Шидловский Дмитрий. Самозванцы

   — А как сам Федор?
   — Ему повезло. В день переворота его не было на Москве, и он не погиб. Новый царь сослал его воеводой в Орешек Все вернулось на круги своя.
   — Значит, все было напрасно, — вздохнул Крапивин.
   — Вовсе нет. Во-первых, вы действительно пустили последние три года смуты по менее кровавому сценарию. Не было польской оккупации Москвы. Все вылилось в уничтожение остатков войска тушинского вора и разгром банд Лисовского и Яна Сапеги. Ну, и романовский переворот — последняя точка в смуте. Собственно, и в нашем-то мире они пришли к власти, подкупив казаков и некоторых дворян, когда ополчение Минина и Пожарского разошлось по домам.
   — Значит, мы все же выиграли ту битву, в которой меня…
   — Да. Разгромить польское войско вам не удалось, но Сигизмунд был вынужден отступить от Смоленска. После военные действия развивались в районе северских городов. Но, главное, Москва не присягала королевичу Владиславу. Следовательно, у Сигизмунда не оказалось юридического основания продолжать войну за Московское царство, как это было в нашем мире. Думаю, она закончится значительно раньше. Так что свою задачу ты выполнил. Хотел, чтобы крови было меньше, и добился. Поздравляю. Но, главное, у тебя теперь есть бесценный опыт. Ты знаешь, как не надо действовать, исправляя историю. А опыт, по сути, — самое ценное в жизни. Чигирев, надеюсь, усвоил, что национальные интересы никогда нельзя забывать, даже в угоду прогрессу. Да и я получил неплохой урок. Не стоит выглядеть колдуном перед окружающими. Можно получить залп в спину.
   — И что теперь? — спросил Крапивин.
   — Вот «окно», — указал Басов на возникший рядом с ними проход в пространстве. — Перед нами еще девять миров.

ЭПИЛОГ

   Они сидели в столовой варшавской квартиры Басова. Сюда фехтовальщик привез друзей, чтобы передохнуть после пережитых перипетий. Кроме того, Чигиреву предстояло увидеть сына, но на семьдесят лет позже. На дворе было рождество тысяча девятьсот двенадцатого года.
   Крапивин, впервые попавший в Варшаву, был совершенно покорён этим городом, который под снежным покровом казался сошедшим со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро. Были в нем очарование, претензия на столичный шик и упорное нежелание считаться провинцией. Этот город не портили ни городовые в униформе русской полиции, ни офицеры русской армии, расквартированные в Варшаве, ни двуглавые орлы на кокардах чиновников и гимназистов: здесь во всем читалось желание «быть Европой», желание утереть нос великой восточной империи, захватившей добрый кусок Польши, но так и не сумевшей сломить ее гордый дух. Крапивин сразу ощутил эту атмосферу, еще на вокзале. Особым контрастом она выглядела после сонного, захолустного, уездного Смоленска, где они с Басовым сели в вагон первого класса скорого поезда Москва-Варшава.
   Крапивин помнил, как войдя в подъезд дорогого доходного дома постройки прошлого века, он тихо сказал Басову:
   — Шикарный город. Но какой-то весь не русский. Как Таллинн в Советском Союзе никогда не был советским.
   — Шикарный, это точно, — подтвердил Басов. — И жить ему осталось тридцать один год и восемь месяцев.
   Семикомнатная квартира Басова поражала своим великолепием. Массивная дорогая мебель, картины на стенах, хрусталь и фарфор в сервантах красного дерева, целая коллекция элитных вин в специальном шкафу. Прислуга состояла из трех человек: горничной, чрезвычайно миловидной женщины, которая, как понял Крапивин, питала к Басову нежные и, очевидно, не безответные чувства, кухарки и пожилого мажордома.
   — Не много ли для одного любителя красивой жизни? — спросил Крапивин, осматривая квартиру. — Ты же здесь вроде почти и не жил.
   — В самый раз, — заверил его Басов. — И жил я здесь достаточно. Чуть не четыре года накрутил. Я в других мирах и попутешествовал, и жильем обзавелся, и репутацию приобрёл. С аппаратом Алексеева можно год прожить в другом мире, а потом вернуться в ту же минуту, из которой ушел в этом. Главное, чтобы не было постоянного «окна». Кстати, этот мир мне пока милее всех остальных.
   — Чего же ты при Сигизмунде ошивался?
   — А что было делать? — развел руками Басов. — Два дурака полезли в политику семнадцатого века. Ясно было, что их придется спасать, и что если этого не сделать, то потом позору не оберешься. Вот и бегал я за вами, как мамаша за нерадивыми чадами.
   Крапивин тихо матюгнулся и стал смотреть в сторону.
   — Здесь я обосновался в Варшаве, потому что и там жил в Речи Посполитой. Так удобнее, — продолжил Басов. — Здесь я покупал соль и специи, которые переправлял в основном в четырнадцатый век. Там я тоже пару лет намотал. В тысяча двести сороковом году у меня свои дома были в Кракове и в Праге. Там я основал немалую торговую фирму. Через Чехию вожу специи в Германию и далее, через ганзейские города, по всей Европе. Мой Парижский филиал поставляет соль и пряности даже ко двору французского короля. Они-то думают, что я все это прямо из Индии караванами таскаю. Рентабельность — несколько тысяч процентов. На хлеб с маслом хватает. Не люблю себе отказывать в маленьких радостях жизни, знаешь ли.
   — И что ты собираешься со всем этим делать?
   — Переводить в другое место, — с полной серьезностью ответил Басов. — Первая мировая война — не лучшее время для ведения бизнеса.
   Вскоре пришли Чигирев и Алексеев. Как выяснилось, они путешествовали в начало двадцать первого века по четвертому каналу — в тот мир, где действовали в семнадцатом веке. Увидев Крапивина, историк чрезвычайно удивился, а когда Басов поведал ему быль о героической гибели воеводы левого крыла, спасшего своей смертью войско Скопина-Шуйского, поздравил спецназовца со счастливым спасением и вознамерился было рассказать, что там случилось дальше. Но Басов решительно пресек эту попытку. Он заявил, что чрезвычайно голоден и не намерен слушать ни слова об исторических казусах и параллелях, пока ему не подадут достойный ужин. Только после того как стол был накрыт, друзья смогли выслушать рассказ историка.
   Впрочем, ничего принципиально нового они не услышали. Подробнее всего Чигирев рассказывал о событиях, происходивших между воцарением и свержением Скопина-Шуйского. После этого, как выяснилось, все события развивались в полном соответствии с историческими реалиями родного мира собеседников.
   — Выходит, нам не удалось ничего изменить, — грустно сказал Крапивин.
   — Так вы и не меняли ничего по сути, — заметил Чигирев. — Заменили одного царя на другого, а толку-то? Менять надо в основе сам социальный уклад, образ мыслей. Вот тогда его история изменится в корне.
   — А ты представляешь себе, каких затрат требует изменение социального уклада? — спросил Басов. — Одно дело, когда сам народ уже созрел для этого, и ему мешает лишь некий сдерживающий фактор. Тогда все просто: устранил неугодного политика или, напротив, предотвратил убийство реформатора — и вот тебе, пожалуйста, новое процветающее государство. Только это максимум на десяток-другой лет приближает неизбежное, не более. Ну а ты-то народ хотел об колено ломать. Когда из Гришки-расстриги реформатора сделать не получилось, пошел поляков на Русь звать. Ты хоть понимаешь, к чему бы это привело? Все равно против тебя встал бы весь народ. Сопротивление усиливается — и твои реформы воспринимают как часть оккупационного порядка. Тебя бы просто смели. А уж крови… страшно подумать.
   — Неужели народ восстал бы против отмены крепостного права? — запальчиво возразил Чигирев.
   — Он восстал бы против иностранной оккупации. И по праву, — возразил Басов. — На практике так и произошло. Может, я бы и не вмешался, будь ты уроженцем этого мира. Но ты-то пришелец и пытаешься установить собственные порядки. За волосы хочешь втащить людей в тот порядок, который считаешь идеальным. Это в истории бывало уже не раз и никогда ничем хорошим не заканчивалось. Одно дело помочь, когда тебя просят об этом, другое — навязывать свои идеалы. Это и называется быть самозванцем.
   — Я не мог видеть, как люди холопствуют, — вздохнул Чигирев.
   — Может, им нравится, — пожал плечами Басов. — Ты видел в них хоть одну попытку освободиться? Им это было не надо. Для холопа призыв перестать быть холопом означает лишь одно: надо менять хозяина. Другого он просто не поймет. А когда народ созреет до понимания важности свободы, самоуважения, научится принимать на себя ответственность за собственные поступки… Тогда наша помощь ему не потребуется. Он освободится сам. Что ты можешь сделать — это терпеливо объяснять, почему считаешь свой образ жизни лучше, чем их. И если они не услышат тебя, значит, еще не готовы. Это их выбор. По крайней мере, на тебе не будет чужой крови. Надо все же понимать ответственность за собственные поступки. Кстати, твое навязчивое желание не быть холопом — тоже холопство в своем роде. Привязка, которая не позволяет тебе непредвзято смотреть на вещи. Тебя, Вадим, касается. Конечно, хочется помочь своей стране выиграть войну. И нашествие татар отбить, и крымскую войну выиграть, и катастрофу сорок первого года предотвратить. Только глобальные поражения происходят не от силы противника, а от собственной слабости. А ты все иноплеменных врагов сокрушать тут и там пытаешься. Тащить пулеметы в семнадцатый век бессмысленно. Они или не помогут, или обратятся против своих же.
   — Оно, конечно, правильно, — вздохнул Крапивин. — Только я военный человек. Дело моей жизни — родину защищать.
   — А может, лучшая защита родины, — это научиться строить свой дом по уму? — предположил Басов.
   — Пожалуй, ты прав, — согласился Крапивин. — Так и Советский Союз из-за внутренней гнилости погиб. И годуновская Русь, как мы теперь знаем. И эта Российская империя. Кстати, я здесь всего пару дней, и ты знаешь…
   — Хочешь спасти, — завершил за него фразу Басов.
   — Да, хочу. Особенно если знать, что будет дальше. Революция, полный развал армии, террор. Потом все эти партийные задницы, которые снова великую страну погубят. Ведь все это сейчас еще можно предотвратить.
   — Да, пожалуй, — поддержал его Чигирев. — Сложно, но можно. Ведь большевизм в какое-то время держался на волоске. Здесь как раз тот случай, о котором ты говорил, Игорь. Всего одно небольшое событие может повернуть весь ход истории. И не надо мне говорить, что здешняя Россия не готова к демократии и рыночным отношениям. Готова! Она уже двинулась в этом направлении. Просто молодой растущий организм более всего подвержен всякой заразе. Для России этой заразой оказался коммунизм. Мы можем предотвратить почти семьдесят лет изоляции и отставания.
   — Да не буду я ничего говорить, — тяжело вздохнул Басов. — Поезжайте, предотвращайте, раз приспичило. По четвергам здесь проходит скорый Париж-Берлин-Варшава-Петербург. Замечательный поезд. Я обычно на нем езжу. Садитесь на него и вперед. Денег я вам дам. Легенду разработать помогу. Надеюсь, старых ошибок вы не совершите и, самое главное, наконец-то будете работать вместе над одной задачей. Хоть это приятно..
   — Погоди, а ты разве с нами не поедешь? — спросил Крапивин.
   — Я не любитель исправлять историю, — покачал головой Басов. — Я дождусь, пока поезд пойдет назад, и поеду в Париж. Все же последний предвоенный год лучше проводить в этом городе.
   Чигирев и Крапивин переглянулись.
   — Все же не хотелось бы расставаться, — вздохнул Чигирев.
   — Это еще почему? — усмехнулся Басов. — Мы с вами настолько разные люди, что объединяет нас только общая проблема: мы попали в чужой мир. Любая попытка совместных действий сразу разведет нас в разные стороны, как и в прошлый раз. Вот, вас хоть объединила идея сохранить Российскую империю, вернее, предотвратить большевизм. Ну так и флаг вам в руки. Завтра я помогу тебе, Сергей, найти сына и умою руки. Что делать дальше, решайте сами.
   — Ну раз так, — протянул Крапивин, — хотя мне очень жалко, Игорь.
   — Жаль, конечно, — согласился Чигирев, — но раз уж ты так решил, делать нечего. В любом случае, спасибо за все, что ты сделал для нас.
   Остаток ужина прошел в молчании. Когда наконец Чигирев и Крапивин разошлись по своим комнатам, Алексеев сказал:
   — Я вот все думаю, Игорь, почему каналы открылись именно в эти миры и в эти отрезки времени.
   — Случайность, — пожал плечами Басов и отхлебнул.
   — Вот интересная вещь, — продолжал Алексеев. — Все исторические периоды, которые открываются нам, предшествуют либо смуте, либо большой войне.
   — Ну а царствование Ивана Третьего? Войны были, но не столь уж глобальные. А конец царствования Александра Второго? А семидесятые годы двадцатого века? Если вы имеете в виду нашу смуту начала девяностых, то до нее тоже еще порядочно времени.
   — Возможно, это точки, когда смута или война могут быть предотвращены, — предположил Алексеев. — нас всё время выводит на поворотные точки в истории России… Не знаю, как насчёт остального мира, но России — да, это так. Я хотел обсудить это с вами наедине.
   — Почему, собственно?
   — Потому что, мне кажется, на практике вы сыграли куда большую роль в произошедших событиях, чем хотите показать. Ведь, по сути, вы постоянно контролировали процесс и вторгались в него. Вы предотвратили множество событий, инициаторами которых были Вадим и Сергей. Фактически вы устранили Селиванова, хоть и руками Чигирева. Вы могли предотвратить бой. В конце концов, именно вы дали толчок заговору против Василия Шуйского. Вы подробно рассказали Крапивину о предстоящих событиях и сформировали программу действий, которую он потом подсказал Скопину.
   Басов ничего не отвечал, спокойно наблюдая, как в камине догорают еловые поленья.
   — Знаете, Игорь, — после продолжительной паузы продолжал Алексеев, — за время использования аппарата я пришел вот к какому выводу. Я думаю, только вы сможете оценить эту информацию по достоинству. — Он замялся. — Я много наблюдал, проверял, сомневался. Но теперь я уверен…
   — Да, говорите, не смущайтесь, — ободрил его Басов.
   — Я не управляю переходами во времени, — решился наконец Алексеев. — Открытие «окон» так же не является следствием действия аппарата. Вернее, он играет определенную роль, но скорее как средство запроса. То есть это звонок на двери, а никак не ключ. А пропустить нас или нет и куда пропустить, решает некто посторонний. Это абсолютно разумная сила. Она ведет нас по мирам и историческим эпохам, преследуя какую-то свою, абсолютно неведомую мне цель. И все феномены, связанные с переходами во времени и открытием «окон», — плод ее целенаправленного вмешательства.
   Басов хитро улыбнулся:
   — Понял наконец.
   — Я так и думал, что вы знаете об этом, — сказал Алексеев. — Я только не понимаю, догадались ли вы уже в ходе эксперимента или… знали все с самого начала.
   Басов снова промолчал.
   В камине догорали дрова.