Страница:
Еще только начинался сезон дождей. Кисуму понемножку выздоравливал. Разодранная нога не восстановилась полностью, но он все же мог ходить, опираясь на палку. Как-то днем он сидел у хижины, отдыхал. Агоа неподалеку о чем-то рассказывала детям. Вождь непроизвольно начал вслушиваться.
– Неподалеку отсюда, в буше, жила когда-то старая-старая зебра. Такая некрасивая, что все другие зебры над ней смеялись, и такая слабая, что не было у нее сил с ними бегать. Зато она была очень умная.
– Верно, – прервал ее пятилетний малыш. – Зебры умные, нежные, спокойные, – считал он на пальцах. – И никому ничего плохого не делают.
– Не мешай! – прикрикнула на него мать, но тут же спросила:
– А кого зебры боятся?
– Больше всего они боятся львов и леопардов, – горделиво ответил он.
– Молодец! – похвалила мать и рассказывала дальше:
– Как-то раз зебра осталась на водопое одна, потому что могла пить только тогда, когда все остальные уже напились. Зебра в голос расплакалась над своей печальной судьбой и даже не заметила, как подбежал лев и тихонько погладил ее по спине. Только тогда она задрожала от ужаса.
«Ты плачешь, как и все другие зебры. Я хочу тебя утешить и не собираюсь сделать тебе ничего плохого, а ты трясешься от страха», – презрительно сказал лев. Зебра поведала ему о своей печальной судьбе.
«Если уж ты такая несчастная и никому не нужна, так лучше я тебя съем», – заботливо заметил ей лев.
«Конечно, царь зверей! – ответила зебра. – Это будет большая честь для всего моего племени. Только позволь мне, о царь, прежде чем ты это сделаешь, загадать тебе одну загадку. Ведь ты самый сильный и самый мудрый из всех зверей!»
«Согласен. Я и так уж слишком милостив к тебе, раз вообще с тобой разговариваю. Негодяй леопард давно бы уже просто подкрался к тебе и съел бы без всяких лишних предостережений».
Тут как раз подошел леопард и обратился ко льву:
«Почему это ты, о царь, пугаешь это слабое, невинное существо? Если ты такой храбрый, так выбери себе противником того, кто равен тебе».
Хищники начали пофыркивать и кидать грозные взоры друг на друга. Мудрая зебра хотела было выбраться из ловушки, но леопард это заметил:
«Ну-ка, ну-ка, постой! Может, ты все-таки скажешь свою загадку и тогда съест тебя тот, кто ее разгадает. Согласен, о царь?»
«Пусть так и будет», – милостиво разрешил лев.
Зебра с минуту молчала, потом произнесла:
«Кто это такой? У него большие когти и великолепный хвост. Он никого и ничего не боится. В любой схватке побеждает. Способен перегрызть зубами самую твердую кость. Ходит медленно, но бегает очень быстро. Может делать маленькие шажки и совершать высокие прыжки».
«Это лев», – сказал лев.
«Это леопард», – сказал леопард.
И они, естественно, подрались. Боролись они долго. В конце концов лев, поджав хвост, бежал с поля боя, а запыхавшийся леопард решил съесть зебру. Но ее давно уже не было. С той поры разозлившийся леопард ищет льва, а тот от него убегает. И так они все бегают и бегают… – засмеялась Агоа.
Дети с минуту молчали, затем самый младший задумчиво произнес:
– Мамочка! А загадка? Зебра говорила про льва или про леопарда?
– А ты как думаешь? – спросила Агоа.
– Я думаю, что про леопарда.
– А я – что про льва, – сказал другой малыш.
И, естественно, они начали ссориться.
– Успокойтесь! – призвала их к порядку Агоа. – Успокойтесь, мои леопарды и львы, а то я уйду, как та зебра!
– Нет! – завопили малыши.
Кисуму с неохотой оторвался от этой семейной идиллии, но, увы, перед ним стояли более серьезные проблемы. С той поры, как он потерял здоровье, обострилась давнишняя вражда между ним и завидовавшим его авторитету колдуном. Кисуму проявлял интерес к учению христианских миссионеров [149], появившихся в последнее время в этих местах.
В то утро барабан не умолкал ни на минуту, и Кисуму понимал, что вскоре ему придется отбивать нападение колдуна. Ждать пришлось недолго. Колдун предстал перед ним.
– Я беседовал с духами, – провозгласил он после церемониального приветствия.
– Я слышал, – коротко ответил Кисуму.
– К людям пришла беда. Властвуют злые силы…
– Кто-то навел чары, – прервал его Кисуму.
Колдун, ожидавший, что ему будут противоречить, оказался не готов к такому повороту событий. Вождь прямо подсказывал ему решение, к которому он намеревался вести окольным путем.
– Да, – проговорил он, изображая глубокое размышление. – Лев разбойничает в околице. Скот мрет от сонной болезни…
Кисуму еще раз поддакнул. Речь зашла о несчастье, которое здесь, у озера Альберта, в горном климате, никак не могло случиться. Вождь не помнил, чтобы болезнь эта когда-то приходила в деревню. И что самое странное, сонная болезнь не обошла стороной его скот. Не могло быть никакого сомнения, что тут действуют злые силы. Но каких они требуют жертв? Похоже было, что колдун знает, против кого надлежит действовать.
– Много несчастий, – повторил он. – Много их, много… Скот дохнет. Лев разбойничает. Люди могут заболеть… Много, много бед, – чмокал губами, качал головой. – Это духи, злые духи…
Наступило молчание. Они курили трубки, потягивали банановое пиво, взаимно друг друга изучали. Наконец, колдун огласил свой вердикт:
– Это ригилах-сукуо [150]…
Кисуму почувствовал, как сердце его похолодело от страха. Колдун указал на злого духа, который обычно селился в ногах человека. Один из старших сыновей Кисуму, двенадцатилетний Автоний, родился с искривленной стопой правой ноги. Колдун отвел тогда чары и заявил, что усыпил злого духа, но тот может проснуться, когда мальчик вступит в период созревания.
– Ты считаешь, что дух проснулся? – Кисуму поднялся с места и возвышался сейчас над колдуном.
– Да, проснулся! Проснулся! – колдун чувствовал за собой силу, ибо деревенские были на его стороне.
Кисуму снова сел. На них упало столько бед… Кисуму был знаком с христианским учением, позволил окрестить сына, но убежденность, что колдун общается с духами, сидела в нем также непоколебимо, как и все наследство предков.
– Он его отметил! Отметил с детства, – шипел колдун. – Он его выбрал для себя, поселился у него в ноге. И сидит там!
Кисуму не мог оторвать от него глаз.
– Он хотел меня извести. Наслал льва, чтобы тот меня убил… Наслал льва… – шептал он почти в беспамятстве и уже сам не знал, о ком говорит – о сыне или о злом духе.
– Значит, ты понял, вождь. Пусть тебя бережет твой амулет, – уже спокойно проговорил колдун и тяжело поднялся.
Кисуму проводил его, потом снова уселся и стал внимательно вглядываться в Автония, а чем пристальней становился его взгляд, тем больше замечал он в глазах сына хищные отблески, какие запомнились ему в глазах льва.
Агоа тем временем снова рассказывала сказку:
«Однажды удав боа обвился вокруг лианы, чтобы побаловаться, как это делают маленькие мальчики. Как раз мимо проходил слон. Когда он увидел, что змей совсем беззащитен и сам себя связал, слон довольно рассмеялся. Он теперь был хозяином жизни и смерти ловкого ползуна.
«Смилуйся надо мной, слон! Смилуйся!», – умолял его змей.
«А что мне от этого будет?», – слон поднял хобот и стал раскачивать лиану.
«Обещаю, что когда бы ты меня не позвал, я всегда приду к тебе на помощь».
Слон задумался. В его большой голове появилась мысль, что неплохо было бы иметь такого мощного союзника.
«Смилуйся, слон!», – снова просил его боа. – У меня столько маленьких деток… Нехорошо лишать жизни их отца».
«И то правда», – подумал слон, но вслух сказал:
«А ты имел жалость к моим детям, которых душил в изгибах своего громадного тела? Да у них и возможности не было просить тебя о милости. Душил и все… Б-р-р…», – слон тряхнул и раскачал лиану. Боа взлетел к самым верхушкам деревьев.
«Не заслуживает милосердия тот, кто сам не знает жалости. Но я дам тебе шанс… Если ты успеешь развернуться и упасть на землю быстрей, чем я подыму и опущу хобот, чтобы тебя раздавить, ты будешь свободен».
А змею только того и надо было. Он и со слоном вел разговоры не потому, что рассчитывал на жалость, а просто искал способ выбраться из западни. Только слон начал опускать хобот, как боа молниеносно спустился на землю и обвился вокруг слона.
«Ха! Ха! Ха! – засмеялся он. Теперь ты, господин слон, в моей власти. А у меня в сердце нет жалости. Так что, умри!».
И змей стал кусать слона в его толстый живот. Однако слон перенес укусы совсем спокойно, ведь у него на животе очень твердая кожа. Также спокойно он поднял ногу и прижал шею змея. Тот застонал от боли, отпустил слона и снова стал умолять его. Но в ответ слон размозжил ему голову.
«Нет милосердия к тому, кто сам не знает жалости», – повторил он и хоботом забросил тело змея высоко на деревья, где над ним стали издеваться злые обезьяны.»
Агоа закончила рассказ, а дети наперебой стали просить новую сказку.
– Расскажи, как змея соревновалась с леопардом.
– Нет! Об обезьянах и охотнике.
– О том, как газель обманула леопарда.
Кисуму с сожалением положил конец этой сцене. Он кивнул жене, чтобы она шла за ним и сурово посмотрел при этом на Автония. Когда Агоа подбежала к нему, он наклонился и произнес:
– Ригилах-сукуо.
Агоа с трудом подавила крик ужаса, прижав руку к губам, перевела взгляд на играющего с детьми Автония. Мальчик казался веселым, а его увечье почти не было заметно.
Барабан колдуна не смолкал всю ночь. Колдун исполнял ритуальный танец, предшествующий жертвоприношению. Для него это был и танец победы. Он одолел вождя. Весы, определяющие, кто управляет в деревне, явно качнулись в его сторону.
В деревне никто не спал, все в ужасе прислушивались к звукам барабана. Им вторили джунгли своими ночными, таинственными голосами. Утром барабан затих, умолкли и джунгли. Раздавалось лишь тысячеголосое птичье пение. Наступал прекрасный жаркий день. Люди подымались, чтобы заняться своими трудами, ночные животные ложились спать, дневные выходили на охоту.
В деревне Кисуму этот порядок был нарушен. Из нее как раз выходило жуткое шествие, направляющееся к землям пастушьих племен бахима. Так хотел колдун, он объявил, что злые чары пришли оттуда. Вели плачущего Автония, корову, козла, собаку, несли кур.
Мальчик сквозь слезы смотрел на родную хижину, на озеро.
Процессия шла мимо пригорка над водопоем, где лев напал на его отца, мимо полянки, где часто прятался Автоний. На ней стояли холмики термитов [151]. Он любил наблюдение за ними с тех пор, как отец привел его на эту полянку и стал тихонько постукивать по твердым, как броня, зимним холмикам. Молодые термиты кучками выскочили наружу, посчитав, что идет дождь.
Кисуму велел то же делать и сыну. Собранные таким способом насекомые служили острой приправой к однообразной, невкусной, каждодневной пище. Автоний часто приходил сюда, понимая, что термиты необыкновенно подвижны и обладают страшной силой. Куда бы они ни отправились, после них оставалась пустыня. Они способны были очистить местность или сожрать целое дерево с корнями, стволом и ветками. Термиты пробуравливали в нем туннели, нападали изнутри и снаружи. Из остатков дерева они строили шары, высотой в несколько метров, разбить эти шары было невозможно.
Автоний и восхищался термитами и завидовал им. Он не сумел бы этого толком выразить, но он старался им подражать. Невзрачный, тихий, изувеченный, он в то же время был уверен, тверд и подвижен, подобно своим любимым термитам. Из двух противоположных, казалось бы, предназначений этих африканских муравьев – уничтожать и строить – Автоний подсознательно выбрал для себя второе.
Сперва из земли, а потом из дерева он стал создавать похожие на сооружения термитов замки и изваяния.
И вот теперь с покорностью и сожалением он прощался с любимой полянкой, со своими братьями-термитами. Прощался он и с лучшим другом.
Два года назад Автоний наткнулся как-то на остатки гнезда, следы крови и не умеющего летать и еще не оперившегося как следует птенца. Он поднял птенца, ощутил в ладонях его тепло, а затем стук крохотного сердца. Птенец быстро рос и вскоре сравнялся с мальчиком в росте. Когда он начал летать, Автоний был уверен, что птенец быстро о нем забудет. Вовсе нет. Птенец возвращался, постукивал коротким широким, закривленным на конце клювом, выпрашивал лакомство.
Автоний все еще думал о нем, когда процессия достигла земель бахима. Люди Кисуму украдкой пересекли пограничный ручей, миновали полосу буша и снова углубились в джунгли. Здесь они остановились на самом краю, путь их закончился. Автоний в голос рыдал. Стражники переломали ноги животным, чтобы те не могли убежать, порезали кур. Мальчика привязали к дереву. Так должна была быть принесена жертва. Вместе с нею из деревни должны уйти злые духи. Колдун торжествовал, не подозревая, что совсем близко затаилась настоящая опасность.
С давних времен его люди, укрывшись близ тропинок В джунглях, хватали женщин, детей, одиноких мужчин, либо Просто покупали их у вождей, чтобы потом продать в рабство. Теперь «фараон» решил поставить это дело как следует и с большим размахом. Местности по берегам озера Альберта стали его временным государством, в котором Живущие здесь негры были рабами, не больше. «Фараон» решил «очистить» территорию, по очереди захватывая деревни. На его пути оказалась и деревня Кисуму.
Ночь, выбранная для нападения, была сухая, тихая. Люди в деревне Кисуму спокойно спали. Перед рассветом на краю джунглей показались отблески факелов. Через минуту хижины уже ярко пылали. Люди выбегали из Них, устремлялись в сторону буша, чтобы укрыться в высокой траве. Но пылала и степь. Им оставалось погибнуть В огне либо вернуться, чтобы попасть в руки нападавших. Многие пытались пробраться в джунгли и кое-кому это удалось.
Людьми «фараона» предводительствовал метис [152]по прозвищу «Клинок».
Прозвище это шло от того, что он мастерски владел саблей, излюбленным своим оружием. Шестидесятилетний старик служил иллюстрацией к известному изречению: «Бог Создал белого, бог создал черного, а метисов создал дьявол». Был он упитанным, но не ожиревшим, невысоким, с безжалостными глазами навыкат. Курчавые черные волосы, мясистые негритянские губы придавали его лицу выражение холодного равнодушия. Сидя по-турецки в чем-то вроде Паланкина с навесом, который несли четверо невольников, одетый в легкие восточные одежды с кораллами на шее и золотыми браслетами на руках, он умело руководил отрядом, состоявшим из тридцати отчаянных головорезов. Происходили они из разных частей Африки, но в основном из Занзибара [153], и из суданских племен под названием руга-руга, с незапамятных времен занимавшихся ловлей рабов. Опыт в этом деле у них был накоплен немалый. У некоторых наймитов было огнестрельное оружие, большинство же располагало саблями и дубинками. Люди руга-руга обладали узкими длинными копьями и щитами.
Деревня, которую они окружили ночью, со стороны джунглей была защищена частоколом, но со стороны буша была легко доступна. Нападавшие намеревались загнать негров на берег озера, где их уже ждали лодки. Неожиданность и сила должны были сделать свое дело.
Когда Кисуму, разбуженный криком «улугус» (охота), с оружием в руках выбежал на порог своего дома, деревня уже пылала, а людей гнали к озеру. Сопротивлявшихся безжалостно уничтожали. Вождь собрал вокруг себя с десяток воинов, решив пробираться в джунгли. Рядом бежал его старший сын, наследник, двадцатилетний Мунга. Юноша не потерял голову, не поддался панике. В схватку с нападавшими он не вступал, если только они не вставали на пути, в основном оберегал отца, тот неуклюже ковылял. Джунгли были все ближе. К несчастью, «Клинок» заметил этот маленький отряд и, прихватив несколько отборных головорезов, напал на них у самого края спасительных зарослей.
Разгорелась короткая, ожесточенная схватка. Мунга ловко заслонялся щитом от удара сабли и пытался сам ударить коротким боевым копьем. Однако он напал на искусного фехтовальщика, тот ловко уклонился и попытался достать Мунгу своим излюбленным клинком. Тот в свою очередь избежал удара. Так они и кружили друг возле друга, как лев и леопард. Сын вождя остался тем временем один, остальные воины полегли, либо вместе с его отцом исчезли в джунглях. Окруженный со всех сторон, он решил держаться до конца. Однако враги не собирались его убивать, он представлял для них слишком большую ценность живой. Молодой, атлетически сложенный, искусно владеющий оружием. За такого можно получить хорошую цену. В конце концов, Мунгу ударили дубинкой по голове. Юноша упал и потерял сознание.
На озере Альберта стояли в ожидании две восьмивесельные пузатые лодки, называемые баркасами. В них загоняли и сажали на дно связанных невольников. Туда же сели и кое-кто из нападающих. Сам «Клинок» занял место в собственном баркасе, в нем умещалось совсем немного людей.
«Клинок» сел на корме, под зонтиком, поскольку уже взошло солнце. Он был недоволен, слишком много негров сумело убежать в джунгли, слишком много хижин уцелело. «Надо бы сюда еще вернуться», – думал он, одновременно складывая в уме отчет шефу, в котором он предстал бы В лучшем виде.
Лодки отдалялись от берега, направлялись на север, где у торговцев было убежище. Пленники, связанные, обезумевшие от страха, сидели на дне баркасов, еще не полностью сознавая, что произошло. Они только понимали, что случилось нечто ужасное.
Мунга постепенно приходил в себя. Никаких пут на себе он не чувствовал, видимо, его, когда он потерял сознание, просто швырнули на дно лодки. В основном в ней находились женщины, дети и несколько легко раненных мужчин. Управлял лодкой стоявший на корме негр руга-руга. Стражники подкреплялись, щедро сдабривая пищу алкоголем. Шестнадцать черных гребцов трудились в поте лица. О том, чтобы бороться, нечего было и думать.
Мунга боялся даже поднять голову, чтобы никто не заметил, что он очнулся. В голове стучала одна мысль: «Надо бежать пока плывешь по озеру». Мысль перешла в решение, а решение в действие. Мунга сорвался, как пружина, перемахнул на корму, оттолкнул рулевого и тот с плеском полетел за борт. Мунга выпрыгнул из лодки. Раздались крики, прозвучал выстрел. Все смотрели туда, куда он прыгнул. Мунга же тем временем повернул под водой и поплыл не к берегу, а к середине озера. Прежде чем в лодке что-либо поняли, он сумел набрать воздуха и снова исчез под водой. На губах Мунга чувствовал солоноватый вкус родного озера. Когда он в очередной раз вынырнул, лодка уже сильно отдалилась. Мунга огляделся и начал плыть к восточному берегу. Только сейчас он понял, как мало у него осталось сил. Ссадины и раны горели, щипали. Усталость охватила все тело, а до берега было еще ой как далеко. Пловец терпеливо преодолевал метр за метром, отдыхая время от времени, лежа на спине. Но берег такой, казалось бы, близкий, приближался все медленнее. Мунга почувствовал страх.
XXI
– Неподалеку отсюда, в буше, жила когда-то старая-старая зебра. Такая некрасивая, что все другие зебры над ней смеялись, и такая слабая, что не было у нее сил с ними бегать. Зато она была очень умная.
– Верно, – прервал ее пятилетний малыш. – Зебры умные, нежные, спокойные, – считал он на пальцах. – И никому ничего плохого не делают.
– Не мешай! – прикрикнула на него мать, но тут же спросила:
– А кого зебры боятся?
– Больше всего они боятся львов и леопардов, – горделиво ответил он.
– Молодец! – похвалила мать и рассказывала дальше:
– Как-то раз зебра осталась на водопое одна, потому что могла пить только тогда, когда все остальные уже напились. Зебра в голос расплакалась над своей печальной судьбой и даже не заметила, как подбежал лев и тихонько погладил ее по спине. Только тогда она задрожала от ужаса.
«Ты плачешь, как и все другие зебры. Я хочу тебя утешить и не собираюсь сделать тебе ничего плохого, а ты трясешься от страха», – презрительно сказал лев. Зебра поведала ему о своей печальной судьбе.
«Если уж ты такая несчастная и никому не нужна, так лучше я тебя съем», – заботливо заметил ей лев.
«Конечно, царь зверей! – ответила зебра. – Это будет большая честь для всего моего племени. Только позволь мне, о царь, прежде чем ты это сделаешь, загадать тебе одну загадку. Ведь ты самый сильный и самый мудрый из всех зверей!»
«Согласен. Я и так уж слишком милостив к тебе, раз вообще с тобой разговариваю. Негодяй леопард давно бы уже просто подкрался к тебе и съел бы без всяких лишних предостережений».
Тут как раз подошел леопард и обратился ко льву:
«Почему это ты, о царь, пугаешь это слабое, невинное существо? Если ты такой храбрый, так выбери себе противником того, кто равен тебе».
Хищники начали пофыркивать и кидать грозные взоры друг на друга. Мудрая зебра хотела было выбраться из ловушки, но леопард это заметил:
«Ну-ка, ну-ка, постой! Может, ты все-таки скажешь свою загадку и тогда съест тебя тот, кто ее разгадает. Согласен, о царь?»
«Пусть так и будет», – милостиво разрешил лев.
Зебра с минуту молчала, потом произнесла:
«Кто это такой? У него большие когти и великолепный хвост. Он никого и ничего не боится. В любой схватке побеждает. Способен перегрызть зубами самую твердую кость. Ходит медленно, но бегает очень быстро. Может делать маленькие шажки и совершать высокие прыжки».
«Это лев», – сказал лев.
«Это леопард», – сказал леопард.
И они, естественно, подрались. Боролись они долго. В конце концов лев, поджав хвост, бежал с поля боя, а запыхавшийся леопард решил съесть зебру. Но ее давно уже не было. С той поры разозлившийся леопард ищет льва, а тот от него убегает. И так они все бегают и бегают… – засмеялась Агоа.
Дети с минуту молчали, затем самый младший задумчиво произнес:
– Мамочка! А загадка? Зебра говорила про льва или про леопарда?
– А ты как думаешь? – спросила Агоа.
– Я думаю, что про леопарда.
– А я – что про льва, – сказал другой малыш.
И, естественно, они начали ссориться.
– Успокойтесь! – призвала их к порядку Агоа. – Успокойтесь, мои леопарды и львы, а то я уйду, как та зебра!
– Нет! – завопили малыши.
Кисуму с неохотой оторвался от этой семейной идиллии, но, увы, перед ним стояли более серьезные проблемы. С той поры, как он потерял здоровье, обострилась давнишняя вражда между ним и завидовавшим его авторитету колдуном. Кисуму проявлял интерес к учению христианских миссионеров [149], появившихся в последнее время в этих местах.
В то утро барабан не умолкал ни на минуту, и Кисуму понимал, что вскоре ему придется отбивать нападение колдуна. Ждать пришлось недолго. Колдун предстал перед ним.
– Я беседовал с духами, – провозгласил он после церемониального приветствия.
– Я слышал, – коротко ответил Кисуму.
– К людям пришла беда. Властвуют злые силы…
– Кто-то навел чары, – прервал его Кисуму.
Колдун, ожидавший, что ему будут противоречить, оказался не готов к такому повороту событий. Вождь прямо подсказывал ему решение, к которому он намеревался вести окольным путем.
– Да, – проговорил он, изображая глубокое размышление. – Лев разбойничает в околице. Скот мрет от сонной болезни…
Кисуму еще раз поддакнул. Речь зашла о несчастье, которое здесь, у озера Альберта, в горном климате, никак не могло случиться. Вождь не помнил, чтобы болезнь эта когда-то приходила в деревню. И что самое странное, сонная болезнь не обошла стороной его скот. Не могло быть никакого сомнения, что тут действуют злые силы. Но каких они требуют жертв? Похоже было, что колдун знает, против кого надлежит действовать.
– Много несчастий, – повторил он. – Много их, много… Скот дохнет. Лев разбойничает. Люди могут заболеть… Много, много бед, – чмокал губами, качал головой. – Это духи, злые духи…
Наступило молчание. Они курили трубки, потягивали банановое пиво, взаимно друг друга изучали. Наконец, колдун огласил свой вердикт:
– Это ригилах-сукуо [150]…
Кисуму почувствовал, как сердце его похолодело от страха. Колдун указал на злого духа, который обычно селился в ногах человека. Один из старших сыновей Кисуму, двенадцатилетний Автоний, родился с искривленной стопой правой ноги. Колдун отвел тогда чары и заявил, что усыпил злого духа, но тот может проснуться, когда мальчик вступит в период созревания.
– Ты считаешь, что дух проснулся? – Кисуму поднялся с места и возвышался сейчас над колдуном.
– Да, проснулся! Проснулся! – колдун чувствовал за собой силу, ибо деревенские были на его стороне.
Кисуму снова сел. На них упало столько бед… Кисуму был знаком с христианским учением, позволил окрестить сына, но убежденность, что колдун общается с духами, сидела в нем также непоколебимо, как и все наследство предков.
– Он его отметил! Отметил с детства, – шипел колдун. – Он его выбрал для себя, поселился у него в ноге. И сидит там!
Кисуму не мог оторвать от него глаз.
– Он хотел меня извести. Наслал льва, чтобы тот меня убил… Наслал льва… – шептал он почти в беспамятстве и уже сам не знал, о ком говорит – о сыне или о злом духе.
– Значит, ты понял, вождь. Пусть тебя бережет твой амулет, – уже спокойно проговорил колдун и тяжело поднялся.
Кисуму проводил его, потом снова уселся и стал внимательно вглядываться в Автония, а чем пристальней становился его взгляд, тем больше замечал он в глазах сына хищные отблески, какие запомнились ему в глазах льва.
Агоа тем временем снова рассказывала сказку:
«Однажды удав боа обвился вокруг лианы, чтобы побаловаться, как это делают маленькие мальчики. Как раз мимо проходил слон. Когда он увидел, что змей совсем беззащитен и сам себя связал, слон довольно рассмеялся. Он теперь был хозяином жизни и смерти ловкого ползуна.
«Смилуйся надо мной, слон! Смилуйся!», – умолял его змей.
«А что мне от этого будет?», – слон поднял хобот и стал раскачивать лиану.
«Обещаю, что когда бы ты меня не позвал, я всегда приду к тебе на помощь».
Слон задумался. В его большой голове появилась мысль, что неплохо было бы иметь такого мощного союзника.
«Смилуйся, слон!», – снова просил его боа. – У меня столько маленьких деток… Нехорошо лишать жизни их отца».
«И то правда», – подумал слон, но вслух сказал:
«А ты имел жалость к моим детям, которых душил в изгибах своего громадного тела? Да у них и возможности не было просить тебя о милости. Душил и все… Б-р-р…», – слон тряхнул и раскачал лиану. Боа взлетел к самым верхушкам деревьев.
«Не заслуживает милосердия тот, кто сам не знает жалости. Но я дам тебе шанс… Если ты успеешь развернуться и упасть на землю быстрей, чем я подыму и опущу хобот, чтобы тебя раздавить, ты будешь свободен».
А змею только того и надо было. Он и со слоном вел разговоры не потому, что рассчитывал на жалость, а просто искал способ выбраться из западни. Только слон начал опускать хобот, как боа молниеносно спустился на землю и обвился вокруг слона.
«Ха! Ха! Ха! – засмеялся он. Теперь ты, господин слон, в моей власти. А у меня в сердце нет жалости. Так что, умри!».
И змей стал кусать слона в его толстый живот. Однако слон перенес укусы совсем спокойно, ведь у него на животе очень твердая кожа. Также спокойно он поднял ногу и прижал шею змея. Тот застонал от боли, отпустил слона и снова стал умолять его. Но в ответ слон размозжил ему голову.
«Нет милосердия к тому, кто сам не знает жалости», – повторил он и хоботом забросил тело змея высоко на деревья, где над ним стали издеваться злые обезьяны.»
Агоа закончила рассказ, а дети наперебой стали просить новую сказку.
– Расскажи, как змея соревновалась с леопардом.
– Нет! Об обезьянах и охотнике.
– О том, как газель обманула леопарда.
Кисуму с сожалением положил конец этой сцене. Он кивнул жене, чтобы она шла за ним и сурово посмотрел при этом на Автония. Когда Агоа подбежала к нему, он наклонился и произнес:
– Ригилах-сукуо.
Агоа с трудом подавила крик ужаса, прижав руку к губам, перевела взгляд на играющего с детьми Автония. Мальчик казался веселым, а его увечье почти не было заметно.
Барабан колдуна не смолкал всю ночь. Колдун исполнял ритуальный танец, предшествующий жертвоприношению. Для него это был и танец победы. Он одолел вождя. Весы, определяющие, кто управляет в деревне, явно качнулись в его сторону.
В деревне никто не спал, все в ужасе прислушивались к звукам барабана. Им вторили джунгли своими ночными, таинственными голосами. Утром барабан затих, умолкли и джунгли. Раздавалось лишь тысячеголосое птичье пение. Наступал прекрасный жаркий день. Люди подымались, чтобы заняться своими трудами, ночные животные ложились спать, дневные выходили на охоту.
В деревне Кисуму этот порядок был нарушен. Из нее как раз выходило жуткое шествие, направляющееся к землям пастушьих племен бахима. Так хотел колдун, он объявил, что злые чары пришли оттуда. Вели плачущего Автония, корову, козла, собаку, несли кур.
Мальчик сквозь слезы смотрел на родную хижину, на озеро.
Процессия шла мимо пригорка над водопоем, где лев напал на его отца, мимо полянки, где часто прятался Автоний. На ней стояли холмики термитов [151]. Он любил наблюдение за ними с тех пор, как отец привел его на эту полянку и стал тихонько постукивать по твердым, как броня, зимним холмикам. Молодые термиты кучками выскочили наружу, посчитав, что идет дождь.
Кисуму велел то же делать и сыну. Собранные таким способом насекомые служили острой приправой к однообразной, невкусной, каждодневной пище. Автоний часто приходил сюда, понимая, что термиты необыкновенно подвижны и обладают страшной силой. Куда бы они ни отправились, после них оставалась пустыня. Они способны были очистить местность или сожрать целое дерево с корнями, стволом и ветками. Термиты пробуравливали в нем туннели, нападали изнутри и снаружи. Из остатков дерева они строили шары, высотой в несколько метров, разбить эти шары было невозможно.
Автоний и восхищался термитами и завидовал им. Он не сумел бы этого толком выразить, но он старался им подражать. Невзрачный, тихий, изувеченный, он в то же время был уверен, тверд и подвижен, подобно своим любимым термитам. Из двух противоположных, казалось бы, предназначений этих африканских муравьев – уничтожать и строить – Автоний подсознательно выбрал для себя второе.
Сперва из земли, а потом из дерева он стал создавать похожие на сооружения термитов замки и изваяния.
И вот теперь с покорностью и сожалением он прощался с любимой полянкой, со своими братьями-термитами. Прощался он и с лучшим другом.
Два года назад Автоний наткнулся как-то на остатки гнезда, следы крови и не умеющего летать и еще не оперившегося как следует птенца. Он поднял птенца, ощутил в ладонях его тепло, а затем стук крохотного сердца. Птенец быстро рос и вскоре сравнялся с мальчиком в росте. Когда он начал летать, Автоний был уверен, что птенец быстро о нем забудет. Вовсе нет. Птенец возвращался, постукивал коротким широким, закривленным на конце клювом, выпрашивал лакомство.
Автоний все еще думал о нем, когда процессия достигла земель бахима. Люди Кисуму украдкой пересекли пограничный ручей, миновали полосу буша и снова углубились в джунгли. Здесь они остановились на самом краю, путь их закончился. Автоний в голос рыдал. Стражники переломали ноги животным, чтобы те не могли убежать, порезали кур. Мальчика привязали к дереву. Так должна была быть принесена жертва. Вместе с нею из деревни должны уйти злые духи. Колдун торжествовал, не подозревая, что совсем близко затаилась настоящая опасность.
* * *
События в Каире и Долине царей сильно поколебали то чувство всемогущества, которым давно уже упивался «железный фараон». Эти события больно ударили по его делам, ограничили территорию его деятельности. Его унизили, заставили скрываться. Он глубоко переживал свое унижение, но здесь, в Африке, вблизи озера Альберта, у него оставалось еще достаточно сил, чтобы властвовать без помех. Здесь он мог умножить свои богатства, начать восстанавливать утраченное положение.С давних времен его люди, укрывшись близ тропинок В джунглях, хватали женщин, детей, одиноких мужчин, либо Просто покупали их у вождей, чтобы потом продать в рабство. Теперь «фараон» решил поставить это дело как следует и с большим размахом. Местности по берегам озера Альберта стали его временным государством, в котором Живущие здесь негры были рабами, не больше. «Фараон» решил «очистить» территорию, по очереди захватывая деревни. На его пути оказалась и деревня Кисуму.
Ночь, выбранная для нападения, была сухая, тихая. Люди в деревне Кисуму спокойно спали. Перед рассветом на краю джунглей показались отблески факелов. Через минуту хижины уже ярко пылали. Люди выбегали из Них, устремлялись в сторону буша, чтобы укрыться в высокой траве. Но пылала и степь. Им оставалось погибнуть В огне либо вернуться, чтобы попасть в руки нападавших. Многие пытались пробраться в джунгли и кое-кому это удалось.
Людьми «фараона» предводительствовал метис [152]по прозвищу «Клинок».
Прозвище это шло от того, что он мастерски владел саблей, излюбленным своим оружием. Шестидесятилетний старик служил иллюстрацией к известному изречению: «Бог Создал белого, бог создал черного, а метисов создал дьявол». Был он упитанным, но не ожиревшим, невысоким, с безжалостными глазами навыкат. Курчавые черные волосы, мясистые негритянские губы придавали его лицу выражение холодного равнодушия. Сидя по-турецки в чем-то вроде Паланкина с навесом, который несли четверо невольников, одетый в легкие восточные одежды с кораллами на шее и золотыми браслетами на руках, он умело руководил отрядом, состоявшим из тридцати отчаянных головорезов. Происходили они из разных частей Африки, но в основном из Занзибара [153], и из суданских племен под названием руга-руга, с незапамятных времен занимавшихся ловлей рабов. Опыт в этом деле у них был накоплен немалый. У некоторых наймитов было огнестрельное оружие, большинство же располагало саблями и дубинками. Люди руга-руга обладали узкими длинными копьями и щитами.
Деревня, которую они окружили ночью, со стороны джунглей была защищена частоколом, но со стороны буша была легко доступна. Нападавшие намеревались загнать негров на берег озера, где их уже ждали лодки. Неожиданность и сила должны были сделать свое дело.
Когда Кисуму, разбуженный криком «улугус» (охота), с оружием в руках выбежал на порог своего дома, деревня уже пылала, а людей гнали к озеру. Сопротивлявшихся безжалостно уничтожали. Вождь собрал вокруг себя с десяток воинов, решив пробираться в джунгли. Рядом бежал его старший сын, наследник, двадцатилетний Мунга. Юноша не потерял голову, не поддался панике. В схватку с нападавшими он не вступал, если только они не вставали на пути, в основном оберегал отца, тот неуклюже ковылял. Джунгли были все ближе. К несчастью, «Клинок» заметил этот маленький отряд и, прихватив несколько отборных головорезов, напал на них у самого края спасительных зарослей.
Разгорелась короткая, ожесточенная схватка. Мунга ловко заслонялся щитом от удара сабли и пытался сам ударить коротким боевым копьем. Однако он напал на искусного фехтовальщика, тот ловко уклонился и попытался достать Мунгу своим излюбленным клинком. Тот в свою очередь избежал удара. Так они и кружили друг возле друга, как лев и леопард. Сын вождя остался тем временем один, остальные воины полегли, либо вместе с его отцом исчезли в джунглях. Окруженный со всех сторон, он решил держаться до конца. Однако враги не собирались его убивать, он представлял для них слишком большую ценность живой. Молодой, атлетически сложенный, искусно владеющий оружием. За такого можно получить хорошую цену. В конце концов, Мунгу ударили дубинкой по голове. Юноша упал и потерял сознание.
На озере Альберта стояли в ожидании две восьмивесельные пузатые лодки, называемые баркасами. В них загоняли и сажали на дно связанных невольников. Туда же сели и кое-кто из нападающих. Сам «Клинок» занял место в собственном баркасе, в нем умещалось совсем немного людей.
«Клинок» сел на корме, под зонтиком, поскольку уже взошло солнце. Он был недоволен, слишком много негров сумело убежать в джунгли, слишком много хижин уцелело. «Надо бы сюда еще вернуться», – думал он, одновременно складывая в уме отчет шефу, в котором он предстал бы В лучшем виде.
Лодки отдалялись от берега, направлялись на север, где у торговцев было убежище. Пленники, связанные, обезумевшие от страха, сидели на дне баркасов, еще не полностью сознавая, что произошло. Они только понимали, что случилось нечто ужасное.
Мунга постепенно приходил в себя. Никаких пут на себе он не чувствовал, видимо, его, когда он потерял сознание, просто швырнули на дно лодки. В основном в ней находились женщины, дети и несколько легко раненных мужчин. Управлял лодкой стоявший на корме негр руга-руга. Стражники подкреплялись, щедро сдабривая пищу алкоголем. Шестнадцать черных гребцов трудились в поте лица. О том, чтобы бороться, нечего было и думать.
Мунга боялся даже поднять голову, чтобы никто не заметил, что он очнулся. В голове стучала одна мысль: «Надо бежать пока плывешь по озеру». Мысль перешла в решение, а решение в действие. Мунга сорвался, как пружина, перемахнул на корму, оттолкнул рулевого и тот с плеском полетел за борт. Мунга выпрыгнул из лодки. Раздались крики, прозвучал выстрел. Все смотрели туда, куда он прыгнул. Мунга же тем временем повернул под водой и поплыл не к берегу, а к середине озера. Прежде чем в лодке что-либо поняли, он сумел набрать воздуха и снова исчез под водой. На губах Мунга чувствовал солоноватый вкус родного озера. Когда он в очередной раз вынырнул, лодка уже сильно отдалилась. Мунга огляделся и начал плыть к восточному берегу. Только сейчас он понял, как мало у него осталось сил. Ссадины и раны горели, щипали. Усталость охватила все тело, а до берега было еще ой как далеко. Пловец терпеливо преодолевал метр за метром, отдыхая время от времени, лежа на спине. Но берег такой, казалось бы, близкий, приближался все медленнее. Мунга почувствовал страх.
XXI
Состязание с колдуном
Немногочисленная группа белых путешественников, которых сопровождали аскари
[154]и носильщики, разбила лагерь рядом с озером Альберта.
Несмотря на то, что они имели за плечами тяжелый поход через джунгли и усталость, место для лагеря выбиралось весьма тщательно. Оно должно было отвечать нескольким условиям. Требовалась не очень бросающаяся в глаза, легко обороняемая база, откуда можно было обследовать обширные местности по ту сторону озера, что при таких небольших силах было нелегкой задачей. В конце концов выбор пал на поляну у небольшого ручья, там разместили палатки, обнесли лагерь зерибой [155].
Окружающие их джунгли были полны какой-то непонятной тревогой, звуки тоже были какими-то необычными. Смуга внимательно вслушивался в разговор тамтамов. Они неизменно передавали одно и то же предупреждение остерегаться охотников за рабами на водах Мута Нзига, или озера Альберта. Необходимо было узнать побольше, и Гордон решил разослать по окрестным деревням патрули, состоящие из двух подчиненных ему черных солдат и одного белого.
Племена королевства Буньоро, на территории которого они расположились, с неохотой подчинились правлению англичан, испытывали к белым глубоко укоренившуюся враждебность. Не помогли ни бусы венецианского стекла, ни бусы из кораллов. Все, что удалось узнать, состояло в том, что во главе группы, похищающей нефов на тропинках в джунглях, стоит человек, которого негры называли «инглеза» [156], за то, что он великолепно говорит по-английски.
Как-то утром Смуга вместе с двумя черными солдатами возвращался из деревни бахима. Негры приняли белого и его подарки очень вежливо, но, как и всюду, молчали Приближался поддень. Измученный Смуга задумал устроиться на отдых, но вдруг и ему, и солдатам неожиданно послышался какой-то крик. Насторожившись, они стали пробираться в направлении, откуда он шел. Зрелище, представшее их глазам, морозило кровь в жилах: привязанный к дереву мальчик, а вокруг следы пиршества диких зверей. Смуга жестами задержал черных солдат, чтобы как следует оглядеться. Да, чутье его не обмануло.
С ветвей фигового дерева свисала головой вниз мертвая коза. Видимо, это леопард по своему обыкновению затащил добычу на дерево. Вскоре Смуга увидел и хищника во всем его великолепии. Тот полз по толстой ветке, прижавшись к дереву, почти сливаясь с ним в одно целое. Между листьев проглядывали черные пятна на желто-белом мехе. Глаза его блестели, слышалось глухое ворчание. Смуга понял, что леопард готов к атаке. Он хорошо знал повадки этих животных, знал, что сначала большая кошка спрыгнет на землю. Смуга не торопился: подготовил оружие. Оба черных солдата несколько отступили, готовые стрелять. Смуга старательно прицелился и нажал на курок. Кот замяукал и потерял равновесие. Когти еще какое-то время царапали кору фигового дерева, а затем хищник свалился на землю.
Только теперь один из аскари смог освободить мальчика. Тот был совершенно изможден страхом и голодом. По очереди со Смугой они понесли его в лагерь. Второй солдат остался, чтобы сторожить леопарда, вернее леопардовую шкуру, пока из лагеря не придут негры, которые смогут ее снять и обработать.
Через два дня, ранним утром Новицкий, Вильмовский и один из солдат вышли на очень низкий в этом месте берег озера Альберта. Там между горами и скалами на южном берегу озера они увидели зарево.
– Буш горит! – с тревогой произнес Новицкий.
Вскоре до них донесся какой-то необычный шум, в котором они распознали звуки боя. Внимательно наблюдали они за этой местностью, ожидая, как обернется дело. На озере тем временем появились две большие, напоминающие барки, лодки. Впереди шел небольшой баркас с зеленым флагом на корме. Новицкий следил за этой процессией в бинокль, затем передал его Вильмовскому.
– Трудно поверить своим глазам. Даже не пробуют скрываться.
– Невероятно, но это, видимо, рабы… – начал Вильмовский, но тут черный солдат обратил их внимание на лодку, где что-то происходило. Слышались крики, звучали выстрелы.
Новицкий первым заметил, как рослый негр прыгает в воду.
– Андрей! – крикнул он. – Этот негр, наверное, сбежал!
Сопровождавший их черный солдат влез на дерево.
– Они отплыть! – сообщил он. – Он плыть!
Лодки быстро удалялись на север. Новицкий с Вильмовским подошли к самому озеру. Моряк хладнокровно наблюдал за мелькающей в волнах головой пловца, и начал раздеваться.
– Что ты делаешь, Тадек? – удивился Вильмовский.
– Он ранен или ослабел. Ему не доплыть! – кратко ответил Новицкий, и уже через минуту мощными руками раздвигал воду.
Помощь подоспела вовремя. Мунга с каждой минутой терял силы. Он уже начал сомневаться, что желанный берег вообще существует, как почувствовал, что его поддерживает чья-то сильная рука. От человека он не мог ждать помощи, а потому от всего сердца благодарил божество озера. Правда, выбравшись на берег, он заметил двух человек – еще одного белого и стоящего рядом негра-солдата. Тем не менее он опустился на колени перед своим избавителем, отбивая глубокие поклоны.
– Что ты такое делаешь, братишка? – возмутился моряк.
– Он тебя благодарит! – перевел слова Мунги черный солдат.
Новицкий со значением подмигнул Вильмовскому:
– Ну, вот, теперь меня в Африке божеством признали… Снова повышение.
Мунга не знал, что и подумать об этих странных вазунгу [157], которые его спасли. Были ли это люди или добрые духи? Этот вопрос мучил его на протяжении всего пути, пока он шел за ними к лагерю, и сомнения возросли еще более, когда он увидел Автония, живого, здорового и явно чувствовавшего себя в лагере странных людей, как дома. Мунга любил брата, но не мог переломить веры в приговор, вынесенный Автонию. Так что братья смотрели друг на друга с недоверием и едва обменялись парой слов.
Несмотря на то, что они имели за плечами тяжелый поход через джунгли и усталость, место для лагеря выбиралось весьма тщательно. Оно должно было отвечать нескольким условиям. Требовалась не очень бросающаяся в глаза, легко обороняемая база, откуда можно было обследовать обширные местности по ту сторону озера, что при таких небольших силах было нелегкой задачей. В конце концов выбор пал на поляну у небольшого ручья, там разместили палатки, обнесли лагерь зерибой [155].
Окружающие их джунгли были полны какой-то непонятной тревогой, звуки тоже были какими-то необычными. Смуга внимательно вслушивался в разговор тамтамов. Они неизменно передавали одно и то же предупреждение остерегаться охотников за рабами на водах Мута Нзига, или озера Альберта. Необходимо было узнать побольше, и Гордон решил разослать по окрестным деревням патрули, состоящие из двух подчиненных ему черных солдат и одного белого.
Племена королевства Буньоро, на территории которого они расположились, с неохотой подчинились правлению англичан, испытывали к белым глубоко укоренившуюся враждебность. Не помогли ни бусы венецианского стекла, ни бусы из кораллов. Все, что удалось узнать, состояло в том, что во главе группы, похищающей нефов на тропинках в джунглях, стоит человек, которого негры называли «инглеза» [156], за то, что он великолепно говорит по-английски.
Как-то утром Смуга вместе с двумя черными солдатами возвращался из деревни бахима. Негры приняли белого и его подарки очень вежливо, но, как и всюду, молчали Приближался поддень. Измученный Смуга задумал устроиться на отдых, но вдруг и ему, и солдатам неожиданно послышался какой-то крик. Насторожившись, они стали пробираться в направлении, откуда он шел. Зрелище, представшее их глазам, морозило кровь в жилах: привязанный к дереву мальчик, а вокруг следы пиршества диких зверей. Смуга жестами задержал черных солдат, чтобы как следует оглядеться. Да, чутье его не обмануло.
С ветвей фигового дерева свисала головой вниз мертвая коза. Видимо, это леопард по своему обыкновению затащил добычу на дерево. Вскоре Смуга увидел и хищника во всем его великолепии. Тот полз по толстой ветке, прижавшись к дереву, почти сливаясь с ним в одно целое. Между листьев проглядывали черные пятна на желто-белом мехе. Глаза его блестели, слышалось глухое ворчание. Смуга понял, что леопард готов к атаке. Он хорошо знал повадки этих животных, знал, что сначала большая кошка спрыгнет на землю. Смуга не торопился: подготовил оружие. Оба черных солдата несколько отступили, готовые стрелять. Смуга старательно прицелился и нажал на курок. Кот замяукал и потерял равновесие. Когти еще какое-то время царапали кору фигового дерева, а затем хищник свалился на землю.
Только теперь один из аскари смог освободить мальчика. Тот был совершенно изможден страхом и голодом. По очереди со Смугой они понесли его в лагерь. Второй солдат остался, чтобы сторожить леопарда, вернее леопардовую шкуру, пока из лагеря не придут негры, которые смогут ее снять и обработать.
Через два дня, ранним утром Новицкий, Вильмовский и один из солдат вышли на очень низкий в этом месте берег озера Альберта. Там между горами и скалами на южном берегу озера они увидели зарево.
– Буш горит! – с тревогой произнес Новицкий.
Вскоре до них донесся какой-то необычный шум, в котором они распознали звуки боя. Внимательно наблюдали они за этой местностью, ожидая, как обернется дело. На озере тем временем появились две большие, напоминающие барки, лодки. Впереди шел небольшой баркас с зеленым флагом на корме. Новицкий следил за этой процессией в бинокль, затем передал его Вильмовскому.
– Трудно поверить своим глазам. Даже не пробуют скрываться.
– Невероятно, но это, видимо, рабы… – начал Вильмовский, но тут черный солдат обратил их внимание на лодку, где что-то происходило. Слышались крики, звучали выстрелы.
Новицкий первым заметил, как рослый негр прыгает в воду.
– Андрей! – крикнул он. – Этот негр, наверное, сбежал!
Сопровождавший их черный солдат влез на дерево.
– Они отплыть! – сообщил он. – Он плыть!
Лодки быстро удалялись на север. Новицкий с Вильмовским подошли к самому озеру. Моряк хладнокровно наблюдал за мелькающей в волнах головой пловца, и начал раздеваться.
– Что ты делаешь, Тадек? – удивился Вильмовский.
– Он ранен или ослабел. Ему не доплыть! – кратко ответил Новицкий, и уже через минуту мощными руками раздвигал воду.
Помощь подоспела вовремя. Мунга с каждой минутой терял силы. Он уже начал сомневаться, что желанный берег вообще существует, как почувствовал, что его поддерживает чья-то сильная рука. От человека он не мог ждать помощи, а потому от всего сердца благодарил божество озера. Правда, выбравшись на берег, он заметил двух человек – еще одного белого и стоящего рядом негра-солдата. Тем не менее он опустился на колени перед своим избавителем, отбивая глубокие поклоны.
– Что ты такое делаешь, братишка? – возмутился моряк.
– Он тебя благодарит! – перевел слова Мунги черный солдат.
Новицкий со значением подмигнул Вильмовскому:
– Ну, вот, теперь меня в Африке божеством признали… Снова повышение.
Мунга не знал, что и подумать об этих странных вазунгу [157], которые его спасли. Были ли это люди или добрые духи? Этот вопрос мучил его на протяжении всего пути, пока он шел за ними к лагерю, и сомнения возросли еще более, когда он увидел Автония, живого, здорового и явно чувствовавшего себя в лагере странных людей, как дома. Мунга любил брата, но не мог переломить веры в приговор, вынесенный Автонию. Так что братья смотрели друг на друга с недоверием и едва обменялись парой слов.