Страница:
Крапивин поморщился и отвернулся. Уже два с половиной месяца он жил среди шляхты и никак не мог привыкнуть к ее бесшабашности. После сражения под Новгород-Северским он не мог не признать отвагу и великолепную боевую выучку поляков. Рубились шляхтичи азартно и самозабвенно, в большинстве своем были храбрыми воинами, почитавшими трусость тягчайшим из грехов, великолепно владели саблей и пикой, на коне сидели, словно родились в седле. Весьма успешно управлялись они и с артиллерией, и с мушкетами (по крайней мере, не хуже русских ратников), однако недолюбливали огнестрельное оружие, предпочитая яростную кавалерийскую атаку перестрелке и артподготовке. Был у них боевой кураж, который очень многое значит в рукопашной схватке. Крапивин вспомнил дуэль с молодым шляхтичем, который при его появлении стал злословить о русских. Ни рост, ни солидный боевой опыт не дали тогда подполковнику решительного перевеса в дуэли. Поединок закончился через две минуты: Крапивин ранил шляхтича приемом, который показал ему когда-то Басов. Но все же Вадим отметил, что очень молодой еще шляхтич оказался для него, умудренного опытом бойца, весьма опасным противником. Подполковник вынужден был признать, что среднестатистический польский воин значительно превосходит русского в бою.
Но была в поляках невероятная безалаберность, повергавшая в шок офицера двадцатого века. Нечто подобное он наблюдал в своем мире, когда в качестве наблюдателя находился в частях египетской и афганской народной армии. Состояние противника всегда оценивалось примерно, «на глаз», вопросам обеспечения и координации действий войск уделялось минимум внимания, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, а о дисциплине приходилось только мечтать. Но египтян и афганцев в двадцатом веке никто не воспринимал как серьезную силу.
А вот поляки в начале семнадцатого века считались одной из самых грозных армий Европы. Двести лет назад, в битве при Грюнвальде, они составляли ядро армии, нанесшей удар по немецким рыцарям, удар, который на триста лет прекратил немецкий «Drang nah Osten» [15]да и, по сути, предрешил будущую судьбу Тевтонского ордена. Потом именно польские шляхтичи сыграли огромную роль в остановке самой мощной на тот момент османской армии, двигавшейся на запад. Швеция всерьез опасалась агрессии со стороны Польши, а в конце семнадцатого века, по словам Чигирева, участие поляков в сражении на стороне Австрии должно было предотвратить захват турками Вены и остановить великий османский поход на Европу. Все это никак не вписывалось в представление о Речи Посполитой как о второсортной в военном отношении державе.
Главным стимулом для шляхтича в бою был вовсе не приказ командира, а желание блеснуть своей удалью. Единственным страхом — страх показаться трусом. Их, потомственных бойцов, заставляло действовать сообща только одно понимание того, что отсутствие согласованности непременно приведет к общей гибели. Все недостатки организации и дисциплины с лихвой окупались яростью атак и отчаянной рубкой, но Крапивин прекрасно понимал, что рано или поздно это лихое, заносчивое и недисциплинированное воинство столкнется с умелым противником, который нанесет ему серьезный урон. [16]
Застолье продолжалось. Рокошане в неисчислимых количествах поглощали всевозможную снедь и со страшной скоростью истребляли выставленные на стол хмельные меды и вина. «Господи, да как же можно так воевать? — изумлялся Крапивин. — Они же в зоне боевых действий! Или враги у них не лучше? Да нет, ведь я пришел сюда именно потому что поляки представляют опасность для моей страны, потому, что знаю о грядущей оккупации. Польской оккупации. В чем же их сила? Или, может быть, главное — это не их сила, а слабость самой России?
И тут с улицы донеслись дикие крики и хлопки выстрелов. Дверь зала распахнулась. Расхристанный шляхтич с обнаженной саблей в руке, выкатив глаза, заорал:
— Беда, Панове! Королевские войска идут!
— Пся крев! — закричал Линкевич, выхватывая саблю. — Ну, мы им сейчас покажем!
Опрокидывая столы и потрясая оружием, рокошане ринулись вон.
Выскочив на улицу, Крапивин огляделся. Слабо светила выглянувшая из-за туч луна, мелькали огни факелов, откуда-то со стороны городских ворот доносились редкие звуки мушкетных выстрелов и нарастал топот множества копыт. В мгновение ока Крапивин оценил обстановку. Было ясно, что нападающие уже ворвались в го-род, и теперь исход боя был предрешен.
Гул усилился, до рокошан донесся лязг, и вскоре на слабо освещенную факелами площадь вылетел отряд польских гусар. Их доспехи состояли из тяжелых кирас, поножей и стальных шлемов, надвинутых на глаза, а за спинами у них развевались огромные «крылья». Склоненными пиками они целились прямо в столпившихся на площади рокашан. Те подались назад, потрясая саблями, уже понимая, что сопротивление бессмысленно, но еще не до конца решив, стоит им погибнуть с гордо поднятой головой или сдаться на милость победителя.
В планы Крапивина не входило ни то ни другое. И он рванул. Перебежав площадь буквально перед самыми пиками несущихся вперед кавалеристов, он нырнул в одну из узких прилегающих к площади улиц. Двое гусар тут же повернули коней и ринулись следом.
Петляя по кривой улочке, Крапивин прекрасно понимал, что хотя кавалеристы не смогут разогнаться здесь во весь опор, но все же рано или поздно настигнут его. Сзади нарастал топот конских копыт. И тут подполковник увидел лестницу, прислоненную к одному из одноэтажных домов. Очевидно днем хозяин чинил крышу и забыл убрать лестницу. Крапивин с ходу влетел наверх. Под ногами заскрипела черепица. Во дворе отчаянно залаяла собака.
На улице появились преследователи. Первый, увидев, что жертва пытается уйти по крыше, нацелил на подполковника свою пику. Крапивин выхватил саблю и отразил удар, разрубив древко. Однако второй шляхтич, придержав коня, весьма проворно забрался на крышу прямо с седла. Пику он отбросил, в его руке сверкнула сабля. Крапивин встретил противника мощным ударом саблей сверху. Тот парировал его своим оружием, но заскользил по черепице и упал с крыши. Второй преследователь уже взбирался по лестнице. Когда он оказался наверху, Крапивин был уже тут как тут. Подполковник попытался, как и в предыдущий раз, скинуть противника на землю, но тот, отразив его выпад, контратаковал. Пытаясь уклониться, Крапивин поскользнулся и упал под ноги гусару. Немедленно сработал рефлекс спецназовца. Крапивин толкнул противника ногой в живот, и тот с отчаянным криком полетел вниз.
Теперь оба преследователя копошились внизу. Тяжесть доспехов явно обеспечила им не слишком мягкое приземление, и подполковник выиграл драгоценные секунды. Он быстро перепрыгнул на плоскую крышу соседнего амбара и только тут услышал позади шаги. Обернувшись, он увидел ещё одного преследователя с обнажённой саблей. «Крыльев» у этого шляхтича не было, из чего Крапивин заключил, что перед ним офицер. Убегать не имело смысла. Воодушевленный предыдущим успехом, Крапивин повернулся, чтобы встретить противника. Как только тот спрыгнул на крышу сарая, подполковник сделал выпад, целясь в незащищенное кирасой горло.
И тут произошло невероятное. Сабля, которая, казалось, через мгновение вопьётся в тело врага, провалилась в пустоту и выскользнула из руки Крапивина, а сам он почувствовал, что падает. Через секунду он уже лежал на спине, а в горло ему упирался наконечник гусарской сабли.
— Не двигайся, Вадим, — услышал он голос Басова. — Теперь ты мой пленник.
Сказав это, Басов отступил на несколько шагов и позволил Крапивину подняться.
— Игорь, как ты здесь оказался?!
— То, что я здесь, вполне понятно, — усмехнулся Басов. — Я дворянин на службе короля. В стране рокош. Естественно, меня послали подавлять мятеж. Вот что ты здесь делаешь? Впрочем, можешь не объяснять. Чигирев ведет себя вполне логично, да и ты тоже. Врага лучше бить на его территории. Не так ли?
— Отпусти меня, Игорь, — попросил Крапивин.
— Нет. Вы, ребята, слишком заигрались.
Басов сделал шаг в сторону, подобрал лежащую рядом саблю Крапивина и жестом приказал ему спускаться с крыши.
— А может, это ты заигрался в придворного шляхтича? — зло спросил Крапивин.
— Я не играю, я живу, — парировал Басов. — Иди. Только боже тебя упаси хоть одной живой душе проговориться о том, что ты из Московии.
— Игорь, твоя страна в опасности, — в последний раз попытался Крапивин перетянуть друга на свою сторону.
— Моя страна на данный момент — Речь Посполитая, — огрызнулся Басов. — И она действительно в опасности… из-за рокоша. Иди.
Тихо матюгнувшись, Крапивин поплелся назад. Басов следовал за ним. Внизу их встретили двое давешних гусар.
— А, пан Басовский, вы все-таки взяли его! — воскликнул один. — Поздравляю.
— Прошу прощения, панове, — Басов решил сразу расставить точки над «i», — но это мой пленник. Вы его упустили, а я взял. Не обижайтесь, но я рассчитываю получить за него немалый выкуп и делиться не намерен.
— Никаких возражений, пан Басовский, — коротко поклонился второй гусар. — Но позвольте помочь вам отконвоировать его. Уж больно он прыток и здоров. Да и руки бы не мешало связать.
— Вяжите, — бросил Басов.
Гусары быстро связали руки Крапивину и повели его к месту сбора. Басов шел сзади, помахивая трофейной саблей. Вскоре они оказались на площади, в центр которой победители уже сгоняли пленных рокошан. Те явно предпочли плен славной гибели. Ни одного трупа на площади не было. Басов нашел глазами Линкевича. Тот, поймав взгляд «скучного москаля», потупился и отвернулся.
— Сотня, стройся, — скомандовал Басов. — Уходим немедля. Неровен час, Забжидовский вернется. Всех пленных, казну и оружие с собой берем.
Услышав эти слова, Крапивин догадался, что его друг командовал этим налетом. «Оказывается, не я один про сотню подумал», — мелькнула мысль.
Их гнали целый день. Когда солнце уже начало клониться к закату, колонна вошла в небольшой городок, где квартировал отряд шляхтичей. По приблизительным оценкам Крапивина, этот отряд был раз в десять меньше, чем отряд Забжидовского, ушедший воевать с королевскими войсками.
Басов подошел к пожилому суровому шляхтичу, который гордо прохаживался по центральной площади.
— Добрый день, пан гетман, — поклонился Басов. — Дело сделано. Я взял сто семьдесят пленных и пять пушек. Девятерых убили. Остальные разбежались по лесам. В наши руки так же попала вся казна Забжидовского. У нас только трое раненых.
— Твой план великолепно сработал, пан Басовский, — улыбнулся гетман. — Кто бы мог подумать, что всего с одной сотней мы возьмем город!
— Да, пан Жолкевский, [17]— улыбнулся Басов. — Но если бы не доблесть наших славных гусар, мою идею не удалось бы воплотить.
— Не скромничай, — отмахнулся Жолкевский. — Ладно, идем. Мне надо с тобой посоветоваться.
— С вашего позволения, я хотел бы оставить себе одного пленника, — Басов, указал на Крапивина. — Я его взял в бою один на один и рассчитываю получить за него хороший выкуп.
— А что, он знатен, богат? — поднял брови Жолкевский.
— Вовсе нет, но выкуп иного рода. У него хорошие связи в Московии.
— Он московит?
— Да.
— Странно, мне казалось, что все сбежавшие от Ивана и Бориса московиты сейчас вернулись на родину с Дмитрием.
— Но я же остался, — заметил Басов.
— Ты другое дело. Ты принял католицизм. Но остальные… Что он здесь делает?
— Он бежал от гнева Дмитрия Он считает нового русского царя самозванцем.
— Бежал от гнева Дмитрия, чтобы участвовать в рокоше нашей шляхты? Странный выбор.
— Но ведь должен где-то боец применить свою саблю. Его путь лежал через Речь Посполитую. Здесь ему предложили деньги. Так, по крайней мере, он сам говорит.
— А ты уверен, что с рокошем не связаны интриги Дмитрия? Он не торопится выполнять обещания, данные нашему королю. Возможно, он даже оплатил рокош, чтобы ослабить нас.
— Все может быть, — пожал плечами Басов. — По крайней мере, мой пленник не имеет к этому отношения. Дозвольте мне отвезти его завтра в свой замок
— Король велел всем спешно к Кракову собираться, для боя с Забжидовским, — нахмурился Жолкевский. — Мне нынче каждая сотня дорога. А ты к себе в Ченстохову собрался.
— Так я и один проберусь, — ответил Басов. — Сотней моей покамест пан Владислав покомандует. Я к сбору поспею. А в пути Ясногурской божьей матери помолюсь за победу королевского войска.
— Ну езжай, — небрежно махнул рукой гетман. — Только не задерживайся нигде. Я не о воинских забавах речь веду. Ты ведь ежели всю армию Забжидовского встретишь, то со своей саблей пройдешь сквозь нее невредимым. И за молитвой тоже долго не задержишься. Но тебя иные опасности подстерегают. Знает весь Краков, как надолго ты сгинуть можешь, коли девку красивую увидишь.
Стоящие вокруг шляхтичи заржали.
На следующее утро двое всадников выехали из города на Ченстоховский тракт. Басов ехал в полном боевом облачении, с саблей на поясе и двумя заряженными пистолетами, прикрепленными к седлу. К седлу же у него был приторочен походный мешок, поверх которого он привязал отнятую у Крапивина саблю. Крапивин же ехал в той одежде, в которой захватил его Басов, без оружия, со связанными спереди руками. Долгое время спутники молчали, но потом Крапивин решился начать разговор.
— Игорь, скажи мне честно, как старому другу, кому ты служишь? — негромко спросил он.
— Себе, — лениво отозвался Басов. — Как всегда.
— Тебе нужно было громить рокош Забжидовского?
— Нужно. Как я тебе уже говорил, я живу в Речи Посполитой. Мне здесь нравится. А ваш рокош угрожал мне и моему бизнесу.
— Почему же ты не даешь нам защищать Россию, в которой поселились мы?
— Я не даю вам менять историю, — парировал Басов. — А Россия выстоит и без вас.
— Нападение на лагерь Забжидовского было твоей идеей?
— Разумеется. У Жолкевского сейчас не так много войск, так что мне удалось выпросить лишь сотню. Правда, это элита королевской армии — крылатые гусары. Забжидовский просто подставился, а я воспользовался случаем.
— Я сам ему об этом говорил, — проворчал Крапивин. — Но раз ты не хочешь менять историю, сидел бы в своей Ченстохове…
— А кто первым вмешался? — резко прервал его Басов. — Если ты помнишь, со мной остался Алексеев. Он живет у меня в поместье и часто ходит в Ченстохову тысяча девятьсот семидесятого года и заряжает аккумуляторы. Когда начался рокош, мне не составило труда сходить с ним и заглянуть в библиотеку. Забжидовскому предстояло восстать только в следующем году, и масштабы этого восстания должны были быть куда меньшими. Это означает лишь одно: кто-то подкинул Забжидовскому денег. Зная нравы шляхты, я могу делать такие предположения. Я сразу понял, что не обошлось без вмешательства Чигирева.
— Это почему? — слегка обиделся Крапивин.
— В этом мире все события до секунды повторяют нашу историю. Значит, расхождение в событиях нашего и здешнего миров связано только с последствиями действий кого-то из нас четверых. Больше менять историю здесь просто некому. Я ни во что не вмешивался. Алексеев занят лишь изучением своего аппарата. Если бы вмешался ты, то, скорее всего, поменялась бы тактика московских войск или состоялась бы попытка покушения на Отрепьева в стиле вашего «Граната». А давать деньги на мятеж в стане противника, уверяя его в искренней дружбе, это уже стиль политика, а не военного. На это способен только Чигирев.
При упоминании о попытке покушения на Отрепьева Крапивин вздрогнул:
— Так ты знал, что встретишь меня здесь?
— Предполагал. Для осуществления идей Чигирева ты подходишь лучше всего. Сейчас ваши интересы совпадают.
— Нанести урон врагу — это в интересах России.
— Вот за это я не люблю шахматы и военных, — усмехнулся Басов. — Мир чуть сложнее, чем деление на наших и не наших. В нем существует гармония, которая иногда должна поддерживаться противоборством нескольких систем. Если эту гармонию нарушить, то к черту может полететь весь мир. А вы, самозванцы проклятые, решили вдвоем всю карту Европы перекроить.
— И чем же будет плохо для мира, если мы отразим предстоящие нашествие поляков? — обозлился Крапивин.
— Абсолютно ничем. Его и так отразят. Но вы-то замахнулись погрузить Речь Посполитую в смуту, подобную той, которой охвачена Московия. Мне, в общем, плевать, я могу и в Швецию перебраться, и во Францию. Могу и в другой мир с Алексеевым уйти. Мне только тех, кто здесь останется, жалко.
— Поляков? А русских, которые в смуте погибнут, не жалко?
— Жалко. Только нынешняя смута — это исключительно русское дело. К ней Московия давно шла, кровь там прольется и без поляков. И зря вы выбираете, какого правителя поддержать. Годунов, Отрепьев, Шуйский — один хрен. Можно идеального правителя сейчас на московский престол поставить, и тот не удержится. Вера в царей и бояр подорвана, вера в себя еще не родилась. Бояре рвутся к власти и готовы глотки перегрызть друг другу. Народ хочет бунтовать и зарится на чужое добро. Никто не считается с интересами страны. Элементарный инстинкт самосохранения утрачен, чувство собственного достоинства потеряно. Смуту не остановить ни интригами, ни войной. Страна образумится не раньше чем умоется кровью и осознает, к какой пропасти подошла. Не она первая и не она последняя. А вот если в смуту погрузится еще и Речь Посполитая… Отрепьеву на троне польском не бывать. Для этого надо иметь крепкие тылы, а под ним самим трон качается. Ну и дальше… Ты здешнюю карту-то хоть смотрел?
— Да нет здесь никаких карт, — огрызнулся Крапивин.
— Есть, только у самых богатых и влиятельных, — возразил Басов. — До полевых карт у каждого десятника здесь еще не дошли. Так хоть себе нарисуй. Да еще историю попытайся вспомнить. Одна из сильнейших и самых агрессивных стран здесь — Турция. Это для тебя она заштатная страна НАТО. А здесь она — империя с одной из самых сильных армий и развитым флотом. Если Речь Посполитая рухнет, то ни австрияки, ни венецианцы оккупации не удержат. Османы в два счета захватят Украину, Польшу, Литву, Венгрию, Австрию, а возможно, и добрую часть Италии. По дороге они вместе с крымскими татарами твою любимую Московию подомнут и не поперхнутся. И это тебе будет уже не польское нашествие. Крови прольется не меньше, а турки со свободой совести, как поляки, цацкаться не будут. Либо омусульманят всех с ходу, либо в рабов привратят. В любом случае, сколько народу на невольничьи рынки отправится и подумать жутко. Как тебе такая перспектива, творец турецко-шведской границы? При таком раскладе России от нового ига еще лет триста освобождаться придется. Кстати, выдержат ли остальные европейские страны турецкое нашествие, еще вопрос. Может, и объединятся, тогда шанс есть. А если все же ввяжутся в тридцатилетнюю войну, как у нас, то для османов захват Скандинавии, Франции и Британских островов будет лишь вопросом времени. И прощай, европейская цивилизация. Нравится тебе эта перспектива?
— Ну конечно! Только от твоей Польши всё и зависит, — съехидничал Крапивин. — Сам говоришь, через двести лет ее и на карте не будет. И ничего, выживет Европа.
— Не только от Польши, — Но она — тот элемент, без которого будет нарушено равновесие. Жаль, что Чигирев этого так и не понял. А через двести лет Турция утратит своё могущество, погрязнет во внутренних проблемах и думать забудет о новых завоеваниях. Да и Россия укрепится. Войска Суворова помнишь докуда дойдут? А сейчас московские воеводы набеги крымских татар у столичных стен еле сдерживают. Так что, дружище, прежде чем нарушить равновесие, сначала продумай все последствия… А поскольку все последствия продумать невозможно, то равновесие лучше не нарушать. Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
— Так что же, опустить руки и ничего не делать?
— У меня очень много дел, кроме исправления истории в худшую сторону.
— Деньги, бабы, выпивка? — процедил Крапивин.
— И это тоже, — усмехнулся Басов. — А еще — пресечение попыток всяких самозванцев погрузить этот мир в хаос и всеобщую войну.
Больше на протяжении всей дороги спутники не разговаривали. Они проехали несколько небольших местечек, несколько раз останавливались на привал, для чего Басов каждый раз выбирал отдаленные полянки. При этом фехтовальщик не освобождал пленника от пут, заставляя его слезать и забираться на лошадь, принимать пищу и спать со связанными руками. Крапивин понял: Басов боится, что он сбежит. Подполковник был в ярости, хотя старательно скрывал это.
«Тоже мне, чистюля нашелся, — в бешенстве думал он. — Пристроился здесь, в Польше, при дворе и теперь только обоснования выдумывает, чтобы не сражаться за свою собственную страну. Мало того, еще и за поляков воюет, чтобы ему самому жилось богаче да вольготнее. То, что эти самые поляки на Россию зарятся, ему плевать. Не знал, что он такой. Да и что я о нём знал? Что нас вообще по жизни связывало? Увлечение боевыми искусствами, да и только. И на те мы смотрели по-разному. Для меня это всегда был метод эффективнее сражаться с врагами, а для него — жизненная философия, собственная религия. Вот и докатился, что врагов своей страны поддерживает. Ничего, пан Басовский, меня ты не удержишь. Боец ты сильный, и от тебя мне сейчас не уйти. Дай только до твоей усадьбы добраться. На следующий же день сбегу. Уж я сделаю все, чтобы твои дружки до Москвы не дошли».
Двигались они достаточно быстро и уже вечером следующего дня достигли усадьбы Басова, которая представляла собой комплекс многочисленных жилых и хозяйственных построек, обнесенных высокой деревянной изгородью. Приглядевшись, Крапивин понял, что усадьба, несмотря на свою невзрачность, неплохо подготовлена к обороне от небольших отрядов. Многочисленная челядь приветствовала Басова во дворе. Тот быстро спешился, передал поводья слуге, помог спуститься Крапивину, освободил его от пут и повел в дом.
Они долго петляли по многочисленным комнатам, обставленным примитивной, но добротной мебелью, пока не достигли самого дальнего помещения. Там за своим неизменным ноутбуком сидел Алексеев в рясе католического монаха. От несуразности увиденной картины Крапивин даже споткнулся.
— А, Вадим, здравствуйте, — приветствовал его Алексеев.
— Здравствуйте, Виталий Петрович, — отозвался Крапивин. — А вы что, в католические монахи заделались?
— Да вот, Игорь посоветовал, — пояснил Алексеев. — Так проще жить, я якобы обет молчания дал. Да и в рясе в любое время, включая двадцатый век, ходить можно. Она же тысячу лет не меняется. Да вы никак в плен попали? Что-нибудь случилось?
— Да вот, господин Басов у нас нынче польскому королю верно служит. Вот наши интересы и пересеклись, — усмехнулся Крапивин.
— Ну, раз служит, значит, так оно и надо, — заметил Алексеев.
Крапивин матюгнулся про себя. «И этого Басов успел обработать», — раздраженно подумал он.
— Виталий Петрович, мне нужно поместить Вадима в нашу камеру ненадолго, — проговорил Басов. — Не возражаете?
— Пожалуйста, к вашим услугам, — развел руками Алексеев.
Басов взял с полки на стене свечку в глиняном подсвечнике, зажег ее с помощью огнива, которое достал из мешочка на поясе, и жестом приказал Крапивину следовать за ним. Вдвоём они прошли в небольшую каморку, все убранство которой состояло из покрытой холстиной деревянной лежанки и дощатого стола. Басов поставил свечу на стол.
— Подожди здесь час-полтора. Я закончу кое-какие дела, и мы решим, что с тобой делать.
— Валяй, — равнодушно бросил Крапивин и плюхнулся на лежанку.
Басов вышел, плотно закрыв за собой дверь.
ГЛАВА 27
Но была в поляках невероятная безалаберность, повергавшая в шок офицера двадцатого века. Нечто подобное он наблюдал в своем мире, когда в качестве наблюдателя находился в частях египетской и афганской народной армии. Состояние противника всегда оценивалось примерно, «на глаз», вопросам обеспечения и координации действий войск уделялось минимум внимания, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, а о дисциплине приходилось только мечтать. Но египтян и афганцев в двадцатом веке никто не воспринимал как серьезную силу.
А вот поляки в начале семнадцатого века считались одной из самых грозных армий Европы. Двести лет назад, в битве при Грюнвальде, они составляли ядро армии, нанесшей удар по немецким рыцарям, удар, который на триста лет прекратил немецкий «Drang nah Osten» [15]да и, по сути, предрешил будущую судьбу Тевтонского ордена. Потом именно польские шляхтичи сыграли огромную роль в остановке самой мощной на тот момент османской армии, двигавшейся на запад. Швеция всерьез опасалась агрессии со стороны Польши, а в конце семнадцатого века, по словам Чигирева, участие поляков в сражении на стороне Австрии должно было предотвратить захват турками Вены и остановить великий османский поход на Европу. Все это никак не вписывалось в представление о Речи Посполитой как о второсортной в военном отношении державе.
Главным стимулом для шляхтича в бою был вовсе не приказ командира, а желание блеснуть своей удалью. Единственным страхом — страх показаться трусом. Их, потомственных бойцов, заставляло действовать сообща только одно понимание того, что отсутствие согласованности непременно приведет к общей гибели. Все недостатки организации и дисциплины с лихвой окупались яростью атак и отчаянной рубкой, но Крапивин прекрасно понимал, что рано или поздно это лихое, заносчивое и недисциплинированное воинство столкнется с умелым противником, который нанесет ему серьезный урон. [16]
Застолье продолжалось. Рокошане в неисчислимых количествах поглощали всевозможную снедь и со страшной скоростью истребляли выставленные на стол хмельные меды и вина. «Господи, да как же можно так воевать? — изумлялся Крапивин. — Они же в зоне боевых действий! Или враги у них не лучше? Да нет, ведь я пришел сюда именно потому что поляки представляют опасность для моей страны, потому, что знаю о грядущей оккупации. Польской оккупации. В чем же их сила? Или, может быть, главное — это не их сила, а слабость самой России?
И тут с улицы донеслись дикие крики и хлопки выстрелов. Дверь зала распахнулась. Расхристанный шляхтич с обнаженной саблей в руке, выкатив глаза, заорал:
— Беда, Панове! Королевские войска идут!
— Пся крев! — закричал Линкевич, выхватывая саблю. — Ну, мы им сейчас покажем!
Опрокидывая столы и потрясая оружием, рокошане ринулись вон.
Выскочив на улицу, Крапивин огляделся. Слабо светила выглянувшая из-за туч луна, мелькали огни факелов, откуда-то со стороны городских ворот доносились редкие звуки мушкетных выстрелов и нарастал топот множества копыт. В мгновение ока Крапивин оценил обстановку. Было ясно, что нападающие уже ворвались в го-род, и теперь исход боя был предрешен.
Гул усилился, до рокошан донесся лязг, и вскоре на слабо освещенную факелами площадь вылетел отряд польских гусар. Их доспехи состояли из тяжелых кирас, поножей и стальных шлемов, надвинутых на глаза, а за спинами у них развевались огромные «крылья». Склоненными пиками они целились прямо в столпившихся на площади рокашан. Те подались назад, потрясая саблями, уже понимая, что сопротивление бессмысленно, но еще не до конца решив, стоит им погибнуть с гордо поднятой головой или сдаться на милость победителя.
В планы Крапивина не входило ни то ни другое. И он рванул. Перебежав площадь буквально перед самыми пиками несущихся вперед кавалеристов, он нырнул в одну из узких прилегающих к площади улиц. Двое гусар тут же повернули коней и ринулись следом.
Петляя по кривой улочке, Крапивин прекрасно понимал, что хотя кавалеристы не смогут разогнаться здесь во весь опор, но все же рано или поздно настигнут его. Сзади нарастал топот конских копыт. И тут подполковник увидел лестницу, прислоненную к одному из одноэтажных домов. Очевидно днем хозяин чинил крышу и забыл убрать лестницу. Крапивин с ходу влетел наверх. Под ногами заскрипела черепица. Во дворе отчаянно залаяла собака.
На улице появились преследователи. Первый, увидев, что жертва пытается уйти по крыше, нацелил на подполковника свою пику. Крапивин выхватил саблю и отразил удар, разрубив древко. Однако второй шляхтич, придержав коня, весьма проворно забрался на крышу прямо с седла. Пику он отбросил, в его руке сверкнула сабля. Крапивин встретил противника мощным ударом саблей сверху. Тот парировал его своим оружием, но заскользил по черепице и упал с крыши. Второй преследователь уже взбирался по лестнице. Когда он оказался наверху, Крапивин был уже тут как тут. Подполковник попытался, как и в предыдущий раз, скинуть противника на землю, но тот, отразив его выпад, контратаковал. Пытаясь уклониться, Крапивин поскользнулся и упал под ноги гусару. Немедленно сработал рефлекс спецназовца. Крапивин толкнул противника ногой в живот, и тот с отчаянным криком полетел вниз.
Теперь оба преследователя копошились внизу. Тяжесть доспехов явно обеспечила им не слишком мягкое приземление, и подполковник выиграл драгоценные секунды. Он быстро перепрыгнул на плоскую крышу соседнего амбара и только тут услышал позади шаги. Обернувшись, он увидел ещё одного преследователя с обнажённой саблей. «Крыльев» у этого шляхтича не было, из чего Крапивин заключил, что перед ним офицер. Убегать не имело смысла. Воодушевленный предыдущим успехом, Крапивин повернулся, чтобы встретить противника. Как только тот спрыгнул на крышу сарая, подполковник сделал выпад, целясь в незащищенное кирасой горло.
И тут произошло невероятное. Сабля, которая, казалось, через мгновение вопьётся в тело врага, провалилась в пустоту и выскользнула из руки Крапивина, а сам он почувствовал, что падает. Через секунду он уже лежал на спине, а в горло ему упирался наконечник гусарской сабли.
— Не двигайся, Вадим, — услышал он голос Басова. — Теперь ты мой пленник.
Сказав это, Басов отступил на несколько шагов и позволил Крапивину подняться.
— Игорь, как ты здесь оказался?!
— То, что я здесь, вполне понятно, — усмехнулся Басов. — Я дворянин на службе короля. В стране рокош. Естественно, меня послали подавлять мятеж. Вот что ты здесь делаешь? Впрочем, можешь не объяснять. Чигирев ведет себя вполне логично, да и ты тоже. Врага лучше бить на его территории. Не так ли?
— Отпусти меня, Игорь, — попросил Крапивин.
— Нет. Вы, ребята, слишком заигрались.
Басов сделал шаг в сторону, подобрал лежащую рядом саблю Крапивина и жестом приказал ему спускаться с крыши.
— А может, это ты заигрался в придворного шляхтича? — зло спросил Крапивин.
— Я не играю, я живу, — парировал Басов. — Иди. Только боже тебя упаси хоть одной живой душе проговориться о том, что ты из Московии.
— Игорь, твоя страна в опасности, — в последний раз попытался Крапивин перетянуть друга на свою сторону.
— Моя страна на данный момент — Речь Посполитая, — огрызнулся Басов. — И она действительно в опасности… из-за рокоша. Иди.
Тихо матюгнувшись, Крапивин поплелся назад. Басов следовал за ним. Внизу их встретили двое давешних гусар.
— А, пан Басовский, вы все-таки взяли его! — воскликнул один. — Поздравляю.
— Прошу прощения, панове, — Басов решил сразу расставить точки над «i», — но это мой пленник. Вы его упустили, а я взял. Не обижайтесь, но я рассчитываю получить за него немалый выкуп и делиться не намерен.
— Никаких возражений, пан Басовский, — коротко поклонился второй гусар. — Но позвольте помочь вам отконвоировать его. Уж больно он прыток и здоров. Да и руки бы не мешало связать.
— Вяжите, — бросил Басов.
Гусары быстро связали руки Крапивину и повели его к месту сбора. Басов шел сзади, помахивая трофейной саблей. Вскоре они оказались на площади, в центр которой победители уже сгоняли пленных рокошан. Те явно предпочли плен славной гибели. Ни одного трупа на площади не было. Басов нашел глазами Линкевича. Тот, поймав взгляд «скучного москаля», потупился и отвернулся.
— Сотня, стройся, — скомандовал Басов. — Уходим немедля. Неровен час, Забжидовский вернется. Всех пленных, казну и оружие с собой берем.
Услышав эти слова, Крапивин догадался, что его друг командовал этим налетом. «Оказывается, не я один про сотню подумал», — мелькнула мысль.
Их гнали целый день. Когда солнце уже начало клониться к закату, колонна вошла в небольшой городок, где квартировал отряд шляхтичей. По приблизительным оценкам Крапивина, этот отряд был раз в десять меньше, чем отряд Забжидовского, ушедший воевать с королевскими войсками.
Басов подошел к пожилому суровому шляхтичу, который гордо прохаживался по центральной площади.
— Добрый день, пан гетман, — поклонился Басов. — Дело сделано. Я взял сто семьдесят пленных и пять пушек. Девятерых убили. Остальные разбежались по лесам. В наши руки так же попала вся казна Забжидовского. У нас только трое раненых.
— Твой план великолепно сработал, пан Басовский, — улыбнулся гетман. — Кто бы мог подумать, что всего с одной сотней мы возьмем город!
— Да, пан Жолкевский, [17]— улыбнулся Басов. — Но если бы не доблесть наших славных гусар, мою идею не удалось бы воплотить.
— Не скромничай, — отмахнулся Жолкевский. — Ладно, идем. Мне надо с тобой посоветоваться.
— С вашего позволения, я хотел бы оставить себе одного пленника, — Басов, указал на Крапивина. — Я его взял в бою один на один и рассчитываю получить за него хороший выкуп.
— А что, он знатен, богат? — поднял брови Жолкевский.
— Вовсе нет, но выкуп иного рода. У него хорошие связи в Московии.
— Он московит?
— Да.
— Странно, мне казалось, что все сбежавшие от Ивана и Бориса московиты сейчас вернулись на родину с Дмитрием.
— Но я же остался, — заметил Басов.
— Ты другое дело. Ты принял католицизм. Но остальные… Что он здесь делает?
— Он бежал от гнева Дмитрия Он считает нового русского царя самозванцем.
— Бежал от гнева Дмитрия, чтобы участвовать в рокоше нашей шляхты? Странный выбор.
— Но ведь должен где-то боец применить свою саблю. Его путь лежал через Речь Посполитую. Здесь ему предложили деньги. Так, по крайней мере, он сам говорит.
— А ты уверен, что с рокошем не связаны интриги Дмитрия? Он не торопится выполнять обещания, данные нашему королю. Возможно, он даже оплатил рокош, чтобы ослабить нас.
— Все может быть, — пожал плечами Басов. — По крайней мере, мой пленник не имеет к этому отношения. Дозвольте мне отвезти его завтра в свой замок
— Король велел всем спешно к Кракову собираться, для боя с Забжидовским, — нахмурился Жолкевский. — Мне нынче каждая сотня дорога. А ты к себе в Ченстохову собрался.
— Так я и один проберусь, — ответил Басов. — Сотней моей покамест пан Владислав покомандует. Я к сбору поспею. А в пути Ясногурской божьей матери помолюсь за победу королевского войска.
— Ну езжай, — небрежно махнул рукой гетман. — Только не задерживайся нигде. Я не о воинских забавах речь веду. Ты ведь ежели всю армию Забжидовского встретишь, то со своей саблей пройдешь сквозь нее невредимым. И за молитвой тоже долго не задержишься. Но тебя иные опасности подстерегают. Знает весь Краков, как надолго ты сгинуть можешь, коли девку красивую увидишь.
Стоящие вокруг шляхтичи заржали.
На следующее утро двое всадников выехали из города на Ченстоховский тракт. Басов ехал в полном боевом облачении, с саблей на поясе и двумя заряженными пистолетами, прикрепленными к седлу. К седлу же у него был приторочен походный мешок, поверх которого он привязал отнятую у Крапивина саблю. Крапивин же ехал в той одежде, в которой захватил его Басов, без оружия, со связанными спереди руками. Долгое время спутники молчали, но потом Крапивин решился начать разговор.
— Игорь, скажи мне честно, как старому другу, кому ты служишь? — негромко спросил он.
— Себе, — лениво отозвался Басов. — Как всегда.
— Тебе нужно было громить рокош Забжидовского?
— Нужно. Как я тебе уже говорил, я живу в Речи Посполитой. Мне здесь нравится. А ваш рокош угрожал мне и моему бизнесу.
— Почему же ты не даешь нам защищать Россию, в которой поселились мы?
— Я не даю вам менять историю, — парировал Басов. — А Россия выстоит и без вас.
— Нападение на лагерь Забжидовского было твоей идеей?
— Разумеется. У Жолкевского сейчас не так много войск, так что мне удалось выпросить лишь сотню. Правда, это элита королевской армии — крылатые гусары. Забжидовский просто подставился, а я воспользовался случаем.
— Я сам ему об этом говорил, — проворчал Крапивин. — Но раз ты не хочешь менять историю, сидел бы в своей Ченстохове…
— А кто первым вмешался? — резко прервал его Басов. — Если ты помнишь, со мной остался Алексеев. Он живет у меня в поместье и часто ходит в Ченстохову тысяча девятьсот семидесятого года и заряжает аккумуляторы. Когда начался рокош, мне не составило труда сходить с ним и заглянуть в библиотеку. Забжидовскому предстояло восстать только в следующем году, и масштабы этого восстания должны были быть куда меньшими. Это означает лишь одно: кто-то подкинул Забжидовскому денег. Зная нравы шляхты, я могу делать такие предположения. Я сразу понял, что не обошлось без вмешательства Чигирева.
— Это почему? — слегка обиделся Крапивин.
— В этом мире все события до секунды повторяют нашу историю. Значит, расхождение в событиях нашего и здешнего миров связано только с последствиями действий кого-то из нас четверых. Больше менять историю здесь просто некому. Я ни во что не вмешивался. Алексеев занят лишь изучением своего аппарата. Если бы вмешался ты, то, скорее всего, поменялась бы тактика московских войск или состоялась бы попытка покушения на Отрепьева в стиле вашего «Граната». А давать деньги на мятеж в стане противника, уверяя его в искренней дружбе, это уже стиль политика, а не военного. На это способен только Чигирев.
При упоминании о попытке покушения на Отрепьева Крапивин вздрогнул:
— Так ты знал, что встретишь меня здесь?
— Предполагал. Для осуществления идей Чигирева ты подходишь лучше всего. Сейчас ваши интересы совпадают.
— Нанести урон врагу — это в интересах России.
— Вот за это я не люблю шахматы и военных, — усмехнулся Басов. — Мир чуть сложнее, чем деление на наших и не наших. В нем существует гармония, которая иногда должна поддерживаться противоборством нескольких систем. Если эту гармонию нарушить, то к черту может полететь весь мир. А вы, самозванцы проклятые, решили вдвоем всю карту Европы перекроить.
— И чем же будет плохо для мира, если мы отразим предстоящие нашествие поляков? — обозлился Крапивин.
— Абсолютно ничем. Его и так отразят. Но вы-то замахнулись погрузить Речь Посполитую в смуту, подобную той, которой охвачена Московия. Мне, в общем, плевать, я могу и в Швецию перебраться, и во Францию. Могу и в другой мир с Алексеевым уйти. Мне только тех, кто здесь останется, жалко.
— Поляков? А русских, которые в смуте погибнут, не жалко?
— Жалко. Только нынешняя смута — это исключительно русское дело. К ней Московия давно шла, кровь там прольется и без поляков. И зря вы выбираете, какого правителя поддержать. Годунов, Отрепьев, Шуйский — один хрен. Можно идеального правителя сейчас на московский престол поставить, и тот не удержится. Вера в царей и бояр подорвана, вера в себя еще не родилась. Бояре рвутся к власти и готовы глотки перегрызть друг другу. Народ хочет бунтовать и зарится на чужое добро. Никто не считается с интересами страны. Элементарный инстинкт самосохранения утрачен, чувство собственного достоинства потеряно. Смуту не остановить ни интригами, ни войной. Страна образумится не раньше чем умоется кровью и осознает, к какой пропасти подошла. Не она первая и не она последняя. А вот если в смуту погрузится еще и Речь Посполитая… Отрепьеву на троне польском не бывать. Для этого надо иметь крепкие тылы, а под ним самим трон качается. Ну и дальше… Ты здешнюю карту-то хоть смотрел?
— Да нет здесь никаких карт, — огрызнулся Крапивин.
— Есть, только у самых богатых и влиятельных, — возразил Басов. — До полевых карт у каждого десятника здесь еще не дошли. Так хоть себе нарисуй. Да еще историю попытайся вспомнить. Одна из сильнейших и самых агрессивных стран здесь — Турция. Это для тебя она заштатная страна НАТО. А здесь она — империя с одной из самых сильных армий и развитым флотом. Если Речь Посполитая рухнет, то ни австрияки, ни венецианцы оккупации не удержат. Османы в два счета захватят Украину, Польшу, Литву, Венгрию, Австрию, а возможно, и добрую часть Италии. По дороге они вместе с крымскими татарами твою любимую Московию подомнут и не поперхнутся. И это тебе будет уже не польское нашествие. Крови прольется не меньше, а турки со свободой совести, как поляки, цацкаться не будут. Либо омусульманят всех с ходу, либо в рабов привратят. В любом случае, сколько народу на невольничьи рынки отправится и подумать жутко. Как тебе такая перспектива, творец турецко-шведской границы? При таком раскладе России от нового ига еще лет триста освобождаться придется. Кстати, выдержат ли остальные европейские страны турецкое нашествие, еще вопрос. Может, и объединятся, тогда шанс есть. А если все же ввяжутся в тридцатилетнюю войну, как у нас, то для османов захват Скандинавии, Франции и Британских островов будет лишь вопросом времени. И прощай, европейская цивилизация. Нравится тебе эта перспектива?
— Ну конечно! Только от твоей Польши всё и зависит, — съехидничал Крапивин. — Сам говоришь, через двести лет ее и на карте не будет. И ничего, выживет Европа.
— Не только от Польши, — Но она — тот элемент, без которого будет нарушено равновесие. Жаль, что Чигирев этого так и не понял. А через двести лет Турция утратит своё могущество, погрязнет во внутренних проблемах и думать забудет о новых завоеваниях. Да и Россия укрепится. Войска Суворова помнишь докуда дойдут? А сейчас московские воеводы набеги крымских татар у столичных стен еле сдерживают. Так что, дружище, прежде чем нарушить равновесие, сначала продумай все последствия… А поскольку все последствия продумать невозможно, то равновесие лучше не нарушать. Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
— Так что же, опустить руки и ничего не делать?
— У меня очень много дел, кроме исправления истории в худшую сторону.
— Деньги, бабы, выпивка? — процедил Крапивин.
— И это тоже, — усмехнулся Басов. — А еще — пресечение попыток всяких самозванцев погрузить этот мир в хаос и всеобщую войну.
Больше на протяжении всей дороги спутники не разговаривали. Они проехали несколько небольших местечек, несколько раз останавливались на привал, для чего Басов каждый раз выбирал отдаленные полянки. При этом фехтовальщик не освобождал пленника от пут, заставляя его слезать и забираться на лошадь, принимать пищу и спать со связанными руками. Крапивин понял: Басов боится, что он сбежит. Подполковник был в ярости, хотя старательно скрывал это.
«Тоже мне, чистюля нашелся, — в бешенстве думал он. — Пристроился здесь, в Польше, при дворе и теперь только обоснования выдумывает, чтобы не сражаться за свою собственную страну. Мало того, еще и за поляков воюет, чтобы ему самому жилось богаче да вольготнее. То, что эти самые поляки на Россию зарятся, ему плевать. Не знал, что он такой. Да и что я о нём знал? Что нас вообще по жизни связывало? Увлечение боевыми искусствами, да и только. И на те мы смотрели по-разному. Для меня это всегда был метод эффективнее сражаться с врагами, а для него — жизненная философия, собственная религия. Вот и докатился, что врагов своей страны поддерживает. Ничего, пан Басовский, меня ты не удержишь. Боец ты сильный, и от тебя мне сейчас не уйти. Дай только до твоей усадьбы добраться. На следующий же день сбегу. Уж я сделаю все, чтобы твои дружки до Москвы не дошли».
Двигались они достаточно быстро и уже вечером следующего дня достигли усадьбы Басова, которая представляла собой комплекс многочисленных жилых и хозяйственных построек, обнесенных высокой деревянной изгородью. Приглядевшись, Крапивин понял, что усадьба, несмотря на свою невзрачность, неплохо подготовлена к обороне от небольших отрядов. Многочисленная челядь приветствовала Басова во дворе. Тот быстро спешился, передал поводья слуге, помог спуститься Крапивину, освободил его от пут и повел в дом.
Они долго петляли по многочисленным комнатам, обставленным примитивной, но добротной мебелью, пока не достигли самого дальнего помещения. Там за своим неизменным ноутбуком сидел Алексеев в рясе католического монаха. От несуразности увиденной картины Крапивин даже споткнулся.
— А, Вадим, здравствуйте, — приветствовал его Алексеев.
— Здравствуйте, Виталий Петрович, — отозвался Крапивин. — А вы что, в католические монахи заделались?
— Да вот, Игорь посоветовал, — пояснил Алексеев. — Так проще жить, я якобы обет молчания дал. Да и в рясе в любое время, включая двадцатый век, ходить можно. Она же тысячу лет не меняется. Да вы никак в плен попали? Что-нибудь случилось?
— Да вот, господин Басов у нас нынче польскому королю верно служит. Вот наши интересы и пересеклись, — усмехнулся Крапивин.
— Ну, раз служит, значит, так оно и надо, — заметил Алексеев.
Крапивин матюгнулся про себя. «И этого Басов успел обработать», — раздраженно подумал он.
— Виталий Петрович, мне нужно поместить Вадима в нашу камеру ненадолго, — проговорил Басов. — Не возражаете?
— Пожалуйста, к вашим услугам, — развел руками Алексеев.
Басов взял с полки на стене свечку в глиняном подсвечнике, зажег ее с помощью огнива, которое достал из мешочка на поясе, и жестом приказал Крапивину следовать за ним. Вдвоём они прошли в небольшую каморку, все убранство которой состояло из покрытой холстиной деревянной лежанки и дощатого стола. Басов поставил свечу на стол.
— Подожди здесь час-полтора. Я закончу кое-какие дела, и мы решим, что с тобой делать.
— Валяй, — равнодушно бросил Крапивин и плюхнулся на лежанку.
Басов вышел, плотно закрыв за собой дверь.
ГЛАВА 27
Царская невеста
Чигирев въехал в Краков в два пополудни. Когда колеса кареты застучали по мостовой столицы, историк вздохнул с облегчением. Второе путешествие, в отличие от первого, он проделывал уже не верхом, а в экипаже, и не в одиночку, а в сопровождении лакея, повара и кучера. И всё же ему, избалованному транспортом двадцатого века, этот способ передвижения казался не слишком комфортным. Небо хмурилось, готовясь то ли пролиться мелким ноябрьским дождичком, то ли забросать мерзлую землю снегом. Столица Речи Посполитой жила своей жизнью, самодовольной, роскошной, надменной. Казалось, бушевавший в стране рокош вовсе не беспокоит мирных обывателей Кракова. Паны дерутся… а обыватели этого даже не замечают. Из охваченных рокошем областей по-прежнему поступали в столицу продукты, а из столицы в провинцию отправлялись с изделиями краковских ремесленников купцы. Война войной, а торговля — дело святое. Да и шляхта, казалось, не была сильно обеспокоена гражданской войной. Периодические выезды на войну с мятежниками Забжидовского она рассматривала как своего рода развлечение.
«Все-таки здесь совсем иное отношение к войне, — подумал вдруг Чигирев. — Для них это часть быта, естественный фон жизни. Да и воюет-то, по сути, небольшая кучка профессионалов. Все остальные заняты своими делами. Крестьяне возделывают поля, ремесленники работают в мастерских, священники молятся. Какой-то незыблемый порядок вещей, который, кажется, может существовать веками. Собственно, то же самое и в Австрийской империи, я ведь её уже дважды проехал вдоль и поперек! И в Московии годуновской примерно то же чувствовалось. Феодализм. Все по учебнику.
«Все-таки здесь совсем иное отношение к войне, — подумал вдруг Чигирев. — Для них это часть быта, естественный фон жизни. Да и воюет-то, по сути, небольшая кучка профессионалов. Все остальные заняты своими делами. Крестьяне возделывают поля, ремесленники работают в мастерских, священники молятся. Какой-то незыблемый порядок вещей, который, кажется, может существовать веками. Собственно, то же самое и в Австрийской империи, я ведь её уже дважды проехал вдоль и поперек! И в Московии годуновской примерно то же чувствовалось. Феодализм. Все по учебнику.