Шхиян Сергей. Юродивый

   Кстати, я никогда не слышал, как поет дятел, и не обиделся.
   – Дятлом у меня теперь будешь петь! – кричал он и смеялся собственной шутке.
   – Слышь, Севастьян, – спокойно сказал я, подходя вплотную к дверям, – не откроешь сейчас же, жизни лишишься!
   – Хе-хе-хе, – залился он. – Ты меня, что клювом задолбишь? Так нет у тебя клюва!
   – Клюва правда нет, а вот собака есть! – ответил я.
   – Что за собака? – продолжал смеяться он. – Мы твою собаку палкой! Собака палку любит!
   – А ты оглянись, она позади тебя стоит! – сказал я, когда он отсмеялся. – Только палку возьми побольше, а то не справишься!
   У меня почему-то не было сомнения в том, что Полкан в этот момент действительно стоит за его спиной. Вроде так и оказалось. Севастьян ойкнул и закричал:
   – Поди прочь, поди! Пошла проклятая!
   Вся наша компания напряженно вслушивалась в его возгласы.
   – Севастьян, – теперь громко, позвал я, что бы он все расслышал, – не откроешь, прикажу собаке тебя загрызть!
   – Пошла! – опять закричал он, потом огрызнулся. – Пугай, не пугай, я собак не боюсь! Сейчас покличу подмогу, придет конец твоему оборотню!
   «А может и правда оборотень? » – подумал я.
   – Люди! – закричал он вибрирующим голоском. – Люди, караул!
   Выхода у меня не осталось. Если сейчас сюда сбегутся барские холопы нам из избы не выбраться. Запросто сожгут живьем.
   – Полкан! – крикнул я. – Взять его!
   – Люди!– взвизгнул сторож и его крик захлебнулся.
   Теперь тишина была и внутри и снаружи.
   – Загрызла, – прошептал кто-то за моей спиной.
   Я не обернулся, смотрел на дверь, пытаясь придумать, как ее открыть. Будь бы она шире, можно было бы попробовать навалиться на нее скопом, биться же об узкое дверное полотнище в одиночку, совершенно бесполезно.
   – Слышь, казак, – сказал кто-то из пленников, – попроси пса, пусть он нас откроет!
   Совет был, что называется, отпадный, только, к сожалению, трудно выполнимый.
   – Как же ему объяснить, как открыть дверь, – ответил я, – что он человек? !
   О том, чтобы попросить о помощи Полкана, я тоже подумал, причем, сразу же, как только утих во дворе сторож. Однако даже примерно не представлял, как втолковать собаке логическую связь закрытой двери с подпоркой. Такое, мне кажется, на словах не сможет понять не только собака, но даже человекообразная обезьяна.
   Советчик тут же, не задумываясь решил проблему.
   – Так и скажи, убери, мол, Полкан, подпорку.
   Совет был такой идиотский, что мог и сработать. «Чем черт не шутит», – подумал я и попросил:
   – Полкан иди сюда, палка, палка!
   Не знаю, что происходило снаружи, но возле двери началась какая-то возня. Я со своей стороны начал их толкать, надеясь, что пес может случайно свалить подпорку и вдруг дверь легко, без скрипа растворились. В дверном проеме показалась запачканная кровью волчья морда.
   Раздался общий глубокий вздох.
   – Ну, а я тебе что говорил! Я зря не скажу! – горделиво потребовал общего признания советчик.
   Как всегда бывает, неблагодарный народ не обратил на своего спасителя никакого внимания. Люди начали подступать к выходу, правда, медленно, опасались стоящего в дверях пса. Я собаки не боялся и вышел первым. Прямо возле дверей лежало тело сторожа. Рассматривать, что с ним сделал Полкан, я не стал, пытался понять, услышали или нет его призывы о помощи. Пока в округе было тихо. Я подозвал пса и благодарно его погладил.
   Пленники медленно выползали на свежий воздух. Даже тут запах от них исходил тошнотворный.
   – Есть здесь колодец? – спросил меня Степан.
   – Не знаю, я тут первый раз.
   – Помыться нужно, – тоскливо сказал он.
   – Вас что не выводили по нужде? – догадался я, начиная понимать причину жутких миазмов исходящих от заключенных.
   – Нет, – односложно ответил он.
   – Есть тут колодец, – вмешался в разговор Иван Степанович, – вон там.
   Люди как по команде побрели в указанном направлении.
   – Говорил я тебе, что здешний боярин строг, – задумчиво сказал Иван Степанович, – вон что придумал, людей связанными держать. Такое зверство не каждому в голову придет! Интересно, сам-то он понимает, какой грех творит?
   – Ну, боярин мне без надобности, его нужно просто прибить, чтобы не заедал людям жизнь. Меня интересует другое, как найти Гривова. Покажешь, где господская изба?
   – Ты, что, там столько людей, тебе одному не совладать! Только сам пропадешь.
   – Ну, я не один. Казак, мой товарищ, один десятка стоит, да и это существо, – потрепал я по голове Полкана, – многое может сделать. Как-нибудь разберемся со здешним барином. И не таких видели...
   Однако легко похвастаться, совсем другое, напасть на неведомого противника, несомненно, имеющего хорошую охрану. Запорожец после перенесенных страданий был не в лучшей форме, а я не Стивен Сигал, что бы в одиночку захватывать корабли и крепости.
   Пока мы возле избы ждали возвращения арестантов, начало светать. Закричали первые петухи.
   Я уже беспокоился, о Марфе, но бросать дело на полпути было никак нельзя.
   Все наши ночные подвиги утром раскроются, и коварный Кошкин успеет подготовиться если не к нападению, то к обороне.
   Действовать нужно было незамедлительно, пока не рассвело, и ранний на подъем сельский народ не проснулся. Однако помывка возле колодца все не кончалась, и я пошел поторопить запорожца.
   Там без перерыва скрипел ворот, голые люди обливали друг друга холодной водой, смывая грязь и нечистоты.
   – Степан, – позвал я, высмотрев среди них мощную фигуру кашевара, – кончай париться, у нас срочное дело.
   Запорожец тотчас окончил водные процедуры и как был голым, подошел. От его кожи шел пар.
   – Как ты? – спросил я.
   – Живой, – ответил он, стирая ладонями с тела воду.
   – Сможешь драться?
   – С кем?
   – С помещиком, конечно. У него в избе мой друг, его нужно выручить.
   – С этим... – он запнулся подбирая самый веский, всеобъемлющий термин, не нашел подходящий и опустил слово, – с этим я и мертвым...
   – Тогда одевайся нам нужно торопиться, уже светает.
   – Мужиков позовем? Они уж так до барина люты!
   – Можно, только поторопитесь, – еще раз напомнил я. – Возьмем их тепленьким.
   Степан кивнул и вернулся к колодцу. Ворот скрипнул последний раз и затих, потом зазвенела цепь, и я услышал, как тяжело рухнула в воду заборная бадья. Белые фигуры засуетились и начали спешно одеваться.
   – Вот видишь, – сказал я подошедшему крестьянину, – целое воинство набирается.
   – Оно конечно, – согласился он, – только у нас даже дубин нет. С голыми руками против сабель много не навоюешь. Тут холопы – гайдуки все как на подбор, сытые и здоровые.
   Я отметил, что он сказал, не «у вас», а «у нас», но комментировать не стал.
   – Ладно, начнем, а там видно будет, – решил я, хотя сам не терплю никаких непродуманных, спонтанных действий.
   Спешно одевшись, бывшие пленники обступили гурьбой, ждали распоряжений.
   Наступал, как говорят в таких случаях, час Икс. Теперь от меня во многом зависела жизнь этих людей, а даже простого плана, что и как делать не было.
   – Кто-нибудь знает барскую избу? – спросил я.
   – Я знаю, – ответил широкоплечий человек с заросшим черной, как смоль щетиной лицом, – был у боярина в холопах.
   – Сможешь показать, где там, что?
   – Почему не показать, – спокойным, даже зловещим голосом, ответил он, – Не только покажу, сам Афанасию Ивановичу красного петуха подпущу, пусть изверг погреется.
   – Нельзя его просто так сжечь, – покачал я головой, – там Гривов, мужик которого вечером на пытку увели, У барина семья есть?
   – Как не быть, – ответил заросший холоп, – семья справная, жена, детки, четыре дочери и три сына.
   – Ну, вот видишь, как можно невинных детей губить! Придется брать избу приступом.
   – Все они одного змеиного семени, вырастут такими же как отец кровопийцам станут! – угрюмо, пробурчал он.
   Я не стал разворачивать дискуссию, задал конкретный вопрос:
   – Охранники, где ночуют, в той же избе?
   – Нет, как можно, у них свои две избы рядом с боярской. В одной я жил, – сказал он с нескрываемой горечью.
   За что его отлучили от власти и посадили в темную, расспрашивать времени не было. Я попросил:
   – Что же, веди, показывай.
   Мужики молчаливой гурьбой пошли к воротам, там начали сноровисто разбирать частокол, вооружаясь жердями. Воспользовавшись заминкой, я задержал Ивана Степановича и предложил:
   – Может, ты пойдешь домой, к жене и детям? Ты свое дело сделал. Спасибо тебе за все.
   – Нет, я с вами, У нас здесь у всех одно дело, артельное, а на миру и смерть красна.
   Это было благородно, что я опять отметил про себя, но вслух ничего не сказал. Мы улыбнулись друг другу и пошли вслед за всеми. Небо отчетливо светлело на востоке, но ночные сумерки были еще густы и продвигались мы скрытно, правда, сопровождаемые собачьими истериками. Местным псам почему-то очень не нравился запах Полкана.
   Совсем недалеко, метрах в трехстах от тюремного двора, темнел высокий частокол, как я понял ограда усадьбы. Мы подошли к нему вплотную. Укрепление оказалось солидным из толстых бревен с затесанными концами. Проводник повернул не к закрытым воротам, а направился в обход, по отчетливой, хорошо протоптанной тропинке. Мы гуськом следовали за ним. Теперь уже в усадьбе залаяло несколько собак, судя по густым голосам, отнюдь не мелкие крестьянские шавки. Полкан, державшийся возле моей ноги, не повел в их сторону даже ухом.
   Забор оказался длинный и крепкий, поставили его, скорее всего, недавно, многие бревна еще были совсем светлыми. Наконец проводник остановился, сделал знак следовать за собой. Он встал на колени и протиснулся под частоколом внутрь ограды. Мы один за другим последовали за ним.

Глава 18

   Барская изба стояла на высоком каменном подклете. Для своего времени здание было весьма респектабельное, с пристроенным теремком, и забранными частыми переплетами, остекленными окнами. Сверху, над шатровой кровлей, торчали целых две печные трубы. Такой роскоши я еще не встречал. Печи пока медленно проникали в быт, и только богатые люди могли позволить себе такое благо цивилизации. Имение еще спало, нам пока не встретилось ни одной живой души. Сначала мы блокировали избы, в которых жили стражники. Сделали это тем же способом, что давеча Севастьян – подперли двери. Однако они, в отличие от дверей темной избы, были довольно хлипкие, так что выломать их изнутри, как мне казалось, не составляло большого труда. А чтобы их надежно забаррикадировать, у нас не было ни времени, ни материала.
   Потом мы прокрались к господской избе и, скучившись возле крыльца, провели совещание, как попасть в дом. Главенствующее мнение было выломать входную дверь и ворваться внутрь, но мне такое тупое решение вопроса не понравилось. В простой идее обычно таится лень мышления, как в излишне сложной, невозможность предусмотреть все детали, Выбирать следует золотую середину.
   – А что, если устроить во дворе костер и закричать «пожар», – кашлянув от смущения, предложил Иван Степанович. – А когда они выбегут, то... – он опять кашлянул и замолчал.
   – Дело говорит мужик! – поддержал кто-то из наших дружинников. – Будем лупить всех, кто выбежит, они и опомниться не успеют.
   Мне предложение тоже понравилось.
   – Мы с тобой встанем возле дверей, предложил я казаку, и как только их откроют, ворвемся внутрь, а они, – я кивнул на остальную гоп-компанию, – пускай пока во дворе разбираются с прислугой.
   – Дашь мне свой кинжал? – мрачно спросил запорожец. После освобождения, Степан перестал походить на себя прежнего, молодого и, в общем, добродушного парня. «Самосозерцание» и пытка жаждой, через которые его заставили пройти, за несколько дней, превратили его в сурового, пожившего мужчину.
   Я отцепил от пояса трофейный кинжал и вместе с ножнами протянул ему. Он вытащил длинный узкий клинок и удовлетворенно кивнул:
   – Согласен!
   – Ну что, начнем собирать дрова для костра? – спросил я товарищей.
   Ответить мне не успели.
   Пронзительно заскрипели дверные петли и все, включая меня, вздрогнули и напряглись.
   – Быстро! – приказал мне запорожец и взлетел на крыльцо.
   Я бросился следом и успел прижаться спиной к стене возле самих дверей. Они, продолжая скрипеть, медленно отворились и на крыльцо, сонно щуря глаза и зевая во весь рот, вышел какой-то старик. Он был босиком в посконном исподнем, с непокрытой лысой головой.
   Нас с запорожцем старик не заметил, и не спеша начал спускаться с крыльца. Что с ним было дальше, я не видел. Мы вдвоем со Степаном вошли в просторные сени, вдоль стен, которых стояли сундуки и лари. Здесь было еще темно и пробираться приходилось почти на ощупь. К тому же проход между сундуками оказался узким, так что дальше мы двигались друг за другом.
   – Тихо, – прошептал казак, когда мы дошли до входа во внутреннее помещение. Дверь в покои оказалась полуоткрытой, и оттуда раздавался разноголосый храп. Степан вошел первым, я следом за ним. Здесь было значительно светлее, чем в сенях, утренний свет поступал сквозь застекленные оконца. Комната на первый взгляд показалась небольшой. Сразу пахнуло знакомым запахом казармы, человеческим потом, несвежим дыханием, обычными запахами, бывающими при большом и тесном скоплении людей. Разглядывать интерьеры времени не было, мы все внимание сосредоточили на спящих вповалку людях. На первый взгляд ночевало в каморе человек десять-пятнадцать особ обоего пола.
   То, что хозяев здесь нет, стало понятно сразу. Люди спали прямо на полу, на тряпье, что явно не пристало господам. Наше появление никого не потревожило.
   Я быстро огляделся и, сориентировавшись, показал жестом на дверь, которая должна была вести в следующую комнату. Степан согласно кивнул, и мы пошли дальше, переступая через спящих. Утренний сон крепок, никто даже не шелохнулся. Я осторожно приоткрыл низкую арочную дверь и заглянул в следующую камору. Там тоже спали; кто на высоких полатях, кто на лавках, несколько человек просто на полу. Здесь обитателей было меньше, зато среди них я различил несколько детей.
   – Пропусти, – попросил запорожец, протискиваясь мимо меня. Я отступил в сторону, и теперь мы оба рассматривали спящих.
   – Вот он, – сказал срывающимся шепотом Степан и пошел к полатям, на которых головой к входу лежал полный человек с небольшой круглой лысиной на затылке. Лысых в эту эпоху было мало, так что вряд казак мог ошибиться. Чтобы нам не помешала дворня, я запер изнутри дверь на мощный кованый засов, и подошел вслед за Степаном. Спящий Кошкин выглядел совсем не страшным. Он лежал на спине, на высокой подушке, укрывшись до подбородка периной из тонкой выделки домотканого, беленого холста. Рядом с ним спала женщина с очень полным, белым лицом, скорее всего жена.
   На Руси не существовало четких правил разделения жилья на мужскую и женскую половины, хотя иногда, под влиянием татарских обычаев, такого порядка кое-где и придерживались. Здесь же все было, как в старину, вся семья ночевала вмеесе.
   Кошкин негромко похрапывал, забавно шевеля полными губами. Он так сладко спал, что жалко было будить, но время, как говорится, поджимало. Я уже собрался, было, растолкать барина, но меня опередил запорожец. Степан схватил помещика за остаток чуба, отдельным кустом росшим на темени, запрокинул ему голову и взмахнул ножом, что бы перерезать горло. Такого я никак не ожидал и едва успел перехватить его руку с кинжалом.
   – Погоди, что ты делаешь! Он мне нужен живой!
   Кошкин, естественно, пробудился и с ужасом увидел двух страшных оборванцев, собирающихся лишить его жизни. Хорошо, что в семнадцатом веке люди еще не привыкли умирать от инфарктов и их не разбивали инсульты, иначе мы бы в тот же миг потеряли дорогого хозяина. Барин не умер от страха, а просто так раскрыл глаза, что они почти вылезли из орбит, потом открыл рот и завопил с такой силой, что у меня зазвенело в ушах.
   Вопль его не нес особой информативности и больше напоминал крик ужаса раненного животного. Возможно, я относился к Афанасию Ивановичу несколько предвзято, но мне показалось что, так кричат кастрируемые в домашних условиях кабаны. Конечно все обитатели светлицы тут же проснулись, ничего не поняли и, на время, оцепенели от растерянности и ужаса. Кошкин же все продолжал орать, но уже с «оценочными модуляциями». До него стал доходить, что заговорщики проникли в его крепость и чем это может кончиться.
   Я же продолжал бороться со Степаном, не желающим отказаться от своего кровожадного замысла. Воспользовавшись заминкой, помещик рванулся в сторону, пытаясь отстраниться от страшного казака, но маневру помешала пышная супруга, лежащая на второй стороне полатей. Она так оцепенела от зычного мужниного голоса, что просто таращила на нас свои небольшие голубые глазки. Впрочем, было еще недостаточно светло, что бы в точности судить об их цвете.
   Оставив часть своего редкого чуба в руке казака, Кошкин все-таки вырвался из немилосердной руки и прямо с полатей, бросился в ноги убийце. Он упал на колени, обхватил их обеими руками и прижался лицом к запорожским чреслам. Картина получилась наподобие известного полотна Рембрандта «Возвращение блудного сына», только отец с сыном на ней поменялись метами. Упитанный, лысоватый Кошкин трепетно прижимался лицом к мокрым после недавней стирки сыновним штанам запорожца. Из-под его короткой ночной рубахи, нелепо торчали толстые голые ноги с круглыми пятками. Над ним возвышался непреклонный блудный сын, который явно не знал, что ему теперь делать.
   – Не убивай! – кричал Кошкин. – Что хочешь, возьми, только не убивай! Все отдам!
   В этот момент в «разговор» вмешались жена и дети. Боярыня закричала низким трубным голосом, который никак не соответствовал ни ее роскошным формам, ни деликатному полу. Дети завизжали как милицейские сирены. В дверь уже колотилась проснувшаяся дворня.
   – Убивают! Режут! – вопила матрона, закрывая ладонями уши, видимо, чтобы не оглохнуть самой. Дети, которые спали тут же, вторили, кто во что горазд. Казалось, что конца этому не будет, разве что перебить все семейство. Я подумал, что мне так и не удастся спросить, куда они дели моего Гривова. Однако тут случилось нечто неожиданное. Хозяин на секунду оторвался от неласковых колен запорожца и приказал вполне трезвым, мне даже показалось, спокойным голосом.
   – Молчать!
   И разом наступила тишина. Даже два маленьких мальчика, видимо младшие сыновья хозяина, перестали плакать, и затаились, с трудом сдерживая всхлипывания. Это было круто! Такой власти над окружающими я еще не встречал. Прав был мой проводник, когда сказал, что боярин человек серьезный и строгий. Я даже пожалел, что помешал Степану покончить с ним. С таким типом, чуть зазеваешься, хватишь много горя.
   Наступившая тишина была какая-то неестественная и напряженная. Я даже услышал, как четырехлетний мальчик, жавшийся в дальнем углу, испугано вдохнул в себя воздух.
   – Пощадите, не убивайте, – тем же что и раньше испуганным голосом продолжил молить хозяин, запрокидывая вверх лицо, чтобы поймать взгляд запорожца, в котором видел главную для себя опасность. – Я виноват и за все отплачу! Хочешь казну? Хочешь землю? Хочешь, – он пошарил взглядом по комнате, пытаясь на ходу придумать, чем еще прельстить убийцу, – хочешь дочку тебе отдам?
   Нечаянная мысль так ему понравилась, что он разом воодушевился, заговорил быстро и убедительно:
   – Дочку возьми! Зятем будешь! Не хочешь, так отдам, делай с ней что вздумаешь!
   – Дашка, – приказал он, – иди сюда, моли за отца! От общей группы отделилась девичья фигурка в такой же, как у всех ночной рубахе и робко приблизилась. Разглядеть ее было мудрено, только что испуганные глаза и длинную, слабо заплетенную косу, переброшенную на грудь.
   Все молчали и ждали, что будет дальше. Девушка подошла, низко поклонилась и попросила неизвестно кого, запорожца или меня:
   – Помилуйте батюшку.
   Говорила она тихо, безжизненно, как-то, даже, мне показалось, отстраненно.
   Понял это не только я, но и отец. Он разом забыл о тоне кающегося грешника и закричал:
   – Кто так молит, дура! Моли со слезой!
   – Помилуйте батюшку, – послушно, как приказал отец, жалостливо повторила девушка.
   Мы никак на эту вынужденную мольбу не отреагировали, а казак еще и подтвердил это словом:
   – Не нужна мне твоя дочь. Хватит болтать, нашкодил, умей держать ответ, – сурово сказал он, отстраняясь от рук боярина. Тот затравленно взглянул, не зная, что делать дальше.
   – Где мой человек Гривов? – наконец смог спросить я.
   – Какой еще человек? – явно не понял, барин, глядя не на меня, а на дочь. – Дашка снимай рубашку, вдруг закричал он, – пусть гость посмотрит какая ты справная.
   Девушка удивленно посмотрела на отца, не понимая, что он от нее хочет.
   – Снимай рубашку, дура! – истерично закричал он, дотянулся с колен до ее горла рукой, и рванул вниз ворот ее ночной рубахи. Ткань с треском разорвалась почти до пояса. Рубашка, скорее всего, была совсем ветхой. Девушка схватилась за порванные концы, инстинктивно пытаясь прикрыть грудь, но отец рванул вниз так, что она слетела с тела и Дарья оказалась совершенно голой. Ход был циничный, но почти беспроигрышный. Какой мужчина упустит такое зрелище!
   – Смотри, какая девка! – закричал барин, толкая дочь прямо на остолбеневшего Степана.
   Тот машинально обнял Дарью за плечи, а любящий отец, воспользовавшись заминкой, бросился к дверям, за помощью, но наткнулся на мою саблю.
   – Куда это ты спешишь? – спросил я, приставляя ему клинок к горлу. – Мы еще с тобой не договорили! Где мужик, которого вечером привели из холодной?
   – Мужик, какой мужик, – прошептал он, пятясь, от холодной стали.
   Блеснувшая было надежда спастись, внезапно померкла. Я теснее прижал саблю к шее.
   – В подклете, – сказал он, закидывая голову, чтобы не порезать горло о лезвие.
   – Веди, – приказал я, – если дернешься и станешь звать на помощь, снесу голову!
   Все семейство застыло в оцепенении на своих местах. Дети жались к стенкам, а громогласная супруга откинулась на подушках и, открыв рот, бессмысленно переводила взгляд с мужа на обнаженную дочь. Пунцовая от стыда и унижения девушка сжалась и пыталась прикрыться руками.
   Мы с Кошкиным медленно пошли к дверям. Степан по идее должен был последовать за нами, но он вдруг отчебучил такое, что я едва сдержал улыбку: сбросил с себя камзол и накинул Дарье на плечи. Теперь они стояли близко друг от друга, он обнаженным по пояс, она с голыми ногами. «Красивая пара» – подумал я, впервые оценив внешность товарища, мощный, прекрасной лепки торс и открытое, простодушное лицо. Теперь оно было донельзя растерянное.
   Мы с помещиком дошли до двери, и я тут же забыл о них.
   – Прикажешь всем выйти во двор!– сказал я Кошкину, слегка поигрывая клинком.
   Он намек понял и шепотом сказал, что все выполнит, Особенной уверенности в его добросовестном сотрудничестве у меня не было, но тянуть было нельзя, доски уже трещали под ударами. Я рывком отодвинул замок. Дверь стремительно распахнулась, и в светлицу влетел встрепанный мужик с круглыми от ужаса глазами, Он, еле справившись с инерцией, остановился и застыл посередине комнаты. Еще несколько голов просунулись из людской каморы, но, увидев возле дверей барина, скрылись.
   – А-а-а! – вдруг на одной ноте закричал ворвавшийся к нам встрепанный холоп, но Степан шагнул в его сторону и сверху стукнул кулаком по голове. Тот оборвал крик и опустился на пол. От стремительного движения казака камзол слетел у девушки с плеч, но я не стал отвлекаться на чудное видение, и приказал Кошкину:
   – Вели всем идти во двор.
   Кошкин послушался и привычно прокричал команду. Сразу же послышался топот многих ног, В чем, в чем, а в неумении поддерживать дисциплину Афанасия Ивановича упрекнуть было нельзя. Когда мы с ним вошли в людскую, там никого не оказалось, только на полу валялось тряпье, служившее постелями дворне.
   – Показывай, где мой человек, – сказал я, не давая помещику расслабиться.
   – Там, – обреченно сказал он, указывая глазами на еще одну дверь. Она находилась почти рядом с входной, и мы с запорожцем раньше не заметили.
   – Быстрей двигайся, – поторопил я хозяина, явно не спешащего попасть в собственный застенок.
   Дверь в подклеть оказалась запертой снаружи на засов, Я был предельно осторожен. Силы у нас с Кошкиным были явно неравны, но человек он был тертый и очень хотел жить, потому мог выкинуть какой-нибудь нежелательный фокус, особенно если я зазеваюсь.
   – Открой засов, – сказал я, – и двигайся очень осторожно, если не хочешь остаться без головы.
   Кошкин промычал что-то неопределенное и в точности выполнил указание. Мы вместе протиснулись в узкую дверь. В застенке было довольно светло, свет сюда проникал сквозь узкие окна бойницы, явно предусмотренные для обороны. Все что полагалось для помещения такого назначения, тут было в наличие и дыба и даже плаха. Слава Богу, никаких расчленных тел на полу не лежало, только связанный по рукам и ногам Гривов.
   – Иди туда, – приказал я помещику, указав место на котором он будет на глазах, пока я освобождаю крестьянина.
   Гривова связали мокрыми сыромятными ремнями, которые, высыхая, должны были врезаться в тело. Однако здесь было так сыро, что пока никакого особого вреда они ему не причинили, Григорий даже смог приподнять голову, когда услышал мой голос. Я просунул клинок под ремень на груди и перерезал его одним движением. Путы сразу ослабли, и дальше мой приятель освобождался сам. Я же стерег Кошкина. Было понятно, что он не ждет от нас ничего хорошего и готов сделать что угодно лишь бы спастись.