Страница:
Когда я проходил тут в первый раз, еще не зная, куда занесла меня судьба, то даже не очень внимательно следил за дорогой Шел себе берегом реки, как на обычной прогулке. Ни о каких путешествиях в прошлое я и думать не думал. Во время одной довольно авантюрной вылазки за город я случайно оказался в глухой, брошенной жителями деревушке. В ней обитала единственная и последняя жительница по имени Марфа Оковна. Нашел я ее, разбитую радикулитом, причем ее скрутило так сильно, что она попросту не могла шевельнуться и, можно сказать, погибала от голода и жажды. Я оказал крестьянке посильную медицинскую помощь и остался на несколько дней в ее доме. Позже, когда мы познакомились, выяснилось, что она не просто пожилая колхозница, а вовсе не обычный человек – представительница немногочисленного племени, живущего в несколько раз дольше, чем мы. Моей новой знакомой оказалось около трехсот лет от роду, и она в такие почтенные лета еще грезила о любви. Именно по ее просьбе я и отправился в то свое первое путешествие. Во всяком случае я был ею как бы командирован в прошлое с конкретной миссией, разыскать ее пропавшего без вести при осаде крепости Измаил жениха.
Тогда, во время первого проникновения в чужую реальность, я отнесся к самой идее перемещения совершенно несерьезно и, скорее, отбывал номер, выполняя данное сгоряча обещание. Поэтому во время пути никаких ориентиров не запоминал, собираясь после небольшой прогулки тут же вернуться обратно Однако, сложилось так, что эта «прогулка» затянулась на несколько месяцев и теперь продолжалась совсем не так комфортно, как началась.
За то время, что находился в прошлом, я успел влюбиться, жениться, претерпеть множество невзгод и приключений Естественно, что вспомнить лесную дорогу, по которой прошел всего один раз почти полгода назад по своему биологическому времени, я сразу не смог. Тем более, что над этой местностью пролетело больше ста лет.
Оставалось ориентироваться на время, которое я тогда был в пути и рассчитывать на везение. Пока же меня больше чем незнакомая дорога, волновал пустой желудок. Сезон грибов и ягод давно отошел, лес был красив, светел, но пуст,
По времени в пути я уже должен был дойти до полянки, на которой когда-то ночевал, но местность оставалась незнакомой, Вскоре я наткнулся на хорошо утоптанную тропинку. Она начиналась от заводи и постепенно отдалялась от реки. Я перестал зевать по сторонам и пошел осторожнее. Было похоже, по ней часто ходили, что предполагало близкое человеческое жилье. Это предположение вскоре подтвердились Послышался собачий лай, и из-за очередного поворота показалась деревенская околица. Была она почти условная, сделанная, видимо, только для того, чтобы не разбредался скот.
Передо мной встала дилемма: идти в обход, стороной или рискнуть заглянуть в селение. Против того, чтобы выйти к людям, было многое, за – только одно, желудок. В осеннем лесу я вряд ли смогу прокормиться на подножном корму, так что решать вопрос с питанием нужно было в обжитом месте.
Однако, один этот аргумент был слишком весомый Без точного знания дороги, лишь по примерному азимуту добраться до сгнившего моста, через который я попал сюда, и через который проходила граница «времени», путь был неопределенно долгий. Можно было не одну неделю скитаться по непролазным лесам, пока найдется заветная тропка в двадцать первый век.
Поэтому я решил действовать по обстановке. Если деревня окажется большой – пройти мимо, если маленькой – рискнуть. От околицы, на которую я наткнулся, домов видно не было. Я не стал маячить на дороге и отошел в ближайший лесок подлечить стертые сапогами ноги и дождаться темноты.
Моя одежда за время бегства запачкалась и обтрепалась, но все равно я выглядел для сельской местности слишком по-городскому. К тому же совсем ни к месту была моя старинная сабля в роскошных, украшенных золотом и самоцветами ножнах, Короче говоря, я совсем не вписывался в местную обстановку Особенно дисгармонировали этой суровой эпохе широкий плащ с пелериной и мягкая, широкополая шляпа. В городе в таком виде еще можно было косить под нищего, романтического художника или поэта, в деревне – только под сумасшедшего. Пришлось на время с этой одеждой расстаться Когда нашлось подходящее место, я спрятал там верхнее платье вместе с саблей.
Дождавшись начала сумраков, я осторожно перешел «Рубикон» в виде условного плетня и приблизился к поселению Домов здесь, слава богу, было всего около десятка. Две лениво брешущие собаки начали лаять целенаправленно, почуяв чужака. Я вышел на крохотную деревенскую улочку и начал рассматривать подворья. Деревушка была маленькая, но не бедная. Избы в ней стояли капитальные, рубленные из толстых бревен,
В одном из дворов в палисаднике возился высокий, пожилой крестьянин в одной нательной рубахе. Я остановился у его ворот. Он бросил свое занятие и подошел ко мне.
– Здравствуйте, Бог в помощь, – поздоровался я.
– Благодарствуй, сударь, – сдержанно ответил он, с интересом рассматривая меня.
Был он лет шестидесяти, с окладистой, седой бородой и умными, внимательными глазами.
– Не подскажете, как называется ваша деревня, – спросил я для того, чтобы завязать разговор.
– Ивановка, сударь.
Дальше следовало спросить: «А нет ли у вас водицы, испить, а то так есть хочется, что переночевать негде».
Но ничего такого я не сказал, выдержал паузу, как будто оценивал сообщение.
– Кажись, вы заплутали? – поинтересовался старик, с любопытством разглядывая меня.
– Похоже, что заплутал. Ну, спасибо, пойду дальше.
– Куда же вы на ночь глядя, зайдите в избу, гостем будете.
Я не заставил себя уговаривать и согласился.
– Куда путь держите? – спросил мужик, когда мы подходили к избе.
Вопрос для меня был очень сложный. Местных названий я не знал и никакой правдоподобной истории загодя не придумал Осталось, как всегда в таких случаях, соврать.
– Мне нужно осмотреть ваш лес, я занимаюсь изучением древесины.
– Как же вы один идете, да еще без ружья и теплых вещей? – удивился он.
– Вещи в реке утонули, у меня лодка перевернулась, – нашелся я.
– Ишь ты, как же это тебя угораздило? – переходя по-свойски на «ты», посочувствовал он – Вроде и ветра не было, и река у нас тихая, без порогов.
Врать очень не хотелось, но, коли сам загнал себя в угол, пришлось:
– Да лодка доброго слова не стоила, плоскодонка, Неловко наклонился над водой и перевернул.
Крестьянин понимающе, чуть насмешливо посмотрел, опознав во мне городского придурка, способного не то, что лодку перевернуть, но и заблудиться в двух осинах.
– Как же ты теперь будешь? – сочувственно спросил он. – Того и гляди, холода ударят, а ты чуть не в исподнем?
– Как-нибудь выкручусь, – пообещал я, – Главная беда – всю еду утопил.
Мужик с сомнением покачал головой, но ничего не сказал Мы вошли в избу. Навстречу нам поднялась с лавки пожилая крестьянка и низко поклонилась. Я поклонился в ответ. Несколько ребятишек в одних рубашонках, увидев чужого человека, юркнули за большую русскую печь.
– Принимай гостя, хозяйка, – сказал крестьянин.
– Милости просим, – ответила она, опять кланяясь. – Прошу за стол, угощайтесь, чем Бог послал.
Ломаться и отказываться я не собирался и без лишних слов уселся на лавку. Было заметно, что мой приход, да еще в такой странной, легкой для осени одежде, вызвал у женщины любопытство. Однако, она, сообразно деревенской этике, ничего спрашивать не стала и захлопотала, собирая на стол.
Я огляделся. Горница, в которой мы находились, была чиста, некрашеные полы из широких плах выскоблены до желтизны. На стенах висели лубочные картинки, сытинский календарь за 1912 год и несколько плохого качества фотографий.
Меня больше всего заинтересовали именно они. Я встал из-за стола, подошел к стене и принялся их рассматривать.
– Это сын мой единственный, – сказал хозяин, увидев, что я обратил внимание на фотографию молодого человека в солдатской форме, – в Германскую войну убитый.
Я не знаю, что положено в деревне говорить в таких случаях, и просто сочувственно вздохнул.
– Троих малых деток сиротами оставил, – продолжил он и кивнул на возящихся и хихикающих за печкой детей.
– А мать жива? – спросил я.
– Жива, сейчас она у суседей, хворой товарке по дому помогает.
– Пожалуйте за стол, – повторила приглашение крестьянка, прерывая наш семейный разговор. – Не побрезгуйте нашей пищей, – сказала она, низко кланяясь,
Я не побрезговал и не заставил себя упрашивать. Еда была скромная, крестьянская, но очень вкусная. Каша была теплой, только что из печи и порядком сдобрена маслом. Хлеб пшеничный подовый, мягкий и тоже еще теплый. Стараясь не спешить, я порядком опустошил стол и когда, наконец, сигнал сытости дошел до мозга, с сожалением оторвался от еды.
Пока я насыщался, хозяева молчали, не нарушая трапезу пустыми разговорами.
– Спасибо, все очень вкусно. Со вчерашнего дня ничего не ел, – сказал я, чтобы объяснить свой непомерный аппетит.
– Это почто так? – не смогла сдержать любопытство хозяйка.
– Лодка с вещами и припасами перевернулась, вот я и остался, как есть,
– Ишь ты! – поразилась женщина. – Как же это тебя угораздило?
– Сам не пойму, как получилось: наклонился над водой, а она возьми и перевернись,
Хозяева сочувственно закивали Кажется, их такой разворот событий устроил,
– Место-то хоть запомнил? – спросил крестьянин, – Завтрева, даст Бог, вытащим,
– Где мне было запомнить. Я же чуть не потонул, а как в себя пришел, меня уже течением отнесло.
– Глаза отводят, – многозначительно сказала хозяйка.
– Кто отводит? – не поняв, о ком она говорит, спросил я.
– Известно кто, нечистые Ишь, водяные опять баловать начали!
Меня такой вариант развеселил:
– У вас что, в реке живут водяные?
– Кончайте вы к ночи эти разговоры, – строго сказал мужик и перекрестился.
В это время детишки, притихшие было за печкой, расшалились, это вызвало недовольство деда, и он, как бы прекращая неуместный разговор, на них прикрикнул:
– Тише вы, пострелята, забыли, что гость в доме!
– Совсем без матери от рук отбились, – пожаловалась хозяйка.
– Как без матери? – удивился я и спросил у старика: – Вы же говорили, что она у соседей,
– У них, – подтвердил он, – за больной ходит. Подруга ейная помирает. Невестушка цельные дни там, почитай, уже неделю домой глаз не кажет.
– А что с подругой?
– Болеет, того и гляди отойдет, – разъяснила женщина. – Водянка у нее.
– Я лекарил когда-то, – скромно сказал я, – может, мне пойти, взглянуть на больную?
– Так ты лекарь, сударь! – обрадованно сказал хозяин. – А то я думаю, барин, не барин, а кто – непонятно, а ты, стало быть, дохтур! Взгляни, мил человек, а то ежели баба-то преставится, детки круглыми сиротами останутся!
Мужик, суетливо, в непривычной для своей комплекции манере, выскочил из-за стола. Я поблагодарил хозяйку за угощение, и мы тут же вышли из избы. Уже совсем стемнело, Он повел меня на другой конец деревни. Что такое водянка, я слышал, но видеть больных этой болезнью мне не доводилось. Причину заболевания я вспоминал по дороге к больной. От плохой работы сердца застаивается венозная кровь и через стенки сосудов начинает «выпотевать» лимфатическая жидкость, заполняя пространства между различными органами. Болезнь случается по разным причинам, но, кажется, чаще всего от голода, когда ослабевает организм и сердечная мышца.
Кроме естественного желания помочь человеку у меня был и личный интерес, проверить, сохранились ли у меня после перемещения в этот век способности экстрасенса. Хозяин по дороге рассказывал о деревенском житье, меня же интересовало одно: в каком году я нахожусь. Прямо спросить его об этом я, понятное дело, не рисковал, а на наводящие вопросы старик отвечал без привязки ко времени.
Меня уже не в первый раз подводила моя вопиющая историческая неграмотность. В памяти после школы остались самые приблизительные представления о событиях двадцатых годов: что-то о продразверстке и продналоге, о создании колхозов, однако, так, вообще, без точных дат. Из событий того времени я точно помнил начало и конец гражданской войны и время, когда крестьян начали загонять в колхозы, Между этими датами был НЭП, то есть, Новая Экономическая политика, по легендам, единственное пристойное время за все довоенное существование СССР. Все время до ее введения просуществовал военный коммунизм, доведший страну до полного разорения,
– Так колхозов у вас еще нет? – поинтересовался я.
– Нет, сударь, – отвечал хозяин, – у нас здесь глушь, редко кто бывает.
– А про Ленина что слышно? – продолжил выпытывать я.
Слава богу, я хоть помнил что Ленин умер в двадцать четвертом году.
– А что про него слышно, ничего не слышно.
– Послушайте, Иван Лукич (так звали хозяина), я, как в реку упал, от испуга многое позабыл, даже какой сейчас год, не помню…
– Это бывает, – согласился он. – Многие с испуга память теряют…
– А какая у вас здесь власть: белая или красная? – продолжал я приставать к непонятливому селянину.
– Нам это без интереса, власть до нас касаемости не имеет, мы по крестьянскому делу, – объяснил Иван Лукич.
Так до дома больной я и не смог у него выпытать, какой нынче год на дворе.
Мы подошли к обычному крытому дранкой крестьянскому жилищу с неухоженным двором и вошли в избу.
Там было тихо и пахло травами. Нам навстречу поднялась молодка лет тридцати, судя по реакции на приход старика, его невестка. Они коротко поздоровались, и Иван Лукич спросил о больной:
– Как, Аксинья, у Матрены дела-то?
– Плохо, – ответила она, – уж и не знаю, чем ей помочь. А это кто? – шепотом спросила она тестя, скрытно рассматривая меня.
– Дохтур из города, будет Матрену лечить, – ответил он.
– Ей, поди, теперь только господь поможет, – сказала Аксинья, горестно поджимая губы, – Совсем плоха.
Я подошел к лавке, на которой на каком-то тряпье лежала больная, Действительно, женщина выглядела умирающей, Раздуло ее почти как утопленницу. Я еще в XVIII веке слышал от Карла Людвиговича Вульфа, домашнего врача генерал-губернатора н-ской губернии, о том, как они лечат водянку. В те времена жидкость, скапливающуюся у больного под кожей, выпускали через разрезы в коже ног. Однако, сам пойти на такое варварское лечение я бы не рискнул.
Первым делом я проверил, как у больной обстоит дело с сердцем. Оно работало на предельных нагрузках, учащенно и аритмично. Отправив посторонних на улицу, я занялся своим лечением. Мне показалось, что первым делом нужно восстановить работу сердечной мышцы, чем я и занялся, пытаясь стимулировать его своим силовым полем. После сеанса пульс стал ровнее и более наполненным.
Экстрасенсорный метод лечения, которым я пользовался, забирал так много сил, что после каждого сеанса мне требовался отдых, чтобы восстановить собственную энергию. Когда мы с больной немного пришли в себя, я вышел на свежий воздух к ожидавшим во дворе болельщикам. Здесь, как мне показалось, собралось все местное население.
– Ну, как там Матрена? – на правах знакомца спросил меня Иван Лукич.
– Немного лучше, – ответил я, – ее уже кто-нибудь лечил?
– А как же батюшка, я и лечила, – откликнулась чистенькая старушка с маленьким, испеченным долгими годами трудной жизни личиком.
– Чем лечила, бабушка?
– Травками, – ответила старуха.
– Покажите, какими, – попросил я.
В лечении травами я не очень силен, но на всякий случай решил проконтролировать, что она давала больной. Знахарка часто закивала головой и повела показывать свои сборы. Большинство местных трав я не знал, поэтому попросил делать отвары только из знакомых. К сожалению, выбор их был очень скудный, нашелся боярышник, пустырник и чеснок, цветы ландыша и корни одуванчика.
Отправив Аксинью домой к детям, я остался при больной. Случай был сложный, и я провозился с ней до глубокой ночи.
К утру я был никакой, но женщине стало значительно лучше. Однако, опухоль все не спадала. Делать ей надрезы на коже и выпускать лишнюю жидкость я, повторяю, не рискнул и решил, что, как только у нее восстановится сердечная деятельность, попытаться выпарить из нее лишнюю воду естественным путем – в бане.
О том, что я нахожусь в розыске, уже как-то позабылось. Слишком большая здесь была глушь, до которой почти не доходили даже отзвуки революционного лихолетья.
Скорее всего, в здешних местах еще не было боев, и о Гражданской войне народ толком ничего не знал. Потому политика и события в метрополии никого не интересовали. Крестьяне не слышали даже о продотрядах, отбирающие «излишки» зерна у селян и грабивших богатые хлебом губернии.
Дождавшись, когда больная уснет, я и сам лег и проспал несколько часов кряду. На рассвете меня разбудили новые пациенты, Здесь уже все знали о «чудодейственном» городском лекаре и недужащее население явилось ко мне лечиться Поэтому вместо того, чтобы продолжить путь, я был вынужден развернуть походный госпиталь. Целый день мне пришлось выслушивать сетование бестолковых старух и «накладывать» на болящих руки.
В деревне было тихо и спокойно. Полевые работы окончились, крестьяне никуда не спешили и пользовались нежданным развлечением.
Я попытался объяснить Ивану Лукичу, что у меня мало времени, что обстоятельства требуют срочно продолжить путь. Он смотрел на меня оловянными глазами, согласно кивал и прочувственно объяснял, что очередная тетка Агафья долго меня не задержит, а зайдет всего на минутку, потому что у нее в ухе стреляет. Отрабатывая еду и гостеприимство, я принимал и Агафью, и Марфу, и всех остальных желающих. Никто времени у меня даром не занимал, разве что каждый пациент по часу рассказывал о своих ощущениях и болезнях,
На мое счастье деревня была маленькая, иначе крестьяне продержали бы меня в ней до полного построения социализма. Единственная польза от общения с народом была в том, что мне удалось, наконец, выяснить, что попал я в 1920 год.
Поток больных иссяк только тогда, когда на улице начало темнеть. Иван Лукич весь день был у меня за ассистента и, не торопясь, рассказывал историю жизни каждого односельчанина Перед тем, как отправиться к нему на ночевку, я еще с полчаса провозился с Матреной, страдающей водянкой.
Я решил, что утром больше не дам втянуть себя в медицинские игрища, а сразу отправлюсь в лес искать дорогу домой. Теперь мне можно было делать это, не торопясь, используя деревню как свой базовый лагерь.
Глава 2
Тогда, во время первого проникновения в чужую реальность, я отнесся к самой идее перемещения совершенно несерьезно и, скорее, отбывал номер, выполняя данное сгоряча обещание. Поэтому во время пути никаких ориентиров не запоминал, собираясь после небольшой прогулки тут же вернуться обратно Однако, сложилось так, что эта «прогулка» затянулась на несколько месяцев и теперь продолжалась совсем не так комфортно, как началась.
За то время, что находился в прошлом, я успел влюбиться, жениться, претерпеть множество невзгод и приключений Естественно, что вспомнить лесную дорогу, по которой прошел всего один раз почти полгода назад по своему биологическому времени, я сразу не смог. Тем более, что над этой местностью пролетело больше ста лет.
Оставалось ориентироваться на время, которое я тогда был в пути и рассчитывать на везение. Пока же меня больше чем незнакомая дорога, волновал пустой желудок. Сезон грибов и ягод давно отошел, лес был красив, светел, но пуст,
По времени в пути я уже должен был дойти до полянки, на которой когда-то ночевал, но местность оставалась незнакомой, Вскоре я наткнулся на хорошо утоптанную тропинку. Она начиналась от заводи и постепенно отдалялась от реки. Я перестал зевать по сторонам и пошел осторожнее. Было похоже, по ней часто ходили, что предполагало близкое человеческое жилье. Это предположение вскоре подтвердились Послышался собачий лай, и из-за очередного поворота показалась деревенская околица. Была она почти условная, сделанная, видимо, только для того, чтобы не разбредался скот.
Передо мной встала дилемма: идти в обход, стороной или рискнуть заглянуть в селение. Против того, чтобы выйти к людям, было многое, за – только одно, желудок. В осеннем лесу я вряд ли смогу прокормиться на подножном корму, так что решать вопрос с питанием нужно было в обжитом месте.
Однако, один этот аргумент был слишком весомый Без точного знания дороги, лишь по примерному азимуту добраться до сгнившего моста, через который я попал сюда, и через который проходила граница «времени», путь был неопределенно долгий. Можно было не одну неделю скитаться по непролазным лесам, пока найдется заветная тропка в двадцать первый век.
Поэтому я решил действовать по обстановке. Если деревня окажется большой – пройти мимо, если маленькой – рискнуть. От околицы, на которую я наткнулся, домов видно не было. Я не стал маячить на дороге и отошел в ближайший лесок подлечить стертые сапогами ноги и дождаться темноты.
Моя одежда за время бегства запачкалась и обтрепалась, но все равно я выглядел для сельской местности слишком по-городскому. К тому же совсем ни к месту была моя старинная сабля в роскошных, украшенных золотом и самоцветами ножнах, Короче говоря, я совсем не вписывался в местную обстановку Особенно дисгармонировали этой суровой эпохе широкий плащ с пелериной и мягкая, широкополая шляпа. В городе в таком виде еще можно было косить под нищего, романтического художника или поэта, в деревне – только под сумасшедшего. Пришлось на время с этой одеждой расстаться Когда нашлось подходящее место, я спрятал там верхнее платье вместе с саблей.
Дождавшись начала сумраков, я осторожно перешел «Рубикон» в виде условного плетня и приблизился к поселению Домов здесь, слава богу, было всего около десятка. Две лениво брешущие собаки начали лаять целенаправленно, почуяв чужака. Я вышел на крохотную деревенскую улочку и начал рассматривать подворья. Деревушка была маленькая, но не бедная. Избы в ней стояли капитальные, рубленные из толстых бревен,
В одном из дворов в палисаднике возился высокий, пожилой крестьянин в одной нательной рубахе. Я остановился у его ворот. Он бросил свое занятие и подошел ко мне.
– Здравствуйте, Бог в помощь, – поздоровался я.
– Благодарствуй, сударь, – сдержанно ответил он, с интересом рассматривая меня.
Был он лет шестидесяти, с окладистой, седой бородой и умными, внимательными глазами.
– Не подскажете, как называется ваша деревня, – спросил я для того, чтобы завязать разговор.
– Ивановка, сударь.
Дальше следовало спросить: «А нет ли у вас водицы, испить, а то так есть хочется, что переночевать негде».
Но ничего такого я не сказал, выдержал паузу, как будто оценивал сообщение.
– Кажись, вы заплутали? – поинтересовался старик, с любопытством разглядывая меня.
– Похоже, что заплутал. Ну, спасибо, пойду дальше.
– Куда же вы на ночь глядя, зайдите в избу, гостем будете.
Я не заставил себя уговаривать и согласился.
– Куда путь держите? – спросил мужик, когда мы подходили к избе.
Вопрос для меня был очень сложный. Местных названий я не знал и никакой правдоподобной истории загодя не придумал Осталось, как всегда в таких случаях, соврать.
– Мне нужно осмотреть ваш лес, я занимаюсь изучением древесины.
– Как же вы один идете, да еще без ружья и теплых вещей? – удивился он.
– Вещи в реке утонули, у меня лодка перевернулась, – нашелся я.
– Ишь ты, как же это тебя угораздило? – переходя по-свойски на «ты», посочувствовал он – Вроде и ветра не было, и река у нас тихая, без порогов.
Врать очень не хотелось, но, коли сам загнал себя в угол, пришлось:
– Да лодка доброго слова не стоила, плоскодонка, Неловко наклонился над водой и перевернул.
Крестьянин понимающе, чуть насмешливо посмотрел, опознав во мне городского придурка, способного не то, что лодку перевернуть, но и заблудиться в двух осинах.
– Как же ты теперь будешь? – сочувственно спросил он. – Того и гляди, холода ударят, а ты чуть не в исподнем?
– Как-нибудь выкручусь, – пообещал я, – Главная беда – всю еду утопил.
Мужик с сомнением покачал головой, но ничего не сказал Мы вошли в избу. Навстречу нам поднялась с лавки пожилая крестьянка и низко поклонилась. Я поклонился в ответ. Несколько ребятишек в одних рубашонках, увидев чужого человека, юркнули за большую русскую печь.
– Принимай гостя, хозяйка, – сказал крестьянин.
– Милости просим, – ответила она, опять кланяясь. – Прошу за стол, угощайтесь, чем Бог послал.
Ломаться и отказываться я не собирался и без лишних слов уселся на лавку. Было заметно, что мой приход, да еще в такой странной, легкой для осени одежде, вызвал у женщины любопытство. Однако, она, сообразно деревенской этике, ничего спрашивать не стала и захлопотала, собирая на стол.
Я огляделся. Горница, в которой мы находились, была чиста, некрашеные полы из широких плах выскоблены до желтизны. На стенах висели лубочные картинки, сытинский календарь за 1912 год и несколько плохого качества фотографий.
Меня больше всего заинтересовали именно они. Я встал из-за стола, подошел к стене и принялся их рассматривать.
– Это сын мой единственный, – сказал хозяин, увидев, что я обратил внимание на фотографию молодого человека в солдатской форме, – в Германскую войну убитый.
Я не знаю, что положено в деревне говорить в таких случаях, и просто сочувственно вздохнул.
– Троих малых деток сиротами оставил, – продолжил он и кивнул на возящихся и хихикающих за печкой детей.
– А мать жива? – спросил я.
– Жива, сейчас она у суседей, хворой товарке по дому помогает.
– Пожалуйте за стол, – повторила приглашение крестьянка, прерывая наш семейный разговор. – Не побрезгуйте нашей пищей, – сказала она, низко кланяясь,
Я не побрезговал и не заставил себя упрашивать. Еда была скромная, крестьянская, но очень вкусная. Каша была теплой, только что из печи и порядком сдобрена маслом. Хлеб пшеничный подовый, мягкий и тоже еще теплый. Стараясь не спешить, я порядком опустошил стол и когда, наконец, сигнал сытости дошел до мозга, с сожалением оторвался от еды.
Пока я насыщался, хозяева молчали, не нарушая трапезу пустыми разговорами.
– Спасибо, все очень вкусно. Со вчерашнего дня ничего не ел, – сказал я, чтобы объяснить свой непомерный аппетит.
– Это почто так? – не смогла сдержать любопытство хозяйка.
– Лодка с вещами и припасами перевернулась, вот я и остался, как есть,
– Ишь ты! – поразилась женщина. – Как же это тебя угораздило?
– Сам не пойму, как получилось: наклонился над водой, а она возьми и перевернись,
Хозяева сочувственно закивали Кажется, их такой разворот событий устроил,
– Место-то хоть запомнил? – спросил крестьянин, – Завтрева, даст Бог, вытащим,
– Где мне было запомнить. Я же чуть не потонул, а как в себя пришел, меня уже течением отнесло.
– Глаза отводят, – многозначительно сказала хозяйка.
– Кто отводит? – не поняв, о ком она говорит, спросил я.
– Известно кто, нечистые Ишь, водяные опять баловать начали!
Меня такой вариант развеселил:
– У вас что, в реке живут водяные?
– Кончайте вы к ночи эти разговоры, – строго сказал мужик и перекрестился.
В это время детишки, притихшие было за печкой, расшалились, это вызвало недовольство деда, и он, как бы прекращая неуместный разговор, на них прикрикнул:
– Тише вы, пострелята, забыли, что гость в доме!
– Совсем без матери от рук отбились, – пожаловалась хозяйка.
– Как без матери? – удивился я и спросил у старика: – Вы же говорили, что она у соседей,
– У них, – подтвердил он, – за больной ходит. Подруга ейная помирает. Невестушка цельные дни там, почитай, уже неделю домой глаз не кажет.
– А что с подругой?
– Болеет, того и гляди отойдет, – разъяснила женщина. – Водянка у нее.
– Я лекарил когда-то, – скромно сказал я, – может, мне пойти, взглянуть на больную?
– Так ты лекарь, сударь! – обрадованно сказал хозяин. – А то я думаю, барин, не барин, а кто – непонятно, а ты, стало быть, дохтур! Взгляни, мил человек, а то ежели баба-то преставится, детки круглыми сиротами останутся!
Мужик, суетливо, в непривычной для своей комплекции манере, выскочил из-за стола. Я поблагодарил хозяйку за угощение, и мы тут же вышли из избы. Уже совсем стемнело, Он повел меня на другой конец деревни. Что такое водянка, я слышал, но видеть больных этой болезнью мне не доводилось. Причину заболевания я вспоминал по дороге к больной. От плохой работы сердца застаивается венозная кровь и через стенки сосудов начинает «выпотевать» лимфатическая жидкость, заполняя пространства между различными органами. Болезнь случается по разным причинам, но, кажется, чаще всего от голода, когда ослабевает организм и сердечная мышца.
Кроме естественного желания помочь человеку у меня был и личный интерес, проверить, сохранились ли у меня после перемещения в этот век способности экстрасенса. Хозяин по дороге рассказывал о деревенском житье, меня же интересовало одно: в каком году я нахожусь. Прямо спросить его об этом я, понятное дело, не рисковал, а на наводящие вопросы старик отвечал без привязки ко времени.
Меня уже не в первый раз подводила моя вопиющая историческая неграмотность. В памяти после школы остались самые приблизительные представления о событиях двадцатых годов: что-то о продразверстке и продналоге, о создании колхозов, однако, так, вообще, без точных дат. Из событий того времени я точно помнил начало и конец гражданской войны и время, когда крестьян начали загонять в колхозы, Между этими датами был НЭП, то есть, Новая Экономическая политика, по легендам, единственное пристойное время за все довоенное существование СССР. Все время до ее введения просуществовал военный коммунизм, доведший страну до полного разорения,
– Так колхозов у вас еще нет? – поинтересовался я.
– Нет, сударь, – отвечал хозяин, – у нас здесь глушь, редко кто бывает.
– А про Ленина что слышно? – продолжил выпытывать я.
Слава богу, я хоть помнил что Ленин умер в двадцать четвертом году.
– А что про него слышно, ничего не слышно.
– Послушайте, Иван Лукич (так звали хозяина), я, как в реку упал, от испуга многое позабыл, даже какой сейчас год, не помню…
– Это бывает, – согласился он. – Многие с испуга память теряют…
– А какая у вас здесь власть: белая или красная? – продолжал я приставать к непонятливому селянину.
– Нам это без интереса, власть до нас касаемости не имеет, мы по крестьянскому делу, – объяснил Иван Лукич.
Так до дома больной я и не смог у него выпытать, какой нынче год на дворе.
Мы подошли к обычному крытому дранкой крестьянскому жилищу с неухоженным двором и вошли в избу.
Там было тихо и пахло травами. Нам навстречу поднялась молодка лет тридцати, судя по реакции на приход старика, его невестка. Они коротко поздоровались, и Иван Лукич спросил о больной:
– Как, Аксинья, у Матрены дела-то?
– Плохо, – ответила она, – уж и не знаю, чем ей помочь. А это кто? – шепотом спросила она тестя, скрытно рассматривая меня.
– Дохтур из города, будет Матрену лечить, – ответил он.
– Ей, поди, теперь только господь поможет, – сказала Аксинья, горестно поджимая губы, – Совсем плоха.
Я подошел к лавке, на которой на каком-то тряпье лежала больная, Действительно, женщина выглядела умирающей, Раздуло ее почти как утопленницу. Я еще в XVIII веке слышал от Карла Людвиговича Вульфа, домашнего врача генерал-губернатора н-ской губернии, о том, как они лечат водянку. В те времена жидкость, скапливающуюся у больного под кожей, выпускали через разрезы в коже ног. Однако, сам пойти на такое варварское лечение я бы не рискнул.
Первым делом я проверил, как у больной обстоит дело с сердцем. Оно работало на предельных нагрузках, учащенно и аритмично. Отправив посторонних на улицу, я занялся своим лечением. Мне показалось, что первым делом нужно восстановить работу сердечной мышцы, чем я и занялся, пытаясь стимулировать его своим силовым полем. После сеанса пульс стал ровнее и более наполненным.
Экстрасенсорный метод лечения, которым я пользовался, забирал так много сил, что после каждого сеанса мне требовался отдых, чтобы восстановить собственную энергию. Когда мы с больной немного пришли в себя, я вышел на свежий воздух к ожидавшим во дворе болельщикам. Здесь, как мне показалось, собралось все местное население.
– Ну, как там Матрена? – на правах знакомца спросил меня Иван Лукич.
– Немного лучше, – ответил я, – ее уже кто-нибудь лечил?
– А как же батюшка, я и лечила, – откликнулась чистенькая старушка с маленьким, испеченным долгими годами трудной жизни личиком.
– Чем лечила, бабушка?
– Травками, – ответила старуха.
– Покажите, какими, – попросил я.
В лечении травами я не очень силен, но на всякий случай решил проконтролировать, что она давала больной. Знахарка часто закивала головой и повела показывать свои сборы. Большинство местных трав я не знал, поэтому попросил делать отвары только из знакомых. К сожалению, выбор их был очень скудный, нашелся боярышник, пустырник и чеснок, цветы ландыша и корни одуванчика.
Отправив Аксинью домой к детям, я остался при больной. Случай был сложный, и я провозился с ней до глубокой ночи.
К утру я был никакой, но женщине стало значительно лучше. Однако, опухоль все не спадала. Делать ей надрезы на коже и выпускать лишнюю жидкость я, повторяю, не рискнул и решил, что, как только у нее восстановится сердечная деятельность, попытаться выпарить из нее лишнюю воду естественным путем – в бане.
О том, что я нахожусь в розыске, уже как-то позабылось. Слишком большая здесь была глушь, до которой почти не доходили даже отзвуки революционного лихолетья.
Скорее всего, в здешних местах еще не было боев, и о Гражданской войне народ толком ничего не знал. Потому политика и события в метрополии никого не интересовали. Крестьяне не слышали даже о продотрядах, отбирающие «излишки» зерна у селян и грабивших богатые хлебом губернии.
Дождавшись, когда больная уснет, я и сам лег и проспал несколько часов кряду. На рассвете меня разбудили новые пациенты, Здесь уже все знали о «чудодейственном» городском лекаре и недужащее население явилось ко мне лечиться Поэтому вместо того, чтобы продолжить путь, я был вынужден развернуть походный госпиталь. Целый день мне пришлось выслушивать сетование бестолковых старух и «накладывать» на болящих руки.
В деревне было тихо и спокойно. Полевые работы окончились, крестьяне никуда не спешили и пользовались нежданным развлечением.
Я попытался объяснить Ивану Лукичу, что у меня мало времени, что обстоятельства требуют срочно продолжить путь. Он смотрел на меня оловянными глазами, согласно кивал и прочувственно объяснял, что очередная тетка Агафья долго меня не задержит, а зайдет всего на минутку, потому что у нее в ухе стреляет. Отрабатывая еду и гостеприимство, я принимал и Агафью, и Марфу, и всех остальных желающих. Никто времени у меня даром не занимал, разве что каждый пациент по часу рассказывал о своих ощущениях и болезнях,
На мое счастье деревня была маленькая, иначе крестьяне продержали бы меня в ней до полного построения социализма. Единственная польза от общения с народом была в том, что мне удалось, наконец, выяснить, что попал я в 1920 год.
Поток больных иссяк только тогда, когда на улице начало темнеть. Иван Лукич весь день был у меня за ассистента и, не торопясь, рассказывал историю жизни каждого односельчанина Перед тем, как отправиться к нему на ночевку, я еще с полчаса провозился с Матреной, страдающей водянкой.
Я решил, что утром больше не дам втянуть себя в медицинские игрища, а сразу отправлюсь в лес искать дорогу домой. Теперь мне можно было делать это, не торопясь, используя деревню как свой базовый лагерь.
Глава 2
Однако, человек предполагает, а Бог располагает. Вместо того, чтобы дать мне спокойно лечь спать, Иван Лукич повел в меня в баню. Это было, конечно, не лишним, но удовольствие затянулось часа на два, после чего мы с ним еще порядком приняли на грудь домашнего вина, в просторечии, самогона. Поэтому проснулся я позже, чем собирался. Однако, это бы меня не остановило, остановило другое. Хозяйка без спроса утром выстирала все мои вещи, и мне оказалось не во что одеться.
– Это ничего, – успокоила она, когда я резко намекнул, что не просил ее о таком одолжении, – надень пока портки Лукича. Велико дело, пойдешь по своим делам не сегодня, так завтра!
Спорить против такой позиции было бесполезно, и я, тихо ропща, облачился в домотканое исподнее хозяина.
И тут же отомстил хозяйке за самоуправство, наотрез отказавшись принимать ее болезненных соседок в одних подштанниках.
– Велико дело, – попыталась она меня урезонить, – что они, мужиков в исподнем не видели!
– Простите, Елизавета Васильевна, – ехидно сказал я, – если так рассуждать, то все могут ходить голыми, а это грех!
Хозяйка обиделась и начала нарочито громко разбираться с посудой, а я, в пику ей, затеял игрища с внуками. Дети, изнывающие от скуки в тесной избе, пришли в восторг, и мы до обеда ходили на ушах. В конце концов Иван Лукич разогнал свою расшалившуюся мелюзгу, и мы всем семейством чинно сели обедать.
Рацион питания у крестьян был прост и, честно говоря, скуден: та же пшенная каша, хлеб и овсяной кисель. В этот раз меня кормили как своего, наравне со всеми, и масла в кашу попало совсем мало.
– Не до жиру, быть бы живу, – пояснил хозяин, строго глядя на приунывших детей.
Против этого возразить было нечего, и я только по нужде ковырялся деревянной ложкой в общей миске. Ели чинно, без разговоров. За малейшее баловство дед щелкал шалуна ложкой по лбу, чем и поддерживал образцовый порядок, Когда пришло время десерту – овсяному киселю, ребятня опять оживилась. Однако, доесть лакомство им не удалось. Перед домом громко заржала лошадь, и в дверь глухо бухнула чья-то нетерпеливая рука.
– Кто бы это мог быть? – удивленно сказал хозяин и уже привстал, чтобы пойти встретить незваного гостя, как дверь широко распахнулась, и в избу ввалились два вооруженных человека.
– Всем выйти на сход! – приказал низкорослый малый в кожаной куртке, играя нагайкой с вплетенными в концы ремней свинцовыми шариками, – Ишь, кулачье, как обжирается! – добавил он, оглядывая заставленный «разносолами» стол.
Дети как заколдованные смотрели на вооруженного человека круглыми от удивления глазенками,
– Будьте гостями, голубчики, – кланяясь, пригласила к столу незваных гостей хозяйка. – Не побрезгуйте отведать, что бог послал.
– Бога нет, дура, – грубо оборвал ее второй незнакомец в старой солдатской шинели, перекрещенной пулеметными лентами.
Он подошел к столу и небрежным движением смел пустую посуду и нетронутую миску с киселем на пол. Ребятишки, заиндевев, наблюдали за его странными действиями. Иван Лукич крякнул, хотел что-то сказать, но, встретив мой предупреждающий взгляд, промолчал. Не дождавшись возмущенных выпадов, солдат плюнул на пол, выматерился и вышел из избы. Следом за ним засеменил низкорослый, оглядываясь на нашу замершую компанию.
– Сей минут чтобы были на гумне! – приказал он, уже выходя из избы. – За неисполнение – расстрел!
Не успели они исчезнуть, как дети пустились в общий безутешный рев. Дед хотел их утихомирить, но раздумал и только махнул рукой.
– Это что же такое делается? – спросила, опускаясь на лавку, Елизавета Васильевна. – Что это за люди?
Мы с хозяином промолчали. Я предположил, что они явились по мою душу, а Иван Лукич просто не знал, что сказать.
– Надо идти-ть, – через минуту произнес он, вставая со своего места, – мало ли чего!..
Я пока не знал, что мне делать. Скрываться за спинами крестьян было не самым верным решением, но и идти на сходку никак не светило. Мужиков в деревне почти не было и я, со своим ростом, окажусь на самом виду,
Нужно было на что-то решится, и я рискнул.
– Принесите, пожалуйста, мою одежду, – попросил я хозяйку.
– Да, сейчас, погоди минутку, – сказала она и торопливо вышла из избы.
Старик подошел к дверям и снял со специальных колышков шапку и армяк,
– Подождите, вместе пойдем, – сказал я, – мне только одеться.
Однако, одеваться оказалось не во что. В горницу вбежала растерянная крестьянка.
– Прости, батюшка, только твоя одежа пропала! – выпалила она, глядя на меня круглыми от удивления глазами. – Я вешала ее на забор, а теперь ее там нет!
– Круто, – сказал я. – Уже успели реквизировать! Ладно, вы идите, а я останусь, не в подштанниках же мне туда являться!
– А вдруг, как и правда расстреляют? – тревожно сказал Иван Лукич. – Может, в моем старом армяке пойдешь?
– Давайте, – согласился я.
Сидеть в тревожном неведенье, не зная, что происходит в деревне, мне очень не хотелось. Елизавета Васильевна суетливо вытащила из сундука старый, изъеденный молью и временем крестьянский армяк и войлочную шапку. Я надел свои сапоги, нарядился в пропахшие нафталином и сыростью тряпки, и мы втроем пошли на гумно. Там уже собралось почти все местное население. Отстающие торопливо подтягивались. Взрослых в деревне было немного, человек сорок. Молодых мужиков видно не было, только старики и подростки. Основным населением были разных возрастов женщины,
Крестьяне, вернее будет сказать, крестьянки, тихо переговариваясь, тесным стадом толпились под суровыми взглядами строгих гостей. Тех было всего восемь человек на восьми же подводах.
Это меня удивило. На летучий отряд ЧОНА (части особого назначения) они были непохожи. Скорее всего, это был обычный продотряд.
Когда последние селяне добрались до гумна, вперед выступил одетый в малиновые галифе, кожаную куртку и кожаный же картуз с красной звездой человек с небритым лицом и красными воспаленными глазами, Он натужно откашлялся и начал говорить речь:
– Граждане крестьяне, а так же кулаки и подкулачники! Советская власть вам, как мать родная, а вы, сучья контра, сидите на хлебе и сале, когда героическая Красная армия бьет беляков и мировую контру на всех фронтах. Понятно я говорю?
Публика зашушукалась, переговариваясь между собой, но на вопрос не ответила. Не дождавшись подтверждения своим ораторским талантам, он заговорил проще:
– Советская власть прислала нас собрать у вас излишки. Кто будет прятать хлеб от голодных ртов, того в расход на месте. Мы не какие-то грабители и бандиты, а совсем наоборот! Кто к нам с любовью, тому всегда – пожалуйста! А теперь марш по избам и чтобы ни одна контрреволюционная сволочь оттедова носа не казала, стреляем без предупреждения!
– Это ничего, – успокоила она, когда я резко намекнул, что не просил ее о таком одолжении, – надень пока портки Лукича. Велико дело, пойдешь по своим делам не сегодня, так завтра!
Спорить против такой позиции было бесполезно, и я, тихо ропща, облачился в домотканое исподнее хозяина.
И тут же отомстил хозяйке за самоуправство, наотрез отказавшись принимать ее болезненных соседок в одних подштанниках.
– Велико дело, – попыталась она меня урезонить, – что они, мужиков в исподнем не видели!
– Простите, Елизавета Васильевна, – ехидно сказал я, – если так рассуждать, то все могут ходить голыми, а это грех!
Хозяйка обиделась и начала нарочито громко разбираться с посудой, а я, в пику ей, затеял игрища с внуками. Дети, изнывающие от скуки в тесной избе, пришли в восторг, и мы до обеда ходили на ушах. В конце концов Иван Лукич разогнал свою расшалившуюся мелюзгу, и мы всем семейством чинно сели обедать.
Рацион питания у крестьян был прост и, честно говоря, скуден: та же пшенная каша, хлеб и овсяной кисель. В этот раз меня кормили как своего, наравне со всеми, и масла в кашу попало совсем мало.
– Не до жиру, быть бы живу, – пояснил хозяин, строго глядя на приунывших детей.
Против этого возразить было нечего, и я только по нужде ковырялся деревянной ложкой в общей миске. Ели чинно, без разговоров. За малейшее баловство дед щелкал шалуна ложкой по лбу, чем и поддерживал образцовый порядок, Когда пришло время десерту – овсяному киселю, ребятня опять оживилась. Однако, доесть лакомство им не удалось. Перед домом громко заржала лошадь, и в дверь глухо бухнула чья-то нетерпеливая рука.
– Кто бы это мог быть? – удивленно сказал хозяин и уже привстал, чтобы пойти встретить незваного гостя, как дверь широко распахнулась, и в избу ввалились два вооруженных человека.
– Всем выйти на сход! – приказал низкорослый малый в кожаной куртке, играя нагайкой с вплетенными в концы ремней свинцовыми шариками, – Ишь, кулачье, как обжирается! – добавил он, оглядывая заставленный «разносолами» стол.
Дети как заколдованные смотрели на вооруженного человека круглыми от удивления глазенками,
– Будьте гостями, голубчики, – кланяясь, пригласила к столу незваных гостей хозяйка. – Не побрезгуйте отведать, что бог послал.
– Бога нет, дура, – грубо оборвал ее второй незнакомец в старой солдатской шинели, перекрещенной пулеметными лентами.
Он подошел к столу и небрежным движением смел пустую посуду и нетронутую миску с киселем на пол. Ребятишки, заиндевев, наблюдали за его странными действиями. Иван Лукич крякнул, хотел что-то сказать, но, встретив мой предупреждающий взгляд, промолчал. Не дождавшись возмущенных выпадов, солдат плюнул на пол, выматерился и вышел из избы. Следом за ним засеменил низкорослый, оглядываясь на нашу замершую компанию.
– Сей минут чтобы были на гумне! – приказал он, уже выходя из избы. – За неисполнение – расстрел!
Не успели они исчезнуть, как дети пустились в общий безутешный рев. Дед хотел их утихомирить, но раздумал и только махнул рукой.
– Это что же такое делается? – спросила, опускаясь на лавку, Елизавета Васильевна. – Что это за люди?
Мы с хозяином промолчали. Я предположил, что они явились по мою душу, а Иван Лукич просто не знал, что сказать.
– Надо идти-ть, – через минуту произнес он, вставая со своего места, – мало ли чего!..
Я пока не знал, что мне делать. Скрываться за спинами крестьян было не самым верным решением, но и идти на сходку никак не светило. Мужиков в деревне почти не было и я, со своим ростом, окажусь на самом виду,
Нужно было на что-то решится, и я рискнул.
– Принесите, пожалуйста, мою одежду, – попросил я хозяйку.
– Да, сейчас, погоди минутку, – сказала она и торопливо вышла из избы.
Старик подошел к дверям и снял со специальных колышков шапку и армяк,
– Подождите, вместе пойдем, – сказал я, – мне только одеться.
Однако, одеваться оказалось не во что. В горницу вбежала растерянная крестьянка.
– Прости, батюшка, только твоя одежа пропала! – выпалила она, глядя на меня круглыми от удивления глазами. – Я вешала ее на забор, а теперь ее там нет!
– Круто, – сказал я. – Уже успели реквизировать! Ладно, вы идите, а я останусь, не в подштанниках же мне туда являться!
– А вдруг, как и правда расстреляют? – тревожно сказал Иван Лукич. – Может, в моем старом армяке пойдешь?
– Давайте, – согласился я.
Сидеть в тревожном неведенье, не зная, что происходит в деревне, мне очень не хотелось. Елизавета Васильевна суетливо вытащила из сундука старый, изъеденный молью и временем крестьянский армяк и войлочную шапку. Я надел свои сапоги, нарядился в пропахшие нафталином и сыростью тряпки, и мы втроем пошли на гумно. Там уже собралось почти все местное население. Отстающие торопливо подтягивались. Взрослых в деревне было немного, человек сорок. Молодых мужиков видно не было, только старики и подростки. Основным населением были разных возрастов женщины,
Крестьяне, вернее будет сказать, крестьянки, тихо переговариваясь, тесным стадом толпились под суровыми взглядами строгих гостей. Тех было всего восемь человек на восьми же подводах.
Это меня удивило. На летучий отряд ЧОНА (части особого назначения) они были непохожи. Скорее всего, это был обычный продотряд.
Когда последние селяне добрались до гумна, вперед выступил одетый в малиновые галифе, кожаную куртку и кожаный же картуз с красной звездой человек с небритым лицом и красными воспаленными глазами, Он натужно откашлялся и начал говорить речь:
– Граждане крестьяне, а так же кулаки и подкулачники! Советская власть вам, как мать родная, а вы, сучья контра, сидите на хлебе и сале, когда героическая Красная армия бьет беляков и мировую контру на всех фронтах. Понятно я говорю?
Публика зашушукалась, переговариваясь между собой, но на вопрос не ответила. Не дождавшись подтверждения своим ораторским талантам, он заговорил проще:
– Советская власть прислала нас собрать у вас излишки. Кто будет прятать хлеб от голодных ртов, того в расход на месте. Мы не какие-то грабители и бандиты, а совсем наоборот! Кто к нам с любовью, тому всегда – пожалуйста! А теперь марш по избам и чтобы ни одна контрреволюционная сволочь оттедова носа не казала, стреляем без предупреждения!