Напустив на себя вид бесконечного терпения, что я сочла несколько оскорбительным, Ниффт принялся выспрашивать у меня подробности. Меньше всего мне хотелось разговаривать именно на эту тему, но, поскольку стараниями ведьмы мы все равно оказались временно скованы общим поручением, я решила, что лучше все-таки ответить на его вопросы, тем более что некоторые из них касались главным образом профессиональных занятий Персандера и моего о них представления.
– Лагадамия, – предложил он наконец, – позволь прежде мне самому поговорить с ним – в твоем присутствии, разумеется, – ибо мне кажется, что я, как лицо незаинтересованное, смогу более отчетливо передать суть нашего поручения.
Мне и самой этого хотелось, но лишь отчасти. Честно говоря, я предпочла бы вообще не показываться Персандеру на глаза после того, как осрамила его перед товарищами по ремеслу. Поэтому я не без облегчения думала о том, что на этот раз другой человек объяснит моему сыну, в чем дело, и даст ему понять, что я не по собственной воле явилась надоедать ему так скоро.
И вот мы уже камнем падаем вниз, к плавучему городу, что мирно покачивается на бирюзовой глади Большого Мелководья. Не успела я задаться вопросом, как же нам Отыскать Персандера в этом человеческом улье, а наш пузырь уже плюхнулся на дощатый тротуар перед каким-то заведением, распугав праздных гуляк, которых в полдень было не так уж много, и мы оказались лицом к лицу с моим сыном. Он стоял в дверях казино под названием «Золотая Фишка», где, очевидно, помогал теперь обмишуливать доверчивых граждан. Хотя мой мальчик и научился блестяще владеть собой, при виде нашего сказочного летательного аппарата челюсть у него так и отвисла.
Ниффт первым вышел из пузыря, отвесил моему сыну изысканный поклон и без запинки пересказал нашу повесть. Персандер и так глазел на меня в полнейшем изумлении, но слова вора поразили его еще больше, хотя и по другой причине.
Ибо этот самый Ниффт Эфезионит оказался, как я заключила по нескрываемому восторгу сына, истинным героем того полусвета, который избрал местом своего обитания Персандер.
– Неужели ты и впрямь Ниффт Кархманит, друг Шага Марголда, известный еще как Ниффт-Проныра? – спросил мальчик в полном восхищении.
– Он самый, сударь, к вашим услугам, и, осмелюсь добавить, досточтимый Персандер, искренний почитатель вашей мужественной и непреклонной матушки.
Нетрудно вообразить, какую досаду я испытала при виде неприкрытого восхищения Персандера моим бывшим копейщиком, хотя, когда он наконец ступил внутрь пузыря и радостно заключил меня в объятия, я на время позабыла все огорчения.
– Видишь, матушка, с какой радостью покидаю я свое нынешнее презренное ремесло. Можем отправляться в путь прямо сейчас, если хочешь.
– Мой драгоценный Персандер! Так они все-таки выставили тебя после того раза! И все из-за меня одной, не правда ли?
Он рассмеялся:
– Исключительно из-за тебя! Ах, матушка, какую кашу ты умеешь заварить! Это твое самое ценное качество! Хотя я все равно выжидал подходящего случая, чтобы убраться; когда ты появилась, мне уже не терпелось попробовать что-нибудь другое.
Мы снова взмыли в небо. Вор спросил:
– Так вы занимались игрой в глифриг? А известно ли вам, что не кто иной, как мой друг Шаг Марголд первым обратил внимание на сходство между иконографическими системами счисления, которыми пользуются игроки в глифриг, и карточными заклинаниями шаманов икастрианской тундры? Ему не удалось еще вполне подтвердить свою догадку о том, что заядлые поклонники этой игры являются на самом деле одаренными последователями этого важного вида магии, но он говорил мне, что намерен в скором времени завершить свои изыскания по данному вопросу.
– Августейший Марголд, сударь, вне всякого сомнения, один из величайших светочей нашего века. И подумать только, что вы имеете честь быть его другом и запросто вступать с ним в разговоры!
– Это и в самом деле честь, а также привилегия, вполне достойная зависти. Но ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как возможность познакомить вас с ним. А поскольку вы человек способный, и в ваших жилах, совершенно очевидно, течет кровь героев (кивок в мою сторону), то осмелюсь высказать предположение, что очень скоро мой друг предложил бы вам интереснейшее картографическое задание! Я имею в виду исследование совершенно неизвестных или лишь частично нанесенных на карты уголков земли. Он не только сделает вам такое предложение, но и снарядит для вас целую экспедицию, наймет судно…
В общем, что тут говорить? Мой сын был совершенно зачарован этим человеком и пал жертвой тех прожектов, которыми тот потрясал перед ним. И пока я вот так сидела и слушала их разговор да наблюдала, как под нами отрядом великанов-дозорных в зеленых плащах встает архипелаг Аристос, страж юго-западных пределов Большого Мелководья, всякое беспокойство за дальнейшую судьбу моего сына вдруг оставило меня.
Ибо как может Персандер перестать быть добрым и честным мальчиком – разве он не мой сын? А коли так, то какой смысл в том, чтобы надзирать за каждым его шагом? Мир, в котором мы живем, так велик и непредсказуем, что, как бы ни стремились мы повторить себя в потомках – передать им свою неподкупную честность, свой жизненный опыт, и все остальное, – в конце концов им все равно придется делать все в первый раз, и на свой лад, как и всем остальным. Именно этим и занят теперь мой драгоценный Персандер: он все делает впервые, так что пусть сам нащупывает свой путь и учится отличать плохое от хорошего. А поскольку каждая секунда отпущенного нам времени чревата приключением и все секунды до одной сочтены, то, клянусь Трещиной, не лучше ли нам с моим мальчиком пуститься на поиск приключений вместе и порадоваться обществу друг друга!
И лишь только эта мысль пришла мне в голову, я сама сразу сделалась легкой, как наш шар. У меня точно камень с плеч упал и на сердце сразу полегчало, былой ревнивой злости не осталось и следа.
То воздушное путешествие, которое само по себе было чудом, до сих пор сияет в моей памяти – столько радости принесло оно моему сыну и мне! Еще раньше, чем берега Стреги показались на горизонте, – а это произошло довольно быстро, – мы втроем порешили, что, когда с этим делом будет покончено, мы – Персандер, моя команда и я – первым делом приедем в Кархман-Ра, чтобы окунуться в пеструю мешанину языков и культур, заглянуть в громадные архивы, а может быть, и найти работу: сын надеялся, что Шаг Марголд и впрямь даст ему какое-нибудь интересное задание (так оно и случилось), ну, а нам с моими людьми встретиться с очередным поручением в этом людском водовороте будет совсем не сложно (и наши ожидания также оправдались). За то время, что мы провели в Кархман-Ра, я так сдружилась с Шагом Марголдом, – исключительно почтенный и замечательный человек! – что поддалась на его уговоры и записала свою часть рассказа о роли, которую нам довелось сыграть в падении А-Рака, добавив, таким образом, скромную лепту к сокровищнице чудес великого ученого.
Однако я слишком рано распрощалась с Астригалами, ведь мое повествование еще далеко не окончено. Когда мы вернулись на Стрегу и снова встретились с Оломбо, Шинном и Бантрилом, Костогрыза на собственной воздушной колеснице, запряженной тройкой самых мощных, жилистых и норовистых гнатов, которых я когда-либо видела, доставила нас на гору Хорад – ту самую, чья вершина возвышается над скалистым островом, таращась черными глазницами «пещер.
День клонился к вечеру, косые солнечные лучи уже окрасили скалы в красноватый янтарь, но света, который лился в пещерную усыпальницу А-Рака снаружи, было вполне достаточно, чтобы разглядеть его гигантскую безногую тушу. Базальтовая стела с высеченными на ней стихами уже отмечала вход в место последнего упокоения бывшего бога. Воздух внутри и вокруг пещеры, казалось, наполняли невидимые живые существа: это паук спал и видел сны, жернова его мозга перемалывали одни и те же образы и впечатления столь же бесцельно и неустанно, как архипелаги созвездий не устают тысячи тысяч лет кружиться вокруг своей оси.
Темный водоворот нечеловеческой памяти нет-нет да и освещали вспышки наводящих ужас воспоминаний: это великан снова переживал славные деньки кровавого господства на просторах своего родного мира. Но теперь одни лишь сны, непредсказуемо набегая беспорядочной толпой, возвращали ему радость власти, да и то лишь на миг.
– Вот так, – заклокотала Костогрыза, величественная и мрачная, – и будет тлеть его гнусная душа еще сотню лет, пока вся грязная нить его наполненной жаждой убийства жизни не намотается на веретено времени. Вам, о нечаянные союзники, я оказала великую честь, дозволив увидеть это своими глазами. Сестры всегда будут вспоминать вас, и не без приязни. И знайте, что ныне зрите пред собой памятник Воле, которая перешагнула века и покорила пространство!
Долго стояли мы, вслушиваясь в эхо погибших галактик, где царили неутолимый голод и страсть убийства, а потом, когда солнце село, повернулись и пошли. На базальтовой стеле мы прочли такие слова:
– Лагадамия, – предложил он наконец, – позволь прежде мне самому поговорить с ним – в твоем присутствии, разумеется, – ибо мне кажется, что я, как лицо незаинтересованное, смогу более отчетливо передать суть нашего поручения.
Мне и самой этого хотелось, но лишь отчасти. Честно говоря, я предпочла бы вообще не показываться Персандеру на глаза после того, как осрамила его перед товарищами по ремеслу. Поэтому я не без облегчения думала о том, что на этот раз другой человек объяснит моему сыну, в чем дело, и даст ему понять, что я не по собственной воле явилась надоедать ему так скоро.
И вот мы уже камнем падаем вниз, к плавучему городу, что мирно покачивается на бирюзовой глади Большого Мелководья. Не успела я задаться вопросом, как же нам Отыскать Персандера в этом человеческом улье, а наш пузырь уже плюхнулся на дощатый тротуар перед каким-то заведением, распугав праздных гуляк, которых в полдень было не так уж много, и мы оказались лицом к лицу с моим сыном. Он стоял в дверях казино под названием «Золотая Фишка», где, очевидно, помогал теперь обмишуливать доверчивых граждан. Хотя мой мальчик и научился блестяще владеть собой, при виде нашего сказочного летательного аппарата челюсть у него так и отвисла.
Ниффт первым вышел из пузыря, отвесил моему сыну изысканный поклон и без запинки пересказал нашу повесть. Персандер и так глазел на меня в полнейшем изумлении, но слова вора поразили его еще больше, хотя и по другой причине.
Ибо этот самый Ниффт Эфезионит оказался, как я заключила по нескрываемому восторгу сына, истинным героем того полусвета, который избрал местом своего обитания Персандер.
– Неужели ты и впрямь Ниффт Кархманит, друг Шага Марголда, известный еще как Ниффт-Проныра? – спросил мальчик в полном восхищении.
– Он самый, сударь, к вашим услугам, и, осмелюсь добавить, досточтимый Персандер, искренний почитатель вашей мужественной и непреклонной матушки.
Нетрудно вообразить, какую досаду я испытала при виде неприкрытого восхищения Персандера моим бывшим копейщиком, хотя, когда он наконец ступил внутрь пузыря и радостно заключил меня в объятия, я на время позабыла все огорчения.
– Видишь, матушка, с какой радостью покидаю я свое нынешнее презренное ремесло. Можем отправляться в путь прямо сейчас, если хочешь.
– Мой драгоценный Персандер! Так они все-таки выставили тебя после того раза! И все из-за меня одной, не правда ли?
Он рассмеялся:
– Исключительно из-за тебя! Ах, матушка, какую кашу ты умеешь заварить! Это твое самое ценное качество! Хотя я все равно выжидал подходящего случая, чтобы убраться; когда ты появилась, мне уже не терпелось попробовать что-нибудь другое.
Мы снова взмыли в небо. Вор спросил:
– Так вы занимались игрой в глифриг? А известно ли вам, что не кто иной, как мой друг Шаг Марголд первым обратил внимание на сходство между иконографическими системами счисления, которыми пользуются игроки в глифриг, и карточными заклинаниями шаманов икастрианской тундры? Ему не удалось еще вполне подтвердить свою догадку о том, что заядлые поклонники этой игры являются на самом деле одаренными последователями этого важного вида магии, но он говорил мне, что намерен в скором времени завершить свои изыскания по данному вопросу.
– Августейший Марголд, сударь, вне всякого сомнения, один из величайших светочей нашего века. И подумать только, что вы имеете честь быть его другом и запросто вступать с ним в разговоры!
– Это и в самом деле честь, а также привилегия, вполне достойная зависти. Но ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как возможность познакомить вас с ним. А поскольку вы человек способный, и в ваших жилах, совершенно очевидно, течет кровь героев (кивок в мою сторону), то осмелюсь высказать предположение, что очень скоро мой друг предложил бы вам интереснейшее картографическое задание! Я имею в виду исследование совершенно неизвестных или лишь частично нанесенных на карты уголков земли. Он не только сделает вам такое предложение, но и снарядит для вас целую экспедицию, наймет судно…
В общем, что тут говорить? Мой сын был совершенно зачарован этим человеком и пал жертвой тех прожектов, которыми тот потрясал перед ним. И пока я вот так сидела и слушала их разговор да наблюдала, как под нами отрядом великанов-дозорных в зеленых плащах встает архипелаг Аристос, страж юго-западных пределов Большого Мелководья, всякое беспокойство за дальнейшую судьбу моего сына вдруг оставило меня.
Ибо как может Персандер перестать быть добрым и честным мальчиком – разве он не мой сын? А коли так, то какой смысл в том, чтобы надзирать за каждым его шагом? Мир, в котором мы живем, так велик и непредсказуем, что, как бы ни стремились мы повторить себя в потомках – передать им свою неподкупную честность, свой жизненный опыт, и все остальное, – в конце концов им все равно придется делать все в первый раз, и на свой лад, как и всем остальным. Именно этим и занят теперь мой драгоценный Персандер: он все делает впервые, так что пусть сам нащупывает свой путь и учится отличать плохое от хорошего. А поскольку каждая секунда отпущенного нам времени чревата приключением и все секунды до одной сочтены, то, клянусь Трещиной, не лучше ли нам с моим мальчиком пуститься на поиск приключений вместе и порадоваться обществу друг друга!
И лишь только эта мысль пришла мне в голову, я сама сразу сделалась легкой, как наш шар. У меня точно камень с плеч упал и на сердце сразу полегчало, былой ревнивой злости не осталось и следа.
То воздушное путешествие, которое само по себе было чудом, до сих пор сияет в моей памяти – столько радости принесло оно моему сыну и мне! Еще раньше, чем берега Стреги показались на горизонте, – а это произошло довольно быстро, – мы втроем порешили, что, когда с этим делом будет покончено, мы – Персандер, моя команда и я – первым делом приедем в Кархман-Ра, чтобы окунуться в пеструю мешанину языков и культур, заглянуть в громадные архивы, а может быть, и найти работу: сын надеялся, что Шаг Марголд и впрямь даст ему какое-нибудь интересное задание (так оно и случилось), ну, а нам с моими людьми встретиться с очередным поручением в этом людском водовороте будет совсем не сложно (и наши ожидания также оправдались). За то время, что мы провели в Кархман-Ра, я так сдружилась с Шагом Марголдом, – исключительно почтенный и замечательный человек! – что поддалась на его уговоры и записала свою часть рассказа о роли, которую нам довелось сыграть в падении А-Рака, добавив, таким образом, скромную лепту к сокровищнице чудес великого ученого.
Однако я слишком рано распрощалась с Астригалами, ведь мое повествование еще далеко не окончено. Когда мы вернулись на Стрегу и снова встретились с Оломбо, Шинном и Бантрилом, Костогрыза на собственной воздушной колеснице, запряженной тройкой самых мощных, жилистых и норовистых гнатов, которых я когда-либо видела, доставила нас на гору Хорад – ту самую, чья вершина возвышается над скалистым островом, таращась черными глазницами «пещер.
День клонился к вечеру, косые солнечные лучи уже окрасили скалы в красноватый янтарь, но света, который лился в пещерную усыпальницу А-Рака снаружи, было вполне достаточно, чтобы разглядеть его гигантскую безногую тушу. Базальтовая стела с высеченными на ней стихами уже отмечала вход в место последнего упокоения бывшего бога. Воздух внутри и вокруг пещеры, казалось, наполняли невидимые живые существа: это паук спал и видел сны, жернова его мозга перемалывали одни и те же образы и впечатления столь же бесцельно и неустанно, как архипелаги созвездий не устают тысячи тысяч лет кружиться вокруг своей оси.
Темный водоворот нечеловеческой памяти нет-нет да и освещали вспышки наводящих ужас воспоминаний: это великан снова переживал славные деньки кровавого господства на просторах своего родного мира. Но теперь одни лишь сны, непредсказуемо набегая беспорядочной толпой, возвращали ему радость власти, да и то лишь на миг.
– Вот так, – заклокотала Костогрыза, величественная и мрачная, – и будет тлеть его гнусная душа еще сотню лет, пока вся грязная нить его наполненной жаждой убийства жизни не намотается на веретено времени. Вам, о нечаянные союзники, я оказала великую честь, дозволив увидеть это своими глазами. Сестры всегда будут вспоминать вас, и не без приязни. И знайте, что ныне зрите пред собой памятник Воле, которая перешагнула века и покорила пространство!
Долго стояли мы, вслушиваясь в эхо погибших галактик, где царили неутолимый голод и страсть убийства, а потом, когда солнце село, повернулись и пошли. На базальтовой стеле мы прочли такие слова:
Где над времени бездной светил незнакомых поток
И на землю другую иного сияния струи лились
От звезды, что горела, покуда не вышел ей срок,
Повенчала судьба навсегда твою смерть – мою жизнь.
Повенчала, чтоб вновь разлучить! Ты бежал,
Мой избранник, страхом смертельным гоним.
Все напрасно! Настиг тебя страсти кинжал,
Колыбелью служить будешь детям моим.
В шелковистом нутре, твоим мясом кормясь,
Будут нежиться детки, пока ты лежишь,
Безучастен и нем, как могильная грязь,
И, бессильный, малюток покой сторожишь!
К солнцам дальним в гирляндах планет,
Оседлав астероидов вихрь, ты бежал,
Но в сумбуре миров избавления нет —
Пред жестокой судьбой, непокорный, ты пал!
И в бездну веков, что зияет пред нами,
Чередой бесконечной наши дети сойдут;
Разбегаться сыны твои будут, стеная,
Когда дщери мои на охоту пойдут!