– Во, меленькие пузырьки пошли. – Радостно шепчет, словно опасаясь сглазить, Семарь-Здрахарь. Блим Кололей наклоняется к реактору, и некоторое время смотрит на кипение винта.
– Ага. – Голос Блима Кололея еще тише. – Смесюга уже прозрачная. Только отработка красного плавает.
Они наклоняются еще ближе к пузырьку. Жар газового пламени горячит их щеки, дым из отгона заставляет слезиться глаза, но вид готового продукта заставляет их надпочечники вырабатывать дополнительные порции адреналина.
– Бодяжим? – Не терпится Блиму Кололею.
– Погоди, – Степенно шикает на него Семарь-Здрахарь. – Еще пять минут…
– А не пережжем?
– Чище будет.
И они замирают в ожидании и предвкушении. Красная маслянистая жидкость не спеша пузырится.
– Пора.
От этой фразы Блим Кололей готов пуститься в пляс, забыв про абсцессы на руках и ногах, забыв про измождение и несколько лет нестоящий хуй, забыв про утомительные походы за терками и по дибливым каличным, забыв про голод, жажду, похоть, трудность дышать, желание пописать и страх обосраться.
Семарь-Здрахарь снимает реактор с огня, выдергивает корковую пробку с отгоном и выдувает из пузырька остатки кислотных газов. В это время Блим Кололей несется в сортир, успев по пути сообщить бабам, чтоб готовили руки. Вместо этого бабы гурьбой вваливаются на кухню и начинают задавать вопросы, показывающие их уровень интеллектуального развития:
– А сколько тут квадратов?
– А винт хороший вышел?
– А сколько ты мне вмажешь?
– А ты меня вмажешь?
– А кто первый?
– А мы тут на ночь зависнем?
– А мы погулять пойдем?
Терпеливо выслушав этот шквал, и дождавшись его окончания, Семарь-Здрахарь начинает отвечать, при этом медленно, по стеночке, вливая шприцом с самой тонкой стрункой кипяченую воду, что оставалась в бане, в реактор.
– Пятнадцать. А хуй его разберет, поебень, вроде какая-то. Ни хуя. Самосадом каждый. Я, конечно, сразу восемь кубов, и Кололею семь. Как фишка ляжет. Все?
Пузырек взбалтывается и обнаруживается, что в нем совершенно прозрачная жидкость, лишь на дне кружатся красные хлопья.
– Ништяк! – С ходу оценивает результат влетевший в кухню Блим Кололей. – Мне два.
– Мне полтора. – Заказывает Машина Коленика Ввеновна.
– Мне полтора. – Заказывает Зоя Чумовоззз.
– Итого семь с половиной. – Подытоживает Семарь-Здрахарь. В его руке появляется дека с выборкой, на которую уже намотан мощный петух. Петух погружается в раствор винта, и машина начинает наполняться прозрачной жидкостью. Выбрав назначенные квадраты, Семарь-Здрахарь сливает винт в новый пузырек и кидает туда обрывок желтой бумажки. Та моментально становится красной.
– Ой, выбери мне полторашку… – Приплясывает на месте Зоя Чумовоззз.
– Ты охуела, нещелоченым трескаться? – Рявкает на нее Блим Кололей и подает Семарю-Здрахарю коробок с содой.
Сода сыплется в винт, винт шипит, бумажка, плавающая в нем, обратно желтеет.
– Пора ширяться! – Провозглашает Семарь-Здрахарь. Торжественно, как в крематории, он берет пятикубовую машину, насаживает на нее новую выборку с намотанным петухом. Винт, попадая в шприц, пузырится, отдавая последние порции углекислого газа.
– Все близе и близе минута блазенсьтва! – Шепелвя и картавя одновременно, начинает петь Блим Кололей. На него никто не обращает внимания, все заняты созерцанием процесса напяливания Семарем-Здрахарем на баян контрольной струнки.
– Блим, пойдем, перетянешь. – Встает Семарь-Здрахарь и его губы растягивает хищная ухмылка. В шприце плещется два с половиной квадрата эйфории. Бабы не могут отвести глаз от этого зрелища, но когда мужики скрываются за поворотом, они, чуть ли не отпихивая друг друга, начинают выбирать положенные им кубы. За этим наблюдают тараканы.
Другие тараканы видят, как Семарь-Здрахарь стравил из ширяльного аппарата последние пузырьки воздуха, а Блим Кололей намотал на семарь-здрахарьскую руку резиновую трубку. Шприц зажат между указательным и средним пальцами, струной вверх, а большой палец совершает странное путешествие по коже. Он бродит между выступающих бугорков, гематом, вулканчиков абсцессов. Он ищет место для вмазки.
– А, бля. – Решается Семарь-Здрахарь. – Вчера я тут попал…
Палец щупает тонюсенькую венку почти у самого запястья. Она уже несколько раз подвергалась акту ширяния и пока терпит, не уходит. Неизвестно, насколько хватит ее выдержки, и Семарь-Здрахарь, привычным движением перевернув движок, нацеливается иглой в синюю жилку. Струна тонкая и короткая, она не дает возможностей для длительного ковыряния. Ей надо попадать только сразу.
Острие входит под кожу и тут же, в прозрачной коричневой канюле появляется контроль.
– Попал. – Семарь-Здрахарь говорит это так тихо, словно боится спугнуть собственную кровь. – Отпускай потихоньку…
Медленно и плавно Блим Кололей разматывает перетягу. Палец Семаря-Здрахаря лежит на поршне, готовый к действию. Жгут снят, и поршень начинает свое движение, вгоняя в кровь миллиграммы амфетамина. Вот уже в баяне ничего не осталось. Семарь-Здрахарь вынимает иглу, прижимает место вмазки пальцем и валится навзничь на матрас, закрыв глаза.
Блим Кололей смотрит на него сверху, переминаясь с ноги на ногу, завидуя, сжимая в руке машину с контролем, боясь неуместным вопросом потревожить приходующегося.
– Мягкий, крутой, приход волнами. – Не открывая глаз, говорит Семарь-Здрахарь. Слова скрежещут по моментально пересохшему горлу и вылетают как пиротехнические ракеты из батареи, шипя и разбрасывая искры.
– Баян промой…
– Ага. – Тихо отвечает Блим Кололей и на цыпочках идет на кухню. Там его, словно почетный караул, с ширянами наперевес, встречают Зоя Чумовоззз и Машина Коленика Ввеновна.
– Как? – Спрашивают они хором и от напряжения, наполняющего их голоса, по помещению проносится статическая молния, убивая слишком близко подобравшихся тараканьих разведчиков. Блим Кололей открывает кран и начинает промывать шприц, игнорируя нетерпеливых женщин.
– Как? – Повторяют они.
– Приходуется.
– А как винт?
– Ништяк…
– Блим, – Машина Коленика Ввеновна берет Блима за руку и протягивает ему пластиковый баян с жидкостью, – Втрескаешь?
– Сначала сам. – Отрезает Блим Кололей, и руки Машиной Коленики Ввеновны безвольно падают. – Где щелоченый винт?
Он выбирает себе. Оказывается, что ему досталось полтора квадрата, вместо двух. Блим Кололей смотрит на баб. Бабы честными глазами смотрят на Блима Кололея.
– Давайте сюда ваши баяны!..
– Но мы…
– Пизди’ть команды не было! Быстро!
Логика не подвела Блима Кололея, каждая из баб перебрала себе по четверти куба. Слив лишнее в свою машину, Блим удаляется, оставляя баб краснеть от стыда, но почему-то они этого не делают, и лишь злобно шипят ему вслед.
Семарь-Здрахарь уже открыл глаза. Увидев приближающегося Блима Кололея, он блаженно лыбится ему:
– Хо-оро-ошо-о по-ошло-о…
– Можешь втрескать? – Без заискивания, в лоб, спрашивает Блим Кололей. Вмазанный Семарь-Здрахарь пришел в благостное расположение духа и теперь готов помогать всем и каждому:
– Ко-оне-ешно-о-о… Те-ебя-а ку-уда-а?
– В метро. – Говорит Блим Кололей и стягивает с себя рубаху. Обнажается худосочный торс, покрытый редкими красными прыщами. Блим Кололей передает Семарю-Здрахарю машину с винтом, ложится на матрас и откидывает руку, открывая доступ к подмышечным венам. Матрас колет спину, но Блим Кололей не обращает на это внимания, укол, которого он ждет, и сильнее, и приятнее, и ради него можно претерпеть мелкие неудобства.
Шприц лежит в руке Семаря-Здрахаря как влитой, словно это одна из его неотъемлемых частей тела, с которой он родился, но почему-то вынужден расставаться время от времени. Иголка, словно сама, находит кололеевский веняк, протыкает его, и жидкость в баяне начинает смешиваться с жидкостью, наполняющей кололеевское тело.
Блим Кололей терпеливо ждет конца инъекции, к горлу уже подступает первая волна прихода, а Семарь-Здрахарь еще не кончил введение. Наконец, струна покидает вену и Блим Кололей раскрывается навстречу знакомому, но невыразимому в скучных словах, ощущению.
Глотка наполняется горьковатым запахом винта. Перед глазами снуют цветовые пятна. Сердце начинает стучать на повышенных оборотах. Тихая радость распирает тело Блима Кололея. Это тело становится все больше и больше, оно заполняет всю квартиру, всю Вселенную. Блим Кололей чувствует единение со всеми тварями земными и инопланетными.
Это приход…
Через несколько минут первая острота ощущений спадает и Блим Кололей обнаруживает чье-то любопытствующее присутствие. Он приоткрывает глаза. Свет заходящего солнца отражается в них и бросает блик на неподвижно застывшего в углу комнаты таракана. Таракан шевелит усами, стремясь постигнуть какую-то свою, тараканью загадку.
– Здравствуй, друг. – Обращается к насекомому Блим Кололей. – Винта хочешь?
Таракан кивает.
Пока вмазанная Зоя Чумовоззз стекает по кухонной стене, Семарь-Здрахарь ковыряется в Машиной Коленике Ввеновне. К полутора кубам первака в машине уже прибавилось еще столько же контроля.
– Что за дебильные у тебя веняки?.. – Ласково ругается Семарь-Здрахарь и очередной раз всаживает иголку под кожу.
– Ну, вот же она. Почему ж контроля-то нет?
Появляется контроль.
– Вот. Тихо.
Поршень легонько подается вперед и Машина Коленика Ввеновна срывается со струны с тихим воем:
– Дует!.. Больно!..
– Во, бля!
– Давай в оборотку. – Благодушно предлагает Семарь-Здрахарь. Ему до пизды все вопли Коленики, он хочет ее вмазать и пойти потащиться. Неудачи не обламывают его, а лишь ненадолго отодвигают время самопогружения.
Машина Коленика Ввеновна выворачивает руку и на ее тыльной стороне проступает несколько продолговатых бугорков.
– Во, сюда я без проблем. – И Семарь-Здрахарь вгоняет иглу в одну из показавшихся вен. На этот раз все идет удачно и винт, разбавленный свернувшейся кровью, попадает по назначению. Пока Машина Коленика Ввеновна ловит приход, Семарь-Здрахарь промывает машину, Зоя Чумовоззз тащится на полу, за ними наблюдает Блим Кололей. На его ладони сидит большой черный таракан. Он топорщит усы и крутит головой, явно не собираясь никуда убегать.
– Чего ты его приволок? – Семарь-Здрахарь сел перебирать сваренный винт.
– Да вот, пассажир винта хочет. – Отвечает Блим Кололей и пускает зверя на стол. Тот бежит прямо к снятому со струны петуху и начинает околачивать его усами.
– Ну, – Хихикает Семарь-Здрахарь. – Ему много не надо.
В баночке, в которой щелочили винт, чудом осталась одна капля. Семарь-Здрахарь трясет пузырек, и капля винта падает на пластик стола. Таракан тут же перебегает к ней, припадает к наркотику и шевелит жвалами.
– Смотри, – В восхищении прыгает Блим Кололей. – Пьет!
– Ой, уберите эту гадость! – Вопит оприходовавшаяся Зоя Чумовоззз.
– Тихо, ты! Он наш, торчковый. Винтом заправляется! – Спокойно объясняет Семарь-Здрахарь.
– А ему это не вредно? – Зоя Чумовоззз с ходу принимает концепцию насекомого-наркомана и у нее срабатывает материнский инстинкт, сейчас она хочет обо всех заботиться.
– А хуй его разберет. Если пьет – значит, знает что делает. – Замечает Блим Кололей. – Он мне сам так и сказал: хочу винта.
Напившись, таракан отходит на некоторое расстояние и издает неслышимый клич. На него отзываются все его собратья. Винта в капле так много, что им можно уширять целый тараканий полк.
Наркоманы наблюдают за поразительной картиной: изо всех углов к винтовой халяве сползаются огромные тараканы. Без толкотни, по очереди, они припадают к раствору и удаляются на нетвердых ногах.
– Экий пир мы им устроили! – Умиляется Семарь-Здрахарь. – Пошли отсюда, пусть ублаготворяются.
– А они наш винт не сожрут? – Зоя Чумовоззз, несмотря на просыпающийся в ней периодически альтруизм, не забывает и себя. Кому захочется отдавать свою кровную вмазку каким-то тараканам?
– А мы его пробочкой заткнем. Им не открыть. А для надежности… – Блим Кололей открыл неработающий холодильник и поставил пузырек в морозилку:
– Тут его ни один таракан не сопрет.
И захлопнул дверцу.
Оставив тараканов, и подхватив Машину Коленику Ввеновну, наркоманы перебазировались в комнату. Блим Кололей тут же начал приставать к Зое Чумовоззз. Словно невзначай его рука оказалась в промежности девушки. Та не реагировала. Блим Кололей начал действовать решительнее, когда Зоя Чумовоззз оказалась полностью обнаженной, она вдруг встрепенулась, отстранилась от кололеевских пальцев, что-то ищущих в ее влагалище и задумчиво спросила:
– А кто это поет?
Семарь-Здрахарь и Машина Коленика Ввеновна оторвались от сеанса французской любви, которым они с упоением и причмокиванием занимались последние пол часа и, недоумевая, уставились на Зою Чумовоззз.
– А действительно. – Машина Коленика Ввеновна пошевелила ушами, настраивая их на сверхтонкое восприятие. – Странные звуки.
Теперь и парни услышали их. Тонкая, еле уловимая мелодия, казалось проникающая непосредственно в мозг, лилась сразу со всех направлений. В ней не было четкого ритма, но она была ритмичной, в ней не было четкой мелодии, но она казалась мелодичной, в ней не было почти никаких звуков, но казалось, что звучанием наполнено все окружающее пространство.
– Какой кайф! – Воскликнула Зоя Чумовоззз и закружилась по комнате.
Семарь-Здрахарь и Машина Коленика Ввеновна, как были, валетом, лежали рядом и закрыв глаза слушали непонятную музыку. Блим Кололей томно поглаживал свой хуй, его странным образом возбуждала и успокаивала эта мелодия, словно он получил еще один дозняк винта, или даже не винта, а благородного фенамина…
Вдруг он почувствовал чье-то прикосновение к своему пенису. Приоткрыв один глаз, Блим Кололей увидел, что по его хую ползет таракан. Щекотка от его ножек показалась Блиму Кололею настолько приятной, что он прошептал:
– Давай, крошка, поеби меня.
Через мгновение толпа объевшихся винтом тараканов облепила блимовы гениталии. Они ползали, щекотали, покусывали его кожу, и Блим Кололей получал от этого приход за приходом.
– Медленнее… – Командовал Блим Кололей, и тараканы снижали активность.
– Теперь быстрее. – Приказывал Блим Кололей, и насекомые послушно увеличивали темп возни.
– Еще быстрее! Еще!! Еще!!!
Кончаю!!! – Во весь голос заорал Блим Кололей и открыл в страхе глаза, опасаясь, что потревожил таску соседей. Но нет. Хуй Семаря-Здрахаря тоже был облеплен сплошным тараканьим ковром. Семарь-Здрахарь извивался и постанывал. Зоя Чумовоззз и Машина Коленика Ввеновна лежали на полу, широко расставив ноги, и бились в непрерывном оргазме, в их пиздах копошились полчища тараканов. Сплошным потоком насекомые вползали и выползали из женских гениталий. Шевелящаяся корка покрывала их бедра, животы, кружилась вокруг сосков. Сотни раздавленных насекомых покрывали пол, но это не останавливало тараканьего воинства, все новые и новые особи присоединялись к безумной оргии.
Сотни тараканов слизывали сперму Блима Кололея, и по трепетанию их надкрылий было видно, что это тоже доставляет им неописуемое наслаждение.
На улице было совсем темно, где-то далеко внизу горели фонари, но Блим Кололей видел все очень четко. Вдруг он почувствовал, что надо бы догнаться. Шлепая босыми ногами по тараканьим панцирям, он прошел на кухню. Достал пузырек с винтом, взял машину.
Не успел он открыть пробку, как по ножкам стола, на котором он расположился, по стене поползли тараканы. Они жадно размахивали усами, и Блим Кололей даже слышал их полубеззвучный вой:
– Дай. Дай! Дай!!!
Тараканы облепили Блима Кололея, не давая возможности не только отщелочить, но даже по-человечески выбрать. Они лезли всюду, в глаза, нос, уши, в подмышки. На место стряхнутых, приползали новые и новые. Блим Кололей зажмурившись, сжимая в одной руке пузырек с винтом, а в другой – баян, смахивал с себя назойливых насекомых. Недовольные тем, что какой-то человечишка пренебрегает их нуждами, тараканы словно взбеленились. Их укусы становились с каждой секундой все ощутимее. Блиму Кололею казалось, что еще немного, и они раздерут его на части.
Из комнаты раздался истошный визг. Блим Кололей рванулся туда и увидел приплясывающих Зою Чумовоззз и Машину Коленику Ввеновну. Вопя благим матом, они прыгали по помещению, натыкаясь друг на друга. Из их гениталий сплошной черной лентой вываливались тараканы.
– Они кусаются!.. – Кричала Зоя Чумовоззз.
– Они мне клитор откусили! – Вторила Машина Коленика Ввеновна.
– Одеваемся по быстрому, и съебываем. – Предложил невозмутимый Семарь-Здрахарь. Сам он уже вытряхивал насекомых из чьих-то трусов и пытался определить, кто их владелец.
Визжа от каждого тараканьего прикосновения, бабы натягивали на себя одежки. Блим Кололей, успев облачиться первым, причем, не выпуская из плотно сжатых пальцев заветный пузырек, с боем прорывался на кухню за стрем-пакетом.
Все химикаты, посуду, трубки, шприцы и иголки приходилось сваливать вместе с копошащейся массой. После того, как все было собрано, стрем-пакет весил вдвое, а то и в трое тяжелее, чем обычно. Из него постоянно кто-то вываливался, сам пакет зловеще шевелился.
Входная дверь открылась сразу. Наркоманы, оставляя за собой след из тараканов, ринулись вниз по лестнице. Через несколько этажей все остановились.
– Никто не гонится? – Огляделся Семарь-Здрахарь.
– Никто… – Тогда, предлагаю повторить.
После такого приключения никто не был против приходнуться еще разок. Бабы встали на стреме, а Семарь-Здрахарь и Блим Кололей разложили необходимое на подоконнике. Отщелочили все, что оставалось и разделили по-братски.
Пока наркоманы двигали друг друга, из стрем-пакета выползали запоздавшие тараканы. Ширка в походно-полевых условиях прошла удачно, казнить никого не пришлось, Семарь-Здрахарь с первого раза попадал в вену и вмазанные располагались на ступеньках.
Машина Коленика Ввеновна рассматривала на приходе поверхность бетонных ступеней. Вдруг ее внимание привлекло что-то шевелящееся. Она подцепила это ногтем. По облупившемуся лаку кругами забегал малюсенький муравьишка.
– Смотрите, кто к нам пришел… – Начала Машина Коленика Ввеновна и услышала дробный топот. Когда она оглянулась, на лестнице никого не было, а муравей начал петь ей колыбельную.
ЖИЗНЬ.
Это крайне однообразная штука. Особенно для торчка.
О, романтически настроенный пубертатник, ты думаешь, что жизнь наркомана это вечный кайф? А ты, начитавшийся ментовских сводок и антинаркотических лживых статеек житель совка, для тебя наркоманское существование это сплошная цепь преступлений? А ты, торчок, чего сам-то ты думаешь о своей жизни?
– А хуй ли он вообще может думать? У него, наверняка, от уколов все мозги вытекли. – Скажет просвещенный раб стереотипов и попадет при этом хуем в небо.
Кому, как не торчку, думать о завтрашнем дне?
Спешащие к восьми на работу, вам, хотя и не платят месяцами, но вы уверены, что завтра вы будете иметь свои полкило еды, запивая его водкой или пивом, по вкусу. А наркоша? Он постоянно вынужден загадывать на будущее: будет он вмазан, достанет он торч, или будет валяться в койке, пропитывая простыни потом абстяги? Кайф или ломки? Вот его выбор.
Вы строите свое будущее, наркоман в нем живет. И ему тоже хочется, чтобы оно было счастливым.
Замороченные совдепы, вы тащитесь от своих комплексов и знания реальности. Но шировой чихал на эту реальность. Он вырвался из нее, и попал в другую. А там свои стереотипы, от которых никуда не денешься.
Наркоман становится наркоманом из-за своего стремления к свободе. Он не понимает, что это такое, но ему внушали, что свобода – это кайф. Вот он этот кайф и находит.
Наркот становтся потерян для мира, если он сам не захочет в него вернуться. И тут он стоит перед выбором. Ему уже ведомы две реальности, и какая из них менее страшная, в какой из них он получит то, что, как он считает, ему по праву принадлежит? Что? Да радость, еб вашу мать!
В его мире этой радости хоть жопой жуй. И вся концентрированная. А на ебучем заводе или в ебаной конторе есть эта радость? Можно, конечно, найти, если очень постараться. Он ведь очень! А тут – веняк подставил, втрескали в него, и радости и счастья полные штаны.
Правда, расплата за концентрированную радость тоже концентрированная. Но тут уж выбирать не приходится.
Но ведь какая штука, спроси любого ублюдка на улице, что бы он предпочел: жить долго, но скучно, или коротко, но радостно? И он выберет последнее. Ну да, не все. Но большинство!
Так что? Все наркоманы? Пусть и в потенциале.
Но, бля, почему этот уличный опрашиваемый не согласится на такой вариант: долго и радостно? А потому, что он думает, что так не бывает. Столько лет все рвались к счастливой жизни, что абсолютно в ней разуверились!
«Свобода! Равенство! Братство!» Лицемерный лозунг, в сети которого попадают все, кто его слышал. Для торчка свобода – это возможность ширяться. Равенство – это чтобы ширялись все в его круге общения. Братство – чтобы давали раскумариться на халяву, помогали подержать перетягу или ширнуть. А вы думаете по другому?
И вы тоже правы.
Но это именно вы создали мир, из которого хочется уйти навсегда и как можно скорее! Что же вы держите наркоманов за изгоев? Может потому, что сами боитесь ступить на их путь?
Или вам в ломак переделать себя так, чтобы ваш мир стал насыщеннее, чем наркотические глюки?
Впрочем, зачем переделывать? Может надо просто заметить, что все вокруг совершенно?
ЗАМОРОЧКА – 1.
ОЖИВЛЕНИЕ КАРТИНКИ.
Ты дрочишь на нее уже четвертый месяц. Куда деваться? Ты один, бабы нет, а ебаться так хочется…
Особенно под винтом.
Варишь ты его один, в одну харю и трескаешь, перетягивая руку старыми подтяжками. Приход поглощает тебя, тащит в неизведанные глубины эйфории. А ты поддаешься этому чувству, растворяешься в нем. Но приход слабеет, и ты оказываешься перенесенным в новый мир, мир сверкающий яркими красками, мир, в котором ты чувствуешь заключенные в тебе силы. Мощь распирает тебя, ты не знаешь куда ее девать, а применить-то хочется. И вот ты берешь картинку из порнокалендаря.
Она настолько тебе нравится, что ты тайком выдрал ее у какого-то из твоих знакомых торчков, принес домой и теперь разглядываешь это тело. Негритянка, нет, скорее мулатка, она сидит на корточках, широко расставив острые коленки так, что ты видишь ровную щель бритой пизды, и эта пизда прекрасна.
Мулатка держится обеими руками за ветку над ее головой, пальцы ног девушки как раз у нижнего обреза картинки и кажется, что если ее оживить, она спрыгнет с изображения и тогда…
Ты голый, согнув колени, лежишь на кровати, фотография негритянки опирается на твой хуй, и ты смотришь на нее. Ты видишь, что она на самом деле живая. Она лишь под прозрачной пленкой, которую можно каким-то образом убрать, и она, живая и радостная, недаром же она тебе улыбается, сойдет с картинки.
Протянув руку, ты прикасаешься к ее колену, груди. У тебя полное ощущение, что твои пальцы гладят живую плоть, она пульсирует, в такт биению ее сердца. Пальцы скользят ниже, к пизде, и тебе кажется, что от этого она улыбается еще шире. Между полусомкнутых губ появляется дразнящий кончик языка. Ты видишь, как она томно облизывается и понимаешь, что еще чуть-чуть, и она появится во плоти.
Но пока рано. Она ведь еще плоская, и ты впиваешься взглядом в изображение, и оно начинает приобретать объем. За спиной девушки небольшой бассейн с прозрачно синей водой. От дерева, за ветвь которого держится твоя мулатка, на него падает тень. Ты разглядываешь волны. Они перемещаются, слышится слабый плеск воды о бетонные стенки и томный вздох.
Переведя немигающий взгляд на девушку, ты замечаешь, что она как бы выпирает из картинки. Внезапно она моргает. Да! Оживает!
Ты смотришь еще пристальнее, да, изменились тени на ее коже. Теперь они не от невидимого солнца, а от лампы, которая освещает тебя и ее. Ты нежно прикасаешься к женскому телу. Да, вот она, выпуклость грудей, коленок, сладостная мокрость пизды. Но почему же негритянка не вылезает из своей тюрьмы? Ах да, ее держит невидимая пленка. Ты воображаешь, что твой палец превращается в плазменный резак, способный прорезать любую преграду. Ты уже подносишь его к изображению, но замечаешь, что девушка предупреждающе качает головой. Но почему, неужели она не хочет? Нет, наверное, она еще недостаточно материализовалась.
Сила, распирающая тебя, устремляется в твои руки, и через пальцы мощным потоком устремляется в негритянку. Ты видишь, как она нежится в их лучах, приобретая плотность и объем.
Не мигая, ты смотришь на нее. Ты боишься, что моргнув, можно упустить момент, когда она будет готова спрыгнуть к тебе. Но минуты идут, и ничего не происходит. Твои глаза давно уже истекают слезами, соленые струйки стекают по твоим щекам, падают не грудь. Быстрым движением руки ты вытираешь ненужную влагу и вдруг понимаешь, что твои усилия напрасны.
До тебя доходит, что ты излучаешь гигаватты, но они не остаются в нарисованной девушке, а передаются ей настоящей, той, с которой и была сделана фотография.
Ты прекращаешь накачивать ее силой и вглядываешься в изображение, пытаясь заметить хоть какой-нибудь знак.