Шидловский Дмитрий. Самозванцы

   — С вашего позволения, его величество Дмитрий Иоаннович изволил принять на себя титул императора, — заметил Чигирев.
   — Ах, оставьте, — небрежно махнул рукой Сапега. — Дмитрий Иоаннович может называться кем угодно. Мы его посадили, мы его и уберем, когда захотим.
   — Однако же позвольте…
   — Не позволю, — грубо прервал гостя Сапега. — Мы спокойно смотрим на то, что какой-то монах-расстрига объявил себя царевичем, особенно если это соответствует нашим интересам. Но мы не позволим москалям покушаться на власть и трон короля Речи Посполитой.
   — Уверяю вас, что это не так, — принялся оправдываться Чигирев.
   — Давайте не будем притворяться друг с другом, — рявкнул Сапега. — Я прекрасно знаю, зачем вы ездили в Рим. Меня об этом известил папский нунций. Кроме того, он заверил меня в безусловной поддержке святым престолом его величества Сигизмунда Третьего. Впрочем, — канцлер неожиданно смягчился, — я бы не говорил с вами, если бы считал вас просто прихвостнем самозванца. Мой добрый друг, пан Басовский, сказал, что вы искренне симпатизируете святой католической церкви и Речи Посполитой. Так ли это?
   Дверь за спиной канцлера приоткрылась, в комнату осторожно заглянул Басов. Он умоляюще смотрел на историка.
   — Да, это так, пан канцлер, — ответил Чигирев. — Я мечтаю о принятии католичества Русью и о распространении законов Речи Посполитой на всю Московию.
   — Так зачем же вы хотели свержения его величества Сигизмунда?
   — Я полагал… Став польским королем, наш монарх легче сможет распространить законы Речи Посполитой и святую веру в Московии, — промямлил Чигирев.
   — Что за бред! — всплеснул руками Сапега. — Что там может распространить беглый монах-расстрига? Вы должны понимать, что святую веру и подлинную вольность на Русь может принести только славная шляхта Речи Посполитой. Самозванец был стенобитным орудием, которое помогло нам свалить Годунова. Подождите еще несколько лет, и, окончательно утвердившись в Московии, мы уберем его. Все земли до Сибири будут управляться из Кракова. Свет католической веры засияет в самых отдаленных уголках мира до самой империи Великого Могола и Кипангу. ^[19]И все это произойдет благодаря нам. Речь Посполитая усилится вместе с богатствами восточных земель и станет сильнейшей державой в мире. Скажите, пан Чигирев, неужели вас не прельщает стать подданным будущей великой Речи Посполитой?
   — Я почел бы за честь, — кивнул Чигирев.
   — Вот и отлично, — улыбнулся Сапега. — Я верю в вас, пан Сергей. Скажите, готовы ли вы уже сейчас встать на службу нашему обожаемому королю Сигизмунду?
   Басов в дверном проеме кивнул. «Скажи «да», или ты покойник», — прочел Чигирев в его глазах.
   — Да, — тихо произнес он.
   — Вы готовы подписать соответствующие бумаги?
   — Да, пан канцлер.

ГЛАВА 28
Последняя попытка

   Чигирев и Басманов вышли из царских палат и остановились так, чтобы их не могли слышать стоящие на страже немецкие наемники. Майское солнце заливало кремлевский двор, играло в куполах церквей, отражалось в золоте колокольни Ивана Великого. Вокруг еще стояли помосты, собранные для свадебного пира Марины и «Дмитрия».
   — Это конец, — мрачно произнес Чигирев. — Он подписал себе смертный приговор.
   — Ну почему он не хочет слушать нас? — тяжело вздохнул Басманов. — Ведь сколько ему уж говорим. Да и не мы одни. Мальчишка. Видит восторженную толпу и считает, что все на свете его обожают.
   — Он просто чувствует себя природным царем, — ответил Чигирев, — и считает, что неподсуден и неуязвим.
   Басманов внимательно посмотрел на собеседника:
   — Ты не веришь, что он — чудом спасенный Дмитрий?
   — Я верю, что это царь, которого мы должны защищать, — отрезал Чигирев. — Иначе нам всем конец.
   — Верно говоришь, — вздохнул Басманов. — Только что же делать, коли сам государь в измену не верит?
   — А если начать действовать самим? Под Москвой стоит великое войско, которое государь для похода на Крым созвал. Когда введем его в город, кто сопротивляться сможет?
   — Что ты? — Басманов испуганно посмотрел на него. — Это же измена!
   Чигирев запнулся. Продолжать разговор было бессмысленно. Царский любимец не представлял себе, как можно предпринять что-либо без воли государя. Не потому что воевода был нерешителен или глуп. Он все понимал, все видел. Он поставил на «Дмитрия» и верно служил ему, был готов умереть за него. Он просто не мог решиться на самостоятельные действия против воли государя, даже если это грозило ему смертью. Басманов являл собой типичный для Московии тип «знатного холопа», человека, претендующего на высокие государственные посты, но не мыслящего себя без хозяина, воля которого была волей бога.
   А ведь весь план Чигирева строился на том, чтобы убедить воеводу выступить самостоятельно. С Басмановым Чигирев сошелся уже после своего возвращения из второго посольства в Ватикан. Царский воевода, который год назад перешел на сторону Отрепьева, был искренне предан самозванцу. Предан? Почему? Чигирев прекрасно знал историю перехода Басманова в лагерь мятежников. Был он способным и энергичным воеводой, неоднократно показавшим себя во многих боях, в том числе с войсками Лжедмитрия. Его в свое время обласкали и Борис, и Федор Годуновы. Последний, между прочим, и заменил нерешительных Голицына, Шуйского и Мстиславского на энергичного Басманова. Впрочем, когда воеводы Салтыков и Голицын призвали войско к переходу на сторону узурпатора, а сами воины усмотрели во внезапной смерти Бориса Годунова божью кару и подтверждение царской природы Лжедмитрия, отказ присягать Отрепьеву мог стоить Басманову жизни. Если бы Басманов не возглавил перешедшие на сторону «Дмитрия» войска, рать могла разбежаться, и государство московское оказалось бы беззащитным перед польским нашествием и набегами крымских татар. Как государственный муж воевода такого развития событий допустить не мог. Все это оправдывало измену, но не объясняло верного и восторженного служения. Чигирев же видел, что воевода искренне предан своему новому государю… хотя все еще сомневается в его подлинности.
   Незадолго до того как вся Московия в едином порыве пала к ногам самозванца, случился один эпизод, который, возможно, объяснял поведение Басманова. Послав воеводу руководить войсками, новый царь Федор Годунов издал через несколько дней разрядную роспись, по которой Басманов — то ли по неопытности молодого государя, то ли из-за интриг приближенных к нему бояр — оказался подчинен князю Андрею Телятевскому. Тот, в свою очередь, по знатности рода уступал Басмановым. Решение царя Фёдора оборачивалось для Басманова катастрофой. Если бы впридачу к этой росписи царь, ввиду военного положения, повелел «всем без мест быть», то по окончании похода ни его участники, ни их потомки не имели бы права ссылаться на соотношение должностей в нем. Но такого повеления не было, и это означало, что Петр Басманов и все его потомки существенно понижены в статусе. Очевидно, Басманов счел себя оскорбленным своим хозяином… и тут же нашел себе нового, в лице Отрепьева. При дворе самозванца он полностью удовлетворил свои амбиции и даже сумел чужими руками и именем государя расправиться с «виновником» своего падения. Когда Лжедмитрий, совершая победное шествие на Москву, вошел в Орел, где ему присягнули донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским, «неожиданно выяснилось», что именно Андрей Телятевский ответственен за все притеснения казачества. Боярин был до полусмерти избит казаками, а потом по приказу Отрепьева брошен в темницу.
   Тогда, в мае и июне, Чигирев и Басманов не сошлись. Для родовитого воеводы Чигирев был лишь мелким выскочкой, худородным дворянчиком, только в силу обстоятельств приближенным к царственной персоне. Чигирев же опасался Басманова как представителя той темной, дремучей, холопской Руси, бороться с которой он пришел в этот мир. Опасался, хотя и знал, что Басманову предстоит сложить голову за Отрепьева… Возможно, предстоит.
   Все изменилось после приезда в Москву Мнишеков. «Польская партия» при дворе стремительно набирала силу, что чрезвычайно беспокоило Басманова. Он представлял ту часть русского дворянства, которая перешла на сторону «подлинного царевича», но в силу вековой вражды недолюбливала ляхов. В этой ситуации дружба Чигирева, которому открыто покровительствовал «Дмитрий», оказалась для воеводы спасением.
   Но и над Чигиревым сгущались тучи. Отрепьев был влюблен в свою панночку, и Марина не упускала случая воспользоваться этим. Она постоянно вмешивалась в «кадровые назначения», и Чигирев, столь неудачно представившийся новой царице в Кракове, был отдален от двора. Не спасло даже покровительство царского тестя. Историк оставался главным советчиком самозванца по вопросам внешней политики, но прежней доверительности в отношениях с Отрепьевым уже не было. Марина стремительно превращалась в «московскую теремную царицу». Она терпеть не могла людей независимых и гордых и привечала рабски преданных и готовых на любые унижения. Басманов относился к последним и потому пользовался ее благосклонностью.
   Видя это, Чигирев, в попытке удержаться у власти, сделал ставку на Басманова. Среди множества групп и группочек, постоянно формировавшихся при дворе и выбивавших для себя чины и звания, Петр Басманов был один из немногих, кто обладал реальной силой и служил не за страх, а за совесть, правда, не государству, а государю. Но при дворе, где каждый думал только о том, как урвать для себя побольше власти и земли, даже это было великим достижением.
   Сейчас, когда до рокового семнадцатого мая, даты гибели самозванца и крушения всех планов историка, оставались уже не дни, а часы, Чигирев уговорил Басманова пойти к государю и рассказать о готовящемся заговоре. Для Отрепьева известие не было новостью. Басманов, который прекрасно видел формирующийся боярский заговор, и сам неоднократно предупреждал о нем «Дмитрия». Но Отрепьев и слушать ничего не желал, неизменно обвиняя доносчиков в трусости и непонимании «любви народной к своему государю».
   Оставался последний шанс. Нужно было убедить Басманова собрать верных людей и первым ударить по заговорщикам, списки которых Чигирев составил якобы по данным своей агентуры. Впрочем, нанятые им еще год назад агенты подтверждали, что вокруг Шуйских собралась большая часть боярства и дворянства. Никто из них, очевидно, с самого начала не верил в подлинность «Дмитрия». Их не устраивало нарушение царем дедовских традиций московской Руси и засилье поляков, присутствие которых ощущалось с каждым днем всё больше. Заговор набирал обороты и стал заметен уже невооруженным глазом. Только Отрепьев — единственный, наверное, не искушенный в борьбе за власть участник предстоящей драмы — оставался слепым. Он не понимал, как сильно задевает интересы бояр, и ему, в отличие от «отца» — Ивана Грозного, не хватало жестокости парализовать их массовыми казнями. Положение могло спасти только выступление Басманова и верных ему людей.
   Для историка это была не просто борьба за власть. Он жил идеей преобразования страны и пытался реализовать её с помощью Отрепьева. Сейчас, после нескольких лет, проведенных в средневековой Московии, Чигирев видел, насколько заскорузлым и застойным обществом является эта «святая Русь». Она упорно продолжала искать себе господина даже после того, как вера в «природного» государя оказалась подорвана. Она никак не хотела становиться свободной, жить своим умом. Мягкими реформами здесь невозможно было сделать решительно ничего. Можно было действовать только по-петровски: ломать об колено, насаждать. Чигирев рассчитывал доказать Отрепьеву, что заговор, который они с Басмановым успешно подавили, действительно существовал. Тогда, думал историк, самозванец испугается, приблизит к себе своих спасителей… и наконец-то приступит к реформации. Хотя бы из чувства самосохранения. А программа реформации у Чигирева была теперь иной, совсем иной — силовой, опирающейся на опыт Петра Первого.
   С крыльца царских палат к Чигирёву с Басмановым спустился молодой белокурый высоченный красавец, двацатилетний боярин Михаил Скопин-Шуйский. В свое время, пораженный статью и молодецкой выправкой этого гиганта, Отрепьев жаловал его титулом великого мечника. ^[20]Чигирев знал, что боярин входит в состав заговорщиков во главе с Василием Шуйским.
   — Государь повелел, — произнес Скопин, растягивая слова, — тебе, Петр, с ним быть у потешного городка. Желает он опробовать новую пушку, что давеча к Кремлю привезли. А тебе, Сергей, вновь велено в Рим ехать и царское его величество перед престолом папы римского представлять. Видеть тебя государь подле себя более не желает.
   — Скажи лучше, царица на меня гневается, что пол перед ее стопами языком не выметаю, — огрызнулся Чигирев.
   — Тебе бы перед царским теремом язык укоротить, холоп, — зло выкрикнул Скопин.
   — Я не холоп, — рыкнул Чигирев, и его рука непроизвольно легла на рукоять сабли. — А вот ты, Мишка, самый холоп и есть. Нынче с мечом у трона стоишь, а завтра своего хозяина предашь и самозванцем наречешь. Думаешь, не ведаю я, что вы там со сродственником своим Василием удумали?
   — Я-то царский холоп, — не без гордости усмехнулся Скопин, — а ты пес шелудивый. Из дерьма вылез, в дерьмо и обратишься.
   — Стойте! — Басманов решительно встал между ними. — Негоже перед царевыми покоями лай затевать, аки ляхи. Нам всем царев указ исполнять, поелику все мы холопья его.
   — Я не холоп, — процедил Чигирев, делая шаг назад.
   — А коль не холоп, так и ступай от царева двора, — прикрикнул на него Скопин. — Вольные здесь не нужны.
   — Уйду, — бросил Чигирев. — Только ты, Мишка, запомни, и ты, Петр. Холоп, он что мертвец уже. Мыслей своих нет, души своей нет, одно раболепие. Или за господина помрет, когда тот им прикрыться пожелает, как тобой, Петька. Быть тебе завтра мертвому от руки изменников. Или от господина смерть примет, когда не нужен станет, как ты, Мишка. Отравит тебя твой же сродственник Василий, когда ты его из беды спасешь.
   — Да ты еще пророчествовать удумал, колдун! — прокричал Скопин, которого теперь уже изо всех сил сдерживал Басманов. — Ужо я тебе дам! Сейчас стражу позову!
   — Ступай отсюда, Сергей! — крикнул Басманов. — В имение свое убирайся. А лучше назад, в Сибирь, катись. Не место на Москве таким как ты. Не ведаешь ты, что холопом царевым честь быть великая. К попу сходи, в гордыне покайся лучше.
   — Да пошел ты, — огрызнулся Чигирев, развернулся и быстро зашагал к Спасским воротам.
   «Холопы, — твердил он про себя. — Рабские души, все до одного, сверху до низу. Я им свободу, а они за свое рабство цепляются. Веками в дерьме собственном сидеть мечтают, все хозяина ищут. Ничего, я им этого не дам. Поляков сюда приведу, шляхту. Трижды прав Басов, что в Речь Посполитую сбежал. Я республику сюда приведу, пусть и на кончиках польских сабель. Слава богу, что Сапега меня завербовал. Мне же теперь проще будет».
   Выйдя из Кремля, Чигирёв прямиком направился в польскую миссию, где располагались послы Сигизмунда Николай Олесницкий и Александр Гонсевский, прибывшие в Москву на свадьбу «Дмитрия» и Марины. Он вихрем влетел на подворье, потребовал срочной аудиенции у посланников и, как только дверь посольского кабинета отворилась, бросился прямо к столу, за которым ясновельможные паны беседовали с неким богато одетым шляхтичем. Гость сидел спиной к ворвавшемуся в кабинет историку, и тот не разглядел его лица. Несколько озадаченный тем, что ему не удалось встретиться с послами наедине, Чигирев на секунду запнулся. Этой паузой и воспользовался Гонсевский.
   — Я пригласил вас, пан Чигинский, для того… — начал он.
   — Вы пригласили меня?! — опешил Чигирев.
   — Ну да, — удивленно посмотрел на него Гонсевский. — Я вас хотел срочно видеть по одному делу. Как мне сообщили из Кракова, вы дали обязательство верно служить его величеству королю Сигизмунду. Так вот, как посол его величества я вынужден просить вас остаться в посольстве на ближайшие день-два.
   — Зачем? — спросил немало удивленный Чигирев.
   — Дело в том, что вам, как особе приближенной к великому князю Дмитрию, угрожает опасность.
   — Опасность? От кого?
   — Как нам стало известно, против Дмитрия затевается заговор.
   — Заговор?! Я как раз пришёл говорить об этом! — воскликнул Чигирев.
   — Об этом? — поднял брови Гонсевский. — И что же вы хотели сообщить?
   — Сегодня ночью Василий Шуйский попытается свергнуть Дмитрия. Этому надо помешать.
   — А зачем? — сидевший спиной к Чигирёву шляхтич обернулся. Это был… Басов.
   От изумления Чигирев на секунду потерял дар речи.
   — Зачем нам предотвращать свержение Дмитрия? — продолжил Басов. — Этот самозванец так много пообещал нашему королю и святому престолу… и не выполнил ничего. Какого черта нам его защищать?
   — Но ведь погибнут поляки, — возразил Чигирев.
   — Пара сотен шляхтичей из частных армий — небольшая потеря. В Польше рокош, и подняли его как раз те, кто сегодня состоит в свите Мнишеков. Их гибель усилит короля.
   — Но какая выгода королю от того, что на московский престол сядет Шуйский? — спросил ошеломленный Чигирев.
   — Шуйский не займет московский престол, — с хитрой улыбкой ответил Гонсевский. — Он всего лишь один из бояр.
   — Он потомок Александра Невского и имеет немало оснований…
   — Да хоть потомок самого царя Соломона, — рассмеялся Олесницкий. — В этой стране все рабы, и никто не посмеет занять престол. Это место предназначено для нашего государя.
   — Совершенно верно, — поддержал послов Басов. — Еще в феврале дьяк Иван Безобразов прибыл в Краков и сообщил, что дни Дмитрия сочтены. Он сказал, что московское боярство мечтает видеть на престоле его величество. Наш обожаемый монарх соблаговолил согласиться с этим предложением.
   — Не много ли вы говорите, пан Басовский? — с сомнением проговорил Гонсевский.
   — Ему можно, — отмахнулся Басов.
   — Вас обманут! — в ярости прокричал Чигирев. — Престол хочет занять Шуйский.
   — Хитрость и вероломство москалей известны, — надменно произнес Гонсевский, — но мы считаем, что они не посмеют. В любом случае, Шуйский будет не хуже Дмитрия, который, по нашим сведениям, даже вступил в тайные переговоры со злейшим врагом Речи Посполитой — Швецией.
   — Так или иначе, пан Чигинский, самозванец обречен, — сказал Басов. — По крайней мере, сохранение его престола и жизни более не в интересах нашего короля. Вам бы я посоветовал сейчас позаботиться о собственной безопасности…
   Чигирев в ярости сжал кулаки. Теперь у него оставался только один выход: бежать к Юрию Мнишеку и собирать поляков из частных армий на защиту Отрепьева. Это был шанс, последний шанс.
   — …и, чтобы мы были спокойны за вас, лучше всего вам будет посидеть ближайшие пару дней в нашей миссии под стражей, — завершил фразу Басов.

ГЛАВА 29
Побег

   Всю ночь Чигирев не мог сомкнуть глаз. Он метался по комнатушке, куда его поместили, и лихорадочно пытался найти выход из сложившегося положения. Все было тщетно. Последняя надежда на спасение самозванца рухнула, а с ней рухнули и все планы Чигирёва на изменение истории здешней России. Когда в маленьком окошке под потолком забрезжил рассвет, а со стороны Кремля ударил набат и раздались мушкетные выстрелы, он уже совершенно обессиленный лежал и тупо смотрел в потолок.
   Историк знал, что происходило в эти минуты. Немецкая стража самозванца была отведена еще затемно. Очевидно, заговорщики заранее подкупили её командира, капитана Жака Маржерета. На рассвете виднейшие московские бояре выстроились в боевых доспехах возле кремлевских ворот, и внутрь детинца хлынула вооруженная толпа сторонников Шуйского, изрядно сдобренная выпущенными из тюрьмы преступниками. Сам Василий Шуйский с золотым крестом в руках въехал в Кремль и провозгласил, что пробил час избавится от самозванца, принесшего на святую Русь иноземную ересь. Одновременно началось избиение поляков, приехавших на свадьбу «Дмитрия» и Марины. При этом мятежники, очевидно, опасаясь, что народ вступится за популярного среди черни самозванца, кричали: «Литва царя убивает!»
   Лишь трое из обитателей Кремля посмели оказать сопротивление: верный до конца узурпатору Петр Басманов, преданный камергер Марины Ян Осмульский и сам Отрепьев. Выпроводив из опочивальни по потайному ходу Марину, он схватил саблю, вышел из покоев с криком: «Я вам не Годунов» и встал плечом к плечу с Басмановым. Они отчаянно рубились, сумели убить нескольких мятежников, но когда пал Басманов, Отрепьев понял, что нужно уходить. Ему удалось оторваться от преследователей. Он вылез через окно и попытался сбежать по крышам построенных к свадьбе помостов, но сорвался вниз, сломал ногу и потерял сознание. Так его нашли через несколько часов.
   Как ни странно, Чигирев почувствовал, когда Отрепьев расстался с жизнью. Может, просто сыграла буйная фантазия историка, но так или иначе что-то оборвалось в его душе. Он понял: игра, которую он вел последние годы, завершена, самозванец мертв. И тут же понял другое: не все ещё потеряно, еще можно заставить огромную страну, словно зависшую между западом и востоком, свернуть на европейские рельсы… Когда в коморку вошел Басов, Чигирев уже знал, что делать дальше.
   Басов был при оружии, в костюме русского дворянина. Лицо его обрамляла окладистая борода, несомненно, наклеенная поверх аккуратной европейской эспаньолки. Он поставил перед Чигиревым небольшой глиняный горшочек, из которого доносился аппетитный запах мяса и гречки, положил сверху ложку и большой ломоть хлеба, бросил на лавку кафтан и шапку и бережно положил рядом саблю, которую нес в руке.
   — Ешь, — негромко велел он. — Потом переодевайся, и уходим отсюда. Костюм польского магната сейчас не лучшая одежда на Москве.
   — Куда уходим? — осведомился Чигирев.
   — А куда ты хочешь? — поинтересовался Басов.
   — В Краков, — ответил Чигирев. — К королю Сигизмунду. Вернее, к его канцлеру, Льву Сапеге.
   — Я так и думал, — с сожалением вздохнул Басов. — Что ж, вольному воля. Я, как ты понимаешь, в плену у Шуйского тоже засиживаться не собираюсь. А именно это и ожидает королевское посольство. Сейчас лучшее время уходить. Избиение поляков на улицах заканчивается, царские войска еще не взяли город под контроль.
   — Ты не хочешь узнать, зачем я собираюсь к Сапеге? — спросил Чигирев.
   — Я и так знаю, — усмехнулся Басов. — Решил на кончиках польских сабель принести европейское просвещение и свободу в немытую Россию. Когда человек одержим навязчивой идеей, его действия можно предсказать на пять шагов вперед.
   Чигирев вздрогнул. Басов почти дословно процитировал его мысли.
   — И что скажешь? — спросил он.
   — Попробуй, все равно у тебя ничего не получится.
   Чигирев вскипел:
   — Послушай, Игорь, ну нельзя же быть таким равнодушным! Ведь тут целая страна, которую можно спасти. Я попытался раз. Ладно, у меня не получилось. Смешно было излагать монаху-расстриге экономическую теорию Смита, до которой лучшие умы на Западе дойдут только через двести лет. Надо было действовать иными методами, но я понял это слишком поздно. Да, я решил снова попробовать. Может, это утопия, но я хочу силой исцелить свою страну от холопства ксенофобии. Но ты ведь даже не пытался…
   — Ешь и переодевайся, — строго прервал его Басов. — Нам еще из Москвы выбраться надо. Я не вершитель судеб. Мне бы со своими проблемами разобраться.
   Чертыхнувшись, Чигирев принялся за еду, но вскоре остановился:
   — Слушай, если тебе на все наплевать, зачем же арестовал меня? Ну и отпустил бы Отрепьева защищать. Тебе-то что?
   — Жалко, — ответил Басов, глядя куда-то в сторону. — Убили бы там тебя.
   — А народ тебе не жалко?
   — Нет. Каждый народ живет так, как заслуживает. А вот отдельных людей бывает жалко… иногда. Я сам не без слабостей.
   Чигирев тяжело вздохнул и снова принялся за еду. Продолжать разговор было бессмысленно. Вскоре он опустошил котелок, отставил его в сторону, быстро переоделся. Басов беззвучно поднялся, подошел к дальнему углу комнаты, отодвинул стоявший там сундук и… открыл потайной ход в подпол. Историк заскрежетал зубами. Если бы он только знал, как легко отсюда можно сбежать!
   Они прошли по длинному подземному ходу и выбрались в конюшне соседнего дома. Там их уже ждали два оседланных жеребца.
   — А ты неплохо подготовился, — заметил Чигирев.
   — Знал, на что шел, — усмехнулся Басов.
   Улица была почти пуста, только у здания польской миссии стоял в оцеплении большой отряд стрельцов. Стражники не без интереса посмотрели на всадников, но остановить их не попытались.
   То здесь, то там лежали трупы поляков. Изрезанные, исколотые, обезглавленные, поодиночке и группами. Было видно, что мятежники вовсю отыгрались на «проклятых ляхах». По улице иногда пробегали вооруженные люди, присматриваясь к валявшимся телам, не выжил ли кто и нельзя ли еще что-нибудь снять с обезображенных тел.
   — Давай проедем по Красной площади, — попросил Чигирев.
   Басов молча пожал плечами и развернул коня.
   Главная площадь российской столицы была запружена народом. Люди что-то возбужденно кричали, обсуждали последние события, спорили, ссорились, смеялись. Впрочем, путешественникам было не до них. Подъехав к лобному месту, они увидели два обнаженных человеческих тела, изрезанных и залитых кровью. В одном из них историк узнал Петра Басманова, лицо второго закрывала скоморошья маска, но это не помешало Чигиреву догадаться, что это труп Отрепьева.