Страница:
— Вар! Вар! Ва-а-ар! — кричали с надрывом его воины, высоко вздымая над головами мечи.
Богатыри Вакулы внезапно врезались в тылы хунну с таким неистовством, что буквально прорубали себе просеки среди тесно сгрудившейся человеческой массы. Неприятель подался было в сторону. Хунну разворачивали коней, чтобы сражаться на два фронта: против нас и против ударившего в спину запасного полка Вакулы. И вот тогда на них обрушился с воздуха Змей Горыныч. С Всегдром на спине, он свалился вниз в столь крутом пике, которого от его огромного и неуклюжего тела я уж никак не ожидал. Горыныч оказался настоящим воздушным бойцом, показал во всей красе, на что он способен. Три тугие струи огня в одно мгновение обрушились на неприятельскую конницу, сжигая заживо людей и лошадей. Это было даже не избиение, это было испепеление! Полыхающие живыми кострами всадники, обезумев, метались по полю, пока не падали под копыта своих и чужих лошадей. Над полем стоял сплошной дым, и тошнотворно пахло горелым мясом. Всегдр, зорко оглядывая поле брани с высоты птичьего полета, не давал Змею в азарте жечь всех подряд и четко отличал своих от чужих.
Видя успех Горыныча, прибавили темпа и наши. Теперь мы врубались в ряды противника уже без всякого опасения за исход боя, ибо верили, что перевес на нашей стороне. И вот тогда из облаков над полем боя вывалился еще один летучий ящер: двенадцатиголовый! Такого поворота событий я уж никак не мог предвидеть! В ответ на нашу огненосную авиацию противник бросил свою. Вот тебе и заря человечества!
Двенадцатиголовый сразу же атаковал нашего Горыныча, между ними завязался ожесточенный воздушный бой. Вскоре противники скрылись из вида в облаках.
Некоторое время оттуда иногда еще вырывались снопы пламени, но затем исчезли и они.
А взаимное истребление на земле меж тем продолжалось. Хунну, впрочем, так и не смогли опомниться от урона, нанесенного им нашей авиацией. По-прежнему несли они огромные потери от перемалывающих их фланг бойцов Вакулы. Да и мы не отставали, из последних сил наваливались с фронта.
Еще час ожесточенной рубки, и, избиваемые с двух сторон, степняки повернули вспять. А мы мчались за ними по пятам и рубили, рубили, рубили без устали. Мой Кладенец буквально рвался из рук, укладывая наземь одного врага за другим.
— Шайтан! Шайтан! — кричали хунну при виде меня и разлетались, как угорелые, во все стороны.
Не знаю уж, что на них действовало, скорее всего, ужас в их темных душах все же сеял сверкающий Кладенец.
К полудню мы торжествовали на всех участках сражения. Бой был закончен, превратившись в отдельные локальные схватки по всему полю, а потом и в преследование с избиением. Но и уйти хунну от нас было нелегко. На усталых конях, в тяжелых доспехах они становились легкой добычей для наших вошедших в азарт погони воинов. Когда мы догнали врага до дальней кромки поля, я придержал своего дрожащего от возбуждения коня. Развернув его, медленно поехал обратно.
Дело было, в общем-то, сделано. Я не новичок в военном деле. Прошел в своей жизни не одну войну, повидал кое-что и во время нашего рейда по земле нечисти, но вид поля недавней брани с тысячами и тысячами мертвых и умирающих был для меня по-настоящему ужасным. Я ехал по полю брани. Вот груды еще тлеющих трупов, их много, сотни и сотни — это поработал наш воздушный огненосец Горыныч. Вот вереницы поверженных хунну — здесь прошел ударный полк Вакулы. А вот недавние враги лежат уже целыми валами — тут сражались те, кто принял удар хунну в лицо. Поле стонало и кричало.
Воеводе лекарского обоза я приказал подбирать и лечить всех раненых, как своих, так и врагов, чем вызвал его крайнее удивление. Старый вояка был твердо убежден, что лечить надо своих, а врагов из милосердия добивать. И хотя, я думаю, он от своего убеждения не отказался, ослушаться меня все же не посмел. Поднявшись на косогор, я надел на себя кольчугу. Взглянул на Кладенец. Он был весь залит уже спекшейся кровью и слабо мерцал. Крест на груди потух, едва я вырвался из боя. Большинство воинов возвращалось к своим полкам, ориентируясь по знаменам. Преследование продолжали теперь лишь воины Вакулы.
Подъехал Вышата. Он был ранен в руку, которая висела на перевязи. Несмотря на это, воевода был доволен и улыбался:
— Никак не ожидал, честно говоря, что сможем устоять против такой рати! Да и потери у нас не такие уж огромные! Зато врагов набили, что куропаток!
— Будем считать, что боевое крещение мы приняли! — ответил ему я.
Ближе к вечеру подоспела еще тысяча воинов из полков, ушедших ранее к югу и не успевших нагнать нас на марше. Они сменили лошадей и сразу же устремились вдогон за убегающим врагом. Оставшиеся же на поле приступили к погребению павших и дележу добычи. Тут уж я ничего не мог поделать, ибо таков закон всех войн и пытаться что-то изменить было бы бессмысленно. Объезжая поле боя, я с внутренним содроганием смотрел на тела погибших, рассеченных и иссеченных мечами и копьями.
— Nulea salus bello est! — сорвалось невольно с губ. — Нет блага в войне!
— Что? Что? — переспросил меня ехавший рядом Вышата.
— Да это я так, — ответил я ему. — Это я о своем!
— Жалеешь, что ли? — понимающе хмыкнул воевода.
— А как же, столько крови пролили!
— А как ты думал воевать-то, без кровушки? Такой войны еще не придумано!
Ответить на сие мне было нечего.
Нас нагнала старуха Эго. Ведьма находилась при лекарском обозе и помогала своими снадобьями выхаживать раненых. Для более быстрого передвижения бабке выделили какую-то старую клячу, с которой та весьма сноровисто управлялась. Сейчас ведьма была озабочена, ее волновала судьба Горыныча и Всегдра. Ничего утешительного по этому поводу сказать я ей не мог:
— Будем ждать и надеяться! Иного нам теперь не остается!
Горыныч с Всегдром вернулись лишь на следующий день. Змей, тяжело дыша, как старые кузнечные мехи, едва зарулил на посадку. Со спины его скатился черный от копоти, в разодранной тельняшке Всегдр. Оба были настолько вымотаны, что едва могли говорить. Следом за ними приземлился и мой недавний знакомец крылатый пес Симаргл. Морда пса была порядком разбита, крылья и хвост сильно подпалены, при этом он еще и сильно хромал на одну лапу.
— Ба! Старый знакомый! С тобой-то что случилось? — спросил я его удивленно.
— Да так! — ответил он мне, щуря глаза. — Повздорил тут немного с одним приятелем!
— Досталось-то тебе, однако, прилично! — покачал я головой, оглядев боевые раны крылатого пса.
— А на нас, собаках, все быстро заживает! — сплюнул тот демонстративно презрительно. — Зато вот блохи мои все, кажется, повыгорели, так что теперь не жизнь, а одно блаженство будет!
Как выяснилось чуть позже из рассказа Всегдра, атакованные Степным Змеем (именно так назвал своего грозного противника знающий толк в этих делах Горыныч), они были вынуждены уйти высоко в облака. У Горыныча со степняком, как оказалось, были свои давние счеты. Двум огнеборцам трудно ужиться в одном небе. Уже гораздо позже я узнал, что во вражде мужчин, как это обычно бывает, замешана дама, в данном случае некая Змеиха, живущая в Рипейских горах. Как говорится, “шерше ля фам”… Вот почему, едва завидев друг друга, старые враги мгновенно забыли обо всем на свете и принялись выяснять давние отношения. За облаками бой продолжался с переменным успехом. У степняка было много голов, зато Горыныч брал опытом, да и огненная струя у него была куда более мощная. И все же Горычычу пришлось не сладко. Но в самый напряженный момент боя, когда двенадцатиголовый сумел спикировать на Горыныча сзади и обдать его столь мощным огненным валом, что даже броневая чешуя нашего Змея начала дымиться, а Всегдр едва остался в живых, откуда-то снизу появился Симаргл и без всяких раздумий впился степняку в самое чувствительное место под хвостом. От внезапной безумной боли разом взвыли все двенадцать голов. Крылатый злодей лишь на несколько мгновений потерял ориентацию. Этого оказалось достаточно, чтобы он был атакован и сожжен не растерявшимся Горынычем. Однако и Симарглу досталось — степняк успел напоследок не только опалить его своим пламенем, но и хорошенько огреть хвостом, так что бедный пес кубарем летел едва ли не до самой земли.
— Ты-то откуда там оказался? — спросил я Симаргла, когда тот приковылял ко мне на трех лапах с перевязки от старухи Эго.
— Да к тебе повидаться летел, Посланник, с приветом от Лады! — прорычал пес со всею возможной для него ласковостью. — Вот угораздило в драку ввязаться. Уж больно люблю я это дело!
— Так где привет-то? — достаточно бестактно прервал я его.
— Ты его уже получил! — улыбнулся во всю ширину своей собачьей морды Симаргл. — Лада просила передать тебе, чтобы ты не волновался насчет Перуна. Он уже получил полную отставку по всем пунктам, да и Сварог разгневан на громовержца ныне так сильно, что тот почти не показывается в Ирийском саду, а шляется где-то по небесам и весям!
— Что еще просила передать мне Лада?
— Чтобы ты берег себя и не рисковал понапрасну. Потому что ты теперь не один, а вас двое, что скоро вы встретитесь и после твоей победы над греколанскими богами она будет просить отца поселить тебя навечно в Ирийском саду! — бодро доложился мне верный пес.
— Спасибо тебе, старина, и за добрые вести, а за помощь в бою отдельное спасибо! — потрепал я Симаргла по шерсти.
— А, не стоит благодарности! — махнул перевязанной лапой пес. — Что сделано, то сделано! Лучше скажи, что передать-то обратно?
— Скажи, что мы победили, что больше рисковать мне пока незачем, так что пусть не беспокоится. Передай, что я по ней тоже очень скучаю и очень люблю!
— Да! Чуть не забыл! — стукнул себя лапой по лбу пес. — Лада тоже передает, что тебя любит!
— Ну вот, — искренне рассмеялся я. — Самое главное, а ты чуть не забыл!
— После таких драк со змиями вообще память потерять можно! — проворчал крылатый пес. — Ну, да ладно, полетел я в Ирий дырки свои зализывать!
— Подожди! — остановил я пса. — Не хочешь ли выпить за нашу общую победу?
— Это можно! — мгновенно согласился пес. — Дырки, они ведь и подождать могут!
Налив полную чару эговской мухоморовки, я поднес ее Симарглу. Крылатый пес скосил глаз на пузырящуюся и шипящую жидкость, глубоко вздохнул и опрокинул всю чару в себя. Секунду он стоял неподвижно с закрытыми глазами. Затем громко и удовлетворенно гавкнул:
— Ну ты и даешь! До самого хвоста про-о-о-обирает! Такого зелья жизни нет даже у нас в Ирийских кущах! Вот уж уважил так уважил! Теперь я твой должник!
Если бы я только мог представить тогда, чем обернется для меня желание Симаргла отплатить мне добром за добро! Но кто может знать, что ждет его впереди, а пока я отнесся к обещанию крылатого пса с радостью. Как-никак, но у меня в Ирии уже есть друг и союзник, который при этом еще считает себя моим должником!
Симаргл тем временем тяжело взлетел и, медленно помахивая крыльями, направился куда-то в одному ему ведомую даль.
Мы ушли с поля брани спустя три дня, когда отгорели до самой золы костры с погибшими воинами, когда была отправлена по ним достойная тризна. Оставив на границе сильный отряд, мы не торопясь двинулись в наш старый зимний лагерь неподалеку от Небесного Холма. Едущий рядом со мной Вышата был доволен.
— Когда подсчитали потери, я не поверил своим глазам! — говорил он мне возбужденно. — Мы потеряли меньше пяти сотен, тогда как хунну более восьми тысяч! Если бы кто раньше такое рассказал, ни за что бы не поверил!
В ответ я промолчал. Пять сотен вдов и матерей, оставшихся без сыновей, разве это мало?
Глава пятая
Богатыри Вакулы внезапно врезались в тылы хунну с таким неистовством, что буквально прорубали себе просеки среди тесно сгрудившейся человеческой массы. Неприятель подался было в сторону. Хунну разворачивали коней, чтобы сражаться на два фронта: против нас и против ударившего в спину запасного полка Вакулы. И вот тогда на них обрушился с воздуха Змей Горыныч. С Всегдром на спине, он свалился вниз в столь крутом пике, которого от его огромного и неуклюжего тела я уж никак не ожидал. Горыныч оказался настоящим воздушным бойцом, показал во всей красе, на что он способен. Три тугие струи огня в одно мгновение обрушились на неприятельскую конницу, сжигая заживо людей и лошадей. Это было даже не избиение, это было испепеление! Полыхающие живыми кострами всадники, обезумев, метались по полю, пока не падали под копыта своих и чужих лошадей. Над полем стоял сплошной дым, и тошнотворно пахло горелым мясом. Всегдр, зорко оглядывая поле брани с высоты птичьего полета, не давал Змею в азарте жечь всех подряд и четко отличал своих от чужих.
Видя успех Горыныча, прибавили темпа и наши. Теперь мы врубались в ряды противника уже без всякого опасения за исход боя, ибо верили, что перевес на нашей стороне. И вот тогда из облаков над полем боя вывалился еще один летучий ящер: двенадцатиголовый! Такого поворота событий я уж никак не мог предвидеть! В ответ на нашу огненосную авиацию противник бросил свою. Вот тебе и заря человечества!
Двенадцатиголовый сразу же атаковал нашего Горыныча, между ними завязался ожесточенный воздушный бой. Вскоре противники скрылись из вида в облаках.
Некоторое время оттуда иногда еще вырывались снопы пламени, но затем исчезли и они.
А взаимное истребление на земле меж тем продолжалось. Хунну, впрочем, так и не смогли опомниться от урона, нанесенного им нашей авиацией. По-прежнему несли они огромные потери от перемалывающих их фланг бойцов Вакулы. Да и мы не отставали, из последних сил наваливались с фронта.
Еще час ожесточенной рубки, и, избиваемые с двух сторон, степняки повернули вспять. А мы мчались за ними по пятам и рубили, рубили, рубили без устали. Мой Кладенец буквально рвался из рук, укладывая наземь одного врага за другим.
— Шайтан! Шайтан! — кричали хунну при виде меня и разлетались, как угорелые, во все стороны.
Не знаю уж, что на них действовало, скорее всего, ужас в их темных душах все же сеял сверкающий Кладенец.
К полудню мы торжествовали на всех участках сражения. Бой был закончен, превратившись в отдельные локальные схватки по всему полю, а потом и в преследование с избиением. Но и уйти хунну от нас было нелегко. На усталых конях, в тяжелых доспехах они становились легкой добычей для наших вошедших в азарт погони воинов. Когда мы догнали врага до дальней кромки поля, я придержал своего дрожащего от возбуждения коня. Развернув его, медленно поехал обратно.
Дело было, в общем-то, сделано. Я не новичок в военном деле. Прошел в своей жизни не одну войну, повидал кое-что и во время нашего рейда по земле нечисти, но вид поля недавней брани с тысячами и тысячами мертвых и умирающих был для меня по-настоящему ужасным. Я ехал по полю брани. Вот груды еще тлеющих трупов, их много, сотни и сотни — это поработал наш воздушный огненосец Горыныч. Вот вереницы поверженных хунну — здесь прошел ударный полк Вакулы. А вот недавние враги лежат уже целыми валами — тут сражались те, кто принял удар хунну в лицо. Поле стонало и кричало.
Воеводе лекарского обоза я приказал подбирать и лечить всех раненых, как своих, так и врагов, чем вызвал его крайнее удивление. Старый вояка был твердо убежден, что лечить надо своих, а врагов из милосердия добивать. И хотя, я думаю, он от своего убеждения не отказался, ослушаться меня все же не посмел. Поднявшись на косогор, я надел на себя кольчугу. Взглянул на Кладенец. Он был весь залит уже спекшейся кровью и слабо мерцал. Крест на груди потух, едва я вырвался из боя. Большинство воинов возвращалось к своим полкам, ориентируясь по знаменам. Преследование продолжали теперь лишь воины Вакулы.
Подъехал Вышата. Он был ранен в руку, которая висела на перевязи. Несмотря на это, воевода был доволен и улыбался:
— Никак не ожидал, честно говоря, что сможем устоять против такой рати! Да и потери у нас не такие уж огромные! Зато врагов набили, что куропаток!
— Будем считать, что боевое крещение мы приняли! — ответил ему я.
Ближе к вечеру подоспела еще тысяча воинов из полков, ушедших ранее к югу и не успевших нагнать нас на марше. Они сменили лошадей и сразу же устремились вдогон за убегающим врагом. Оставшиеся же на поле приступили к погребению павших и дележу добычи. Тут уж я ничего не мог поделать, ибо таков закон всех войн и пытаться что-то изменить было бы бессмысленно. Объезжая поле боя, я с внутренним содроганием смотрел на тела погибших, рассеченных и иссеченных мечами и копьями.
— Nulea salus bello est! — сорвалось невольно с губ. — Нет блага в войне!
— Что? Что? — переспросил меня ехавший рядом Вышата.
— Да это я так, — ответил я ему. — Это я о своем!
— Жалеешь, что ли? — понимающе хмыкнул воевода.
— А как же, столько крови пролили!
— А как ты думал воевать-то, без кровушки? Такой войны еще не придумано!
Ответить на сие мне было нечего.
Нас нагнала старуха Эго. Ведьма находилась при лекарском обозе и помогала своими снадобьями выхаживать раненых. Для более быстрого передвижения бабке выделили какую-то старую клячу, с которой та весьма сноровисто управлялась. Сейчас ведьма была озабочена, ее волновала судьба Горыныча и Всегдра. Ничего утешительного по этому поводу сказать я ей не мог:
— Будем ждать и надеяться! Иного нам теперь не остается!
Горыныч с Всегдром вернулись лишь на следующий день. Змей, тяжело дыша, как старые кузнечные мехи, едва зарулил на посадку. Со спины его скатился черный от копоти, в разодранной тельняшке Всегдр. Оба были настолько вымотаны, что едва могли говорить. Следом за ними приземлился и мой недавний знакомец крылатый пес Симаргл. Морда пса была порядком разбита, крылья и хвост сильно подпалены, при этом он еще и сильно хромал на одну лапу.
— Ба! Старый знакомый! С тобой-то что случилось? — спросил я его удивленно.
— Да так! — ответил он мне, щуря глаза. — Повздорил тут немного с одним приятелем!
— Досталось-то тебе, однако, прилично! — покачал я головой, оглядев боевые раны крылатого пса.
— А на нас, собаках, все быстро заживает! — сплюнул тот демонстративно презрительно. — Зато вот блохи мои все, кажется, повыгорели, так что теперь не жизнь, а одно блаженство будет!
Как выяснилось чуть позже из рассказа Всегдра, атакованные Степным Змеем (именно так назвал своего грозного противника знающий толк в этих делах Горыныч), они были вынуждены уйти высоко в облака. У Горыныча со степняком, как оказалось, были свои давние счеты. Двум огнеборцам трудно ужиться в одном небе. Уже гораздо позже я узнал, что во вражде мужчин, как это обычно бывает, замешана дама, в данном случае некая Змеиха, живущая в Рипейских горах. Как говорится, “шерше ля фам”… Вот почему, едва завидев друг друга, старые враги мгновенно забыли обо всем на свете и принялись выяснять давние отношения. За облаками бой продолжался с переменным успехом. У степняка было много голов, зато Горыныч брал опытом, да и огненная струя у него была куда более мощная. И все же Горычычу пришлось не сладко. Но в самый напряженный момент боя, когда двенадцатиголовый сумел спикировать на Горыныча сзади и обдать его столь мощным огненным валом, что даже броневая чешуя нашего Змея начала дымиться, а Всегдр едва остался в живых, откуда-то снизу появился Симаргл и без всяких раздумий впился степняку в самое чувствительное место под хвостом. От внезапной безумной боли разом взвыли все двенадцать голов. Крылатый злодей лишь на несколько мгновений потерял ориентацию. Этого оказалось достаточно, чтобы он был атакован и сожжен не растерявшимся Горынычем. Однако и Симарглу досталось — степняк успел напоследок не только опалить его своим пламенем, но и хорошенько огреть хвостом, так что бедный пес кубарем летел едва ли не до самой земли.
— Ты-то откуда там оказался? — спросил я Симаргла, когда тот приковылял ко мне на трех лапах с перевязки от старухи Эго.
— Да к тебе повидаться летел, Посланник, с приветом от Лады! — прорычал пес со всею возможной для него ласковостью. — Вот угораздило в драку ввязаться. Уж больно люблю я это дело!
— Так где привет-то? — достаточно бестактно прервал я его.
— Ты его уже получил! — улыбнулся во всю ширину своей собачьей морды Симаргл. — Лада просила передать тебе, чтобы ты не волновался насчет Перуна. Он уже получил полную отставку по всем пунктам, да и Сварог разгневан на громовержца ныне так сильно, что тот почти не показывается в Ирийском саду, а шляется где-то по небесам и весям!
— Что еще просила передать мне Лада?
— Чтобы ты берег себя и не рисковал понапрасну. Потому что ты теперь не один, а вас двое, что скоро вы встретитесь и после твоей победы над греколанскими богами она будет просить отца поселить тебя навечно в Ирийском саду! — бодро доложился мне верный пес.
— Спасибо тебе, старина, и за добрые вести, а за помощь в бою отдельное спасибо! — потрепал я Симаргла по шерсти.
— А, не стоит благодарности! — махнул перевязанной лапой пес. — Что сделано, то сделано! Лучше скажи, что передать-то обратно?
— Скажи, что мы победили, что больше рисковать мне пока незачем, так что пусть не беспокоится. Передай, что я по ней тоже очень скучаю и очень люблю!
— Да! Чуть не забыл! — стукнул себя лапой по лбу пес. — Лада тоже передает, что тебя любит!
— Ну вот, — искренне рассмеялся я. — Самое главное, а ты чуть не забыл!
— После таких драк со змиями вообще память потерять можно! — проворчал крылатый пес. — Ну, да ладно, полетел я в Ирий дырки свои зализывать!
— Подожди! — остановил я пса. — Не хочешь ли выпить за нашу общую победу?
— Это можно! — мгновенно согласился пес. — Дырки, они ведь и подождать могут!
Налив полную чару эговской мухоморовки, я поднес ее Симарглу. Крылатый пес скосил глаз на пузырящуюся и шипящую жидкость, глубоко вздохнул и опрокинул всю чару в себя. Секунду он стоял неподвижно с закрытыми глазами. Затем громко и удовлетворенно гавкнул:
— Ну ты и даешь! До самого хвоста про-о-о-обирает! Такого зелья жизни нет даже у нас в Ирийских кущах! Вот уж уважил так уважил! Теперь я твой должник!
Если бы я только мог представить тогда, чем обернется для меня желание Симаргла отплатить мне добром за добро! Но кто может знать, что ждет его впереди, а пока я отнесся к обещанию крылатого пса с радостью. Как-никак, но у меня в Ирии уже есть друг и союзник, который при этом еще считает себя моим должником!
Симаргл тем временем тяжело взлетел и, медленно помахивая крыльями, направился куда-то в одному ему ведомую даль.
Мы ушли с поля брани спустя три дня, когда отгорели до самой золы костры с погибшими воинами, когда была отправлена по ним достойная тризна. Оставив на границе сильный отряд, мы не торопясь двинулись в наш старый зимний лагерь неподалеку от Небесного Холма. Едущий рядом со мной Вышата был доволен.
— Когда подсчитали потери, я не поверил своим глазам! — говорил он мне возбужденно. — Мы потеряли меньше пяти сотен, тогда как хунну более восьми тысяч! Если бы кто раньше такое рассказал, ни за что бы не поверил!
В ответ я промолчал. Пять сотен вдов и матерей, оставшихся без сыновей, разве это мало?
Глава пятая
ПАПАЙ И АГНИ
Итак, мы удачно отбили вражеское нашествие, а наше войско получило первое боевое крещение. Но при этом мы потеряли немало столь драгоценного для нас благоприятного весеннего времени. И теперь я стоял перед проблемой: начинать южный поход все же в этом году или отложить на следующий. В обоих случаях было много всевозможных “за” и “против”. Однако после нелегких раздумий я решил выступать немедленно.
Мы двинулись на юг несколькими колоннами, имея усиленные дозоры впереди и подвижный обоз позади себя.
Качаясь в седлах, воины Вaкулова полка пели с воодушевлением:
В положенной мне по рангу кибитке на деревянных колесах я находиться не мог. Все потуги соорудить что-то наподобие примитивных рессор так и не увенчались успехом, а потому первой же четверти часа отчаянного подпрыгивания на ухабах хватило, чтобы вытрясти мне всю душу. Как правило, я ехал верхом рядом с Вышатой. Всегдр и Эго летели где-то за облаками на Горыныче. Мы встречались с ними лишь на больших привалах, когда Змея кормили павшими лошадьми да пойманными сайгаками. Подкармливала его со скатерти-самобранки и Эго. Во время одной из дневок Эго рассказала мне, что, как-то оголодав, Змей проглотил несколько попавшихся ему на глаза скифских коров.
— Ну съел и съел! — отмахнулся я от нее, не придав значения сказанному. — Мне сейчас не до ваших коров!
Вакула тоже редко бывал с нами, так как возглавлял передовой полк и все время находился где-то далеко впереди по ходу нашего маршрута.
Постепенно леса перешли в лесостепь, а затем и в степь.
Еще зимой я составил на основании собственных географических познаний и донесений волхвов некое подобие карты, которую затем собственноручно изобразил охрой на нескольких сшитых между собой коровьих шкурах. Разумеется, от одного вида этого чудовища географ двадцать первого века пришел бы в ужас, не найдя там ни сетки координат, ни сколь-нибудь вразумительного масштаба. Но для меня этот “коровий атлас” был поистине неоценим, ибо помимо рисованных планов я записывал в него и всю получаемую информацию. Когда же Всегдр расстилал на траве мое рукотворное творение и я начинал озвучивать свои записи, показывая при этом рукой направление нашего движения, реки, горы и разные страны, то на лицах моих воевод читалось уже не только высочайшее почтение, но и почти мистическое преклонение. Созданную мною карту можно было, видимо, считать первой в истории человечества. Увы, я прекрасно знал, что до потомков не дойдет даже памяти о ней!
За несколько дней похода по степи мы почти никого не видели. Лишь изредка на горизонте мелькали конные фигурки да кто-то жег на дальних курганах сигнальные костры. Затем произошло несколько мелких конных стычек, но и они завершились ничем. Скифы так же стремительно исчезли, как и появились, а наши их не преследовали. Крупное столкновение произошло всего лишь раз. Из-за окрестных холмов внезапно кинулось на нас в атаку более тысячи всадников. Однако не успели скифы проскакать по направлению к нам и половины расстояния, как их тут же контратаковал Вышата во главе с тысячей наших всадников. Над головами воинов трепетали на свежем степном ветру наши багряные стяги. Остальная часть колонны разделилась на два отряда и попыталась взять нападавших в клещи. Вот две конные лавы сшиблись на всем скаку. Несколько минут на поле брани царила полная неразбериха, но кочевники обратили своих коней вспять и так же стремительно понеслись от нас, как только что нападали. Запели боевые рожки, и наши всадники тоже повернули обратно. Разгоряченные схваткой, воины нехотя съезжались к месту сбора.
— Каковы потери? — спросил я Вышату.
— Убитых нет! Несколько раненых!
— Отлично! — сказал я обрадованно.
Результат боя был, однако, для меня не совсем ясен, так как я не знал цели произведенного нападения. Если скифы ставили своей целью разгром нашей колонны, то тогда успех на нашей стороне, если же целью их нападения было лишь прощупывание наших сильных и слабых мест, то они вполне могли быть удовлетворены достигнутым результатом. Несколько захваченных пленников упорно молчали при допросе, и я, к всеобщему удивлению, велел всех отпустить. Не менее остальных были удивлены моим решением и сами пленные, которые уже были готовы и к пыткам, и к казням. Не заставив себя упрашивать, они тут же вскочили на лошадей и умчались прочь.
— Неразумно было отпускать врагов, которые расскажут о том, что они увидели у нас! — посетовал на меня Вышата.
— Вполне разумно отпустить тех, с кем мы не желаем воевать и враждовать! Это жест дружбы, и я надеюсь, что его хоть немного оценят! — ответил я в тон ему. — И чувства добрые мечом я пробуждал!
Ничего не ответив, воевода лишь пожал плечами и отошел в сторону.
По ночам на привалах мы выставляли усиленные караулы, кочевники, проверив однажды их силу и надежность, больше не пытались нам докучать.
Мы пронзили степь, как острый нож пронзает нежную плоть. Привыкшие к набегам степняки оказались абсолютно не готовы хоть как-то отреагировать на наш проход по их землям. Пронзив степь, мы, однако, не покорили ее. Пропуская нас через себя, она тут же смыкалась за нашими спинами, такая же бескрайняя и враждебная, как и была ранее. Мы уходили все дальше и дальше, оставляя в своем тылу огромные и пока не слишком дружественные территории. Как сложится наш поход в дальнейшем и чем нам грозит удаленность от своих земель, оставалось лишь только гадать.
— Садись, Папай! В ногах правды нет! Будь моим гостем!
— Я здесь не гость! Я здесь хозяин! — зло выкрикнул мне в лицо карлик, но сесть на кошму все же не отказался.
Вызывающее поведение скифского бога не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления. Предыдущие встречи и общение с богами уже выработали у меня устойчивый иммунитет ко всем их беспардонным выходкам.
— Что тебе здесь надо? — спросил я бородатого карлика.
— Я отец всех скифских богов Папай! — гордо вскинул свою кудлатую бородку старикашка. — Даже ты уже знаешь мое гремящее по всем степям имя! А пришел я, чтобы узнать у тебя, незнакомец, что тебе надо в моих владениях и скоро ли ты уберешься отсюда!
— Я Посланник! — спокойно ответствовал я. — К тебе же я не пришел, а просто прохожу через твои владения, чтобы идти дальше!
Ругаться, а тем более выяснять отношения со скифским верховником у меня не было никакого желания. Дело надо было решать миром, а потому я был настроен на редкость дружелюбно. Но Папай, видимо, имел на сей счет иную точку зрения. Он начал долго и грязно ругаться, а затем, подбежав ко мне и задрав голову, пытаясь заглянуть мне в глаза, закричал:
— Ну и что мне до того, что ты перебил где-то на севере несколько дюжин всяческой нечисти! Здесь у тебя этот номер не пройдет! Ты простой смертный, хоть и зовешься Посланником! А я бог, и тебе не остается ничего, как только молиться мне и исполнять мои повеления. Перун уверял меня, что вы ничего не тронете в моих степях, а на деле все оказывается наоборот! Твое войско — сборище негодяев!
Последняя фраза показалась мне особенно обидной. Ко мне коротышка мог относиться как угодно, но при чем же здесь мои воины?
— Это почему же сборище негодяев? — спросил я зло.
— А почему твой паршивый дракон сожрал целый табун моих священных скакунов с пастухом в придачу? — буквально убил меня известием Папай.
Вот, значит, кем были на самом деле “съеденные буренки” из рассказа старухи Эго! Ну ладно кони, что же касается пастуха, то мне, видимо, предстоял более чем жесткий разговор, ибо получалось, что Горыныч нарушил данную мне клятву не трогать людей.
— Так пастуха Змей тоже съел? — переспросил я скифского бога.
Папай неожиданно замялся.
— Ну, не совсем съел, — сказал он с явной неохотой. — Он его заглотил впопыхах, а затем, разобравшись, выплюнул!
— Так пастух жив?
— Жив-то жив, но кто ему компенсирует моральные издержки, а мне материальные?
О! Папай был весьма сведущ в вопросах права. Вот тебе и степной неуч!
— Сам себе и компенсируешь! — огрызнулся я на его наглость.
Ответом мне была длинная тирада о его превосходстве надо мной, о величии скифского божественного пантеона и о ничтожестве всех остальных стран и народов.
— Я превращу тебя в гадкого паука! — объявил мне важно в конце своего монолога Папай.
К моей досаде, карлик, судя по всему, обладал ярко выраженным “комплексом Бонапарта”, которым, по утверждению психологов, страдает часть людей маленького роста. В такой ситуации в чем-то разубеждать воинственного коротыша было бы явно неразумно. Следовало постараться уладить дело. Я мысленно выругал себя за несдержанность. Воистину иногда лучше молчать, чем говорить! Взвесив все за и против, я избрал примирительный вариант:
— Возможно, вы будете несколько разочарованы, уважаемый Папай, но не так давно я стал таким же богом, как и вы! А вот и доказательство моей избранности!
Я расстегнул ворот рубахи и явил взору Папая свой нательный крест.
Мой собеседник жадно вперился в него глазами. Желание сделать из меня гадкого паука у Папая сразу же пропало напрочь. Пауза явно затягивалась.
— Это каким же ты стал богом? — Скифский бог наконец поднял на меня свои маленькие бегающие глазки.
— Богом Священного Меча! — бросил я ему небрежно. Было видно, как бог скотоводов судорожно сглотнул слюну.
— Священного Меча?! — полувопросил-полувоскликнул он сдавленно. — А где же сейчас сам Меч?
— Где ему и положено, у меня на бедре! — указал я рукой на Кладенец, который при упоминании своего имени ответил мне слабым мерцанием.
— Священный Меч… Священный Меч! Наконец-то я его смогу увидеть воочию! — Тон Папая сразу же изменился, он теперь глядел на меня с полнейшим почтением.
— Врать тоже надо красиво! — внезапно раздался у меня за спиной звонкий девичий голос.
Я мгновенно развернулся и лицом к лицу оказался с пронзительными черными глазами, смотрящими на меня дерзко и весело.
— Врать тоже надо уметь, Посланник! — повторила девица и вышла из тени в центр шатра.
Огонь костра осветил гостью, и я невольно замер при виде ее вызывающей неземной красоты. Тонкие точеные черты лица, миндалевидный разрез огромных глаз, капризно и иронично поджатые губы, ниспадающий водопад черных волос. Изящество тонкой выгнутой фигуры подчеркивали полураспахнутая кожаная куртка и обтягивающие длинные стройные ноги кожаные штаны да высокие сапоги на каблуках. У левого бедра висел легкий короткий меч-акинак. Не в силах стоять на месте, девушка буквально танцевала. Ни дать ни взять девушка месяца с обложки эротического журнала. В руках красавицы был кнут, которым она все время нетерпеливо поигрывала. Я еще не пришел в себя от увиденного, как Папай внезапно раздраженно затопал ногами и закричал:
— Агни! Чего здесь тебе-то надо? Опять ты суешься не в свои дела!
Агни — так звали скифскую богиню огня! Да, такая богиня на самом деле может зажечь огонь в чьей угодно груди!
Агни тем временем подошла ко мне и, насмешливо глядя, скривила губы:
— Какой же ты бог, если не имеешь жилища в Ирийском саду! Какой ты бог, если ты там даже ни разу не был! Какой ты бог, если ты смертен!
— Я не спорю, ибо все это так! — развел руками я в ответ. — Но разве может простой смертный разорить царство нечисти и обладать Священным Мечом?! Разве может он идти на битву с богами греколанов и быть уверенным в своей победе!
Мы двинулись на юг несколькими колоннами, имея усиленные дозоры впереди и подвижный обоз позади себя.
Качаясь в седлах, воины Вaкулова полка пели с воодушевлением:
В Большом полку в почете была другая песня, целиком взятая мной из известной кинокомедии Гайдая. Ее даже не пришлось переделывать, она пользовалась бешеной популярностью. Вначале заводил запевала:
По долинам и по взгорьям
Шли мы весело вперед,
Чтобы с боем взять Элладу,
Богов вражеских оплот!
А затем разом многотысячная масса подхватывала с посвистом и прибаутками:
Зеленою весной, у речки под сосной
С Марусею Ванюша прощается!
Кольчугой он скрипит и нежно говорит:
“Вернуся я к тебе, раскрасавица!”
Собирать все войско в единый кулак я считал пока преждевременным и неразумным. Большое скопление людей и лошадей сразу же сказалось бы на скорости передвижения, неизбежно создало бы проблемы и с питанием. Из академического курса военной истории я хорошо запомнил знаменитый постулат Наполеона: идти порознь, сражаться вместе. Кроме того, наличие нескольких отрядов создавало у местных жителей иллюзию нашей многочисленности, что тоже было нам на руку. При этом все колонны находились под моим присмотром, связь с ними была достаточно надежна. В случае опасности мы могли весьма быстро собраться воедино. Темп нашего движения был максимальный. Я надеялся, что мы стремительно пролетим степи и, нигде не задерживаясь, помчимся дальше. Возможность такого хода событий подтверждали и волхвы-разведчики, успевшие выяснить, что населяющие лежащие по ходу нашего движения степи кочевники-скифы вовсе не ожидают нашего удара и мирно пасут свои многочисленные стада.
Маруся от горя слезы льет!
Как гусли, душа ее ревет!
Кап-кап-кап — из ясных глаз Маруси
Капают слезы на копье!
В положенной мне по рангу кибитке на деревянных колесах я находиться не мог. Все потуги соорудить что-то наподобие примитивных рессор так и не увенчались успехом, а потому первой же четверти часа отчаянного подпрыгивания на ухабах хватило, чтобы вытрясти мне всю душу. Как правило, я ехал верхом рядом с Вышатой. Всегдр и Эго летели где-то за облаками на Горыныче. Мы встречались с ними лишь на больших привалах, когда Змея кормили павшими лошадьми да пойманными сайгаками. Подкармливала его со скатерти-самобранки и Эго. Во время одной из дневок Эго рассказала мне, что, как-то оголодав, Змей проглотил несколько попавшихся ему на глаза скифских коров.
— Ну съел и съел! — отмахнулся я от нее, не придав значения сказанному. — Мне сейчас не до ваших коров!
Вакула тоже редко бывал с нами, так как возглавлял передовой полк и все время находился где-то далеко впереди по ходу нашего маршрута.
Постепенно леса перешли в лесостепь, а затем и в степь.
Еще зимой я составил на основании собственных географических познаний и донесений волхвов некое подобие карты, которую затем собственноручно изобразил охрой на нескольких сшитых между собой коровьих шкурах. Разумеется, от одного вида этого чудовища географ двадцать первого века пришел бы в ужас, не найдя там ни сетки координат, ни сколь-нибудь вразумительного масштаба. Но для меня этот “коровий атлас” был поистине неоценим, ибо помимо рисованных планов я записывал в него и всю получаемую информацию. Когда же Всегдр расстилал на траве мое рукотворное творение и я начинал озвучивать свои записи, показывая при этом рукой направление нашего движения, реки, горы и разные страны, то на лицах моих воевод читалось уже не только высочайшее почтение, но и почти мистическое преклонение. Созданную мною карту можно было, видимо, считать первой в истории человечества. Увы, я прекрасно знал, что до потомков не дойдет даже памяти о ней!
За несколько дней похода по степи мы почти никого не видели. Лишь изредка на горизонте мелькали конные фигурки да кто-то жег на дальних курганах сигнальные костры. Затем произошло несколько мелких конных стычек, но и они завершились ничем. Скифы так же стремительно исчезли, как и появились, а наши их не преследовали. Крупное столкновение произошло всего лишь раз. Из-за окрестных холмов внезапно кинулось на нас в атаку более тысячи всадников. Однако не успели скифы проскакать по направлению к нам и половины расстояния, как их тут же контратаковал Вышата во главе с тысячей наших всадников. Над головами воинов трепетали на свежем степном ветру наши багряные стяги. Остальная часть колонны разделилась на два отряда и попыталась взять нападавших в клещи. Вот две конные лавы сшиблись на всем скаку. Несколько минут на поле брани царила полная неразбериха, но кочевники обратили своих коней вспять и так же стремительно понеслись от нас, как только что нападали. Запели боевые рожки, и наши всадники тоже повернули обратно. Разгоряченные схваткой, воины нехотя съезжались к месту сбора.
— Каковы потери? — спросил я Вышату.
— Убитых нет! Несколько раненых!
— Отлично! — сказал я обрадованно.
Результат боя был, однако, для меня не совсем ясен, так как я не знал цели произведенного нападения. Если скифы ставили своей целью разгром нашей колонны, то тогда успех на нашей стороне, если же целью их нападения было лишь прощупывание наших сильных и слабых мест, то они вполне могли быть удовлетворены достигнутым результатом. Несколько захваченных пленников упорно молчали при допросе, и я, к всеобщему удивлению, велел всех отпустить. Не менее остальных были удивлены моим решением и сами пленные, которые уже были готовы и к пыткам, и к казням. Не заставив себя упрашивать, они тут же вскочили на лошадей и умчались прочь.
— Неразумно было отпускать врагов, которые расскажут о том, что они увидели у нас! — посетовал на меня Вышата.
— Вполне разумно отпустить тех, с кем мы не желаем воевать и враждовать! Это жест дружбы, и я надеюсь, что его хоть немного оценят! — ответил я в тон ему. — И чувства добрые мечом я пробуждал!
Ничего не ответив, воевода лишь пожал плечами и отошел в сторону.
По ночам на привалах мы выставляли усиленные караулы, кочевники, проверив однажды их силу и надежность, больше не пытались нам докучать.
Мы пронзили степь, как острый нож пронзает нежную плоть. Привыкшие к набегам степняки оказались абсолютно не готовы хоть как-то отреагировать на наш проход по их землям. Пронзив степь, мы, однако, не покорили ее. Пропуская нас через себя, она тут же смыкалась за нашими спинами, такая же бескрайняя и враждебная, как и была ранее. Мы уходили все дальше и дальше, оставляя в своем тылу огромные и пока не слишком дружественные территории. Как сложится наш поход в дальнейшем и чем нам грозит удаленность от своих земель, оставалось лишь только гадать.
* * *
А в одну из ночей в моем походном шатре внезапно объявился нежданный гость. Маленького роста, четверорукий, с большой бородой, гость был сердит и раздражен. Две его руки были явно лишними, бородатый карлик попросту не знал, куда их девать. По его нахальству да еще по тому, как он сумел проникнуть ко мне сквозь охрану, я сразу же понял, что своим присутствием меня осчастливил один из местных богов. А вспомнив донесения вездесущих волхвов, я примерно определил и его имя. Это был, скорее всего, верховный бог кочевых скифов Папай. Пока гость исподлобья оглядывал меня, я уселся перед ним на расстеленную на траве кошму и жестом пригласил своего визитера сделать то же:— Садись, Папай! В ногах правды нет! Будь моим гостем!
— Я здесь не гость! Я здесь хозяин! — зло выкрикнул мне в лицо карлик, но сесть на кошму все же не отказался.
Вызывающее поведение скифского бога не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления. Предыдущие встречи и общение с богами уже выработали у меня устойчивый иммунитет ко всем их беспардонным выходкам.
— Что тебе здесь надо? — спросил я бородатого карлика.
— Я отец всех скифских богов Папай! — гордо вскинул свою кудлатую бородку старикашка. — Даже ты уже знаешь мое гремящее по всем степям имя! А пришел я, чтобы узнать у тебя, незнакомец, что тебе надо в моих владениях и скоро ли ты уберешься отсюда!
— Я Посланник! — спокойно ответствовал я. — К тебе же я не пришел, а просто прохожу через твои владения, чтобы идти дальше!
Ругаться, а тем более выяснять отношения со скифским верховником у меня не было никакого желания. Дело надо было решать миром, а потому я был настроен на редкость дружелюбно. Но Папай, видимо, имел на сей счет иную точку зрения. Он начал долго и грязно ругаться, а затем, подбежав ко мне и задрав голову, пытаясь заглянуть мне в глаза, закричал:
— Ну и что мне до того, что ты перебил где-то на севере несколько дюжин всяческой нечисти! Здесь у тебя этот номер не пройдет! Ты простой смертный, хоть и зовешься Посланником! А я бог, и тебе не остается ничего, как только молиться мне и исполнять мои повеления. Перун уверял меня, что вы ничего не тронете в моих степях, а на деле все оказывается наоборот! Твое войско — сборище негодяев!
Последняя фраза показалась мне особенно обидной. Ко мне коротышка мог относиться как угодно, но при чем же здесь мои воины?
— Это почему же сборище негодяев? — спросил я зло.
— А почему твой паршивый дракон сожрал целый табун моих священных скакунов с пастухом в придачу? — буквально убил меня известием Папай.
Вот, значит, кем были на самом деле “съеденные буренки” из рассказа старухи Эго! Ну ладно кони, что же касается пастуха, то мне, видимо, предстоял более чем жесткий разговор, ибо получалось, что Горыныч нарушил данную мне клятву не трогать людей.
— Так пастуха Змей тоже съел? — переспросил я скифского бога.
Папай неожиданно замялся.
— Ну, не совсем съел, — сказал он с явной неохотой. — Он его заглотил впопыхах, а затем, разобравшись, выплюнул!
— Так пастух жив?
— Жив-то жив, но кто ему компенсирует моральные издержки, а мне материальные?
О! Папай был весьма сведущ в вопросах права. Вот тебе и степной неуч!
— Сам себе и компенсируешь! — огрызнулся я на его наглость.
Ответом мне была длинная тирада о его превосходстве надо мной, о величии скифского божественного пантеона и о ничтожестве всех остальных стран и народов.
— Я превращу тебя в гадкого паука! — объявил мне важно в конце своего монолога Папай.
К моей досаде, карлик, судя по всему, обладал ярко выраженным “комплексом Бонапарта”, которым, по утверждению психологов, страдает часть людей маленького роста. В такой ситуации в чем-то разубеждать воинственного коротыша было бы явно неразумно. Следовало постараться уладить дело. Я мысленно выругал себя за несдержанность. Воистину иногда лучше молчать, чем говорить! Взвесив все за и против, я избрал примирительный вариант:
— Возможно, вы будете несколько разочарованы, уважаемый Папай, но не так давно я стал таким же богом, как и вы! А вот и доказательство моей избранности!
Я расстегнул ворот рубахи и явил взору Папая свой нательный крест.
Мой собеседник жадно вперился в него глазами. Желание сделать из меня гадкого паука у Папая сразу же пропало напрочь. Пауза явно затягивалась.
— Это каким же ты стал богом? — Скифский бог наконец поднял на меня свои маленькие бегающие глазки.
— Богом Священного Меча! — бросил я ему небрежно. Было видно, как бог скотоводов судорожно сглотнул слюну.
— Священного Меча?! — полувопросил-полувоскликнул он сдавленно. — А где же сейчас сам Меч?
— Где ему и положено, у меня на бедре! — указал я рукой на Кладенец, который при упоминании своего имени ответил мне слабым мерцанием.
— Священный Меч… Священный Меч! Наконец-то я его смогу увидеть воочию! — Тон Папая сразу же изменился, он теперь глядел на меня с полнейшим почтением.
— Врать тоже надо красиво! — внезапно раздался у меня за спиной звонкий девичий голос.
Я мгновенно развернулся и лицом к лицу оказался с пронзительными черными глазами, смотрящими на меня дерзко и весело.
— Врать тоже надо уметь, Посланник! — повторила девица и вышла из тени в центр шатра.
Огонь костра осветил гостью, и я невольно замер при виде ее вызывающей неземной красоты. Тонкие точеные черты лица, миндалевидный разрез огромных глаз, капризно и иронично поджатые губы, ниспадающий водопад черных волос. Изящество тонкой выгнутой фигуры подчеркивали полураспахнутая кожаная куртка и обтягивающие длинные стройные ноги кожаные штаны да высокие сапоги на каблуках. У левого бедра висел легкий короткий меч-акинак. Не в силах стоять на месте, девушка буквально танцевала. Ни дать ни взять девушка месяца с обложки эротического журнала. В руках красавицы был кнут, которым она все время нетерпеливо поигрывала. Я еще не пришел в себя от увиденного, как Папай внезапно раздраженно затопал ногами и закричал:
— Агни! Чего здесь тебе-то надо? Опять ты суешься не в свои дела!
Агни — так звали скифскую богиню огня! Да, такая богиня на самом деле может зажечь огонь в чьей угодно груди!
Агни тем временем подошла ко мне и, насмешливо глядя, скривила губы:
— Какой же ты бог, если не имеешь жилища в Ирийском саду! Какой ты бог, если ты там даже ни разу не был! Какой ты бог, если ты смертен!
— Я не спорю, ибо все это так! — развел руками я в ответ. — Но разве может простой смертный разорить царство нечисти и обладать Священным Мечом?! Разве может он идти на битву с богами греколанов и быть уверенным в своей победе!