Как-то раз Лидия Ивановна, заведующая четвертым отделением, попросила меня посмотреть соматическое состояние одной больной, которой накануне ввели сульфозин, препарат, который весьма сильно ослабляет физическое состояние. Больная эта была молодая женщина по имени Ольга Пролетова. Она накануне подралась с другой больной и сильно ее изувечила. Санитарка вышла на пару минут из столовой, а когда вернулась, увидела у Ольги на щеке свежую царапину, а на полу лежала другая больная со сломанным предплечьем и несколькими сломанными ребрами. Побитую больную отправили в травматологию, а победительнице сделали сульфозиновый крест, то есть ввели по кубику сульфозина в плечи и в бедра. Сульфозин - это тончайшая взвесь серы в персиковом масле, и при внутримышечном введении вызывает очень сильную боль в месте введения, а также общую астению и высокую температуру.
Я вошел в палату, щелкнув трехгранником, и тихо приблизился к кровати больной. Она лежала, разметав по постели наколотые сульфозином руки и ноги, и лицо ее пламенело от сжигавшего ее сульфозинового жара. Заслышав шаги, она напряглась, и ее симпатичное лицо вдруг злобно исказилось. Но увидев меня, она сразу изменила выражение лица с озлобленного на приветливое.
- Присаживайтесь, Алексей Валерьевич, в ногах правды нет - сказала она приятным, чуть сипловатым голосом. Я снял с шеи фонендоскоп и потоптался вокруг кровати, ища стул.
- Какой вы жеманный, доктор! - Ольга посмотрела на меня каким-то глубоким, странно волнующим взглядом - Что вы так уж боитесь присесть на девичью постельку? Я присел на краешек кровати, попросил больную приподнять рубашку и принялся слушать сердечные тоны.
Почти сразу же больная незаметно и мягко подвинулась и прижалась своим горячим боком прямо к моему бедру. Ее кожа жгла мое бедро даже через одежду. Затем больная неожиданно взяла мою руку, державшую фонендоскоп и слегка потянула за кисть, так что мои пальцы коснулись ее упругого коричневого соска. От этого прикосновения Ольга слегка вздрогнула и то ли вздохнула, то ли всхлипнула, коротко и глубоко. Я передвинул фонендоскоп.
- Ну как мое сердце? - серьезно спросила Ольга, снова близко заглянув мне в глаза, - Оно бьется?
Моей руке, державшей фонендоскоп, неожиданно стало очень приятно, ощущение было, как в детстве, когда родители брали меня на руки из кроватки. И почти сразу я увидел, отчего стало приятно моей руке: Ольга гладила ее своей рукой нежно-нежно, и ее горячая рука была необыкновенно мягка и вкрадчива, она обволакивала мою кисть и запястье изнывающе сладкой истомой, и эти ощущения от руки неожиданно стали уходить в плечо и в шею, а оттуда вниз к животу и между бедер.
Мне вдруг показалось, что у меня внутри что-то оборвалось, как бывает, когда падаешь во сне, и я вдруг ощутил, что мне сильно не хватает воздуха. Я глубоко вздохнул и вынул фонендоскоп из ушей свободной левой рукой. В это время Ольга, коротко ойкнув от боли, подняла другую руку и, взяв мою правую руку уже двумя горячими руками, мягко поднесла ее к своему лицу и прислонила ладонью к своей горячей щеке, а затем, слегка повернув голову, стала водить по моей ладони мягкими, нежными губами, изредка коротко прикасаясь языком и слегка прикусывая зубами подушечки моей ладони.
Странно, но в таком мало подходящем месте, каким была вонючая, душная палата для душевнобольных, на меня вдруг снизошел такой порыв нежности и желания, которого я никогда не испытывал ни с Леночкой-Пеночкой, ни с кем из других женщин, которых у меня было в моей жизни, если честно, совсем мало. Почти не понимая, что я делаю, я протянул свободную левую руку и стал гладить и перебирать спутанные волосы Ольги, нежно водить пальцем по ее мохнатым бровям, и вокруг мягких, нежных губ, гладить подушечками пальцев завитки хрящей ее аккуратного уха, а потом веки и длинные ресницы.
Вдруг Ольга неожиданно поймала мой палец губами и забрала его глубоко в рот, засасывая все глубже и слегка прикусывая зубами. При этом она закрыла глаза, по ее телу прошла волной легкая судорога, и Ольга коротко застонала, а затем она выпустила влажный палец на свободу, открыла глаза и снова посмотрела на меня этим глубоким, бездонным взглядом серо-зеленых глаз, в котором я тонул, как муравей в колодце. Я с огромным трудом заставил себя оторваться от этого взгляда и встать.
- Алексей Валерьевич, я надеюсь, вы меня не оставите своими заботами? - осведомилась Ольга.
- Да-да, я к вам еще зайду - торопливо сказал я и быстро вышел из палаты, судорожно вытирая палец об халат, чтобы не ощущать на нем влагу этой женщины и остудить себя.
Меня трясло от возбуждения, и как ни ужасно это сознавать, от дикого, свирепого, никогда раньше не испытанного сексуального желания. Да, я хотел эту лихорадящую от сульфозина больную грязноватую женщину, желал ее, как ни одну женщину до нее, желал неистово и страстно. Как ни странно, ее боль и лихорадка не мешали этому желанию, а напротив, увеличивали его. Я видел ее боль, и я чувствовал, что эта боль и лихорадка не глушит, а напротив, странным образом подогревает ее нежность, обостряя ее, как пряные специи обостряют вкус пищи, и у меня немедленно возникло острое и сильное ответное чувство.
Мне хотелось войти в эту женщину глубоко до боли, так чтобы изнутри ощутить ее боль и ее нежность. Я понимал, что почти не способен контролировать себя и сомневался, что мне удастся удержать себя в руках в следующий раз. И что самое смешное, я понимал, что она разбудила во мне это чувство играючи. А главное, я понимал еще и то, что и Ольга все это отлично знала сама и прекрасно видела мое состояние, несмотря на высокую температуру и боль.
Я взял историю болезни и стал записывать терапевтический статус: тоны сердца ритмичны, умеренная тахикардия, в легких везикулярное дыхание, единичные сухие хрипы… Я неожиданно перестал писать и открыл историю сначала. Итак, Пролетова Ольга Андреевна, год рождения… поступила в отделение… диагноз: последствие органического поражения ЦНС (перелом основания черепа и сотрясение мозга тяжелой степени), осложненное психопатизацией и алкоголизацией. Анамнез жизни: росла и развивалась нормально, в школе училась на хорошо и отлично, много читала помимо школьной программы, выступала в школьном драмкружке, замечательно рисовала. После школы - Строгановка, затем работала художником-оформителем в богатеньком "ящике", одновременно серьезно занималась живописью. Хорошая зарплата, много друзей, посиделки за полночь с вином и разговорами о жизни, искусстве и вообще… А потом работа запоями - долгие недели подряд все вечера и ночи с холстами, красками и мольбертами… По выходным - выезды на природу и н городские окраины с этюдником… Пять раз участвовала в коллективных выставках молодых художников, несколько работ были отмечены солидными дипломами. Потом - страстная любовь, а еще меньше чем через год - разрыв с любимым, завершившийся трагическим броском под автобус с целью поставить последнюю точку над i. И результат - четыре месяца в отделении нейротравмы. После выписки - год на инвалидности. Потом инвалидность сняли. Восстановилась на работе в "ящике". Еще через полгода в характере больной стали отмечаться возрастающая неуживчивость, частые вспышки гнева, конфликтность, брутальность. В этот период у больной начались периодические запои. В течение запоя выпивала более двадцати бутылок шампанского, более крепких напитков и суррогатов алкоголя не употребляла. Больную уволили из "ящика" за прогулы и появление в пьяном виде на работе. Устроилась художником- дизайнером на кондитерскую фабрику, вскоре потеряла работу и там, а потом устраивалась на работу и увольнялась еще несколько раз. В конце концов, устроилась рабочей в овощной магазин. Живет с матерью, отец умер от инфаркта семь лет назад. В последний запой стала продавать вещи из дома, произошел конфликт с матерью, перешедший в борьбу, мать вызвала психиатрическую бригаду, утверждала что была жестоко избита дочерью, демонстрировала ссадины и синяки. Больная в приемное отделении доставлена в средней степени алкогольного опьянения, ведет себя адекватно, конфликт с матерью не отрицает, но отрицает, что наносила ей побои. Против госпитализации не возражает, понимает, что надо лечиться… Я захлопнул историю болезни и ушел в себя.
Как странно, мы ведь такие разные люди! Почему же прелюдия к нашему мистическому слиянию произошла так неожиданно легко и быстро? В чем здесь причина? Я понимал, что то, что произошло между мной и этой странной женщиной с больной головой, это еще не само мистическое слияние, а только пролог к нему, а само слияние еще впереди, и оно неизбежно, и от понимания этой неизбежности между нами образовалась какая-то сверхестественная связь, и с того самого дня я начал покорно ждать развития этой связи, я ждал продолжения с мне самому непонятным мистическим чувством неизбежности, и в этом чувстве сочетались одновременно любопытство, надежда и некий подсознательный страх, который ни ко мне, ни к этой больной прямо не относился, но тем не менее, упрямо не желал исчезать.
Скорее всего, это был страх того, что эта женщина может запросто перевернуть мою жизнь, и я не в силах буду что-либо сделать. Тем не менее, еще через несколько дней я начал сознавать, что я не только покорно жду продолжения этой странной связи, но и жажду его и буду рад воспользоваться любым случаем, если только он представится, а если не представится, то я начну этот случай искать. Я боялся этого случая и в то же время страстно жаждал его.
Продолжение наступило во время моего дежурства по отделению. Вообще говоря, полагалось, чтобы один из врачей дежурил по обоим хроническим отделениям - мужскому и женскому - в выходные дни, и мне досталась одна из суббот, то есть с восьми утра в субботу и до восьми утра в воскресенье - ровно сутки. Я приехал рано утром, заступил на дежурство и начал свой обход с мужского отделения. Там было все спокойно, и больной Янчов мирно играл в шахматы с другим больным, тихим шизофреником по фамилии кажется Черемных или как-то похоже. Черемных рассеянно поставил коня, походив им как пешкой. Янчов поправил его, Черемных извинился, и игра продолжилась своим чередом. Я перекочевал в женское отделение и прошелся по палатам, оставив Ольгину палату напоследок. И там тоже все было спокойно.
Наконец я зашел в палату, где лежала Ольга, и чувствовал, что мое сердце глухо ухает в грудной клетке. Ольга сидела на постели в опрятном свежевыстиранном халате, она видимо только недавно помыла голову, и волосы ее распушились. Я обратил внимание, что у нее красивые руки и изящная нежная шея с пульсирующей жилкой в области кивательных мышц. Глаза у Ольги были большие, серо-зеленые, с пушистыми длинными ресницами, но не загнутыми, а прямыми. У нее был прямой продолговатый нос с маленькой острой горбинкой и резким, но изящным вырезом ноздрей, чуть выдающиеся скулы и чувственный рот с сухими, немного потрескавшимися губами, обнажавший при улыбке ровные желтоватые зубы, которые из-за острых клычков имели хищные очертания, напоминая мне о каком-то небольшом хищнике - лисице или кунице.
- Здравствуйте, Алексей Валерьевич! - сказала Ольга и заглянула мне в глаза уже знакомым мне глубоким взглядом - Я вас ждала. Вообще, я вас уже давно жду. Мне бы очень хотелось с вами поговорить.
- Я взял стул у стенки и придвинул его к Ольгиной кровати.
- Да нет, не здесь. Если не возражаете, я хотела бы поговорить с вами наедине, ведь сегодня выходной, в ординаторской никого нет, и нам никто не помешает побеседовать.
У меня неожиданно пересохло в горле, а сердце забилось сильными толчками. Не знаю, о чем думали пять остальных обитательниц этой палаты, но если бы они были способны нормально думать, то вероятно, они подумали о том же, о чем подумал я. Впрочем, они молчали, и те из них, кто способен был реагировать на мое появление, тупо ждали окончания обхода.
- Алексей Валерьевич, если вы не возражаете, я хотела бы нарисовать ваш портрет карандашом на бумаге. Я надеюсь, у вас найдется полчаса времени для больного художника?.
Мы прошли в ординаторскую, и Ольга задержалась у двери, пропустив меня вперед, а затем закрыла дверь на щеколду и повернула ключ в замочной скважине. Я увидел это движение, и неожиданно вспомнил, что то же самое сделала Леночка-Пеночка, когда я пришел к ней в гости в общежитие. Но в этот раз все было не так, и я испытывал совсем другие чувства. Тогда я был, можно сказать, грубо изнасилован, так как Лена перешла к активным женским действиям, которые не имели ничего общего с нашими предшествующими платоническими поцелуями, и она преодолела эту "дистанцию огромного размера", не дав себе труда меня к этому сколько нибудь подготовить. Вот поэтому я и чувствовал тогда фальшь, хотя не мог понять, в чем дело. Теперь же я был подготовлен вполне и ясно сознавал, что то, что сейчас случится, должно случиться неизбежно и закономерно, и поэтому я не выразил никакого протеста, когда Ольга заперла дверь, метнув при этом на меня короткий, многозначительный взгляд.
Я решился нарушить молчание:
- Вы знаете, Оля, вы мне напоминаете какого-то зверька, маленького но хищного, особенно когда улыбаетесь. Что-то типа лисицы или куницы…
- Я знаю, Алеша - Ольга неожиданно назвала меня просто по имени, как будто она была у меня в гостях, и мы были сто лет знакомы. До этого никто и никогда не звал меня Алешей. Родители всегда звали меня Ленькой, а в институте называли Лешей, а чаще Алексеем, видимо из-за моих габаритов - Я знаю, Алеша. Только не лисица и не куница, а мюпсик.
- Мюпсик? - удивился я - Никогда не слышал про такого зверька.
- А про него и не надо слышать - ответила Ольга - На него можно просто посмотреть. Ольга подошла ко мне очень близко и улыбнулась своей улыбкой хищного, но симпатичного зверька.
- Да, действительно мюпсик - согласился я, и вдруг неожиданно для себя порывисто обнял Ольгу и крепко прижал ее к себе.
Ольгино тело было небольшим, упругим и крепким, и когда я прижал ее к себе, по ее телу прошла волной уже знакомая мне сладкая чувственная дрожь. Ольгины губы скользнули по моим губам, они были сухие и мягкие, я провел языком по ее ровным зубам, они были прохладно-скользкие и приятно отдавали запахом мяты. Ольга подразнила меня языком, отвечая на мой поцелуй, а затем мюпсик выскользнул из моих объятий, уселся на стул и неожиданно вновь превратился в серьезную Ольгу. Она сидела на стуле и опять смотрела мне в глаза своим странным взглядом.
- У вас найдутся карандаш и бумага? - спросила Ольга - Я действительно хочу вас рисовать. Не только рисовать, гм… но сперва рисовать! Потерпим полчаса ради искусства? Вы не возражаете?
Разумеется, я не возражал.
Ольга усадила меня на стул у окна, придирчиво подбирая поворот моей головы по отношению к свету, затем уселась напротив меня на стуле по-турецки, с листом бумаги, положенным на твердую папку, и заскрипела карандашом. Взгляд Ольги разительно изменился, он был теперь не глубокий, а скорее острый, царапающий. Ольгины глаза как бы слизывали изображение с моего лица. Это был взгляд не Ольги-женщины и не Ольги-мюпсика, это был взгляд Ольги-художника. Карандаш скрипел довольно бойко, но минут через двадцать моя шея начала постепенно неметь.
- Еще пять минут потерпите, Алеша, и все.
- Ничего-ничего, Олечка, работайте, я в порядке - ответил я и улыбнулся ей.
Ольга не ответила на улыбку, она была всецело поглощена работой. Наконец она слезла со стула и положила лист на стол.
В первый момент я не узнал себя на рисунке, потому что ракурс был такой, в котором невозможно увидеть себя в зеркале. В следующее мгновенье я узнал свои черты. Да это без сомнения был я. Но… не совсем я. С рисунка на меня смотрело лицо философа, которому можно было дать на вид лет пятьдесят, но при этом все черты этого лица были определенно моими. И на этом лице было выражение мудрой, сосредоточенной печали, понимания жизни и как бы усталости от нее. Какими художественными средствами Ольга этого добилась, я не могу сказать, потому что я не художник.
Портрет этот я бережно храню до сих пор, и надеюсь со временем стать похожим на него. В какой-то мере этот портрет, это выражение, для меня - точка отсчета. Мистическое слияние началось. Ведь Ольга ничего не знала про принцип жирового тела, да что там - она вообще меня не знала! Не знала, но почувствовала каким-то непонятным потрясающим чутьем, и сразу безошибочно ухватила главную идею моей жизни и сумела отразить ее в рисунке столь пикантно и оригинально за каких-нибудь полчаса.
Я посмотрел на свой портрет и покачал головой: "Да, Олечка, вам палец в рот не клади!". Ольга посмотрела мне в глаза увлажнившимся взглядом: "Алешенька, за эту работу я расчитываю получить от Вас не только ваш палец! Вы меня понимаете? Скажите, Вы когда нибудь чувствовали настоящую тоску? А вас когда-нибудь держали подолгу взаперти? Нет, Вы меня не понимаете, я вижу по глазам. А Вы вообще хорошо понимаете женщин? Мне кажется, что ни капельки! Но это ничего, я вас сейчас научу." Последние слова Ольга не проговорила, а почти прошептала сквозь неопределенную, влекущую улыбку, медленно и сладострастно, глубоким, воркующим шепотом, таким же глубоким, как ее взгляд.
Этот шепот прозвучал для меня как зов, как сигнал. Я словно лунатик пошел к Ольге навстречу и раскрыл руки чтобы ее обнять. Я не успел сомкнуть свои объятия, потому что Ольга слегка уперлась мне руками в грудь, не давая себя обнять:
- Подождите, Алешенька, вы забыли постелить нашу постель. Я хочу, чтобы вы меня уложили в постель, а не на казенный диван. Я рванулся к шкафу, чтобы схватить простыню, но Ольга повисла у меня на руке и спросила:
- Алеша, вы куда-то торопитесь? Может быть, мне уйти?
- Нет, что ты, Оля! - испугался я.
- Тогда не суетитесь, пожалуйста! Я не люблю, когда такие большие мужчины так суетятся. Ольга прильнула ко мне, и поцеловала меня мягко и нежно, а затем неожиданно слегка прикусила мне верхнюю губу и выскользнула из моих рук:
- Стелите простынку, а я заправлю одеяло в пододеяльник - деловито сказала Ольга. Мюпсик умел обворожительно смотреть, нежно целовать и наносить тонкие, деликатные укусы.
Я изо всех сил заставлял себя не спешить и чувствовал свое прерывистое дыхание. А Ольга напротив, умиротворенно возилась с постелью, любовно взбивая безобразный клочковатый ком казенной подушки и расправляя на ней наволочку. Наконец, постель была постелена, Ольга подошла ко мне и стала мелкими, отточенными движениями одной руки расстегивать пуговицы на моем халате сверху вниз, одновременно расстегиваясь сама другой рукой. Ольга несильно распахнула свой халат, и я увидел, что на ней нет трусиков. Значит, она все расчитала заранее. Затем она расстегнула мои джинсы, и я несколько смущенно сбросил их вниз к ногам и переступил через них. Ольга проделала то же самое с моими плавками, заставив меня переступить еще раз, а затем, распахнув мой халат и рубашку, она крепко прижалась ко мне всем телом. Соприкосновение нашей кожи из-под одежды чувствовалось остро, немножко по-воровски и намекало на что-то еще, гораздо более острое и волнующее.
Ольгины руки взяли мои руки и повлекли их вниз, она положила мои руки себе на ягодицы:
- Алеша, приподнимите меня, я хочу чувствовать Вас внутри! Я приподнял Ольгу руками за ягодицы, опираясь своей поясницей об массивный стол, она слегка развела ноги, и я почувствовал, как она поймав между бедер моего утенка, медленно и сладостно погружает его в свою плоть. Почувствовав меня внутри себя, Ольга вдруг откинулась назад и посмотрела мне в глаза торжествующим взглядом победительницы, чуть насмешливо и иронично, а затем глаза ее закрылись, она глухо застонала, и вместе со стоном тело ее пронизала такая судорога, что вместе с ней вздрогнул и я, и при этом мне неожиданно вспомнился больной Янчов.
Ольга крепко обхватила меня за шею и за плечи обеими руками, сильно прижалась ко мне своей упругой грудью с твердыми сосками, которые приятно щекотали мне кожу груди, впилась в мой рот глубоким хищным поцелуем и стала ритмично и глубоко работать бедрами. Гамма получаемых мной ощущений была такова, что я понял, что все отношения с женским полом, которые я имел до сих пор, можно считать недействительными. Действительной, реальной женщиной была только Ольга, которая превратилась в маленький живой ураган, и я находился в центре, внутри этого урагана.
Неожиданно ураган сменился полным штилем, Ольга обмякла, разжала объятия и глубоко, но ровно и легко дыша, сползла с меня и встала на пол. На лбу ее обозначилась вертикальная морщинка между бровей, рот был влажен и полуоткрыт. Ольга рывком сбросила свой халат и знаком показала мне сделать то же самое. Затем Ольга улеглась на постель, увлекая меня за собой. В перерыве между серией поцелуев Ольга сказала:
- Алешенька, вот теперь мне понадобится ваш пальчик. Она взяла мою руку и потянула ее, поместив ее у себя между бедер. Она удивительно мягко и точно показывала своими пальцами тот путь, который должен был проделать мой палец, в результате чего он оказался глубоко внутри. Там внутри, в принципе, было все то же самое, что я нащупывал там при пальцевом обследовании женщин на цикле по гинекологии. Но тогда на моей руке была грубая резиновая перчатка, и я не чувствовал ничего, а сейчас ощущения живой, влажной, горячей вибрирующей плоти, в которую был погружен мой палец, волновали меня почти также сильно, как когда там был предназначенный для этого орган.
Ольга крепче обхватила бедрами мою руку, прижимая ее своей, и поцеловала меня сперва нежно и мягко, а затем жестким свирепым поцелуем, а вокруг пальца вновь начал бушевать живой ураган из Ольгиной плоти. Другой рукой Ольга гладила и ласкала моего утенка, низ живота и промежность, и ее быстрые нежные пальцы совершали разнообразные и совершенно бесстыдные движения, и от прикосновений этих бесстыдных пальцев, то сладких, то острых, по всему моему телу разливалось такое же бесстыдное, утробное, животное удовольствие, которого я пожалуй раньше никогда не испытывал за всю жизнь. В какой-то момент Ольга сделала резкий глубокий вдох, сильно развела бедра и вновь со стоном погрузила меня в себя. Сквозь стон Ольга произнесла:
- Теперь надо сильно, очень сильно! Алеша, будьте мужчиной, сильным мужчиной! Сделайте это свирепо и решительно!
Я глубоко вздохнул и начал неистово работать тазом, Ольга возвращала мои движения с той же бешеной силой. В какой-то момент я почувствовал, что Ольга дышит в такт нашим возвратно-поступательным движениям, я прижался к ее лицу, впился губами в ее рот, глубоко погрузив язык Ольге между зубами, и задышал носом, синхронно с ней. Дышать сразу стало намного легче и приятней, наше дыхание слилось, и было ощущение, что наши тела тоже полностью слились, и я перестал отличать, где Ольгино тело, а где мое. Так продолжалось еще какое-то время, во все возрастающем темпе, и неожиданно мой глубоко погруженный в Ольгу утенок почувствовал, что влажный жар в недрах ее тела вдруг сменился на удивительную, потрясающе приятную прохладу, и одновременно Ольгино тело все завибрировало мелкой, сладостной дрожью, а вслед за этим я услышал свой собственный стон, меня спеленала судорога, и началось пульсирующее семяизвержение, такое сильное, что его каждый удар я чувствовал как выстрел. Ольга со сдавленным криком извернулась как змея, набросилась на моего утенка ртом, так что он оказался глубоко внутри, чуть ли не около горла, нежно взяла рукой мою мошонку, слегка сжала ее и сделала несколько резких судорожных глотков. С каждым своим выстрелом и ее глотком я извергал из себя океаны нежности и наслаждения. Наконец, мой утенок отдал все до последней капли, и мы улеглись на постели рядом, с сильно и часто бьющимися сердцами, все еще тяжело, возбужденно дыша и нервно, а потом все более спокойно и нежно лаская друг друга.
Через какое-то время наши сердца умерили свой неистовый бег, дыхание успокоилось, и наши горячие тела тоже немного остыли. Мы лежали молча, спокойно и отрешенно. Я неожиданно почувствовал себя как в далеком детстве, как будто родители только что положили меня в кроватку, взяв перед этим на руки и приласкав. Все лишнее, тягостное, раздражающее ушло из моего внутреннего мира, мне казалось, что он вдруг странно уменьшился, что все тяжелое и враждебное, что произошло со мной за эти годы, произошло вовсе не со мной, а с кем-то еще. Исчез тяжелый внутренний камень, который я носил в своей душе много лет, уже почти и не ощущая его тяжести из-за этой многолетней привычки. Каким-то непостижимым образом я знал, что этот камень обязательно вернется на положенное место, и вернется очень скоро, но в этот момент я не хотел об этом думать и наслаждался только чудесным ощущением покоя и умиротворенности. Судя по Ольгиному выражению лица, она переживала то же самое. Так прошло минут десять.
Я вошел в палату, щелкнув трехгранником, и тихо приблизился к кровати больной. Она лежала, разметав по постели наколотые сульфозином руки и ноги, и лицо ее пламенело от сжигавшего ее сульфозинового жара. Заслышав шаги, она напряглась, и ее симпатичное лицо вдруг злобно исказилось. Но увидев меня, она сразу изменила выражение лица с озлобленного на приветливое.
- Присаживайтесь, Алексей Валерьевич, в ногах правды нет - сказала она приятным, чуть сипловатым голосом. Я снял с шеи фонендоскоп и потоптался вокруг кровати, ища стул.
- Какой вы жеманный, доктор! - Ольга посмотрела на меня каким-то глубоким, странно волнующим взглядом - Что вы так уж боитесь присесть на девичью постельку? Я присел на краешек кровати, попросил больную приподнять рубашку и принялся слушать сердечные тоны.
Почти сразу же больная незаметно и мягко подвинулась и прижалась своим горячим боком прямо к моему бедру. Ее кожа жгла мое бедро даже через одежду. Затем больная неожиданно взяла мою руку, державшую фонендоскоп и слегка потянула за кисть, так что мои пальцы коснулись ее упругого коричневого соска. От этого прикосновения Ольга слегка вздрогнула и то ли вздохнула, то ли всхлипнула, коротко и глубоко. Я передвинул фонендоскоп.
- Ну как мое сердце? - серьезно спросила Ольга, снова близко заглянув мне в глаза, - Оно бьется?
Моей руке, державшей фонендоскоп, неожиданно стало очень приятно, ощущение было, как в детстве, когда родители брали меня на руки из кроватки. И почти сразу я увидел, отчего стало приятно моей руке: Ольга гладила ее своей рукой нежно-нежно, и ее горячая рука была необыкновенно мягка и вкрадчива, она обволакивала мою кисть и запястье изнывающе сладкой истомой, и эти ощущения от руки неожиданно стали уходить в плечо и в шею, а оттуда вниз к животу и между бедер.
Мне вдруг показалось, что у меня внутри что-то оборвалось, как бывает, когда падаешь во сне, и я вдруг ощутил, что мне сильно не хватает воздуха. Я глубоко вздохнул и вынул фонендоскоп из ушей свободной левой рукой. В это время Ольга, коротко ойкнув от боли, подняла другую руку и, взяв мою правую руку уже двумя горячими руками, мягко поднесла ее к своему лицу и прислонила ладонью к своей горячей щеке, а затем, слегка повернув голову, стала водить по моей ладони мягкими, нежными губами, изредка коротко прикасаясь языком и слегка прикусывая зубами подушечки моей ладони.
Странно, но в таком мало подходящем месте, каким была вонючая, душная палата для душевнобольных, на меня вдруг снизошел такой порыв нежности и желания, которого я никогда не испытывал ни с Леночкой-Пеночкой, ни с кем из других женщин, которых у меня было в моей жизни, если честно, совсем мало. Почти не понимая, что я делаю, я протянул свободную левую руку и стал гладить и перебирать спутанные волосы Ольги, нежно водить пальцем по ее мохнатым бровям, и вокруг мягких, нежных губ, гладить подушечками пальцев завитки хрящей ее аккуратного уха, а потом веки и длинные ресницы.
Вдруг Ольга неожиданно поймала мой палец губами и забрала его глубоко в рот, засасывая все глубже и слегка прикусывая зубами. При этом она закрыла глаза, по ее телу прошла волной легкая судорога, и Ольга коротко застонала, а затем она выпустила влажный палец на свободу, открыла глаза и снова посмотрела на меня этим глубоким, бездонным взглядом серо-зеленых глаз, в котором я тонул, как муравей в колодце. Я с огромным трудом заставил себя оторваться от этого взгляда и встать.
- Алексей Валерьевич, я надеюсь, вы меня не оставите своими заботами? - осведомилась Ольга.
- Да-да, я к вам еще зайду - торопливо сказал я и быстро вышел из палаты, судорожно вытирая палец об халат, чтобы не ощущать на нем влагу этой женщины и остудить себя.
Меня трясло от возбуждения, и как ни ужасно это сознавать, от дикого, свирепого, никогда раньше не испытанного сексуального желания. Да, я хотел эту лихорадящую от сульфозина больную грязноватую женщину, желал ее, как ни одну женщину до нее, желал неистово и страстно. Как ни странно, ее боль и лихорадка не мешали этому желанию, а напротив, увеличивали его. Я видел ее боль, и я чувствовал, что эта боль и лихорадка не глушит, а напротив, странным образом подогревает ее нежность, обостряя ее, как пряные специи обостряют вкус пищи, и у меня немедленно возникло острое и сильное ответное чувство.
Мне хотелось войти в эту женщину глубоко до боли, так чтобы изнутри ощутить ее боль и ее нежность. Я понимал, что почти не способен контролировать себя и сомневался, что мне удастся удержать себя в руках в следующий раз. И что самое смешное, я понимал, что она разбудила во мне это чувство играючи. А главное, я понимал еще и то, что и Ольга все это отлично знала сама и прекрасно видела мое состояние, несмотря на высокую температуру и боль.
Я взял историю болезни и стал записывать терапевтический статус: тоны сердца ритмичны, умеренная тахикардия, в легких везикулярное дыхание, единичные сухие хрипы… Я неожиданно перестал писать и открыл историю сначала. Итак, Пролетова Ольга Андреевна, год рождения… поступила в отделение… диагноз: последствие органического поражения ЦНС (перелом основания черепа и сотрясение мозга тяжелой степени), осложненное психопатизацией и алкоголизацией. Анамнез жизни: росла и развивалась нормально, в школе училась на хорошо и отлично, много читала помимо школьной программы, выступала в школьном драмкружке, замечательно рисовала. После школы - Строгановка, затем работала художником-оформителем в богатеньком "ящике", одновременно серьезно занималась живописью. Хорошая зарплата, много друзей, посиделки за полночь с вином и разговорами о жизни, искусстве и вообще… А потом работа запоями - долгие недели подряд все вечера и ночи с холстами, красками и мольбертами… По выходным - выезды на природу и н городские окраины с этюдником… Пять раз участвовала в коллективных выставках молодых художников, несколько работ были отмечены солидными дипломами. Потом - страстная любовь, а еще меньше чем через год - разрыв с любимым, завершившийся трагическим броском под автобус с целью поставить последнюю точку над i. И результат - четыре месяца в отделении нейротравмы. После выписки - год на инвалидности. Потом инвалидность сняли. Восстановилась на работе в "ящике". Еще через полгода в характере больной стали отмечаться возрастающая неуживчивость, частые вспышки гнева, конфликтность, брутальность. В этот период у больной начались периодические запои. В течение запоя выпивала более двадцати бутылок шампанского, более крепких напитков и суррогатов алкоголя не употребляла. Больную уволили из "ящика" за прогулы и появление в пьяном виде на работе. Устроилась художником- дизайнером на кондитерскую фабрику, вскоре потеряла работу и там, а потом устраивалась на работу и увольнялась еще несколько раз. В конце концов, устроилась рабочей в овощной магазин. Живет с матерью, отец умер от инфаркта семь лет назад. В последний запой стала продавать вещи из дома, произошел конфликт с матерью, перешедший в борьбу, мать вызвала психиатрическую бригаду, утверждала что была жестоко избита дочерью, демонстрировала ссадины и синяки. Больная в приемное отделении доставлена в средней степени алкогольного опьянения, ведет себя адекватно, конфликт с матерью не отрицает, но отрицает, что наносила ей побои. Против госпитализации не возражает, понимает, что надо лечиться… Я захлопнул историю болезни и ушел в себя.
Как странно, мы ведь такие разные люди! Почему же прелюдия к нашему мистическому слиянию произошла так неожиданно легко и быстро? В чем здесь причина? Я понимал, что то, что произошло между мной и этой странной женщиной с больной головой, это еще не само мистическое слияние, а только пролог к нему, а само слияние еще впереди, и оно неизбежно, и от понимания этой неизбежности между нами образовалась какая-то сверхестественная связь, и с того самого дня я начал покорно ждать развития этой связи, я ждал продолжения с мне самому непонятным мистическим чувством неизбежности, и в этом чувстве сочетались одновременно любопытство, надежда и некий подсознательный страх, который ни ко мне, ни к этой больной прямо не относился, но тем не менее, упрямо не желал исчезать.
Скорее всего, это был страх того, что эта женщина может запросто перевернуть мою жизнь, и я не в силах буду что-либо сделать. Тем не менее, еще через несколько дней я начал сознавать, что я не только покорно жду продолжения этой странной связи, но и жажду его и буду рад воспользоваться любым случаем, если только он представится, а если не представится, то я начну этот случай искать. Я боялся этого случая и в то же время страстно жаждал его.
Продолжение наступило во время моего дежурства по отделению. Вообще говоря, полагалось, чтобы один из врачей дежурил по обоим хроническим отделениям - мужскому и женскому - в выходные дни, и мне досталась одна из суббот, то есть с восьми утра в субботу и до восьми утра в воскресенье - ровно сутки. Я приехал рано утром, заступил на дежурство и начал свой обход с мужского отделения. Там было все спокойно, и больной Янчов мирно играл в шахматы с другим больным, тихим шизофреником по фамилии кажется Черемных или как-то похоже. Черемных рассеянно поставил коня, походив им как пешкой. Янчов поправил его, Черемных извинился, и игра продолжилась своим чередом. Я перекочевал в женское отделение и прошелся по палатам, оставив Ольгину палату напоследок. И там тоже все было спокойно.
Наконец я зашел в палату, где лежала Ольга, и чувствовал, что мое сердце глухо ухает в грудной клетке. Ольга сидела на постели в опрятном свежевыстиранном халате, она видимо только недавно помыла голову, и волосы ее распушились. Я обратил внимание, что у нее красивые руки и изящная нежная шея с пульсирующей жилкой в области кивательных мышц. Глаза у Ольги были большие, серо-зеленые, с пушистыми длинными ресницами, но не загнутыми, а прямыми. У нее был прямой продолговатый нос с маленькой острой горбинкой и резким, но изящным вырезом ноздрей, чуть выдающиеся скулы и чувственный рот с сухими, немного потрескавшимися губами, обнажавший при улыбке ровные желтоватые зубы, которые из-за острых клычков имели хищные очертания, напоминая мне о каком-то небольшом хищнике - лисице или кунице.
- Здравствуйте, Алексей Валерьевич! - сказала Ольга и заглянула мне в глаза уже знакомым мне глубоким взглядом - Я вас ждала. Вообще, я вас уже давно жду. Мне бы очень хотелось с вами поговорить.
- Я взял стул у стенки и придвинул его к Ольгиной кровати.
- Да нет, не здесь. Если не возражаете, я хотела бы поговорить с вами наедине, ведь сегодня выходной, в ординаторской никого нет, и нам никто не помешает побеседовать.
У меня неожиданно пересохло в горле, а сердце забилось сильными толчками. Не знаю, о чем думали пять остальных обитательниц этой палаты, но если бы они были способны нормально думать, то вероятно, они подумали о том же, о чем подумал я. Впрочем, они молчали, и те из них, кто способен был реагировать на мое появление, тупо ждали окончания обхода.
- Алексей Валерьевич, если вы не возражаете, я хотела бы нарисовать ваш портрет карандашом на бумаге. Я надеюсь, у вас найдется полчаса времени для больного художника?.
Мы прошли в ординаторскую, и Ольга задержалась у двери, пропустив меня вперед, а затем закрыла дверь на щеколду и повернула ключ в замочной скважине. Я увидел это движение, и неожиданно вспомнил, что то же самое сделала Леночка-Пеночка, когда я пришел к ней в гости в общежитие. Но в этот раз все было не так, и я испытывал совсем другие чувства. Тогда я был, можно сказать, грубо изнасилован, так как Лена перешла к активным женским действиям, которые не имели ничего общего с нашими предшествующими платоническими поцелуями, и она преодолела эту "дистанцию огромного размера", не дав себе труда меня к этому сколько нибудь подготовить. Вот поэтому я и чувствовал тогда фальшь, хотя не мог понять, в чем дело. Теперь же я был подготовлен вполне и ясно сознавал, что то, что сейчас случится, должно случиться неизбежно и закономерно, и поэтому я не выразил никакого протеста, когда Ольга заперла дверь, метнув при этом на меня короткий, многозначительный взгляд.
Я решился нарушить молчание:
- Вы знаете, Оля, вы мне напоминаете какого-то зверька, маленького но хищного, особенно когда улыбаетесь. Что-то типа лисицы или куницы…
- Я знаю, Алеша - Ольга неожиданно назвала меня просто по имени, как будто она была у меня в гостях, и мы были сто лет знакомы. До этого никто и никогда не звал меня Алешей. Родители всегда звали меня Ленькой, а в институте называли Лешей, а чаще Алексеем, видимо из-за моих габаритов - Я знаю, Алеша. Только не лисица и не куница, а мюпсик.
- Мюпсик? - удивился я - Никогда не слышал про такого зверька.
- А про него и не надо слышать - ответила Ольга - На него можно просто посмотреть. Ольга подошла ко мне очень близко и улыбнулась своей улыбкой хищного, но симпатичного зверька.
- Да, действительно мюпсик - согласился я, и вдруг неожиданно для себя порывисто обнял Ольгу и крепко прижал ее к себе.
Ольгино тело было небольшим, упругим и крепким, и когда я прижал ее к себе, по ее телу прошла волной уже знакомая мне сладкая чувственная дрожь. Ольгины губы скользнули по моим губам, они были сухие и мягкие, я провел языком по ее ровным зубам, они были прохладно-скользкие и приятно отдавали запахом мяты. Ольга подразнила меня языком, отвечая на мой поцелуй, а затем мюпсик выскользнул из моих объятий, уселся на стул и неожиданно вновь превратился в серьезную Ольгу. Она сидела на стуле и опять смотрела мне в глаза своим странным взглядом.
- У вас найдутся карандаш и бумага? - спросила Ольга - Я действительно хочу вас рисовать. Не только рисовать, гм… но сперва рисовать! Потерпим полчаса ради искусства? Вы не возражаете?
Разумеется, я не возражал.
Ольга усадила меня на стул у окна, придирчиво подбирая поворот моей головы по отношению к свету, затем уселась напротив меня на стуле по-турецки, с листом бумаги, положенным на твердую папку, и заскрипела карандашом. Взгляд Ольги разительно изменился, он был теперь не глубокий, а скорее острый, царапающий. Ольгины глаза как бы слизывали изображение с моего лица. Это был взгляд не Ольги-женщины и не Ольги-мюпсика, это был взгляд Ольги-художника. Карандаш скрипел довольно бойко, но минут через двадцать моя шея начала постепенно неметь.
- Еще пять минут потерпите, Алеша, и все.
- Ничего-ничего, Олечка, работайте, я в порядке - ответил я и улыбнулся ей.
Ольга не ответила на улыбку, она была всецело поглощена работой. Наконец она слезла со стула и положила лист на стол.
В первый момент я не узнал себя на рисунке, потому что ракурс был такой, в котором невозможно увидеть себя в зеркале. В следующее мгновенье я узнал свои черты. Да это без сомнения был я. Но… не совсем я. С рисунка на меня смотрело лицо философа, которому можно было дать на вид лет пятьдесят, но при этом все черты этого лица были определенно моими. И на этом лице было выражение мудрой, сосредоточенной печали, понимания жизни и как бы усталости от нее. Какими художественными средствами Ольга этого добилась, я не могу сказать, потому что я не художник.
Портрет этот я бережно храню до сих пор, и надеюсь со временем стать похожим на него. В какой-то мере этот портрет, это выражение, для меня - точка отсчета. Мистическое слияние началось. Ведь Ольга ничего не знала про принцип жирового тела, да что там - она вообще меня не знала! Не знала, но почувствовала каким-то непонятным потрясающим чутьем, и сразу безошибочно ухватила главную идею моей жизни и сумела отразить ее в рисунке столь пикантно и оригинально за каких-нибудь полчаса.
Я посмотрел на свой портрет и покачал головой: "Да, Олечка, вам палец в рот не клади!". Ольга посмотрела мне в глаза увлажнившимся взглядом: "Алешенька, за эту работу я расчитываю получить от Вас не только ваш палец! Вы меня понимаете? Скажите, Вы когда нибудь чувствовали настоящую тоску? А вас когда-нибудь держали подолгу взаперти? Нет, Вы меня не понимаете, я вижу по глазам. А Вы вообще хорошо понимаете женщин? Мне кажется, что ни капельки! Но это ничего, я вас сейчас научу." Последние слова Ольга не проговорила, а почти прошептала сквозь неопределенную, влекущую улыбку, медленно и сладострастно, глубоким, воркующим шепотом, таким же глубоким, как ее взгляд.
Этот шепот прозвучал для меня как зов, как сигнал. Я словно лунатик пошел к Ольге навстречу и раскрыл руки чтобы ее обнять. Я не успел сомкнуть свои объятия, потому что Ольга слегка уперлась мне руками в грудь, не давая себя обнять:
- Подождите, Алешенька, вы забыли постелить нашу постель. Я хочу, чтобы вы меня уложили в постель, а не на казенный диван. Я рванулся к шкафу, чтобы схватить простыню, но Ольга повисла у меня на руке и спросила:
- Алеша, вы куда-то торопитесь? Может быть, мне уйти?
- Нет, что ты, Оля! - испугался я.
- Тогда не суетитесь, пожалуйста! Я не люблю, когда такие большие мужчины так суетятся. Ольга прильнула ко мне, и поцеловала меня мягко и нежно, а затем неожиданно слегка прикусила мне верхнюю губу и выскользнула из моих рук:
- Стелите простынку, а я заправлю одеяло в пододеяльник - деловито сказала Ольга. Мюпсик умел обворожительно смотреть, нежно целовать и наносить тонкие, деликатные укусы.
Я изо всех сил заставлял себя не спешить и чувствовал свое прерывистое дыхание. А Ольга напротив, умиротворенно возилась с постелью, любовно взбивая безобразный клочковатый ком казенной подушки и расправляя на ней наволочку. Наконец, постель была постелена, Ольга подошла ко мне и стала мелкими, отточенными движениями одной руки расстегивать пуговицы на моем халате сверху вниз, одновременно расстегиваясь сама другой рукой. Ольга несильно распахнула свой халат, и я увидел, что на ней нет трусиков. Значит, она все расчитала заранее. Затем она расстегнула мои джинсы, и я несколько смущенно сбросил их вниз к ногам и переступил через них. Ольга проделала то же самое с моими плавками, заставив меня переступить еще раз, а затем, распахнув мой халат и рубашку, она крепко прижалась ко мне всем телом. Соприкосновение нашей кожи из-под одежды чувствовалось остро, немножко по-воровски и намекало на что-то еще, гораздо более острое и волнующее.
Ольгины руки взяли мои руки и повлекли их вниз, она положила мои руки себе на ягодицы:
- Алеша, приподнимите меня, я хочу чувствовать Вас внутри! Я приподнял Ольгу руками за ягодицы, опираясь своей поясницей об массивный стол, она слегка развела ноги, и я почувствовал, как она поймав между бедер моего утенка, медленно и сладостно погружает его в свою плоть. Почувствовав меня внутри себя, Ольга вдруг откинулась назад и посмотрела мне в глаза торжествующим взглядом победительницы, чуть насмешливо и иронично, а затем глаза ее закрылись, она глухо застонала, и вместе со стоном тело ее пронизала такая судорога, что вместе с ней вздрогнул и я, и при этом мне неожиданно вспомнился больной Янчов.
Ольга крепко обхватила меня за шею и за плечи обеими руками, сильно прижалась ко мне своей упругой грудью с твердыми сосками, которые приятно щекотали мне кожу груди, впилась в мой рот глубоким хищным поцелуем и стала ритмично и глубоко работать бедрами. Гамма получаемых мной ощущений была такова, что я понял, что все отношения с женским полом, которые я имел до сих пор, можно считать недействительными. Действительной, реальной женщиной была только Ольга, которая превратилась в маленький живой ураган, и я находился в центре, внутри этого урагана.
Неожиданно ураган сменился полным штилем, Ольга обмякла, разжала объятия и глубоко, но ровно и легко дыша, сползла с меня и встала на пол. На лбу ее обозначилась вертикальная морщинка между бровей, рот был влажен и полуоткрыт. Ольга рывком сбросила свой халат и знаком показала мне сделать то же самое. Затем Ольга улеглась на постель, увлекая меня за собой. В перерыве между серией поцелуев Ольга сказала:
- Алешенька, вот теперь мне понадобится ваш пальчик. Она взяла мою руку и потянула ее, поместив ее у себя между бедер. Она удивительно мягко и точно показывала своими пальцами тот путь, который должен был проделать мой палец, в результате чего он оказался глубоко внутри. Там внутри, в принципе, было все то же самое, что я нащупывал там при пальцевом обследовании женщин на цикле по гинекологии. Но тогда на моей руке была грубая резиновая перчатка, и я не чувствовал ничего, а сейчас ощущения живой, влажной, горячей вибрирующей плоти, в которую был погружен мой палец, волновали меня почти также сильно, как когда там был предназначенный для этого орган.
Ольга крепче обхватила бедрами мою руку, прижимая ее своей, и поцеловала меня сперва нежно и мягко, а затем жестким свирепым поцелуем, а вокруг пальца вновь начал бушевать живой ураган из Ольгиной плоти. Другой рукой Ольга гладила и ласкала моего утенка, низ живота и промежность, и ее быстрые нежные пальцы совершали разнообразные и совершенно бесстыдные движения, и от прикосновений этих бесстыдных пальцев, то сладких, то острых, по всему моему телу разливалось такое же бесстыдное, утробное, животное удовольствие, которого я пожалуй раньше никогда не испытывал за всю жизнь. В какой-то момент Ольга сделала резкий глубокий вдох, сильно развела бедра и вновь со стоном погрузила меня в себя. Сквозь стон Ольга произнесла:
- Теперь надо сильно, очень сильно! Алеша, будьте мужчиной, сильным мужчиной! Сделайте это свирепо и решительно!
Я глубоко вздохнул и начал неистово работать тазом, Ольга возвращала мои движения с той же бешеной силой. В какой-то момент я почувствовал, что Ольга дышит в такт нашим возвратно-поступательным движениям, я прижался к ее лицу, впился губами в ее рот, глубоко погрузив язык Ольге между зубами, и задышал носом, синхронно с ней. Дышать сразу стало намного легче и приятней, наше дыхание слилось, и было ощущение, что наши тела тоже полностью слились, и я перестал отличать, где Ольгино тело, а где мое. Так продолжалось еще какое-то время, во все возрастающем темпе, и неожиданно мой глубоко погруженный в Ольгу утенок почувствовал, что влажный жар в недрах ее тела вдруг сменился на удивительную, потрясающе приятную прохладу, и одновременно Ольгино тело все завибрировало мелкой, сладостной дрожью, а вслед за этим я услышал свой собственный стон, меня спеленала судорога, и началось пульсирующее семяизвержение, такое сильное, что его каждый удар я чувствовал как выстрел. Ольга со сдавленным криком извернулась как змея, набросилась на моего утенка ртом, так что он оказался глубоко внутри, чуть ли не около горла, нежно взяла рукой мою мошонку, слегка сжала ее и сделала несколько резких судорожных глотков. С каждым своим выстрелом и ее глотком я извергал из себя океаны нежности и наслаждения. Наконец, мой утенок отдал все до последней капли, и мы улеглись на постели рядом, с сильно и часто бьющимися сердцами, все еще тяжело, возбужденно дыша и нервно, а потом все более спокойно и нежно лаская друг друга.
Через какое-то время наши сердца умерили свой неистовый бег, дыхание успокоилось, и наши горячие тела тоже немного остыли. Мы лежали молча, спокойно и отрешенно. Я неожиданно почувствовал себя как в далеком детстве, как будто родители только что положили меня в кроватку, взяв перед этим на руки и приласкав. Все лишнее, тягостное, раздражающее ушло из моего внутреннего мира, мне казалось, что он вдруг странно уменьшился, что все тяжелое и враждебное, что произошло со мной за эти годы, произошло вовсе не со мной, а с кем-то еще. Исчез тяжелый внутренний камень, который я носил в своей душе много лет, уже почти и не ощущая его тяжести из-за этой многолетней привычки. Каким-то непостижимым образом я знал, что этот камень обязательно вернется на положенное место, и вернется очень скоро, но в этот момент я не хотел об этом думать и наслаждался только чудесным ощущением покоя и умиротворенности. Судя по Ольгиному выражению лица, она переживала то же самое. Так прошло минут десять.