Шхиян Сергей. Юродивый

   – Что боишься что ли с нам выйти? – спросил красный, презрительно ухмыляясь.
   – Боюсь, – чистосердечно признался я, – вон вы, какие орлы!
   – Это само собой, нам палец в рот не клади! – подтвердил второй, чем заслужил гневный взгляд товарища и смутившись, замолчал.
   – Так не выйдешь? – снова спросил тот. – Марья Алексеевна тебя за то не похвалит!
   – Ну, почему же не выйти, выйду, – прекращая бессмысленный спор, неожиданно для них согласился я. Тем более что в этот момент в голову пришла неплохая, на мой взгляд, идея, как решить все свои здешние проблемы.
   – Так пошли! – обрадовался красный.
   – Пошли!
   Мы вышли наружу.
   Моя «охрана» сбившись в кучку, обсуждала явление незваных гостей. Увидев нас, крестьяне, как по команде, замолчали.
   – Ну, вышел, дальше что? – спросил я, рассматривая лошадей посланников таинственной барыни, Они были примерно одного класса, но одна по виду все-таки казалась немного лучше другой.
   – Теперь поедешь с нами, – разом теряя толерантность, приказал красный.
   – Не поеду, – твердо ответил я, – мне и здесь хорошо!
   – Божьему человеку отсюда ни ногой, батюшка так велел, – вмешался в разговор один из крестьян.
   Желтый, удивленно посмотрел на обнаглевшего смерда, подошел к нему вплотную и вдруг, неожиданно для всех, ударил кулаком в лицо. Крестьянин вскрикнул, отшатнулся, и отступил, пятясь задом и прижимая руку к разбитым губам.
   – Ты чего дерешься? – обиженно крикнул он с почтительного расстояния, вытаскивая изо рта выбитый зуб. – Так разве можно?
   Гости переглянулись и рассмеялись. Потом перестали обращать внимание на крестьян и сосредоточились на мне.
   – Ну, что видел? Теперь поедешь или тоже хочешь получить?
   – Хочу, – ответил я.
   – Чего?
   – Что слышал.
   Такая наглость не могла остаться безнаказанной. Желтый двинулся ко мне со сжатыми кулаками. Я спокойно ждал на месте когда он подойдет. Нормально драться в эту эпоху еще не умели. Бились по принципу, развернись плечо, размахнись рука. Если попасть под такой удар, то мало не покажется. Только зачем под него попадать?
   Кулак просвистел мимо моей отклонившейся головы, а вот мой попал точно в то же место, куда желтый ударил крестьянина. Костяшки пальцев пронзила боль, желтый же, взвыл и схватился за лицо.
   – Ты, что делаешь, – невнятно закричал он, пытаясь вытащить саблю, – да я не посмотрю, что ты юродивый, я тебя...
   Я не стал дожидаться, пока он до конца обнажит оружие, подбежал к своим ошарашенным охранникам и у одного из них выхватил вилы.
   Теперь можно было и понаблюдать, что будут дальше делать посланники Марьи Алексеевны. На мое счастье соображали они не очень быстро. Пока желтый, на чем свет стоит, проклинал меня, одной рукой размахивая саблей, а другой, вытаскивая изо рта выбитые зубы, его товарищ чесал, как говорится, репу. Лезть на вилы у него желания не было. Не знаю, походил ли я на голого гладиатора с трезубцем, но, думаю, вид был достаточно грозный, потому что и пострадавший, в конце концов вложил саблю в ножны.
   – Надеюсь, вопросов у вас больше нет? – спросил я.
   – Поехали к Марье Алексеевне, божий человек, – просительно сказал красный. – Ублажи ее, и она тебя, как только хочешь, уважит!
   Предложение в свете моей последней ипостаси прозвучало так двусмысленно, что я чуть не засмеялся.
   – Сколько лет вашей хозяйке? – на всякий случай уточнил я.
   – Да кто ее знает, мы ее лета не мерили, однако пребывает в достойных годах, – ответил красный, явно не понимая, куда я клоню.
   – Тогда сами ее и ублажайте, а мне и девушек хватит, – нагло ответил я.
   Мужик, наконец, понял, что сморозил, и замахал на меня руками:
   – Господь с тобой, чего ты такое говоришь, и думать о таком не моги, барыня, по богоугодному делу старается, не то, что эти, – он презрительно мотнул головой на высыпавших из избы девушек.
   Пока мы разговаривали, появился запыхавшийся отец Константин. Увидев разодетых в цветное платье холопов, он смутился, но подошел. Те сделали вид, что священника не замечают и даже не поздоровались. Это было уже запредельным хамством. Отец Константин, увидев окровавленного крестьянина, битого желтого холопа и меня в позе гладиатора, перекрестился и спросил, что случилось. Только теперь «заметив» батюшку, красный небрежно ему кивнул и строго сказал, что Марья Алексеевна требует меня к себе, а я ехать отказываюсь. Кажется, в отличие от меня священник знал, о ком тот говорит, и подобострастно склонился, Видимо барыня и впрямь была очень крутая, если даже имени ее так испугался представитель второй власти.
   – Что делать, – торопливо сказал он, – раз Марья Алексеевна зовет, значит надо ехать. Кто же ей посмеет отказать!
   – Я посмею, – вмешался в разговор я. – Мне она не нужна, а если у нее во мне нужда, то пусть сама придет и поклонится!
   – Марья Алексеевна поклонится? – с ужасом спросил поп. – Да как ты... ! Ты, божий человек, говори да не заговаривайся! Марья Алексеевна!!
   – Все, вы можете ехать, – отпустил я холопов.
   Красный умоляюще посмотрел на попа, тот понял и обратился ко мне:
   – Надо бы тебе, божий человек, такую женщину уважить! Как же так, Сама просит, а ты упрямишься! Святая женщина, чистая душа! Она на свое попечение обещала все церковные иконы серебром одеть! Вот какая наша Марь Алексеевна!
   Стало понятно, отчего так лебезит поп, спонсоров нужно уважать, даже если на карту поставлена судьба зачатия нового Спасителя.
   – Хорошо, – неохотно согласился я, – съезжу, посмотрю на вашу святую!
   Холопы просияли. Красный, не теряя времени, вскочил в седло облюбованной мною лошади и без прежнего почтения спросил:
   – Ты как, пешком пойдешь или сядешь сзади меня?
   – Сзади него, – указал я на второго, – сядешь ты, а я поеду в седле.
   – Что! – начал, было, он грозным тоном, но скривился и замолчал, понимая, что с юродивыми лучше не связываться. Попробовал придумать отговорку:
   – Не получится, у меня конь норовистый, чужих Рук не любит. Ты лучше пешком пройдись, здесь недалеко, всего пара верст.
   – Вот ты и пройдись, а то смотри какую морду на хозяйских харчах наел, А с твоей лошадью я как-нибудь справлюсь.
   Крестьянам моя тирада понравилась, нашему народу всегда нравится, когда унижают обнаглевших носителей власти. Поп же испугался, как бы чего не вышло, отошел и перекрестился. Барынины холопы налились такой ко мне ненавистью, что будь у них в руках трут, он бы задымился. Однако многолетний лакейский тренинг помог им сдержаться.
   – Ладно, садись, – кротко, согласился спешиваясь красный, – посмотрю, как у тебя получится.
   Я сел в седло и ударил коня по бокам пятками. Тот удивился незнакомому седоку, попытался взбрыкнуть, но получил кулаком между ушей и рванул с места в карьер.
   – Стой, куда! – закричали сзади, но я подхлестнул лошадь рукой по крупу и, что называется, был таков.

Глава 8

   Скакать летним днем по дорогам в голом виде было приятно, но неловко. Все встречные-поперечные смотрели круглыми глазами и, несомненно, запоминали странного всадника, что мне было совсем не с руки. Однако денег у меня не было ни гроша, а сапоги и кафтаны, как известно в лесу на деревьях не растут. Самое простое было бы кого-нибудь ограбить, но сделать это не позволяла этика гражданина просвещенного двадцать первого века. Не скажу, что в наше время совсем не грабят людей, но все-таки не так явно, как кистенем по голове. У нас это делается, как правило, более цивилизовано, через обман граждан или постановления правительства.
   Потому нужно было изыскать какой-нибудь другой способ приобретения нового туалета. К сожалению, на память приходили только подвиги Кота в сапогах, Я помнил из сказки, что кот велел хозяину спрятаться под мостом и кричать, что его ограбили. Однако рассчитывать, что какой-то проезжий или прохожий так проникнется сочувствием, что отдаст мне свою одежду, на Руси не приходится. Нет, у нас такой моды делиться с бедными своим последним платьем.
   Мой новый четвероногий друг, отмахав несколько верст галопом, сначала перешел на рысь, а к вечеру так устал, что еле двигался спотыкающимся шагом. Погони пока не было, и я не принуждал лошадь бежать через силу. Тем более что и сам порядком вымотался. Причем мне одновременно хотелось и есть и спать. Однако останавливаться на привал я не рисковал. Пока была возможность старался уехать подальше от места, где меня знали в лицо и могли искать.
   Как часто бывает, разом решить все проблемы помог случай. Уже в сумерках впереди на дороге показалась довольно странная группа людей, часть из которых была связана по рукам и ногам и лежала на обочине, а остальная пыталась разломать на куски небольшую крытую карету, вернее будет сказать, дешевую кибитку, халтурного отечественного производства. Когда я подъехал и остановился, посмотреть, что здесь происходит, меня окликнул живописно одетый в бархатный камзол и отороченную мехом шапку мужчина. В руках у него была большая, тяжелая пищаль и дымящийся фитиль. Моему голому виду он удивился не меньше, чем я его «светскому». Мы какое-то время молча рассматривали друг друга. Его простецкого вида товарищи тотчас бросили попытки оторвать дверцу возка и тоже вытаращились на меня.
   – Эй ты, – грубо спросил владелец пищали, пристрастно рассматривая нагого кавалериста, – ты кто такой?
   Почему то грубить мне ему не захотелось, потому я вежливо ответил:
   – Лихой человек!
   Разбойник сначала не поняли, но когда до них дошло, что я сказал, они покатились со смеха. Было их всего четверо, но сил захватить и связать пятерых проезжих, среди которых, правда, оказалось две женщины, хватило. Теперь они чувствовали себя былинными героями, и проезжий голодранец их не пугал.
   – Лихой человек! – хохотали они. – Слышали, что он сказал!
   Наконец смех начал стихать, и владелец пищали смог уточнить:
   – Так чем же ты такой лихой?
   – Хочешь узнать? – спросил я спешиваясь.
   – Хочу! – опять начиная смеяться, ответил он.
   – А ну ка дай дубину, – попросил я у одного из лиходеев.
   В отличие от разодетого товарища вооруженного пищалью, саблей и кинжалом, остальные трое были по виду обычные крестьяне, множество которых на большую дорогу выгоняла нужда и притеснения. У двоих в руках были простые дубины, только у третьего на перевязи весела сабля.
   – Бери! – ответил мужик, подавая мне свою увесистую деревянную палицу.
   – Точно хочешь узнать? – повторил я вопрос.
   – Хочу-у-у! – опять залился он идиотски радостным смехом.
   Тогда я размахнулся и ударил его голове. Смех сразу смолк. Стрелок как подкошенный упал на землю, а его товарищи инстинктивно бросились бежать в разные стороны. Пока они приходили в себя, я поднял с земли здоровенную пищаль, вытащил из безжизненной руки оглушенного красавца фитиль и оказался вооружен самым современным оружием.
   – Теперь поверили? – крикнул я заворожено глядящим на все это с безопасного расстояния разбойникам.
   Мне никто не ответил, правда, владелец сабли вытащил ее из ножен и погрозил издалека, но я повел в его сторону пушечного калибра стволом и он резво юркнул за дерево.
   Пока они не пришли в себя и не попытались организовать атаку, я завладел кинжалом все того же недоверчивого красавца и перерезал у пленников путы. При ближайшем рассмотрении оказалось что это небогатый помещик с женой и дочерью, остальные двое, слуга и кучер.
   Помещик, толстенький круглолицый человек с гневными глазами, как только оказался свободен, начал непотребно ругаться и бросился рассматривать свой слегка покореженный экипаж.
   Женщины тут же зарыдали, а слуги молча стояли, переминаясь с ноги на ногу.
   – Ах, негодяи, ах, разбойники! – восклицал барин, открывая и закрывая поврежденные дверцы. – Что же это такое творится! А вы чего смотрите! – набросился он на слуг и пнул оглушенного красавца. – Вяжите его по рукам и ногам!
   Пришлось вмешаться мне:
   – Не нужно никого вязать, ему и так досталось.
   – Да что тебе за дело! – набросился помещик уже на меня, подтверждая более позднюю русскую пословицу, «не делай людям добра, не получишь зла». – Я его негодяя сейчас на березу вздерну! Этого подлеца четвертовать мало!
   Даже при том, что помещик сильно пострадал, отчего не мог не вызывать сочувствия, он мне почему то совсем не понравился. Было в его в лице что-то хитрое и подлое, никак не вяжущееся с невинной жертвой. Ответить я ему не успел.
   – Эй, лихой человек, – закричал один из разбойников, – отпусти Мишу, пошутил и будет!
   – Заберите его, – ответил я, подозревая, что барин выполнит-таки свою угрозу и повесит наивного красавца.
   – А ты не выстрелишь? – спросил из-за дерева тот, что грозил саблей.
   – Не выстрелю! – пообещал я.
   – А не обманешь?
   – Нет!
   Разбойники поверили, начали подходить с трех сторон, что очень не понравилось барину, и он заметался перед каретой, ища хоть какое-нибудь оружие.
   – Успокойся, – сказал я ему, – ничего они тебе больше не сделают.
   – Да, не сделают, – проворчал он, продолжая искать, чем бы вооружиться, хотя здесь же на земле валялась дубина, а у оглушенного человека кроме пищали была еще и сабля.
   Разбойники, держась крайне настороженно, наконец, подошли, и смотрели на меня с нескрываемым укором. Меня всегда удивляет, как трепетно большинство насильников или просто людей, не считающихся ни с кем и ни с чем, относится к посягательству на свои интересы. Только что они избили, связали и собрались ограбить проезжих, а теперь обижаются, что на них самих напали.
   – Вяжи их! – опять закричал помещик своим индифферентным слугам. Те же задумчиво смотрели в разные стороны и чесали затылки. Мужики синхронно перевели укоряющие взгляды с меня на барина.
   – Что здесь произошло? – спросил я, начиная понимать, что все случившееся не очень похоже на обычное ограбление. Будь разбойники настоящими душегубами, то зарезали бы барина с семьей, как баранов и концы в воду.
   – Вяжи их! – как-то тоскливо и безнадежно, закричал барин и начал отступать к возку.
   – Рассказывай, что у вас тут происходит, – велел я одному из вернувшихся мужиков, человеку явно не бандитского вида.
   – Пусть он скажет, куда наши семьи дел, – не ответив, сказал мужик и, помахивая своей дубиной, двинулся к барину.
   – Вы что его крестьяне? – догадался я.
   – Они беглые, вяжите их, – опять раздался полный разочарования голос грозного господина. – Кто беглым помогает, тот сам вот и разбойник!
   – Где моя баба и детки! – пронзительно закричал владелец сабли. – Говори, ирод, а то порешу!
   – Сначала долги верните, а потом спрашивайте! – откликнулся помещик, укрываясь за возок. – Когда у меня помощь просили, то в ногах валялись, а теперь, на своего господина руку подняли! Не будет вам за ото прощения ни на этом, ни на том свете! Горячие сковородки в аду лизать будете!
   – Сознавайся, ирод, куда семьи спрятал! – опять с надрывом закричал разбойник.
   Помещик ответил как и прежде, крестьяне, не слушая, требовали свое. Обе стороны не спешили идти навстречу друг другу и конфликт, несмотря на присутствие третейского судьи начал принимать форму затяжного семейного скандала. Пришлось вмешаться, чтобы не торчать здесь с ними всю ночь, Однако обе стороны, не слушая друг друга, твердо стояли на своем.
   – Пусть сначала вернутся в крепость, да покаются, тогда я буду с ними говорить, – упорствовал барин.
   – Пусть скажет, где наши семьи и признается, что долгов за нами нет, – требовали крестьяне, – тогда мы подумаем, вернуться к нему или нет.
   Помещик мне не нравился. То, как такие типы умеют обирать простой народ, я знал не понаслышке, потому взял сторону крестьян.
   – Говори где их семьи, иначе сейчас заберу твоих женщин и увезу, а мужики пусть сами с тобой разбираются! – решительно сказал я.
   Мужики обрадовавшись поддержке, тотчас втроем насели на барина. Тот продолжал стоять на своем. Стороны опять заспорили, а я подошел к лежащему без памяти красавцу. Ударил я его несильно, но он почему-то до сих пор не пришел в сознание. Я присел перед ним на корточки и потряс за плечо.
   – Эй, дядя, вставай, хватит отдыхать!
   Человек даже не пошевелился. Я машинально проверил у него на горле пульс. Сердце у него не билось. Я не поверил и посмотрел зрачки. Ничего более глупого представить было невозможно, каким-то образом я случайно отправил человека на тот свет. Вышло, что моя шутка оказалась совсем не смешной. Я снял с головы убитого шапку. Никаких видимых повреждений на темени, куда пришелся удар дубиной, не было, даже шишка оказалась небольшой. Пришлось позвать остальных и сознаться в содеянном:
   – Кончайте ругаться, ваш Мишка, кажется, умер! – сообщил я склочной компании.
   Спор разом смол, и все столпились над телом. Особой жалости или скорби на лицах заметно не было, но те, у кого были шапки, обнажили головы.
   – Неужто и, правда, помер? – удивленно спросил крестьянин с саблей, после чего перекрестился и добавил. – Упокой Господи душу грешную!
   – Он кто такой? – спросил помещик, рассматривая убитого. – Кажется, я его раньше не видел.
   – Мишка, он разбойник, – ответил один из крестьян, – мы его здесь в лесу встретили и под его руку пошли.
   Это сообщение меня немного успокоило, убил я хотя бы не честного мужика, отца многодетного семейства.
   Что следует говорить в подобных случаях, я не знал, просто стоял вместе со всеми над мертвым телом. По разбойнику никто особенно не горевал. Во всяком случае, спорить о своем, конфликтующие стороны продолжили над его еще не остывшем телом. Пришлось прогнать их в сторону, Я же прикидывал, насколько будет этично позаимствовать одежду умершего. Мы с покойным были примерно одного роста, и его платье меня здорово бы выручило. Решать нужно было быстро, пока еще кто-нибудь не положил глаз, на его бархатный кафтан. Самым противным оказалось раздевать мертвеца.
   – Ты, это что делаешь, – спросил меня один из слуг помещика. Они оба продолжали стоять в стороне, так и не рискнув вмешаться в спор своего барина с крестьянами.
   – Сам не видишь? – ответил я, стаскивая с разбойника камзол.
   Он оказался старым и потертым, был мне короток и узок, к тому же очень тяжел, но выбирать не приходилось. Я решил проверить карманы и обнаружил в них целый арсенал. В одном было насыпано фунта два пороха, в другом оказались свинец и пули для пищали. Огневой припас мне был без надобности, и я его сразу выбросил. Портки усопшего, не шли ни в какое сравнение с верхом, были обычными крестьянскими штанами из домотканого холста. Сапоги оказались маленького размера и худыми. Пока я занимался экипировкой, спорщики так увлеченно выясняли отношения, что ни на что не обращали внимание.
   В эти благостные, патриархальные времена, разница между помещиками и крестьянами была невелика и, пожалуй, заключалась только в разной одежде и еде. Не дошла еще тогда Русь да эпохи просвещения и расслоения общества по образованию и воспитанию. Большинство людей говорили на одинаковом языке, и редко заносились друг перед другом дремучестью рода.
   Я оделся в одежду покойного, оставив только свои поршни, перепоясался его разбойничьей саблей в ободранных кожаных ножнах, и только тогда подошел послушать, до чего договорились стороны. Кажется, дело у них шло на лад, только крестьяне отказывались ремонтировать вгорячах поломанную карету. Меня заметили, и спор разом прекратился.
   – Ты никак Мишкину одежду забрал? – осуждающе спросил мужик с саблей.
   – Да, – подтвердил я, – она ему все равно не понадобится.
   – Так будет не по справедливости! – вмешался помещик. – По справедливости нужно ее поделить. Тебе, скажем, сапоги, а мне все остальное!
   – Я вам оставляю сапоги и пищаль, она дорого стоит, за это ты, – сказал я барину, – по человечески похоронишь разбойника.
   Помещика такой расклад не удовлетворил, он попробовал его оспорить, но я, не вступая в спор сел в седло. Времени на пререкания у меня уже не оставалось, нужно было ехать дальше.
   Помещика такое неуважение возмутило, и он попытался помешать мне уехать, схватился за уздечку. Пришлось оттолкнуть его ногой. Барин от неожиданности упал, после чего не вставая, принялся меня проклинать и корить мздоимством. Почему именно мздоимством, я так и не узнал, тронул бока лошади коленями, и она не спеша, затрусила по дороге. Однако оказалось, что так просто нам разойтись не суждено. Не отъехал я и трехсот метров, как сзади грохнул выстрел, и мой конь пронзительно заржал и встал на дыбы, грозя опрокинуться на спину. Я не ожидал ничего подобного и едва не вылетел из седла. Хорошо еще успел вытащить ноги из стремян, и соскользнул на землю по крупу, иначе вполне мог запутаться и грохнуться головой о землю. Спрыгивая с коня я не удержался на ногах, упал и больно стукнулся о дорогу. Проклиная помещика, я встал на ноги и разглядел в вечерних сумерках белое пороховое облачко.
   Мой конь ускакал вперед по дороге, а я остался на месте и смотрел, как ко мне бегут недавние знакомые. Было похоже на то, что они меня попытались застрелить из пищали, но промазали и попали в лошадь.
   Никакого страха перед набегающим воинством у меня не было, напротив я так рассвирепел, что сам пошел им навстречу. Впереди всех, смешно припадая на обе ноги, несся сам барин, крестьяне-разбойники следовали за ним в нескольких шагах, благоразумно не забегая вперед. За мужчинами, путаясь в длинных сарафанах, бежали обе женщины, жена и дочь помещика, а индифферентные слуги шли пешком, сильно отставая от ударной группы. Чем ближе мы сходились, тем медленнее развивалась атака. Когда до меня осталось шагов двадцать, помещик остановился и, грозно размахивая саблей, истерично закричал:
   – Отдавай камзол, а то зарублю!
   Не отвечая, я шел прямо на него. Когда мы сблизились, он не бросился меня рубить, а начал пятиться. Я был так зол, что вытащил саблю и шел прямо на него, собираясь зарубить неблагодарного негодяя. Он тут же начал отступать и теперь не кричал, а просительно бормотал:
   – Отдай камзол, отдай камзол!
   – Зачем он тебе понадобился, у тебя скоро будет деревянный! – сказал я, замахиваясь на него саблей. На что барин отреагировал мгновенно, бросил оружие и повалился на колени. Сзади пронзительно закричали женщины. Все, как говорится, смешалось в доме Облонских.
   Убивать коленопреклоненного мерзавца у меня не поднялась рука, он это почувствовал и тотчас начал наглеть. В чем проявилось удивительное свойство подобных людей. Меня всегда поражает, что с ними невозможно ни о чем договориться. Даже если они случайно попадут в рай, то первым делом начнут выторговывать себе особые привилегии. Понятие чести, благородства, благодарности для них просто не существуют. Главное для них собственное удобство и выгода.
   – Ты зачем, скотина, в меня стрелял? – закричал я, не слушая стенаний по поводу кафтана.
   – Отдай камзол, он мой по праву, пожалей меня, добрый человек, я столько претерпел зла! Женой и дочкой молю, отдай камзол, и Господь тебя наградит!
   Я мельком оглядел свою обновку. Бархатный камзол, конечно, когда-то был богатым, но теперь сильно заношен, да еще прожжен в нескольких местах, Было непонятно, почему он вдруг вызвал такой ажиотаж.
   – Я тебя спрашиваю, зачем ты в меня стрелял? – повторил я.
   – Отдай камзол, ну, отдай, ну, что тебе стоит! Зачем он тебе сдался! Хочешь, я тебе за него свою дочь замуж отдам, делай с ней все что хочешь! – запричитал он, умоляюще глядя на меня своими заплывшими красными глазами.
   Грешен, не удержался и на дочь-таки посмотрел. Девушка была, безусловно, по-своему хороша и, что самое ценное, удивительно похожа на папу, только что пока не такая мордастая. Однако ничего такого делать с ней я бы не рискнул.
   – Ты знаешь, негодяй, что ранил мою лошадь! – так и не ответив, на лестное предложение обмена, продолжил я гнуть свою линию.
   – Ничего с ней не случилось, вон она сама сюда идет! – сказал один из крестьян.
   Я не купился и назад не обернулся. Однако за моей спиной действительно тяжело вздохнула лошадь.
   – Ну, смотри! – предупредил я на всякий случай помещика и отступил, так, чтобы видеть коня. – Если ранил, головой ответишь!
   Однако с лошадью оказалось все в порядке. Скорее всего, ее просто испугал звук выстрела.
   – Ну, скажи, зачем тебе этот камзол? – принялся за старое помещик.
   – А тебе? – спросил я.
   – Это, это, – засуетился он и тут же начал вдохновенно врать, – это камзол моего покойного батюшки, больше после него ничего не осталось! Не ради себя прошу, ради деток малых!
   На это мне просто нечего было ответить. Я и не стал, плюнул, сел в седло и ускакал. Сзади вслед мне еще долго что-то кричали, но такого веского аргумента как выстрела из пищали у барина не осталось и я не остановился.
   Между тем, уже окончательно стемнело, потому останавливаться и разбираться с вожделенным камзолом я не стал, оставил дело до утра. Пока главным было найти место для ночлега и вкусить насущного хлеба, за который мне нечем было заплатить. Денег в карманах не нашлось, покойный держал в них только порох и куски рубленного свинца для пищали. Я пожалел, что их выбросил, в крайнем случае можно было рассчитаться за еду и ночлег боеприпасами.
   Скоро я въехал в большое богатое село с двумя церквями, но останавливаться в нем не стал, решил приискать что-нибудь более скромное и уединенное. Лошадь после нервной встряски, взбодрилась и теперь трусила легкой рысью. В толстом камзоле с подкладкой было тепло. Короче говоря, жизнь постепенно наладилась.