалась Даша. – Я еще ни разу сама не смогла растопить печь. У меня почему-то никак не разгораются дрова.
Я сразу приободрился и отправился в баню. Запас дров там был впечатляющий, на всю зиму. Потому, несмотря на «сложность процесса», через двадцать минут я уже сидел возле гудящей пламенем печки. Ордынцева устроилась рядом, внимательно наблюдая за тайной разведения огня,
– Ты зачем положил туда эти щепочки? – спросила она, когда я, нащипав лучин, положил их под дрова и поджег спичкой.
– А как ты сама растапливала печь? – удивленно спросил я, поражаясь такой барской беспомощности.
– Тоже дровами, – на чистом глазу созналась революционерка.
– Без растопки?
– Да, клала дрова и поджигала их спичкой. Только они почему-то не загорались.
Теперь, когда мы оказались в тепле, можно было и расслабиться, что я и сделал, улегшись на полке в парной. Жизнь, как говорится, налаживалась.
– Мыться будем? – спросил я где-то через час, когда тесное помещение нагрелось так, что я вынужден был снять инженерный китель и сидел уже в одной рубашке.
Удивительное дело, как устроена человеческая психика. Только что едва не погибший, покарябанный и побитый, я уже подумывал о совсем других, чем простое выживание вещах и жизненных радостях.
– Давай, только по очереди, а то вдруг на нас нападут, а мы будем неодеты, – ответила она, подозрительно косясь на закрытую дверь.
Замечание было вполне уместное, особенно при том, что мы, после того, как обосновались в бане, еще ни разу не выглянули наружу.
– Я сейчас наношу воды, заодно и помоемся, – предложил я, когда от банного жара сидеть просто так в бане сделалось невыносимо.
– Да, конечно, – согласилась Даша, – ты мойся первым, а я потом.
Как это часто бывает между мужчинами и женщинами, у нас наметилось взаимонепонимание полов. Объяснять, что выражение «заодно помоемся» имеет в данном, конкретном случае совсем другой смысл и помывка, в этом контексте, рассматривается не как первичное, а как вторичное действие, мне не захотелось, и я молча отправился за водой.
При выходе из бани никакие опасности меня не подстерегали. С берега ее видно не было, так что неожиданной пули я не ждал и спокойно отправился к колодцу за водой.
Колодезный ворот оказался не смазан, и противно скрипел, пока разматывалась цепь с деревянной бадьей на конце.
Потом я поднял бадью наверх, перелил воду в ведра и отнес их в баню. Даша, пока меня не было, не выдержала жары и сняла платье. Мое возвращение так ее смутило, как будто мы были гимназистами средних классов, только что познакомились, и я застал ее за каким-то постыдным занятием. Она заметалась по предбаннику, пытаясь найти, чем прикрыться. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и, перелив воду в чугунный бак, крикнул от входа:
– Я еще принесу воды, а ты пока подкинь в печь дрова.
Набрав еще два ведра воды, я оставил их у входа в баню и сбегал в дом за едой и вином. По пути осмотрел подступы к нашей крепости и, не обнаружив никаких приготовлений к штурму, вернулся к своей смущенной красавице. Даша опять была в платье и вела себя церемонно и сдержано.
– Тебе так идет красивое белье, – коварно сказал я, показывая, что оценил ее недавний легкий наряд.
– Ты это говоришь просто так, – ответила она, однако, приняла впечатляюще изящную позу. – Я совсем не красивая. Вот Капитолина – очень интересная барышня.
– Как?! – даже испугался я такой профанации женской красоты. – Ты еще скажешь, что и Алена красавица!
– А что, нет?! Алена тоже очень интересная девушка, только у нее жидкие волосы и слишком курносый нос, ну и еще неприятно прозрачные глаза. Но если брать в целом…
– А Капитолина чем тебе так понравилась? – спросил я, чисто умозрительно интересуясь, сколько достоинств, которые сродни уродству, найдет у поповны Ордынцева.
– У нее красивые, – сказала Даша и надолго задумалась, пытаясь вспомнить, что ей понравилось у Капы, однако, ничего путного ей не припомнилась, – красивые руки, правда, немного грубоватые. У тебя с ней что-нибудь было?
– Шутишь, мы с ней до последнего оставались на «вы».
Ордынцева проницательно посмотрела мне в глаза, но они были так бесхитростны и правдивы, что она почти поверила и смягчилась:
– Ты принес еду?
– Да, давай хотя бы нормально пообедаем, – предложил я, – а то когда еще выпадет такая возможность.
Мы разложили припасы на скамье и, не торопясь, ели, запивая деликатесы терпким вином. Постепенно обстановка согревалась не только внешне, но и внутренне. Дальше все пошло накатанным путем: откровенные взгляды, случайные касания, потом рука, задержанная в ладони…
Когда мы с Дашей лежали рядом все на той же широкой деревянной скамье, соприкасаясь разгоряченным телами, я подумал, что совсем непонятно, кто кого обыграл в этом извечном соревновании женщины и мужчины.
– Ты меня хоть немного любишь? – неожиданно спросила она.
– Да, – вполне искренне ответил я.
– А за что?
– Разве любят за что-то? Мне хорошо с тобой и хочется тебя защищать. Мне нравится, как ты говоришь и как смущаешься. Мне приятно смотреть на тебя, особенно когда ты, как сейчас, без одежды.
– А вот я не знаю, что мне нравится в тебе, – задумчиво сказала она. – Ты какой-то не такой, как все, кого я до этого знала. Что-то в тебе есть странное.
– Это хорошо или плохо?
– Ни то, ни другое. С одной стороны, с тобой проще, не нужно все время притворяться, и мне даже иногда кажется, что ты все правильно понимаешь, как будто ты не мужчина, а женщина. С другой стороны, – она села и посмотрела на меня внимательно и оценивающе, – приходится все время быть настороже, а это утомляет. Те мужчины, которые у меня были, с которыми я была знакома, – поправилась она, чтобы ее слова не звучали слишком двусмысленно и откровенно, – относились ко мне совсем по-другому. Между нами все время чувствовалась дистанция, которую невозможно было преодолеть, А с тобой я ее не чувствую. Иногда ты бываешь очень нежен и внимателен, а иногда так циничен и насмешлив…
Ордынцева замолчала и легла на спину, закинув руку за голову, потом, не поворачивая лица, глядя в низкий дощатый потолок, заговорила о другом:
– Ты можешь сказать правду, откуда ты взялся?
Она поменяла позу, повернулась на бок и, подняв голову, подперла подбородок рукой, смотрела близко в глаза, выжидающе и серьезно. Я молчал, не зная, что ей ответить.
– Ведь ты никакой не революционер и не большевик, – продолжила она. – Иногда мне кажется, что ты вообще против революции.
– Разве я когда-нибудь это скрывал? Мы, кажется, достаточно говорили на тему революции тогда, когда только встретились в коммуне. Да, мне не нравится эта революция, но мне не нравился и царский режим. Мне вообще не нравится никакое насилие. Но без него, как видно, тоже не обойтись.
– А какая форма власти тебе больше подходит? Анархия?
– Нет, анархия, как безвластие и торжество равенства и терпимости, всего лишь красивая выдумка. Если говорить серьезно, то из всего, что люди придумали до сих пор, мне ничего не нравится. И Бог, и царь, и герой – всего лишь выдумка нужная слабым для утешения и надежды.
– Но ведь так нельзя жить! Каждый человек должен, во что-то верить!
– Я верю в то, что сейчас хочу обладать тобой, и мне приятно будет слышать твои стоны и держать тебя в своих объятиях. Мне приятно ощущать твое тело, целовать губы и грудь, смотреть в твои глаза. И я совсем не хочу сейчас думать о том, что идеи одного так называемого великого человека правильнее идей другого.
– Но, как я поняла, тебе не нравятся ничьи идеи!
– У меня и своих достаточно, – ответил я, – и что такое вся мировая философия, когда мы не знаем, что с нами будет через час…
Через два часа оказалось, что ошибся я совсем немного. Не успели мы толком закрепить наши обновленные отношения, как грянул ружейный залп, потом затарахтела длинная пулеметная очередь, и шальные пули, застучали по стенам бани.
Кто стреляет и откуда, догадаться было совсем несложно. Сначала я не понял, зачем, но когда, кое-как одевшись, добежал до дома и влетел на чердак, понял и это. Это нас перед началом штурма подавляли огнем. Стреляли из винтовок и ручного пулемета с опушки леса перед островом. Я скорчился в бревенчатом пулеметном гнезде и наблюдал за действиями противника в прорезь пулеметного щитка. Нос новой штурмовой шлюпки торчал из леса, и за деревьями и кустарником мелькали люди.
Во время, пока я наблюдал за противоположным берегом, несколько пуль влетело и на чердак. Одна даже царапнула по пулеметному шитику и, срикошетив, пробила дырку в крыше. Однако, обстрел велся в основном самого дома и двора.
Пока ничего особенного опасного для нас не происходило, я приготовил несколько оснащенных пулеметных лент и выглядывая из своего укрытия, ждал начала атаки. Большого страха не было. Наоборот, теперь, когда все как бы встало на свои места, сделалось даже спокойно на душе. Правда, когда стрельба внезапно, как по команде, прекратилась, и из леса выскочили люди в военной форме с винтовками в руках, во рту появился кисловатый привкус, и похолодело внизу живота.
Штурмовой отряд подхватил шлюпку, приподнял ее над землей и бегом потащил ее к воде. Я припал к прицелу и навел его на днище лодки. Спустя несколько мгновений суденышко уже колыхалось на воде. Шестеро красноармейцев запрыгнули внутрь, и лодка ощетинились штыками. Зачем они примкнули к винтовкам штыки, я не понял, атаковать им пока было некого. Оставшаяся команда оттолкнула шлюпку шестами от берега, и та по инерции проплыла несколько метров в нашу сторону. Больше праздно наблюдать за развитием событий я не мог и выпустил первую короткую очередь, целясь не в солдат, а ниже ватерлинии глубоко осевшего плавсредства. Пули вздыбили воду в пяти метрах перед носом, но я слегка повел стволом вперед, нажал гашетку, и красноармейцы начали выскакивать в воду из тонущей шлюпки. Шестьсот выстрелов в минуту, мощными винтовочными 7,62 миллиметровыми пулями, с одной длинной очереди размолотили в щепу днище обычной рыбачьей посудины.
В ответ по моему чердаку ударил нестройный винтовочный залп, потом зачастили одиночные выстрелы. Я скорчился под прикрытием толстых бревен, которыми неведомые благодетели обложили пулеметное гнездо и сидел там, пока стрельба постепенно не прекратилась. Кажется, на ближайшее время желающих повторить атаку не нашлось и, когда я посмотрел в прорезь пулеметного щитка, на берегу уже никого не было.
Даша все это время просидела в бане. Когда я туда вошел, бросилась ко мне на грудь и так горячо поцеловала, что я едва не поддался на новый взрыв чувственности.
– Я так за тебя боялась! – воскликнула она, когда мы оба немного успокоились. – Много их там было? Когда ты начал стрелять, я чуть не выскочила наружу!
Я рассказал, как протекал бой, правда, не упомянув о том, как испугался во время начала атаки.
– А они не окружат остров со всех сторон? – спросила она, когда я рассказал, сколько человек участвует в нашей блокаде.
– Не знаю, с тыльной стороны раньше было настоящее болото, там они не усидят. Мы, когда раньше были здесь, едва смогли подобраться. И нам придется идти осторожно, возможно, даже ползти.
– Когда раньше? – уточнила она.
– Давно, – неопределенно ответил я.
– А что мы будем делать, если выберемся отсюда?
– У меня есть один план, но сначала нам нужно будет попасть в Троицк.
– Куда?! – удивилась она. – Но нас там сразу схватят!
– Придется рискнуть. К тому же, самое безопасное место всегда там, где тебя не ждут. Вряд ли комунякам придет в голову искать нас у себя под носом. Скорее всего, нас будут ловить на больших дорогах, на выезде из уезда и в самой губернии.
– А зачем нам нужно попадать в Троицк? – продолжала сомневаться Ордынцева.
– Даша, ты веришь в чудо? – не ответив на вопрос, спросил я.
– Ты о любви? Или про религиозное чудо?
– Просто в чудо, такое, которое не объяснить никакими разумными доводами?
– Нет, в такое не верю, я материалистка, – покачав головой, ответила она.
– Если попадем в город, придется поверить. А пока, пожалуйста, не расспрашивай меня ни о чем. У нас и так есть о чем поговорить и чем заняться, – сказал я и заключил ее в объятия. – Пойдем скорее в парилку, а то я замерз, и меня что-то бьет дрожь. – На чердаке очень сильно сквозило. – Как бы мне не простудиться.
Переправляться в лес через болота среди бела дня было крайне рискованно. Я не знал, попал ли в снайпера и сколько еще людей следит за островом. После военного совета мы решили уходить, как только стемнеет, чтобы за ночь убраться как можно дальше от опасного места. Первым делом нужно было хорошо отдохнуть и набраться сил. Мы попытались уснуть, завернувшись в тулупы, но холод постепенно пробирался и через теплую овчину, и полноценного отдыха не получилось.
– Ты сможешь натопить печь в бане? – спросила меня генеральская дочка, уныло сидя около выбитого окна.
Мысль была вполне здравая. Баня была единственным местом, где можно было отсидеться в тепле. В сарае лежали убитые революционеры, и заходить туда нам очень не хотелось, а дом продувало насквозь.
– Конечно, смогу, – ответил я почти с энтузиазмом,
– Правда? – обрадовалась Даша. – Я еще ни разу сама не смогла растопить печь. У меня почему-то никак не разгораются дрова.
Я сразу приободрился и отправился в баню. Запас дров там был впечатляющий, на всю зиму. Потому, несмотря на «сложность процесса», через двадцать минут я уже сидел возле гудящей пламенем печки. Ордынцева устроилась рядом, внимательно наблюдая за тайной разведения огня,
– Ты зачем положил туда эти щепочки? – спросила она, когда я, нащипав лучин, положил их под дрова и поджег спичкой.
– А как ты сама растапливала печь? – удивленно спросил я, поражаясь такой барской беспомощности.
– Тоже дровами, – на чистом глазу созналась революционерка.
– Без растопки?
– Да, клала дрова и поджигала их спичкой. Только они почему-то не загорались.
Теперь, когда мы оказались в тепле, можно было и расслабиться, что я и сделал, улегшись на полке в парной. Жизнь, как говорится, налаживалась.
– Мыться будем? – спросил я где-то через час, когда тесное помещение нагрелось так, что я вынужден был снять инженерный китель и сидел уже в одной рубашке.
Удивительное дело, как устроена человеческая психика. Только что едва не погибший, покарябанный и побитый, я уже подумывал о совсем других, чем простое выживание вещах и жизненных радостях.
– Давай, только по очереди, а то вдруг на нас нападут, а мы будем неодеты, – ответила она, подозрительно косясь на закрытую дверь.
Замечание было вполне уместное, особенно при том, что мы, после того, как обосновались в бане, еще ни разу не выглянули наружу.
– Я сейчас наношу воды, заодно и помоемся, – предложил я, когда от банного жара сидеть просто так в бане сделалось невыносимо.
– Да, конечно, – согласилась Даша, – ты мойся первым, а я потом.
Как это часто бывает между мужчинами и женщинами, у нас наметилось взаимонепонимание полов. Объяснять, что выражение «заодно помоемся» имеет в данном, конкретном случае совсем другой смысл и помывка, в этом контексте, рассматривается не как первичное, а как вторичное действие, мне не захотелось, и я молча отправился за водой.
При выходе из бани никакие опасности меня не подстерегали. С берега ее видно не было, так что неожиданной пули я не ждал и спокойно отправился к колодцу за водой.
Колодезный ворот оказался не смазан, и противно скрипел, пока разматывалась цепь с деревянной бадьей на конце.
Потом я поднял бадью наверх, перелил воду в ведра и отнес их в баню. Даша, пока меня не было, не выдержала жары и сняла платье. Мое возвращение так ее смутило, как будто мы были гимназистами средних классов, только что познакомились, и я застал ее за каким-то постыдным занятием. Она заметалась по предбаннику, пытаясь найти, чем прикрыться. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и, перелив воду в чугунный бак, крикнул от входа:
– Я еще принесу воды, а ты пока подкинь в печь дрова.
Набрав еще два ведра воды, я оставил их у входа в баню и сбегал в дом за едой и вином. По пути осмотрел подступы к нашей крепости и, не обнаружив никаких приготовлений к штурму, вернулся к своей смущенной красавице. Даша опять была в платье и вела себя церемонно и сдержано.
– Тебе так идет красивое белье, – коварно сказал я, показывая, что оценил ее недавний легкий наряд.
– Ты это говоришь просто так, – ответила она, однако, приняла впечатляюще изящную позу. – Я совсем не красивая. Вот Капитолина – очень интересная барышня.
– Как?! – даже испугался я такой профанации женской красоты. – Ты еще скажешь, что и Алена красавица!
– А что, нет?! Алена тоже очень интересная девушка, только у нее жидкие волосы и слишком курносый нос, ну и еще неприятно прозрачные глаза. Но если брать в целом…
– А Капитолина чем тебе так понравилась? – спросил я, чисто умозрительно интересуясь, сколько достоинств, которые сродни уродству, найдет у поповны Ордынцева.
– У нее красивые, – сказала Даша и надолго задумалась, пытаясь вспомнить, что ей понравилось у Капы, однако, ничего путного ей не припомнилась, – красивые руки, правда, немного грубоватые. У тебя с ней что-нибудь было?
– Шутишь, мы с ней до последнего оставались на «вы».
Ордынцева проницательно посмотрела мне в глаза, но они были так бесхитростны и правдивы, что она почти поверила и смягчилась:
– Ты принес еду?
– Да, давай хотя бы нормально пообедаем, – предложил я, – а то когда еще выпадет такая возможность.
Мы разложили припасы на скамье и, не торопясь, ели, запивая деликатесы терпким вином. Постепенно обстановка согревалась не только внешне, но и внутренне. Дальше все пошло накатанным путем: откровенные взгляды, случайные касания, потом рука, задержанная в ладони…
Когда мы с Дашей лежали рядом все на той же широкой деревянной скамье, соприкасаясь разгоряченным телами, я подумал, что совсем непонятно, кто кого обыграл в этом извечном соревновании женщины и мужчины.
– Ты меня хоть немного любишь? – неожиданно спросила она.
– Да, – вполне искренне ответил я.
– А за что?
– Разве любят за что-то? Мне хорошо с тобой и хочется тебя защищать. Мне нравится, как ты говоришь и как смущаешься. Мне приятно смотреть на тебя, особенно когда ты, как сейчас, без одежды.
– А вот я не знаю, что мне нравится в тебе, – задумчиво сказала она. – Ты какой-то не такой, как все, кого я до этого знала. Что-то в тебе есть странное.
– Это хорошо или плохо?
– Ни то, ни другое. С одной стороны, с тобой проще, не нужно все время притворяться, и мне даже иногда кажется, что ты все правильно понимаешь, как будто ты не мужчина, а женщина. С другой стороны, – она села и посмотрела на меня внимательно и оценивающе, – приходится все время быть настороже, а это утомляет. Те мужчины, которые у меня были, с которыми я была знакома, – поправилась она, чтобы ее слова не звучали слишком двусмысленно и откровенно, – относились ко мне совсем по-другому. Между нами все время чувствовалась дистанция, которую невозможно было преодолеть, А с тобой я ее не чувствую. Иногда ты бываешь очень нежен и внимателен, а иногда так циничен и насмешлив…
Ордынцева замолчала и легла на спину, закинув руку за голову, потом, не поворачивая лица, глядя в низкий дощатый потолок, заговорила о другом:
– Ты можешь сказать правду, откуда ты взялся?
Она поменяла позу, повернулась на бок и, подняв голову, подперла подбородок рукой, смотрела близко в глаза, выжидающе и серьезно. Я молчал, не зная, что ей ответить.
– Ведь ты никакой не революционер и не большевик, – продолжила она. – Иногда мне кажется, что ты вообще против революции.
– Разве я когда-нибудь это скрывал? Мы, кажется, достаточно говорили на тему революции тогда, когда только встретились в коммуне. Да, мне не нравится эта революция, но мне не нравился и царский режим. Мне вообще не нравится никакое насилие. Но без него, как видно, тоже не обойтись.
– А какая форма власти тебе больше подходит? Анархия?
– Нет, анархия, как безвластие и торжество равенства и терпимости, всего лишь красивая выдумка. Если говорить серьезно, то из всего, что люди придумали до сих пор, мне ничего не нравится. И Бог, и царь, и герой – всего лишь выдумка нужная слабым для утешения и надежды.
– Но ведь так нельзя жить! Каждый человек должен, во что-то верить!
– Я верю в то, что сейчас хочу обладать тобой, и мне приятно будет слышать твои стоны и держать тебя в своих объятиях. Мне приятно ощущать твое тело, целовать губы и грудь, смотреть в твои глаза. И я совсем не хочу сейчас думать о том, что идеи одного так называемого великого человека правильнее идей другого.
– Но, как я поняла, тебе не нравятся ничьи идеи!
– У меня и своих достаточно, – ответил я, – и что такое вся мировая философия, когда мы не знаем, что с нами будет через час…
Через два часа оказалось, что ошибся я совсем немного. Не успели мы толком закрепить наши обновленные отношения, как грянул ружейный залп, потом затарахтела длинная пулеметная очередь, и шальные пули, застучали по стенам бани.
Кто стреляет и откуда, догадаться было совсем несложно. Сначала я не понял, зачем, но когда, кое-как одевшись, добежал до дома и влетел на чердак, понял и это. Это нас перед началом штурма подавляли огнем. Стреляли из винтовок и ручного пулемета с опушки леса перед островом. Я скорчился в бревенчатом пулеметном гнезде и наблюдал за действиями противника в прорезь пулеметного щитка. Нос новой штурмовой шлюпки торчал из леса, и за деревьями и кустарником мелькали люди.
Во время, пока я наблюдал за противоположным берегом, несколько пуль влетело и на чердак. Одна даже царапнула по пулеметному шитику и, срикошетив, пробила дырку в крыше. Однако, обстрел велся в основном самого дома и двора.
Пока ничего особенного опасного для нас не происходило, я приготовил несколько оснащенных пулеметных лент и выглядывая из своего укрытия, ждал начала атаки. Большого страха не было. Наоборот, теперь, когда все как бы встало на свои места, сделалось даже спокойно на душе. Правда, когда стрельба внезапно, как по команде, прекратилась, и из леса выскочили люди в военной форме с винтовками в руках, во рту появился кисловатый привкус, и похолодело внизу живота.
Штурмовой отряд подхватил шлюпку, приподнял ее над землей и бегом потащил ее к воде. Я припал к прицелу и навел его на днище лодки. Спустя несколько мгновений суденышко уже колыхалось на воде. Шестеро красноармейцев запрыгнули внутрь, и лодка ощетинились штыками. Зачем они примкнули к винтовкам штыки, я не понял, атаковать им пока было некого. Оставшаяся команда оттолкнула шлюпку шестами от берега, и та по инерции проплыла несколько метров в нашу сторону. Больше праздно наблюдать за развитием событий я не мог и выпустил первую короткую очередь, целясь не в солдат, а ниже ватерлинии глубоко осевшего плавсредства. Пули вздыбили воду в пяти метрах перед носом, но я слегка повел стволом вперед, нажал гашетку, и красноармейцы начали выскакивать в воду из тонущей шлюпки. Шестьсот выстрелов в минуту, мощными винтовочными 7,62 миллиметровыми пулями, с одной длинной очереди размолотили в щепу днище обычной рыбачьей посудины.
В ответ по моему чердаку ударил нестройный винтовочный залп, потом зачастили одиночные выстрелы. Я скорчился под прикрытием толстых бревен, которыми неведомые благодетели обложили пулеметное гнездо и сидел там, пока стрельба постепенно не прекратилась. Кажется, на ближайшее время желающих повторить атаку не нашлось и, когда я посмотрел в прорезь пулеметного щитка, на берегу уже никого не было.
Даша все это время просидела в бане. Когда я туда вошел, бросилась ко мне на грудь и так горячо поцеловала, что я едва не поддался на новый взрыв чувственности.
– Я так за тебя боялась! – воскликнула она, когда мы оба немного успокоились. – Много их там было? Когда ты начал стрелять, я чуть не выскочила наружу!
Я рассказал, как протекал бой, правда, не упомянув о том, как испугался во время начала атаки.
– А они не окружат остров со всех сторон? – спросила она, когда я рассказал, сколько человек участвует в нашей блокаде.
– Не знаю, с тыльной стороны раньше было настоящее болото, там они не усидят. Мы, когда раньше были здесь, едва смогли подобраться. И нам придется идти осторожно, возможно, даже ползти.
– Когда раньше? – уточнила она.
– Давно, – неопределенно ответил я.
– А что мы будем делать, если выберемся отсюда?
– У меня есть один план, но сначала нам нужно будет попасть в Троицк.
– Куда?! – удивилась она. – Но нас там сразу схватят!
– Придется рискнуть. К тому же, самое безопасное место всегда там, где тебя не ждут. Вряд ли комунякам придет в голову искать нас у себя под носом. Скорее всего, нас будут ловить на больших дорогах, на выезде из уезда и в самой губернии.
– А зачем нам нужно попадать в Троицк? – продолжала сомневаться Ордынцева.
– Даша, ты веришь в чудо? – не ответив на вопрос, спросил я.
– Ты о любви? Или про религиозное чудо?
– Просто в чудо, такое, которое не объяснить никакими разумными доводами?
– Нет, в такое не верю, я материалистка, – покачав головой, ответила она.
– Если попадем в город, придется поверить. А пока, пожалуйста, не расспрашивай меня ни о чем. У нас и так есть о чем поговорить и чем заняться, – сказал я и заключил ее в объятия. – Пойдем скорее в парилку, а то я замерз, и меня что-то бьет дрожь. – На чердаке очень сильно сквозило. – Как бы мне не простудиться.
Глава 15
Только когда мы отошли от острова километра на два, я позволил себе несколько минут отдохнуть, Пока наш побег протекал довольно успешно. Как только стемнело, и нас стало невозможно увидеть на озерной глади, мы погрузили свой объемный багаж и оружие на мой халтурный, легонький плот. Затем Даша легла на бревна, а я разделся догола, влез в обжигающе холодную воду и, оттолкнувшись от берега, погнал его в сторону болота.
Весь мой расчет строился на том, что противник будет ждать, когда мы попытаемся уплыть на их лодке, доставшейся нам после первой атаки. Поэтому, если несколько глубоко сидящих в воде бревен кто-то и заметил, вряд ли смог предположить, что на них можно уплыть с острова. До спасительного берега было метров сто, и при нормальной погоде преодолеть такое расстояние было не вопросом, даже если толкать перед собой бревна. Но теперь, когда температура воды была градусов 6-8, это оказалось почти подвигом. У меня от холода как сразу перехватило дыхание, так и не отпускало почти до противоположного берега. Правда, больше самого холода я боялся, что ноги сведут судороги. Однако, пронесло, и, когда я немного притерпелся к ледяной воде, вполне сносно заработал ногами.
Сколько времени продолжалась эта пытка, сказать не могу. Мне показалось, что целую вечность. Самое трудное заключалось в том, что все время приходилось себя контролировать и сдерживать, чтобы не начать суетиться. Любой сильный всплеск воды мог стать для нас роковым. Потому, когда наши бревна, наконец, увязли в прибрежном иле, я не сразу смог выползти на спасительный берег, а продолжал копошиться в воде одеревеневшими, обессиленными руками.
Весь мой расчет строился на том, что противник будет ждать, когда мы попытаемся уплыть на их лодке, доставшейся нам после первой атаки. Поэтому, если несколько глубоко сидящих в воде бревен кто-то и заметил, вряд ли смог предположить, что на них можно уплыть с острова. До спасительного берега было метров сто, и при нормальной погоде преодолеть такое расстояние было не вопросом, даже если толкать перед собой бревна. Но теперь, когда температура воды была градусов 6-8, это оказалось почти подвигом. У меня от холода как сразу перехватило дыхание, так и не отпускало почти до противоположного берега. Правда, больше самого холода я боялся, что ноги сведут судороги. Однако, пронесло, и, когда я немного притерпелся к ледяной воде, вполне сносно заработал ногами.
Сколько времени продолжалась эта пытка, сказать не могу. Мне показалось, что целую вечность. Самое трудное заключалось в том, что все время приходилось себя контролировать и сдерживать, чтобы не начать суетиться. Любой сильный всплеск воды мог стать для нас роковым. Потому, когда наши бревна, наконец, увязли в прибрежном иле, я не сразу смог выползти на спасительный берег, а продолжал копошиться в воде одеревеневшими, обессиленными руками.