— Изменили? Кто изменил? Мы? Вздор!.. Мы, все те, кто собрались вокруг Алексеева, Деникина, мы не изменяли… Ложь!.. Мы не только не изменяли, мы продолжали ужасную борьбу — один против ста!.. Немецкие агенты, Ленин и Троцкий, бросили против нас всех тех, что побежали с фронта!.. Так скажите им, Валерий, что мы боролись с этой новой немецкой армией, — армией, составленной из русских!.. Боролись бесконечно, да!.. И вот, наконец, все те, кто уцелели, — собрались вокруг Врангеля… И эти боролись еще шесть месяцев!.. И теперь мы требуем, а не просим…
   — Что же именно, ваша милость?..
   — А вот что. Счет простой… Вы говорите — часть русских изменила… Ладно, сколько вы хотите снять за их измену?
   — Не знаю, ваше превосходительство… Ей-Богу, это — не я, это — они, те, которые… ну словом, — Европа!
   — Сколько бы ни снимали за «их измену», наш счет будет достаточно велик. И когда я буду писать передовую статью, Валерий, «когда-то» я напишу так: «От имени не изменивших и не изменявших… от имени старой России, которая погибла жертвой своей верности… от имени миллионов русских, павших в Великой войне… от имени бесчисленных их вдов и сирот… от имени легионов инвалидов… и наконец, от имени старой русской армии, преемниками и наследниками которой мы состоим, мы требуем своей доли священного вознаграждения, купленного реками крови»… Да, на эту, на свою долю, если вообще кто-нибудь имеет право!.. И вот из этих денег надо содержать армию генерала Врангеля…
   — Это, значит, выходит «за счет русского короля»… ваше превосходительство?
   — Да… Над этим можно смеяться, и смеются… Но «rirа bien qui rira le dernier» [24]  . Если Германия, опершись на Россию, начнет вторую мировую войну, тогда только поймут, какую ошибку сделали, пренебрегая и оскорбляя тех, кого на Босфоре, здесь, должны были встретить салютом из всех пушек… как людей… до конца исполнивших свой долг.
   Женька, остановив примус, вырастает между ними:
   — Вы ожидали, пока Европа выплатит нам соответственное число миллиардов, разрешите предложить вам чашечку какао, пожертвованного русскому народу… Америкой.
   — Правильно!.. Вот это истинные международные отношения… Ратифицирую! — сказал Валерий.
* * *
   Стук в дверь…
   — А, Николай Николаевич…
   Н. Н. входит, прихрамывая.
   — В. В. — в постели?! Ну и лестница!.. Как вы сюда забрались?.. Здравствуйте, здравствуйте, господа!.. У вас целое общество?..
   Вырастает хранящая традиции гостеприимства фигура Женьки…
   — Разрешите вам предложить чашку какао?
   Женька делает les honneurs de la maison, [25]  как будто ничего не изменилось под луной. Сколько бы ни пришло народу, он, не моргнув глазом, будет с совершенно непринужденным видом:
   — «Разрешите предложить?»
   Я знаю, что это кончится тем, что они напоят всех моих гостей, но сами останутся голодными. Но иначе ведь нельзя «с точки зрения гвардейской артиллерии». Впрочем, какао есть, но нет сахару и хлеба… поэтому я тихонько дергаю В. М.
   — Валерий, «по приему прежних лет»…
   Он понимает сразу.
   — Очень хорошо… Все по закону!..
   Лира беззвучно переходит ко мне, затем в руки Женьки, который вновь возжигает примус, и под его гипнотизирующий шум совдеп продолжается.
   — В. В., я только что из Парижа. Вы знаете, В. В.! Низость человеческая не имеет границ!.. Дело, которое мы делали три года… все эти усилия… и страшные жертвы… все это хотят свести на нет! Превратить в ничто… Понимаете: Керенский принимает поздравления!.. «Они» спасли Россию! Примазались к этому восстанию… воображают себя победителями… А армию… ту армию, которая истекла кровью в этой борьбе… поливают грязью!.. Пакостят, клевещут, лгут!.. Хотят вырвать у нее этот жалкий паек, который дают ей французы!.. Чтобы с голоду умерли те… кто три года боролся… кто нес невыразимое страдание… за эту свободу для русского народа… того русского народа, о ком эти… ничего не делавшие… смеют говорить!.. Кричат об этом Кронштадте… Поверили!.. и на все сделанное… наплевали! — на кровь… на жертвы… на слезы… на все плюнули в лицо!.. Какая низость, В. В.!
   Нет человека, более привязанного к армии и больнее чувствующего несправедливость к ней, чем Н.Н. Его невозможно успокоить в его волнении… Он кричит своим нервным голосом, изысканным и резким, и глаза горят, в запавших орбитах, как бывает у тяжело больных и фанатиков.
* * *
   Стук в дверь.
   — Те же, и Николай Николаевич Второй, — возвещает Валерий.
   Н. Н. Ч. входит. Приветствия…
   — В. В. Можно ли так? Это же опасность для жизни, ваша лестница!.. Вы погубите всю редакцию «Великой России»… и «Зарниц»… Кстати, я отложил вашу статью… Это все совершенно правильно, что вы говорите, что «три жида» не управляют миром, как думают правые, но что, если союзники будут себя вести так, как они себя ведут, то придется выдумать этих «трех жидов» для управления вселенной, но ведь это — как раз те темы, которых нельзя касаться: ни евреев, ни союзников! Нас и так еле не закрыли… Ведь вы знаете, какая «свобода печати» царит на Ближнем Востоке под просвещенным управлением «великих демократий Запада»… Прихлопнут, можно сказать, как муху… вы бы что-нибудь лучше о Милюкове написали…
   — Хорошо, я напишу… «Открытое письмо»…
   — Ну вот, прекрасно…
   Вырастает сакраментальная фигура Женьки:
   — Разрешите предложить вам?..
   — Нет, нет — ни в коем случае… наоборот, я думаю, что нам надо…
   — «Очистить помещение»? правильно! — сказал Валерий. — Преступное скопище, — выходите! Вы бы, ваше превосходительство, —господин поручик, встали бы все-таки… Чтобы честно было, согласно закону…
   Они ушли…
   «Великая Россия» in corpore ушла по скрипучей лестнице — я продолжал валяться…
   «Пока не требует поэта»…
* * *
   Господи, неужели все было даром?..
   Я загубил двоих, Н. Н. — троих сыновей…
   И все мы так… и валяемся по чердакам с окровавленным сердцем…
   Ужели все было даром, и Россию так не вырвать у Смерти?..
* * *
   Ведь мы знали. Мы потому и боролись, что знали… Мы знали: Ее ведут на заклание… На заклание ужасному Богу, который страшней Молоха…
   Мы знали, что он убьет ее, потому что Социализм не может не убить, — ибо он — Смерть. Красная Смерть XX века, ужасная психическая болезнь, мировое поветрие, посланное, должно быть, за грехи наши…
   Мы знали, что он задушит Ее… Задушит голодом. Мы спешили на помощь, мы рвались в эту Москву, мы устлали путь своими телами, ибо знали, что время не ждет, что двенадцать часов бьет…
   Мы не смогли… Ах, мы были слишком грешны, должно быть, чтобы выполнить слишком святую задачу…
* * *
   Или, быть может, те люди, которых мы хотели спасти, они — слишком грешны.
   «Не пожелай жены ближнего твоего, не пожелай дома искреннего твое­го, ни осла его, ни раба его, ни скота его, ни всего елико суть ближнего твоего»…
   Тех, кто помнил десятую заповедь, тех мировое поветрие, тех — Смерть, тех — Социализм, — не мог коснуться…
   Красная Смерть хватает только тех, кто пожелал «всего елико суть ближнего твоего»…
* * *
   Так было…
   Когда мы, белые, хотели вырвать их из когтей смерти, невидимые Ангелы преградили нам дорогу:
   — Не прикасайтесь… Да сбудется на них реченое от Господа… «Вкусивый от древа познания Добра и Зла, смертью умрет!»…
   Они вкусили от Древа познания Добра и Зла… Отринув Божий Заповеди, они сами определили, что есть Добро и Зло… Они отвергли Законы Божеские… и установили свои — скотоложные законы… законы, рожденные в хлеву, где дикие вепри совокупились с блеющими баранами… где дьявол торжествующий оплодотворил нечистых коз… где Ленин, кровавый бык, порвал Милостью Божьею осененные виссон и порфиру… Он стал им Аспидом, всемогущим… творцом видимого и невидимого… Он начертал им новые законы Добра и Зла… И они согласились… покорились… поклонились.
   Почему?
   Потому что в скотских душах их не привилась грозная и непревзойдимая заповедь Божия…
   — Не пожелай ничего, елико суть ближнего твоего.
   Они «пожелали»… И смертью умрут…
   Они покорились диким вепрям, выхрюкавшим им «равенство», — антидекретное и богоборное…
   И смертью умрут…
   И мы бессильны вымолить у Бога им прощение… ибо сами слишком грешны, и не доходит молитва наша…
* * *
   Россия отдана гневу Бога, испепелена будет, как Содом и Гоморра, ибо не нашел Господь двух праведников… не нашел их среди тех, оставшихся в ужасе, не нашел и среди нас, переведенных через Черное море и ввергнутых в Неведомое…
   Но послужит ли этот страшный пример — другим?.. Всем народам Запада, столпившимся на берегах Босфора?..
   Спешите, франко-американо-германо-бритты!.. Спешите, созидатели мира!.. Спешите, смерть около вас!
   Вот она пишет над Россией, над необъятной Россией, буквами, чей рост превосходит пространство ваших стран, пишет потоками крови, грязи и слез, на которые не хватило бы вод Волги, Днепра и Енисея, пишет страшные слова, беспощадные слова, самые грозные от сотворения мира:
   — Мене, такел, фарес… Народы, чтите десятую заповедь Божию… Мене, такел, фарес!..
* * *
   Стук в дверь.
   — Вовка, ради Бога, узнай, кто это?
   Там, оказывается, сошлось несколько…
   Один генерал, один поручик, который требует «полной конспирации», и один просто поручик и два полковника, один «спешно на минутку», другой надолго — но, так сказать, — свой…
   Вовка распорядился так: генерала попросил на крышу…
   — Но ведь там, наверное, развешано сушиться белье нашей гитаны?!.
   — Развешано, но… это ничего… зато я сказал, что вы сейчас встанете, что вы немножко были больны… А пока примите полковника, «спешно, на минутку», а потом одевайтесь, а пока будете одеваться, — примите «конспиративного поручика», а того поручика и своего полковника я пока займу чем-нибудь…
* * *
   «Полковник на минутку» привез письма из Галлиполи и, кроме всяких приветов, журнал: «Развей горе в Голом Поле»… Он издается в единственном экземпляре, потому что все рисунки от руки, но мне сделали второй, во внимание к тому, что я им дал статью тогда, когда был у них, статью «Белые Мысли»… Право, это трогательно… В книжке написаны всякие хорошие слова…
   — Вы нас нашли, В. В. Вы первый к нам приехали в лагерь…
   В этом никакой моей заслуги… Я искал сына… Расспрашиваю… Полковник рассказывает.
   Положительно, мне нравится настроение галлиполийцев. У них твердо. И, видимо, растет фигура Кутепова. Когда я был — ругались. Сейчас нет… Строг до невозможности, но дело делает…
   — Вы бы не узнали… Подтянул нас… до неузнаваемости!.. Но главное, что приятно… Чувствуется, что мы вновь армия… Вот — чувствуется!.. И французы чувствуют… Чернокожие — «сережки»?.. Мы с ними в дружбе… Но какие же это войска… Кормят? Плохо, конечно, но живем… Знаете, у нас настроение куда лучше, чем здесь у вас в Константинополе… Здесь все ноют больше… У нас — ничего… Вот с одеждой неважно… Но мы стараемся. И вообще стараемся… Учимся… Церковь строим… Поем… играем… живем. Мы, знаете, одна семья… И потом, мы верим Главкому… Мы спокойны… Он как-нибудь выкрутится…
   — А как насчет «Бразилии»?
   — А вот я вам расскажу… Явились французы и стали предлагать: «Армии, мол, уже нет; генерал Врангель уже не командующий, хотите ехать — кто хочет в Совдепию, а кто хочет в Бразилию». Но знаете, что из этого вышло? Наши пошушукались, пошушукались по палаткам и вдруг по всему лагерю кричат «ура». Французы спрашивают: «Это что? Согласились? Пришли к решению?», а мы уже знаем, в чем дело, — отвечаем: «Да, они пришли к решению…» Французы: «Куда же, в Совдепию, в Бразилию?»… Мы: «Нет, ни в Совдепию, ни в Бразилию….» Французы: «Как? Отчего же они кричат «ура»?»… Мы: «Они кричат «ура» генералу Врангелю»… И тут знаете, как нарочно, по всему лагерю — бурей кричат!.. Французы: «Что же это значит?» Мы: «Это значит, что у армии не может быть другого решения, как приказ ее главнокомандующего. Это они хотят вам деликатным образом напомнить…»
* * *
   Пока я одевался, конспиративный поручик шептал мне что-то о «масонах»…
   Это болезнь века…
   Собственно есть две болезни века: первая — писать мемуары, ей я подвержен; вторая — «мистическая конспирация»… Я стараюсь не быть demande и быть на высоте и в этом отношении, но мне никогда, к сожалению, не удалось поймать хоть кончик хвоста масона. Чуть ли не все поголовно убеждены, что масоны всесильны и управляют вселенной. Принято выражение — «три жида управляют миром». Мне их называли. Один — покойник Якоб Шиф, американский миллиардер, другой — секретарь Вильсона, президента С. А. Штатов, а третий не помню кто, но не Троцкий. Но как они управляют, через кого, —не рассказали… Вообще «подробностями» мало интересуются… Убеждены вообще, что это так, что масоны существуют, что они грозная сила, что их надо разоблачать (это те, кто посмелее) или обреченно покоряться. Это слабые… Мало есть людей, которые этому не подвержены…
   Странно, что людям не приходят в голову самые простые аналогии…
   Тиф, холера, чума существуют? Существуют. Что это, масонские изделия? Нет — это эпидемии… Люди гибнут от них? Гибнут. Заражаются и гибнут… Почему же не может существовать эпидемия психическая? Массовые психические болезни, выраженные в обостренной повышенности некоторых «социальных чувств» (зависть, ненависть к более состоятельным ближним, озлобление против государственной или общественной власти), поражают людей так же, как тиф, холера и чума. Только они гораздо опаснее, хотя и носят названия недостаточно определенные: «социализм», «революционные настроения», «анархизм» и т.п. Заболевшие такой болезнью люди, в свою очередь, заражают других, и этим путем целые народы заражаются и гибнут. Причем тут масоны?
   Чувства и бациллы по существу не представляют никакого различия.
   Есть микроорганизмы благодетельные и есть убивающие бациллы. Точно так же есть чувства благие и есть мысли смертельные… Про первых говорят, что они об Бога, про вторых, что они внушены Диаволом…
   Но причем же тут масоны? Разрушительные силы и чувства точно так же, как разрушительные бациллы, имеют сами в себе страшную силу распространения или заразительности. Они не нуждаются ни в каких тайных руководителях и организациях…
   Зачем какие-то масоны, если «заболевший социализмом» идет на митинг и совершенно явно и открыто бросает в толпу семена ненависти и злобы… Разве русская революция сделана тайной силой? Она сделана совершенно открытым путем, лозунгом: «Иди грабить». Люди поддались на этот соблазн, заболели «болезнью грабежа», называемой нынче социализмом, как заболевали уже сотни раз в течение тысячелетней истории человечества. Только «болезнь грабежа» называлась раньше иначе, не социализмом. Но и заболевания тифом, холерой и чумой, которые были всегда, тоже иначе раньше назывались…
   Так было и будет… Всегда были болезни и всегда будут. И всегда будут с ними бороться и всегда будут, в конце концов, излечиваться. Европейские народы долго болели чумой, но сейчас ею болеют только дикари…
   То же будет и с социализмом…
   Есть и сейчас, конечно, натуры, иммунентные к социализму, которые не заболевают… Это — мы. Наша обязанность — лечить заболевших, а если это не в наших силах — выжидать окончания эпидемии. Так мы и делаем. Проборовшись три года, мы больше не можем и вот залегли здесь, на чердаках Константинополя…
   Ожидаем окончания эпидемии. Ожидаем, пока вымрет все, чему назначено умереть. Но причем тут масоны?
   Я не говорю, что их нет. Может быть, они есть…
   Наклонность к каким-нибудь тайным махинациям может существовать, как существует жар во время тифа. Но причина болезни не жар, а тифозный червячок…
   Так и «масоны» — не причина революции, а явление, их сопровождающее…
* * *
   В Константинополе дома, хотя они такие же с виду, как и всюду в Европе, но, кроме удивительных лестниц, имеют еще, как дань Востоку, площадки на крышах… Здесь я нашел своего генерала. Опершись о перила, он любовался Царьградом, стоя между двумя рубашками гитаны… В просвете ее панталон красовались очертания Русского посольства, вызывавшие воспоминания о петроградском ренессансе…
   — Ваше превосходительство, простите ради Бога…
   — Бросьте… Я уезжаю… Зашел к вам проститься… Жена приказала вам кланяться… Еду искать счастья по свету…
   Завязывается разговор, как бывает при прощальных визитах. Ветер сильно колышет белые юбки… Между их трепетаньем далеко видно огромный город. Но эти гридеперлевые чулки слетят… Разговор продолжается…
   На одной из бесчисленных крыш я вижу вдруг две фигуры, которые смутно угадываю… Они, вероятно, тоже силятся меня рассмотреть…
   Ах, я знаю, кто это… Это «монархисты»…
   Несколько дней тому назад по соседству пытались объединиться… предлагали мне стать во главе. Я согласился, предупредив, что ничего не выйдет. Я ведь прекрасно знаю, что некоторые не могут мне забыть, что ездил в Псков. А я не могу им простить, что они попрятались во все дыры, когда все рушилось, а теперь могут упрекать меня за то, что я осмелился поехать к Царю и принять неизбежный акт отречения со всем уважением к Венценосцу, вместо того, чтобы вместе с ними забиться под диваны Таврического или иных дворцов и оттуда смотреть, как Чхеидзе и Нахамкес будут «читать мораль» последнему русскому Государю… И благодаря этому долго еще даже те, кто могли бы понять друг друга, вот будут так, как сейчас: на одной высоте, но на разных крышах…
   — Какой же ваш прогноз? — спрашивает генерал.
   — Половина русского населения вымрет, а остальная восстановит все… «с гаком»…
   — Когда же это будет?..
   — Существенное улучшение начнется с 1929 года, — ответил я не задумываясь…
   — Как? Восемь лет?
   — Это будет начало — мы увидим, как стрелка повернется вверх… Расцвета мы не увидим… Расцвет через пятьдесят лет…
   — О Боже мой!… Прощайте… Я ухожу… Это же ужас!..
   Он ушел… Чулки гитаны сдуло… Зачем я каркаю, как старый ворон на этой крыше?!.
   И вспомнилось мне, как один батюшка, нарисовав потрясающими словами муки грешников в аду, заметил, что вся церковь пала на колени и плачет. И стало ему вдруг жалко своих бедных Грицков и Оксан… Осенил он их крестом и сказал:
   — От цо, братие… Не журится… Бог добрый, там, на Неби… Може це все ще и брехня?..
   Просветлело… Солнце горит закатом… Бог добрый, там, на небе… О, пусть вместо неизбежного ужаса это было бы… «брехней»…
* * *
   «Просто поручик» просто не ел уже два дня… И удивительное дело. Казалось бы, уже сами «на грани»… Нет, поискали, пошарили кругом — наскребли пол-лиры…
   Как он обрадовался… Даже панталоны гитаны смеялись, колотясь под ветром…­
* * *
   Когда я вернулся в свою мансарду, из соседней комнаты спросили:
   — Что за шум в соседней комнате?
   На что я ответил:
   — Мне стукнуло триста лет и три года…
   Засмеялись….
   — В огороде — бузина… а за шкафом?
   — «Крук»!..
   — Это что значит?
   — Это значит — ворон…
   Но другой голос прибавил:
   — Идите лучше к нам, дядя Вася…
* * *
   Там уже были все. Полковники, капитаны, поручики, галлиполийцы и не галлиполийцы, таинственные конспираторы и просто наивные беженцы, молодые rigolo — пессимисты и старые мрачные оптимисты — как они все вмещались в этой комнатушке!
   Зина в стотысячный раз раскладывала пасьянс, причем никто не знал, о чем она, собственно, думает, хотя и можно было предполагать, о чем…
   П. Т. разбавлял спирт водой… Женька откупоривал сардинки, Mardi (женщина, которая была вторником: см. «человек, который был четвергом») возилась с примусом, который не горел, почему она заводила стакатто смеха спускающимися зубчиками по всей хроматической гамме сверху вниз… Мандолина неуверенно старалась выявить «куявяк», а гитара аккомпанировала ей брехливо, но с апломбом…
   Вечерний сеанс начался…
   Пели, пили, декламировали, рассказывали, спорили, опять пили и опять пели…
   Старшее поколение все заводило какие-нибудь ископаемые «Не искушай», «Ночи безумные», «Очи черные»… Младшие стремились к Вертинскому…
* * *
   «В бедный маленький город,
   Где вы жили ребенком»…
   Или:
   «Я помню эту ночь… Вы плакали, малютка»…
* * *
   И здесь плакали — «под гитару»… Украдкой, конечно, чтобы никто не видел…
   Ведь «попугай Флобер» твердит свое:
   Jamais, jamais, jamais, [26] 
   «В бокал вина скатился вдруг алмаз »…
   Jamais, jamais, jamais…
   Ах, знаем — все знаем!.. «Давным, давным давно» — все знаем:
   Jamais, jamais, jamais…
   «И плачем по-французски »…
* * *
   По-французски, и по-английски, и по-немецки, и по-польски, и по-сербски, и по-бразильски, и на всех языках…
* * *
   — Ну, Mardi, довольно… не надо…
   — Ах, нет, нет… Спойте еще… спойте… про «вранжелистов»…
   — Ну, ладно… Только это торжественно… Господа офицеры!.. На молитву… Шапки долой!..
* * *
   Хор. (На мотив «Вечер был, сверкали звезды».)
   «Бог и в поле пташку кормит,
   И поит росой цветок,
   Бесприютных «вранжелистов»
   Также не оставит Бог…»
* * *
   — На-кройсь!!!
   — Так…
   — Ну, зачем же вы…
   — Эх, стоит плакать?!
* * *
   — Довольно, господа…
   — Господа!.. Четыре часа!
   — Прощайте… До свидания… До свидания!..
   — Тише, господа… И так уже все жильцы бранятся во всех этажах…
   — И как это только гитана терпит!..
   — Не сломайте только лестницы…
   — Боже… как она трещит!..
* * *
   Мансардный день окончен. Занавес падает…
 

Глава третья. Из дневника моей соседки

   «Мальчуги»
   Я просто одурела от радости, хватала их за головы, целовала, хохотала… Тогда Вольде говорил преувеличенным басом:
   — Ну, перестань же, перестань!.. Не срамись, пожалуйста!..
   А Люська, старший, «хихикал», т.е. как-то особенно смеялся — нежно и тихонько…
* * *
   Они мне свалились, как снег на голову… Внезапно.
   Кто-то постучал в дверь, я открыла и увидела их — двух братьев, о которых я ничего не знала и боялась надеяться, что они живы… Олега-Люську и Вольде…
* * *
   После затихнувшей бури восторга, они рассказали о своих мытарствах — отступление от Перекопа, эвакуации… Оба чудом вышли, чудом попали на пароход… чуть ли не на последний… До сего времени — в Галлиполи… Получили отпуск и приехали повидаться…
   — Значит, вы знали, где я? Читали мое объявление в газете?
   — Как же… читали…
   — Отчего же сразу не приехали?
   Они переглянулись.
   — Чудачка, — сказал Вольде. — Как это мы могли приехать без отпуска?
   — Какого отпуска? Разве эти формальности соблюдаются у вас?
   Они еще раз переглянулись и расхохотались.
   — Ну, вот… А ты думаешь, у нас там табор цыганский, что ли?.. У нас, брат ты мой, — строго… Дисциплина!..
   — Ну, расскажите же скорее, как у вас там… Здесь, в Константинополе, про Галлиполи такие слухи ходят, что волоса дыбом подымаются… Голод… болезни… все разбегаются… Правда ли это?
   — Возмутительные разговорчики…, — пробасил Вольде. — Тыл несчастный!
   Олег, тот ничего даже не сказал, презрительно скривился.
   — Ну, расскажите же…
   — Как это рассказать?! Право, уж и не знаю…
   — Ну, как! Да вот — во-первых: отдают честь? Носят погоны?
   Они в ответ начали хохотать… И так заразительно, неподдельно-весело, что невольно и я присоединилась к ним… Давно уж не слыхала такого смеха… Здесь все больше ноют или истерически подвывают…
   — «Малахиты»!.. «тыловые мародеры»!.. за нашими спинами прячутся и скулят… «Довольно нашей кровушки»… Да ты посмотри… как мы одеты? Что мы — оборваны? Звезды у нас на шапках? Или ваши «штрютские панамы»?..
   Действительно… Надо только на них посмотреть, чтобы хоть отчасти понять… Какие-то светленькие гимнастерки, чистенькие, глаженые… Пуговицы аккуратно пришиты… У Вольде погон с «вольноопределяющимся шнурком», у Люськи — у того сохранился серебряный «старорежимный» погон корнета… Пояса кожаные. Совсем приличные брюки — тоже сапоги…
   — Ну, а как живете?.. Насчет «вообще»?
   — Весьма и весьма… Приезжай — увидишь… Не так, как здесь… Отнюдь!.. У нас, «выражаясь», — кусочек России… Наш кусок!.. Наша речь, ну, там — обычаи… «наша власть»… Поняла?
   — Ну, власть!?
   — Вообрази… Разве это не власть? Всеобщее уважение!.. И турки, и греки, и «сережки»…
   — Что за «сережки»…
   — «Сережки» — черномазые… сенегальцы… Ну, что — «сережки»! «Хранцюзы» с нами считаются… И очень даже!.. Вот грозятся насчет пайка… а не отымут… А почему? Потому что «чувствуют»… сообразила?
   — А Кутепов — какой? Хороший?
   — Кутепов — это Кутепов… Вот!.. он грозно сжал свой кулак и потряс перед­ носом… Он такой… Но, «извиняйте пожалуйста», он не самодур… справедливый… «На коротком поводу»… нас… понимаешь? То-то и оно… Иначе нельзя… Вот «губа» у нас… Ваши «паникеры» раскудахтались: «губа, губа»… У страха глаза велики… А вот я, к примеру, ни разу еще не нюхал губы… Так-то, брат ты мой!..
   — Ну, а насчет быта…
   — Пристала с бытом!.. Какой тебе «быт»? Я тебе не писатель… в «Осваге» [27]  не служил… Быт? Ну что там? Ну, учение военное и вообще… школы там разные… всякие курсы языков… автомобильные курсы… газеты… «устная газета» — слышала?? То-то же… И театры есть… хоры-то какие… Расчувствуешься!.. И церкви… Как-то живем…
   — А личная жизнь?
   — Опять ученые слова!.. Ну, вот тебе — личная: флирт?.. Вовсю!.. Свадеб масса… Вот И. женился… Ты его, кажется, знаешь?