Страница:
— Так вы служить едете или грабить? — резко спросил Крапивин.
Поляки захохотали.
— Что ж за служба без грабежа! Москали нынче чуть не каждый год царей себе меняют да промеж собой дерутся. А нам это и на руку. Их магнаты нашему брату за службу звонкой монетой платят. Да добра на Руси во сто крат больше, чем во всей Речи Посполитой. Грабить там и девок насильничать нынче безнаказанно можно. Чем не жизнь вольному пану? Присоединяйся. Вместе сподручнее. А что подрались, так считай, проверили тебя. Что скажете, панове, берем к себе русина?
— Берем! — дружно закричали шляхтичи.
Крапивин быстро оценил обстановку. Было ясно, что если он сейчас откажется, его оставят в покое. Слишком дорого досталась бы шляхтичам скромное содержимое его кошелька и Красотка. Но, с другой стороны, путешествуя с этими авантюристами, он получал возможность познакомиться с обычаями противников и собрать некоторые разведданные. По крайней мере, дорога в составе такого отряда давала определенные гарантии того, что больше никто не попытается ограбить его.
— Согласен, — громко сказал он. — Я сам московит. На службу к Дмитрию иду. А уж самозванец он али истинный царь, про то Бог ведает.
Дальнейшее путешествие протекало без особых приключений. Новые спутники Крапивина оказались людьми беспокойными, не слишком заботившимися о нравственности и порядочности своих действий, но чрезвычайно уважавшими грубую силу. А именно это и продемонстрировал им Крапивин во время скоротечного боя, сразу заслужив себе достойное место в их компании.
Все помыслы наёмников концентрировались в основном на возможности пограбить. Это был известный тип авантюристов, в той или иной пропорции встречавшийся в любом народе. Примерно такая публика уже более ста лет выезжала из Испании, Португалии, Англии и Франции, чтобы грабить заморские колонии, формировала пиратские экипажи и должна была через двести с лишним лет составить кровавую «славу» дикого Запада, а в двадцатом веке наполнить собой всевозможные иностранные легионы и отряды солдат удачи.
Сам Крапивин представился своим спутником дворянином, который скрылся от гнева Бориса Годунова в Речи Посполитой, попал за кое-какие грехи в тюрьму, сбежал оттуда и решил снова испытать судьбу на родине. Какие грехи привели его на суд Речи Посполитой, он расшифровывать не стал, но, как ни странно, это нашло понимание у спутников. Очевидно, у польской Фемиды к ним тоже имелись немалые претензии.
Вскоре они пересекли границу Московского государства. После зажиточных польских и белорусских деревень видеть разоренную войной и непрестанными грабежами русскую землю было тягостно. Поляки тоже приуныли, поняв, что поживиться в этих краях будет нечем. Согревала их лишь мысль о лежащих впереди все еще богатых землях. Из Речи Посполитой к армии Лжедмитрия спешили многочисленные отряды малорусских казаков и шляхтичей-авантюристов, в основном таких же бандитов, как и спутники Крапивина. Эти, впрочем, предпочли ехать самостоятельно, полагая украинских казаков «песьим племенем» и рассматривая соотечественников исключительно как конкурентов в предстоящем грабеже.
На одной из мельниц им удалось захватить старика-мельника. Тот сообщил, что войско «царя Дмитрия» уже несколько дней осаждает Брянск, но, по слухам, на помощь городу из Москвы уже идет Шуйский. Поляки долго пытали мельника, чтобы выяснить, куда он спрятал дочерей (благородные рыцари сильно соскучились по женскому полу). Ничего не добившись, убили старика и принялись обсуждать, стоит ли им присоединяться к войску «Дмитрия» до сражения с царскими войсками, чтобы потом потребовать с «царя» соответствующую плату, или дождаться, чем дело кончится, а дальше уж либо присоединиться к мятежникам, либо тихо убраться восвояси. К общему мнению не пришли и решили весь следующий день посвятить поиску дочерей мельника, о существовании которых догадались по содержимому сундуков в доме.
Ночью Крапивин поочередно перерезал глотки всем своим бывшим «товарищам», оседлал Красотку и, большим крюком обогнув Брянск, пустился на поиски царского войска. Уже к вечеру следующего дня он встретил разъезд царской дворянской конницы и вскоре предстал перед воеводой князем Куракиным. Там разведчик сообщил, что был послан царем (правда, не уточнил, каким) в Речь Посполитую, с тем чтобы разжигать рокош, но попал в плен, а ныне бежал и хочет воевать с ратью самозванца. Князь, судя по всему, не поверил ни одному слову перебежчика, но зачислил его простым ратником в конный отряд, чтобы тот с саблей в руках доказал свою верность государю. Собственно, это Крапивину и требовалось. Начиналась новая служба на благо отечества.
ГЛАВА 31
Поляки захохотали.
— Что ж за служба без грабежа! Москали нынче чуть не каждый год царей себе меняют да промеж собой дерутся. А нам это и на руку. Их магнаты нашему брату за службу звонкой монетой платят. Да добра на Руси во сто крат больше, чем во всей Речи Посполитой. Грабить там и девок насильничать нынче безнаказанно можно. Чем не жизнь вольному пану? Присоединяйся. Вместе сподручнее. А что подрались, так считай, проверили тебя. Что скажете, панове, берем к себе русина?
— Берем! — дружно закричали шляхтичи.
Крапивин быстро оценил обстановку. Было ясно, что если он сейчас откажется, его оставят в покое. Слишком дорого досталась бы шляхтичам скромное содержимое его кошелька и Красотка. Но, с другой стороны, путешествуя с этими авантюристами, он получал возможность познакомиться с обычаями противников и собрать некоторые разведданные. По крайней мере, дорога в составе такого отряда давала определенные гарантии того, что больше никто не попытается ограбить его.
— Согласен, — громко сказал он. — Я сам московит. На службу к Дмитрию иду. А уж самозванец он али истинный царь, про то Бог ведает.
Дальнейшее путешествие протекало без особых приключений. Новые спутники Крапивина оказались людьми беспокойными, не слишком заботившимися о нравственности и порядочности своих действий, но чрезвычайно уважавшими грубую силу. А именно это и продемонстрировал им Крапивин во время скоротечного боя, сразу заслужив себе достойное место в их компании.
Все помыслы наёмников концентрировались в основном на возможности пограбить. Это был известный тип авантюристов, в той или иной пропорции встречавшийся в любом народе. Примерно такая публика уже более ста лет выезжала из Испании, Португалии, Англии и Франции, чтобы грабить заморские колонии, формировала пиратские экипажи и должна была через двести с лишним лет составить кровавую «славу» дикого Запада, а в двадцатом веке наполнить собой всевозможные иностранные легионы и отряды солдат удачи.
Сам Крапивин представился своим спутником дворянином, который скрылся от гнева Бориса Годунова в Речи Посполитой, попал за кое-какие грехи в тюрьму, сбежал оттуда и решил снова испытать судьбу на родине. Какие грехи привели его на суд Речи Посполитой, он расшифровывать не стал, но, как ни странно, это нашло понимание у спутников. Очевидно, у польской Фемиды к ним тоже имелись немалые претензии.
Вскоре они пересекли границу Московского государства. После зажиточных польских и белорусских деревень видеть разоренную войной и непрестанными грабежами русскую землю было тягостно. Поляки тоже приуныли, поняв, что поживиться в этих краях будет нечем. Согревала их лишь мысль о лежащих впереди все еще богатых землях. Из Речи Посполитой к армии Лжедмитрия спешили многочисленные отряды малорусских казаков и шляхтичей-авантюристов, в основном таких же бандитов, как и спутники Крапивина. Эти, впрочем, предпочли ехать самостоятельно, полагая украинских казаков «песьим племенем» и рассматривая соотечественников исключительно как конкурентов в предстоящем грабеже.
На одной из мельниц им удалось захватить старика-мельника. Тот сообщил, что войско «царя Дмитрия» уже несколько дней осаждает Брянск, но, по слухам, на помощь городу из Москвы уже идет Шуйский. Поляки долго пытали мельника, чтобы выяснить, куда он спрятал дочерей (благородные рыцари сильно соскучились по женскому полу). Ничего не добившись, убили старика и принялись обсуждать, стоит ли им присоединяться к войску «Дмитрия» до сражения с царскими войсками, чтобы потом потребовать с «царя» соответствующую плату, или дождаться, чем дело кончится, а дальше уж либо присоединиться к мятежникам, либо тихо убраться восвояси. К общему мнению не пришли и решили весь следующий день посвятить поиску дочерей мельника, о существовании которых догадались по содержимому сундуков в доме.
Ночью Крапивин поочередно перерезал глотки всем своим бывшим «товарищам», оседлал Красотку и, большим крюком обогнув Брянск, пустился на поиски царского войска. Уже к вечеру следующего дня он встретил разъезд царской дворянской конницы и вскоре предстал перед воеводой князем Куракиным. Там разведчик сообщил, что был послан царем (правда, не уточнил, каким) в Речь Посполитую, с тем чтобы разжигать рокош, но попал в плен, а ныне бежал и хочет воевать с ратью самозванца. Князь, судя по всему, не поверил ни одному слову перебежчика, но зачислил его простым ратником в конный отряд, чтобы тот с саблей в руках доказал свою верность государю. Собственно, это Крапивину и требовалось. Начиналась новая служба на благо отечества.
ГЛАВА 31
Командировка
Тушинцы появились внезапно. По промерзлой земле загрохотали сотни копыт, и из-за холма появилась лава польских всадников. Крапивин резко повернулся к Прошке.
— Ты куда смотрел, сучий сын?! — заорал он. — Опять в кустах отсиживался?! Почто я тебя в дозор посылал?
— А что я, дурак, башку свою под польскую саблю подставлять? — плаксивым голосом прокричал десятник Прошка, отъезжая подальше от командира. — От них-то верхами не уйдешь!
Крапивин с трудом поборол желание броситься вслед предателю и зарубить его. Трус не выполнил приказа. Вместо того чтобы со своим конным отрядом провести разведку, наверняка опять заехал в ближайшую деревню, чтобы пограбить дворы да побаловаться с девками. Теперь весь полк оказался под ударом кавалеристов Яна Сапеги. [21]Крапивин выхватил саблю, привстал в стременах и во всю мочь своих легких прокричал:
— Стройся, православные! Стрельцы, заряжай! Кто с пиками да рогатинами, становись в первый ряд! Отпор врагу всем купно дать надобно, иначе все здесь ляжем.
Первая, любимая сотня полковника, которую он специально набирал из самых боеспособных и дисциплинированных воинов, быстро начала формировать правильный квадрат, только несколько человек бросились в сторону леса. Но остальной полк «потек». Бросая оружие, ратники побежали к лесу, где им мерещилось спасение от страшных польских сабель. Пушки, двигавшиеся в арьергарде, никто даже не попытался развернуть в сторону противника.
— Куды? — пришпорив коня, Крапивин преградил дорогу одному из бегущих.
— Да не буду я за Ваську Шубника смерть принимать. Мне самому жить охота! — испуганно прокричал тот.
Вне себя от ярости, Крапивин одним мощным ударом сабли рассек его от макушки до пупа. Лошадь поднялась на дыбы, и Крапивин, воздев над собой окровавленное оружие, прогудел:
— Стой, не то сам жизни лишу! Там впереди Троицко-Сергиев монастырь. Там ваши братья и сестры второй месяц в осаде сидят, с голоду пухнут, от мора гибнут. Не за царя, так хоть за землю свою бой примите.
Может, под влиянием его слов, а скорее из страха быть зарубленными, многие из тех, кто оказался рядом с командиром, стали разворачиваться и присоединяться к формирующемуся у дороги строю. Остальные сломя голову продолжали бежать к лесу. Крапивин понимал, что уже не в состоянии остановить их и заставить сражаться. Паника овладела людьми, страх за собственную жизнь гнал их прочь, затмевая собой чувство долга, стыда, лишая возможности рассуждать. Да Крапивин и не хотел останавливать их. Он слишком хорошо знал, что с ними будет через считанные минуты. И он их не жалел.
Крапивин оценил на глаз количество оставшихся в строю. Человек сто пятьдесят, не больше. Он пришпорил коня и въехал внутрь образовавшегося каре.
— Кто готов, — скомандовал он, — цельсь, пли!
Полтора десятка разрозненных выстрелов прозвучало над строем. К небу устремилось несколько сизых облачков порохового дыма. Крапивин увидел, как один из всадников откинулся назад и вывалился из седла. Впрочем, что это могло означать для несущейся во весь опор кавалерийской лавы?
Атакующие разделились на три группы. Две начали огибать выстроившееся на дороге каре, а третья, пришпорив коней, со всего маху налетела на строй. Пространство наполнилось страшным грохотом, криками и проклятьями, храпом коней, треском ломающихся копий, лязгом оружия. Строй дрогнул, но выдержал. Несколько всадников свалились, сраженные копьями и алебардами оборонявшихся, но и четверо царских воинов пали, рассеченные польскими саблями. Теперь пехота первого ряда сражалась с напиравшими на нее кавалеристами, но главное преимущество атакующих — удар с разгона — было утеряно.
Крапивин быстро осмотрелся. Правое крыло поляков настигло бегущих и безжалостно рубило их. Отряд, зашедший слева, достиг обоза и принялся увлеченно грабить.
Внезапно небольшая группа поляков отделилась от отряда, атаковавшего каре, и ударила в правый фланг строю. Взметнулись копья и рогатины, но возглавлявший отряд молодой шляхтич сумел протиснуться вперед, ловко вращая саблю, зарубил одного из царских ратников, рассек ухо второму, пришпорив коня, сшиб следующего и прорвался внутрь каре. В образовавшуюся брешь хлынули остальные.
— За мной, ребятушки! — вскричал Крапивин, пришпоривая коня. — Строй держи, а не то всем смерть!
Пришпорив коня, он сшибся с молодым шляхтичем. Тот оказался опытным противником. Искусно отражая мощные удары полковника, он делал весьма опасные выпады, однажды даже вскользь задел острием сабли плечо Крапивина. Полковник вскипел. Давно ему уже не встречался боец, равный по силам. Кони командиров кружились на месте, сабли, встречаясь, высекали искры. Наконец, извернувшись в седле, Крапивин сумел полоснуть врага саблей по горлу. Поляк захрипел и рухнул на снег.
Очевидно, эта победа воодушевила царских воинов и обескуражила поляков. Отчаянно отбиваясь, они начали отступать, потеряв еще двоих соплеменников. Впрочем, и для московитов бой не прошел даром. Пятеро убитых русских ратников остались лежать на истоптанной копытами земле.
Строй был восстановлен, и Крапивин быстро огляделся. Что-то изменилось за это время на поле боя. Напор атакующих ослаб, уменьшилось их число… Крапивин быстро понял, в чем дело. Поляки из всех трёх отрядов стремительно стекались к захваченному обозу. Там уже начинали возникать ссоры из-за раздела добычи. Да и тех, кто еще рубился с отрядом, подстёгивал скорее не боевой кураж, а опасение, что москали попытаются отбить уже шедшую в руки победителей добычу.
О контратаке и думать было нечего. Поляки по численности превосходили крапивинский отряд раза в два. Попытайся Крапивин спасти обоз, строй царских воинов неизбежно смешался бы среди саней, а увлеченные грабежом шляхтичи снова взялись бы за сабли. Полковник понимал, что если бы его люди приняли бой дружно, в едином строю, они без труда отбили бы нападение. Но теперь изрубленные тела обратившихся в бегство ратников усеяли все пространство от дороги до соседнего леска.
— Тьфу, твою мать, — сплюнул на снег Крапивин. — Битва воров с размазнями. — Привстав в стременах, он громко приказал: — К лесу отступаем! Строй держать!
В избе было жарко натоплено, и когда Крапивин зашел в комнату, за ним ввалились целые клубы пара. Забыв перекреститься на образа, полковник в ярости сорвал шапку и швырнул ее в угол. Федор сумрачно посмотрел на него:
— Ну что, не прошел?
— Не прошел, — процедил Крапивин. — Поляки, сабель триста, внезапно напали. Лазутчики о враге не донесли. Я бы отбился, да трусы мои в бега ударились. Только полторы сотни строем вывел, обоз потерял.
— Три сотни поляков, брат, это немало, — покачал головой Федор. — Вон, под Ростовом четыре сотни польской конницы наголову разбили две тысячи ратников воеводы Третьяка Сеитова. Сами, говорят, не более десятка потеряли, а наших тьма полегла да в полон попала.
— Да наши-то воевать не хотят, — чуть не прокричал Крапивин. — Объясни мне, Федор, почему? Почему они не хотят защищать свою землю, свои дома? Сколько поляков с самозванцем сюда пришло? Сказывают, тысяч тридцать. Да наших переметнулось чуть больше того. Ну а в городах русских сколько людей живет, кому грабеж этот опостылел? Отчего же народ против воров и насильников не поднимется? Ведь если захотят, то сдюжат, не умением, так числом, не навыком, так яростью.
Федор отвел глаза.
— Не знаю, Владимир, — ответил он. — Может, оттого и не восстают и тушинскому вору присягают, что разницы между ним и царем Василием большой не видят.
За спиной Крапивина скрипнула дверь, и в комнату вошел воевода Михаил Скопин-Шуйский. Скинул шубу, надменно осмотрел присутствующих. Крапивин поклонился ему резко, сердито и отвел глаза, потупясь. Скопин посмотрел на него:
— Что скажешь, полковник?
— Не пробился, — тихо ответил Крапивин. — Разбили меня поляки. Прости, боярин, не дошел я до Троицко-Сергиевой обители. И обоз потерял.
— Знаю, — спокойно сказал воевода. — И про то, что полторы сотни строем вывел да стяг сохранил, ведаю. Хвалю.
— Да разбили же меня, — выдохнул Крапивин.
— Кабы всех, как тебя, разбивали, может, земель бы верных царю ныне чуть побольше было, — заметил Скопин. — Ладно, не о том речь. Как мыслишь, полковник, сдюжим мы войну супротив вора?
Крапивин посмотрел прямо в глаза юному воеводе.
— С таким войском — нет, — ответил он. — Духу в них боевого нет, веры нет.
— А ты, Федор? — повернулся. Скопин ко второму полковнику.
— Это как Бог даст, — неопределенно ответил тот. — Но коль велишь, воевода, все помрем за землю русскую.
— Помереть, может, и придется, — усмехнулся Скопин, — но надо еще и ворога одолеть. И верно говоришь, Владимир, не сдюжить нам без помощи. Паче того, за вора тушинского и ляхи, и татары дерутся. Государь посылает меня к свеям, чтобы совместно с их войсками землю русскую от воров очистить. И вам двоим со мной в свейский город Выборг ехать. Такой мой приказ.
Из Москвы отряд ехал верхами, пробирался тайно, малыми трактами, проезжая через разоренные, многократно разграбленные и мгновенно пустеющие при приближении любого вооруженного отряда деревни. Занятая тушинцами территория начиналась уже в нескольких верстах от города. Впрочем, избежать столкновений с малыми отрядами мародеров не получилось. Эти встречи неизменно заканчивались истреблением тушинцев, а все захваченные пленные немедленно вешались на ближайших деревьях. Скопин-Шуйский справедливо опасался, что сбежавшие воры могут донести в Тушино о скрытном продвижении царского отряда на север, и за ними будет выслана погоня.
Крапивин с интересом рассматривал своего молодого командира. Было ему чуть за двадцать. По меркам двадцатого века — лейтенант, недавний выпускник училища. Но на его счету были уже многие боевые заслуги. Крапивин знал, что именно Скопину принадлежит победа над Иваном Болотниковым, который летом прошлого года осадил Москву. Тогда бывший Великий мечник впервые показал свои полководческие таланты.
После свержения Лжедмитрия Первого Василий Шуйский совершил большую оплошность, весьма характерную для правителей, неуверенных в стабильности своего положения. Он разослал всех бывших сторонников Отрепьева воеводами и чиновниками в различные города Московии. Очевидно, новый царь пытался таким образом примириться с оппозиционной дворянской партией, но вместо этого лишь выпустил джинна из бутылки. На другой же день после казни Отрепьева по стране разнесся слух, что царь Дмитрий снова чудом спасся и вскоре придет карать изменников. Немало этому способствовал бежавший из Москвы в день переворота сподвижник Отрепьева Михаил Молчанов. По дороге в Речь Посполитую он на каждом постоялом дворе говорил о спасении своего патрона, а иногда и сам представлялся царем Дмитрием Иоанновичем.
Впрочем, гражданская война и без того была неизбежна. Смута овладевала Российским государством, подмывая основы, расшатывая все, на чем стоял прежде этот колосс. Уже гулял на юге казацкий «царевич Петр», «сын» царя Федора Иоанновича, якобы спасенный родней от злокозненного Годунова. Да и рассеянные по стране дворяне и бояре, оттесненные от двора новым кланом, рады были воспользоваться мифом о чудом спасенном царе, чтобы поднять свой общественный статус или просто нажиться.
Один за другими города, порученные бывшим сподвижникам Отрепьева, отложились «царю Дмитрию». Василий Шуйский пытался было собрать войско для карательного похода, но тут в Московии появился Иван Болотников. Прибыл он из Речи Посполитой, где встречался с Молчановым. Этот последний, очевидно, и снабдил его письмом от «царя Дмитрия» с указанием вернуть престол сыну Иоанна Грозного. С письмом Болотников явился в Путивль, куда Шуйский назначил воеводой одного из сторонников Отрепьева, князя Шаховского. Не будучи слишком искусен в военном деле, князь немедленно признал Болотникова царским воеводой и подчинил ему свой гарнизон. К повстанцам тут же примкнули «царевич Петр» со своими казаками и еще множество народа: от крестьян, мечтавших стяжать наживу и перейти в воинское сословие, и запорожских казаков, рассматривавших новую войну как очередной набег на чужие земли, до боярских детей, стремившихся продвинуться при новой власти. Войско двинулось на Москву.
Один за другим на сторону восставших перешли Елец, Тула, Рыльск и другие города. Под Кромами Болотников наголову разбил вчетверо превосходящее его отряд пятитысячное царское войско, а чуть позже, под Ельцом, обратил в бегство царскую рать под командованием князя Воротынского. В ноябре «гетман царя Дмитрия и боярин царевича Петра», как официально именовал себя Болотников, вновь одержал победу над царскими войсками и подступил к Москве.
Сложно сказать, что заставило Василия Шуйского в этот критический момент поручить руководство обороной столицы молодому князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Скорее всего, просто разбежались стоявшие у его трона приспешники. Решили, что царю Василию, прозванному Шубником, пришел конец, и не осмелились выступать против грозной силы, имевшей все шансы захватить власть. Даже родные братья где-то «затерялись». А вот Скопин-Шуйский остался. И взялся защищать город.
Конечно, он был небесталанным военачальником, но не это оказалось главным. Была в нем уверенность человека, ощущавшего себя вправе повелевать тысячами людей, карать и миловать, посылать на смерть за святое дело, за свою страну. Именно этого не хватало терзаемой смутой стране.
Он разбил «воров», прорвавшихся в Замоскворечье, а потом нанес решающее поражение Болотникову при деревне Котлы. Как рассказывал Крапивину Федор, при Скопине войско ожило, снова поверило в себя и в командиров, опять было готово сражаться.
Разбитый Болотников заперся в Костроме, а победитель… оказался затерт спешно вернувшимися к трону знатными родственниками царя. О подвигах юного героя забыли. Во главе армии встали те, кто по родовитости и положению при дворе превосходили Скопина, а значит, им на роду было написано начальствовать над ним. Добивать Болотникова царь поручил тому, кому это было «положено по чину», — своему брату Ивану Ивановичу Шуйскому, бестолковое и неуверенное руководство которого привело к тяжелейшему поражению царских войск и позволило Болотникову вырваться из Калуги.
Так или иначе, Болотников был наконец-то разбит летом следующего года князем Голицыным и осажден в Туле, а в сентябре царские войска построили большую плотину на реке Упа, затопили город и вынудили его защитников сдаться. Скопин-Шуйский участвовал в этих событиях, но на руководящие посты его больше не допускали, опасаясь «молодого выскочки». А страна все больше погрязла в смуте.
Еще летом, на границе Речи Посполитой с Русью, в городе Пропойске шляхтичи поймали некоего человека, сказавшегося боярином Нагим, который бежал от Шуйского. Местный магнат пан Зенович не собирался ввязываться в смуту в Российском государстве и приказал выпроводить «боярина» обратно в Московию. Граничащие с Польшей северские города уже давно заявили о своей верности «царю Дмитрию», так что репатрианта никто арестовывать не стал. Бродяга перебрался в Стародуб, где объявил себя дядей царя Дмитрия и принялся набирать дружину для поддержки своего «венценосного племянника». Когда первые сторонники были завербованы, «внезапно открылось», что «боярин» сам и есть «чудом спасенный царь».
Зерно упало в подготовленную почву. Вряд ли уже кто всерьез верил в очередное чудесное спасение Дмитрия. Но великая идея и чистое знамя были нужны для формирования армии, ибо ради грабежа даже в смутное время собираются только банды. Знаменем оказался «чудом спасенный царь». И если за царя, которого никто не видел, больше года сражалось и умирало целое войско Болотникова, то «личное появление государя» произвело фурор. В Стародуб начали стекаться люди, готовые воевать за «царя Дмитрия». Движимое, очевидно, теми же чувствами, что и рать Болотникова, это войско существенно отличалось от предыдущего. Мощным потоком в него вливались жаждущие наживы польские шляхтичи.
Вадим был простым ратником в ту пору, когда самозванец был отброшен от Брянска Вместе с войсками князя Куракина Крапивин ушел на зимовку. Там его встретил Федор и порекомендовал своему начальнику Скопину-Шуйскому. Они снова служили в Москве, но когда Дмитрий Шуйский принялся собирать рать для похода на «воров», Крапивин упросил отправить его в действующую армию.
В походе сотник изложил свой план формирования сводных частей Шуйскому и добился разрешения собрать под своим началом пять сотен стрелков, усилить их четырьмя пушками. Крапивин с энтузиазмом принялся за дело, быстро сформировал и подготовил отборный батальон стрелков, который воевода приказал разместить на поле битвы под Волховом… непосредственно перед своим шатром.
В первый день битвы отряд Крапивина так и не сумел вступить в бой: противники осторожничали. Второй день начался массированной атакой польской конницы. Вновь расположенный в глубине позиции отряд Крапивина не смог воспрепятствовать разгрому правого крыла царских войск, а когда поляки развернулись в центр и Крапивин уже был готов угостить их «пулеметным» огнем, случилось постыдное. Несмотря на достаточное количество резервов и успешную оборону левого фланга, Дмитрий Шуйский счёл битву проигранной, вскочил на коня и бросился наутек с поля боя. Увидев это, все войско, включая батальон Крапивина, обратилось в бегство и было жестоко изрублено преследовавшей их польской конницей. Сам Крапивин еле спасся, оседлав пойманную лошадь.
Вовсю костеря трусость и подлость командующего, Крапивин нагнал Шуйского на ночном привале и, как прежде под Кромами, предложил проникнуть в «воровской» лагерь и убить самозванца. Вера, что смерть Лжедмитрия может остановить смуту, все еще жила в нем. Он понял, что царское войско абсолютно не готово сражаться с нашествием, и готов был пожертвовать собственной жизнью ради спасения многих тысяч людей, которым предстояло погибнуть в надвигающемся кошмаре.
Шуйскому идея очень понравилась, и он велел настырному полковнику немедленно отправляться в лагерь мятежников. Вернувшись под Волхов, Крапивин попал на коло, созванное буйной шляхтой. Паны желали получить деньги за свои боевые подвиги и вернуться на родину. Несмотря на победу, предстоящая война казалась им бесперспективной. Крапивин слышал, как кричал на пытавшегося угрожать отступникам «царя» его канцлер, пан Рожинский: «Молчи, дурак, не то сейчас голову тебе снесу!» Он видел, как плакал перед поляками самозванец, умоляя остаться: «Я без вас не могу быть паном на Москве. Я хочу, чтобы всегда поляки при мне были. Пускай все золото и серебро будет ваше, я одной лишь славой доволен буду. Если же хотите отъехать домой, то меня так не оставляйте, подождите, пока я других на ваше место не призову из Польши».
Крапивин уехал из лагеря самозванца. Изучив охрану, он понял, что прикончить мерзавца и уйти безнаказанным не получится, а жертвовать собой ради смерти второго Лжедмитрия он более не хотел. Теперь ему стало ясно, что это не изменит ровным счетом ничего.
Он пришел на Москву, прямо к Скопину-Шуйскому, и сообщил ему о своей неудавшейся попытке покушения. Князя это явно не огорчило. Будучи по натуре бойцом, он презирал методы «плаща и кинжала» и предпочитал открытый бой. А вот идея сводных полков ему очень понравилась. Он разрешил Крапивину сформировать сводный полк для участия в следующем походе на самозванца.
Вскоре навстречу мятежникам выступила новая рать, руководили которой, по московскому обычаю, два воеводы: Михаил Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов. Однако Крапивину снова не удалось применить свою тактическую находку. Боевые действия практически не производились, зато в царских войсках очень активно действовали провокаторы, разносившие слухи, что главой мятежников является «настоящий, чудом спасенный царь Дмитрий». Увидев, как разлагающе действует подобная пропаганда, Крапивин распорядился поймать двоих таких провокаторов и обезглавить перед строем, после чего… был немедленно арестован по приказу воеводы Ивана Романова. Полковнику вменялось в вину вынесение приговора «не по чину», то есть превышение должностных полномочий. Скопин-Шуйский с великими трудами спас своего протеже от казни.
Из-за «шатости» и разложения в смущённых противником войсках Василий Шуйский отозвал свою рать на Москву. После этого продвижение мятежников к столице больше напоминало триумфальное шествие. Вскоре самозванец подошел к воротам столицы и построил свой городок у села Тушина (за это на Москве его окрестили тушинским вором). Многие города, включая Новгород и Псков, без боя впустили отряды, посланные самозванцем для их захвата, и присягнули Лжедмитрию. Теперь под властью царя Василия находилась лишь Москва и небольшие территории к востоку от нее. Началось «Тушинское сидение», когда мятежники не могли взять столицу, а московский царь был не в силах нанести поражение мятежникам.
— Ты куда смотрел, сучий сын?! — заорал он. — Опять в кустах отсиживался?! Почто я тебя в дозор посылал?
— А что я, дурак, башку свою под польскую саблю подставлять? — плаксивым голосом прокричал десятник Прошка, отъезжая подальше от командира. — От них-то верхами не уйдешь!
Крапивин с трудом поборол желание броситься вслед предателю и зарубить его. Трус не выполнил приказа. Вместо того чтобы со своим конным отрядом провести разведку, наверняка опять заехал в ближайшую деревню, чтобы пограбить дворы да побаловаться с девками. Теперь весь полк оказался под ударом кавалеристов Яна Сапеги. [21]Крапивин выхватил саблю, привстал в стременах и во всю мочь своих легких прокричал:
— Стройся, православные! Стрельцы, заряжай! Кто с пиками да рогатинами, становись в первый ряд! Отпор врагу всем купно дать надобно, иначе все здесь ляжем.
Первая, любимая сотня полковника, которую он специально набирал из самых боеспособных и дисциплинированных воинов, быстро начала формировать правильный квадрат, только несколько человек бросились в сторону леса. Но остальной полк «потек». Бросая оружие, ратники побежали к лесу, где им мерещилось спасение от страшных польских сабель. Пушки, двигавшиеся в арьергарде, никто даже не попытался развернуть в сторону противника.
— Куды? — пришпорив коня, Крапивин преградил дорогу одному из бегущих.
— Да не буду я за Ваську Шубника смерть принимать. Мне самому жить охота! — испуганно прокричал тот.
Вне себя от ярости, Крапивин одним мощным ударом сабли рассек его от макушки до пупа. Лошадь поднялась на дыбы, и Крапивин, воздев над собой окровавленное оружие, прогудел:
— Стой, не то сам жизни лишу! Там впереди Троицко-Сергиев монастырь. Там ваши братья и сестры второй месяц в осаде сидят, с голоду пухнут, от мора гибнут. Не за царя, так хоть за землю свою бой примите.
Может, под влиянием его слов, а скорее из страха быть зарубленными, многие из тех, кто оказался рядом с командиром, стали разворачиваться и присоединяться к формирующемуся у дороги строю. Остальные сломя голову продолжали бежать к лесу. Крапивин понимал, что уже не в состоянии остановить их и заставить сражаться. Паника овладела людьми, страх за собственную жизнь гнал их прочь, затмевая собой чувство долга, стыда, лишая возможности рассуждать. Да Крапивин и не хотел останавливать их. Он слишком хорошо знал, что с ними будет через считанные минуты. И он их не жалел.
Крапивин оценил на глаз количество оставшихся в строю. Человек сто пятьдесят, не больше. Он пришпорил коня и въехал внутрь образовавшегося каре.
— Кто готов, — скомандовал он, — цельсь, пли!
Полтора десятка разрозненных выстрелов прозвучало над строем. К небу устремилось несколько сизых облачков порохового дыма. Крапивин увидел, как один из всадников откинулся назад и вывалился из седла. Впрочем, что это могло означать для несущейся во весь опор кавалерийской лавы?
Атакующие разделились на три группы. Две начали огибать выстроившееся на дороге каре, а третья, пришпорив коней, со всего маху налетела на строй. Пространство наполнилось страшным грохотом, криками и проклятьями, храпом коней, треском ломающихся копий, лязгом оружия. Строй дрогнул, но выдержал. Несколько всадников свалились, сраженные копьями и алебардами оборонявшихся, но и четверо царских воинов пали, рассеченные польскими саблями. Теперь пехота первого ряда сражалась с напиравшими на нее кавалеристами, но главное преимущество атакующих — удар с разгона — было утеряно.
Крапивин быстро осмотрелся. Правое крыло поляков настигло бегущих и безжалостно рубило их. Отряд, зашедший слева, достиг обоза и принялся увлеченно грабить.
Внезапно небольшая группа поляков отделилась от отряда, атаковавшего каре, и ударила в правый фланг строю. Взметнулись копья и рогатины, но возглавлявший отряд молодой шляхтич сумел протиснуться вперед, ловко вращая саблю, зарубил одного из царских ратников, рассек ухо второму, пришпорив коня, сшиб следующего и прорвался внутрь каре. В образовавшуюся брешь хлынули остальные.
— За мной, ребятушки! — вскричал Крапивин, пришпоривая коня. — Строй держи, а не то всем смерть!
Пришпорив коня, он сшибся с молодым шляхтичем. Тот оказался опытным противником. Искусно отражая мощные удары полковника, он делал весьма опасные выпады, однажды даже вскользь задел острием сабли плечо Крапивина. Полковник вскипел. Давно ему уже не встречался боец, равный по силам. Кони командиров кружились на месте, сабли, встречаясь, высекали искры. Наконец, извернувшись в седле, Крапивин сумел полоснуть врага саблей по горлу. Поляк захрипел и рухнул на снег.
Очевидно, эта победа воодушевила царских воинов и обескуражила поляков. Отчаянно отбиваясь, они начали отступать, потеряв еще двоих соплеменников. Впрочем, и для московитов бой не прошел даром. Пятеро убитых русских ратников остались лежать на истоптанной копытами земле.
Строй был восстановлен, и Крапивин быстро огляделся. Что-то изменилось за это время на поле боя. Напор атакующих ослаб, уменьшилось их число… Крапивин быстро понял, в чем дело. Поляки из всех трёх отрядов стремительно стекались к захваченному обозу. Там уже начинали возникать ссоры из-за раздела добычи. Да и тех, кто еще рубился с отрядом, подстёгивал скорее не боевой кураж, а опасение, что москали попытаются отбить уже шедшую в руки победителей добычу.
О контратаке и думать было нечего. Поляки по численности превосходили крапивинский отряд раза в два. Попытайся Крапивин спасти обоз, строй царских воинов неизбежно смешался бы среди саней, а увлеченные грабежом шляхтичи снова взялись бы за сабли. Полковник понимал, что если бы его люди приняли бой дружно, в едином строю, они без труда отбили бы нападение. Но теперь изрубленные тела обратившихся в бегство ратников усеяли все пространство от дороги до соседнего леска.
— Тьфу, твою мать, — сплюнул на снег Крапивин. — Битва воров с размазнями. — Привстав в стременах, он громко приказал: — К лесу отступаем! Строй держать!
В избе было жарко натоплено, и когда Крапивин зашел в комнату, за ним ввалились целые клубы пара. Забыв перекреститься на образа, полковник в ярости сорвал шапку и швырнул ее в угол. Федор сумрачно посмотрел на него:
— Ну что, не прошел?
— Не прошел, — процедил Крапивин. — Поляки, сабель триста, внезапно напали. Лазутчики о враге не донесли. Я бы отбился, да трусы мои в бега ударились. Только полторы сотни строем вывел, обоз потерял.
— Три сотни поляков, брат, это немало, — покачал головой Федор. — Вон, под Ростовом четыре сотни польской конницы наголову разбили две тысячи ратников воеводы Третьяка Сеитова. Сами, говорят, не более десятка потеряли, а наших тьма полегла да в полон попала.
— Да наши-то воевать не хотят, — чуть не прокричал Крапивин. — Объясни мне, Федор, почему? Почему они не хотят защищать свою землю, свои дома? Сколько поляков с самозванцем сюда пришло? Сказывают, тысяч тридцать. Да наших переметнулось чуть больше того. Ну а в городах русских сколько людей живет, кому грабеж этот опостылел? Отчего же народ против воров и насильников не поднимется? Ведь если захотят, то сдюжат, не умением, так числом, не навыком, так яростью.
Федор отвел глаза.
— Не знаю, Владимир, — ответил он. — Может, оттого и не восстают и тушинскому вору присягают, что разницы между ним и царем Василием большой не видят.
За спиной Крапивина скрипнула дверь, и в комнату вошел воевода Михаил Скопин-Шуйский. Скинул шубу, надменно осмотрел присутствующих. Крапивин поклонился ему резко, сердито и отвел глаза, потупясь. Скопин посмотрел на него:
— Что скажешь, полковник?
— Не пробился, — тихо ответил Крапивин. — Разбили меня поляки. Прости, боярин, не дошел я до Троицко-Сергиевой обители. И обоз потерял.
— Знаю, — спокойно сказал воевода. — И про то, что полторы сотни строем вывел да стяг сохранил, ведаю. Хвалю.
— Да разбили же меня, — выдохнул Крапивин.
— Кабы всех, как тебя, разбивали, может, земель бы верных царю ныне чуть побольше было, — заметил Скопин. — Ладно, не о том речь. Как мыслишь, полковник, сдюжим мы войну супротив вора?
Крапивин посмотрел прямо в глаза юному воеводе.
— С таким войском — нет, — ответил он. — Духу в них боевого нет, веры нет.
— А ты, Федор? — повернулся. Скопин ко второму полковнику.
— Это как Бог даст, — неопределенно ответил тот. — Но коль велишь, воевода, все помрем за землю русскую.
— Помереть, может, и придется, — усмехнулся Скопин, — но надо еще и ворога одолеть. И верно говоришь, Владимир, не сдюжить нам без помощи. Паче того, за вора тушинского и ляхи, и татары дерутся. Государь посылает меня к свеям, чтобы совместно с их войсками землю русскую от воров очистить. И вам двоим со мной в свейский город Выборг ехать. Такой мой приказ.
Из Москвы отряд ехал верхами, пробирался тайно, малыми трактами, проезжая через разоренные, многократно разграбленные и мгновенно пустеющие при приближении любого вооруженного отряда деревни. Занятая тушинцами территория начиналась уже в нескольких верстах от города. Впрочем, избежать столкновений с малыми отрядами мародеров не получилось. Эти встречи неизменно заканчивались истреблением тушинцев, а все захваченные пленные немедленно вешались на ближайших деревьях. Скопин-Шуйский справедливо опасался, что сбежавшие воры могут донести в Тушино о скрытном продвижении царского отряда на север, и за ними будет выслана погоня.
Крапивин с интересом рассматривал своего молодого командира. Было ему чуть за двадцать. По меркам двадцатого века — лейтенант, недавний выпускник училища. Но на его счету были уже многие боевые заслуги. Крапивин знал, что именно Скопину принадлежит победа над Иваном Болотниковым, который летом прошлого года осадил Москву. Тогда бывший Великий мечник впервые показал свои полководческие таланты.
После свержения Лжедмитрия Первого Василий Шуйский совершил большую оплошность, весьма характерную для правителей, неуверенных в стабильности своего положения. Он разослал всех бывших сторонников Отрепьева воеводами и чиновниками в различные города Московии. Очевидно, новый царь пытался таким образом примириться с оппозиционной дворянской партией, но вместо этого лишь выпустил джинна из бутылки. На другой же день после казни Отрепьева по стране разнесся слух, что царь Дмитрий снова чудом спасся и вскоре придет карать изменников. Немало этому способствовал бежавший из Москвы в день переворота сподвижник Отрепьева Михаил Молчанов. По дороге в Речь Посполитую он на каждом постоялом дворе говорил о спасении своего патрона, а иногда и сам представлялся царем Дмитрием Иоанновичем.
Впрочем, гражданская война и без того была неизбежна. Смута овладевала Российским государством, подмывая основы, расшатывая все, на чем стоял прежде этот колосс. Уже гулял на юге казацкий «царевич Петр», «сын» царя Федора Иоанновича, якобы спасенный родней от злокозненного Годунова. Да и рассеянные по стране дворяне и бояре, оттесненные от двора новым кланом, рады были воспользоваться мифом о чудом спасенном царе, чтобы поднять свой общественный статус или просто нажиться.
Один за другими города, порученные бывшим сподвижникам Отрепьева, отложились «царю Дмитрию». Василий Шуйский пытался было собрать войско для карательного похода, но тут в Московии появился Иван Болотников. Прибыл он из Речи Посполитой, где встречался с Молчановым. Этот последний, очевидно, и снабдил его письмом от «царя Дмитрия» с указанием вернуть престол сыну Иоанна Грозного. С письмом Болотников явился в Путивль, куда Шуйский назначил воеводой одного из сторонников Отрепьева, князя Шаховского. Не будучи слишком искусен в военном деле, князь немедленно признал Болотникова царским воеводой и подчинил ему свой гарнизон. К повстанцам тут же примкнули «царевич Петр» со своими казаками и еще множество народа: от крестьян, мечтавших стяжать наживу и перейти в воинское сословие, и запорожских казаков, рассматривавших новую войну как очередной набег на чужие земли, до боярских детей, стремившихся продвинуться при новой власти. Войско двинулось на Москву.
Один за другим на сторону восставших перешли Елец, Тула, Рыльск и другие города. Под Кромами Болотников наголову разбил вчетверо превосходящее его отряд пятитысячное царское войско, а чуть позже, под Ельцом, обратил в бегство царскую рать под командованием князя Воротынского. В ноябре «гетман царя Дмитрия и боярин царевича Петра», как официально именовал себя Болотников, вновь одержал победу над царскими войсками и подступил к Москве.
Сложно сказать, что заставило Василия Шуйского в этот критический момент поручить руководство обороной столицы молодому князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Скорее всего, просто разбежались стоявшие у его трона приспешники. Решили, что царю Василию, прозванному Шубником, пришел конец, и не осмелились выступать против грозной силы, имевшей все шансы захватить власть. Даже родные братья где-то «затерялись». А вот Скопин-Шуйский остался. И взялся защищать город.
Конечно, он был небесталанным военачальником, но не это оказалось главным. Была в нем уверенность человека, ощущавшего себя вправе повелевать тысячами людей, карать и миловать, посылать на смерть за святое дело, за свою страну. Именно этого не хватало терзаемой смутой стране.
Он разбил «воров», прорвавшихся в Замоскворечье, а потом нанес решающее поражение Болотникову при деревне Котлы. Как рассказывал Крапивину Федор, при Скопине войско ожило, снова поверило в себя и в командиров, опять было готово сражаться.
Разбитый Болотников заперся в Костроме, а победитель… оказался затерт спешно вернувшимися к трону знатными родственниками царя. О подвигах юного героя забыли. Во главе армии встали те, кто по родовитости и положению при дворе превосходили Скопина, а значит, им на роду было написано начальствовать над ним. Добивать Болотникова царь поручил тому, кому это было «положено по чину», — своему брату Ивану Ивановичу Шуйскому, бестолковое и неуверенное руководство которого привело к тяжелейшему поражению царских войск и позволило Болотникову вырваться из Калуги.
Так или иначе, Болотников был наконец-то разбит летом следующего года князем Голицыным и осажден в Туле, а в сентябре царские войска построили большую плотину на реке Упа, затопили город и вынудили его защитников сдаться. Скопин-Шуйский участвовал в этих событиях, но на руководящие посты его больше не допускали, опасаясь «молодого выскочки». А страна все больше погрязла в смуте.
Еще летом, на границе Речи Посполитой с Русью, в городе Пропойске шляхтичи поймали некоего человека, сказавшегося боярином Нагим, который бежал от Шуйского. Местный магнат пан Зенович не собирался ввязываться в смуту в Российском государстве и приказал выпроводить «боярина» обратно в Московию. Граничащие с Польшей северские города уже давно заявили о своей верности «царю Дмитрию», так что репатрианта никто арестовывать не стал. Бродяга перебрался в Стародуб, где объявил себя дядей царя Дмитрия и принялся набирать дружину для поддержки своего «венценосного племянника». Когда первые сторонники были завербованы, «внезапно открылось», что «боярин» сам и есть «чудом спасенный царь».
Зерно упало в подготовленную почву. Вряд ли уже кто всерьез верил в очередное чудесное спасение Дмитрия. Но великая идея и чистое знамя были нужны для формирования армии, ибо ради грабежа даже в смутное время собираются только банды. Знаменем оказался «чудом спасенный царь». И если за царя, которого никто не видел, больше года сражалось и умирало целое войско Болотникова, то «личное появление государя» произвело фурор. В Стародуб начали стекаться люди, готовые воевать за «царя Дмитрия». Движимое, очевидно, теми же чувствами, что и рать Болотникова, это войско существенно отличалось от предыдущего. Мощным потоком в него вливались жаждущие наживы польские шляхтичи.
Вадим был простым ратником в ту пору, когда самозванец был отброшен от Брянска Вместе с войсками князя Куракина Крапивин ушел на зимовку. Там его встретил Федор и порекомендовал своему начальнику Скопину-Шуйскому. Они снова служили в Москве, но когда Дмитрий Шуйский принялся собирать рать для похода на «воров», Крапивин упросил отправить его в действующую армию.
В походе сотник изложил свой план формирования сводных частей Шуйскому и добился разрешения собрать под своим началом пять сотен стрелков, усилить их четырьмя пушками. Крапивин с энтузиазмом принялся за дело, быстро сформировал и подготовил отборный батальон стрелков, который воевода приказал разместить на поле битвы под Волховом… непосредственно перед своим шатром.
В первый день битвы отряд Крапивина так и не сумел вступить в бой: противники осторожничали. Второй день начался массированной атакой польской конницы. Вновь расположенный в глубине позиции отряд Крапивина не смог воспрепятствовать разгрому правого крыла царских войск, а когда поляки развернулись в центр и Крапивин уже был готов угостить их «пулеметным» огнем, случилось постыдное. Несмотря на достаточное количество резервов и успешную оборону левого фланга, Дмитрий Шуйский счёл битву проигранной, вскочил на коня и бросился наутек с поля боя. Увидев это, все войско, включая батальон Крапивина, обратилось в бегство и было жестоко изрублено преследовавшей их польской конницей. Сам Крапивин еле спасся, оседлав пойманную лошадь.
Вовсю костеря трусость и подлость командующего, Крапивин нагнал Шуйского на ночном привале и, как прежде под Кромами, предложил проникнуть в «воровской» лагерь и убить самозванца. Вера, что смерть Лжедмитрия может остановить смуту, все еще жила в нем. Он понял, что царское войско абсолютно не готово сражаться с нашествием, и готов был пожертвовать собственной жизнью ради спасения многих тысяч людей, которым предстояло погибнуть в надвигающемся кошмаре.
Шуйскому идея очень понравилась, и он велел настырному полковнику немедленно отправляться в лагерь мятежников. Вернувшись под Волхов, Крапивин попал на коло, созванное буйной шляхтой. Паны желали получить деньги за свои боевые подвиги и вернуться на родину. Несмотря на победу, предстоящая война казалась им бесперспективной. Крапивин слышал, как кричал на пытавшегося угрожать отступникам «царя» его канцлер, пан Рожинский: «Молчи, дурак, не то сейчас голову тебе снесу!» Он видел, как плакал перед поляками самозванец, умоляя остаться: «Я без вас не могу быть паном на Москве. Я хочу, чтобы всегда поляки при мне были. Пускай все золото и серебро будет ваше, я одной лишь славой доволен буду. Если же хотите отъехать домой, то меня так не оставляйте, подождите, пока я других на ваше место не призову из Польши».
Крапивин уехал из лагеря самозванца. Изучив охрану, он понял, что прикончить мерзавца и уйти безнаказанным не получится, а жертвовать собой ради смерти второго Лжедмитрия он более не хотел. Теперь ему стало ясно, что это не изменит ровным счетом ничего.
Он пришел на Москву, прямо к Скопину-Шуйскому, и сообщил ему о своей неудавшейся попытке покушения. Князя это явно не огорчило. Будучи по натуре бойцом, он презирал методы «плаща и кинжала» и предпочитал открытый бой. А вот идея сводных полков ему очень понравилась. Он разрешил Крапивину сформировать сводный полк для участия в следующем походе на самозванца.
Вскоре навстречу мятежникам выступила новая рать, руководили которой, по московскому обычаю, два воеводы: Михаил Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов. Однако Крапивину снова не удалось применить свою тактическую находку. Боевые действия практически не производились, зато в царских войсках очень активно действовали провокаторы, разносившие слухи, что главой мятежников является «настоящий, чудом спасенный царь Дмитрий». Увидев, как разлагающе действует подобная пропаганда, Крапивин распорядился поймать двоих таких провокаторов и обезглавить перед строем, после чего… был немедленно арестован по приказу воеводы Ивана Романова. Полковнику вменялось в вину вынесение приговора «не по чину», то есть превышение должностных полномочий. Скопин-Шуйский с великими трудами спас своего протеже от казни.
Из-за «шатости» и разложения в смущённых противником войсках Василий Шуйский отозвал свою рать на Москву. После этого продвижение мятежников к столице больше напоминало триумфальное шествие. Вскоре самозванец подошел к воротам столицы и построил свой городок у села Тушина (за это на Москве его окрестили тушинским вором). Многие города, включая Новгород и Псков, без боя впустили отряды, посланные самозванцем для их захвата, и присягнули Лжедмитрию. Теперь под властью царя Василия находилась лишь Москва и небольшие территории к востоку от нее. Началось «Тушинское сидение», когда мятежники не могли взять столицу, а московский царь был не в силах нанести поражение мятежникам.