Страница:
— Товсь! Без команды не стрелять.
Первый ряд стрелков придвинулся к тыну и изготовил оружие. Артиллеристы заняли свои позиции. Кавалерия неумолимо приближалась.
— Нет, еще нет, — тихо повторял про себя Крапивин. — Только заряды растратим. Эх, дальнобойность здесь ни к черту.
Видя, что через считанные секунды противник выйдет на ту роковую линию, за которой огонь его полка окажется наиболее эффективен, Крапивин поднял саблю и громко скомандовал:
— Цельсь!
Шорох и стальной лязг пробежали по рядам. Прошла секунда, другая, третья, и вот полковничья рука с саблей рухнула вниз, а из глотки вырвался отчаянный крик:
— Пли!!!
Мгновенно весь строй окутался пороховым дымом и потонул в грохоте залпа. Рявкнули пушки, выплюнув свой смертоносный заряд. Сквозь клубы порохового дыма Крапивин видел, как летят на землю сраженные шляхтичи.
— Сменяйсь! — отчаянно завопил Крапивин. — заряжай!.. цельсь!.. пли!..
Очевидно уже не слушая его приказов, стрельцы автоматически выполняли многократно отработанные на ученьях действия. На смену разрядившего оружие ряда вставал другой. Отстрелявшие быстро перезаряжали оружие и становились в очередь для нового залпа. Изрыгнули по второму заряду картечи пушки.
Полк вел практически непрерывную пальбу. Такой плотности огня в здешних войнах не применял, пожалуй, еще никто. Потери противника были, наверное, ужасны, но об этом приходилось только догадываться. Из-за плотных клубов порохового дыма стрелки вели огонь почти вслепую. Впрочем, при высокой плотности атакующих и эти выстрелы не могли не достичь цели.
Крапивин соскочил с тына и шагнул в глубь строя. Никто из подчиненных не мог больше ни слышать, ни видеть его, и командиру лишь оставалось наблюдать за ходом боя.
Прошло еще несколько минут непрерывного грохота, и Крапивин увидел, как перед тыном возникают из порохового дыма несколько всадников. Двое из них осадили коней, не решившись с ходу брать препятствие, но остальные перемахнули укрепление и ринулись рубить артиллеристов. Произошло то, о чем предупреждал Басов. Остатки сильно потрепанной огнем, но не уничтоженной до конца кавалерии доскакали до укрепленных позиций и вступили в рукопашный бой. С яростным криком Крапивин бросился в бой. Теперь его полк могли спасти только полки Федора и Басова.
Выстрелы стали реже и постепенно прекратились, все окружающее пространство наполнили звон сабель, храп коней и отчаянные людские крики… Однако поляков за линию обороны прошло чрезвычайно мало. Через десять минут все смельчаки из Речи Посполитой были перебиты, а стрельцы вновь придвинулись к тыну. Когда дым рассеялся, Крапивин увидел, что скудные уцелевшие остатки кавалерийской лавы сжимают с двух сторон стрельцы Федора и шведские кавалеристы Басова. О том, чтобы вести огонь по ведущим рукопашный бой частям, не могло быть и речи. Выскочив вперед, Крапивин закричал:
— Вперед, братцы! Не посрамим землю русскую!
Уже через несколько минут они врубились в смешавшиеся ряды польской конницы и принялись ее теснить. Попавшие в клещи поляки храбро рубились, однако их задачей теперь стало вырваться из окружения. Им это удалось. Теперь прямо перед Крапивиным были отступающие польские всадники. По правую руку восстанавливал строй стрельцов Федор, а по левую горделиво гарцевал на коне во главе шведского конного полка Басов.
«Теперь мы вместе, против одного врага, в едином строю», — удовлетворенно подумал полковник, и тут до его слуха донеслась длинная фраза-приказ, произнесенные Федором. Крапивин различил лишь два слова: «колдун» и «пли». Повернувшись, он увидел, что Федор саблей показывает на Басова.
— Нет, Федор, не надо!!! — что есть силы заорал Крапивин.
Но было поздно. Не менее пятидесяти мушкетов выстрелили в едином залпе. Крапивин видел, как Басов вместе с лошадью были буквально сметены шквалом свинца.
— Н-е-е-е-т!!!
Крапивин со всех ног бросился туда, где только что гарцевал его друг.
Он бежал, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, и когда остановился, его глазам открылась страшная картина. На земле лежала изрешеченная пулями лошадь. Рядом валялись окровавленная сабля Басова без ножен и простреленная в двух местах шляпа. Но нигде не было ни самого фехтовальщика, ни кусочка тела, ни лоскутка одежды. Словно и не существовало никогда полковника Басовсона.
Над ухом Крапивина кто-то тяжело задышал:
— Истинно сказано, колдун.
Фёдор сплюнул в ошмётки коня и перекрестился.
ГЛАВА 35
ГЛАВА 36
Первый ряд стрелков придвинулся к тыну и изготовил оружие. Артиллеристы заняли свои позиции. Кавалерия неумолимо приближалась.
— Нет, еще нет, — тихо повторял про себя Крапивин. — Только заряды растратим. Эх, дальнобойность здесь ни к черту.
Видя, что через считанные секунды противник выйдет на ту роковую линию, за которой огонь его полка окажется наиболее эффективен, Крапивин поднял саблю и громко скомандовал:
— Цельсь!
Шорох и стальной лязг пробежали по рядам. Прошла секунда, другая, третья, и вот полковничья рука с саблей рухнула вниз, а из глотки вырвался отчаянный крик:
— Пли!!!
Мгновенно весь строй окутался пороховым дымом и потонул в грохоте залпа. Рявкнули пушки, выплюнув свой смертоносный заряд. Сквозь клубы порохового дыма Крапивин видел, как летят на землю сраженные шляхтичи.
— Сменяйсь! — отчаянно завопил Крапивин. — заряжай!.. цельсь!.. пли!..
Очевидно уже не слушая его приказов, стрельцы автоматически выполняли многократно отработанные на ученьях действия. На смену разрядившего оружие ряда вставал другой. Отстрелявшие быстро перезаряжали оружие и становились в очередь для нового залпа. Изрыгнули по второму заряду картечи пушки.
Полк вел практически непрерывную пальбу. Такой плотности огня в здешних войнах не применял, пожалуй, еще никто. Потери противника были, наверное, ужасны, но об этом приходилось только догадываться. Из-за плотных клубов порохового дыма стрелки вели огонь почти вслепую. Впрочем, при высокой плотности атакующих и эти выстрелы не могли не достичь цели.
Крапивин соскочил с тына и шагнул в глубь строя. Никто из подчиненных не мог больше ни слышать, ни видеть его, и командиру лишь оставалось наблюдать за ходом боя.
Прошло еще несколько минут непрерывного грохота, и Крапивин увидел, как перед тыном возникают из порохового дыма несколько всадников. Двое из них осадили коней, не решившись с ходу брать препятствие, но остальные перемахнули укрепление и ринулись рубить артиллеристов. Произошло то, о чем предупреждал Басов. Остатки сильно потрепанной огнем, но не уничтоженной до конца кавалерии доскакали до укрепленных позиций и вступили в рукопашный бой. С яростным криком Крапивин бросился в бой. Теперь его полк могли спасти только полки Федора и Басова.
Выстрелы стали реже и постепенно прекратились, все окружающее пространство наполнили звон сабель, храп коней и отчаянные людские крики… Однако поляков за линию обороны прошло чрезвычайно мало. Через десять минут все смельчаки из Речи Посполитой были перебиты, а стрельцы вновь придвинулись к тыну. Когда дым рассеялся, Крапивин увидел, что скудные уцелевшие остатки кавалерийской лавы сжимают с двух сторон стрельцы Федора и шведские кавалеристы Басова. О том, чтобы вести огонь по ведущим рукопашный бой частям, не могло быть и речи. Выскочив вперед, Крапивин закричал:
— Вперед, братцы! Не посрамим землю русскую!
Уже через несколько минут они врубились в смешавшиеся ряды польской конницы и принялись ее теснить. Попавшие в клещи поляки храбро рубились, однако их задачей теперь стало вырваться из окружения. Им это удалось. Теперь прямо перед Крапивиным были отступающие польские всадники. По правую руку восстанавливал строй стрельцов Федор, а по левую горделиво гарцевал на коне во главе шведского конного полка Басов.
«Теперь мы вместе, против одного врага, в едином строю», — удовлетворенно подумал полковник, и тут до его слуха донеслась длинная фраза-приказ, произнесенные Федором. Крапивин различил лишь два слова: «колдун» и «пли». Повернувшись, он увидел, что Федор саблей показывает на Басова.
— Нет, Федор, не надо!!! — что есть силы заорал Крапивин.
Но было поздно. Не менее пятидесяти мушкетов выстрелили в едином залпе. Крапивин видел, как Басов вместе с лошадью были буквально сметены шквалом свинца.
— Н-е-е-е-т!!!
Крапивин со всех ног бросился туда, где только что гарцевал его друг.
Он бежал, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, и когда остановился, его глазам открылась страшная картина. На земле лежала изрешеченная пулями лошадь. Рядом валялись окровавленная сабля Басова без ножен и простреленная в двух местах шляпа. Но нигде не было ни самого фехтовальщика, ни кусочка тела, ни лоскутка одежды. Словно и не существовало никогда полковника Басовсона.
Над ухом Крапивина кто-то тяжело задышал:
— Истинно сказано, колдун.
Фёдор сплюнул в ошмётки коня и перекрестился.
ГЛАВА 35
Переворот
Проваливаясь в талый снег, Чигирев медленно шел вдоль осадной батареи. Тяжелые пушки гулко ухали, отправляя многопудовые ядра за стены осажденного города.
«Полгода безрезультатной осады, — раздраженно думал Чигирев. — Все, как и в нашем мире, но все же обидно. И это поляки — гроза! ураган! смерч! Ну и где эта гроза? Бушует в открытом поле, а в осаждённый город даже молнии не долетают. Да что и говорить, они и на войну-то пошли, как на прогулку, весело потрясая саблями и даже не помыслив об осадных орудиях. А ведь я говорил королю, что они потребуются. Сигизмунд только отмахнулся. Когда поняли, что Смоленск оказался крепким орешком, за осадной артиллерией послали в Ригу. [24]Несколько драгоценных месяцев псу под хвост. Похоже, город так и не возьмут. Он сам присягнет королевичу Владиславу, следом за Москвой, сразу после низложения Шуйского. А потом будет первое ополчение Ляпунова и второе, Минина и Пожарского. Поляков прогонят и посадят себе на шею Романовых. Эта семейка быстро пресечёт все попытки европеизировать русский быт и ввести хотя бы зачатки личных свобод граждан, укрепит крепостничество, изолирует страну. Фактически они заложат основу того, что их погубит через триста лет. А потом — ужас советской системы, порожденный теми же темными веками азиатчины… Нет, я не допущу этого».
Рядом гулко ухнула пушка, и тяжеленное каменное ядро со свистом полетело за смоленские стены. Чигирев непроизвольно поежился. Ему все же претило, что он входит в состав иностранного войска и вынужден воевать против соотечественников. Логика логикой, а попробуйте-ка даже из самых лучших побуждений нацепить вражескую форму. Как ни стремился заглушить историк голос совести, постоянно укорявшей его за союз с врагом, он все-таки не мог отделаться от неприятного ощущения, что совершает нечто гнусное.
— Пан Чигинский, вас просит к себе его величество, — склонился перед ним королевский посланец.
Тяжело вздохнув, Чигирев двинулся следом за шляхтичем.
В шатре его ожидали трое: сам король, канцлер Лев Сапега и гетман Станислав Жолкевский. Увидев Чигирева, последний демонстративно скривился и сплюнул на пол. Старый вояка недолюбливал русского, считая его изменником. Сердце солдата не переносило предательства в любой форме, даже если оно было выгодно его собственной стране. Гетман не старался скрывать своего презрения к советнику его величества пану Чигинскому.
В отличие от полководца, король и канцлер всегда демонстрировали Чигиреву дружеское расположение. Эти двое не могли не оценить пользы его советов. Хотя, как неоднократно замечал историк, все же считали его чужаком, оказавшимся в данный момент полезным для дела.
«Интересно, каким образом Басов так быстро стал здесь своим, а я и за три года не обжился? — подумал Чигирев. — Может, я играю не по правилам?»
— Слушаю вас, ваше величество, — Чигирев низко поклонился.
— Из Москвы пришли странные вести, — сообщил Лев Сапега. — Василий Шуйский низложен и насильно пострижен в монахи. Новым царем провозглашен Михаил Скопин-Шуйский. Как нам стало известно, переворот совершила вошедшая в столицу армия Скопина.
— Вот это да! — присвистнул Чигирев. — Военный переворот! Для московитов это совершенно необычно.
Он лихорадочно прикидывал, какие события могли привести к столь резкому изменению истории.
— Мне хотелось бы знать, что это может означать для нас, — нетерпеливо спросил канцлер.
— Скопин-Шуйский — сильная личность и талантливый полководец, — ответил Чигирев. — Его поддержат значительно больше русских, чем Василия Шуйского. Нам это лишь осложнит положение.
— Ты считаешь, что он сможет одолеть наше войско? — с вызовом спросил король.
— Я считаю, что за ним пойдет больше народа, чем за Василием Шуйским, — ответил Чигирев. — И он значительно лучший полководец, чем Дмитрий Шуйский. Не более и не менее.
— Но как вы считаете, долго ли он удержится у власти? — подал голос Сапега.
— Это зависит от того, какую политику он поведет.
— По нашим данным, он совершенно отстранил бояр от власти, — сообщил канцлер. — Всецело опирается на свои полки. Но он уже издал несколько указов, снижающих подати крестьянства и обязывающих выплачивать специальный налог на войну самых состоятельных бояр. Кроме того, он обязал всех дворян явиться на службу с боевыми холопами в полном военном снаряжении. Похоже, что вскоре у него будет немалое войско. В ближайших помощниках у него два безродных полковника: Федор Семенов и Владимир Крапивин. Это совершенно необычно для Московии, где все определяют знатность и родственные связи.
«Так вот откуда ветер дует, — догадался Чигирев. — Это Крапивин влез. И поступил, кстати, неглупо. Мне самому надо было понять, что лучшим выходом для России будет все же русский царь. Как я не догадался поставить на Скопина?»
— Значит, в ближайшее время возникнет боярский заговор, — констатировал он. — Но армия поддержит Скопина. Будет он популярен и у черни. Московские низы традиционно не жалуют бояр и уповают на царя. А Скопин именно такой царь, какой им нужен: решительный, успешный в битве и происходящий из знатного рода. Чем закончится противостояние, я предсказать не берусь. Но пока Скопин-Шуйский на Москве, наша война будет затяжной и кровавой.
— Ясно, — протянул король. — Что скажете, панове?
— Я сразу говорил, ваше величество, что поход на Московию безумен, — вступил в разговор Жолкевский. — Конечно, мы в состоянии разбить московитов. Но чего это будет стоить? Тушинский вор понес большой урон, и теперь все силы царя обратятся против нас. Мы оставим здесь, на полях Московии, своих лучших бойцов. Тогда с юга по нам ударит Турция, а с севера — Швеция. Московия не стоит того, чтобы рисковать Речью Посполитой, ваше величество. Да и зачем вам эта земля? Здесь не уважают ни данного слова, ни крестного целования. Здесь самые благородные ведут себя как холопы. Здесь постоянные подлые заговоры и интриги. Благородному пану нечего делать в этой Богом проклятой стране. Пока Московия еще слаба, давайте отторгнем у неё северские города и смоленские земли и заключим на этих условиях мир.
— Но все же Московия — аппетитный кусок, — с сомнением покачал головой Сапега. — Я думаю, надо перейти к обороне. Мои люди тем временем вступят в сговор с московскими боярами и помогут им составить заговор против Скопина. Когда царь Михаил будет свергнут, мы сможем снова попробовать прибрать московскую корону.
— Это справедливо, — заметил король. — Я и мысли не допускаю, что можно отказаться от Богом назначенного мне Московского царства. Да и не простит мне Всевышний, если я отступлюсь от намерения привести московитов к истинной вере.
— Хотел бы заметить, ваше величество… — произнес Чигирев.
— Ты здесь еще? — король надменно посмотрел на Чигирева. — Ступай. Я тебя после позову, когда совет закончим.
Чигирев поклонился и вышел из шатра. В голове у него царило смятение. На престоле в Москве Скопин-Шуйский — молодой, энергичный правитель. Человек, который отважился отринуть вековые обычаи и смело двинул страну к возрождению. Польской оккупации может даже не потребоваться. Крапивин, возможно, сам того не желая, осуществил намерение Чигирева. «Вот бы теперь оказаться на Москве, — думал он. — Но не простит мне Скопин службы у Отрепьева. Не простит того, что перебежал к полякам. Служба новому царю невозможна, а служба Сигизмунду теперь уже точно будет истинной изменой своей стране. Что же делать? Все планы, ради которых жил, рухнули. Жить не хочется».
Навстречу Чигиреву, понурясь, шел монах. Историк отступил в сторону, чтобы пропустить его, но с изумлением узнал в доминиканце инженера Алексеева.
— Виталий Петрович?! — воскликнул он.
— Тихо, — Алексеев приложил палец к губам. — Идем-ка в сторонку, разговор есть.
Они отошли от костров осаждающей армии и сели на поваленное бревно.
— Как вы здесь? — спросил Чигирев.
— Басов просил забрать вас отсюда, если в Москве состоится переворот Скопина.
— Почему?
— Он сказал, что если победит Скопин, вам здесь делать больше нечего. На историю вы уже повлиять не сможете. Скопин неизбежно отбросит поляков от Москвы. А вот жизнью вы будете рисковать очень сильно и, главное, бессмысленно.
— А где сам Басов?
— Его нет здесь больше, — отвел глаза Алексеев. — Он погиб в сражении под Тулой. Примерно год назад… по вашему времени.
— Как?!
— Роковая случайность, нарвался на мушкетный залп.
Они замолчали. Чигирев был буквально сражен известием о гибели фехтовальщика.
— Куда же мы пойдем? — спросил наконец историк.
— В любой из открытых нам миров. Только не в наш собственный, там нас ждет смерть. И не в этот. Басов сказал, что здесь мы сделали все возможное. Здесь неподалеку «окно» в тысяча девятьсот двенадцатый год. Игорь больше всего любил тот мир.
— Но я хочу в этот.
— Басов сказал, что это ваше право. Но тогда мы оставим вас здесь навечно.
— Но я хочу найти своего сына.
— Он в Варшаве.
— Ложь! — взбеленился Чигирев. — Я обыскал всю Варшаву за последние три года. Там нет моего сына. Там нет даже адреса, который дал мне Басов.
— И не будет еще лет триста. Мы отправили вашего сына в Варшаву тысяча девятьсот семидесятого. Игорь сказал, что выполнил все ваши требования. Ваш сын получит хорошее европейское образование и станет западным человеком. А насчет того, в каком мире и в каком времени, уговора не было.
— Почему же он мне не сказал?! — вскрикнул Чигирев.
— Он сказал, что это позволит вашему сыну больше узнать и шире смотреть на вещи, — ответил Алексеев. — Поверьте, он всегда хотел лучшего для Янека… и для вас. Сейчас я выполняю его последнюю волю. Притом Игорь сказал, что продиктована она вашими же интересами. Либо вы остаетесь здесь и не сможете увидеть сына, либо идете со мной.
— Но я хочу узнать, чем здесь все закончится.
— Басов предусмотрел и это. Он разрешил вернуть вас в этот мир, но в две тысячи четвертый год. Вы сможете точно узнать, к каким последствиям привело произведенное вами вмешательство… и не сможете ничего исправить. Как вам известно, наша машина обратного движения во времени не допускает. Решайтесь. «Окно» вон в той роще. У нас с вами не более двух часов. Потом аккумуляторы сядут, и мы навсегда застрянем в этом мире.
— А Крапивин?
— Я был у него. Он отказался уходить. Басов предусмотрел и это. Но сейчас речь о вас. Что вы решаете?
Чигирев обвел глазами стан польского войска, осадные пушки, изрыгающие пламя и ядра, твердыню смоленской крепости и мысленно попрощался с этим миром. Здесь ему действительно было нечего делать.
— Я иду с вами, — сказал он.
«Полгода безрезультатной осады, — раздраженно думал Чигирев. — Все, как и в нашем мире, но все же обидно. И это поляки — гроза! ураган! смерч! Ну и где эта гроза? Бушует в открытом поле, а в осаждённый город даже молнии не долетают. Да что и говорить, они и на войну-то пошли, как на прогулку, весело потрясая саблями и даже не помыслив об осадных орудиях. А ведь я говорил королю, что они потребуются. Сигизмунд только отмахнулся. Когда поняли, что Смоленск оказался крепким орешком, за осадной артиллерией послали в Ригу. [24]Несколько драгоценных месяцев псу под хвост. Похоже, город так и не возьмут. Он сам присягнет королевичу Владиславу, следом за Москвой, сразу после низложения Шуйского. А потом будет первое ополчение Ляпунова и второе, Минина и Пожарского. Поляков прогонят и посадят себе на шею Романовых. Эта семейка быстро пресечёт все попытки европеизировать русский быт и ввести хотя бы зачатки личных свобод граждан, укрепит крепостничество, изолирует страну. Фактически они заложат основу того, что их погубит через триста лет. А потом — ужас советской системы, порожденный теми же темными веками азиатчины… Нет, я не допущу этого».
Рядом гулко ухнула пушка, и тяжеленное каменное ядро со свистом полетело за смоленские стены. Чигирев непроизвольно поежился. Ему все же претило, что он входит в состав иностранного войска и вынужден воевать против соотечественников. Логика логикой, а попробуйте-ка даже из самых лучших побуждений нацепить вражескую форму. Как ни стремился заглушить историк голос совести, постоянно укорявшей его за союз с врагом, он все-таки не мог отделаться от неприятного ощущения, что совершает нечто гнусное.
— Пан Чигинский, вас просит к себе его величество, — склонился перед ним королевский посланец.
Тяжело вздохнув, Чигирев двинулся следом за шляхтичем.
В шатре его ожидали трое: сам король, канцлер Лев Сапега и гетман Станислав Жолкевский. Увидев Чигирева, последний демонстративно скривился и сплюнул на пол. Старый вояка недолюбливал русского, считая его изменником. Сердце солдата не переносило предательства в любой форме, даже если оно было выгодно его собственной стране. Гетман не старался скрывать своего презрения к советнику его величества пану Чигинскому.
В отличие от полководца, король и канцлер всегда демонстрировали Чигиреву дружеское расположение. Эти двое не могли не оценить пользы его советов. Хотя, как неоднократно замечал историк, все же считали его чужаком, оказавшимся в данный момент полезным для дела.
«Интересно, каким образом Басов так быстро стал здесь своим, а я и за три года не обжился? — подумал Чигирев. — Может, я играю не по правилам?»
— Слушаю вас, ваше величество, — Чигирев низко поклонился.
— Из Москвы пришли странные вести, — сообщил Лев Сапега. — Василий Шуйский низложен и насильно пострижен в монахи. Новым царем провозглашен Михаил Скопин-Шуйский. Как нам стало известно, переворот совершила вошедшая в столицу армия Скопина.
— Вот это да! — присвистнул Чигирев. — Военный переворот! Для московитов это совершенно необычно.
Он лихорадочно прикидывал, какие события могли привести к столь резкому изменению истории.
— Мне хотелось бы знать, что это может означать для нас, — нетерпеливо спросил канцлер.
— Скопин-Шуйский — сильная личность и талантливый полководец, — ответил Чигирев. — Его поддержат значительно больше русских, чем Василия Шуйского. Нам это лишь осложнит положение.
— Ты считаешь, что он сможет одолеть наше войско? — с вызовом спросил король.
— Я считаю, что за ним пойдет больше народа, чем за Василием Шуйским, — ответил Чигирев. — И он значительно лучший полководец, чем Дмитрий Шуйский. Не более и не менее.
— Но как вы считаете, долго ли он удержится у власти? — подал голос Сапега.
— Это зависит от того, какую политику он поведет.
— По нашим данным, он совершенно отстранил бояр от власти, — сообщил канцлер. — Всецело опирается на свои полки. Но он уже издал несколько указов, снижающих подати крестьянства и обязывающих выплачивать специальный налог на войну самых состоятельных бояр. Кроме того, он обязал всех дворян явиться на службу с боевыми холопами в полном военном снаряжении. Похоже, что вскоре у него будет немалое войско. В ближайших помощниках у него два безродных полковника: Федор Семенов и Владимир Крапивин. Это совершенно необычно для Московии, где все определяют знатность и родственные связи.
«Так вот откуда ветер дует, — догадался Чигирев. — Это Крапивин влез. И поступил, кстати, неглупо. Мне самому надо было понять, что лучшим выходом для России будет все же русский царь. Как я не догадался поставить на Скопина?»
— Значит, в ближайшее время возникнет боярский заговор, — констатировал он. — Но армия поддержит Скопина. Будет он популярен и у черни. Московские низы традиционно не жалуют бояр и уповают на царя. А Скопин именно такой царь, какой им нужен: решительный, успешный в битве и происходящий из знатного рода. Чем закончится противостояние, я предсказать не берусь. Но пока Скопин-Шуйский на Москве, наша война будет затяжной и кровавой.
— Ясно, — протянул король. — Что скажете, панове?
— Я сразу говорил, ваше величество, что поход на Московию безумен, — вступил в разговор Жолкевский. — Конечно, мы в состоянии разбить московитов. Но чего это будет стоить? Тушинский вор понес большой урон, и теперь все силы царя обратятся против нас. Мы оставим здесь, на полях Московии, своих лучших бойцов. Тогда с юга по нам ударит Турция, а с севера — Швеция. Московия не стоит того, чтобы рисковать Речью Посполитой, ваше величество. Да и зачем вам эта земля? Здесь не уважают ни данного слова, ни крестного целования. Здесь самые благородные ведут себя как холопы. Здесь постоянные подлые заговоры и интриги. Благородному пану нечего делать в этой Богом проклятой стране. Пока Московия еще слаба, давайте отторгнем у неё северские города и смоленские земли и заключим на этих условиях мир.
— Но все же Московия — аппетитный кусок, — с сомнением покачал головой Сапега. — Я думаю, надо перейти к обороне. Мои люди тем временем вступят в сговор с московскими боярами и помогут им составить заговор против Скопина. Когда царь Михаил будет свергнут, мы сможем снова попробовать прибрать московскую корону.
— Это справедливо, — заметил король. — Я и мысли не допускаю, что можно отказаться от Богом назначенного мне Московского царства. Да и не простит мне Всевышний, если я отступлюсь от намерения привести московитов к истинной вере.
— Хотел бы заметить, ваше величество… — произнес Чигирев.
— Ты здесь еще? — король надменно посмотрел на Чигирева. — Ступай. Я тебя после позову, когда совет закончим.
Чигирев поклонился и вышел из шатра. В голове у него царило смятение. На престоле в Москве Скопин-Шуйский — молодой, энергичный правитель. Человек, который отважился отринуть вековые обычаи и смело двинул страну к возрождению. Польской оккупации может даже не потребоваться. Крапивин, возможно, сам того не желая, осуществил намерение Чигирева. «Вот бы теперь оказаться на Москве, — думал он. — Но не простит мне Скопин службы у Отрепьева. Не простит того, что перебежал к полякам. Служба новому царю невозможна, а служба Сигизмунду теперь уже точно будет истинной изменой своей стране. Что же делать? Все планы, ради которых жил, рухнули. Жить не хочется».
Навстречу Чигиреву, понурясь, шел монах. Историк отступил в сторону, чтобы пропустить его, но с изумлением узнал в доминиканце инженера Алексеева.
— Виталий Петрович?! — воскликнул он.
— Тихо, — Алексеев приложил палец к губам. — Идем-ка в сторонку, разговор есть.
Они отошли от костров осаждающей армии и сели на поваленное бревно.
— Как вы здесь? — спросил Чигирев.
— Басов просил забрать вас отсюда, если в Москве состоится переворот Скопина.
— Почему?
— Он сказал, что если победит Скопин, вам здесь делать больше нечего. На историю вы уже повлиять не сможете. Скопин неизбежно отбросит поляков от Москвы. А вот жизнью вы будете рисковать очень сильно и, главное, бессмысленно.
— А где сам Басов?
— Его нет здесь больше, — отвел глаза Алексеев. — Он погиб в сражении под Тулой. Примерно год назад… по вашему времени.
— Как?!
— Роковая случайность, нарвался на мушкетный залп.
Они замолчали. Чигирев был буквально сражен известием о гибели фехтовальщика.
— Куда же мы пойдем? — спросил наконец историк.
— В любой из открытых нам миров. Только не в наш собственный, там нас ждет смерть. И не в этот. Басов сказал, что здесь мы сделали все возможное. Здесь неподалеку «окно» в тысяча девятьсот двенадцатый год. Игорь больше всего любил тот мир.
— Но я хочу в этот.
— Басов сказал, что это ваше право. Но тогда мы оставим вас здесь навечно.
— Но я хочу найти своего сына.
— Он в Варшаве.
— Ложь! — взбеленился Чигирев. — Я обыскал всю Варшаву за последние три года. Там нет моего сына. Там нет даже адреса, который дал мне Басов.
— И не будет еще лет триста. Мы отправили вашего сына в Варшаву тысяча девятьсот семидесятого. Игорь сказал, что выполнил все ваши требования. Ваш сын получит хорошее европейское образование и станет западным человеком. А насчет того, в каком мире и в каком времени, уговора не было.
— Почему же он мне не сказал?! — вскрикнул Чигирев.
— Он сказал, что это позволит вашему сыну больше узнать и шире смотреть на вещи, — ответил Алексеев. — Поверьте, он всегда хотел лучшего для Янека… и для вас. Сейчас я выполняю его последнюю волю. Притом Игорь сказал, что продиктована она вашими же интересами. Либо вы остаетесь здесь и не сможете увидеть сына, либо идете со мной.
— Но я хочу узнать, чем здесь все закончится.
— Басов предусмотрел и это. Он разрешил вернуть вас в этот мир, но в две тысячи четвертый год. Вы сможете точно узнать, к каким последствиям привело произведенное вами вмешательство… и не сможете ничего исправить. Как вам известно, наша машина обратного движения во времени не допускает. Решайтесь. «Окно» вон в той роще. У нас с вами не более двух часов. Потом аккумуляторы сядут, и мы навсегда застрянем в этом мире.
— А Крапивин?
— Я был у него. Он отказался уходить. Басов предусмотрел и это. Но сейчас речь о вас. Что вы решаете?
Чигирев обвел глазами стан польского войска, осадные пушки, изрыгающие пламя и ядра, твердыню смоленской крепости и мысленно попрощался с этим миром. Здесь ему действительно было нечего делать.
— Я иду с вами, — сказал он.
ГЛАВА 36
Возвращение
Сражение началось традиционно. Склонив пики, польские крылатые гусары пошли в атаку. Крапивин ждал этого. Возглавляемое им левое крыло войска было готово принять удар.
Когда кавалерийская лава вошла в зону прицельного огня, русские полки открыли огонь. Грохот стоял ужасный, плотность огня была невероятной. Посмотрев на центральные позиции, воевода [25]увидел, что там в бой вступают шведские полки.
«Эти сдюжат, — подумал Крапивин. — Да и заплачено им вовремя, так что не предадут. Нам, конечно, до них в ратном деле еще далеко. Ничего, научимся. Было бы только время. Царь Михаил еще всех за пояс заткнет».
Потери поляков были гигантскими. Смертоносный огонь выкосил первые ряды наступающих почти полностью, но оставшиеся долетели до ряда стрелков, и тут в контратаку пошла дворянская конница..
— Сейчас мы вас, — злорадно произнес Крапивин, и тут какое-то непонятное ощущение тревоги заставило его обернуться назад и чуть влево.
Из леса на левый фланг русского войска выезжал большой отряд польских кавалеристов. Опытный полководец Жолкевский не собирался губить всю свою конницу в лобовой атаке. Он послал лучшую ее часть в обход, чтобы ударить русским в тыл, когда те сцепятся с основным польским войском.
Матюгнувшись, Крапивин развернул коня, спешно отправил гонца ко вступившим в бой частям с приказом изготовиться к круговой обороне и зычным голосом призвал свой резервный полк. Сейчас у него была только одна возможность предотвратить разгром левого крыла: лично возглавить атаку последнего резервного полка.
Сшибка была жестокой. Все пространство вокруг заполнили лязг железа, отчаянные крики людей, храп коней. Боевое превосходство польской кавалерии сказалось мгновенно. Шляхтичи теснили русскую конницу, нанося ей жестокий урон. Впрочем, и сами поляки теряли немало бойцов.
Крапивину с самого начала стало ясно, что опрокинуть отряд отборной конницы ему не удастся. Максимум, на что он мог рассчитывать, это задержать атаку, чтобы стрельцы могли изготовиться к обороне от удара в тыл, а Скопин-Шуйский выслал на поддержку левому крылу резервный полк из центра. В запале рубки воевода даже не заметил, как оказался в окружении. Его люди были оттеснены назад, а сам он с трудом отражал выпады наседавших на него шляхтичей. В отчаянной попытке прорваться к своим воевода пришпорил коня. Он еще успел мощным ударом разрубить до седла попавшегося ему навстречу всадника, когда польская сабля, найдя брешь в его доспехе, вонзилась ему прямо под сердце.
Крапивин очнулся внезапно. Он лежал на краю поля, на обочине грунтовой дороги. Рядом стояли раздолбанные «Жигули» с включенным двигателем. Вышедший из них парень с простоватым лицом в потертом спортивном костюме и стоптанных кроссовках удивленно смотрел на распластавшегося на земле человека.
— Ё-мое, мужик, ты как здесь очутился? — произнес он. — Да еще в таком прикиде. Ты чё, со съемок?
Крапивин сел на земле и осмотрел себя. На нем все еще была одежда воеводы, та, в которой он повел полк в свою последнюю атаку. Кольчуга слева была пробита, а на накинутом поверх нее кафтане все еще виднелась дырка со следами свежей крови. На боку висели пустые ножны. Однако самой раны Крапивин не ощущал. В голове все еще гремели звуки битвы, но стоявшая перед ним машина и простоватый крестьянский парень в спортивном костюме не оставляли сомнений, что полк, Скопин Шуйский, король Сигизмунд, гетман Жолкевский — все они остались где-то в ином времени и пространстве.
— Мужик, ты вообще в порядке, или перебрал? — снова подал голос парень.
— Оставьте его, молодой человек, — сказал Басов выходя на дорогу.
На фехтовальщике был костюм-тройка, белая рубашка, черный галстук и лакированные ботинки. — Ну, попал сюда человек из прошлого, что тут такого? Он, может, еще минуту назад с ляхами рубился, а вы ему «перебрал».
Парень затравленно посмотрел на Басова.
— Да ну вас к черту, психи какие-то, — пробубнил он, быстро сел в машину и ретировался, извергнув сизые клубы зловонного дыма.
— Ну, каково тебе в мертвецах? — поинтересовался Басов, поворачиваясь к Крапивину.
Тот поднялся на ноги и изумленно осмотрелся.
— Игорь? Ты здесь? Каким образом? Тебя же…
— И тебя тоже, — усмехнулся Басов. — Аккурат саблей под сердце. Прикидываешь, в раю мы или в аду? Скорее второе. Мы на родине.
— Объясни, — потребовал Крапивин.
— Все просто. Когда меня снес залп стрельцов Федора, я очнулся на одном из дачных участков под Тулой, в две тысячи пятом году. Как раз в том месте, где меня сразил залп в том мире. Ну, а сейчас мы под Смоленском, тоже в нашем мире. Оказалось, что после смерти там нас просто выбрасывает в свой мир. Все ранения, полученные в том мире, исчезают. У тебя, кстати, даже шрам на брови прошел, который ты под Троице-Сергиев монастырем заработал. Вот так-то.
— Так что, мы вернулись в свой мир?
— Слава богу, не навсегда. Алексеев оказался на редкость толковым мужиком. Он следил за мной. А когда узнал, что я исчез, сразу предположил, что меня выбросило в наш мир. Впервые мы заподозрили, что так происходит, уже после того как «испарился» труп Селиванова.
— Так значит, этот подонок жив?
— Увы, такие люди бессмертны, — усмехнулся Басов. — Так вот, Алексеев нашел меня там, и мы вместе перешли в мой любимый тысяча девятьсот двенадцатый год. Попытка же вернуться в тысяча шестьсот десятый ничем хорошим не кончилась. Меня снова стали разрывать мушкетные пули, и я очутился в две тысячи пятом. Так что для того мира мы умерли. Попытайся вернуться туда — и ты снова труп. Правда, ненадолго. Но умирать — дело препохабное, это я тебе точно скажу.
— И что теперь?
— Для начала предлагаю убраться отсюда. А то, неровен час, припрется доблестное МВД и начнет требовать документы и проверять нас на предмет связей с чеченскими террористами. Вон там, на опушке леса, «окно».
Крапивин кивнул, и они зашагали прямо через распаханное весеннее поле. Однако, пройдя пару сотен метров, Крапивин вдруг встрепенулся:
— Погоди. А мои ребята, которых убили в первой экспедиции? А Артеменко? А группа прикрытия, которая шла со мной под Киев? Они все погибли в том мире, но вовсе не переместились в наш и не ожили тут.
— На тот момент действовало «окно» между нашим миром и тем, — ответил Басов. — Очевидно, это как-то объединяет миры. Все это надо еще изучать, но иного объяснения у нас нет. Вообще с этой алексеевской машиной столько чудес, что я просто счастлив, что мы закрыли эту треклятую форточку и забрали инженера у генералов и политиков. Еще неизвестно, какие фокусы она способна вытворять. Впрочем, одно мы знаем точно. При отсутствии активного «окна» с нашим родным миром процессы старения в наших телах прекращаются.
— Что?! — Крапивин даже споткнулся на подвернувшейся под ноги кочке.
— Именно. Биологически нам сейчас столько же лет, сколько было, когда мы закрывали «окно» на спецобъекте и похищали Алексеева.
Крапивин тихо присвистнул:
— Интересная картинка получается.
— Очень интересная. Выходит, что мы в любом из десяти, то есть уже из девяти открытых Алексеевым миров можем жить практически до бесконечности. Главное только — не связываться с родным миром. Если нас убьют, то мы всего лишь возрождаемся у себя на родине. Главное, чтобы нашелся кто-то, способный переместить нас в любой из оставшихся в нашем распоряжении миров. Но есть непонятные пока вещи. Сын Чигирева, которого я поместил в другой мир, растет и развивается, как и положено в его возрасте. Я ведь не знал еще об этих вещах, когда посылал его туда. То ли в младенчестве не возникает привязки к своему миру, то ли организм настойчиво требует развития и побеждает те силы, которые тормозят его. Все это надо еще изучать. Алексеев, по крайней мере, с этой работой неплохо справляется, хотя вопросов еще море.
— Он и агентурной работой овладел, — усмехнулся Крапивин. — Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.
— Действительно последняя, — согласился Басов. — Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.
— Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?
— Нет, — покачал головой Басов. — Я думал, тебя убьют во время переворота.
— Какого переворота?
— Когда Скопина-Шуйского будут свергать.
— Как свергать? Почему?
— Над теорией можно, конечно, смеяться, — заметил Басов. — Но если теория правильная, то она неизменно подтверждается на практике. Так вот, если моя теория верна, то смута могла закончиться не раньше двенадцатого года. Просто народ до этого момента не был готов к самостоятельным действиям. Да и после изгнания интервентов он смог только поклониться новому самодержцу. До того, чтобы отстаивать свободу и права, контролировать власть, русское общество еще не созрело. Вот и получается, что на века вперед вся политика Московии — непрерывная цепь интриг и заговоров. Скопин-Шуйский неизбежно должен был проиграть на этом поле. Он воин, а не интриган. Я послал Алексеева в тысяча шестьсот четырнадцатый год, чтобы узнать там твою судьбу. Он разыскал Федора, и тот рассказал ему, что с тобой приключилось. После этого я направился сюда.
— А как сам Федор? — поинтересовался Крапивин.
— После смерти Скопина…
— Смерти?!
— Его убили в тринадцатом, — спокойно пояснил Басов. — К власти пришел клан Романовых в лице Михаила Федоровича. Они ведь мастера подковерных интриг и сумели объединить вокруг себя боярскую партию. К тому же сложился заговор воевод из благородных семейств. Эти оказались недовольны тем, что Скопин продвигал на командные посты худородных выскочек. Состоялся банальный военный переворот, традицию которых вы с Федором, собственно, и основали в Московии. Ну, не было у Скопина готовности рубить головы налево и направо, как это делал Иван Грозный или Петр Первый. А без этого олигархическую структуру, вроде кремлевских бояр, победить невозможно.
Когда кавалерийская лава вошла в зону прицельного огня, русские полки открыли огонь. Грохот стоял ужасный, плотность огня была невероятной. Посмотрев на центральные позиции, воевода [25]увидел, что там в бой вступают шведские полки.
«Эти сдюжат, — подумал Крапивин. — Да и заплачено им вовремя, так что не предадут. Нам, конечно, до них в ратном деле еще далеко. Ничего, научимся. Было бы только время. Царь Михаил еще всех за пояс заткнет».
Потери поляков были гигантскими. Смертоносный огонь выкосил первые ряды наступающих почти полностью, но оставшиеся долетели до ряда стрелков, и тут в контратаку пошла дворянская конница..
— Сейчас мы вас, — злорадно произнес Крапивин, и тут какое-то непонятное ощущение тревоги заставило его обернуться назад и чуть влево.
Из леса на левый фланг русского войска выезжал большой отряд польских кавалеристов. Опытный полководец Жолкевский не собирался губить всю свою конницу в лобовой атаке. Он послал лучшую ее часть в обход, чтобы ударить русским в тыл, когда те сцепятся с основным польским войском.
Матюгнувшись, Крапивин развернул коня, спешно отправил гонца ко вступившим в бой частям с приказом изготовиться к круговой обороне и зычным голосом призвал свой резервный полк. Сейчас у него была только одна возможность предотвратить разгром левого крыла: лично возглавить атаку последнего резервного полка.
Сшибка была жестокой. Все пространство вокруг заполнили лязг железа, отчаянные крики людей, храп коней. Боевое превосходство польской кавалерии сказалось мгновенно. Шляхтичи теснили русскую конницу, нанося ей жестокий урон. Впрочем, и сами поляки теряли немало бойцов.
Крапивину с самого начала стало ясно, что опрокинуть отряд отборной конницы ему не удастся. Максимум, на что он мог рассчитывать, это задержать атаку, чтобы стрельцы могли изготовиться к обороне от удара в тыл, а Скопин-Шуйский выслал на поддержку левому крылу резервный полк из центра. В запале рубки воевода даже не заметил, как оказался в окружении. Его люди были оттеснены назад, а сам он с трудом отражал выпады наседавших на него шляхтичей. В отчаянной попытке прорваться к своим воевода пришпорил коня. Он еще успел мощным ударом разрубить до седла попавшегося ему навстречу всадника, когда польская сабля, найдя брешь в его доспехе, вонзилась ему прямо под сердце.
Крапивин очнулся внезапно. Он лежал на краю поля, на обочине грунтовой дороги. Рядом стояли раздолбанные «Жигули» с включенным двигателем. Вышедший из них парень с простоватым лицом в потертом спортивном костюме и стоптанных кроссовках удивленно смотрел на распластавшегося на земле человека.
— Ё-мое, мужик, ты как здесь очутился? — произнес он. — Да еще в таком прикиде. Ты чё, со съемок?
Крапивин сел на земле и осмотрел себя. На нем все еще была одежда воеводы, та, в которой он повел полк в свою последнюю атаку. Кольчуга слева была пробита, а на накинутом поверх нее кафтане все еще виднелась дырка со следами свежей крови. На боку висели пустые ножны. Однако самой раны Крапивин не ощущал. В голове все еще гремели звуки битвы, но стоявшая перед ним машина и простоватый крестьянский парень в спортивном костюме не оставляли сомнений, что полк, Скопин Шуйский, король Сигизмунд, гетман Жолкевский — все они остались где-то в ином времени и пространстве.
— Мужик, ты вообще в порядке, или перебрал? — снова подал голос парень.
— Оставьте его, молодой человек, — сказал Басов выходя на дорогу.
На фехтовальщике был костюм-тройка, белая рубашка, черный галстук и лакированные ботинки. — Ну, попал сюда человек из прошлого, что тут такого? Он, может, еще минуту назад с ляхами рубился, а вы ему «перебрал».
Парень затравленно посмотрел на Басова.
— Да ну вас к черту, психи какие-то, — пробубнил он, быстро сел в машину и ретировался, извергнув сизые клубы зловонного дыма.
— Ну, каково тебе в мертвецах? — поинтересовался Басов, поворачиваясь к Крапивину.
Тот поднялся на ноги и изумленно осмотрелся.
— Игорь? Ты здесь? Каким образом? Тебя же…
— И тебя тоже, — усмехнулся Басов. — Аккурат саблей под сердце. Прикидываешь, в раю мы или в аду? Скорее второе. Мы на родине.
— Объясни, — потребовал Крапивин.
— Все просто. Когда меня снес залп стрельцов Федора, я очнулся на одном из дачных участков под Тулой, в две тысячи пятом году. Как раз в том месте, где меня сразил залп в том мире. Ну, а сейчас мы под Смоленском, тоже в нашем мире. Оказалось, что после смерти там нас просто выбрасывает в свой мир. Все ранения, полученные в том мире, исчезают. У тебя, кстати, даже шрам на брови прошел, который ты под Троице-Сергиев монастырем заработал. Вот так-то.
— Так что, мы вернулись в свой мир?
— Слава богу, не навсегда. Алексеев оказался на редкость толковым мужиком. Он следил за мной. А когда узнал, что я исчез, сразу предположил, что меня выбросило в наш мир. Впервые мы заподозрили, что так происходит, уже после того как «испарился» труп Селиванова.
— Так значит, этот подонок жив?
— Увы, такие люди бессмертны, — усмехнулся Басов. — Так вот, Алексеев нашел меня там, и мы вместе перешли в мой любимый тысяча девятьсот двенадцатый год. Попытка же вернуться в тысяча шестьсот десятый ничем хорошим не кончилась. Меня снова стали разрывать мушкетные пули, и я очутился в две тысячи пятом. Так что для того мира мы умерли. Попытайся вернуться туда — и ты снова труп. Правда, ненадолго. Но умирать — дело препохабное, это я тебе точно скажу.
— И что теперь?
— Для начала предлагаю убраться отсюда. А то, неровен час, припрется доблестное МВД и начнет требовать документы и проверять нас на предмет связей с чеченскими террористами. Вон там, на опушке леса, «окно».
Крапивин кивнул, и они зашагали прямо через распаханное весеннее поле. Однако, пройдя пару сотен метров, Крапивин вдруг встрепенулся:
— Погоди. А мои ребята, которых убили в первой экспедиции? А Артеменко? А группа прикрытия, которая шла со мной под Киев? Они все погибли в том мире, но вовсе не переместились в наш и не ожили тут.
— На тот момент действовало «окно» между нашим миром и тем, — ответил Басов. — Очевидно, это как-то объединяет миры. Все это надо еще изучать, но иного объяснения у нас нет. Вообще с этой алексеевской машиной столько чудес, что я просто счастлив, что мы закрыли эту треклятую форточку и забрали инженера у генералов и политиков. Еще неизвестно, какие фокусы она способна вытворять. Впрочем, одно мы знаем точно. При отсутствии активного «окна» с нашим родным миром процессы старения в наших телах прекращаются.
— Что?! — Крапивин даже споткнулся на подвернувшейся под ноги кочке.
— Именно. Биологически нам сейчас столько же лет, сколько было, когда мы закрывали «окно» на спецобъекте и похищали Алексеева.
Крапивин тихо присвистнул:
— Интересная картинка получается.
— Очень интересная. Выходит, что мы в любом из десяти, то есть уже из девяти открытых Алексеевым миров можем жить практически до бесконечности. Главное только — не связываться с родным миром. Если нас убьют, то мы всего лишь возрождаемся у себя на родине. Главное, чтобы нашелся кто-то, способный переместить нас в любой из оставшихся в нашем распоряжении миров. Но есть непонятные пока вещи. Сын Чигирева, которого я поместил в другой мир, растет и развивается, как и положено в его возрасте. Я ведь не знал еще об этих вещах, когда посылал его туда. То ли в младенчестве не возникает привязки к своему миру, то ли организм настойчиво требует развития и побеждает те силы, которые тормозят его. Все это надо еще изучать. Алексеев, по крайней мере, с этой работой неплохо справляется, хотя вопросов еще море.
— Он и агентурной работой овладел, — усмехнулся Крапивин. — Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.
— Действительно последняя, — согласился Басов. — Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.
— Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?
— Нет, — покачал головой Басов. — Я думал, тебя убьют во время переворота.
— Какого переворота?
— Когда Скопина-Шуйского будут свергать.
— Как свергать? Почему?
— Над теорией можно, конечно, смеяться, — заметил Басов. — Но если теория правильная, то она неизменно подтверждается на практике. Так вот, если моя теория верна, то смута могла закончиться не раньше двенадцатого года. Просто народ до этого момента не был готов к самостоятельным действиям. Да и после изгнания интервентов он смог только поклониться новому самодержцу. До того, чтобы отстаивать свободу и права, контролировать власть, русское общество еще не созрело. Вот и получается, что на века вперед вся политика Московии — непрерывная цепь интриг и заговоров. Скопин-Шуйский неизбежно должен был проиграть на этом поле. Он воин, а не интриган. Я послал Алексеева в тысяча шестьсот четырнадцатый год, чтобы узнать там твою судьбу. Он разыскал Федора, и тот рассказал ему, что с тобой приключилось. После этого я направился сюда.
— А как сам Федор? — поинтересовался Крапивин.
— После смерти Скопина…
— Смерти?!
— Его убили в тринадцатом, — спокойно пояснил Басов. — К власти пришел клан Романовых в лице Михаила Федоровича. Они ведь мастера подковерных интриг и сумели объединить вокруг себя боярскую партию. К тому же сложился заговор воевод из благородных семейств. Эти оказались недовольны тем, что Скопин продвигал на командные посты худородных выскочек. Состоялся банальный военный переворот, традицию которых вы с Федором, собственно, и основали в Московии. Ну, не было у Скопина готовности рубить головы налево и направо, как это делал Иван Грозный или Петр Первый. А без этого олигархическую структуру, вроде кремлевских бояр, победить невозможно.