Сергей Шхиян
Юродивый
Тридцатилетний москвич, обычный горожанин Алексей Григорьевич Крылов во время туристической поездки, в заброшенной деревне знакомится с необычной женщиной Марфой Оковной, представительницей побочной ветви человечества, людьми, живущими по несколько сот лет. По ее просьбе, он отправляется на розыски пропавшего во время штурма крепости Измаил жениха. Перейдя «реку времени» он оказывается в 1799 году.
Крылов попадает в имение своего далекого предка. Там он встречает крепостную девушку Алевтину и спасает ее от смерти. Сельская колдунья Ульяна одаряет Алевтину способностью слышать мысли людей, а Алексея – использоватьсвои врожденные экстрасенсорные способности. Он становится популярным целителем.[1]
Праздная жизнь в роли русского барина приводит к тому, что у молодых людей начинается бурный роман, оканчивающийся свадьбой. В самом начале медового месяца его жену по приказу императора арестовывают и увозят в Петербург. Алексей едет следом. Пробраться через половину страны без документов невозможно, и Крылов вынужден неспешно путешествовать вместе со своим предком, поручиком лейб-гвардии[2].
Через новых знакомых Крылову удается узнать причину ареста жены. По слухам, дошедшим до императора, ее посчитали внучкой Ивана VI, сына принца Антона Ульриха Брауншвейгского, русского императора, в годовалом возрасте заточенного в Шлиссельбургскую крепость. Опасаясь появления претендентов на престол, император приказал провести расследование и, убедившись в отсутствии у девушки преступных намерений, отправляет ее в монастырь.[3]
Крылов, оказавшись в столице, хитростью проникает в Зимний дворец, в котором содержат его жену. После короткой встречи с Алевтиной, он случайно сталкивается с императором и вызывает у того подозрение. Алексея арестовывают, но ему удается бежать из-под стражи. Однако вскоре; совсем по другому поводу, он попадает в каземат Петропавловской крепости и знакомится с сокамерником, человеком явно неземного происхождения. Во время доверительных бесед «инопланетянин» намекает на существование на земле темных и светлых сил, находящихся в постоянной борьбе друг с другом. В этой борьбе, по его словам, принимает участие и Крылов.[4]
Сокамерники помогают друг другу выжить и вместе бегут из заключения. Оказывается, что забрать Алевтину из монастыря слишком рискованно. Такая попытка может стоить ей жизни, и Крылов решает переждать полтора года, до известной ему даты смерти Павла I.
Оказавшись в знакомых местах, он ищет чем занять досуг и случайно садится на старинную могильную плиту, оказавшуюся «машиной времени». Не понимая, что с ним происходит, он переносится в середину XIX века и оказывается без документов и средств к существованию в 1856 году. Крылов возвращается в город Троицк.[5]
Однако там его ожидает арест и неопределенно долгое заключение в тюрьме по ложному обвинению. Чтобы отделаться от «оборотня» полицейского, он опять использует «машину времени», пытаясь вернуться в свое время, но вместо этою попадает в недавнее прошлое. Там его встречают легендарные герой революции, беззаветно преданные новым идеалам коммунизма. Он борется не только за свою жизнь, ему приходится спасать от гибели целую деревню.[6]
Он возвращается в наше время, но и тут вновь для пего находится работа. Бандиты, оборотни, торговцы живым товаром, все те, кто мешает жить честным людям, становятся его врагами. И, даже оказавшись победителем, он, спасая свою жизнь, вынужден опять бежать в прошлое.[7]
Алексей Крылов отправляется в 1900 год. Там он встречается с легендарной революционеркой Коллонтай. Она узнает, что Крылов обладает солидным состоянием и требует отдать деньги на борьбу ее партии с царизмом. Он отказывается, и за ним начинается охота...[8]
Спасаясь сам, он выручает женщину и ее детей от насилия, лечит раненого купца. Однако оказывается, что будущее целой державы напрямую связано с этими поступками.[9]
Крах постиг прежнюю царскую династию. Лжедмитрий идет на Москву. Молодому царю Федору Годунову осталось править несколько недель. Крылов пытается удержать неправедную руку судьбы и покарать безумцев.[10]
Начинается новый XVII век, и с ним приходит страшное Смутное время. К Москве с армией приближается Самозванец. Алексей Крылов пытается помочь царской семье спастись, но для этого ему самому еще нужно избавиться от нависшей над ним самим опасности.[11]
Пала династия царей Годуновых. В Москве новый царь. Новые люди рвутся к власти, расцветают заговоры. Русь балансирует на грани пропасти...[12]
Спасая Москву от пожара и государственного переворота, Крылов ущемил интересы многих сильных мира сего. Его ловят и собираются убить. Ему остается одно, бежать, бежать, бежать...[13]
Крылов попадает в имение своего далекого предка. Там он встречает крепостную девушку Алевтину и спасает ее от смерти. Сельская колдунья Ульяна одаряет Алевтину способностью слышать мысли людей, а Алексея – использоватьсвои врожденные экстрасенсорные способности. Он становится популярным целителем.[1]
Праздная жизнь в роли русского барина приводит к тому, что у молодых людей начинается бурный роман, оканчивающийся свадьбой. В самом начале медового месяца его жену по приказу императора арестовывают и увозят в Петербург. Алексей едет следом. Пробраться через половину страны без документов невозможно, и Крылов вынужден неспешно путешествовать вместе со своим предком, поручиком лейб-гвардии[2].
Через новых знакомых Крылову удается узнать причину ареста жены. По слухам, дошедшим до императора, ее посчитали внучкой Ивана VI, сына принца Антона Ульриха Брауншвейгского, русского императора, в годовалом возрасте заточенного в Шлиссельбургскую крепость. Опасаясь появления претендентов на престол, император приказал провести расследование и, убедившись в отсутствии у девушки преступных намерений, отправляет ее в монастырь.[3]
Крылов, оказавшись в столице, хитростью проникает в Зимний дворец, в котором содержат его жену. После короткой встречи с Алевтиной, он случайно сталкивается с императором и вызывает у того подозрение. Алексея арестовывают, но ему удается бежать из-под стражи. Однако вскоре; совсем по другому поводу, он попадает в каземат Петропавловской крепости и знакомится с сокамерником, человеком явно неземного происхождения. Во время доверительных бесед «инопланетянин» намекает на существование на земле темных и светлых сил, находящихся в постоянной борьбе друг с другом. В этой борьбе, по его словам, принимает участие и Крылов.[4]
Сокамерники помогают друг другу выжить и вместе бегут из заключения. Оказывается, что забрать Алевтину из монастыря слишком рискованно. Такая попытка может стоить ей жизни, и Крылов решает переждать полтора года, до известной ему даты смерти Павла I.
Оказавшись в знакомых местах, он ищет чем занять досуг и случайно садится на старинную могильную плиту, оказавшуюся «машиной времени». Не понимая, что с ним происходит, он переносится в середину XIX века и оказывается без документов и средств к существованию в 1856 году. Крылов возвращается в город Троицк.[5]
Однако там его ожидает арест и неопределенно долгое заключение в тюрьме по ложному обвинению. Чтобы отделаться от «оборотня» полицейского, он опять использует «машину времени», пытаясь вернуться в свое время, но вместо этою попадает в недавнее прошлое. Там его встречают легендарные герой революции, беззаветно преданные новым идеалам коммунизма. Он борется не только за свою жизнь, ему приходится спасать от гибели целую деревню.[6]
Он возвращается в наше время, но и тут вновь для пего находится работа. Бандиты, оборотни, торговцы живым товаром, все те, кто мешает жить честным людям, становятся его врагами. И, даже оказавшись победителем, он, спасая свою жизнь, вынужден опять бежать в прошлое.[7]
Алексей Крылов отправляется в 1900 год. Там он встречается с легендарной революционеркой Коллонтай. Она узнает, что Крылов обладает солидным состоянием и требует отдать деньги на борьбу ее партии с царизмом. Он отказывается, и за ним начинается охота...[8]
Спасаясь сам, он выручает женщину и ее детей от насилия, лечит раненого купца. Однако оказывается, что будущее целой державы напрямую связано с этими поступками.[9]
Крах постиг прежнюю царскую династию. Лжедмитрий идет на Москву. Молодому царю Федору Годунову осталось править несколько недель. Крылов пытается удержать неправедную руку судьбы и покарать безумцев.[10]
Начинается новый XVII век, и с ним приходит страшное Смутное время. К Москве с армией приближается Самозванец. Алексей Крылов пытается помочь царской семье спастись, но для этого ему самому еще нужно избавиться от нависшей над ним самим опасности.[11]
Пала династия царей Годуновых. В Москве новый царь. Новые люди рвутся к власти, расцветают заговоры. Русь балансирует на грани пропасти...[12]
Спасая Москву от пожара и государственного переворота, Крылов ущемил интересы многих сильных мира сего. Его ловят и собираются убить. Ему остается одно, бежать, бежать, бежать...[13]
Глава 1
В какие-то периоды своей истории, люди, непонятно почему, внезапно забывают прошлое, перестают помнить его уроки и из всех сил стремятся наступить на старые грабли бессмысленной ненависти друг к другу, кровопролитных опустошительных воин. Почему это происходит?
Гипотез как обычно существует множество. Что хорошее, а гипотезы мы создавать умеем. Кто-то верит во влияние космоса, другие в неблагоприятное расположение звезд, иные в злую волю демонов, заговоры негодяев, или даже целых «плохих» народов. Для того чтобы что-то утверждать или оспаривать, мне кажется, нужно, как минимум, располагать в этой области хоть какими-то бесспорными знаниями. Чем мы большей частью, не владеем. Впрочем, это безответственным заявлениям и спорам ничуть не мешает.
Лично я ни с кем дискутировать не собираюсь, как и морочить голову почтенным читателям доморощенными построениями моделей развития человечества. Кому-то дано блистательно собрать в одну кучу не стыкующиеся натяжки, а потом из этого металлолома строить необыкновенной красоты конструкции, мне – нет. Потому и приходится искать смысл бытия в причинах обыденных, лежащих для меня на поверхности. До ответа на этот всеобъемлющий вопрос, дело обычно не доходит, но вопросов появляется множество.
С чего вдруг у одних людей развивается ненависть к другим людям, причем такая непримиримая, что они считают своим высшим долгом убить себе подобного, а главное предназначение жизни видят в том, чтобы сложить свою единственную, неповторимую голову за какую-нибудь высокую идею? На мой непросвещенный взгляд, обычно, дурацкую!
Почему всегда так легко находятся причины для агрессии? Люди вдруг замечают, что кто-то не так смотрит на них самих, на их страну, не по их правилам молится Всевышнему, а то и того хуже, говорит на непонятном языке и носит непотребную одежду. Наверное слишком много причин должно сойтись в одной точке, чтобы безумие охватило целые этносы. Так было во времена мировых воин, истребления народов, в эпохи великих завоеваний.
Конечно, каждому хочется убедить несговорчивого оппонента в своей исключительной правоте, даже таким же варварским способом как убийство! Однако в одних случаях это происходит относительно мирным путем, в других, посредством силы. Много было причин для страшной русской смуты терзавшей людей в начале семнадцатого века, И, думаю, не последней из них, было несправедливое расслоение общества.
Не хочется проводить параллели, но если соотнести террор Ивана Грозного с террором Сталина, соотнести годы стагнации царей Федора и Бориса Годунова с застоем эпохи Генсеков, мы как раз и упремся в то самое время, когда одни стали фантастически богаты, другие еще беднее, чем были раньше.
Но это всего лишь реплика в сторону. Разговор же у нас идет об эпохе Лжедмитрия I, в которой я, житель XXI века, оказался по ряду «до конца не выясненных обстоятельств» и стал живым свидетелем этих исторических событий. Странность возвышения самозваного царя была уже в том, что никому не известный молодой, двадцатитрехлетний человек, каким-то странным образом сумел так раскачать неустойчивую лодку государственности и «замутил» такую отечественную историю, что мало не показалось никому.
Бояре, дворяне и чиновники, почувствовав вкус денег и власти, не смиряемый государственными законами, обнаглели до последней степени. Указы нового царя о прекращении бродяжничества в национальном масштабе и возвращение крестьян на прежние места жительства, читай, в кабалу, воспринялся исполнителями, как обычно у нас бывает, «расширительно». Теперь каждый из тех, кто считал, что он не какая-нибудь «тварь дрожащая», а «право имеет», старался хапнуть как можно больше, как компенсацию за «бесцельно прожитые годы». Оговорка в законе о том, что не нужно возвращать крестьян помещикам, не сумевших их прокормить во время голода при Борисе Годунове, никого не смущала. Тем более что те, кто должен был разбираться во всех обстоятельствах, сами были заинтересованы в приобретении новых крепостных холопов. Потому тотчас старые и новые феодалы начали отлов свободных людей не только в лесах, но и прямо на дорогах, в целях комплектации своих владений дармовой рабочей силой.
Именно в такую передрягу я и попал, прячась в провинции от неблагоприятных жизненных обстоятельств и боярской мести. Причем попал до неприличия просто и глупо.
Все это происходило в середине лета 1605 года. Время было вечернее, я, не торопясь, шел по проезжей дороге, собираясь переночевать в ближайшем селе, окраина которого была уже видна. Навстречу мне неспешно ехали два человека, судя по беспородным лошадям и скромной одежде, небогатые купцы. Я, как полагается при встрече, снял шапку и вежливо им поклонился. Они ответили. Мы уже почти разминулись, как вдруг один из всадников начал странно заваливаться в седле, и, падая, взмахнул кнутом...
Нападение оказалось таким неожиданным, что я, кажется, успел только слегка удивиться. Дальше помню только глухой удар по голове.
Очнулся я в дребезжащей, трясущейся телеге. Голова тупо болела. Попробовал пошевелиться, но руки и ноги не слушались. Постепенно вернулось сознание, а с ним и понимание того, что со мной произошло. Меня оглушили, а теперь куда-то везут. Куда и зачем я догадался довольно скоро. Собственно, вариантов могло быть только два. Меня захватили разбойники, которых развелось в подмосковных лесах, что называется, видимо-невидимо; или, что было более вероятно, выследили, хитростью победили и теперь возвращают в Москву на тайный суд и жестокую расправу мои недавние противники.
Второй вариант был менее предпочтителен, но более вероятен. За несколько месяцев пребывания в Москве, я сумел насолить слишком многим влиятельным людям. Последним таким поступком было убийство заговорщиков, пытавшихся устроить большой московский пожар и свергнуть законного на тот момент царя, именуемого в русской истории Лжедмитрий I. Мало того, что я убил двух главарей заговора, но еще и похитил их общественную казну. И если просто убийство товарищей они еще могли как-то стерпеть, то потерю денег никогда.
Никакой личной заинтересованности в тех деньгах у меня не было. Не потому, что я такой уж правильный и благородный. Просто семнадцатый век был ни тем временем, в котором я собирался провести оставшуюся жизнь. Попал я в это время случайно, в надежде отыскать пропавшую жену, но вместо розысков, занимался исключительно тем, что спасал собственную жизнь, крутил романы с местными красотками и пытался бороться за справедливость.
Однако лучше расскажу все по порядку. Прошлым летом, озверев от личных проблем, я отправился путешествовать по провинциальной России и случайно попал в брошенную жителями деревню. Там познакомился и подружился с ее единственной обитательницей, пожилой женщиной. После близкого знакомств узнал, что она принадлежит к малочисленной побочной ветви человечества. Люди ее породы, по какой-то неизвестной причине, возможно эволюционной «загоулине», жили не в пример дольше нас обычных землян. Моей знакомой ко времени нашей встречи было уже прилично за двести лет.
Однако это чудо оказалось не единственным, с которым мне тогда довелось столкнуться. Долгожительница, когда мы окончательно подружились, попросила меня разыскать ее пропавшего в восемнадцатом столетии жениха. Как и у любого, относительно нормального человека, попавшего в подобную ситуацию, такая необычная просьба вызвала, мягко говоря, «легкое удивление». Сначала я подумал, что тетка просто спятила. Однако оказалось, что все не так просто. Стоило мне только перейти по прогнившему от старости мосту на другую сторону реки протекавшей рядом с ее домом, как я очутился в далеком прошлом. Отнесло меня «течение времени» ни много ни мало, на двести с лишним лет назад.
Моему рассказу можно верить или не верить, это личное дело каждого. Для одних, все, не вписывающееся в привычные нормы обыденных представлений, фантастика и чистый вымысел, в то время как кое-кто не просто признает возможность инвариантности жизни, но даже умудряется жить в собственном измерении. Я это понял когда оказался так далеко от дома, что. уже не надеялся никогда туда вернуться. Все кругом было как обычно, небо, земля, воздух, только в другом месте и чужом времени.
Жизнь в России в конце восемнадцатого века оказалась совсем не похожа на ту, что мне представлялась по книгам и придуманному отношению к прошлому. У меня, как и у каждого слегка грамотного человека в нашей Отчизне, имеется собственное представление о чем угодно, начиная с вопросов, в которых я совсем ничего не понимаю, и, кончая вопросами в которых разбираюсь поверхностно или плохо. Скорее всего, это наша национальная традиция. Мы в своем большинстве умны, самоуверенны но, к сожалению, большей частью не профессиональны.
Хорошо это или плохо, я оценить не могу. С одной стороны, на такой зыбкой почве вырастает много талантливых и, нередко, гениальных людей, чем вправе гордиться всякий причисляющий себя к русской культуре и нации. С другой, во всей обозримой исторической перспективе жили и живем мы большей частью так плохо и скудно, что порой начинаем завидовать тупым, примитивно мыслящим, а то и умственно ограниченным народам, сумевшим организовать себе сносное, а то и комфортное существование.
Люди прошлого, как это ни странно, двести с лишним лет назад были точно такими же, как в нашу просвещенную эпоху. Разница была разве что в темпе существования, а все остальное составляющее основу нашей жизни, от лени и разгильдяйства, до неприкрытого холуйства, оказалось тем же самым, что и в XXI веке. Так же невозможно было ни от кого ничего добиться, так же перед любым начальством народ вынужден был ползать на брюхе. Иногда даже получая от этого мазохистское удовольствие. Даже воровство и вымогательство были родными и привычными. Так что разница между эпохами проявилась в более качественной пище и меньшими возможностями развлечься. Короче говоря, хлеба было больше, а зрелищ меньше.
Выжить мне удалось довольно просто. Сначала повезло тем, что я попал в имение своего однофамильца, как позже выяснилось моего прямого предка. Потом проявились способности к медицине, давшие возможность недурно зарабатывать...
...Тележные колеса стучали по неровностям дороги. Я проглотил горькую слюну, заполнившую рот и позвал спину ямщика:
– Эй, ты куда меня везешь?!
Спина не откликнулась. Она была серой, в старом армяке, над которым возвышалась островерхая крестьянская войлочная шапка.
– Мужик, куда мы едем? – попробовал я зайти с другого конца. – В Москву?
Ответа, как и прежде не последовало. Нужно было определяться и попытаться что-нибудь предпринять, не просто же так лежать в прелой соломе, слушать однообразный скрип несмазанных колес и ждать, чем все это кончится. Я попробовал пошевелить пальцами, проверяя, как надежно меня связали. Пальцы не слушались, вернее, я их вообще не чувствовал. Это говорило о том, что скрутили меня крепко, и в кистях нет кровообращения.
Примерно в такую же передрягу я уже попадал в 1901 году. Тогда я был вынужден бежать из двадцать первого века, спасаясь и от продажных властей и от бандитов. Перемещаться во времени пришлось на не апробированном аппарате. «Пронзая просторы времени», я потерял сознание, и свалился посередине поля. Местные крестьяне, увидев невесть откуда появившегося человека, связали меня по рукам и нога и повезли сдавать начальству. Тогда все обошлось. Впрочем, тогда и время было другое и врагов у меня столько не было. Теперь все получалось похоже, но при других обстоятельствах.
– Но! Залетная! – вдруг, закричал ямщик высоким, каким-то не мужским, а скорее высоким женским голосом, словно демонстрируя, что если не со слухом, то с речью у него все в порядке.
– Эй, земляк, – опять позвал я, – куда мы едем?
Ямщик сидел на облучке как каменный.
– Дай воды! Слышишь, остолоп, я к тебе обращаюсь!
Увы, и эти мои призывы остались без ответа. Тогда я закрыл глаза и попытался расслабиться и отвлечься от мучительной тряски и продольной тележной жерди, о которую, когда колеса прыгали по ухабам, гулко бился голова.
«Хорошо в такой ситуации индийским йогам, отключится и ни о чем не думает, а тут, болит все тело, в голове сплошная каша», – размышлял я, и попытался представить себя на мягком диване, в уютном кабинете с книгой в руке.
Представить это не удалось, вдруг телегу так тряхнуло на колдобине, что я отключился безо всякого самовнушения. Очнулся, когда мы уже стояли. Едва я осторожно приоткрыл глаза, как сверху показалось чье-то незнакомое лицо: борода до глаз, красная шапка до бровей, внимательные глаза. Я смежил веки, подсматривал сквозь ресницы.
– Да он живой ли? – спросили полные красные губы, обнажая крупные желтоватые зубы.
– Живой, живой, Харитон Тимофеевич, – ответил заискивающим дискантом возница. – Надысь голос подавал.
– Что-то не похоже, развяжи его, а то совсем окочурится.
– В колодки его забить или как?
– Пока не нужно, а там посмотрим, – распорядился красными губами бородатый.
Надо мной наклонился возница, которого я только теперь увидел. У него оказалось круглое, изъеденное оспинами лицо, заросшее какими-то клочками редких волос. Он принялся развязывать веревку, не обращая на меня никакого внимания.
Я молчал, позволяя ему ворочать себя с боку на бок. Наконец он вытянул из-под меня последний конец веревки и начал сматывать ее в аккуратный моток.
– Кузьма, – обратился он к кому-то невидимому мной со дна телеги, – помоги мужика вытащить, мне одному не справиться.
Подошел еще один участник действия. Он посмотрел на меня сверху вниз припухшими будто со сна глазами.
– Здоровый, – оценил он мое распростертое тело, – надо бы от греха подальше, забить в колодки.
– Харитон не велел, – равнодушно откликнулся возница. – Мне что больше всех надо?
Мужики подхватили меня, один под мышки, второй за ноги и с натугой перевалили через борт повозки. Я расслабил тело, безжизненно запрокидывал голову, обвисал руками, словом, как мог правдоподобно, симулировал бессознательное состояние.
– Тяжелый, анафема, – отдуваясь, пожаловался женоподобный возница, – всю дорогу ко мне приставал, сразу видно дурак дураком, даже не понял куда попал.
Они небрежно опустили меня на траву и теперь, отдыхая от натуги, мирно беседовали.
– Где его словили? – поинтересовался тот, которого возница называл Кузьмой.
– На дороге, Пантелей повалил. Ловок он, собака, за два дня, считай, с десяток беглых поймал.
– Этот тоже беглый? Что-то он на крестьянина не похож.
– Кто их разберет, которые беглые, которые просто бродяги, – небрежно ответил рябой возчик.
Когда я услышал разговор и понял, что попал к этим людям случайно, как беглый крестьянин, у меня сразу отлегло от сердца. Отбиться от боярских наймитов было значительно сложнее, чем от доморощенных стражников, водворяющих крепостных крестьян их владельцам. Однако показывать, что ко мне вернулось сознание, все-таки не спешил, продолжал неподвижно лежать на земле.
Дальше мужики повели разговор о своем. Сначала я ничего не понимал, речью они владели плохо, говорили косноязычно и употребляли слишком много слов, не имеющих отношения к делу, так что смысл разговора для непосвященного человека терялся. К тому же мне было не до подслушивания пустопорожней болтовни. Голова раскалывалась от пульсирующей боли, все в ней ощущалось каким-то зыбким, студенисто-трясущимся и страшно было представить, что когда-то придется вставать, делать усилия, что-то предпринимать.
К счастью меня больше не беспокоили и боль постепенно начала тупеть, становиться не такой резкой, и окружающее начало постепенно приобретать свои исконные формы. Я уже сквозь прикрытые веки смог рассмотреть старую пожухлую траву возле лица, увидел черного с зеленоватым отливом жука, пробиравшегося через частокол стебельков. Жук шевелил длинными усами, перебирал лапками, останавливался, думал о чем-то и вновь бросался на штурм непроходимых джунглей.
– ...Много их попусту мрет, – пробились в сознание слова Кузьмы, – зря он так бьет, нужно бы по-другому, эх, грехи наши тяжкие, вот ты Пронька, что бы стал, кабы твоя воля?
– А я что, мое дело маленькое, конечно, не всякий такой, да, – возчик помолчал, потом договорил, – лучше татарам продавать. А этот видно не жилец, гляди, как Пантелей постарался, у него вся башка в крови. Может, что и осталось? Не пропадать добру.
– Толку чуть, Пантелей своего не упустит, и смотреть нечего, – ответил Кузьма.
Разговор можно было перевести следующим образом. Какой-то Пантелей, видимо один из всадников, которых я встретил, разбил мне голову. Теперь мужики советуются, обыскивать меня или нет. Делать им этого не хочется, лень, к тому же они уверены, что все ценное уже забрал тот самый Пантелей.
Я вспомнил, что когда передавал на хранение одному, по моему мнению, приличному парню, похищенную казну заговорщиков, оставил себе на расходы пару пригоршней монет. Скорее всего, их украли те двое, что оглушили меня на дороге. Пока проверить было невозможно, я все еще делал вид, что пребываю в беспамятстве.
– Может его водой окатить? – задумчиво спросил Кузьма.
– Тебе что, больше всех надо! Пусть себе лежит, на все воля Божья.
Переговариваясь, они отошли в сторону, и я на какое-то время остался один. Теперь можно было хотя бы немного осмотреться. Я слегка повернул голову, но трава была так высока, что кроме давешнего жука ничего видно не было. Он уже преодолел около полуметра препятствий и упорно пробивался к какой-то своей неведомой цели. Я, стараясь не делать резких движений, протянул руку вдоль туловища и ощупал потайной карман, в котором были спрятаны деньги. Там осязалось что-то твердое. Появилась надежда, что коварный Пантелей до моей заначки не добрался.
– Отнесите его ко всем, – неожиданно прозвучал надо мной начальственный голос, – пусть бабы его посмотрят, может еще и оживет.
Я опять расслабился. Меня взяли за руки и ноги и куда-то потащили. Спина волочилась по траве, изредка цепляясь за высокие кочки. В голове опять потемнело, но сознание я больше не потерял. Несли меня долго. Впрочем, возможно, это мне только казалось. Наконец движение прекратилось, и я опять оказался на земле.
– Посмотри, что с ним, – сказал командирский голос, которого я еще не слышал, – рану ему промой или еще что.
– Так водицы нет, – тихо, как-то даже виновато, ответила ему женщина, – вся что была, вышла.
– Пьете вы ее что ли! – засмеялся тонкой шутке командир и, судя по всему, ушел.
Гипотез как обычно существует множество. Что хорошее, а гипотезы мы создавать умеем. Кто-то верит во влияние космоса, другие в неблагоприятное расположение звезд, иные в злую волю демонов, заговоры негодяев, или даже целых «плохих» народов. Для того чтобы что-то утверждать или оспаривать, мне кажется, нужно, как минимум, располагать в этой области хоть какими-то бесспорными знаниями. Чем мы большей частью, не владеем. Впрочем, это безответственным заявлениям и спорам ничуть не мешает.
Лично я ни с кем дискутировать не собираюсь, как и морочить голову почтенным читателям доморощенными построениями моделей развития человечества. Кому-то дано блистательно собрать в одну кучу не стыкующиеся натяжки, а потом из этого металлолома строить необыкновенной красоты конструкции, мне – нет. Потому и приходится искать смысл бытия в причинах обыденных, лежащих для меня на поверхности. До ответа на этот всеобъемлющий вопрос, дело обычно не доходит, но вопросов появляется множество.
С чего вдруг у одних людей развивается ненависть к другим людям, причем такая непримиримая, что они считают своим высшим долгом убить себе подобного, а главное предназначение жизни видят в том, чтобы сложить свою единственную, неповторимую голову за какую-нибудь высокую идею? На мой непросвещенный взгляд, обычно, дурацкую!
Почему всегда так легко находятся причины для агрессии? Люди вдруг замечают, что кто-то не так смотрит на них самих, на их страну, не по их правилам молится Всевышнему, а то и того хуже, говорит на непонятном языке и носит непотребную одежду. Наверное слишком много причин должно сойтись в одной точке, чтобы безумие охватило целые этносы. Так было во времена мировых воин, истребления народов, в эпохи великих завоеваний.
Конечно, каждому хочется убедить несговорчивого оппонента в своей исключительной правоте, даже таким же варварским способом как убийство! Однако в одних случаях это происходит относительно мирным путем, в других, посредством силы. Много было причин для страшной русской смуты терзавшей людей в начале семнадцатого века, И, думаю, не последней из них, было несправедливое расслоение общества.
Не хочется проводить параллели, но если соотнести террор Ивана Грозного с террором Сталина, соотнести годы стагнации царей Федора и Бориса Годунова с застоем эпохи Генсеков, мы как раз и упремся в то самое время, когда одни стали фантастически богаты, другие еще беднее, чем были раньше.
Но это всего лишь реплика в сторону. Разговор же у нас идет об эпохе Лжедмитрия I, в которой я, житель XXI века, оказался по ряду «до конца не выясненных обстоятельств» и стал живым свидетелем этих исторических событий. Странность возвышения самозваного царя была уже в том, что никому не известный молодой, двадцатитрехлетний человек, каким-то странным образом сумел так раскачать неустойчивую лодку государственности и «замутил» такую отечественную историю, что мало не показалось никому.
Бояре, дворяне и чиновники, почувствовав вкус денег и власти, не смиряемый государственными законами, обнаглели до последней степени. Указы нового царя о прекращении бродяжничества в национальном масштабе и возвращение крестьян на прежние места жительства, читай, в кабалу, воспринялся исполнителями, как обычно у нас бывает, «расширительно». Теперь каждый из тех, кто считал, что он не какая-нибудь «тварь дрожащая», а «право имеет», старался хапнуть как можно больше, как компенсацию за «бесцельно прожитые годы». Оговорка в законе о том, что не нужно возвращать крестьян помещикам, не сумевших их прокормить во время голода при Борисе Годунове, никого не смущала. Тем более что те, кто должен был разбираться во всех обстоятельствах, сами были заинтересованы в приобретении новых крепостных холопов. Потому тотчас старые и новые феодалы начали отлов свободных людей не только в лесах, но и прямо на дорогах, в целях комплектации своих владений дармовой рабочей силой.
Именно в такую передрягу я и попал, прячась в провинции от неблагоприятных жизненных обстоятельств и боярской мести. Причем попал до неприличия просто и глупо.
Все это происходило в середине лета 1605 года. Время было вечернее, я, не торопясь, шел по проезжей дороге, собираясь переночевать в ближайшем селе, окраина которого была уже видна. Навстречу мне неспешно ехали два человека, судя по беспородным лошадям и скромной одежде, небогатые купцы. Я, как полагается при встрече, снял шапку и вежливо им поклонился. Они ответили. Мы уже почти разминулись, как вдруг один из всадников начал странно заваливаться в седле, и, падая, взмахнул кнутом...
Нападение оказалось таким неожиданным, что я, кажется, успел только слегка удивиться. Дальше помню только глухой удар по голове.
Очнулся я в дребезжащей, трясущейся телеге. Голова тупо болела. Попробовал пошевелиться, но руки и ноги не слушались. Постепенно вернулось сознание, а с ним и понимание того, что со мной произошло. Меня оглушили, а теперь куда-то везут. Куда и зачем я догадался довольно скоро. Собственно, вариантов могло быть только два. Меня захватили разбойники, которых развелось в подмосковных лесах, что называется, видимо-невидимо; или, что было более вероятно, выследили, хитростью победили и теперь возвращают в Москву на тайный суд и жестокую расправу мои недавние противники.
Второй вариант был менее предпочтителен, но более вероятен. За несколько месяцев пребывания в Москве, я сумел насолить слишком многим влиятельным людям. Последним таким поступком было убийство заговорщиков, пытавшихся устроить большой московский пожар и свергнуть законного на тот момент царя, именуемого в русской истории Лжедмитрий I. Мало того, что я убил двух главарей заговора, но еще и похитил их общественную казну. И если просто убийство товарищей они еще могли как-то стерпеть, то потерю денег никогда.
Никакой личной заинтересованности в тех деньгах у меня не было. Не потому, что я такой уж правильный и благородный. Просто семнадцатый век был ни тем временем, в котором я собирался провести оставшуюся жизнь. Попал я в это время случайно, в надежде отыскать пропавшую жену, но вместо розысков, занимался исключительно тем, что спасал собственную жизнь, крутил романы с местными красотками и пытался бороться за справедливость.
Однако лучше расскажу все по порядку. Прошлым летом, озверев от личных проблем, я отправился путешествовать по провинциальной России и случайно попал в брошенную жителями деревню. Там познакомился и подружился с ее единственной обитательницей, пожилой женщиной. После близкого знакомств узнал, что она принадлежит к малочисленной побочной ветви человечества. Люди ее породы, по какой-то неизвестной причине, возможно эволюционной «загоулине», жили не в пример дольше нас обычных землян. Моей знакомой ко времени нашей встречи было уже прилично за двести лет.
Однако это чудо оказалось не единственным, с которым мне тогда довелось столкнуться. Долгожительница, когда мы окончательно подружились, попросила меня разыскать ее пропавшего в восемнадцатом столетии жениха. Как и у любого, относительно нормального человека, попавшего в подобную ситуацию, такая необычная просьба вызвала, мягко говоря, «легкое удивление». Сначала я подумал, что тетка просто спятила. Однако оказалось, что все не так просто. Стоило мне только перейти по прогнившему от старости мосту на другую сторону реки протекавшей рядом с ее домом, как я очутился в далеком прошлом. Отнесло меня «течение времени» ни много ни мало, на двести с лишним лет назад.
Моему рассказу можно верить или не верить, это личное дело каждого. Для одних, все, не вписывающееся в привычные нормы обыденных представлений, фантастика и чистый вымысел, в то время как кое-кто не просто признает возможность инвариантности жизни, но даже умудряется жить в собственном измерении. Я это понял когда оказался так далеко от дома, что. уже не надеялся никогда туда вернуться. Все кругом было как обычно, небо, земля, воздух, только в другом месте и чужом времени.
Жизнь в России в конце восемнадцатого века оказалась совсем не похожа на ту, что мне представлялась по книгам и придуманному отношению к прошлому. У меня, как и у каждого слегка грамотного человека в нашей Отчизне, имеется собственное представление о чем угодно, начиная с вопросов, в которых я совсем ничего не понимаю, и, кончая вопросами в которых разбираюсь поверхностно или плохо. Скорее всего, это наша национальная традиция. Мы в своем большинстве умны, самоуверенны но, к сожалению, большей частью не профессиональны.
Хорошо это или плохо, я оценить не могу. С одной стороны, на такой зыбкой почве вырастает много талантливых и, нередко, гениальных людей, чем вправе гордиться всякий причисляющий себя к русской культуре и нации. С другой, во всей обозримой исторической перспективе жили и живем мы большей частью так плохо и скудно, что порой начинаем завидовать тупым, примитивно мыслящим, а то и умственно ограниченным народам, сумевшим организовать себе сносное, а то и комфортное существование.
Люди прошлого, как это ни странно, двести с лишним лет назад были точно такими же, как в нашу просвещенную эпоху. Разница была разве что в темпе существования, а все остальное составляющее основу нашей жизни, от лени и разгильдяйства, до неприкрытого холуйства, оказалось тем же самым, что и в XXI веке. Так же невозможно было ни от кого ничего добиться, так же перед любым начальством народ вынужден был ползать на брюхе. Иногда даже получая от этого мазохистское удовольствие. Даже воровство и вымогательство были родными и привычными. Так что разница между эпохами проявилась в более качественной пище и меньшими возможностями развлечься. Короче говоря, хлеба было больше, а зрелищ меньше.
Выжить мне удалось довольно просто. Сначала повезло тем, что я попал в имение своего однофамильца, как позже выяснилось моего прямого предка. Потом проявились способности к медицине, давшие возможность недурно зарабатывать...
...Тележные колеса стучали по неровностям дороги. Я проглотил горькую слюну, заполнившую рот и позвал спину ямщика:
– Эй, ты куда меня везешь?!
Спина не откликнулась. Она была серой, в старом армяке, над которым возвышалась островерхая крестьянская войлочная шапка.
– Мужик, куда мы едем? – попробовал я зайти с другого конца. – В Москву?
Ответа, как и прежде не последовало. Нужно было определяться и попытаться что-нибудь предпринять, не просто же так лежать в прелой соломе, слушать однообразный скрип несмазанных колес и ждать, чем все это кончится. Я попробовал пошевелить пальцами, проверяя, как надежно меня связали. Пальцы не слушались, вернее, я их вообще не чувствовал. Это говорило о том, что скрутили меня крепко, и в кистях нет кровообращения.
Примерно в такую же передрягу я уже попадал в 1901 году. Тогда я был вынужден бежать из двадцать первого века, спасаясь и от продажных властей и от бандитов. Перемещаться во времени пришлось на не апробированном аппарате. «Пронзая просторы времени», я потерял сознание, и свалился посередине поля. Местные крестьяне, увидев невесть откуда появившегося человека, связали меня по рукам и нога и повезли сдавать начальству. Тогда все обошлось. Впрочем, тогда и время было другое и врагов у меня столько не было. Теперь все получалось похоже, но при других обстоятельствах.
– Но! Залетная! – вдруг, закричал ямщик высоким, каким-то не мужским, а скорее высоким женским голосом, словно демонстрируя, что если не со слухом, то с речью у него все в порядке.
– Эй, земляк, – опять позвал я, – куда мы едем?
Ямщик сидел на облучке как каменный.
– Дай воды! Слышишь, остолоп, я к тебе обращаюсь!
Увы, и эти мои призывы остались без ответа. Тогда я закрыл глаза и попытался расслабиться и отвлечься от мучительной тряски и продольной тележной жерди, о которую, когда колеса прыгали по ухабам, гулко бился голова.
«Хорошо в такой ситуации индийским йогам, отключится и ни о чем не думает, а тут, болит все тело, в голове сплошная каша», – размышлял я, и попытался представить себя на мягком диване, в уютном кабинете с книгой в руке.
Представить это не удалось, вдруг телегу так тряхнуло на колдобине, что я отключился безо всякого самовнушения. Очнулся, когда мы уже стояли. Едва я осторожно приоткрыл глаза, как сверху показалось чье-то незнакомое лицо: борода до глаз, красная шапка до бровей, внимательные глаза. Я смежил веки, подсматривал сквозь ресницы.
– Да он живой ли? – спросили полные красные губы, обнажая крупные желтоватые зубы.
– Живой, живой, Харитон Тимофеевич, – ответил заискивающим дискантом возница. – Надысь голос подавал.
– Что-то не похоже, развяжи его, а то совсем окочурится.
– В колодки его забить или как?
– Пока не нужно, а там посмотрим, – распорядился красными губами бородатый.
Надо мной наклонился возница, которого я только теперь увидел. У него оказалось круглое, изъеденное оспинами лицо, заросшее какими-то клочками редких волос. Он принялся развязывать веревку, не обращая на меня никакого внимания.
Я молчал, позволяя ему ворочать себя с боку на бок. Наконец он вытянул из-под меня последний конец веревки и начал сматывать ее в аккуратный моток.
– Кузьма, – обратился он к кому-то невидимому мной со дна телеги, – помоги мужика вытащить, мне одному не справиться.
Подошел еще один участник действия. Он посмотрел на меня сверху вниз припухшими будто со сна глазами.
– Здоровый, – оценил он мое распростертое тело, – надо бы от греха подальше, забить в колодки.
– Харитон не велел, – равнодушно откликнулся возница. – Мне что больше всех надо?
Мужики подхватили меня, один под мышки, второй за ноги и с натугой перевалили через борт повозки. Я расслабил тело, безжизненно запрокидывал голову, обвисал руками, словом, как мог правдоподобно, симулировал бессознательное состояние.
– Тяжелый, анафема, – отдуваясь, пожаловался женоподобный возница, – всю дорогу ко мне приставал, сразу видно дурак дураком, даже не понял куда попал.
Они небрежно опустили меня на траву и теперь, отдыхая от натуги, мирно беседовали.
– Где его словили? – поинтересовался тот, которого возница называл Кузьмой.
– На дороге, Пантелей повалил. Ловок он, собака, за два дня, считай, с десяток беглых поймал.
– Этот тоже беглый? Что-то он на крестьянина не похож.
– Кто их разберет, которые беглые, которые просто бродяги, – небрежно ответил рябой возчик.
Когда я услышал разговор и понял, что попал к этим людям случайно, как беглый крестьянин, у меня сразу отлегло от сердца. Отбиться от боярских наймитов было значительно сложнее, чем от доморощенных стражников, водворяющих крепостных крестьян их владельцам. Однако показывать, что ко мне вернулось сознание, все-таки не спешил, продолжал неподвижно лежать на земле.
Дальше мужики повели разговор о своем. Сначала я ничего не понимал, речью они владели плохо, говорили косноязычно и употребляли слишком много слов, не имеющих отношения к делу, так что смысл разговора для непосвященного человека терялся. К тому же мне было не до подслушивания пустопорожней болтовни. Голова раскалывалась от пульсирующей боли, все в ней ощущалось каким-то зыбким, студенисто-трясущимся и страшно было представить, что когда-то придется вставать, делать усилия, что-то предпринимать.
К счастью меня больше не беспокоили и боль постепенно начала тупеть, становиться не такой резкой, и окружающее начало постепенно приобретать свои исконные формы. Я уже сквозь прикрытые веки смог рассмотреть старую пожухлую траву возле лица, увидел черного с зеленоватым отливом жука, пробиравшегося через частокол стебельков. Жук шевелил длинными усами, перебирал лапками, останавливался, думал о чем-то и вновь бросался на штурм непроходимых джунглей.
– ...Много их попусту мрет, – пробились в сознание слова Кузьмы, – зря он так бьет, нужно бы по-другому, эх, грехи наши тяжкие, вот ты Пронька, что бы стал, кабы твоя воля?
– А я что, мое дело маленькое, конечно, не всякий такой, да, – возчик помолчал, потом договорил, – лучше татарам продавать. А этот видно не жилец, гляди, как Пантелей постарался, у него вся башка в крови. Может, что и осталось? Не пропадать добру.
– Толку чуть, Пантелей своего не упустит, и смотреть нечего, – ответил Кузьма.
Разговор можно было перевести следующим образом. Какой-то Пантелей, видимо один из всадников, которых я встретил, разбил мне голову. Теперь мужики советуются, обыскивать меня или нет. Делать им этого не хочется, лень, к тому же они уверены, что все ценное уже забрал тот самый Пантелей.
Я вспомнил, что когда передавал на хранение одному, по моему мнению, приличному парню, похищенную казну заговорщиков, оставил себе на расходы пару пригоршней монет. Скорее всего, их украли те двое, что оглушили меня на дороге. Пока проверить было невозможно, я все еще делал вид, что пребываю в беспамятстве.
– Может его водой окатить? – задумчиво спросил Кузьма.
– Тебе что, больше всех надо! Пусть себе лежит, на все воля Божья.
Переговариваясь, они отошли в сторону, и я на какое-то время остался один. Теперь можно было хотя бы немного осмотреться. Я слегка повернул голову, но трава была так высока, что кроме давешнего жука ничего видно не было. Он уже преодолел около полуметра препятствий и упорно пробивался к какой-то своей неведомой цели. Я, стараясь не делать резких движений, протянул руку вдоль туловища и ощупал потайной карман, в котором были спрятаны деньги. Там осязалось что-то твердое. Появилась надежда, что коварный Пантелей до моей заначки не добрался.
– Отнесите его ко всем, – неожиданно прозвучал надо мной начальственный голос, – пусть бабы его посмотрят, может еще и оживет.
Я опять расслабился. Меня взяли за руки и ноги и куда-то потащили. Спина волочилась по траве, изредка цепляясь за высокие кочки. В голове опять потемнело, но сознание я больше не потерял. Несли меня долго. Впрочем, возможно, это мне только казалось. Наконец движение прекратилось, и я опять оказался на земле.
– Посмотри, что с ним, – сказал командирский голос, которого я еще не слышал, – рану ему промой или еще что.
– Так водицы нет, – тихо, как-то даже виновато, ответила ему женщина, – вся что была, вышла.
– Пьете вы ее что ли! – засмеялся тонкой шутке командир и, судя по всему, ушел.