Глава 12

   Мы с кашеваром Степаном до самой ночи прятались в чахлом березняке и только чудом нас не нашли казаки. Остальные запорожцы погибли в сечи, не своей, а самой обычной боевой стычке, когда против одной сабли оказалось десять безжалостных клинков, Степана спасло чудо, меня излишняя осторожность и недоверчивость. Теперь он лежал на сухой траве без своего оселедца и куска кожи на голове, а я сидел рядом с ним и собирался его лечить.
   – Как же они могли, – в который раз начинал бормотать он, – они ведь такие же, как и мы казаки!
   – Такие, да видно не такие, – так же в очередной раз говорил я, заматывая ему голову порванной на полосы нижней рубахой, – Говорил я вам, нельзя к ним ехать, не послушались...
   Хотя я считал себя полностью правым, но чувство вины не проходило. Так бывает всегда, когда нарушается артельный принцип. Как я не уговаривал запорожцев не ехать прямо без разведки в ватагу, сотню, курень, даже не знаю, как правильно назвать банду, которую мы догнали сегодня по утру, они так свято верили в казацкую честь и братство, что слушать меня не стали. Я, чтобы не стать агнцем на заклании, следовать с ними отказался и наблюдал за всеми событиями со стороны.
   Мои запорожцы открыто подъехали к казакам, гнавшим гурьбу крестьян, долго о чем-то с ними спорили, потом те и другие вытащили сабли, и началась рубка. Броситься им на помощь меня удержали не трусость или чувство самосохранение, хотя и это имело место, а простой расчет. Бандитов было больше сотни, и порубить пятерых или шестерых для них не имело никакого значения.
   Потом я увидел, как из галдящей, сверкающей клинками толпы, выскочила лошадь, с лежащем на шее всадником, узнал в нем нашего кашевара и пока за ним не организовали погоню, перехватил и ускакал.
   Скорее всего, кто-то из казаков увидел, что у их «неблаговидного» поступка есть свидетель и теперь они группами по десять человек прочесывали окрестные леса, пока счастливо для нам, обходя чахлую рощицу, в которой мы со Степаном прятались.
   – Но ведь они казаки! – опять завел свое парень, но я на него прикрикнул, велел, что бы он лежал и не вертелся. После чего приступил к своим шаманским упражнениям.
   Скоро у меня, как обычно бывает, занемели мышцы, и навалилась усталость. Кашевар же успокоился и, кажется, задремал. Лошади со связанными ногами лежали в самой середине рощицы. Что бы они нас не выдали, пришлось воспользоваться походным опытом убитого Селима. Я передохнул несколько минут, позвал Полкана, и пошел проверить диспозицию. Наша рощица из пары десятков молодых берез, находилась почти в центре большой пустоши, с трех сторон окруженной лесами. Возле дальнего леса несколько всадников о чем-то совещались, съехавшись тесной группой. Расстояние до них было приличное, около километра и рассмотреть детали я не смог. Других казачьих разъездов видно не было, они, скорее всего, искали нас в лесу.
   До заката было около часа и можно было надеяться, что за это время на нас не наткнутся.
   – Вот так-то, друг Полкан, – сказал я собаке, – выходит, зря ты нашел этих казаков, накликал гибель на хороших людей!
   Пес будто понял, заскулил, виновато поджал хвост, лег рядом со мной и потребовал ласки, Пришлось гладить ему залепленную репьями голову. Его вины в гибели запорожцев не было. Я вытянулся на траве, покусывал травинку, и думал, что делать дальше. Казаков оказалось слишком много, что бы можно было рассчитывать победить их силой. Нужна была какая-нибудь военная хитрость, но ничего толкового пока на ум не шло. Слишком внезапно случилась трагедия, и у меня еще не прошла растерянность.
   – Ну, что там видно? – спросил сзади голос кашевара.
   Я удивился, что он так быстро оправился. Рана его была не опасна для жизни, но болезненная и он потерял много крови. Я обернулся. Степан, с перевязанной пропитанными кровью тряпками головой и надетой поверх бинтов папахой, лежал в полушаге от меня, и тоже рассматривал пустошь.
   – Как ты? – поинтересовался я.
   – А... – пренебрежительно сказа он, демонстрируя стоическое отношение к собственному здоровью, – как-нибудь выдюжу.
   – Что там у вас случилось? – спросил я, имея в виду их стычку с бандитами. До сих пор поговорить нам не удавалось, было не до того.
   – Подъехали мы, значит, они нас окружили, Загоруйка и говорит...
   – Загоруйка это ваш старший, тот, что был в бабьем летнике? – уточнил я.
   – Ага, – кивнул Степан, – Загоруйка и спрашивает, кто, мол, у вас тут за атамана.
   Выехал один, оказался из наших из Сечи, он еще до меня там был, потом сбежал, на краже попался. Загоруйка то его знает, он в сечи давно. Ну, вот, Загоруйка как этого атамана увидел, так сразу и помрачнел. У нас в Сечи, если за кражу, да еще у своих, одно – смерть. Такое никак невозможно! Он, значит, и говорит Панасу, ты говорит, Панас, как такое мог совершить...
   Я понял, что дослушать эту историю до конца мне все равно не удастся, и перешел к вопросам:
   – Сколько их там человек?
   – Чего? – с трудом вернулся ко мне из недавнего прошлого Степан. – Человек, говоришь? Казаков что ли?
   – Казаков.
   – Так кто же их считал.
   – Ну, сотня, две?
   Степан задумался, лежал, шевеля губами, будто пересчитывал одного за другим всех противников. Потом покачал головой:
   – Много, думаю, будет. Может, вся сотня, а то и две, Кто их разберет. Я в счете не очень силен. Саблей, это да, помахать могу, а считать не приучен.
   – Ладно. А крестьяне где были?
   – Крестьяне? Мужики что ли?
   – Да, мужики, – подтвердил я.
   – Там, невдалеке стояли, – он задумался и вернулся к тому, что волновало. – Если атаман вор, то какие они будут казаки? Может, они про Панаса и не знали, что он с Сечи сбежал? …..
   – Мужиков там сколько? Ты, Степа, не отвлекайся, вспоминай.
   – Много мужиков и баб много. Так вот Загоруйка Панасу и говорит...
   Я понял, что все равно, пока он не расскажет все подробности недавно пережитых событий, ничего токового сказать не сможет. Потому больше не перебивал, но и не слушал, просто лежал и наблюдал, как садится солнце. Дни делались все короче...
   – Тогда Загоруйка, – говорил между тем кашевар, – как выхватит саблю и вскричит...
   Пока никаких положительных сдвигов для возвращении из прошлого у меня не было. Правда, среди убитых крестьян, моего знакомого Гривова не оказалось. Казаки порубили стариков и ослабевших детей, которых все равно было не довезти до невольничьего рынка.
   – Тут он как махнет саблей, так Панаса надвое от плеча до пояса. Я сам двоих порубить успел, а тут меня как сзади... Ну, дальше ты и сам знаешь...
   Из всего длинного рассказа удалось выяснить только то, что атаман убит и теперь у казаков, скорее всего, междувластие. Если даже они успели выбрать нового предводителя, то булаву он держит пока не крепко и беспрекословным авторитетом не пользуется.
   – Понятно. Тогда ночью попробуем на них напасть. Ты как, сможешь держаться в седле?
   – А ты надо мной еще руками поводишь? Очень после этого в голове проясняется.
   – Повожу, – пообещал я, – а пока отдыхать. Поедем в середине ночи, когда они заснут.
   – Ишь, ты, а я думал, что ты боязливый. Что же ты тогда вместе со всеми не поехал?
   – Не хотел зазря погибать. А кто боязливый, кто нет, время покажет.
   Степан тяжело вздохнул, видимо вспомнил товарищей и замолчал. Свою дневную норму слов, он уже явно выговорил. Уже совсем стемнело, только на западе еще светилась узкая розовая полоска. Я распутал лошадей, которых теперь стало невозможно увидеть со стороны, примостился на густой пахнущей сеном и летом траве и попытался уснуть.
   Разбудила меня лесная ночная птица. Ночь была в самом разгаре, в просветах между облаками сияли звезды. Я тронул за плечо кашевара, и он тотчас привстал.
   – Скоро выступать, – сказал я. – Как твоя голова?
   – Трещит, – невнятно пробормотал он, – будь она неладна.
   – Сейчас попробую тебе помочь, – пообещал я, вставая и разминая затекшее, занемевшее на ночной прохладе тело.
   Времени было около двух часов и до начала «операции возмездия» оставался примерно час. Напасть на казаков я рассчитывал под утро, когда у людей самый крепкий сон. Прогнозировать, что из этого получиться было невозможно.
   Времени на лечение Степана ушло немного, так что мы успели еще подкрепиться вяленным мясом и азиатским сыром из переметной сумы кочевника. Потом оседлали лошадей и поехали в сторону казачьего лагеря. Я рассчитывал, что они, проискав нас почти целый день, на ночь глядя, никуда не поехали и остались на старом месте. Иначе вся моя задумка летела к черту.
   Соблюдая осторожность, то есть шагом, мы преодолели полтора километра пустоши. Когда впереди стал, виден отсвет костров, остановились. Дальше предстояло идти пешком. Я еще не доверял своей новой лошади, и чтобы она не сбежала, связал ее поводьями с жеребцом Степана.
   – Ну, что с Богом? – спросил меня кашевар и перекрестился.
   – С Богом, – ответил я. – Значит, действуем, как договорились. Если что не так, сразу же назад. В сечу не ввязывайся, теперь они никуда от нас не денутся.
   План у меня был простой: миновать или обезвредить караульных, если таковые окажутся, освободить крестьян и с их помощью разделаться с казаками. План был, оставалась сущая малость – претворить его в жизнь.
   Мы пошли в направлении казачьей стоянки. Пока кругом было тихо, и никакие караульные нас не останавливали. На это я, собственно, и рассчитывал, кому может придти в голову, что дичь вдруг сама начнет охотиться.
   Мы близко подошли к костру вокруг, которого спало несколько человек. Бодрствовал только один, следил за огнем и в тот момент, когда мы к ним подрались, подбрасывал хворост.
   Увидев нас, он повернул голову и слепо прищурился, пытаясь по темным силуэтам понять, кого принесла нелегкая. Не узнал и спросил:
   – Никак ты, Трофим?
   – Я, – ответил кашевар, наклонился, запрокинул ему голову и одним движением перерезал горло. Дежурный попытался вскрикнуть, но воздух вместе с кровью только запузырился в широкой страшной даже в тусклых отблесках костра ране.
   О таком мы со Степаном не договаривались, но возразить мне было нечего: суровое, безжалостное время; и пришлось отвернуться, что бы не видеть страшную агонию несчастного. Степан, между тем, оттолкнул тело убитого и позвал:
   – Пошли скорее.
   Кругом, как и прежде, было спокойно. На земле в разных позах спали казаки. Я пошел дальше, осторожно обходя тела. Полкан шел за мной, как говорится, след в след. Вдруг из темноты выступил очень большой человек. Он увидел нас, остановился, не доходя нескольких шагов, и неожиданно закричала:
   – Казаки, ко мне, татары!
   Как будто ожидали, с земли вскочило сразу несколько человек. Я понял, почему кричит здоровый, и сорвал с себя лисью шапку. Однако было поздно. В меня сразу вцепилось несколько рук. Пришлось отбиваться саблей, полосуя не глядя. Хватка ослабела, я вырвался и бросился бежать, спотыкаясь на неровной почве. Сзади продолжали кричать, причем еще пронзительнее и тревожнее. Я решил, что в плен попал кашевар и кинулся назад, рассчитывая хоть как-то ему помочь, но тут же столкнулся с самим Степаном.
   – Туда! – приказал он и потащил меня за собой.
   Мы миновали казачий стан и только тогда остановились. Вопли и проклятия возле костра не смолкали, делались еще громче.
   – Не знаешь, где Полкан? – спросил я запорожца.
   – Там был, – махнул он рукой.
   – Волки, волки! – будто в подтверждении его слов, закричал издалека высокий юношеский голос. – Спасайся, кто может!
   – Вот и Полкан объявился, – сказал я, вглядываясь в темень, – как бы чего с ним не случилось!
   Шум и крики все продолжались, нам пора было уходить, но я тянул, ожидая появление собаки. И, действительно, скоро она появилась, но в самом жалком виде. Пес вынырнул из черноты, добрел до нас и повалился на землю.
   – Готов, – сказа Степан, – пошли отсюда.
   – Я его не оставлю, – решительно сказал я, и поднял на руки. Он жалобно заскулил.
   – Брось его, иначе нам не уйти, – тревожно сказал запорожец, вслушиваясь в гвалт на казачьем стане.
   – Ничего, – упрямо проговорил я, торопливо направляясь в сторону оставленных лошадей.
   Собака была достаточно тяжелой, чтобы бегать с ней на руках, но бросать ее на верную гибель я не мог и не хотел. Пришлось поднапрячься. Степан уже успел скрыться, а я продолжал пыхтеть, преодолевая густые заросли. Наконец удалось выбраться на пустошь. Теперь бежать было легче, но пес у меня совсем сомлел и, кажется, потерял сознание. Руки и одежда стали липкими от его крови. Понять характер ранений в темноте и такой ситуации было невозможно, оставалось предполагать, что его порубили саблей. Наконец впереди показалось что-то темное, и меня окликнул кашевар. Я подошел к лошадям и опустил собаку на землю.
   – Живой? – спросил запорожец.
   Он уже был в седле и, привстав в стременах, всматривался в ночь.
   – Помоги, – попросил я, садясь на лошадь.
   Степан легко соскочил наземь и подал мне собаку. Конь тревожно переступал ногами, чуя запах крови.
   – Скачем туда, – показал я на самый близкий лес.
   – Лучше на старое место, – возразил запорожец, – там нас искать не станут.
   – Нет, мне нужен свет, осмотреть Полкана, – ответил я и поскакал в сторону леса.
   Людям не любящим животных такое решение покажется странным, простой блажью или чудачеством. Остальные, думаю, меня поймут. Степан не понял. Объяснять ему ничего я не стал, оставил право следовать за мной или делать, что заблагорассудиться. Он смирился.
   В лесу я разжег костер и, наконец, смог осмотреть пса. Как и предполагал, ему досталось несколько ударов саблей. Кроме одной глубокой раны, это были просто порезы. Сколько я мог разуметь, ничего грозящего жизни не было, и порадовался, что не бросил его на смерть и растерзание.
   – Завтра, послезавтра сможет ходить, – сказал я запорожцу, внимательно наблюдавшему за тем, как я лечу пса.
   – До послезавтра дожить еще нужно, – недовольно ответил он. – На нас теперь такую охоту устроят...
   – Ничего, отобьемся, – легкомысленно пообещал я. – У меня лук хороший и стрел полный колчан. Ты Рэмбо случайно не знаешь? Он и не от таких отбивался.
   – Кто такой, с какого куреня? – заинтересовался Степан.
   – С Голливудского.
   – Кажется, слышал о таком, только его как-то по-другому звали.
   Пока я занимался лечением собаки, рассвело, и о перемещениях по открытой местности можно было забыть. Я рассчитывал, что большая часть казаков станет нас искать в дальних лесах, а не тут у себя под боком. А с пятерыми, шестерыми мы из засады справимся. Степан пошел на опушку следить за противником. Мы остались вдвоем с псом. Полкан лежал вытянувшись на здоровом боку и поскуливал.
   – Что, брат, досталось тебе? – спросил я, вытаскивая из его шкуры намертво прилепившиеся репьи.
   Пес открыл один глаз, посмотрел на меня с грустным собачьим обаянием и утвердительно вздохнул.
   – Ничего, скоро выздоровеешь, – пообещал я, и пока было время, продолжил свое экстрасенсорное лечение.
   – Тарас! – окликнул меня кашевар. – Иди сюда, глянь, эти уходят!
   Он принципиально не называл наших противников казаками, отказывая им в такой чести. Мне новость не понравилась. Стратегически это место было удобно для маневра и если банда уйдет за Оку, то подобраться к ней будет сложнее.
   – Сейчас кончу с Полканом и подойду, – ответил я.
   Степан обернулся, когда я появился сзади. Кивнул на пустошь, по которой ехал довольно значительный конный отряд.
   – Вон они, уходят!
   Мне так не показалось. Казаки ехали нестройной кучей и направлялись к синеющему вдалеке лесу. Одни, без пленных.
   – Это они нас поехали ловить! – сказал я. – А не пойти ли нам проведать оставшихся казаков?
   – Вдвоем? – удивился Степан. – Порубят!
   – Почему? Мы их обманем!
   Не знаю, отчего это случилось, но нынешним утром у меня было прекрасное настроение. В членах появилась удивительная легкость, и потянуло на рискованные авантюры.
   – Правда, пошли, пока их мало! Поменяемся платьем, что бы они тебя не узнали! Да и так, думаю...
   Я критически смотрел парня. Голова замотана тряпками, один глаз заплыл, и вид не самый воинственный.
   – Наденешь мой камзол, а я твой жупан. Скажем, что отбились от своих ватаг!
   Кашевар с сомнением покачал головой, но кажется, идея ему начинала нравиться.
   – А коней куда? – спросил он и сам же ответил. – Здесь оставим, чего им станется, опять же твой Полкан постережет!
   Казачья гурьба, между тем, удалялась все дальше. Теперь до них было не меньше километра. Люди и лошади поглощаемые расстоянием слились в одну темную массу. Нужно было на что-то решаться.
   – Ну что, пошли? – спросил я.
   – А, где наша не пропадала! Будь, что будет! – воскликнул он.
   Мы тотчас обменялись верхним платьем. Мой бархатный красный «камзол» ко всем своим прежним достоинствам за эту ночь приобрел новые, бурые пятна собачьей крови. Одежда запорожца была не в лучшем состоянии, так что из нас получалась такая классная бомжовая парочка, что не стыдно было бы показаться даже возле трех вокзалов в Москве.
   Мы открыто вышли из леса, и не торопясь, направились в сторону казачьего лагеря. Солнце уже взошло, и день обещал быть ясным и теплым. Мы пробирались сквозь густую траву и молодой кустарник, На месте этой пустоши, судя по следам, недавно было поле, а теперь земля то ли отдыхала от пахоты, то ли, просто лишилась хозяев и заросла сорняками. Соцветия буйных трав со зрелыми семенами уже желтели и готовились к осеннему умиранию. Листья кустарников огрубели, стали темно зелеными, а кое где даже поменяли цвет на яркий, осенний.
   – Красивое место, – сказал я.
   Запорожец удивленно посмотрел сначала на меня, потом на пустошь и неопределенно пожал плечами. Суждения о красоте явно не входили в круг его интересов.
   – Если сложу голову, то не даром! – мрачно заявил он, когда мы подошли к леску, в котором расположились казаки. – Они меня долго будут помнить!
   Я промолчал. Впереди, между деревьями, показалось несколько пасшихся лошадей. Я насчитал девять голов. Выходило, что столько же, если не больше казаков осталось в лагере. Конечно, это было много для нас двоих, но если учитывать фактор внезапности и мое настроение, то терпимо. Будь их пятнадцать, было бы значительно хуже.
   Лесок, который я впервые увидел при свете дня, был молодой, чахлый и ничем не интересный. Давешний костер не горел, но возле него сидело четверо человек. Судя по окровавленным повязкам, раненные. Рядом лежало еще трое.
   Нас они пока не заметили.
   – Здорово, казаки! – поздоровался я, останавливаясь в нескольких шагах.
   На голос обернулись, нас со Степаном осмотрели, но никто не встал.
   – Здорово, коли, не шутишь, – откликнулся только один, вислоусый, славянского типа, но с крупным кавказским носом. – Кто такие?
   – Казаки, – ответил я, – отстали от своих.
   Интерес к нам слегка увеличился, привстал со своего места даже один из лежавших, странный тип с явно бандитской мордой, в красных турецкий шароварах и рваном крестьянском зипуне.
   – Казаки, говоришь! – сказал он, разглядывая нас прищуренными глазами. – Кто атаман?
   – Прокопий, – ответил за меня Степан, лучше знавший казацкие реалии.
   – Знаю его, славный атаман, – вмешался в разговор крупный казак с непомерно длинным оселедцем, заплетенном по-китайски в косицу. От этого вид у него был отнюдь не героический, несмотря на широкие плечи и мужественно заросшую щетиной рожу.
   – А чего такие побитые? – продолжил допрос вислоусый, тот что первым откликнувшийся на мое приветствие.
   – Да и вы, я гляжу, не лучше, – сердито сказал Степан. – Кто вас так подрал?
   Ему не ответили. Казаки переглянулись, видимо, оценивая дерзость незнакомца. Какое-то время все молчали. Мы продолжали стоять, не доходя до кострища, не приближаясь и, тем более, не садясь рядом с хозяевами. Впрочем, сесть нас никто и не приглашал. Соблюдалась нормальная обоюдная осторожность.
   – Волков не встречали? – вдруг спросил владелец красных шальзар.
   Я понял откуда дует ветер и, не давая кашевару ответить, показал на его голову.
   – Встречали, ему один волчара чуть башку не отгрыз! Еле отбились!
   – И нас вчера подрали, – меланхолично поведал вислоусый. – Не волки, а оборотни.
   Миколе глотку клыком от уха до уха располосовали, как ножом! Сколько живу, такого не видел!
   Микола, скорее всего и был тот самый дежурный у костра, которому Степан перерезал горло.
   – И большая стая была? – заинтересовано спросил я.
   – Большая, штук два ста, их тут столько ночью на нас наскочило, едва отбились. Наших десятеро полегло!
   Это меня удивило. На моих глазах, Степан зарезал дежурного, потом, ненадолго оставшись один, в кутерьме, мог убить еще кого-то, ну, и я, отбиваясь в темноте от насевших казаков, мог ранить одного, от силы двоих. Десять человек, только убитыми, было слишком много и никак не соответствовало событиям прошедшей ночи. Я, грешным делом, подумал, не сами ли они в темноте, да еще с испуга, побил друг друга.
   – А мы только с одним столкнулись, – в свою очередь, сказал я.
   – Оборотни, – не слушая, продолжил тот же казак, – больше некому. Рвали в клочья. Кому скажи, не поверит!
   – Может быть, вы невинных христьян обидели? – не выдержал и вмешался в разговор Степан, имея в виду то ли своих погибших товарищей, то ли плененных и убитых крестьян. – Тогда понятно, за что вам волки отомстили.
   – Этого быть не может, – сказал еще один из лежавших до сих пор казаков. – Мы свою честь знаем, и дурного дела за нами нет. Может, только какой колдун притравил проклятых тварей!
   Объяснять подлым людям их неблаговидные поступки, последнее и, главное, бесполезное дело. Все мерзавцы получая по заслугам, как правило, считают себя невинными жертвами, пострадавшими за какую-то свою собственную правду. Потому я даже не попытался морализировать, и спросил, надеясь узнать, когда вернется основная группа.
   – А что вас так мало? Неужели всех волки погрызли?
   – Нет, ватага по делу отъехала, – после паузы ответил вислоусый, – скоро будет. Да вы садитесь, подождите атамана. Никак хотите к нам прибиться?
   – Ну, если вы правильные казаки, почему и не прибиться, – опять не выдержал Степан, – если же обычаев не чтите и казачье имя позорите, то нам с вами не по пути.
   Мне показалось, что поторопился он зря. Присутствующие сразу как-то напряглись и тревожно уставились на парня. Сам же Степан гордо встал, подперев бок рукой, и свысока, в прямом и переносном смысле, смотрел на отступников.
   – Сдается мне, что это ты к нам с запорожцами приезжал, – вдруг воскликнул владелец красных шальвар и вскочил, хватаясь за рукоять сабли. Однако Степан оказался проворнее и так махнул своим длинным клинком, что у казака разом отскочила голова, с глухим стуком упала на землю и покатилась в строну. Наступила такая тишина, что стали слышны птицы, щебечущие в кронах деревьев.
   Мне тоже однажды случилось обезглавить противника, но получилось это случайно и отнюдь не так лихо, как сделал запорожец. Раненые казаки, люди не робкого десятка, изваяниями застыли на своих местах. Видимо никто не хотел стать вторым. Наконец вислоусый, откашлялся и заговорил негромким голосом:
   – Ты, парень, того, на нас сердце не держи! Не мы виной в твоих товарищах. Это атаман наш покойный Панас, удумал так гостей привечать. Мы же сами казаки правильные, законы знаем. Воюем только против басурман.
   Договорить он не успел. На Степана, прямо с земли с кривым турецким кинжалом в руке, бросился владелец заплетенного оселедца. Теперь уже мне пришлось взмахнуть саблей и в последний момент помешать ему, воткнуть клинок в живот запорожца. Удар, надо сказать, получился, хотя я на лишнюю секунду задержался вытаскивая из тугих ножен клинок. Казак упал прямо в ноги кашевара и натужно закричав, пытался ползти, скребя землю ногтями.
   И опять о происходящем никто не сказал ни слова. На разрубленную голову товарища казаки старались не смотреть. Вислоусый как запнулся на полуслове, так и сидел с открытым ртом. Я думаю, то, что казаки не попытались всем скопом оказать сопротивление было из-за того, что все они были ранены.
   Не дождавшись протестов, я спросил:
   – Где крестьяне, что вы угнали?
   Мне не ответили, было, похоже, что больше никто не хотел высовываться. Что им грозит от казацкого сообщества и, особенно, запорожцев они представляли вполне реально.
   – Ты говори, – указал я саблей на вислоухого.
   Казак смутился, наконец, закрыл рот с несколькими выбитыми зубами и, кашлянув, ответил:
   – Так они, в овраге, – махнул он рукой, указывая направление.
   – Всем встать, – приказал я, хотя двое из лежащих, были явно тяжелораненые. Однако оставлять у себя за спиной пятую колону я не собирался. – Кто не сможет, я помогу, – добавил я, демонстративно играя клинком.
   Намек поняли. Все пятеро медленно поднялись.
   – Отцепите сабли и ножи, кто оставит оружие, зарублю, – вступил в разговор Степан.
   В серьезности его намерений никто не усомнился, и оружие полетело в кучу.
   – Теперь ведите к крестьянам, – приказал я и, поверженное воинство, спотыкаясь и помогая тяжело раненным товарищам, побрело вглубь леса. Мы со Степаном шли следом, отстав, на всякий случай, шагов на пять. Однако героя способного поднять против тиранов массы не нашлось, и мы без проблем добрались до места. Впереди виднелся невысокий вал, за которым угадывался овраг. Откуда, снизу, было слышно нестройное хоровое пение. Голоса были женские, какие-то унылые. Наши провожатые пошли прямо к валу.