Страница:
– У тебя машина на ходу? – Ездит, – кивнул головой Кляев, – А ты куда намылился? – Поедем к Самоедову. Охота мне на его ванну взглянуть.
Кляевский «Москвич» хоть и был годами почтенен, но находился в весьма приличном состоянии. Васька, при всех своих видимых недостатках, отличался одним бесспорным достоинством: с закрытыми глазами мог собрать и разобрать любую машину, что нашу, что забугорную. Имея под рукой такого слесаря, Царевич многие годы не знал горя с сервисом, к зелёной зависти всех своих знакомых. Зря он продал «Волгу». Тем более что деньг и были небольшие, а в квартире, на которую он их потратил, ему не пришлось пожить и дня.
Большой губернский город готовился к зиме и явно запаздывал с этой подготовкой, ибо Кляевский «Москвич» раза три объезжал рвы, которые для метростроя мелковаты, а для канализации вроде бы избыточны. Впрочем, Царевич не был знатоком в коммунальных вопросах и на раздолбанный отбойным молотком асфальт смотрел с сердечным сокрушением. Кляев привычно ругался сквозь зубы, виляя куцым москвичовским задом среди солидных и важных лимузинов. Опять зарядил нудный дождь, мешающий Царевичу любоваться красотами родного города, которые он, впрочем, и без того знал наизусть.
Самоедов жил в новом, построенном всего лишь год назад доме, который на первый и даже придирчивый взгляд внушал уважение. Среди серых блочных домов он смотрелся белым лебедем, случайно угодившим в утиную стаю. Впрочем, белого лебедя окружали всё те же рвы, похожие на окопы проигранной войны, из которых торчали орудийными дулами проржавелые трубы.
«Москвич», шлёпая измазанными в глине резиновыми подошвами, подрулил к подъезду и пристроился в хвост роскошному «Мерседесу», предупредительно распахнувшему дверь навстречу даме, которая уверенной в себе королевой спускалась с красного крыльца. Забрызганные грязной водой стёкла «Москвич» не позволили Царевичу с первого взгляда опознать в даме, затянутой в черную кожу, жену Верку. И пока он поправлял отпавшую челюсть, роскошный «Мерседес» вобрал в себя важную пассажирку и торжественно покатил за угол, где и скрылся под шипение огорошенного Кляева:
– Ну, вся в коже с ног до головы, как та, скажи, гадюка.
Ошарашенный зрелищем Царевич оценку Василия оспаривать не стал. Кожаный комбинезон действительно напоминал змеиный наряд и до того плотно облегал Веркино тело, что, пожалуй, готовился с ним срастись. Иван такого наряда у своей бывшей супруги не помнил, зато именно так одевалась ведьма Вероника в романе «Жеребячье копыто».
– Шофёра видел? – зашипел Кляев. – Ну, чистый гоблин. Тот самый, что тебе в ухо заехал в Люськиной квартире.
– Выть того не может! – Ты куда смотрел-то? – возмутился Кляев. – Этот волосатый баклажан чуть не минуту здесь перед нами крутился.
Шофёр действительно был, это Царевич готов был признать, но вот внешность его он не запомнил, точнее, не обратил внимания, занятый целиком бывшей женой. – Очки тебе надо выписать, Царевич, – посоветовал Кляев. – Специальные, защищающие от баб. Может, тогда ты станешь настоящим писателем-реалистом. И поймёшь, наконец, что кроме проблем сексуальных у погибающего Отечества есть ещё и другие, требующие пристального писательского внимания. Глаголам надо жечь сердца людей, интеллигент. Понял, глаголом!
Царевич не возражал и даже не потому, что был согласен с Кляевым, а просто мысли его сосредоточились на проблемах весьма далёких от творческих. Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж, Иван мучительно размышлял, дать Самоедову по морде прямо с порога или, проявив выдержку бойца невидимого фронта, выведать у него сначала все подробности прошедшего свидания. В морду он Мишке с порога не дал, но вопрос задал самым, что ни на есть, гестаповским тоном:
– Колись, гад, каких гостей ты здесь принимаешь?
Мишка был в махровом халате и шлёпанцах, с мокрыми волосами, видимо, только что вылез из ванны. Улик набралось достаточно, чтобы брать лицемера за жабры, перекрывать кислород и пытать до полного посинения.
Грозный вид Царевича сильно Самоедова встревожил, во всяком случае, он засуетился по квартире и задал совершенно дурацкий вопрос:
– Пива хочешь?
Пива Иван сейчас выпил бы с удовольствием, но только не из рук гидры капиталистического искусства. Царевич по-хозяйски расположился на диване, положив ноги в грязных ботинках на журнальный столик. Кляев сел в кресло, заляпав мимоходом белоснежный палас. Самоедов был настолько встревожен появлением грозных гостей, что даже внимания не обратил на произведённые ими разрушения.
Царевич, разглядывая суетящегося хозяина, никак не мог понять, за что бабы любят этого сукина сына. Самоедов ростом не удался, зато успел обзавестись к сорока годам большим пузом, волосы же он растерял годам к тридцати и сейчас удивлял мир обширной лысиной в ореоле редких чёрных кудряшек. По мнению Ивана, Мишка брал женщин исключительно неиссякаемым жизнелюбием. И полным отсутствием склонности к меланхолии и самоедству, опровергая тем самым свою пугающую фамилию.
Однако сейчас Самоедов был явно чем-то встревожен и даже напуган. И уж конечно напугали его не Царевич с Кляевым. Кого-кого, а Ивана Мишка знал как облупленного и наверняка догадывался, что раскалённым утюгом тот его пытать не будет. Просто не Царевичев это стиль.
– Гадом буду, – стенал Самоедов. – С Веркой у нас исключительно деловые отношения. – Молодильные яблоки ищите? – жёстко спросил Царевич.
Самоедов едва не захлебнулся пивом и долго потом откашливался, утомив не только Ивана, но и Кляева, который, не выдержав паузы, принялся рассматривать эскизы, кипой лежащие на столе.
– Знать ничего не знаю, – клятвенно приложил руку к сердцу Самоедов. – Затерроризировали они меня. – Кто это они?
– Верка с Наташкой, – вздохнул Самоедов. – Как с ума посходили: одной гоблинов подавай, другой – киллеров.
– Каких ещё киллеров? – растерялся Царевич. – А вот полюбуйся, – Кляев снял с полки книгу, – «Гробница фараона».
Иван взял Бердовский опус брезгливо, двумя пальчиками, и с интересом уставился на обложку, где была изображена роскошная особа в окружении морд не то чтобы уж совсем протокольных, но с явным криминальным душком. На особе не было практически ничего кроме ремней, зато все мужчины были в чёрных плащах, тёмных очках и широкополых шляпах. – В романе банда киллеров терроризирует целую страну, вымогая фараоново золото, а руководит бандой некая Натали, свихнувшаяся на сексуальной почве, – дал справку Кляев.
Блондинка была действительно похожа на Наташку Бердову, однако, художник Самоедов, вздумавший посостязаться с Творцом, наградил её грудью такой устрашающей величины, что шокировал даже Царевича, немало повидавшего разухабистых иллюстраций.
– Сама потребовала, – попробовал оправдаться Самоедов. – А мне что, жалко, что ли. – А зачем ты им поставляешь гоблинов и киллеров? – по-прежнему не врубался Царевич. – Не говоря уже о том, где ты их берёшь? – Как где беру? – удивился Мишка и даже отставил в сторону банку с пивом. – Рисую, конечно. Верка приносит мне фотографии мужчин, и я рисую с них гоблинов. Наташка приносит мне фотографии других мужчин, и я рисую с них киллеров. – Но зачем?
– А откуда мне знать, Иван? – даже взвизгнул от возмущения Самоедов. – Для Верки я уже до сотни всякой нечисти нарисовал и для Наташки не меньше.
– А сегодня Верка что у тебя делала? – Забрала заказ, макнула меня в воду и ушла. – А в воду-то для чего? – не понял Кляев. – Ритуал какой-то колдовской, – развёл руками Мишка.
В иной ситуации Царевич Самоедову ни за что бы не поверил, но нынешняя диктовала свои правила восприятия, и то, что раньше являлось бредом сивой кобылы, сегодня претендовало на роль истины в последней инстанции. Другое дело, что Мишка явно что-то не договаривал. Уж очень он нервничал, прыгал беспрестанно с места на место и пил пиво банку за банкой.
– А чем они с тобой расплачиваются? – вперил Царевич в хозяина строгие глаза. – Долларами?
– В принципе я готов и за рубли, – неуверенно отозвался тот. – Лишь бы платили. – Врёшь. Молодильными яблоками ты с них плату берёшь.
Чёрт его знает, с чего это Ивану пришло на ум поминать молодильные яблоки, но как ни дико это звучит, попал он, похоже, в самую точку. Самоедов подпрыгнул, взвизгнул и бросился к выходу. Однако далеко убежать ему не удалась. Кляев успел подставить нерасторопному художнику ножку, и тот колобком покатился на палас, где нерастерявшийся Царевич заломил ему руку. Самоедов взвыл дурным голосом.
– Посмотри в холодильнике, есть там у него яблоки? – предложил Царевич Кляеву.
Эта невинная по своей сути просьба привела Самоедова прямо-таки в неистовство, он едва не опрокинул на ковёр Царевича, превосходившего его и в весе, и в росте, и в силе. А уж визжал он как поросёнок, которого собираются кастрировать.
– Два яблока, – показал фрукты Ивану вернувшийся из кухни Кляев. – Будем есть? – Отдайте яблоки, – заскулил Самоедов. – Я всё скажу. – Ладно, – согласился Царевич, отпуская Мишку и поднимаясь с паласа. – Слушаем вас, подсудимый.
– А почему подсудимый, – запротестовал слегка успокоившийся Самоедов, не спускавший, однако, глаз с яблок, которые по-прежнему были в руках у Кляева. – Я ничего криминального не совершил. А брать в уплату фрукты за проделанную работу, законом не возбраняется. Зато ваши действия подпадают под статью грабёж с взломом. – Побежишь жаловаться в милицию? – прищурился Кляев. – Ваша взяла, – вздохнул Самоедов. – Спрашивайте.
– Сразу бы так, – сказал Царевич тоном опытного следователя, только что расколовшего матёрого преступника. – Значит, вы, гражданин, балуетесь наркотиками? – Это не наркотики, а стимуляторы жизненной активности.
– В том числе и сексуальной, – уточнил Царевич. – В общем да, – не стал отпираться Самоедов. – Кроме того, они производят омолаживающий эффект. – Но к ним привыкают? – спросил Иван. – Привыкают, – развёл руками Самоедов. – Но я же не знал. Они меня обманули, а теперь терроризируют, в смысле шантажируют. Я к Бердову как к другу обратился полгода назад. Возникли, мол, проблемы. Похоже, порчу навели. Он меня свёл с одной ворожеей. – Старушкой? – насторожился Кляев. – Ей, по-моему, и сорока нет, – возразил Самоедов. – От неё я и получил первое яблоко. Потом второе. Но эта ворожея долларами брала. А где я столько долларов напасусь, если каждое яблоко тысячу стоит. И когда Верка предложила за рисунки платить яблоками, я, естественно, согласился. А потом и Наташка пришла с тем же предложением. За одно яблоко – десять рыл. – А почему икру заметал? – строго спросил Царевич. – Ничего я не метал, с чего ты взял?
– Василий, – повысил голос Иван, – у тебя с сексуальной активностью всё в порядке?
– Я бы съел, лишней активности не бывает, – отозвался Кляев, задумчиво разглядывая яблоки. – Ну не съел бы, так хоть понадкусывал.
– Разборка у них намечается, – окончательно потёк Самоедов. – Я случайно слышал, как Верка по мобильнику разговаривала. И через каждое слово – стволы, стволы, стволы.
– Когда и где? – сухо спросил Царевич. – Сегодня, в двенадцать ночи, где-то на пустыре в вашем районе. Какая-то зона там, не то натяжения, не то притяжения. Слушай, Царевич, не лез бы ты в это дело. Радуйся, что тебе удалось уйти из рук Верки невредимым. – Много ты яблок съел? – Почти три десятка.
– Что-то не слишком они тебе помогли, – покачал головой Царевич, критически оглядывая Самоедова. – Ну, это ты брось, – возмутился художник. – Тут, брат, без обмана. На пять кило за два месяца похудел. Волос, смотри, как густо полез.
– Не вижу я волоса, – сказал Кляев, оглядывая Самоедовскую лысину.
– Не туда смотришь, – обиделся Мишка. – Ты на ноги смотри. Ну, и на теле тоже будь здоров. Наташка говорит, что это побочный эффект, ещё полкило и волосатость перекинется на голову.
Полученная от Самоедова информация с трудом переваривалась вроде бы ко всему приученными мозгами Царевича. В омолаживающий эффект яблок он, разумеется, не верил. Мишка явно обольщался на свой счёт: волосатости на его ногах, может, и прибавилось, но выглядел он никак не свежее своих сорока лет. Во всяком случае, Царевич не рискнул бы выставлять этого пузана в качестве живой рекламы молодильных яблок. Скорее всего, яблоки пропитаны наркотиком, и шайка ловких преступников заманивает в свои сети лохов, обещая им излечение от импотенции и прочих психозов-неврозов. Тысяча долларов за одну дозу, это я вам скажу, не хило. Если прибросить эту сумму на количество российских лохов, жаждущих помолодеть и со вкусом потратить свалившиеся на голову денежки, то, надо признать, что какая-то расторопная группа людей надыбала прямо – таки золотую жилу. Пугало Царевича только то, что к этой без сомнения мафиозной группе имели отношение и его бывшая жена, и его давние друзья и знакомые. Более того, в сферу деятельности преступной группы был втянут помимо своей воли и сам Царевич, хотя и непонятно с какой целью.
– Адрес ворожеи можешь назвать? – В твоём доме она живёт. – Люська, – сразу же догадался Кляев. – Одевайтесь, гражданин, – распорядился Царевич. – Поедете с нами. – Но позволь, – взвился Самоедов. – С какой же стати? – Василий, – повысил голос Царевич, – готовься к трапезе. Сбросить пару лет с могучих плеч тебе не повредит.
– Лишь бы не до ясельного возраста, – согласился Кляев. – Я манную кашу не люблю.
– Гад ты, Царевич, – ругнулся Самоедов, натягивая штаны. – А я тебя за путного держал.
Царевич на оскорбления художника-импотента не обиделся. Вот ведь люди, прости господи, ну возникли у тебя проблемы со здоровьем – сходи к врачу, так нет, прутся к ворожеям, магам, экстрасенсам, чёрт-те к кому. А ещё интеллигентами себя называют. Что, спрашивается, требовать с народа, если у нас такая интеллектуальная элита. Надо же, нашёл Самоедов врачевателя душевных и сексуальных ран. Люська Шишова. Царевич помнил её ещё с тех пор, когда она была не Шишова, а Бабакова, но и тогда она, между прочим, умом не блистала, а норовила списать решения математических задач у добродушного Вани Царевича. Экзамены она сдавала исключительно по шпаргалкам, которые писал для неё всё тот же Царевич. А теперь, скажите на милость, – экстрасенс. Правильно сказал про неё Кляев – базарная торговка. Но даже молодильные яблоки она опять списала у Царевича. Иван никак не мог вспомнить, за каким чёртом он вообще всунул в роман эти молодильные яблоки и что собирался с ними делать дальше. Помнил только, что росли они в заколдованном саду, который стерегла всякая нечисть под водительством Кощея Бессмертного, гадкого субъекта преклонного возраста. А в ближайших подручных у известного сказочного персонажа ходил скользкий и отвратительный тип, наушник, интриган и вообще сволочь Малюта Селютинович, списанный, естественно, с соседа Селюнина. Этот Малюта Селютинович кроме всего прочего приворовывал яблоки из сада своего патрона и продавал их на сторону.
– Не полезу, – заартачился вдруг Самоедов, прервав тем самым мучительное течение Ивановых мыслей. – Что я вам собака, чтобы в будке ездить.
– Собаки в будках не ездят, – мудро возразил Кляев, – они в них живут. – Не серди меня, Самоедов, – вмешался Царевич. – Откуда такая несознательность и комчванство в потомке пролетариев. Скромнее надо быть: интеллигентов в России с избытком, на всех «Мерседесов» всё равно не хватит.
Однако скромность художник согласился проявить лишь за взятку в виде молодильного яблока. Кляев соглашался отрезать всего половинку, чем вогнал художника в истерику, привлёкшую внимание соседей и прохожих. Перепирались минут пять. Наконец, Царевич не выдержал и велел Клюеву заткнуть пасть извращенца порченым фруктом.
– От извращенца слышу, – огрызнулся Самоедов, надкусил яблоко и полез в фургончик.
Пока выезжали с Самоедовского двора, Царевич прикидывал в уме, как с помощью всё того же Мишки так прижать Люську, чтобы она раскололась и назвала фамилию снабженца, который поставляет ей молодильные яблоки.
– Испугаешь ты её, как же, – пробурчал Кляев. – Как бы она нас с тобой не расколола. В милицию ты с яблоками не пойдёшь, там тебя засмеют. А кормить идиотов фруктами, у нас законом не возбраняется.
В общем-то, Васька прав, но это только в том случае, если яблоки эти не червивые, в том смысле, что не содержат в себе наркотических примесей, привнесенных расторопными людишками. Царевич взял яблоко и посмотрел его на свет. Фрукт как фрукт. Можно было проверить его действие на себе, но Ивану этого делать почему-то не хотелось.
– Зачем твоей Верке понадобились гоблины? – задумчиво проговорил Кляев, выворачивая на центральную магистраль.
– Самоедов говорил всего лишь о рисунках, – возразил Царевич. – Которые он делает, используя фотографии. У него там, на столе, масса всякой нарисованной жути. По-моему, этот сукин сын не только на Верку с Наташкой работает. Я у него позаимствовал кое-что, вот посмотри.
Царевич взял из рук Кляева несколько фотографий и листов бумаги, изрисованных шкодливой Самоедовской рукой. Мишка, похоже, совершенно впал в маразм и пытался создать то ли пса Цербера, то ли Змея Горыныча, в общем, нечто о трёх головах и совершенно омерзительной наружности. Попадались в эскизах и одноголовые экземпляры, что отнюдь не делало их симпатичнее. Общим в рисованных персонажах было то, что в них, так или иначе, прослеживались человеческие черты.
– Зооморфизм какой-то, – не удержался Царевич от комментариев. – Чего? – не понял Кляев. – Во времена оны люди кланялись странным божествам, наделяя их как звериными, так и человеческими чертам. – Зачем? – удивился Кляев. – Мозги у них были так повернуты. – А зачем зверолюди или зверобоги понадобились Самоедову? – Очередной роман иллюстрирует, – пожал плечами Царевич.
Кляев хмыкнул, но ничего не сказал. За Кляевским хмыканьем Царевичу почудилось подозрение и недоверие. И, надо признать, пищу для недоверия Самоедовские творения давали с избытком. Подозрение вызывало то, что Мишка зачем-то добивался портретного сходства сказочных персонажей с конкретными людьми на фотографиях. – Слушай, Василий, а зачем ты читаешь Бердова? – Интересно. После таких романов смешнее жить. Пивка выпил, кайф поймал и вперед в Берендеево царство и гробницу фараона.
Царевич критически оглядел серенькую хрущобу, которую реальная жизнь вдруг нарисовала в «Москвичовском» окне, и пришёл к выводу, что это действительно не гробница фараона. Тридцать шесть лет – это большой срок, чтобы присмотреться к родному дому, но Царевич почему-то не присматривался. И не присматривался, быть может, потому, что старый панельный дом, начавший расходиться по швам, был данностью, которую он не в силах изменить. Швы коммунальщики пытались замазать какой-то гадостью, но безуспешно: пятиэтажный дом расползался, хотя почему-то ещё стоял и стоял глыбой, куда более нерушимой, чем вся окружающая Царевича жизнь. Рухнула страна, рухнула идеология, рухнул привычный способ жизни, всё стало мимикрировать и приспосабливаться, в том числе и сам Иван, а хрущоба стояла. И было в этом что-то жуткое и неестественное. А кругом стояли такие же дома, в которых мыкались люди, стремившиеся их покинуть. Одним хватало денег на замки реальные, другим только на замки виртуальные. Царевич был специалистом по виртуальному строительству, за что ему платили, хотя нельзя сказать, что слишком щедро. – Вылезай, извращенец, – сказал Иван, открывая будку.
Самоедов вывалился из «Москвича» бодрым кобельком, которого заботливые хозяева вывели в урочный час на прогулку. Такая живость поведения в солидном, в смысле пуза, сорокалетнем мужчине не могла не вызвать законных подозрений в применении жизнеутверждающих стимуляторов. Водки при Самоедове не было, зато было яблоко, что и требовалось доказать.
– Скажешь своей ворожее, что у меня те же проблемы, что и у тебя, – проинструктировал художника Царевич. – Ты же меня сюда и притащил, не смотря на моё смущение и сопротивление. – Сделаю, – жизнерадостно заверил Самоедов. – А доллары у тебя есть? – Топай, – скомандовал Иван. – Деньги – не твоя забота.
Самоедов бодрым козликом поспешал на пятый этаж. Царевич с натугой пыхтел следом. Дело впереди предстояло нешуточное, а Иван был посредственным актёром и вряд ли годился даже для самодеятельности. Пока Самоедов заговорщически перемигивался с хозяйкой, Царевич смущенно покашливал у него за спиной. Люська отнеслась к гостям не то чтобы нелюбезно, но без большой теплоты. В комнату, однако, пустила, заставив предварительно снять грязные ботинки в коридоре. К облегчению Царевича, в квартире не было ни Сени Шишова, ни даже необходимых атрибутов колдовского искусства. Какими должны быть эти атрибуты Царевич не знал, но почему-то был уверен, что их ему непременно предъявят. Но Шишова пренебрегла даже картами, не удосужившись предсказать гостю его судьбу. Впрочем, кое-какие тайны своего прошлого и будущего он узнал, но лишь после того, как сводник Самоедов был выставлен за порог. Царевича пригласили за стол на чашку чая, и пока он разглядывал нехитрые пожитки хозяев в виде мебели в стиле ампир, Людмила с интересом его изучала. – Постарел ты, Ванька, честно надо сказать, а суть твоя кобелиная не поменялась.
Говорила Люська почему-то нараспев, а глаза её настороженно следили за каждым движением гостя. Царевич тоже перевёл глаза с мебели на хозяйку. Люська была в роскошном алом халате, расписанном то ли китайскими драконами, то ли еще какой-то подобного же сорта нечистью. Между прочим, про её внешность Царевич тоже доброго слова не сказал бы. В том смысле, что Люська за двадцать лет не помолодела и, приобретя жизненный опыт, сильно потеряла в стройности фигуры и свежести лица. – Дальше будет ещё хуже, – вздохнула она. – Это ты о моих проблемах? – насторожился Царевич – Нет, о своих, – усмехнулась Люська.
Пожалуй, только глаза у неё остались прежними. Большие коровьи глаза. В литературе высокого стиля таких женщин называют волоокими, но если кто-то станет искать в их обладательницах телячью нежность, то рискует здорово ошибиться. Нет, Люська явно не собиралась покоряться ни любящим мужчинам, если таковые были, ни судьбе. И мебель, и роскошный наряд хозяйки указывали на то, что эта женщина решила вырваться из унылой хрущобы и сделает всё от неё зависящее, чтобы исполнить свою мечту.
– Не дам я тебе, Царевич, яблок. Даром не дам, и за деньги не продам. – Почему? – удивился Иван.
– Из вредности, – хитренько засмеялась Люська. – А если честно, то тебе яблоки не помогут. Ты в них не веришь.
– Яблоки, значит, самые обычные? – А то, какие ещё: где я тебе сказочные возьму? – Сильна ты, Людмила. Продала обычное яблоко художнику за тысячу долларов. Это, между прочим, называется мошенничеством. – Если бы я их продала по дешёвке, то твой художник не поверил бы в их исцеляющую суть.
– Психолог ты, однако, – слегка удивился Царевич. – На базаре чему только не научишься, – махнула рукой Людмила. – Будь у меня молодильные яблоки, я бы их сама все съела, другим бы ни капельки не дала. Сеню выперла бы в шею да гульнула так, что чертям тошно стало бы. – Гоблинам, – поправил Царевич.
– Каким гоблинам? – удивлённо уставилась на него Людмила.
Удивление на её лице было настолько искренним, что Царевич даже растерялся. Либо эта женщина была великою актрисою, либо это у Ивана вчера что-то творилось с глазами или, точнее, с головой.
– Мне показалось, когда мы были у вас с Кляевым вчера…
– Ты что-то путаешь, Иван, – прервала его Людмила. – Вчера мы с Семёном с раннего утра до позднего вечера толклись на рынке. Вы что, перепили вчера с Кляевым?
– Были трезвые, как стёклышко, – не очень уверенно возразил Царевич. – Значит, дверью ошиблись, – усмехнулась Людмила. – Семёновы с четвёртого этажа пустили постояльцев. Уж не знаю, те ли это армяне, о которых мне Василий говорил, но у меня гостей не было, и быть не могло.
Царевичу ничего не оставалось делать, как раскланяться и покинуть квартиру давней знакомой. Если Люська врала, то врала очень складно. Ивану и самому теперь казалось, что они с Кляевым ошиблись дверью. В этом случае реакцию кавказцев на их неожиданное появление никак нельзя назвать неадекватной.
Самоедов ждал Царевича на площадке и при его появлении сделал стойку: – Договорились?
– Договорились, – вяло махнул рукой Иван. – Спасибо тебе за помощь.
Пока шли вниз, Мишка на все лады расхваливал дорогостоящее средство. По его словам он теперь совмещал Казанову и Дон-Жуана в одном флаконе. Количество его побед, одержанных с помощью молодильных яблок, перевалило уже за десяток, когда они, наконец, вывалились из второго подъезда на улицу. – Отвезёшь извращенца домой, – сказал Царевич Кляеву. – И поднимайся ко мне, есть разговор.
После встречи с Шишовой Иван пребывал в некоторой растерянности. Замаячивший было на горизонте грандиозный мафиозный заговор, оборачивался заурядным мошенничеством, которое даже не тянуло на сколько-нибудь приличную афёру. Не говоря уже о том, что Самоедову Люська действительно помогла, если верить его же собственным словам. Очень может быть, что к мошенничеству, перерастающему в откровенно дружеский розыгрыш, присоединились Верка с Наташкой, которые смеха ради пудрят мозги простодушному Мишке. Не исключено, что в розыгрыше участвует и Валерка Бердов. Не исключено так же, что вышеперечисленные лица решили разыграть и Царевича, и даже не просто разыграть, а выставить в глазах окружающих полным идиотом, а то и опасным психопатом, место которому в клинике. И в общем, надо признать, это им во многом удалось, поскольку в какой-то момент Царевич действительно заметал икру и почти поверил в присутствие сил если не потусторонних, то, во всяком случае, не совсем обычных на нашей грешной земле. Кляев, вернувшийся из ближней командировки, выставил бутылку на стол и подсыпал соли на свежие раны Царевича:
Кляевский «Москвич» хоть и был годами почтенен, но находился в весьма приличном состоянии. Васька, при всех своих видимых недостатках, отличался одним бесспорным достоинством: с закрытыми глазами мог собрать и разобрать любую машину, что нашу, что забугорную. Имея под рукой такого слесаря, Царевич многие годы не знал горя с сервисом, к зелёной зависти всех своих знакомых. Зря он продал «Волгу». Тем более что деньг и были небольшие, а в квартире, на которую он их потратил, ему не пришлось пожить и дня.
Большой губернский город готовился к зиме и явно запаздывал с этой подготовкой, ибо Кляевский «Москвич» раза три объезжал рвы, которые для метростроя мелковаты, а для канализации вроде бы избыточны. Впрочем, Царевич не был знатоком в коммунальных вопросах и на раздолбанный отбойным молотком асфальт смотрел с сердечным сокрушением. Кляев привычно ругался сквозь зубы, виляя куцым москвичовским задом среди солидных и важных лимузинов. Опять зарядил нудный дождь, мешающий Царевичу любоваться красотами родного города, которые он, впрочем, и без того знал наизусть.
Самоедов жил в новом, построенном всего лишь год назад доме, который на первый и даже придирчивый взгляд внушал уважение. Среди серых блочных домов он смотрелся белым лебедем, случайно угодившим в утиную стаю. Впрочем, белого лебедя окружали всё те же рвы, похожие на окопы проигранной войны, из которых торчали орудийными дулами проржавелые трубы.
«Москвич», шлёпая измазанными в глине резиновыми подошвами, подрулил к подъезду и пристроился в хвост роскошному «Мерседесу», предупредительно распахнувшему дверь навстречу даме, которая уверенной в себе королевой спускалась с красного крыльца. Забрызганные грязной водой стёкла «Москвич» не позволили Царевичу с первого взгляда опознать в даме, затянутой в черную кожу, жену Верку. И пока он поправлял отпавшую челюсть, роскошный «Мерседес» вобрал в себя важную пассажирку и торжественно покатил за угол, где и скрылся под шипение огорошенного Кляева:
– Ну, вся в коже с ног до головы, как та, скажи, гадюка.
Ошарашенный зрелищем Царевич оценку Василия оспаривать не стал. Кожаный комбинезон действительно напоминал змеиный наряд и до того плотно облегал Веркино тело, что, пожалуй, готовился с ним срастись. Иван такого наряда у своей бывшей супруги не помнил, зато именно так одевалась ведьма Вероника в романе «Жеребячье копыто».
– Шофёра видел? – зашипел Кляев. – Ну, чистый гоблин. Тот самый, что тебе в ухо заехал в Люськиной квартире.
– Выть того не может! – Ты куда смотрел-то? – возмутился Кляев. – Этот волосатый баклажан чуть не минуту здесь перед нами крутился.
Шофёр действительно был, это Царевич готов был признать, но вот внешность его он не запомнил, точнее, не обратил внимания, занятый целиком бывшей женой. – Очки тебе надо выписать, Царевич, – посоветовал Кляев. – Специальные, защищающие от баб. Может, тогда ты станешь настоящим писателем-реалистом. И поймёшь, наконец, что кроме проблем сексуальных у погибающего Отечества есть ещё и другие, требующие пристального писательского внимания. Глаголам надо жечь сердца людей, интеллигент. Понял, глаголом!
Царевич не возражал и даже не потому, что был согласен с Кляевым, а просто мысли его сосредоточились на проблемах весьма далёких от творческих. Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж, Иван мучительно размышлял, дать Самоедову по морде прямо с порога или, проявив выдержку бойца невидимого фронта, выведать у него сначала все подробности прошедшего свидания. В морду он Мишке с порога не дал, но вопрос задал самым, что ни на есть, гестаповским тоном:
– Колись, гад, каких гостей ты здесь принимаешь?
Мишка был в махровом халате и шлёпанцах, с мокрыми волосами, видимо, только что вылез из ванны. Улик набралось достаточно, чтобы брать лицемера за жабры, перекрывать кислород и пытать до полного посинения.
Грозный вид Царевича сильно Самоедова встревожил, во всяком случае, он засуетился по квартире и задал совершенно дурацкий вопрос:
– Пива хочешь?
Пива Иван сейчас выпил бы с удовольствием, но только не из рук гидры капиталистического искусства. Царевич по-хозяйски расположился на диване, положив ноги в грязных ботинках на журнальный столик. Кляев сел в кресло, заляпав мимоходом белоснежный палас. Самоедов был настолько встревожен появлением грозных гостей, что даже внимания не обратил на произведённые ими разрушения.
Царевич, разглядывая суетящегося хозяина, никак не мог понять, за что бабы любят этого сукина сына. Самоедов ростом не удался, зато успел обзавестись к сорока годам большим пузом, волосы же он растерял годам к тридцати и сейчас удивлял мир обширной лысиной в ореоле редких чёрных кудряшек. По мнению Ивана, Мишка брал женщин исключительно неиссякаемым жизнелюбием. И полным отсутствием склонности к меланхолии и самоедству, опровергая тем самым свою пугающую фамилию.
Однако сейчас Самоедов был явно чем-то встревожен и даже напуган. И уж конечно напугали его не Царевич с Кляевым. Кого-кого, а Ивана Мишка знал как облупленного и наверняка догадывался, что раскалённым утюгом тот его пытать не будет. Просто не Царевичев это стиль.
– Гадом буду, – стенал Самоедов. – С Веркой у нас исключительно деловые отношения. – Молодильные яблоки ищите? – жёстко спросил Царевич.
Самоедов едва не захлебнулся пивом и долго потом откашливался, утомив не только Ивана, но и Кляева, который, не выдержав паузы, принялся рассматривать эскизы, кипой лежащие на столе.
– Знать ничего не знаю, – клятвенно приложил руку к сердцу Самоедов. – Затерроризировали они меня. – Кто это они?
– Верка с Наташкой, – вздохнул Самоедов. – Как с ума посходили: одной гоблинов подавай, другой – киллеров.
– Каких ещё киллеров? – растерялся Царевич. – А вот полюбуйся, – Кляев снял с полки книгу, – «Гробница фараона».
Иван взял Бердовский опус брезгливо, двумя пальчиками, и с интересом уставился на обложку, где была изображена роскошная особа в окружении морд не то чтобы уж совсем протокольных, но с явным криминальным душком. На особе не было практически ничего кроме ремней, зато все мужчины были в чёрных плащах, тёмных очках и широкополых шляпах. – В романе банда киллеров терроризирует целую страну, вымогая фараоново золото, а руководит бандой некая Натали, свихнувшаяся на сексуальной почве, – дал справку Кляев.
Блондинка была действительно похожа на Наташку Бердову, однако, художник Самоедов, вздумавший посостязаться с Творцом, наградил её грудью такой устрашающей величины, что шокировал даже Царевича, немало повидавшего разухабистых иллюстраций.
– Сама потребовала, – попробовал оправдаться Самоедов. – А мне что, жалко, что ли. – А зачем ты им поставляешь гоблинов и киллеров? – по-прежнему не врубался Царевич. – Не говоря уже о том, где ты их берёшь? – Как где беру? – удивился Мишка и даже отставил в сторону банку с пивом. – Рисую, конечно. Верка приносит мне фотографии мужчин, и я рисую с них гоблинов. Наташка приносит мне фотографии других мужчин, и я рисую с них киллеров. – Но зачем?
– А откуда мне знать, Иван? – даже взвизгнул от возмущения Самоедов. – Для Верки я уже до сотни всякой нечисти нарисовал и для Наташки не меньше.
– А сегодня Верка что у тебя делала? – Забрала заказ, макнула меня в воду и ушла. – А в воду-то для чего? – не понял Кляев. – Ритуал какой-то колдовской, – развёл руками Мишка.
В иной ситуации Царевич Самоедову ни за что бы не поверил, но нынешняя диктовала свои правила восприятия, и то, что раньше являлось бредом сивой кобылы, сегодня претендовало на роль истины в последней инстанции. Другое дело, что Мишка явно что-то не договаривал. Уж очень он нервничал, прыгал беспрестанно с места на место и пил пиво банку за банкой.
– А чем они с тобой расплачиваются? – вперил Царевич в хозяина строгие глаза. – Долларами?
– В принципе я готов и за рубли, – неуверенно отозвался тот. – Лишь бы платили. – Врёшь. Молодильными яблоками ты с них плату берёшь.
Чёрт его знает, с чего это Ивану пришло на ум поминать молодильные яблоки, но как ни дико это звучит, попал он, похоже, в самую точку. Самоедов подпрыгнул, взвизгнул и бросился к выходу. Однако далеко убежать ему не удалась. Кляев успел подставить нерасторопному художнику ножку, и тот колобком покатился на палас, где нерастерявшийся Царевич заломил ему руку. Самоедов взвыл дурным голосом.
– Посмотри в холодильнике, есть там у него яблоки? – предложил Царевич Кляеву.
Эта невинная по своей сути просьба привела Самоедова прямо-таки в неистовство, он едва не опрокинул на ковёр Царевича, превосходившего его и в весе, и в росте, и в силе. А уж визжал он как поросёнок, которого собираются кастрировать.
– Два яблока, – показал фрукты Ивану вернувшийся из кухни Кляев. – Будем есть? – Отдайте яблоки, – заскулил Самоедов. – Я всё скажу. – Ладно, – согласился Царевич, отпуская Мишку и поднимаясь с паласа. – Слушаем вас, подсудимый.
– А почему подсудимый, – запротестовал слегка успокоившийся Самоедов, не спускавший, однако, глаз с яблок, которые по-прежнему были в руках у Кляева. – Я ничего криминального не совершил. А брать в уплату фрукты за проделанную работу, законом не возбраняется. Зато ваши действия подпадают под статью грабёж с взломом. – Побежишь жаловаться в милицию? – прищурился Кляев. – Ваша взяла, – вздохнул Самоедов. – Спрашивайте.
– Сразу бы так, – сказал Царевич тоном опытного следователя, только что расколовшего матёрого преступника. – Значит, вы, гражданин, балуетесь наркотиками? – Это не наркотики, а стимуляторы жизненной активности.
– В том числе и сексуальной, – уточнил Царевич. – В общем да, – не стал отпираться Самоедов. – Кроме того, они производят омолаживающий эффект. – Но к ним привыкают? – спросил Иван. – Привыкают, – развёл руками Самоедов. – Но я же не знал. Они меня обманули, а теперь терроризируют, в смысле шантажируют. Я к Бердову как к другу обратился полгода назад. Возникли, мол, проблемы. Похоже, порчу навели. Он меня свёл с одной ворожеей. – Старушкой? – насторожился Кляев. – Ей, по-моему, и сорока нет, – возразил Самоедов. – От неё я и получил первое яблоко. Потом второе. Но эта ворожея долларами брала. А где я столько долларов напасусь, если каждое яблоко тысячу стоит. И когда Верка предложила за рисунки платить яблоками, я, естественно, согласился. А потом и Наташка пришла с тем же предложением. За одно яблоко – десять рыл. – А почему икру заметал? – строго спросил Царевич. – Ничего я не метал, с чего ты взял?
– Василий, – повысил голос Иван, – у тебя с сексуальной активностью всё в порядке?
– Я бы съел, лишней активности не бывает, – отозвался Кляев, задумчиво разглядывая яблоки. – Ну не съел бы, так хоть понадкусывал.
– Разборка у них намечается, – окончательно потёк Самоедов. – Я случайно слышал, как Верка по мобильнику разговаривала. И через каждое слово – стволы, стволы, стволы.
– Когда и где? – сухо спросил Царевич. – Сегодня, в двенадцать ночи, где-то на пустыре в вашем районе. Какая-то зона там, не то натяжения, не то притяжения. Слушай, Царевич, не лез бы ты в это дело. Радуйся, что тебе удалось уйти из рук Верки невредимым. – Много ты яблок съел? – Почти три десятка.
– Что-то не слишком они тебе помогли, – покачал головой Царевич, критически оглядывая Самоедова. – Ну, это ты брось, – возмутился художник. – Тут, брат, без обмана. На пять кило за два месяца похудел. Волос, смотри, как густо полез.
– Не вижу я волоса, – сказал Кляев, оглядывая Самоедовскую лысину.
– Не туда смотришь, – обиделся Мишка. – Ты на ноги смотри. Ну, и на теле тоже будь здоров. Наташка говорит, что это побочный эффект, ещё полкило и волосатость перекинется на голову.
Полученная от Самоедова информация с трудом переваривалась вроде бы ко всему приученными мозгами Царевича. В омолаживающий эффект яблок он, разумеется, не верил. Мишка явно обольщался на свой счёт: волосатости на его ногах, может, и прибавилось, но выглядел он никак не свежее своих сорока лет. Во всяком случае, Царевич не рискнул бы выставлять этого пузана в качестве живой рекламы молодильных яблок. Скорее всего, яблоки пропитаны наркотиком, и шайка ловких преступников заманивает в свои сети лохов, обещая им излечение от импотенции и прочих психозов-неврозов. Тысяча долларов за одну дозу, это я вам скажу, не хило. Если прибросить эту сумму на количество российских лохов, жаждущих помолодеть и со вкусом потратить свалившиеся на голову денежки, то, надо признать, что какая-то расторопная группа людей надыбала прямо – таки золотую жилу. Пугало Царевича только то, что к этой без сомнения мафиозной группе имели отношение и его бывшая жена, и его давние друзья и знакомые. Более того, в сферу деятельности преступной группы был втянут помимо своей воли и сам Царевич, хотя и непонятно с какой целью.
– Адрес ворожеи можешь назвать? – В твоём доме она живёт. – Люська, – сразу же догадался Кляев. – Одевайтесь, гражданин, – распорядился Царевич. – Поедете с нами. – Но позволь, – взвился Самоедов. – С какой же стати? – Василий, – повысил голос Царевич, – готовься к трапезе. Сбросить пару лет с могучих плеч тебе не повредит.
– Лишь бы не до ясельного возраста, – согласился Кляев. – Я манную кашу не люблю.
– Гад ты, Царевич, – ругнулся Самоедов, натягивая штаны. – А я тебя за путного держал.
Царевич на оскорбления художника-импотента не обиделся. Вот ведь люди, прости господи, ну возникли у тебя проблемы со здоровьем – сходи к врачу, так нет, прутся к ворожеям, магам, экстрасенсам, чёрт-те к кому. А ещё интеллигентами себя называют. Что, спрашивается, требовать с народа, если у нас такая интеллектуальная элита. Надо же, нашёл Самоедов врачевателя душевных и сексуальных ран. Люська Шишова. Царевич помнил её ещё с тех пор, когда она была не Шишова, а Бабакова, но и тогда она, между прочим, умом не блистала, а норовила списать решения математических задач у добродушного Вани Царевича. Экзамены она сдавала исключительно по шпаргалкам, которые писал для неё всё тот же Царевич. А теперь, скажите на милость, – экстрасенс. Правильно сказал про неё Кляев – базарная торговка. Но даже молодильные яблоки она опять списала у Царевича. Иван никак не мог вспомнить, за каким чёртом он вообще всунул в роман эти молодильные яблоки и что собирался с ними делать дальше. Помнил только, что росли они в заколдованном саду, который стерегла всякая нечисть под водительством Кощея Бессмертного, гадкого субъекта преклонного возраста. А в ближайших подручных у известного сказочного персонажа ходил скользкий и отвратительный тип, наушник, интриган и вообще сволочь Малюта Селютинович, списанный, естественно, с соседа Селюнина. Этот Малюта Селютинович кроме всего прочего приворовывал яблоки из сада своего патрона и продавал их на сторону.
– Не полезу, – заартачился вдруг Самоедов, прервав тем самым мучительное течение Ивановых мыслей. – Что я вам собака, чтобы в будке ездить.
– Собаки в будках не ездят, – мудро возразил Кляев, – они в них живут. – Не серди меня, Самоедов, – вмешался Царевич. – Откуда такая несознательность и комчванство в потомке пролетариев. Скромнее надо быть: интеллигентов в России с избытком, на всех «Мерседесов» всё равно не хватит.
Однако скромность художник согласился проявить лишь за взятку в виде молодильного яблока. Кляев соглашался отрезать всего половинку, чем вогнал художника в истерику, привлёкшую внимание соседей и прохожих. Перепирались минут пять. Наконец, Царевич не выдержал и велел Клюеву заткнуть пасть извращенца порченым фруктом.
– От извращенца слышу, – огрызнулся Самоедов, надкусил яблоко и полез в фургончик.
Пока выезжали с Самоедовского двора, Царевич прикидывал в уме, как с помощью всё того же Мишки так прижать Люську, чтобы она раскололась и назвала фамилию снабженца, который поставляет ей молодильные яблоки.
– Испугаешь ты её, как же, – пробурчал Кляев. – Как бы она нас с тобой не расколола. В милицию ты с яблоками не пойдёшь, там тебя засмеют. А кормить идиотов фруктами, у нас законом не возбраняется.
В общем-то, Васька прав, но это только в том случае, если яблоки эти не червивые, в том смысле, что не содержат в себе наркотических примесей, привнесенных расторопными людишками. Царевич взял яблоко и посмотрел его на свет. Фрукт как фрукт. Можно было проверить его действие на себе, но Ивану этого делать почему-то не хотелось.
– Зачем твоей Верке понадобились гоблины? – задумчиво проговорил Кляев, выворачивая на центральную магистраль.
– Самоедов говорил всего лишь о рисунках, – возразил Царевич. – Которые он делает, используя фотографии. У него там, на столе, масса всякой нарисованной жути. По-моему, этот сукин сын не только на Верку с Наташкой работает. Я у него позаимствовал кое-что, вот посмотри.
Царевич взял из рук Кляева несколько фотографий и листов бумаги, изрисованных шкодливой Самоедовской рукой. Мишка, похоже, совершенно впал в маразм и пытался создать то ли пса Цербера, то ли Змея Горыныча, в общем, нечто о трёх головах и совершенно омерзительной наружности. Попадались в эскизах и одноголовые экземпляры, что отнюдь не делало их симпатичнее. Общим в рисованных персонажах было то, что в них, так или иначе, прослеживались человеческие черты.
– Зооморфизм какой-то, – не удержался Царевич от комментариев. – Чего? – не понял Кляев. – Во времена оны люди кланялись странным божествам, наделяя их как звериными, так и человеческими чертам. – Зачем? – удивился Кляев. – Мозги у них были так повернуты. – А зачем зверолюди или зверобоги понадобились Самоедову? – Очередной роман иллюстрирует, – пожал плечами Царевич.
Кляев хмыкнул, но ничего не сказал. За Кляевским хмыканьем Царевичу почудилось подозрение и недоверие. И, надо признать, пищу для недоверия Самоедовские творения давали с избытком. Подозрение вызывало то, что Мишка зачем-то добивался портретного сходства сказочных персонажей с конкретными людьми на фотографиях. – Слушай, Василий, а зачем ты читаешь Бердова? – Интересно. После таких романов смешнее жить. Пивка выпил, кайф поймал и вперед в Берендеево царство и гробницу фараона.
Царевич критически оглядел серенькую хрущобу, которую реальная жизнь вдруг нарисовала в «Москвичовском» окне, и пришёл к выводу, что это действительно не гробница фараона. Тридцать шесть лет – это большой срок, чтобы присмотреться к родному дому, но Царевич почему-то не присматривался. И не присматривался, быть может, потому, что старый панельный дом, начавший расходиться по швам, был данностью, которую он не в силах изменить. Швы коммунальщики пытались замазать какой-то гадостью, но безуспешно: пятиэтажный дом расползался, хотя почему-то ещё стоял и стоял глыбой, куда более нерушимой, чем вся окружающая Царевича жизнь. Рухнула страна, рухнула идеология, рухнул привычный способ жизни, всё стало мимикрировать и приспосабливаться, в том числе и сам Иван, а хрущоба стояла. И было в этом что-то жуткое и неестественное. А кругом стояли такие же дома, в которых мыкались люди, стремившиеся их покинуть. Одним хватало денег на замки реальные, другим только на замки виртуальные. Царевич был специалистом по виртуальному строительству, за что ему платили, хотя нельзя сказать, что слишком щедро. – Вылезай, извращенец, – сказал Иван, открывая будку.
Самоедов вывалился из «Москвича» бодрым кобельком, которого заботливые хозяева вывели в урочный час на прогулку. Такая живость поведения в солидном, в смысле пуза, сорокалетнем мужчине не могла не вызвать законных подозрений в применении жизнеутверждающих стимуляторов. Водки при Самоедове не было, зато было яблоко, что и требовалось доказать.
– Скажешь своей ворожее, что у меня те же проблемы, что и у тебя, – проинструктировал художника Царевич. – Ты же меня сюда и притащил, не смотря на моё смущение и сопротивление. – Сделаю, – жизнерадостно заверил Самоедов. – А доллары у тебя есть? – Топай, – скомандовал Иван. – Деньги – не твоя забота.
Самоедов бодрым козликом поспешал на пятый этаж. Царевич с натугой пыхтел следом. Дело впереди предстояло нешуточное, а Иван был посредственным актёром и вряд ли годился даже для самодеятельности. Пока Самоедов заговорщически перемигивался с хозяйкой, Царевич смущенно покашливал у него за спиной. Люська отнеслась к гостям не то чтобы нелюбезно, но без большой теплоты. В комнату, однако, пустила, заставив предварительно снять грязные ботинки в коридоре. К облегчению Царевича, в квартире не было ни Сени Шишова, ни даже необходимых атрибутов колдовского искусства. Какими должны быть эти атрибуты Царевич не знал, но почему-то был уверен, что их ему непременно предъявят. Но Шишова пренебрегла даже картами, не удосужившись предсказать гостю его судьбу. Впрочем, кое-какие тайны своего прошлого и будущего он узнал, но лишь после того, как сводник Самоедов был выставлен за порог. Царевича пригласили за стол на чашку чая, и пока он разглядывал нехитрые пожитки хозяев в виде мебели в стиле ампир, Людмила с интересом его изучала. – Постарел ты, Ванька, честно надо сказать, а суть твоя кобелиная не поменялась.
Говорила Люська почему-то нараспев, а глаза её настороженно следили за каждым движением гостя. Царевич тоже перевёл глаза с мебели на хозяйку. Люська была в роскошном алом халате, расписанном то ли китайскими драконами, то ли еще какой-то подобного же сорта нечистью. Между прочим, про её внешность Царевич тоже доброго слова не сказал бы. В том смысле, что Люська за двадцать лет не помолодела и, приобретя жизненный опыт, сильно потеряла в стройности фигуры и свежести лица. – Дальше будет ещё хуже, – вздохнула она. – Это ты о моих проблемах? – насторожился Царевич – Нет, о своих, – усмехнулась Люська.
Пожалуй, только глаза у неё остались прежними. Большие коровьи глаза. В литературе высокого стиля таких женщин называют волоокими, но если кто-то станет искать в их обладательницах телячью нежность, то рискует здорово ошибиться. Нет, Люська явно не собиралась покоряться ни любящим мужчинам, если таковые были, ни судьбе. И мебель, и роскошный наряд хозяйки указывали на то, что эта женщина решила вырваться из унылой хрущобы и сделает всё от неё зависящее, чтобы исполнить свою мечту.
– Не дам я тебе, Царевич, яблок. Даром не дам, и за деньги не продам. – Почему? – удивился Иван.
– Из вредности, – хитренько засмеялась Люська. – А если честно, то тебе яблоки не помогут. Ты в них не веришь.
– Яблоки, значит, самые обычные? – А то, какие ещё: где я тебе сказочные возьму? – Сильна ты, Людмила. Продала обычное яблоко художнику за тысячу долларов. Это, между прочим, называется мошенничеством. – Если бы я их продала по дешёвке, то твой художник не поверил бы в их исцеляющую суть.
– Психолог ты, однако, – слегка удивился Царевич. – На базаре чему только не научишься, – махнула рукой Людмила. – Будь у меня молодильные яблоки, я бы их сама все съела, другим бы ни капельки не дала. Сеню выперла бы в шею да гульнула так, что чертям тошно стало бы. – Гоблинам, – поправил Царевич.
– Каким гоблинам? – удивлённо уставилась на него Людмила.
Удивление на её лице было настолько искренним, что Царевич даже растерялся. Либо эта женщина была великою актрисою, либо это у Ивана вчера что-то творилось с глазами или, точнее, с головой.
– Мне показалось, когда мы были у вас с Кляевым вчера…
– Ты что-то путаешь, Иван, – прервала его Людмила. – Вчера мы с Семёном с раннего утра до позднего вечера толклись на рынке. Вы что, перепили вчера с Кляевым?
– Были трезвые, как стёклышко, – не очень уверенно возразил Царевич. – Значит, дверью ошиблись, – усмехнулась Людмила. – Семёновы с четвёртого этажа пустили постояльцев. Уж не знаю, те ли это армяне, о которых мне Василий говорил, но у меня гостей не было, и быть не могло.
Царевичу ничего не оставалось делать, как раскланяться и покинуть квартиру давней знакомой. Если Люська врала, то врала очень складно. Ивану и самому теперь казалось, что они с Кляевым ошиблись дверью. В этом случае реакцию кавказцев на их неожиданное появление никак нельзя назвать неадекватной.
Самоедов ждал Царевича на площадке и при его появлении сделал стойку: – Договорились?
– Договорились, – вяло махнул рукой Иван. – Спасибо тебе за помощь.
Пока шли вниз, Мишка на все лады расхваливал дорогостоящее средство. По его словам он теперь совмещал Казанову и Дон-Жуана в одном флаконе. Количество его побед, одержанных с помощью молодильных яблок, перевалило уже за десяток, когда они, наконец, вывалились из второго подъезда на улицу. – Отвезёшь извращенца домой, – сказал Царевич Кляеву. – И поднимайся ко мне, есть разговор.
После встречи с Шишовой Иван пребывал в некоторой растерянности. Замаячивший было на горизонте грандиозный мафиозный заговор, оборачивался заурядным мошенничеством, которое даже не тянуло на сколько-нибудь приличную афёру. Не говоря уже о том, что Самоедову Люська действительно помогла, если верить его же собственным словам. Очень может быть, что к мошенничеству, перерастающему в откровенно дружеский розыгрыш, присоединились Верка с Наташкой, которые смеха ради пудрят мозги простодушному Мишке. Не исключено, что в розыгрыше участвует и Валерка Бердов. Не исключено так же, что вышеперечисленные лица решили разыграть и Царевича, и даже не просто разыграть, а выставить в глазах окружающих полным идиотом, а то и опасным психопатом, место которому в клинике. И в общем, надо признать, это им во многом удалось, поскольку в какой-то момент Царевич действительно заметал икру и почти поверил в присутствие сил если не потусторонних, то, во всяком случае, не совсем обычных на нашей грешной земле. Кляев, вернувшийся из ближней командировки, выставил бутылку на стол и подсыпал соли на свежие раны Царевича: